Чейз Лоретта. Лорд Безупречность

   Он опять принадлежал ей, пусть всего лишь на несколько коротких мгновений. Она прервала поцелуй, села, взяла его руки в свои и провела ими по животу, к груди. Крепко прижала и, выгнувшись, застыла в безмятежном, бездумном счастье.
   – О Боже, – пророкотал он. – О Господи! Ты убьешь меня, Батшеба!
   Он притянул ее к себе и снова принялся жадно целовать. Сначала в губы, потом в шею. Ей не терпелось ощутить его существо в глубине собственного тела, однако прежде чем она успела дотянуться, он перевернул ее и оказался сверху. Сжал ее ладони и удержал их на постели по обе стороны головы. Пристально посмотрел в глаза и едва заметно, загадочно улыбнулся.
   – А теперь позволь слегка убить тебя.
   Склонился и покрыл поцелуями плечо и руку – проложил дорожку к ладони, которую продолжал удерживать на постели. Лизнул запястье – так неожиданно, что острое ощущение заставило ее вздрогнуть от молнии непреодолимого желания. Она беспомощно дернулась, сраженная вожделением.
   Сладкая пытка. Восхитительное мучение.
   Он принялся точно так же испытывать другую сторону тела, а потом медленно направился вниз. Она погрузилась в чувства, в восторженные ощущения, странные и чудесные. Каждая ласка, каждое прикосновение губ, языка и рук отзывались горячими молниями в тайных глубинах тела, в обители наслаждения.
   Он наконец-то отпустил ее руки, словно разрешая схватиться за подушку, чтобы утопить в ней восторженно-беспомощные стоны и крики.
   И вот наконец в то самое мгновение, когда она едва удерживалась на поверхности сознания, опасаясь, что вот-вот взорвется и разлетится на мелкие кусочки, он снова поднялся.
   Наконец-то, наконец-то, наконец-то.
   – Да, – выдохнула она, почувствовав, как он входит все глубже и глубже, и еще несколько раз повторила это самое «да». Ведь она родилась и жила лишь для этого: чтобы обладать им и отдавать ему себя. Безоговорочно и безусловно. Отвергая здравый смысл и самообладание. Только это: быть вместе, стать единым целым, полностью подчиниться страсти.
   «Да, да, да. Хочу тебя. Хочу, хочу…» И вот наконец настал последний, дикий взрыв, сияющий экстаз.
   «Да, да, да… люблю тебя!»

Глава 12

   Бенедикт проснулся, погруженный в аромат прекрасного женского тела. Батшеба лежала рядом, свернувшись калачиком и крепко прижавшись к нему. Бенедикт завладел безупречной грудью. Потом спрятал лицо в нежном изгибе шеи.
   Вел себя бесстыдно, порочно и эгоистично.
   Над их головами сгущались грозовые облака.
   Следовало ожидать неминуемого скандала, скандала десятилетия.
   Ну и пусть.
   Наказание неизбежно. Обоим придется сполна заплатить за грехопадение.
   Так что сдерживаться уже незачем.
   Она пошевелилась, тоже медленно выплывая из мутной заводи сна.
   – Ратборн? – Голос прозвучал чуть слышно.
   – Да, это я. У тебя на груди. Не дергайся, пожалуйста, мне так очень удобно.
   – Наверное, уже полдень.
   – Неужели?
   – До каких пор ты намерен делать вид, что все в порядке и мы не катимся прямиком в пропасть?
   – Все в полном беспорядке. Пропасть близко. Так что имеет смысл получить наслаждение и не потерять последние моменты жизни. Знаешь, как сказал замечательный поэт Эндрю Марвелл?

 
Вижу отсветы зарницы,
Слышу оклик за спиною.
На крылатой колеснице
Время гонится за мною.
 

   Так что давай ловить отпущенные вечностью мгновения.
