Бенедикт склонился к Батшебе.
– Она и замки умеет взламывать? – шепотом поинтересовался он.
– Как ты думаешь, почему я так стремилась переехать в приличный квартал? Она успела научиться слишком многому.
Оливия тем временем безуспешно пыталась открыть замок шпильками.
– Попробуйте вот это, мисс. – Лорд Харгейт протянул перочинный нож.
Она придирчиво осмотрела инструмент.
– Лезвие может испортиться.
– Его нетрудно снова наточить.
Бенедикт встретился с янтарным взглядом отца и даже прищурился от неожиданности. Не может быть! Ему, должно быть, почудилось! Лорд Харгейт никогда не подмигивал!
Оливия покрутила нож в руке, а потом применила одновременно и его, и шпильку.
Замок громко щелкнул и открылся.
Специалистка по замкам глубоко вздохнула и осторожно подняла крышку.
Под ней оказались тряпки. Оливия вынула верхнюю и осторожно положила рядом. Потом еще одну…
– Старая одежда, – печально произнес Перегрин. – Какая досада! С какой стати… – Он не договорил и затаил дыхание.
Все вокруг тоже напряженно смолкли.
Под тряпками что-то сверкнуло.
Медленно, осторожно, стараясь не совершать липших движений, Оливия сняла последнее истлевшее укрытие.
И вот пораженным взорам открылось чудесное сияние: переливы красного и желтого, зеленого и синего, серебристого и золотого. В предвечернем солнце сверкали монеты, камни, кольца, цепи и медали.
– Ну-ну, – ворчливо произнес лорд Мандевилл. – Не зря же я советовал не терять присутствия духа..
Перегрин наклонился и заглянул в ящик.
– Невероятно! Неужели это все настоящее?
Оливия достала кольцо с огромным рубином и придирчиво осмотрела. Поскребла желтый металл ногтем. Попробовала на зуб.
– Настоящее, – заключила она с видом опытного оценщика.
Сияющими глазами посмотрела на мать.
– Настоящее, мама. Настоящий клад. Сокровище. Я знала, что найду его. Теперь ты станешь самой прекрасной и богатой леди.
Синий взгляд обратился к лорду Мандевиллу.
– Ведь это все мамино, правда? Вы так сказали? Повторите, пожалуйста, свои слова, а то она заставит меня отдать драгоценности вам.
– В таком случае позвольте заявить при всех свидетелях, – провозгласил лорд Мандевилл. – Вы, мисс Оливия Уингейт, прямой потомок Эдмунда Делюси. Вместе со своим… э-э… спутником вы не побоялись рисковать и выдержали серьезные трудности и испытания. И даже не побоялись тяжкого труда, отважившись копать собственными руками. Вы нашли клад. Все содержимое сундука по праву принадлежит вам и только вам, и вы вольны распоряжаться драгоценностями по собственному усмотрению.
Бенедикт обвел взглядом присутствующих. Лорд и леди Мандевилл. Лорд и леди Нортвик. Лорд Харгейт. Питер Делюси. Батшеба. Дети. Садовые рабочие. Несколько слуг здесь, неподалеку. Остальные столпились у окон и внимательно наблюдают за происходящим.
Сцены уместны в театре.
Виконт снова посмотрел на отца. Лорд Харгейт все еще наблюдал за Оливией, но сейчас на его лице появилось то выражение, которое он не мог не узнать.
Конечно, лорд Харгейт никогда не выставлял напоказ мыслей и чувств, но Бенедикт слишком хорошо понимал отца, а потому не мог ошибиться.
То же самое выражение присутствовало на лице его сиятельства на свадьбе Алистэра.
Его же можно было заметить и в тот день, когда Руперт привез из Египта свою будущую жену.
Точнее всего это выражение лица можно было определить словом «триумф».
И в прошлый, и в позапрошлый раз Бенедикт хорошо понимал причину и смысл горделивого довольства. Вопреки всем и всяческим препятствиям, к огромному облегчению графа, непутевые младшие сыновья женились на вполне подходящих девушках с более чем подходящим состоянием.
Но на этот раз лорд Ратборн растерялся: он впервые не мог понять, чем именно удовлетворен отец.
Пока Оливия отмокала в ванне, а горничная соскребала с нее несколько дюймов земли и грязи, Батшеба отправилась разыскивать лорда Харгейта, чтобы сказать, что в конечном итоге сможет обойтись без обещанных двадцати фунтов. Заодно она собиралась успокоить графа относительно судьбы старшего сына.
Слуги сказали, что лорд скорее всего уединился в готических руинах, расположенных на восточном берегу озера. Руины эти, возведенные в прошлом веке, были призваны придать парку меланхоличный вид и пробудить поэтические чувства.
Батшеба серьезно сомневалась в склонности лорда Харгейта к поэзии, но полагала, что для меланхолии у него имелось немало основательных поводов.
Она нашла графа созерцающим полуразрушенную оружейную башенку. Впрочем, он оказался не настолько погружен в размышления, чтобы не услышать ее шагов.
Лорд Харгейт повернулся и кивнул.
– Миссис Уингейт, – констатировал он без тени удивления. Впрочем, как известно, достойный джентльмен слыл признанным мастером скрывать истинные чувства под непроницаемой маской. – Полагаю, вы явились, чтобы сообщить, что освободили моего сына из сетей неотразимого обаяния и что вскоре избавите всех нас от своего великолепного присутствия.
Батшеба остановилась.
– Да, так оно и есть.
Она спокойно и сдержанно рассказала, что дала Ратборну две недели на размышления.
Известие тоже не вызвало заметной реакции.
– Уверена, что за две недели вам и другим членам семьи удастся объяснить ему ошибку.
