Чивилихин Владимир Алексеевич. Память (Книга 2)

Скажите, мог ли Субудай возвращаться на пустые пожарища? Маршрут орды при таких ориентирах должен был пролечь довольно длинной дорогой, связывающей сожженные уже города и разграбленные окрестности Торжка, Твери, Волока Дамского, Дмитрова, Москвы, Коломны и Рязани. Но грабительское войско не может идти дорогой, которой оно уже прошло! Это Кутузов, обрекая армию врага на гибель, несколько веков спустя сумел после Бородина, Москвы и Малоярославца направить Наполеона по старой Смоленской дороге, где тот уже раз прошел и все дочиста пограбил. Правда, в отличие от Наполеона, Субудая на его бескормном пути беспокоить оружием было, собственно, уже некому, и в такой маршрут можно бы даже поверить, как поверил В. Ян, если б не другие важные обстоятельства, совершенно его исключавшие. Абсолютно невероятно, чтоб Субудай со своим уже вовсе не грозным воинством, обремененным добычей, прошел эту тысячу километров сквозь опустошенные земли и, оказавшись в районе Рязани, то есть совсем рядом со степью, решился проделать на истощенных лошадях трехсоткилометровый весенний путь через леса на запад и еще семь недель штурмовать какой-то ненужный ему городок! Другое, быть может, более важное обстоятельство тоже почему-то не учитывается. Дело в том, что Козельск был городом сильного Черниговского княжества, дальние северо-восточные границы которого издревле и надежно прикрывались не только засеками по лесам, кованым "чесноком" по бродам, но и мощными по тем временам городами-крепостями. И Козельск являлся главной защитной крепостью лишь третьего оборонительного эшелона. Летеписец впервые упомянул о нем еще в 1146 году одновременно с Лобынсксм, Колтеском и Дедославлем, выдвинутыми к самой границе с Ростово-Суздйльским и Муромо-Рязанским княжествами. По летописям следующего, 1147 года мы узнаем, что на подступах к южной границе Рязанского княжества, на степном рубеже, уже существуют Мценск, Ка-рачев, Кром, Болдыж, Девягорск, Домагощ и Спашь, а еще через восемь лет упоминается Воротынеск, стоявший на Оке неподалеку от впадения в нее Угры. От Смоленского княжества Чернигов и Новгород-Северский еще в середине XII века были надежно прикрыты городами-крепостями, стоящими непосредственно на границе,-Рогачевом, Орминой, Воробейной, Вщижем, Обловем, во втором эшелоне-Чичерском, Гомием, Ропеском, Стародубом, Сининым мостом, Радощем, Росусью, Трубецком, Брянском, Беницами и теми же Карачевом, Воротынеском и Козельском. Создание северянами пограничной оборонительной системы, сравнимой, пожалуй, лишь с более поздней оборонительной системой Пскова и Новгорода,завершилось с удивительной последовательностью и логичностью-на острие клина, господствующего над верхним течением Оки, сопредельными смоленскими, владимирскими, рязанскими землями, возникают города-форты Лопасна на Оке, Сверилеск на Москве-реке, впервые упомянутые средневековымиййтеряками в 1176 году, и, наконец, на следующий тод Коломна-сильная пограничная т^репость, основанная в стратегически важном пункте слияния Москвы с Окой, правда, уступленная позже вместе, кажется, с" Сверилеском рязанцам. И не случайно в начале зимы 1237 года Субудай после сражения под Коломной, где погиб сын Чингиз-хана, пошел через одинокую и слабо укрепленную Москву на Владимирскую землю, не решившись брать одновременно почти двадцать пять черниговосеверских городов. И вот весна 1238 года. Если бы Субудай пошел на Рязань, а от нее к Козельску, как написал В. Н. Татищев, основываясь на каком-то недостоверном сведении, он не мог бы обойти заслона из пограничных чернигово-северских крепостей! Штурм этих военных фортов задержал бы Субудая на неопределенное время, но ни в летописях, ни в народной памяти, ни в произведениях фольклора не сохранилось ни малейшего следа орды в оборонительном треугольнике Чернигово-Северской земли, если не считать Козельска, что означает единственное: Субудай шел на этот город совсем не от Рязани, а другим маршрутом. - А что же пишет о возвратном маршруте орды другой классик русской исторической науки-Карамзин? - Батый-де, "к радостному изумлению тамошних жителей, обратился назад к Козельску". Карамзин не допускает мысли, что орда могла быть испугана неминуемой грядущей гибелью под стенами Новгорода, готового