   – По-моему, мы именно этим и занимались, – возразила Батшеба. – Сомневаюсь, что можно поймать больше, чем удалось нам.
   – Разве художница может обладать столь ограниченным воображением? – удивился Бенедикт.
   – Не забывай, что я не только художница, но прежде всего мать. А потому, едва проснувшись, снова начала беспокоиться о судьбе Оливии и лорда Лайла.
   Да, действительно, пришла пора спуститься с небес на землю.
   Он не пытался протестовать, когда она выскользнула из объятий и села в постели. Тем более что теперь появилась возможность созерцать прекрасное обнаженное тело. После того как они в первый раз уступили голосу страсти, она вовсе не проявляла ложной скромности и не пыталась прикрыться – вплоть до появления Томаса.
   Бенедикт улыбнулся.
   – Наверное, считаешь меня глупой сладострастной бабенкой? – грустно спросила Батшеба.
   – Просто вспомнил, как, едва услышав стук в дверь, ты проворно юркнула за занавеску.
   Она вздохнула:
   – Иногда мне очень хочется быть аристократом. Да-да, именно мужчиной. Тогда можно было бы переложить все волнения на кого-нибудь другого.
   Бенедикт тоже сел. Взбил подушки и оперся на них спиной, сложив руки за головой.
   – Но поначалу ты так не тревожилась. Та поистине философская невозмутимость, с которой ты восприняла исчезновение дочери, казалась весьма впечатляющей.
   – Поначалу. Пока оставалась хоть слабая надежда найти беглецов в нескольких милях от Лондона. Почему-то я не сомневалась, что удастся перехватить их раньше, чем они попадут в неприятную ситуацию или в лапы мошенников. Тогда казалось, что мошенницы страшнее Оливии просто не существует на свете.
   – Неужели девочка действительно настолько испорчена? – недоверчиво уточнил Ратборн.
   – Она слишком много времени провела среди людей, не ведающих, что такое моральные принципы, – просто ответила Батшеба. – Беда в том, что они казались ей куда более интересной компанией, чем мама, которая постоянно одергивает и ругает. Хорошо хоть, что Джек успел оказать на дочку благотворное влияние. – Она коротко рассмеялась. – Знаю, как трудно представить, что безвольный Джек Уингейт смог научить ребенка хорошим манерам и внушить определенные моральные устои. И все же он до самого конца оставался истинным джентльменом. Жил по законам чести и знал, как следует отчитывать, чтобы… чтобы… – Не найдя нужных слов, она прижала кулачок к груди. – Оливия всегда принимала слова отца близко к сердцу. Но ведь прошло уже больше трех лет, и сейчас она помнит лишь те захватывающие истории, которые он рассказывал. Например, историю о сокровищах. А я не умею разговаривать с дочкой так, как разговаривал Джек.
   Бенедикт подумал, что прекрасно знает, как надо обращаться с девочкой. Сердце сжалось, словно Батшеба держала его в кулачке.
   – В таком случае у тебя одной заботой меньше, – заметил он. – Кем бы ни казалась Оливия, но вот доверчивым ребенком ее никак нельзя назвать. Так что мошеннику будет не так-то легко обвести ее вокруг пальца. А что касается Перегрина… прекрасно известно, что парень ничего не принимает на веру. Все эти обстоятельства, разумеется, не исключают возможности рискованных ситуаций. Но будем надеяться, что дети смогут за себя постоять.
   Повисло короткое молчание. Наконец Батшеба нетерпеливо вздохнула и призналась:
   – Ратборн, это просто ужасно. Едва я собралась назвать тебя тупым и устроить скандал, ты тут же сказал удивительно мудрые, справедливые и успокаивающие слова.
