Страница:
Василий Давыдов из Красноярска - Ивану Пущину в Ялуторовск: "Вдова Мозгалевского побывала у пас. Она совсем простая женщина, но с природным умом и тактом. Порассказала о том, как живут они в Минусе, как Тютчев тяжко болен, а лечиться не хочет, хотя ему губернатор разрешил поехать в Красноярск и даже в Томск для совета с медиками. Но он из Курагино-никуда. Как тут помочь, ума не приложу".
Иван Киреев - Ивану Пущину: "Спрашиваете об Авдотье Ларнон. Мозгалевской... Она тоже не без нужды. Три сына. Хотя и служат по приискам, но наемщик, которого они были вынуждены поставить за себя в рекруты, стал пм свыше 1000 руб., и хотя они теперь уже заслужили свой долг, это их очень [расстроило. Во время тяжкой заслуги ее сьшовьям.и денег па наемщика семейство Мозгалевских могло только жить благодаря действенному участию в нем князей Костровых... Представляя, что спрашиваете об Авдотье Ларион. с желанием помочь ей в случае нужды, мы, т. е. Костровы и я, в общем совете порешили из 100 рублей, посланных Вами, одну половину выдать Тютчевым, а другую - помочь А. Л. Мозгалевской..."
А следующее письмо я приведу полностью, слово в слово. Оно писано 6 декабря 1857 года в Минусинске-и не кем иным, как самой Авдотьей Ларионовной. Безграмотная девушка-сибирячка, научившаяся читать, считать и писать у покойного мужа-декабриста, просто и безыскусственно рассказывает о своем прошлом житье-бытье, о детях, о новых больших заботах и маленьких радостях.
"Милостивый государь многоуважаемый Иван Иванович! Вы совершенно опровергаете русскую пословицу "сытый голодного не разумеет", дай Вам бог много лет здравствовать с уважаемою Натальей Дмитриевною Зс. то, что вспомнил нас, горьких далеких. Дорогое участие Ваше дает мне право на полную откровенность перед Вами. я столько вынесла горя, не дай бог и врагу моему, детей растила трудами своими, наконец повырастила, авось, думаго, теперь отдохну; нет, дети на рекрутскую очередь попали, что я пережила за это время, один бог знает, у какого порога не стояла; наконец, золотопромышленники сжалились, дали на рекрута 1200 руб. сер., и три сына за эти деньги четыре года служили из одного куска хлеба.Эт"/, думаю, пройдет, сто руб. казна давала, надо Вам сказать, что дочь у меня хорошенькая, подарила ей платье, и ". повезла ее в гости, а у городничего две дочери; платье на моей оказалось лучшее, г. городничий сказал: как, на дочери поселенца платье лучше, чем на моих дочерях, представил, что я богата, и лишил меня вот уже четыре года ста целковых. Этому трудно верить, что может быть так, но весь Минусинск подтвердит мои слова.- С приездом сюда нового окружного начальника, вполне благородного человека, я не ожидала, что они, сами не богатые люди, но помогали мне, сколько могли, а участие и внимание иногда дороже денег; дочь моя постоянно у них живет, также и дочь Петра Ивановича Фаленберга.- Во все время моего бедствия Иван Васильевич Киреев был мой благодетель, постоянный, не имея сам ничего, что трудами добывал, уделял моим детям.- Александру Александровичу Крюкову я пошла один раз попросить десять руб., он мне в них отказал, имея тысячи!-В настоящее время здешний окружной начальник представил обо мне, описав мое горькое положение, и ходатайствует, чтоб мне выдали деньги и снова назначили сто рублей в год, что будет, не знаю, надо терпеть и ждать. Благодарю Вас за пятьдесят руб. сер.- Иван Васильвич уделил мне из ста руб., которые Вы послали на истинно несчастных сирот Тютчева. Для нас всех помощь Ваша истинное благодеяние и нетягостное, отрадное. Один бог может за это Вас вознаградить; детей надо на службу определить, чтобы дворянства не потеряли, на все надо деньги; последнего сына Виктора просила определить в корпус, такую программу прислали, что ни один учитель здесь не выдержит такого экзамена, что делать, не знаю, буду писать и просить, чтобы хоть куда-нибудь определили на казенный счет; простите, что я Вас заняла долго моим письмом, Вы вызвали и дали волю высказать Вам свое горе, торе нескольких лет. Я и мои дети целуем ручки у Натальи Дмитриевны, а Вам кланяемся до земли. Ваши преданные и покорные слуги и все ее дети Мозгалевские".
Послание трогает своей искренностью, доверительностью и человечностью выражения чувств; кроме того, это единственный дошедший до нас документ, так полно и бесхитростно характеризующий декабристскую жену-сибирячку и ее вдовьи заботы. Он интересен и тем, что с новой стороны освещает выдающегося декабриста Ивана Пущина, друга Пушкина, и многих, многих иных... В нем названо три живущих в Минусинске декабриста - Иван Киреев, Петр Фаленберг, Александр Крюков, вокруг витают тени еще четверых - Николая Мозгалевского, Алексея Тютчева, Николая Крюкова, Михаила Фонвизина... Подлинник письма Авдотьи Ларионовны Мозгалевской Ивану Пущину находится ныне в одном из столичных государственных рукописных хранилищ, и его особая историческая ценность состоит в том, что оно из первых рук свидетельствует о тесных связях декабристов и после амнистии, о братской выручке нуждающихся семей, о деятельности Ивана Пущина на посту декабристского "старосты" и распорядителя политической кассы взаимопомощи. Правда, был он человеком до щепетильности скромным: "Досадно, что Мозгалевская благодарит меня, когда я тут нуль..." Адресат возразил: "Назначение денег Мозгалевской совершенно зависит от Вас,- я, конечно, не буду против Вашего решения. Да и к тому же деньги есть - так и нет ни малейшей причины не помочь ей... Довольно ли ей послать еще 100 р. на нынешний год, т. е. до августа? Напишите". Эти строка написаны в Москве 27 января 1858 года одним замечательным человеком, о котором непременно следует вспомнить. Молодой чиновник министерства государственных имуществ Евгений Иванович Якушкин, сын декабриста. Разделяя революционные идеалы отца и его товарищей, Евгений Якушкин стал тайным корреспондентом "Полярной звезды", и большая часть декабристских материалов попала к Герцену при его посредничестве. Он неотступно просил декабристов писать воспоминания, и настойчивости этого человека мы обязаны многими драгоценными страницами былого, впервые напечатанными за границей и на родине...