к надежнейшей обороне. Однако главное сейчас для нас в этой фразе замечательного русского историка - неведение о маршруте орды в степь. Назад - это было бы к Рязани, а вовсе не к Козельску, где орда еще не была. - А как сказано у Сергея Михайловича Соловьева в его "Истории России с древнейших времен"? - Слишком общо. "Пошли к юго-востоку, на степь..." Но не могли остатки орды взять прямо на юго-восток! Бездорожные лесные просторы отняли б у орды последние силы, и она погибла бы в них, заблудившись. - С ее-то разведкой и местными проводниками? - Русские проводники могли быть и такими, как Иван Сусанин... А в тех местах, которые имеет в виду С. М. Соловьев, восемьдесят лет спустя заблудилась большая рать Михаила тверского, возвращавшаяся из Новгородского княжества. В ней, несомненно, были и местные жители, хожалые лесные мужики - бортники, лесорубы, охотники, но это не спасло положения. В Новгородской и Воскресенской летописях есть правдивые подробности о тяготах того похода, и я приведу несколько строк, написанных в тяжелом, трагическом ритме: "...Заблудиша в озерах и в болотех и начаша мерети гладом, едяху же и конину... и кожи со щитов содирающие едяху, а доспехи своя и оружья пожгоша, и приидоша пеши в ДОРЛЫ своя, а инии мнози измроша, жваху бо тогда голенища своя и ремение..." - Итак, куда же пошел Субудай? - К главной отправной точке маршрута орда или ее авангард вернулись, конечно, по льду Селигера и Селижаровки. И вот перед Субудаем поднялась Осташковская гряда с ее отметками над уровнем моря в двести пятьдесят-триста метров, что уже немало по сравнению с приильменскими низинами. Не горы это, конечно, для Субудая, выросшего в Саянах, но из раннего детства он вынес главную заповедь урянхайца - самый легкий и часто единственный путь в горах, особенно веснами, когда по глубоким ущельям беснуется вода, рожденная солнцем из снега и льда, пролегает по гольцам и водораздельным грядам, выровненным вечностью... Осташковская гряда пересечена множеством речек, бегущих во всех направлениях. Они вытекают из мелких озер или болот и впадают в мелкие озера или болота, но в середине марта, когда лед, схвативший кусты, прошлогодние жухлые травы, кочки и карчи, еще крепок, тянутся под берегами места, попутные основному направлению орды. Движением на юго-запад Субудай пересек южные отроги Осташковской гряды и вышел к центру Вышневолоцкой. Еще раньше ему доносили о высокой гриве на севере. Это была ключевая, отправная точка его маршрута. Она и сейчас такая же-высота в триста сорок семь метров над уровнем моря близ теперешнего села Есеновичи на западе Калининской области. С ее склонов сбегает Цна, приточные ручьи и речки в одну сторону, Поведь с притоками-в другую. От этой самой приметной здешней горы точно на юг шел ярко выраженный водораздел. И Субудай, увидевший из седла половину вселенной, знал, что через места рождения этих рек, разбегающихся в разные стороны, пути к степи-короче и ровней, а из нетронутых долин, населенных врагами, добираться туда трудно, далеко и долго. Если же наступит ранняя и быстрая, как в его родных горах, весна, то солнце растопят снега прежде всего на водораздельном гребне и подсушит эту длинную тропу. И хотя впереди еще была та же опасная неизвестность, от которой Субудай, как от пут, уже давно мечтал освободиться, на этой тропе к нему впервые за многие годы пришло на час-другой совсем забытое чувство умиротворенности и душевного спокойствия, потому что местность отдаленно напомнила ему родину. Субудаю покойно и хорошо в лесу, его глаза слишком долго смотрели в степные дали, а внук Темучина сын Джучи все время озирается, ищет простора и вчера признался Субудаю, что ему кажется, будто деревья могут упасть и даже словно бы падают, но это у него просто оттого, что он смотрит в небо, по которому бегут редкие белые облака-быстро бегут к степи, что лежит прямо под полуденным солнцем... Два хороших совета дал накануне Субудай внуку Темучина сыну Джучи. В авангард послать Бурундая - молодому богатуру надо пролить на снег и землю еще много крови врагов, познать много их жен и дев, чтоб поостыла его кровь, и тогда он сможет заменить его, Субудая, в большом походе до края вселенной. А Бури с дядей Байдаром и Гуюка с братом Каданом внук Темучина сын Джучи, по раскладу