   – Именно этим я и занимаюсь, – согласился Бенедикт. – Сколько себя помню, говорю мудрые слова. Половину жизни провел, улаживая всякого рода неурядицы, успокаивая людей и помогая им увидеть свет истины. Так я воспитан и обучен. Так всю жизнь поступает мой отец. Так поступаю я. – Он помолчал. – Не то чтобы я решительно возражал против хорошей ссоры. Считаю, что это очень бодрит. Даже почти жалею, что не смог оказаться в достаточной мере тупым. Однако, имея дело с безупречным человеком, приходится мириться с подобными разочарованиями.
   – Возможно, время от времени я буду швырять в тебя какие-нибудь попавшиеся под руку предметы. Просто так, из принципа, – задумчиво проговорила Батшеба. – Вовсе не потому, что ты скажешь или сделаешь что-нибудь неблаговидное, а потому что это необходимо ради твоей же пользы.
   Он рассмеялся и сжал ее в объятиях. Она принялась озорно целовать его, но скоро выскользнула и поднялась с постели.
   Бенедикт подавил огорчение и заставил себя смириться с неизбежным, а уже через секунду задумался о задаче, которая не позволяла быть мудрым и дарить спокойствие ближнему.
   К счастью для Батшебы, Ратборн тоже встал. Лежа в постели со сложенными за головой руками, освещенный золотистыми солнечными лучами, он выглядел слишком соблазнительным, слишком манящим. Не имело значения, что ниже пояса он был прикрыт простыней. Сбившееся постельное белье придавало лорду слегка неприличный и восхитительно потрепанный вид.
   Если бы он не встал и не начал одеваться, Батшеба оказалась бы перед тяжким выбором. Вряд ли у нее хватило бы силы воли и моральной устойчивости сопротивляться искушению снова юркнуть к нему… на него…
   Она снова залезла в ванну и постаралась смотреть в противоположную сторону.
   Потом взглянула на грязную одежду. Протянула руку к несвежей сорочке.
   – Нет-нет, оставь, пожалуйста, – быстро произнес он.
   Она посмотрела вопросительно.
   Бенедикт быстро натянул рубашку и брюки. Для аристократа он умел одеваться с удивительной ловкостью. Взял звонок и позвонил.
   – Уверен, что слуги уже нашли тебе белье. Томас делает все исключительно добросовестно. Вчера, собираясь в путь, я легкомысленно предположил, что мне ничего не понадобится. Он всего лишь снисходительно взглянул на меня – словно на ребенка, ведь для хороших слуг все мы дети – и предусмотрительно упаковал чистое белье, а заодно множество полезных мелочей.
   – Вот если бы он и для меня упаковал все необходимое… – с сожалением заметила Батшеба.
   – Он непременно обо всем позаботится, – успокоил Бенедикт.
   Сквозь едва приоткрытую дверь Томас с трудом просунул объемистый тюк с одеждой и уже собирался было протиснуть горничную, однако Ратборн заявил, что вполне в состоянии сам помочь «миссис Беннет» одеться.
   Верный камердинер и его невидимая ассистентка приобрели для Батшебы полный комплект одежды, включая платье. Купили даже шляпку.
   – Он никак не мог найти все это на базаре, – заметила Батшеба, когда Ратборн с гордостью передал ей наряд. – Ты наверняка отправил его к модистке. Даже страшно подумать, сколько все это может стоить. Ведь она наверняка отдала то, что предназначалось кому-то другому, да еще в спешке что-нибудь переделывала.
   – У модисток всегда остаются невостребованные наряды, – успокоил Бенедикт. – Ведь они имеют дело с дамами, у которых настроение меняется часто и неожиданно. Так что, думаю, она была совсем не против на скорую руку внести необходимые изменения и наконец-то получить деньги за работу. Но все это не имеет значения. Тебе нравится?
   Белое муслиновое платье выглядело просто и в то же время изысканно. Особое очарование ему придавали оборки и рюши. Самое удивительное, что Томас и та, которую он взял с собой за покупками, приобрели и спенсер – отделанный атласом шелковый жакет. Ярко-синий, он чрезвычайно гармонировал со шляпкой.