Иван Пущин - Евгению Якушкину. "Как быть! Надобно приняться за старину. От вас, любезный друг, молчком не отделаешься-и то уже совестно, что так долго откладывалось давнишнее обещание поговорить с вами на бумаге об Александре Пушкине, как, бывало, говаривали мы об нем при первых наших встречах..."
Евгению Якушкину благодарны не только историкидля потомков декабриста Николая Мозгалевского он сохранил единственное письмо их прародительницы Авдотьи Ларионовны.
Иван Пущин - Евгению Якушкину: "Вот Вам, добрый мой Евгений Иванович, для прочтения письмо Мозгалевской. Значит, Вы можете убедиться, что ей можно назначить, как я вам об этом писал с Нарышкиным".
Именно Е. И. Якушкин стал практическим организатором и казначеем декабристской артели взаимопомощи, возглавляемой Иваном Пущиным, который, как мы убедились, был прекрасно осведомлен о положении всех нуждающихся декабристов, их вдов и детей. А вот новые строки из писем, касающиеся нашей темы.
Иван Киреев - Ивану Пущину: "А. Л. Мозгалевская просит благодарить Вас за память о ней, за помощь семейству". "Без всякого пристрастия об нашей общине можно сказать по совести, что она (дочь П. И. Фаленберга - Мина.-В. Ч.) и две дочери-девицы Мозгалевские-лучшие девицы в Минусинске, за неимением блестящего светского образования, были бы таковыми и не в одном Минусинске".
Иван Киреев - Евгению Якушкину: "Деньги, которые будут назначены семействам Мозгалевских и Тютчева, можно пересылать в Минусинск на имя старшего сына Мозгалевского - Павла Николаевича... Считаю излишним прибавить, что в исправном распределении всего присылаемого из Малой артели можно совершенно положиться на честного и доброго Павла Николаевича".
Петр Фаленберг - Ивану Пущину: "Я передал ему (И. В. Кирееву.- б. Ч.) Ваше поручение, а также и Авдотье Илларионовне лично. Последняя повторяет Вам и Наталье Дмитриевне свою благодарность за присланные ей деньги, способствовавшие ей к отправке сч сына в корпус. Она усердно просит Вас, когда будете в Петербурге, узнать о сыне, Викторе, принятом в том же 1-м Кад. корпусе, где мой Федя, и пригласить молодого человека писать почаще к матери, получившей только одно письмо от него".
Иван Киреев - Ивану Пущину: "Если будете в Петербурге, загляните в 1-й Кадетский корпус, отыщите там нашего (курсив мой.- В. Ч.) Виктора Мозгалевского и пристыдите его за то, что он родной матери не пишет".
Как видим, жизнь большого семейства Мозгалевсккх вроде налаживалась-все дети выжили, становились взрослыми, самостоятельными; эта победа над голодом и нищетой была бы невозможной без героических усилий Аздотьн Ларионовны и помощи декабристов - братьев Беляевых, Ивана Пущина, Николая Крюкова, Ивана Киресва, сыновей декабриста Ивана Якушкина - Евгения и Вячеслава, минусинского окружного начальника Н. А. Кострова, человека прогрессивных взглядов, умного, добросердечного и деятельного, оставившего заметный след в сибирском краеведении,-за время своей минусинской и томской службы опубликовал в различных изданиях сто тридцать статей по этнографии, экономике, истории, статистике, географии Сибири... Эта поддержка выходила далеко за рамки денежной помощи из средств декабристской Малой артели. Братья Беляевы, добившись перевода на Кавказ, безвозмездно передали вдове все свое минусинское достояние. Николай Крюков по-отечески опекал осиротевшую семью в самые трудные для нее годы. Дочь Николая Мозгалевского, Елена, несколько лет прожила в семье Костровых, получив хорошее воспитание и неплохое - по условиям Минусинска-образование. Самого младшего сына, Виктора, родившегося незадолго до смерти декабриста, подготови.:' к трудным вступительным экзаменам в корпус Иван Ки.раев, до конца оставшийся верным "славянскому" братству. Брат Евгения Якушкина Вячеслав во время своей поездки по Минусинскому округу помог трем старшим сыновьям избежать рекрутчины, официально вытребовав из степи "наемщика", семье которого был уже дан задаток, на местные власти по каким-то причинам его не отпускали. Эту ситуацию я поясню современному читателю. Поставка наемного рекрута широко практиковалась в те годы состоятельными людьми, спасавшими таким способом от многолетней солдатчины своих сыновей. Однако в данном случае нужда накладывалась на нужду. Какая-то бедная степная семья, чтобы просуществовать, прикупить, скажем, скота, за деньги и вне срока отдавала молодого парня в солдаты, а вдова декабриста, чтобы надолго, если не навсегда, не расстаться с кормильцами, пошла "стоять у порогов", прося денег на подменного рекрута. Наконец минусинский золотопромышленник по фамилии Шемиот дал 1200 рублей серебром, закабалив сыновей декабриста, - четыре года они работали на его приисках без какого-либо жалованья, "из одного куска хлеба", как пишет А. Л. Мозгалевская Ивану Пущину. О судьбе наемного рекрута мы ничего не знаем может, он вернулся на родину, а может, и сгинул в крымской или кавказской войне, став случайной и безвинной жертвой той жизни и все-таки не предотвратив этой жертвой ужасных трагедий в семье, от которой отвел рекрутчину... Прежде чем рассказать о том, как великие беды вновь начали обрушиваться на Авдотью Лариоиовпу, накладываться одна на другую, чему, казалось, и конца не предвиделось, остановлюсь на судьбе третьей дочери декабриста. Родилась она уже в Минусинске, с малолетства все звали ее ласкательно Полинькой - очень хороша собою была девочка, добра и нежна ко всем и всему. Это ее в 1848 году власти разрешили отдать в Омск, на пропитание и воспитание "добрым людям", которые вскоре переехали, увезя девочку от матери еще дальше, к самому Уралу. Они не виделись десять лет, и как все-таки жаль, что сгорели в 70-х годах все бумаги Мозгалсвских, в том числе письма Полиньки и ее воспитателей к Авдотье Ларионовяе-в них могло отложиться немало весьма интересного. Дело в том, что "добрые люди" были не просто благотворителями из богатых мещан, купцов либо чиновников воспитателем, вторым отцом Полиньки Мозгалевской стал чрезвычайно интересный человек, о котором, как и о его супруге и ее родне, я расскажу поподробнее. Но перед этим - о недавнем моем личном знакомстве с некоей юной москвичкой и заочном-с ленинградкой, прожившей, быть может, дольше всех других ее сограждан, и о том, как это странно-нежданно приключилось через посредство старых камней Москвы...