Субудая, оставил позади главного войска, хотя им-то очень не хотелось нюхать внутренности забитых коней да греться у холодного пепла. Но Гуюка и Бури надо было наказать за болтовню, которою они от самой степи язвили внука Темучина сына Джучи. В их словах была и правда, только Субудаю от нее не легче-если чингизиды совсем поссорятся в этом тяжелом походе, конец которого неизвестен, войско ослабеет, развалится, как лошадиный кал, и по выходе из лесов свежие степные урусы добьют Субудая, не знавшего поражений. Пусть братья порыскают по дальним селениям в поисках корма да поучатся сами беречь воинов. Субудай устал думать за всех. По настоянщо Субудая Бури с Байдаром взяли себе левую сторону водораздела, Гуюк с Каданом правую, чтобы дележ скудного фуража не ссорил отряды между собой. Если братья прокормят свои тысячи и дойдут до степи, она должна помирить собою всех чингизидов. Со старым воителем остались четыре внука Темучина. Сыновья Джучи - Орда, Шайбан и Тангут - во всем слушаются Бату, Бату-Субудая, а Субудай - бога войны Сульдэ. Старый воитель хотел оставить при себе сына Урянктая, но тот в первом своем большом походе уже расправил крылья и настоял, чтоб отец послал его сотню в авангард с Бурундаем. Пусть еще поскачет немного впереди! Потом унаследует личную отцовскую тысячу, научится брать города и летать на крыльях воинской славы. А пока при Бурундае будет у Субудая свой глаз, В личной охране полководец держал с самого начала похода младшего сына Кокэчу, впервые познавшего женщину среди огня Е-ли-цзанн, и крылья его только начали отрастать... Перед тем как отойти ко сну, Субудай приказал привести урусского певца, что ехал и кормился вместе с охраной. Певец нечаянно наступил на порог его маленькой юрты, и кипчак-переводчик, зная, что это наказывается смертью, в ужасе прикрыл глаза. Однако Субудай сделал вид, что не заметил нарушения монгольской ясы, которого, если спокойно подумать, и не было. На входе в юрту внука Темучина сына Джучи вчера оступился от усталости сам Субудай. А это юрта воина, не хана, и сам он не монгол, урянхаец, и здесь страна урусов, где ясы не знают, а певец любого народа служит богам, что живут в его душе... - Какая там главная река? - спросил Субудай, указав рукой на запад. - Волга,-сказал певец. - Итиль,- перевел кипчак. - А на юге? - Итиль. - Он лжет! - крикнул Субудай. Великая Итиль далеко на востоке несет через степь свои воды к внутреннему морю и похожа на две великие реки народа, что назывался джурдже; они рядом бегут к беспредельному морю, в котором лежит вселенная. Итиль также течет через леса болеров, и Субудай дважды за свою жизнь ее покорил, а здесь Итили не может быть! - Итиль рождается в трех дневных переходах отсюда,- уточнил кипчак.- А пересекает путь на юг - в одном переходе. И певец говорит, что эту урусскую Вол-Гу нельзя весной покорить. Она три раза меняет путь. - Почему? - оживился Субудай. - Горы? Певец заговорил, и кипчак торопливо переводил. У Вол-Ги есть сестра Вазуза. Они когда-то заспорили, какая из них сильней, и побежали наперегонки к внутреннему морю, а когда встретились, то Вазуза совсем отклонила ВолГу по своему ходу, но сильно ослабела, и Вол-Га побежала встречать других сестер, две из которых - Моло-Га и Унжа - только немного сбили ее со своего пути. Собрав всех младших сестер, Вол-Га неторопливо и вольно пошла к внутреннему морю... - И много у нее сестер? Певец перечислял так долго, что Субудай перестал слушать. Он только понял, что среди этих сестер есть совсем ей родные Моло-Га и Ветлу-Га и, значит, какая-то дальняя-дальняя их родственница бежит из монгольских степей мимо его родины, потому что древние народы, жившие когда-то у священного озера, назвали ее Селен-Га.... Субудай отпустил певца и лег спать, успокоившись,- он выбрал хороший путь, потому что Итиль и ее сестры не пустили бы его к степи, если бы не успел перейти главную урусскую реку по твердому льду и насту. Вот оно - еще одно важнейшее обстоятельство, абсолютно исключавшее маршрут Субудая с остатками орды по старому пути, через разграбленные города и села на Рязань или же напрямик, по лесному бездорожью. Любознательный Читатель. Весна? - Да. И давно бы пора, знаете, задать историкам очень простой вопрос если таяние снегов будто бы преградило Субудаю