– Думаю, ничего не получится, – возразил Харгейт.
– Разумеется, сможете, – заверила Батшеба. – Лорд Ратборн так привязан к близким! Но существует и еще одно важное обстоятельство: что бы ни говорил виконт, уверена, что и парламентская деятельность, и филантропия доставляют ему огромное удовлетворение. Без этих сторон жизни он будет скучать. Ваш сын – хороший человек, лорд Харгейт. Он не бездельник и не распутник, как многие, и сможет принести Англии огромную пользу. Перед ним открывается благородная карьера. Он знает это. Необходимо лишь напомнить – пока меня не будет рядом. Я целиком и полностью рассчитываю на ваше влияние, сэр. Все твердят, что вы – один из самых могущественных людей Англии. Две недели – вполне достаточный срок, чтобы вернуть сына на путь истины.
– Сомневаюсь, – возразил лорд Харгейт. – Но вот он идет. Сейчас проверим, чего стоит мое хваленое могущество.
Батшеба обернулась. По аллее стремительно шагал Ратборн. Он был без шляпы, и октябрьский ветер нещадно трепал темные кудри. Как только виконт подошел ближе, стало заметно, что шейный платок повязан криво, а одна из пуговиц на сюртуке не застегнута.
– Надеюсь, вы не думали, что он не сможет предугадать ваш следующий шаг, – произнес Харгейт. – Бенедикт – опытный политик. Больше того, он всегда интересовался сыщиками.
– Что, миссис Уингейт опять решила меня бросить? – обратился Бенедикт к отцу. – Леди только и делает, что бросает меня и прощается навсегда. Видишь ли, таким способом она выражает привязанность. А еще любит похищать мой бумажник и одежду.
– Всего лишь хотела успокоить графа, – попыталась оправдаться Батшеба. – Ведь ясно, что он всю ночь глаз не сомкнул.
– А все потому, что вместе с сообщниками осуществлял план заговора, – пояснил Ратборн.
– Какого заговора? – не поняла Батшеба.
– Милая девочка, ты же происходишь из рода завзятых мошенников и лжецов, – снисходительно произнес Ратборн. – Так неужели не можешь распознать откровенное надувательство?
Батшеба ничего не понимала и не подозревала подвоха.
Перевела взгляд с Бенедикта на лорда Харгейта.
«Можно подумать, на лице отца отразятся мысли, – сказал себе Бенедикт. – С таким же успехом она могла обратиться за разъяснением к руинам за спиной. Могла попытаться отгадать, о чем думает кирпич».
– Прекрасно понимаю, что недавняя сцена на террасе была всего лишь мистификацией, – произнес Бенедикт ровным голосом, хотя в душе кипел от злости и возмущения. – Однако никак не могу взять в толк, зачем и для чего. Неужели вы, отец, вместе с Мандевиллом и Нортвиком затеяли всю эту канитель лишь для того, чтобы поскорее избавиться от Батшебы? Следовало бы понять, что в этом нет ни малейшей необходимости. Она и так намерена отпустить меня на свободу.
– Полагаю, мои умственные способности пока находятся в приличном состоянии, – спокойно возразил отец. Сложив руки за спиной, спустился к озеру и принялся невозмутимо созерцать противоположный берег.
Батшеба недоуменно взглянула на Ратборна. В ответ тот лишь пожал плечами. Оба подошли к лорду Харгейту.
Молчание тянулось долго.
Бенедикт терпеливо выжидал, не нарушая тишины ни вопросом, ни замечанием. Отец был мастером манипуляции, так что пытаться перехватить инициативу не имело смысла.
Чирикали птички. Ветер совсем по-осеннему шелестел в куче сметенных с аллеи листьев.
Выдержав паузу до предела, лорд Харгейт наконец; заговорил:
– Вы ошиблись, миссис Уингейт. Я приехал в Трогмортон с крупной суммой денег, а также с драгоценностями, которые пожертвовали супруга и мать. Мы собирались щедро заплатить вам, а взамен попросить уехать навсегда. Именно это я и собирался сделать вчера, когда вы появились в кабинете. Правда, уже тогда стало ясно, что ситуация гораздо серьезнее, чем можно было бы предположить.
– К этому времени вы уже поняли, что Батшеба совсем не такова, какой вы ожидали ее увидеть, – вставил Бенедикт.
– В том-то и дело, – согласился отец. – Никогда в жизни мне не было так трудно сохранить прославленную выдержку, как в тот момент, когда миссис Уингейт предложила освободить тебя и потребовала выкуп в двадцать фунтов. Не могу дождаться, когда расскажу об этом твоей бабушке. – Граф слегка улыбнулся.
Однако улыбка тут же исчезла, и он продолжал:
– Всегда мечтал о дочерях, миссис Уингейт, потому что сыновья – бесконечный источник неприятностей.
«Только не я!» – едва не воскликнул Бенедикт совсем по-детски. Почему отец всегда и во всем винил именно его?
– Ты постоянно это говоришь, – произнес он вслух. – И считаю, что несправедливо. В последний раз я доставлял тебе неприятности еще в детстве.
Здесь он вспомнил случай в Оксфорде, потом еще один.
– Ну, во всяком случае, до того, как достиг совершеннолетия.
– Сыновья, миссис Уингейт, – бесконечный источник разного рода неприятностей, – непреклонно повторил упрямый отец. – Старший очень долго оставался несчастным.
Если бы лорд Харгейт заявил, что старший сын – пришелец с луны, Бенедикт удивился бы куда меньше.
Больше того, само слово «удивление» совершенно не подходило для описания тех чувств, которые он сейчас испытывал. Мир неожиданно перевернулся. Бенедикт зажмурился. Потом открыл глаза и вновь зажмурился.