   Батшебе не доводилось так красиво одеваться с тех самых пор, как отец в последний раз был при деньгах. Увы, состоятельная жизнь закончилась очень быстро.
   И все же она никак не могла принять подарок. Это означало бы, что миссис Уингейт признает себя любовницей лорда Ратборна.
   – Прелестно, – с искренним восхищением произнесла она.
   Он улыбнулся. В улыбке проскользнула такая по-мальчишески откровенная радость, что сердце затрепетало и устремилось навстречу, а дыхание на мгновение замерло.
   Она тут же взяла себя в руки.
   Нет, она не любит этого человека. Ни в коем случае.
   В порыве безумной страсти действительно почудилось серьезное чувство, но наваждение растаяло, подобно утреннему туману.
   Она просто одурманена, бездумно влюблена. Больше того, влюбленность вспыхнула при первой же встрече – там, в тихом и чопорном Египетском зале.
   Но это не настоящая глубокая любовь.
   – Остается лишь один вопрос: как все это будет сидеть? – произнес Бенедикт. Взгляд темных глаз скользнул по фигуре – такой же горячий, такой же нескромный, как и руки.
   Вот сейчас настала самая подходящая минута поблагодарить и сказать, что она не может, не имеет права принять столь щедрый подарок, и надеть собственную одежду. Ту самую, которую не так давно перелицевала. Ту, которую чинила, зашивала и перешивала – до тех пор, пока от первоначальной ткани почти ничего не осталось. Ту, которую бесконечно стирала – до тех пор, пока от первоначального цвета тоже ничего не осталось.
   Вот только кого она собирается обмануть?
   Легла в постель с мужчиной, который не был ей супругом. Так что она и есть блудница. Шлюха.
   Так почему же, в конце концов, не доставить себе радость, не получить удовольствие?
   – Все прекрасно подойдет и будет замечательно смотреться, – заверила Батшеба. Взяла из рук виконта одежду, выбрала нижнее белье. Она, конечно, отклонила бы его помощь, но Томас приобрел предметы туалета состоятельных дам – те, которые невозможно надеть без посторонней помощи. Она привыкла, что и корсет, и платья застегивались спереди. А здесь все застежки располагались на спине.
   Батшеба надела штанишки и сорочку.
   – С корсетом сама не справлюсь, – призналась она.
   – В таком случае придется сосредоточиться на каких-нибудь особенно отрезвляющих мыслях, – заключил Ратборн. Отбросил жилет, который как раз собирался надеть, и подошел.
   – Может быть, стоит задуматься о предстоящем скандале? – подсказала Батшеба. – Или о пропавших детях? А может быть, и о том, и о другом одновременно?
   Стоя за ее спиной, Ратборн принялся старательно шнуровать корсет.
   – Замечательные темы для размышления. Давай сначала как следует обсудим, что делать с беглецами.
   Серьезный мыслительный процесс казался просто невозможным. Мешали теплые руки на спине, интимность момента, тихая семейственность ситуации.
   К счастью, Ратборн справлялся с логическим мышлением так же ловко, как и с женским бельем.
   – На ум приходит вот что, – начал он. – Первое. Мы продолжаем делать то же самое, что делали и до этого. Второе. Возвращаемся в то самое место, где в последний раз слышали о детях. Третье. Обращаемся за помощью к властям и начинаем официальный поиск.
   – О Господи!
   – Что, слишком туго?
   – Нет, просто… – Она вздохнула. – Ничего. Глупо волноваться по поводу размеров возможного скандала.
   – Вовсе не глупо, – возразил Ратборн. – Скандалы бывают разных размеров. Официальный поиск обеспечит максимальный уровень шума. Ведь появится факт – признанный и опубликованный, а не какая-то там сплетня. В этом случае об отрицании невозможно будет даже подумать.