двухсоткилометровый путь к Новгороду, то разве не было этого таяния на тысячекилометровом пути к степи? Шел март, и вполне можно предположить, что солнце уже припекало, ветра теплели и начали сгонять на взгорках и открытых местах снега. При движении на юго-восток орда должна была бы преодолеть долины множества речек и рек, забитых пропитанным водой снегом. В этом районе текут Цна, Осуга, Большая Коша, Поведь, Итомля, Тверца, Тьма и главное препятствие - Волга, миновать широкую извилистую долину которой было невозможно, как и последующие поймы сотен речек и рек, в том числе таких, как Москва и Ока. До вскрытия рек, однако, было еще далеко. Согласно гидрометеорологическим данным XIX века, Волга вскрывалась у Твери 13-го, у Рыбинска-18 апреля, Москва-река у Москвы- 14-го, Ока у Калуги-6-го, у Мурома- 16 апреля по новому стилю. Нужно только, как я уже говорил одкажды, учесть, что в XIII веке по всей Евразии началось резкое похолодание, а вскрытие рек в новое время ускорилось из-за поредевших лесов и множества других причин, вызванных человеческой деятельностью. Итак, маршрут на юго-восток отменяло близкое весеннее половодье, которого Субудай опасался, потому что преодолеть коннице столько речных пойм и рек в пору ледохода или широкого разлива-дело совершенно нереальное... По той же причине Субудай не мог пройти к Козельску от Рязани; город защищали не только крепости северян и бездорожные леса, но и поймы Оки, Осетра, Протвы, Истьи, Угры, Серены, Жиздры - весной они были бы для конницы непреодолимыми из-за сырых глубоких снегов. Через день Субудай отметил, что тропа стала совсем не трудной. Наверно, еще в те времена, когда не родился Есукай, прадед Бату, и дед Темучина Бартань-богатур, по ней ходили урусы на вьючных конях ловить пушного зверя, отбирать у лесных пчел их сладкий запас, требовать дань и поклоняться в храмах их непонятному богу, которому надо шептать слова и махать перед грудью той рукой, которую само небо предназначило для сабли. Этой же тропой пробирались в родные улусы беглые рабы, бродячие певцы, на ней дрожали за свои товары менялы, а их поджидали в самых темных местах урусские богатуры из разных улусов и долин. Субудаю же тут ничего не грозит, даже само солнце,-вода скоро начнет стекать отсюда, как с хребтины степного коня, пережившего зиму. Субудай шел холмами, на которых начинались главные реки западных стран. Совсем рядом, как бормочет урусский раб-певец, жили истоки и притоки великой Итили, поящей далекое внутреннее море; три раза по пять зим прошло с той поры, как Субудай последний раз видел его низкие берега и серые осенние волны. Эти же холмы рождают другую сильную реку, текущую в теплое и глубокое южное море; его Субудай тоже видел. А посреди течения реки, по словам кипчаков, стоит уже полтысячи лет самая Древняя и главная столица урусов, сияющая под солнцем золотыми шапками храмов, полных сокровищ. Если небу угодно будет выпустить отсюда Субудая живым, ему не позволят удалиться на покой, пока он не возьмет этого сказочного нетронутого города. И тут же начало третьей большой реки, бегущей туда, где на заходе солнца обитает богатый народ немнсы, чьи купцы рассказали, что эта река струится сегодня через земли, уже завоеванные их рыцарями, к прохладному светлому морю, выбрасывающему на берег прозрачные желтые камни,-то море Субудаю уже не доведется посмотреть... - И все-таки выбор Субудаем этого маршрута - пока только предположение? - Под лесной подстилкой на этом водоразделе непременно должны лежать кости съеденных и павших степных коней, и специалисту не составит особого труда отличить их от местных. Есть и другие совершенно достоверные данные, подтверждающие путь Субудая. О них мы вспомним позже, когда подойдем по этому единственно возможному маршруту к местам, где такие данные-документальные и археологические-обнаружены. А пока двинемся далее... Смотрите, как разделяются здесь воды. На восток текут Осуга, Большая Коша, Малая Коша, Волга. На западПесочная, Жукопа, Межа, Береза, Л учеса, Обша, Днепр... И когда Субудай вернется на голубой Керулен, то расскажет юным воинам про эту срединную тропу самое важное-у него за спиной остался нетронутый урусскнй улус с богатой столицей, слева от стремени медленно проплывали те два других,которые он только что