2
Когда увлечешься чем-нибудь искренне и надолго, то все окружающее как-то незаметно пропускаешь через призму этого настроя, а из встречных людей тебя больше интересуют те, кто способен понять твое состояние, но истинным праздником я стал считать день, когда кто-нибудь непреднамеренно и естественно вплетал хотя бы тончайшую ниточку в бесконечную цепочку прошлого, какая годами все туже скручивалась в моей памяти... Вспоминаю о недавнем знакомстве с потомками декабристов Рылеева, Бечаснова, Раевского, Якушкина, вспоминаю, как мы с ландшафтным архитектором старой школы Михаилом Петровичем Коржевым неторопливо, не пропуская ничего, бродили по Кусковскому парку. Липовые аллеи, Оранжерея, Зеленый театр, Игальянский домик с нетрадиционными, излишне реалистическими, почти карикатурными барельефами патрициев, Эрмитаж-изящное двухэтажное каменное строение... - Помню, незадолго до революции в этом Эрмитаже еще действовала подъемная машина,- рассказывал Михаил Петрович.- Хозяин мог пригласить гостей наверх и обойтись без присутствия слуг-блюда подавались снизу через отверстия в перекрытии и столе. Архитектор Карл Иванович Бланк. - Из немцев небось?- спросил я, подумав, впрочем, что Бланк мог быть и из французов, если поначалу его звали Шарлем, а отца Жаном. - Их тогда много обрусело, и не без пользы... Бланк тут в середине восемнадцатого века отделывал дворец, Оранжерею, устроил парк "Гай" со всеми павильонами, который ныне - видите? - оказался вне заповедной черты... Эрмитаж был очень хорош, весь светился в липовых кронах! Позже я разыскал письмо П. Б. Шереметева московскому архитектору К. И. Бланку: "Государь мой Карл Иванович! Какие нынешним летом в селе Кускове у меня будут строения... Прошу, чтоб оные были начаты, не упуская время, а особливо армитаж". А спустя год, когда мы с замечательным нашим реставратором-архитектором Петром Дмитриевичем Барановским вышли подышать в сад Новодевичьего монастыря, восьмидесятипятилетний архитектор, знаниям, памяти и горячности которого я не уставал поражаться, немедленно воспламенился: - Карл Иванович? Это был выдающийся русский зодчий! Ново-Иерусалимский монастырь, конечно, знаете? Ну, ту феноменальную громаду, что патриарх Никон соорудил над Истрой... - Бывал. - Бухвостов, из крепостных архитекторов, все окружил камнем. Его-башни, надвратная церковь, и уж не знаю, кто виноват, что позже претяжеленный русский каменный шатер над романским ротондальным собором рухнул. Не предусмотрели прочных связей, о чем мы с вамп не раз говаривали... Через сто лет после Никона шатер по проекту Растрелли восстановил в дереве Бланк. Это было сооружение высшей архитектурной кондиции, достояние общечеловеческой культуры. Его, как вы знаете, взорвали фашисты... Жаль до слез, до боли вот тут. Пегр Дмитриевич тронул рукой грудь, задумался, и я тоже вспомнил жуткие руины Воскресенского собора, пытаясь вообразить, что собою представлял шатер Растрелли-Бланка. Мой собеседник был счастливее меня, потому что он его видел, и куда несчастнее, потому что острее чувствовал эту потерю, глубже понимал ее непоправимость. Правда, у меня давно были выписаны слова его покойного товарища, другого великого знатока академика Игоря Грабаря: "С точки зрения архитектурного типа здание было беспримерным и единственным во всей древней Руси. Его гигантский круглый зал с окружавшей его широкой галереей, наполненный светом, с исчезающим в высоте смело решенным шатром покрытия, тоже полным света и блеска, скульптурное и красочное одеяние стен собора-все это в превосходном синтезе производило потрясающее впечатление. Мощная романская ротонда Старого Иерусалима, соединенная с русской шатровой крепостной башней, и беспредельный в своих перспективных эффектах, огромной зодческой силы зал в духе барокко, насыщенный сиянием света, сверканием золота, морем лепки и росписей, слились в этом подмосковном соборе в единый ансамбль небывалой торжественности..." С горечью я вспоминал также последнее свое посещение Нового Иерусалима. Шатер начали восстанавливать, однако это было гибелью памятника. Ошиблись в расчетах, не подняли всех документов, и шатер потерял два метра высоты. Бланк сделал с одной стороны его основания примыкающую заоваленность, а тут циркульный круг вытеснил, уничтожил балкон - неотъемлемую часть внешнего архитектурного убранства собора. Узкие люкарны, кроме того, не позволят по-старому впустить свет под шатровое пространство. Но главное-ребристый многогранник покрыли толстыми листами железа, которое уже начало ржаветь. Через два десятка лет они прохудятся насквозь, и дождевые протеки загубят лепнину и весь памятник. Мы организовали на этот счет письмо в соответствующие инсганции, и решено пока прекратить работы по теперешнему проекту, который Петр Дмитриевич Барановский с самого начала называл невежественным и еще злее... - А в Москве Бланк что-нибудь построил?-спросил я, заметив, что задумчивость покинула Петра Дмитриевича и он смотрит на меня, словно пытаясь вспомнить, на чем прервался разговор.- Где-то я встречал его постройку. - Не спешите... На запад от Москвы, где я каждый камень помню, есть у него еще кое-что. Знаете Вышгород? - Ну, Вышгород под Киевом был резиденцией Рюрика Ростиславича, который сразу после смерти князя Игоря разграбил и сжег Киев. - Да нет, Вышгород под Вереей! Там стоит на восьмерике церковь Бланка прекрасных форм... А в МосквеВоспитательный дом на Солянке с казаковским фасадом сохранился, и тут же красовалась его прекрасная церковь Кира I! Иоанна... Скажите, какое для вас имеет сейчас значение,- по поводу чьих именин создавалась нетленная красота? - Чаще никакого. - Вот. Эту церковь возвела не Екатерина Вторая в честь своего воцарения, а московский архитектор Карл Бланк с мастерами-каменщиками! - Мало кто его знает, только специалисты. - Понятное дело... А он умел обойтись с камнем скромно, сдержанно, в высшей степени благородно. Стояла такая церковка Бориса и Глеба у Арбатских ворот... Собственный сводчатый дом Бланка на Пятницкой. Несколько лет назад снесли, хотя я, кажется, сделал все, чтоб его спасти. И это Бланк, я его руку знаю. Мало ли, документы не найдены!.. Камень-тоже документ, да еще какой достоверный! Только его надо читать... Вдруг я вспомнил, что знаю еще одну постройку Бланка в Москве. Когда попадаешь на Ново-Басманную, то непременно приостанавливаешься у церкви Петра и Павла под звоном. Вокруг нее великолепная кованая ограда XVIII века, охраняемая государством, а сама церковь чрезвычайно оригинальна и, кажется, одна такая на всю Россию-над ней вполне готический шпиль. Возведена была вскоре после основания Петербурга, когда строительство в Москве замирало, но самое интересное другое-проектрисунок ее набросал не кто иной, как Петр, вспомнивший в тот момент, наверное, островерхие голландские храмы, близ которых он в юности плотничал, осваивая корабельное дело. Колокольня стоит слитно с церковью и очень фундаментальна; второй ярус-восьмерик, а по углам ярусов мощные колонны дорического ордера. - Петр Дмитрия,- сказал я.