   Говоря это, виконт ловко вставил Батшебу в нижнюю юбку.
   – Но существует еще одна возможность, – добавил он, натягивая ей через голову платье. – Можно доехать до Бристоля, то есть до цели путешествия, и подождать милых деток у ворот Трогмортона.
   Итак, предстояло выбрать наименьшее из четырех зол. Батшеба расправила платье.
   – Сидит на редкость удачно, особенно если учесть, что куплено без примерки, – восхитилась она.
   – А я посоветовал Томасу взять с собой горничную примерно такого же размера, как ты, – с детской гордостью похвастался Ратборн.
   – Не могу сказать, что счастлива оттого, что Томас, оказывается, в деталях изучил мою фигуру, – пробормотала Батшеба.
   – Не говори чепухи, – возразил Бенедикт. – Томас, конечно, прежде всего слуга. Но кроме того, еще и мужчина. А единственные из мужчин, кто не обращает внимания на твою фигуру, – это или мертвые, или слепые. До тех пор, пока они достаточно разумны и не протягивают в твою сторону руки, убивать их никто не собирается. Так что поводов для волнения не существует.
   Она испуганно обернулась, пытаясь взглянуть ему в лицо.
   – Не крутись, – строго одернул Бенедикт. – Я еще не закончил.
   Впрочем, оборачиваться было бессмысленно. Попытка прочитать выражение его лица казалась равносильной стремлению прочитать книгу, написанную на санскрите. Так что оставалось лишь покорно и смирно стоять на месте.
   Ратборн завязал последние тесемки, отошел на пару шагов в сторону, окинул свое произведение взглядом творца и неожиданно нахмурился.
   Батшеба смущенно подошла к зеркалу и посмотрела на собственное отражение.
   – Небезупречно, – заметила она, расправляя юбку. – Но все же совсем неплохо, особенно если учесть обстоятельства.
   – Ах да, обстоятельства, – эхом повторил Ратборн. – Проклятые обстоятельства. – Он наконец-то надел жилет и застегнул пуговицы. – Так каково же ваше мнение, мадам, относительно предстоящих действий?
 
   Лорд Ратборн оказался вовсе не единственным, кто сумел трезво оценить обстановку и решил как можно полнее использовать оставшееся время.
   К десяти часам утра Перегрин понял, что никак не успеет попасть в Эдинбург вовремя. А это означало, что катастрофы не избежать. Странную медлительность дяди могла объяснить лишь ошибка в маршруте.
   Конечно, невозможно было представить, что лорд Ратборн почему-то сбился с пути, но иных вариантов просто не существовало. Если бы его сиятельство остановился в Мейденхеде и всего лишь навел справки в гостиницах – поступок вполне логичный, – он бы уже непременно их разыскал.
   Поскольку катастрофа все равно надвигалась и казалась неминуемой, Перегрин пересмотрел собственную стратегию. Сделал он это, ожидая завтрака в общей столовой гостиницы.
   Ехать в Эдинбург решительно не хотелось.
   И школа, и учителя заранее вызывали ненависть.
   Родители наверняка запретят впредь навещать дядю, а потому будущее не сулило ничего хорошего и обещало лишь мрачное, пустое существование.
   Следовательно, единственный разумный выход состоял в том, чтобы получить как можно больше от настоящего.
   Завтрак явился вскоре после того, как Перегрин пришел к этому мудрому заключению. Освободившись от тяжкого морального груза, лорд Лайл с энтузиазмом атаковал тарелку. Ночлег и еда серьезно истощили его кошелек, но он решил не волноваться из-за материальных трудностей. Путешественник и будущий исследователь должен проявлять изобретательность и фантазию.
   Подобное умственное равновесие не пришло бы настолько быстро и легко, если бы Оливия не продолжала вести себя необычно тихо.
   Поначалу Перегрин был слишком занят размышлениями, а потом переключился на еду, так что далеко не сразу обратил внимание на странное поведение спутницы. Лишь после того, как тарелка опустела, Перегрин повнимательнее взглянул на Оливию.