повоевал,справа-еще два нетронутых улуса, а впереди-не то три, не то четыре, даже, быть может, пять, и если спокойно подумать, то каждый из них по отдельности, а значит, и все должны затрепетать при виде черной тучи быстроногих коней и кличе "ур-р-ра-гх!", рвущемся из молодых глоток... Любознательный Читатель. Имеются в виду Новгородская земля, Рязанское, Владимиро-Суздальское, Полоцкое, Смоленское, Переяславское, Киевское, Чернигово-Северское, Галицко-Волынское и Турово-Пинское княжества? - Да, весь десяток... Пошли дальше? Туда, где всходило солнце, стекали с водораздела новые и новые реки, названия которых не обязательно было знать Субудаю. Молодой Туд, Вазуза, Касня, Гжать, Москва, Протва, Шаня, Истра, Воря. А на западе все ручьи и речушки собирал верхний Днепр и его левый приток Вязьма... Приостановимся здесь на минутку. Поход был спешным и трудным. Коней гнали, пока они не начинали падать. Перед каждым привалом шла их выбраковка на мясо и распределение корма между самыми выносливыми. Должно быть, запас торжокского зерна давно кончился; Селигерский путь передовых отрядов до Игнача креста и обратно, потом по водоразделу до истоков Угры и Вязьмы-это несколько сот километров заснеженной, извилистой лесной тропы, захламленной и заболоченной, на которой никакого подножного корма не было. - Чем же держались кони? - Им вообще нечем было бы держаться при любом другом маршруте в степь. Внук Темучина сын Джучи не отпускал от себя Субудая, и старый воитель вынужден был тащиться в середине каравана, обремененного добычей, юртами, капризным гаремом, слугами, охраной и раздраженными, с первых же слов срывающимися на ругань и визг братьями-чингизидами. Идти было бы можно, если б не так болела спина, если б на пути попалась хоть одна урусская бань-я и не стал бы таким раздражительным внук Темучина сын Джучи. Разъярился две ночевки назад, когда увидел, что едущие впереди воины и рабы разбили главный стан не на открытом месте, а в окружении густого леса. Он приказал было перенести свою юрту, но Субудай предупредил, что до большого просвета в лесу идти полночи, вьючный караван ложится, а корма на этот раз оставлено мало, уже горят костры и освежеваны кони. До этого внук Темучина сын Джучи казнил за нерасторопность двух слуг-хитаев и урусскую наложницу, проклял Бурундая за то, что тот не оттаскивает от главной тропы, которой шел караван, павших коней, ноги, головы, кости и внутренности коней съеденных и даже трупы казненных и умерших рабов и воинов. Субудай нарядил вдогонку воина с запасом корма, на пути стало почище, но черных птиц будто прибавилось. А сегодня внук Темучина сын Джучи хотел послать Субудая вперед вместо Бурундая, потому что корма на стане почти не оказалось. Субудай обрадовался, приказал вьючить свою теплую юрту, но внук Темучина сын Джучи, когда уже наступила полная темнота, передумал отпускать от себя полководца. Субудай направил вперед караван вьючников, чтоб они подвезли корм, но будет ли он на следующей стоянке? - Откуда же он мог взяться? И вообще - чем кормились в таком маршруте пятнадцать-двадцать тысяч лошадей? - На склонах водораздела стояли селения. Не знаю, многие ли из них просуществовали до наших дней и какие зародились позже, только сейчас по эгому водораздельному траверсу стоят десятки сел. Во всяком случае, водораздел в нескольких местах пересекался контролируемыми волоками, и на них издревле стояли укрепленные селения. Все города ведь возникли из деревень, и многие нынешние деревни куда древнее городов. Специальные отряды Субудая при малейшей возможности отклонялись от основного маршрута и неожиданно, из темных лесов,. нападали на одинокие хутора, выселки и деревни, забирая у жителей все, что могло идти на корм истощенным коням,овес, ячмень, семенную рожь и пшеницу, муку, просо, мякину, лузгу. Этого все равно не хватало тысячам лошадей. Запасной табун, что торил дорогу вслед за Бурундаем, съедал торчащие над снегом будылья, обгрызал мох с высоких пней, кусты, голые ветви деревьев и зверел от голода. Его по частям подгоняли к редким встречным овинам соломы, стогам сена, крытым токам с остатками невымолоченного зерна, и животные вмиг уничтожали все, даже перебитую в пыль труху, долизываясь до земли. Еще в самом начале маршрута Субудай увидел впереди, там, где