- Петра и Павла под звоном на Ново-Басманной помните, конечно? - Как же! По эскизу Петра Великого строена. Только это не Бланк, он тогда еще не родился. - Нет, я имею в виду колокольню. - Бланк бесспорный, даже документы сохранились... Да, еще одна интересная постройка - Никола-в-Звонарях на Рождественке. Как эта улица теперь называется?.. . - Жданова. На улице Жданова я бываю довольно часто, потому что там, неподалеку от Книжной лавки писателей и рядом с Архитектурным институтом, стоит Книжная лавка архитектора, где иногда можно застать что-нибудь интересное о зодчестве или парках. Однажды я решил заехать в этот магазин, забрав по пути дочь Иринку с консультации по истории-она готовилась к экзаменам в университет, занималась с утра до вечера, побледнела, вытянулась в штакетину, и я старался при любой возможности поэкономить ее время и силы. В машину вместе с ней села милая скромная девушка такого же заморенного вида и с такими же учебниками в руках. - Удивительное совпадение! - сказала мне дочь.- Оказались рядом на консультации и живем рядом! Катя едет на проспект Мира. - Правда что редкое совпадение,- пришлось согласиться мне.-Едем, только через улицу Жданова-потеряем несколько минут, прокатимся с Катей... Девчонки засмеялись нежданному словосочетанию, и я был рад, что они услышали его, особенно за дочь рад, потому что она подала заявление на филологический. Как-то постепенно у нее это решилось-изучать сербскохорватский язык и литературу, с азов македонский, польский, древнегреческий и старославянский, продолжать английский... - Сам же говорил, что из славянских языков сербскохорватский ближе всех древнерусскому! - Это не я говорил. Это академик Корш говорил, когда разбирал ритмику и строй "Слова о полку Игореве". - Тем более. - А Пушкин насчет частицы "ли" в "Слове" писал, что доныне в сербском языке сохраняет она те же знамепования. - Вот видишь! В нашем небольшом семействе царит ничем не ограниченный культ "Слова" и его автора. - И "Святославлич", "Гориславлич" - архаичные славянские лексические формы, имеющие соответствия в сербскохорватском. И она, конечно, знала, что ее дальняя родственница историк Мария Михайловна Богданова на Бестужевских курсах изучала языки, литературу и историю западнославянских народов. - Кроме того, я разберусь в истории западных и южных славян, а то тебе все некогда! И родина сербскохорватского языка удивительно интересна, и наш предок принял когда-то в общество Соединенных славян единственного серба, и... - Ну, это Иван Горбачевский считал Викентия Шеколлу сербом, а я не перепроверял. - Хорошо, я найду время и проверю! Что ж, у нее пятерочный аттестат и языки вроде бы идут; к концу нашего месячного пребывания в Польше она уже начала немного почитывать и поговаривать на польском, найдя этот язык мелодичным и красивым, несмотря на обилие шипящих и трудные в произношении группировки согласных. - И еще наш предок со своими товарищами мечтал соединить всех славян в дружную семью... Короче, аргументов в пользу выбора специальности набралось предостаточно, и-в добрый бы час!.. А пока едем по московским улицам к центру-они просторны еще, но вот поток встречных и попутных машин погустел, улицы словно сузились. - Удивительное совпадение! - услышал я голос дочери.- Па! Катя, оказывается, тоже играет и у нее тоже есть собака. Плохое совпадение - хорошо вроде бы живем, пианино и собак держим, но стандартно, даже в мелочах одинаково. - Катя тоже на филфак мечтает? - спросил я, ожидая очередного удивительного совпадения. - Нет, я на исторический. - А что думаешь изучать? - Конечно, русскую историю! - Почему именно русскую? Серый глаз в зеркальце исчез, ответа я не дождался. Пересекли Садовое кольцо. Как всегда в таких случаях, мне хотелось мимоходом порассказывать Иринке, чего сам знал о памятных строениях по сторонам, на которых отложилась родная история - имена, даты, события, но за спиной слышался неостановимый девчоночий щебет об учителях, подружках, кино, гребле, лыжах н прочем, что мнг было неинтересно, и я перестал слушать - пусть пощебечут, однако, отдохнут от событий и дат, скоро им станет на до щебета... А я для себя решил объехать Кремль-это на досуге всегда прекрасный десятиминутный праздник. С моста вырастают башни Антонпо Солярио, потом на мгновение околдовывает бессмертное творение Бармы Постника... Смотрю вперед, на дорогу, но уголком глаза вчжу недавно раскрытые и уже неотъемлемые от Москвы архитектурные сокровища Зарядья-Варвара с классическими портиками на обе стороны, английское подворье-XVI век! Эго Петр Дмитриевич Барановский, когда его привели сюда, на руины старых кирпичных стен, пощупал их руками, погорбился, пощурился и первым сказал: "Шестнадцатый, можете не проверять", а вскоре нашли нож английской работы и пломбы... Максим Блажен- ный, колокольня и собор Знаменского монастыря возвысились следом, братские кельи, палаты бояр Романовых, Георгий, Китайгородская стена, а за чужеродной гостиницей, загородившей полнеба, считай, почти не видно маленького белоснежного чуда со сложным именем - церкви Зачатия святой Анны, что в углу Зарядья... Девчонки щебетали, не замечая ничего, кроме себя, и я, сделав большой круг, вернулся опять к Кремлю по Большому Каменному мосту. Вот за его выгибом возник, как старая умная сказка, непревзойденный Баженов, потом Бове, Казаков с Жилярди, Жолтовский, опять Казаков, снова Бове, Шервуд, Мюр и Мерилиз, Валькот с мозаикой Врубеля, Монигетти, Померанцев... Площадь Дзержинского, Кузнецкий мосг, улица Жданова. - Ира,- не выдержал я под конец.- Вон за тем домом стоит, между прочим, Никола-в-Звонарях. Там интересный декор поверху, а в куполе круглые люкарны, как в первом, никоновском, шатре Воскресенского собора. Проектировал и строил русский архитектор Карл Иванович Бланк. - Сейчас посмотрим. - А его дочь Екатерина Карловна была матерью декабриста Николая Басаргина.