   – С прошлого вечера ты едва произнесла несколько слов, – заметил Перегрин. – Уж не заболела ли?
   – Просто думаю, – последовал ответ.
   Вообще-то лорд Лайл предпочел бы, чтобы мисс Уингейт поскорее перестала думать, но не знал, как остановить опасный процесс.
   Он кивнул и постарался дышать ровно.
   – Как нам удастся добраться до Бристоля, если люди не будут испытывать жалость? – Оливия старалась говорить как можно тише. – Если неспортивно говорить об умирающей маме, то о чем же в таком случае говорить? Ты же понимаешь, что сказать правду нельзя. В этом случае нас тут же отправят обратно в Лондон.
   Перегрин задумался. Еще прошлым вечером его основной целью оставался Лондон, а вовсе не Бристоль. Сегодня утром цель внезапно изменилась. Но Оливия об этом не знала.
   – Не будет ничего неспортивного, если мы придумаем что-нибудь похожее на правду, – заметил он. – Например, можно сказать, что направляемся в Бристоль в поисках удачи.
   – А что, это не считается неспортивным? – Оливия с сомнением подняла светлую бровь.
   – Ну во-первых, по отношению к тебе это так и есть. А во-вторых, из-за этого люди не будут плакать, как та пожилая леди в Туайфорде. Это было поистине постыдно. Совершенно очевидно, что ей деньги куда нужнее, чем нам. Ведь она живет на вдовью пенсию, а значит, бедна. И из-за нашего вранья она на этой неделе так и не сможет купить обычный кусочек мяса.
   Оливия некоторое время молча смотрела на Перегрина. Потом уставилась в стол. Потом обвела взглядом переполненную столовую.
   – Ну что же, прекрасно, – наконец произнесла она, пожав плечами. – Будем искать удачу. Но все же, ваша милость, с людьми буду разговаривать я. Вас сразу выдаст акцент.
   Лорд Лайл ничего не мог поделать со своим аристократическим выговором. В отличие от удивительно артистичной Оливии он не обладал способностью по собственному желанию изменять речь и подражать манере собеседника.
   – В таком случае пойдем со мной. Поможешь уладить дела с хозяином гостиницы.
   Хозяин посмотрел на парочку внимательнее, чем хотелось бы Перегрину, и поинтересовался, нужна ли лошадь.
   Оливия взглянула на молодого лорда. Тот покачал головой. Выйдя из гостиницы, пояснил:
   – У меня осталось всего лишь три шиллинга. Думаю, лучше приберечь их на случай крайней необходимости.
   Оливия остановилась на тротуаре и посмотрела вдоль главной улицы.
   – Говорят, в Рединге сегодня базарный день, – заметила она. – Там нам может улыбнуться удача. Но это в двенадцати милях отсюда. Вам когда-нибудь приходилось проходить пешком двенадцать миль, милорд?
   – Не называй меня так. – Перегрин оглянулся по сторонам, но поблизости никого не оказалось. – Я вполне в состоянии пройти двенадцать миль. Без малейшего труда.
   Вообще-то ему еще ни разу в жизни не приходилось этого делать, но он готов был скорее умереть, чем признаться в полном отсутствии жизненного опыта.
   Как бы там ни было, а в тот день лорду Лайлу не пришлось доказывать собственную выносливость. Примерно через четыре мили путников подобрала молодая пара в экипаже.
   Подобно хозяину гостиницы, леди проявила излишнее любопытство. Она постоянно оборачивалась и смотрела на Перегрина, хотя он сидел к ней спиной и старался говорить как можно меньше.
   К счастью, Оливия заметила или почувствовала напряжение и, едва гостеприимная пара предложила угостить милых детей чаем с пирожными, тут же вспомнила о неотложных делах.