Отец внимательно смотрел непроницаемыми бездонными янтарными глазами.
– Раньше ты всегда был полон невероятных идей, – вновь заговорил он. – Провоцировал братьев на самые дерзкие выходки. Постоянно смеялся. Твоего смеха я не слышал уже несколько лет.
– Но я смеюсь, – возразил Бенедикт. – Это неправда.
– Смеется, – подтвердила Батшеба. – Сама и видела, и слышала. А не так давно даже испугалась, что от смеха с ним что-нибудь случится.
– Это вы вернули ему способность смеяться, – уверенно заявил лорд Харгейт. – Я приехал сюда и вновь увидел в глазах сына огонь. И счастье. Мой старший совсем не глуп. Никогда не был так падок на женщин, как некоторые из его братьев. Умен и наблюдателен. Сумеет распознать алчность и двуличие. И все же я нервничал и переживал. Ведь даже самые умные, самые мудрые из мужчин способны фатально ошибаться в отношении женщин. Но вот вы явились с невероятной историей о том, что устали от него и за двадцать фунтов готовы уехать. А потом явился и сам Бенедикт – через окно, и здесь стало соверщенно ясно, что участники умопомрачительной сцены до смешного влюблены друг в друга. Как жаль, что эту лирическую комедию не видела моя жена. Она нашла бы ее очаровательной. Во всяком случае, я постарался как можно красноречивее описать события в письме.
«Очаровательная лирическая комедия».
Бенедикт и сам не понимал, в каком напряжении жил до этой самой минуты. Лишь сейчас наконец-то отважился вздохнуть свободно. Не осознавал, какой тяжкий груз давил на плечи. И вот этот груз начал сам собой подниматься.
– Отец… – забормотал было он, борясь с комком в горле.
– Но мой сын не был бы самим собой, если бы не проявил фантазию и не усложнил обстоятельства, – перебил граф. – С нашей стороны оказалось сущей наивностью надеяться, что Бенедикт выберет одну из тех подходящих девушек, которых мы так старательно ему находили.
Батшеба внимательно посмотрела на Бенедикта.
– А ты не говорил, что родители искали тебе невесту, – упрекнула она.
– Да он никого и ничего не замечал! – воскликнул отец, прежде чем сам Ратборн успел ответить. – Не замечал хорошеньких молодых мисс из почтенных семейств. Не замечал красивых богатых наследниц. Мы пробовали даже тех, кого дразнят «синим чулком». Пробовали сельских простушек. Пробовали всех на свете! Он никого не замечал. Но вот Батшебу Уингейт, самую скандальную и знаменитую женщину Англии, все-таки заметил.
– Скандально известные женщины, как правило, выделяются из толпы, – не выдержала Батшеба.
– Возможно, сказался нездоровый интерес к криминальным слоям общества, – парировал граф. – Как бы там ни было, а мой сын выбрал вас, миссис Уингейт, и вы сумели подарить ему счастье. Из всех женщин мира лишь вы одна – та, которая не могла бы никогда, ни при каких обстоятельствах получить признание высшего света.
– Я не вправе винить вас за… раздражение, отец, но… – попытался было заговорить Бенедикт.
– Этого никогда не случится, – перебил граф. – Это просто невозможно.
– В таком случае…
– В таком случае мы получаем интригующий вызов, – продолжил мысль лорд Харгейт, – Ведь если уж мне удалось так удачно женить Руперта, значит, подвластно и все остальное. Во всяком случае, удача нам улыбнулась: Мандевилл мечтает объединить наши семьи.
– Но он ни в коем случае не выберет связующим звеном меня, – вступила в разговор Батшеба. – Никогда не признает меня членом семьи. Лорд Мандевилл откровенно презирает и ненавидит всех, кто связан с ужасными Делюси.
– Возможность породниться с Карсингтонами перевесила даже ненависть, – резонно заметил лорд Харгейт. – Возможно, наш любезный хозяин лелеет тайную надежду утереть нос высокомерному лорду Фосбери. Трудно сказать наверняка. Определенно мне известно лишь одно: он с энтузиазмом принял участие в совместной операции по повышению вашей респектабельности.
– Я же сказал, что это был просто заговор, – заметил Бенедикт.
Синие глаза зажглись пониманием.
– Клад Оливии, – задумчиво произнесла Батшеба.
– Лучший способ обрести респектабельность – получить огромное состояние, – пояснил лорд Харгейт.
– Сокровища, – все также рассеянно продолжала Батшеба. – Значит, они вовсе не от Эдмунда Делюси.
– Строго говоря, по большей части они пришли именно от него, – успокоил граф. – У Мандевилла хранились старинные монеты с изображением короля Георга Второго, и я купил их. Ведь наши чересчур умные дети моментально раскусили бы обман, подсунь мы им современные деньги. Мандевилл и Нортвик пожертвовали и другие раритеты из семейной коллекции, а я внес те драгоценности, которые прислали в качестве выкупа мать и бабушка Бенедикта. По большому счету клад получился не таким уж богатым, однако выглядит как настоящее сокровище. Все слуги внимательно наблюдали за ритуалом вскрытия сундука.
– Можно было догадаться, – проговорила Батшеба и закрыла глаза. – Я и сейчас вижу эту картину. Яркие солнечные блики на монетах и драгоценных камнях. Вокруг детей плотное кольцо зрителей. Наверх я не смотрела, но нетрудно догадаться, что слуги прилипли к окнам.
Она открыла глаза, словно наконец поняв главное.
– Слуги.