Иван Киреев - Ивану Пущину: "Спрашиваете об Авдотье Ларнон. Мозгалевской... Она тоже не без нужды. Три сына. Хотя и служат по приискам, но наемщик, которого они были вынуждены поставить за себя в рекруты, стал пм свыше 1000 руб., и хотя они теперь уже заслужили свой долг, это их очень [расстроило. Во время тяжкой заслуги ее сьшовьям.и денег па наемщика семейство Мозгалевских могло только жить благодаря действенному участию в нем князей Костровых... Представляя, что спрашиваете об Авдотье Ларион. с желанием помочь ей в случае нужды, мы, т. е. Костровы и я, в общем совете порешили из 100 рублей, посланных Вами, одну половину выдать Тютчевым, а другую - помочь А. Л. Мозгалевской..."
А следующее письмо я приведу полностью, слово в слово. Оно писано 6 декабря 1857 года в Минусинске-и не кем иным, как самой Авдотьей Ларионовной. Безграмотная девушка-сибирячка, научившаяся читать, считать и писать у покойного мужа-декабриста, просто и безыскусственно рассказывает о своем прошлом житье-бытье, о детях, о новых больших заботах и маленьких радостях.
"Милостивый государь многоуважаемый Иван Иванович! Вы совершенно опровергаете русскую пословицу "сытый голодного не разумеет", дай Вам бог много лет здравствовать с уважаемою Натальей Дмитриевною Зс. то, что вспомнил нас, горьких далеких. Дорогое участие Ваше дает мне право на полную откровенность перед Вами. я столько вынесла горя, не дай бог и врагу моему, детей растила трудами своими, наконец повырастила, авось, думаго, теперь отдохну; нет, дети на рекрутскую очередь попали, что я пережила за это время, один бог знает, у какого порога не стояла; наконец, золотопромышленники сжалились, дали на рекрута 1200 руб. сер., и три сына за эти деньги четыре года служили из одного куска хлеба.Эт"/, думаю, пройдет, сто руб. казна давала, надо Вам сказать, что дочь у меня хорошенькая, подарила ей платье, и ". повезла ее в гости, а у городничего две дочери; платье на моей оказалось лучшее, г. городничий сказал: как, на дочери поселенца платье лучше, чем на моих дочерях, представил, что я богата, и лишил меня вот уже четыре года ста целковых. Этому трудно верить, что может быть так, но весь Минусинск подтвердит мои слова.- С приездом сюда нового окружного начальника, вполне благородного человека, я не ожидала, что они, сами не богатые люди, но помогали мне, сколько могли, а участие и внимание иногда дороже денег; дочь моя постоянно у них живет, также и дочь Петра Ивановича Фаленберга.- Во все время моего бедствия Иван Васильевич Киреев был мой благодетель, постоянный, не имея сам ничего, что трудами добывал, уделял моим детям.- Александру Александровичу Крюкову я пошла один раз попросить десять руб., он мне в них отказал, имея тысячи!-В настоящее время здешний окружной начальник представил обо мне, описав мое горькое положение, и ходатайствует, чтоб мне выдали деньги и снова назначили сто рублей в год, что будет, не знаю, надо терпеть и ждать. Благодарю Вас за пятьдесят руб. сер.- Иван Васильвич уделил мне из ста руб., которые Вы послали на истинно несчастных сирот Тютчева. Для нас всех помощь Ваша истинное благодеяние и нетягостное, отрадное. Один бог может за это Вас вознаградить; детей надо на службу определить, чтобы дворянства не потеряли, на все надо деньги; последнего сына Виктора просила определить в корпус, такую программу прислали, что ни один учитель здесь не выдержит такого экзамена, что делать, не знаю, буду писать и просить, чтобы хоть куда-нибудь определили на казенный счет; простите, что я Вас заняла долго моим письмом, Вы вызвали и дали волю высказать Вам свое горе, торе нескольких лет. Я и мои дети целуем ручки у Натальи Дмитриевны, а Вам кланяемся до земли. Ваши преданные и покорные слуги и все ее дети Мозгалевские".
Послание трогает своей искренностью, доверительностью и человечностью выражения чувств; кроме того, это единственный дошедший до нас документ, так полно и бесхитростно характеризующий декабристскую жену-сибирячку и ее вдовьи заботы. Он интересен и тем, что с новой стороны освещает выдающегося декабриста Ивана Пущина, друга Пушкина, и многих, многих иных... В нем названо три живущих в Минусинске декабриста - Иван Киреев, Петр Фаленберг, Александр Крюков, вокруг витают тени еще четверых - Николая Мозгалевского, Алексея Тютчева, Николая Крюкова, Михаила Фонвизина... Подлинник письма Авдотьи Ларионовны Мозгалевской Ивану Пущину находится ныне в одном из столичных государственных рукописных хранилищ, и его особая историческая ценность состоит в том, что оно из первых рук свидетельствует о тесных связях декабристов и после амнистии, о братской выручке нуждающихся семей, о деятельности Ивана Пущина на посту декабристского "старосты" и распорядителя политической кассы взаимопомощи. Правда, был он человеком до щепетильности скромным: "Досадно, что Мозгалевская благодарит меня, когда я тут нуль..." Адресат возразил: "Назначение денег Мозгалевской совершенно зависит от Вас,- я, конечно, не буду против Вашего решения. Да и к тому же деньги есть - так и нет ни малейшей причины не помочь ей... Довольно ли ей послать еще 100 р. на нынешний год, т. е. до августа? Напишите". Эти строка написаны в Москве 27 января 1858 года одним замечательным человеком, о котором непременно следует вспомнить. Молодой чиновник министерства государственных имуществ Евгений Иванович Якушкин, сын декабриста. Разделяя революционные идеалы отца и его товарищей, Евгений Якушкин стал тайным корреспондентом "Полярной звезды", и большая часть декабристских материалов попала к Герцену при его посредничестве. Он неотступно просил декабристов писать воспоминания, и настойчивости этого человека мы обязаны многими драгоценными страницами былого, впервые напечатанными за границей и на родине...
Иван Пущин - Евгению Якушкину. "Как быть! Надобно приняться за старину. От вас, любезный друг, молчком не отделаешься-и то уже совестно, что так долго откладывалось давнишнее обещание поговорить с вами на бумаге об Александре Пушкине, как, бывало, говаривали мы об нем при первых наших встречах..."