шел Бурундай, далекие дымы и срочно послал приказ этой бараньей голове, чтоб тот не жег селения, пока не пройдут запасные табуны и не съедят соломенных крыш... И он оказался прав - когда стало невозможно выменять парчу на горсть овса у добычливого товарища, воины начали бросать тяжелую и рыхлую добычу, которую подбирали другие, сортируя кладь, но потом урусское добро все равно оказывалось на грязном снегу, не нужное никому, и перед ночлегами уже кое-где разжигали костры дорогими мехами. - Ну, это уж слишком! - Допускаю, что это могло быть, если такой талантливый грабитель, как Наполеон, согласно упорным слухам, пока никем не опровергнутым, при своем позорном бегстве из Москвы бросил даже бесценные сокровища, украденные в Кремле. Кстати, маршруты Субудая и Наполеона пересеклись как раз в этом месте, где мы приостановились...
   21
   Едем в Болдино. Дорога куда как плоха: изуродована тяжелыми грузовиками, заболочена кое-где, просвет над нею затягивается листвой, которая вот-вот сомкнется и образует сумеречный туннель. Это старая Смоленская дорога. Знаменитая дорога! По ней, горделиво красуясь в седле наступал на Москву во главе своих полчищ Наполеон, изрекший незадолго до этого похода: "Через пять лет я буду господином мира, остается одна Россия, но я раздавлю ее". Он ни в грош, видно, уже не ставил героически сражавшуюся Испанию, Англию и Турцию, необъятные Индию и Китай, заокеанские САСШ, но через три месяца этот господин, бросивший по пути свое раздавленное войско, вновь оказался на старой Смоленской дороге, потеряв в России свою славу непобедимого и свое легендарное самообладание... Наш скрипучий фургон западает то одним, то другим колесом, а то и двумя сразу в рытвины и водоемины, цепляет карданом и картером. На переднем сиденье, сразу же за шофером, чтоб не так трясло, едет глава нашей маленькой экспедиции, которого я знаю уже много лет, но каждая встреча и даже каждый телефонный разговор с ним обязательно открывают мне что-то новое, расширяющее мои представления о жизни, истории, архитектуре, о великих трудах и горьком бессилии человека, уже не имеющего ни здоровья, ни времени, чтоб завершить начатое. Он пригласил меня в эту поездку, пообещав интересное. Но пока молчит, сутулится над своей палкой, да и трудно разговаривать в этакой тряске, под шум двигателя. Поехал я охотно - мне хотелось побывать в той точке, где скрестились, пусть и разделенные веками, пути Субудая и Наполеона. Правда, в Вязьме он меня поразил на всю, как говорится, оставшуюся жизнь-не думаю, чтоб довелось еще раз увидеть что-либо подобное! Мы подъехали к большой старинной церкви, одетой почерневшими лесами. - Одигитрия! - произнес он торжественно и многозначительно, как будто одного этого слова было достаточно, чтобы понять все без комментариев. Пошли? Ничего я не понял, и мы полезли наверх по хлипким лестницам и подмостям без перил. Он карабкался впереди, ощупывал попутно кирпичную кладку, на межмарщевых переходах пробовал шаткие доски ногою и отчаянно смело ступал на них. - Вы, пожалуйста, уж поаккуратней там! - крикнул я, когда высота стала расти, подул ветер, а переходы, заляпанные раствором и усыпанные кирпичным боем, сузились. Он ничего не ответил, лез себе да лез, и я не мог успеть за ним, потому что после инфаркта на такую высоту поднимался только по эскалатору метро. Наш спутник, молодой московский архитектор-реставратор Виктор Виноградов, догнал меня и сказал, чтоб я не беспокоился. - Почему? - Любая высота ему нипочем - у него птичье сердце. Виноградов ушел вверх, я пополз за ним, притираясь к изящно выложенным кокошникам, и только тут заметил, что вся кладка не совсем обычна-старинный кирпич массивен, гладок и перемежается в рядочках раствора с математической правильностью; всяческие уголки, переходы, сопряжения сделаны из темно-красных фигурных деталей той же первозданной крепости, а кой-где начали попадаться белокаменные прожилины. Наш старый вожак, не останавливаясь, что-то говорил, но слова отдувало ветром, и Виктор пояснял мне, что этот памятник-архитектурный уникум. В России не осталось памятников о трех каменных шатрах в ряд и на общих сводах, кроме, пожалуй, угличской Дивной. И основной кирпич особый-длина тридцать сантиметров, ширина шестнадцать, толщина восемь с половиной.