– Слуги быстро разнесут весть, – заметил Бенедикт. – Эти люди не умеют молчать. Несколько дней назад ты сама говорила то же самое.
– Больше того, они приукрасят реальность и приумножат богатство, – добавил лорд Харгейт. – Когда новость долетит до Лондона, сундук Эдмунда Делюси наверняка будет ломиться от рубинов, сапфиров, изумрудов и бриллиантов. Люди будут сообщать друг другу, что миссис Уингейт стоит двадцать, пятьдесят, а то и все сто тысяч фунтов. Как известно, это немаловажное обстоятельство меняет все.
– Ну вот, – заключил Бенедикт, когда комок в горле немного смягчился, – я все-таки рад, что не придушил старика.
– Не могу поверить, – призналась Батшеба. – Еще сегодня утром я считалась скандально известной и опасной женщиной. И вдруг стала респектабельной дамой. Да, Оливия оказалась права: все, что требовалось для изменения судьбы, – это состояние. И даже не обязательно настоящее, фамильное.
Бенедикт взял ее за руку.
– Теперь тебе придется выйти за меня замуж. И остаться жить в Англии. Бегство на континент и цыганское существование отменяются. Никаких убогих меблированных комнат в грязных кварталах. И никаких поспешных переездов и бесконечных попыток скрыться от судебных приставов. Жизнь сразу станет ужасно скучной.
Батшеба нахмурилась:
– Самое нудное предложение из всех, которые доводилось слышать. И оно исходит из уст опытного политика. Вы вполне могли бы выступить удачнее, лорд Ратборн.
Бенедикт рассмеялся и подхватил ее на руки.
– Ну что, так лучше?
– Немного интереснее, – подтвердила Батшеба.
– Сейчас отнесу тебя в Нью-Лодж и там буду страстно любить до тех пор, пока не ответишь: «Да, милый Бенедикт, я обязательно выйду за тебя замуж».
– А если я так и не скажу этих слов?
– Скажешь!
Она действительно сказала.
Эпилог
– Она и замки умеет взламывать? – шепотом поинтересовался он.
– Как ты думаешь, почему я так стремилась переехать в приличный квартал? Она успела научиться слишком многому.
Оливия тем временем безуспешно пыталась открыть замок шпильками.
– Попробуйте вот это, мисс. – Лорд Харгейт протянул перочинный нож.
Она придирчиво осмотрела инструмент.
– Лезвие может испортиться.
– Его нетрудно снова наточить.
Бенедикт встретился с янтарным взглядом отца и даже прищурился от неожиданности. Не может быть! Ему, должно быть, почудилось! Лорд Харгейт никогда не подмигивал!
Оливия покрутила нож в руке, а потом применила одновременно и его, и шпильку.
Замок громко щелкнул и открылся.
Специалистка по замкам глубоко вздохнула и осторожно подняла крышку.
Под ней оказались тряпки. Оливия вынула верхнюю и осторожно положила рядом. Потом еще одну…
– Старая одежда, – печально произнес Перегрин. – Какая досада! С какой стати… – Он не договорил и затаил дыхание.
Все вокруг тоже напряженно смолкли.
Под тряпками что-то сверкнуло.
Медленно, осторожно, стараясь не совершать липших движений, Оливия сняла последнее истлевшее укрытие.
И вот пораженным взорам открылось чудесное сияние: переливы красного и желтого, зеленого и синего, серебристого и золотого. В предвечернем солнце сверкали монеты, камни, кольца, цепи и медали.
– Ну-ну, – ворчливо произнес лорд Мандевилл. – Не зря же я советовал не терять присутствия духа..
Перегрин наклонился и заглянул в ящик.
– Невероятно! Неужели это все настоящее?
Оливия достала кольцо с огромным рубином и придирчиво осмотрела. Поскребла желтый металл ногтем. Попробовала на зуб.
– Настоящее, – заключила она с видом опытного оценщика.
Сияющими глазами посмотрела на мать.
– Настоящее, мама. Настоящий клад. Сокровище. Я знала, что найду его. Теперь ты станешь самой прекрасной и богатой леди.
Синий взгляд обратился к лорду Мандевиллу.
– Ведь это все мамино, правда? Вы так сказали? Повторите, пожалуйста, свои слова, а то она заставит меня отдать драгоценности вам.
– В таком случае позвольте заявить при всех свидетелях, – провозгласил лорд Мандевилл. – Вы, мисс Оливия Уингейт, прямой потомок Эдмунда Делюси. Вместе со своим… э-э… спутником вы не побоялись рисковать и выдержали серьезные трудности и испытания. И даже не побоялись тяжкого труда, отважившись копать собственными руками. Вы нашли клад. Все содержимое сундука по праву принадлежит вам и только вам, и вы вольны распоряжаться драгоценностями по собственному усмотрению.
Бенедикт обвел взглядом присутствующих. Лорд и леди Мандевилл. Лорд и леди Нортвик. Лорд Харгейт. Питер Делюси. Батшеба. Дети. Садовые рабочие. Несколько слуг здесь, неподалеку. Остальные столпились у окон и внимательно наблюдают за происходящим.
Сцены уместны в театре.
Виконт снова посмотрел на отца. Лорд Харгейт все еще наблюдал за Оливией, но сейчас на его лице появилось то выражение, которое он не мог не узнать.
Конечно, лорд Харгейт никогда не выставлял напоказ мыслей и чувств, но Бенедикт слишком хорошо понимал отца, а потому не мог ошибиться.
То же самое выражение присутствовало на лице его сиятельства на свадьбе Алистэра.
Его же можно было заметить и в тот день, когда Руперт привез из Египта свою будущую жену.
Точнее всего это выражение лица можно было определить словом «триумф».