Евгению Якушкину благодарны не только историкидля потомков декабриста Николая Мозгалевского он сохранил единственное письмо их прародительницы Авдотьи Ларионовны.
Иван Пущин - Евгению Якушкину: "Вот Вам, добрый мой Евгений Иванович, для прочтения письмо Мозгалевской. Значит, Вы можете убедиться, что ей можно назначить, как я вам об этом писал с Нарышкиным".
Именно Е. И. Якушкин стал практическим организатором и казначеем декабристской артели взаимопомощи, возглавляемой Иваном Пущиным, который, как мы убедились, был прекрасно осведомлен о положении всех нуждающихся декабристов, их вдов и детей. А вот новые строки из писем, касающиеся нашей темы.
Иван Киреев - Ивану Пущину: "А. Л. Мозгалевская просит благодарить Вас за память о ней, за помощь семейству". "Без всякого пристрастия об нашей общине можно сказать по совести, что она (дочь П. И. Фаленберга - Мина.-В. Ч.) и две дочери-девицы Мозгалевские-лучшие девицы в Минусинске, за неимением блестящего светского образования, были бы таковыми и не в одном Минусинске".
Иван Киреев - Евгению Якушкину: "Деньги, которые будут назначены семействам Мозгалевских и Тютчева, можно пересылать в Минусинск на имя старшего сына Мозгалевского - Павла Николаевича... Считаю излишним прибавить, что в исправном распределении всего присылаемого из Малой артели можно совершенно положиться на честного и доброго Павла Николаевича".
Петр Фаленберг - Ивану Пущину: "Я передал ему (И. В. Кирееву.- б. Ч.) Ваше поручение, а также и Авдотье Илларионовне лично. Последняя повторяет Вам и Наталье Дмитриевне свою благодарность за присланные ей деньги, способствовавшие ей к отправке сч сына в корпус. Она усердно просит Вас, когда будете в Петербурге, узнать о сыне, Викторе, принятом в том же 1-м Кад. корпусе, где мой Федя, и пригласить молодого человека писать почаще к матери, получившей только одно письмо от него".
Иван Киреев - Ивану Пущину: "Если будете в Петербурге, загляните в 1-й Кадетский корпус, отыщите там нашего (курсив мой.- В. Ч.) Виктора Мозгалевского и пристыдите его за то, что он родной матери не пишет".
Как видим, жизнь большого семейства Мозгалевсккх вроде налаживалась-все дети выжили, становились взрослыми, самостоятельными; эта победа над голодом и нищетой была бы невозможной без героических усилий Аздотьн Ларионовны и помощи декабристов - братьев Беляевых, Ивана Пущина, Николая Крюкова, Ивана Киресва, сыновей декабриста Ивана Якушкина - Евгения и Вячеслава, минусинского окружного начальника Н. А. Кострова, человека прогрессивных взглядов, умного, добросердечного и деятельного, оставившего заметный след в сибирском краеведении,-за время своей минусинской и томской службы опубликовал в различных изданиях сто тридцать статей по этнографии, экономике, истории, статистике, географии Сибири... Эта поддержка выходила далеко за рамки денежной помощи из средств декабристской Малой артели. Братья Беляевы, добившись перевода на Кавказ, безвозмездно передали вдове все свое минусинское достояние. Николай Крюков по-отечески опекал осиротевшую семью в самые трудные для нее годы. Дочь Николая Мозгалевского, Елена, несколько лет прожила в семье Костровых, получив хорошее воспитание и неплохое - по условиям Минусинска-образование. Самого младшего сына, Виктора, родившегося незадолго до смерти декабриста, подготови.:' к трудным вступительным экзаменам в корпус Иван Ки.раев, до конца оставшийся верным "славянскому" братству. Брат Евгения Якушкина Вячеслав во время своей поездки по Минусинскому округу помог трем старшим сыновьям избежать рекрутчины, официально вытребовав из степи "наемщика", семье которого был уже дан задаток, на местные власти по каким-то причинам его не отпускали. Эту ситуацию я поясню современному читателю. Поставка наемного рекрута широко практиковалась в те годы состоятельными людьми, спасавшими таким способом от многолетней солдатчины своих сыновей. Однако в данном случае нужда накладывалась на нужду. Какая-то бедная степная семья, чтобы просуществовать, прикупить, скажем, скота, за деньги и вне срока отдавала молодого парня в солдаты, а вдова декабриста, чтобы надолго, если не навсегда, не расстаться с кормильцами, пошла "стоять у порогов", прося денег на подменного рекрута. Наконец минусинский золотопромышленник по фамилии Шемиот дал 1200 рублей серебром, закабалив сыновей декабриста, - четыре года они работали на его приисках без какого-либо жалованья, "из одного куска хлеба", как пишет А. Л. Мозгалевская Ивану Пущину. О судьбе наемного рекрута мы ничего не знаем может, он вернулся на родину, а может, и сгинул в крымской или кавказской войне, став случайной и безвинной жертвой той жизни и все-таки не предотвратив этой жертвой ужасных трагедий в семье, от которой отвел рекрутчину... Прежде чем рассказать о том, как великие беды вновь начали обрушиваться на Авдотью Лариоиовпу, накладываться одна на другую, чему, казалось, и конца не предвиделось, остановлюсь на судьбе третьей дочери декабриста. Родилась она уже в Минусинске, с малолетства все звали ее ласкательно Полинькой - очень хороша собою была девочка, добра и нежна ко всем и всему. Это ее в 1848 году власти разрешили отдать в Омск, на пропитание и воспитание "добрым людям", которые вскоре переехали, увезя девочку от матери еще дальше, к самому Уралу. Они не виделись десять лет, и как все-таки жаль, что сгорели в 70-х годах все бумаги Мозгалсвских, в том числе письма Полиньки и ее воспитателей к Авдотье Ларионовяе-в них могло отложиться немало весьма интересного. Дело в том, что "добрые люди" были не просто благотворителями из богатых мещан, купцов либо чиновников воспитателем, вторым отцом Полиньки Мозгалевской стал чрезвычайно интересный человек, о котором, как и о его супруге и ее родне, я расскажу поподробнее. Но перед этим - о недавнем моем личном знакомстве с некоей юной москвичкой и заочном-с ленинградкой, прожившей, быть может, дольше всех других ее сограждан, и о том, как это странно-нежданно приключилось через посредство старых камней Москвы...