   День был в самом разгаре, и жизнь в Рединге била ключом. Так что потерять новых друзей в базарной толчее не составляло ни малейшего труда.
   Оливия подвела Перегрина к большой толпе, собравшейся вокруг седого торговца. Тот предлагал украшения, кружева, пуговицы и прочие вещицы, без которых не в состоянии обойтись ни одна женщина.
   – Надо что-то с тобой сделать, – прошептала она. – Выглядишь слишком благородно. – Она окинула его критическим взглядом. – Все дело в профиле. Может помочь большая кепка. А еще лучше шарф. Можно будет закутать лицо. Все подумают, что у тебя болит зуб.
   Не проявляя излишней агрессивности, она сумела-таки протиснуться сквозь толпу, при этом крепко держа Перегрина за руку. Крупная женщина как раз торговалась из-за отреза кружев.
   – О Боже! – воскликнула Оливия. – Не могу поверить глазам! Неужели это настоящее кружево из Сантьямондо? Его ведь плетут в одной-единственной испанской деревушке, а секрет узора переходит из поколения в поколение в каждой семье. Но где же вы его достали? – обратилась она к торговцу. – В Лондоне ни за какие деньги не разыскать подобной красоты, потому что за этим кружевом гоняется весь город. Герцогиня Трентон надевала его на бал в Карлтон-Хаус. Я сама читала об этом в газете. Она украсила себя кружевом из Сантьямондо и знаменитыми фамильными драгоценностями.
   Покупательница торопливо схватила кружево, сунула торговцу деньги и поспешила прочь.
   Торговец выразительно посмотрел на Оливию. Она столь же выразительно посмотрела, на него.
   Следующая покупательница заинтересовалась лентой. Оливия тут же сочинила какую-то увлекательную и впечатляющую чепуху. Каждая пуговица, каждая побрякушка приобрели собственную историю. Товар стремительно разлетался с прилавка.
   Совсем скоро торговец сложил лоток и погрузил его в тележку, причем Перегрин с Оливией прилежно помогали. После чего он любезно пригласил разделить трапезу.
   На обед отправились в гостиницу, где останавливался торговый люд. Зал оказался темным и прокуренным, еда – грубой и плохо приготовленной. Однако Перегрин ничего этого не замечал, так как слишком увлекся компанией.
   До сих пор ему не приходилось бывать среди подобных людей. Некоторых он едва понимал, словно иностранцев.
   Торговца звали Гаффи Типтон.
   – Послушай, я знаю, что ты не мальчик, – заявил он, тыкая в Оливию трубкой. – Но вот никак не могу взять в толк, с какой стати ты взялась мне помогать.
   Оливия сложила руки на столе, наклонилась и таинственно зашептала:
   – Мы с братом направляемся в Бристоль в поисках удачи. Путь неблизкий, а у нас всею лишь три шиллинга на двоих. Мы еще не обучены никакому ремеслу, но мне приходилось время от времени помогать ростовщику. От него я и услышала кое-что об украшениях и прочих причудах. Знаю имена разных великосветских шишек и постоянно читаю в газетах о приемах, театрах и балах, на которых они бывают. Помогала я вам для того, чтобы показать, на что способна. Говорят, что по субботам вы приезжаете сюда из Бристоля. Если возьмете нас с собой в обратный путь, не пожалеете.
   Гаффи взглянул на Перегрина.
   – Брат очень стеснительный, – пояснила Оливия.
   – Неужели? – скептически заметил Гаффи.
   – Я, конечно, умею ловко врать, – продолжила Оливия, – но ни один из нас не ворует. Если возьмете с собой, я снова смогу стать девочкой. С вами нас никто не обидит.
   Перегрин невольно нахмурился. Ему и в голову не приходило, что ее может беспокоить безопасность путешествия. Не знал он и того, что даже без особого вранья, в рамках относительной правды, она способна действовать убедительно и вполне успешно.