И в прошлый, и в позапрошлый раз Бенедикт хорошо понимал причину и смысл горделивого довольства. Вопреки всем и всяческим препятствиям, к огромному облегчению графа, непутевые младшие сыновья женились на вполне подходящих девушках с более чем подходящим состоянием.
Но на этот раз лорд Ратборн растерялся: он впервые не мог понять, чем именно удовлетворен отец.
Пока Оливия отмокала в ванне, а горничная соскребала с нее несколько дюймов земли и грязи, Батшеба отправилась разыскивать лорда Харгейта, чтобы сказать, что в конечном итоге сможет обойтись без обещанных двадцати фунтов. Заодно она собиралась успокоить графа относительно судьбы старшего сына.
Слуги сказали, что лорд скорее всего уединился в готических руинах, расположенных на восточном берегу озера. Руины эти, возведенные в прошлом веке, были призваны придать парку меланхоличный вид и пробудить поэтические чувства.
Батшеба серьезно сомневалась в склонности лорда Харгейта к поэзии, но полагала, что для меланхолии у него имелось немало основательных поводов.
Она нашла графа созерцающим полуразрушенную оружейную башенку. Впрочем, он оказался не настолько погружен в размышления, чтобы не услышать ее шагов.
Лорд Харгейт повернулся и кивнул.
– Миссис Уингейт, – констатировал он без тени удивления. Впрочем, как известно, достойный джентльмен слыл признанным мастером скрывать истинные чувства под непроницаемой маской. – Полагаю, вы явились, чтобы сообщить, что освободили моего сына из сетей неотразимого обаяния и что вскоре избавите всех нас от своего великолепного присутствия.
Батшеба остановилась.
– Да, так оно и есть.
Она спокойно и сдержанно рассказала, что дала Ратборну две недели на размышления.
Известие тоже не вызвало заметной реакции.
– Уверена, что за две недели вам и другим членам семьи удастся объяснить ему ошибку.
– Думаю, ничего не получится, – возразил Харгейт.
– Разумеется, сможете, – заверила Батшеба. – Лорд Ратборн так привязан к близким! Но существует и еще одно важное обстоятельство: что бы ни говорил виконт, уверена, что и парламентская деятельность, и филантропия доставляют ему огромное удовлетворение. Без этих сторон жизни он будет скучать. Ваш сын – хороший человек, лорд Харгейт. Он не бездельник и не распутник, как многие, и сможет принести Англии огромную пользу. Перед ним открывается благородная карьера. Он знает это. Необходимо лишь напомнить – пока меня не будет рядом. Я целиком и полностью рассчитываю на ваше влияние, сэр. Все твердят, что вы – один из самых могущественных людей Англии. Две недели – вполне достаточный срок, чтобы вернуть сына на путь истины.
– Сомневаюсь, – возразил лорд Харгейт. – Но вот он идет. Сейчас проверим, чего стоит мое хваленое могущество.
Батшеба обернулась. По аллее стремительно шагал Ратборн. Он был без шляпы, и октябрьский ветер нещадно трепал темные кудри. Как только виконт подошел ближе, стало заметно, что шейный платок повязан криво, а одна из пуговиц на сюртуке не застегнута.
– Надеюсь, вы не думали, что он не сможет предугадать ваш следующий шаг, – произнес Харгейт. – Бенедикт – опытный политик. Больше того, он всегда интересовался сыщиками.
– Что, миссис Уингейт опять решила меня бросить? – обратился Бенедикт к отцу. – Леди только и делает, что бросает меня и прощается навсегда. Видишь ли, таким способом она выражает привязанность. А еще любит похищать мой бумажник и одежду.
– Всего лишь хотела успокоить графа, – попыталась оправдаться Батшеба. – Ведь ясно, что он всю ночь глаз не сомкнул.
– А все потому, что вместе с сообщниками осуществлял план заговора, – пояснил Ратборн.
– Какого заговора? – не поняла Батшеба.
– Милая девочка, ты же происходишь из рода завзятых мошенников и лжецов, – снисходительно произнес Ратборн. – Так неужели не можешь распознать откровенное надувательство?
Батшеба ничего не понимала и не подозревала подвоха.
Перевела взгляд с Бенедикта на лорда Харгейта.
«Можно подумать, на лице отца отразятся мысли, – сказал себе Бенедикт. – С таким же успехом она могла обратиться за разъяснением к руинам за спиной. Могла попытаться отгадать, о чем думает кирпич».
– Прекрасно понимаю, что недавняя сцена на террасе была всего лишь мистификацией, – произнес Бенедикт ровным голосом, хотя в душе кипел от злости и возмущения. – Однако никак не могу взять в толк, зачем и для чего. Неужели вы, отец, вместе с Мандевиллом и Нортвиком затеяли всю эту канитель лишь для того, чтобы поскорее избавиться от Батшебы? Следовало бы понять, что в этом нет ни малейшей необходимости. Она и так намерена отпустить меня на свободу.
– Полагаю, мои умственные способности пока находятся в приличном состоянии, – спокойно возразил отец. Сложив руки за спиной, спустился к озеру и принялся невозмутимо созерцать противоположный берег.
Батшеба недоуменно взглянула на Ратборна. В ответ тот лишь пожал плечами. Оба подошли к лорду Харгейту.
Молчание тянулось долго.
Бенедикт терпеливо выжидал, не нарушая тишины ни вопросом, ни замечанием. Отец был мастером манипуляции, так что пытаться перехватить инициативу не имело смысла.
Чирикали птички. Ветер совсем по-осеннему шелестел в куче сметенных с аллеи листьев.