2
Когда увлечешься чем-нибудь искренне и надолго, то все окружающее как-то незаметно пропускаешь через призму этого настроя, а из встречных людей тебя больше интересуют те, кто способен понять твое состояние, но истинным праздником я стал считать день, когда кто-нибудь непреднамеренно и естественно вплетал хотя бы тончайшую ниточку в бесконечную цепочку прошлого, какая годами все туже скручивалась в моей памяти... Вспоминаю о недавнем знакомстве с потомками декабристов Рылеева, Бечаснова, Раевского, Якушкина, вспоминаю, как мы с ландшафтным архитектором старой школы Михаилом Петровичем Коржевым неторопливо, не пропуская ничего, бродили по Кусковскому парку. Липовые аллеи, Оранжерея, Зеленый театр, Игальянский домик с нетрадиционными, излишне реалистическими, почти карикатурными барельефами патрициев, Эрмитаж-изящное двухэтажное каменное строение... - Помню, незадолго до революции в этом Эрмитаже еще действовала подъемная машина,- рассказывал Михаил Петрович.- Хозяин мог пригласить гостей наверх и обойтись без присутствия слуг-блюда подавались снизу через отверстия в перекрытии и столе. Архитектор Карл Иванович Бланк. - Из немцев небось?- спросил я, подумав, впрочем, что Бланк мог быть и из французов, если поначалу его звали Шарлем, а отца Жаном. - Их тогда много обрусело, и не без пользы... Бланк тут в середине восемнадцатого века отделывал дворец, Оранжерею, устроил парк "Гай" со всеми павильонами, который ныне - видите? - оказался вне заповедной черты... Эрмитаж был очень хорош, весь светился в липовых кронах! Позже я разыскал письмо П. Б. Шереметева московскому архитектору К. И. Бланку: "Государь мой Карл Иванович! Какие нынешним летом в селе Кускове у меня будут строения... Прошу, чтоб оные были начаты, не упуская время, а особливо армитаж". А спустя год, когда мы с замечательным нашим реставратором-архитектором Петром Дмитриевичем Барановским вышли подышать в сад Новодевичьего монастыря, восьмидесятипятилетний архитектор, знаниям, памяти и горячности которого я не уставал поражаться, немедленно воспламенился: - Карл Иванович? Это был выдающийся русский зодчий! Ново-Иерусалимский монастырь, конечно, знаете? Ну, ту феноменальную громаду, что патриарх Никон соорудил над Истрой... - Бывал. - Бухвостов, из крепостных архитекторов, все окружил камнем. Его-башни, надвратная церковь, и уж не знаю, кто виноват, что позже претяжеленный русский каменный шатер над романским ротондальным собором рухнул. Не предусмотрели прочных связей, о чем мы с вамп не раз говаривали... Через сто лет после Никона шатер по проекту Растрелли восстановил в дереве Бланк. Это было сооружение высшей архитектурной кондиции, достояние общечеловеческой культуры. Его, как вы знаете, взорвали фашисты... Жаль до слез, до боли вот тут. Пегр Дмитриевич тронул рукой грудь, задумался, и я тоже вспомнил жуткие руины Воскресенского собора, пытаясь вообразить, что собою представлял шатер Растрелли-Бланка. Мой собеседник был счастливее меня, потому что он его видел, и куда несчастнее, потому что острее чувствовал эту потерю, глубже понимал ее непоправимость. Правда, у меня давно были выписаны слова его покойного товарища, другого великого знатока академика Игоря Грабаря: "С точки зрения архитектурного типа здание было беспримерным и единственным во всей древней Руси. Его гигантский круглый зал с окружавшей его широкой галереей, наполненный светом, с исчезающим в высоте смело решенным шатром покрытия, тоже полным света и блеска, скульптурное и красочное одеяние стен собора-все это в превосходном синтезе производило потрясающее впечатление. Мощная романская ротонда Старого Иерусалима, соединенная с русской шатровой крепостной башней, и беспредельный в своих перспективных эффектах, огромной зодческой силы зал в духе барокко, насыщенный сиянием света, сверканием золота, морем лепки и росписей, слились в этом подмосковном соборе в единый ансамбль небывалой торжественности..." С горечью я вспоминал также последнее свое посещение Нового Иерусалима. Шатер начали восстанавливать, однако это было гибелью памятника. Ошиблись в расчетах, не подняли всех документов, и шатер потерял два метра высоты. Бланк сделал с одной стороны его основания примыкающую заоваленность, а тут циркульный круг вытеснил, уничтожил балкон - неотъемлемую часть внешнего архитектурного убранства собора. Узкие люкарны, кроме того, не позволят по-старому впустить свет под шатровое пространство. Но главное-ребристый многогранник покрыли толстыми листами железа, которое уже начало ржаветь. Через два десятка лет они прохудятся насквозь, и дождевые протеки загубят лепнину и весь памятник. Мы организовали на этот счет письмо в соответствующие инсганции, и решено пока прекратить работы по теперешнему проекту, который Петр Дмитриевич Барановский с самого начала называл невежественным и еще злее... - А в Москве Бланк что-нибудь построил?-спросил я, заметив, что задумчивость покинула Петра Дмитриевича и он смотрит на меня, словно пытаясь вспомнить, на чем прервался разговор.- Где-то я встречал его постройку. - Не спешите... На запад от Москвы, где я каждый камень помню, есть у него еще кое-что. Знаете Вышгород? - Ну, Вышгород под Киевом был резиденцией Рюрика Ростиславича, который сразу после смерти князя Игоря разграбил и сжег Киев. - Да нет, Вышгород под Вереей! Там стоит на восьмерике церковь Бланка прекрасных форм... А в МосквеВоспитательный дом на Солянке с казаковским фасадом сохранился, и тут же красовалась его прекрасная церковь Кира I! Иоанна... Скажите, какое для вас имеет сейчас значение,- по поводу чьих именин создавалась нетленная красота? - Чаще никакого. - Вот. Эту церковь возвела не Екатерина Вторая в честь своего воцарения, а московский архитектор Карл Бланк с мастерами-каменщиками! - Мало кто его знает, только специалисты. - Понятное дело... А он умел обойтись с камнем скромно, сдержанно, в высшей степени благородно. Стояла такая церковка Бориса и Глеба у Арбатских ворот... Собственный сводчатый дом Бланка на Пятницкой. Несколько лет назад снесли, хотя я, кажется, сделал все, чтоб его спасти. И это Бланк, я его руку знаю. Мало ли, документы не найдены!.. Камень-тоже документ, да еще какой достоверный! Только его надо читать... Вдруг я вспомнил, что знаю еще одну постройку Бланка в Москве. Когда попадаешь на Ново-Басманную, то непременно приостанавливаешься у церкви Петра и Павла под звоном. Вокруг нее великолепная кованая ограда XVIII века, охраняемая государством, а сама церковь чрезвычайно оригинальна и, кажется, одна такая на всю Россию-над ней вполне готический шпиль. Возведена была вскоре после основания Петербурга, когда строительство в Москве замирало, но самое интересное другое-проектрисунок ее набросал не кто иной, как Петр, вспомнивший в тот момент, наверное, островерхие голландские храмы, близ которых он в юности плотничал, осваивая корабельное дело. Колокольня стоит слитно с церковью и очень фундаментальна; второй ярус-восьмерик, а по углам ярусов мощные колонны дорического ордера. - Петр Дмитрия,- сказал я.