Выдержав паузу до предела, лорд Харгейт наконец; заговорил:
– Вы ошиблись, миссис Уингейт. Я приехал в Трогмортон с крупной суммой денег, а также с драгоценностями, которые пожертвовали супруга и мать. Мы собирались щедро заплатить вам, а взамен попросить уехать навсегда. Именно это я и собирался сделать вчера, когда вы появились в кабинете. Правда, уже тогда стало ясно, что ситуация гораздо серьезнее, чем можно было бы предположить.
– К этому времени вы уже поняли, что Батшеба совсем не такова, какой вы ожидали ее увидеть, – вставил Бенедикт.
– В том-то и дело, – согласился отец. – Никогда в жизни мне не было так трудно сохранить прославленную выдержку, как в тот момент, когда миссис Уингейт предложила освободить тебя и потребовала выкуп в двадцать фунтов. Не могу дождаться, когда расскажу об этом твоей бабушке. – Граф слегка улыбнулся.
Однако улыбка тут же исчезла, и он продолжал:
– Всегда мечтал о дочерях, миссис Уингейт, потому что сыновья – бесконечный источник неприятностей.
«Только не я!» – едва не воскликнул Бенедикт совсем по-детски. Почему отец всегда и во всем винил именно его?
– Ты постоянно это говоришь, – произнес он вслух. – И считаю, что несправедливо. В последний раз я доставлял тебе неприятности еще в детстве.
Здесь он вспомнил случай в Оксфорде, потом еще один.
– Ну, во всяком случае, до того, как достиг совершеннолетия.
– Сыновья, миссис Уингейт, – бесконечный источник разного рода неприятностей, – непреклонно повторил упрямый отец. – Старший очень долго оставался несчастным.
Если бы лорд Харгейт заявил, что старший сын – пришелец с луны, Бенедикт удивился бы куда меньше.
Больше того, само слово «удивление» совершенно не подходило для описания тех чувств, которые он сейчас испытывал. Мир неожиданно перевернулся. Бенедикт зажмурился. Потом открыл глаза и вновь зажмурился.
Отец внимательно смотрел непроницаемыми бездонными янтарными глазами.
– Раньше ты всегда был полон невероятных идей, – вновь заговорил он. – Провоцировал братьев на самые дерзкие выходки. Постоянно смеялся. Твоего смеха я не слышал уже несколько лет.
– Но я смеюсь, – возразил Бенедикт. – Это неправда.
– Смеется, – подтвердила Батшеба. – Сама и видела, и слышала. А не так давно даже испугалась, что от смеха с ним что-нибудь случится.
– Это вы вернули ему способность смеяться, – уверенно заявил лорд Харгейт. – Я приехал сюда и вновь увидел в глазах сына огонь. И счастье. Мой старший совсем не глуп. Никогда не был так падок на женщин, как некоторые из его братьев. Умен и наблюдателен. Сумеет распознать алчность и двуличие. И все же я нервничал и переживал. Ведь даже самые умные, самые мудрые из мужчин способны фатально ошибаться в отношении женщин. Но вот вы явились с невероятной историей о том, что устали от него и за двадцать фунтов готовы уехать. А потом явился и сам Бенедикт – через окно, и здесь стало соверщенно ясно, что участники умопомрачительной сцены до смешного влюблены друг в друга. Как жаль, что эту лирическую комедию не видела моя жена. Она нашла бы ее очаровательной. Во всяком случае, я постарался как можно красноречивее описать события в письме.
«Очаровательная лирическая комедия».
Бенедикт и сам не понимал, в каком напряжении жил до этой самой минуты. Лишь сейчас наконец-то отважился вздохнуть свободно. Не осознавал, какой тяжкий груз давил на плечи. И вот этот груз начал сам собой подниматься.
– Отец… – забормотал было он, борясь с комком в горле.
– Но мой сын не был бы самим собой, если бы не проявил фантазию и не усложнил обстоятельства, – перебил граф. – С нашей стороны оказалось сущей наивностью надеяться, что Бенедикт выберет одну из тех подходящих девушек, которых мы так старательно ему находили.
Батшеба внимательно посмотрела на Бенедикта.
– А ты не говорил, что родители искали тебе невесту, – упрекнула она.
– Да он никого и ничего не замечал! – воскликнул отец, прежде чем сам Ратборн успел ответить. – Не замечал хорошеньких молодых мисс из почтенных семейств. Не замечал красивых богатых наследниц. Мы пробовали даже тех, кого дразнят «синим чулком». Пробовали сельских простушек. Пробовали всех на свете! Он никого не замечал. Но вот Батшебу Уингейт, самую скандальную и знаменитую женщину Англии, все-таки заметил.
– Скандально известные женщины, как правило, выделяются из толпы, – не выдержала Батшеба.
– Возможно, сказался нездоровый интерес к криминальным слоям общества, – парировал граф. – Как бы там ни было, а мой сын выбрал вас, миссис Уингейт, и вы сумели подарить ему счастье. Из всех женщин мира лишь вы одна – та, которая не могла бы никогда, ни при каких обстоятельствах получить признание высшего света.
– Я не вправе винить вас за… раздражение, отец, но… – попытался было заговорить Бенедикт.
– Этого никогда не случится, – перебил граф. – Это просто невозможно.
– В таком случае…
– В таком случае мы получаем интригующий вызов, – продолжил мысль лорд Харгейт, – Ведь если уж мне удалось так удачно женить Руперта, значит, подвластно и все остальное. Во всяком случае, удача нам улыбнулась: Мандевилл мечтает объединить наши семьи.
– Но он ни в коем случае не выберет связующим звеном меня, – вступила в разговор Батшеба. – Никогда не признает меня членом семьи. Лорд Мандевилл откровенно презирает и ненавидит всех, кто связан с ужасными Делюси.