- Петра и Павла под звоном на Ново-Басманной помните, конечно? - Как же! По эскизу Петра Великого строена. Только это не Бланк, он тогда еще не родился. - Нет, я имею в виду колокольню. - Бланк бесспорный, даже документы сохранились... Да, еще одна интересная постройка - Никола-в-Звонарях на Рождественке. Как эта улица теперь называется?.. . - Жданова. На улице Жданова я бываю довольно часто, потому что там, неподалеку от Книжной лавки писателей и рядом с Архитектурным институтом, стоит Книжная лавка архитектора, где иногда можно застать что-нибудь интересное о зодчестве или парках. Однажды я решил заехать в этот магазин, забрав по пути дочь Иринку с консультации по истории-она готовилась к экзаменам в университет, занималась с утра до вечера, побледнела, вытянулась в штакетину, и я старался при любой возможности поэкономить ее время и силы. В машину вместе с ней села милая скромная девушка такого же заморенного вида и с такими же учебниками в руках. - Удивительное совпадение! - сказала мне дочь.- Оказались рядом на консультации и живем рядом! Катя едет на проспект Мира. - Правда что редкое совпадение,- пришлось согласиться мне.-Едем, только через улицу Жданова-потеряем несколько минут, прокатимся с Катей... Девчонки засмеялись нежданному словосочетанию, и я был рад, что они услышали его, особенно за дочь рад, потому что она подала заявление на филологический. Как-то постепенно у нее это решилось-изучать сербскохорватский язык и литературу, с азов македонский, польский, древнегреческий и старославянский, продолжать английский... - Сам же говорил, что из славянских языков сербскохорватский ближе всех древнерусскому! - Это не я говорил. Это академик Корш говорил, когда разбирал ритмику и строй "Слова о полку Игореве". - Тем более. - А Пушкин насчет частицы "ли" в "Слове" писал, что доныне в сербском языке сохраняет она те же знамепования. - Вот видишь! В нашем небольшом семействе царит ничем не ограниченный культ "Слова" и его автора. - И "Святославлич", "Гориславлич" - архаичные славянские лексические формы, имеющие соответствия в сербскохорватском. И она, конечно, знала, что ее дальняя родственница историк Мария Михайловна Богданова на Бестужевских курсах изучала языки, литературу и историю западнославянских народов. - Кроме того, я разберусь в истории западных и южных славян, а то тебе все некогда! И родина сербскохорватского языка удивительно интересна, и наш предок принял когда-то в общество Соединенных славян единственного серба, и... - Ну, это Иван Горбачевский считал Викентия Шеколлу сербом, а я не перепроверял. - Хорошо, я найду время и проверю! Что ж, у нее пятерочный аттестат и языки вроде бы идут; к концу нашего месячного пребывания в Польше она уже начала немного почитывать и поговаривать на польском, найдя этот язык мелодичным и красивым, несмотря на обилие шипящих и трудные в произношении группировки согласных. - И еще наш предок со своими товарищами мечтал соединить всех славян в дружную семью... Короче, аргументов в пользу выбора специальности набралось предостаточно, и-в добрый бы час!.. А пока едем по московским улицам к центру-они просторны еще, но вот поток встречных и попутных машин погустел, улицы словно сузились. - Удивительное совпадение! - услышал я голос дочери.- Па! Катя, оказывается, тоже играет и у нее тоже есть собака. Плохое совпадение - хорошо вроде бы живем, пианино и собак держим, но стандартно, даже в мелочах одинаково. - Катя тоже на филфак мечтает? - спросил я, ожидая очередного удивительного совпадения. - Нет, я на исторический. - А что думаешь изучать? - Конечно, русскую историю! - Почему именно русскую? Серый глаз в зеркальце исчез, ответа я не дождался. Пересекли Садовое кольцо. Как всегда в таких случаях, мне хотелось мимоходом порассказывать Иринке, чего сам знал о памятных строениях по сторонам, на которых отложилась родная история - имена, даты, события, но за спиной слышался неостановимый девчоночий щебет об учителях, подружках, кино, гребле, лыжах н прочем, что мнг было неинтересно, и я перестал слушать - пусть пощебечут, однако, отдохнут от событий и дат, скоро им станет на до щебета... А я для себя решил объехать Кремль-это на досуге всегда прекрасный десятиминутный праздник. С моста вырастают башни Антонпо Солярио, потом на мгновение околдовывает бессмертное творение Бармы Постника... Смотрю вперед, на дорогу, но уголком глаза вчжу недавно раскрытые и уже неотъемлемые от Москвы архитектурные сокровища Зарядья-Варвара с классическими портиками на обе стороны, английское подворье-XVI век! Эго Петр Дмитриевич Барановский, когда его привели сюда, на руины старых кирпичных стен, пощупал их руками, погорбился, пощурился и первым сказал: "Шестнадцатый, можете не проверять", а вскоре нашли нож английской работы и пломбы... Максим Блажен- ный, колокольня и собор Знаменского монастыря возвысились следом, братские кельи, палаты бояр Романовых, Георгий, Китайгородская стена, а за чужеродной гостиницей, загородившей полнеба, считай, почти не видно маленького белоснежного чуда со сложным именем - церкви Зачатия святой Анны, что в углу Зарядья... Девчонки щебетали, не замечая ничего, кроме себя, и я, сделав большой круг, вернулся опять к Кремлю по Большому Каменному мосту. Вот за его выгибом возник, как старая умная сказка, непревзойденный Баженов, потом Бове, Казаков с Жилярди, Жолтовский, опять Казаков, снова Бове, Шервуд, Мюр и Мерилиз, Валькот с мозаикой Врубеля, Монигетти, Померанцев... Площадь Дзержинского, Кузнецкий мосг, улица Жданова. - Ира,- не выдержал я под конец.- Вон за тем домом стоит, между прочим, Никола-в-Звонарях. Там интересный декор поверху, а в куполе круглые люкарны, как в первом, никоновском, шатре Воскресенского собора. Проектировал и строил русский архитектор Карл Иванович Бланк. - Сейчас посмотрим. - А его дочь Екатерина Карловна была матерью декабриста Николая Басаргина.