– Возможность породниться с Карсингтонами перевесила даже ненависть, – резонно заметил лорд Харгейт. – Возможно, наш любезный хозяин лелеет тайную надежду утереть нос высокомерному лорду Фосбери. Трудно сказать наверняка. Определенно мне известно лишь одно: он с энтузиазмом принял участие в совместной операции по повышению вашей респектабельности.
– Я же сказал, что это был просто заговор, – заметил Бенедикт.
Синие глаза зажглись пониманием.
– Клад Оливии, – задумчиво произнесла Батшеба.
– Лучший способ обрести респектабельность – получить огромное состояние, – пояснил лорд Харгейт.
– Сокровища, – все также рассеянно продолжала Батшеба. – Значит, они вовсе не от Эдмунда Делюси.
– Строго говоря, по большей части они пришли именно от него, – успокоил граф. – У Мандевилла хранились старинные монеты с изображением короля Георга Второго, и я купил их. Ведь наши чересчур умные дети моментально раскусили бы обман, подсунь мы им современные деньги. Мандевилл и Нортвик пожертвовали и другие раритеты из семейной коллекции, а я внес те драгоценности, которые прислали в качестве выкупа мать и бабушка Бенедикта. По большому счету клад получился не таким уж богатым, однако выглядит как настоящее сокровище. Все слуги внимательно наблюдали за ритуалом вскрытия сундука.
– Можно было догадаться, – проговорила Батшеба и закрыла глаза. – Я и сейчас вижу эту картину. Яркие солнечные блики на монетах и драгоценных камнях. Вокруг детей плотное кольцо зрителей. Наверх я не смотрела, но нетрудно догадаться, что слуги прилипли к окнам.
Она открыла глаза, словно наконец поняв главное.
– Слуги.
– Слуги быстро разнесут весть, – заметил Бенедикт. – Эти люди не умеют молчать. Несколько дней назад ты сама говорила то же самое.
– Больше того, они приукрасят реальность и приумножат богатство, – добавил лорд Харгейт. – Когда новость долетит до Лондона, сундук Эдмунда Делюси наверняка будет ломиться от рубинов, сапфиров, изумрудов и бриллиантов. Люди будут сообщать друг другу, что миссис Уингейт стоит двадцать, пятьдесят, а то и все сто тысяч фунтов. Как известно, это немаловажное обстоятельство меняет все.
* * *
Лорд Харгейт вскоре продолжил прогулку вдоль берега озера. Бенедикт знал, что отец обдумывает письма многочисленным родственникам.– Ну вот, – заключил Бенедикт, когда комок в горле немного смягчился, – я все-таки рад, что не придушил старика.
– Не могу поверить, – призналась Батшеба. – Еще сегодня утром я считалась скандально известной и опасной женщиной. И вдруг стала респектабельной дамой. Да, Оливия оказалась права: все, что требовалось для изменения судьбы, – это состояние. И даже не обязательно настоящее, фамильное.
Бенедикт взял ее за руку.
– Теперь тебе придется выйти за меня замуж. И остаться жить в Англии. Бегство на континент и цыганское существование отменяются. Никаких убогих меблированных комнат в грязных кварталах. И никаких поспешных переездов и бесконечных попыток скрыться от судебных приставов. Жизнь сразу станет ужасно скучной.
Батшеба нахмурилась:
– Самое нудное предложение из всех, которые доводилось слышать. И оно исходит из уст опытного политика. Вы вполне могли бы выступить удачнее, лорд Ратборн.
Бенедикт рассмеялся и подхватил ее на руки.
– Ну что, так лучше?
– Немного интереснее, – подтвердила Батшеба.
– Сейчас отнесу тебя в Нью-Лодж и там буду страстно любить до тех пор, пока не ответишь: «Да, милый Бенедикт, я обязательно выйду за тебя замуж».
– А если я так и не скажу этих слов?
– Скажешь!
Она действительно сказала.
Эпилог
Письмо, написанное три месяца назад, Перегрин получил в июне 1822 года.
« Милорд!
Благодарю за очень интересное письмо и за маленького египтянина. К счастью, он прибыл в целости и сохранности, а не разбился на мелкие кусочки, как Вы опасались. С Вашей стороны было очень мило вспомнить обо мне. Я искренне счастлива. И мама по-настоящему счастлива, что чрезвычайно важно. И все же так хотелось отправиться в Египет вместе с Вами, дядей Рупертом и тетей Дафной. До сих пор не могу понять, с какой стати лорд Ратборн и мама так твердо решили нас разлучить. Ведь по пути в Бристоль не произошло ничего страшного. Мы не совершали преступлений, не нарушали общественный порядок. Больше того, соединив маму и Вашего дядю, мы совершили благородный поступок.
И все же не сомневаюсь, что именно Вы заслужили награду и сможете распорядиться ею куда лучше меня. Тетя Дафна очень удачно все придумала, и, главное, вовремя. Судя по всему, Ваш отец и лорд Ратборн были готовы убить друг друга. Конечно, зрелище оказалось бы захватывающим. Плохо лишь то, что драка сопровождалась бы отчаянным женским визгом. Мама впоследствии сказала мне, что это оказалось бы очень вредно для Вашей мамы, в ее положении.
Кстати, у Вас появился брат. Родился пять дней назад. Красный, морщинистый и очень похож на маленькую обезьянку.
Однако мисс Велькель говорит, что новые дети всегда так выглядят. Мне кажется, это все потому, что до рождения они так сжаты дамскими корсетами.
Понимаю, что для Ваших родителей, в их-то возрасте, событие оказалось поистине нелегким, однако в нем есть и светлая сторона. Чем больше в семье детей, тем меньше внимания родители будут обращать на нас. Да, я включаю и себя, поскольку подозреваю, что мама тоже в положении.
Что касается Египта, то я поступаю так, как тетя Дафна посоветовала поступить Вашим родителям: представляю, что Вы просто уехали в новую школу. Разница заключается лишь в том, что на этот раз удалось найти отличную школу в отличном месте. Главное, никто Вас из нее не выгонит (разумеется, дядя Руперт всего лишь пошутил насчет того, что бросит Вас на съедение крокодилам). Вам удастся совершить путешествие по Нилу и в промежутках между уроками с тетей Дафной сделать великие открытия.
Ая тем временем занимаюсь с мисс Велькель. Она немка и очень строга. Но я приняла твердое решение учиться прилежно и серьезно. Дело в том, что теперь я приемная дочь самого лорда Ратборна и должна в полной мере соответствовать высокому статусу. Впрочем, жизнь не замыкается в узких рамках обучения и воспитания. Раз в неделю я обязательно езжу к вдовствующей графине Харгейт, и мы играем в вист с ее друзьями и подругами. Старички и старушки всегда в курсе последних, самых интересных сплетен и никогда не пропускают ничего достойного внимания. Каждый раз я узнаю что-нибудь новое. Сейчас главной темой разговоров оказался дядя Дариус. Все решают, что с ним делать. Честно говоря, я не знаю, что и зачем следует делать, потому что вижу его очень редко. Про себя называю его Неуловимый дядя, ведь он всегда отсутствует. Но ведь он холостяк, а такие люди ведут свободную жизнь.
Мечтаю о том дне, когда тоже смогу стать холостяком. Очень хочу жить свободной жизнью. Много думаю о будущем, и в голове уже родилось несколько занятных идей.
Идет мама. Сейчас скажет, чтобы я гасила свечу и ложилась спать.
Желаю успехов в учебе и новых чудесных открытий.
Искренне Ваша,
Оливия Уингейт-Карсингтон».
« Милорд!
Благодарю за очень интересное письмо и за маленького египтянина. К счастью, он прибыл в целости и сохранности, а не разбился на мелкие кусочки, как Вы опасались. С Вашей стороны было очень мило вспомнить обо мне. Я искренне счастлива. И мама по-настоящему счастлива, что чрезвычайно важно. И все же так хотелось отправиться в Египет вместе с Вами, дядей Рупертом и тетей Дафной. До сих пор не могу понять, с какой стати лорд Ратборн и мама так твердо решили нас разлучить. Ведь по пути в Бристоль не произошло ничего страшного. Мы не совершали преступлений, не нарушали общественный порядок. Больше того, соединив маму и Вашего дядю, мы совершили благородный поступок.
И все же не сомневаюсь, что именно Вы заслужили награду и сможете распорядиться ею куда лучше меня. Тетя Дафна очень удачно все придумала, и, главное, вовремя. Судя по всему, Ваш отец и лорд Ратборн были готовы убить друг друга. Конечно, зрелище оказалось бы захватывающим. Плохо лишь то, что драка сопровождалась бы отчаянным женским визгом. Мама впоследствии сказала мне, что это оказалось бы очень вредно для Вашей мамы, в ее положении.
Кстати, у Вас появился брат. Родился пять дней назад. Красный, морщинистый и очень похож на маленькую обезьянку.
Однако мисс Велькель говорит, что новые дети всегда так выглядят. Мне кажется, это все потому, что до рождения они так сжаты дамскими корсетами.
Понимаю, что для Ваших родителей, в их-то возрасте, событие оказалось поистине нелегким, однако в нем есть и светлая сторона. Чем больше в семье детей, тем меньше внимания родители будут обращать на нас. Да, я включаю и себя, поскольку подозреваю, что мама тоже в положении.
Что касается Египта, то я поступаю так, как тетя Дафна посоветовала поступить Вашим родителям: представляю, что Вы просто уехали в новую школу. Разница заключается лишь в том, что на этот раз удалось найти отличную школу в отличном месте. Главное, никто Вас из нее не выгонит (разумеется, дядя Руперт всего лишь пошутил насчет того, что бросит Вас на съедение крокодилам). Вам удастся совершить путешествие по Нилу и в промежутках между уроками с тетей Дафной сделать великие открытия.
Ая тем временем занимаюсь с мисс Велькель. Она немка и очень строга. Но я приняла твердое решение учиться прилежно и серьезно. Дело в том, что теперь я приемная дочь самого лорда Ратборна и должна в полной мере соответствовать высокому статусу. Впрочем, жизнь не замыкается в узких рамках обучения и воспитания. Раз в неделю я обязательно езжу к вдовствующей графине Харгейт, и мы играем в вист с ее друзьями и подругами. Старички и старушки всегда в курсе последних, самых интересных сплетен и никогда не пропускают ничего достойного внимания. Каждый раз я узнаю что-нибудь новое. Сейчас главной темой разговоров оказался дядя Дариус. Все решают, что с ним делать. Честно говоря, я не знаю, что и зачем следует делать, потому что вижу его очень редко. Про себя называю его Неуловимый дядя, ведь он всегда отсутствует. Но ведь он холостяк, а такие люди ведут свободную жизнь.
Мечтаю о том дне, когда тоже смогу стать холостяком. Очень хочу жить свободной жизнью. Много думаю о будущем, и в голове уже родилось несколько занятных идей.
Идет мама. Сейчас скажет, чтобы я гасила свечу и ложилась спать.
Желаю успехов в учебе и новых чудесных открытий.
Искренне Ваша,
Оливия Уингейт-Карсингтон».