Страница:
.. - Да, Петр ушел рановато, - с грустью говорит Иван. - А Серегу-то парализовало, слышал? Лежит сейчас в Омске, не говорит, еле двигается, но живет! И после войны четырех сынов успел вырастить, такие богатыри! Иван смотрит долгим взглядом на карту и спрашивает: - У истока Волги никогда не был? - Не был, - виновато сознаюсь я. - Знаешь, сколько лет собираюсь... - А мы были... Стоит часовенка, под ней чистая лужица. - Что говорили, Вань? - Ничего. Какие слова, если такая война да исток Волги? - Это верно. - Просто попили той воды да фляжки наполнили для ребят... Иван опять закуривает, не отрывая взгляда от карты. -Bот тут, недалеко от начала Волги, в Мареве, стояла наша база. - Расскажи. - А что рассказывать-то? Служба у меня была не пыльная... Его письма-треугольники, написанные каллиграфическим почерком, почтальонша приносила не часто и не редко, но регулярно. В них, правда, ничего не было про войну а больше все вопросы про наше житье. Мама просила меня читать их по нескольку раз и всегда чутко слушала, пытаясь угадать, что кроется за неизменными словами Ивана: "бьем фрица", "полный порядок" и "служба у меня не пыльная"... - Помнишь хорошую песню про вашего брата фронтового шофера? - говорю я Ивану. - "Эх, дороги! Пыль да туман..." - Ну, туманов-то там было хоть отбавляй, и они нас не раз выручали. Затянет болота, и мы радуемся - бомбежки не будет, газуй спокойно! А вот пыли совсем не было... Наступали то мы зимой - какая пыль? Дорогу помню отличную вот тут по Селигеру и дальше, по речным льдам, как по шоссе. Поперли фрица вот сюда, за Ловать, он все побросал. Помню, я сразу засек штабной опель-фургон в болоте. Влезаю - ящички, столики, а на счетчике всего полторы тысячи километров, ну, значит, от Берлина до Марева, дальше не дошла. Машина была в порядке, только радиатор нашим штыком пропорот. Завелась с полуоборота. Порядок! Целый день вырубал ее изо льда, вытащил на чистое место. Ребята подъехали, быстро из железной бочки печку соорудили, нарубили немецких покрышек, отогрелись. С того фургона и началась наша база. - А что она делала? - Возила снаряды, патроны, продовольствие, горючее, овес: тогда еще кавалерия была. Все возили, что надо. Весь март и даже в апреле еще возили. - Март и апрель? - уточняю я. - Ну. Правда, под конец стала не езда, а погибель. Крадешься, бывало,колеса уже в воде. Жалюзи прикроешь, чтоб вентилятор и свечи не заливало, рулишь туда, где побольше травы да кочкарника из воды торчит, но чувствуешь - болотный лед уже все, не держит, садится. Ну, начали и мы садиться. Раз я двое суток сидел без еды со снарядами. Лебедочный трос весь порвал и, пока снаряды не перетаскал к лесу, не мог вылезти... С боевым грузом это был мой последний рейс перед половодьем. Там ведь есть топи - по четыре метра торфа и сапропеля! Танк Сережки Морозова, думаю, по сей день на дне болота рядом с другими... - Да, у тебя не пыльная была служба... А в половодье, значит, отдохнули? - Не отдыхали. Бревна возили. Саперы делали через топи дорогу... Знаешь, я всю действительную за баранкой, и финскую. Братскую руку Прибалтике подавал из кабины, этой войны уже было почти два года, но не думал, что в сорок третьем за Селигером такая дорога может быть! - Ну, а какая? - Прямая, как стрела, черт бы ее любил! Иван засмеялся. - Представь себе - клети на топях из лесин, а по ним с двух сторон по два бревна. Передние колеса рулем меж бревен держишь, а о задних только первый рейс думаешь и зыбь внизу чувствуешь. Начальный сквозной рейс я сделал на полуторке сам, потому что был в батальоне постарше и поопытней остальных. Потом все привыкли, гоняли, как по земле. Ну, соскочишь другой раз с колеи, зависнешь на заднем мосту или рессоре, поддомкратишь, и полный порядок! Ну, иногда, конечно, по уши в воде, но почему-то ничем не болели. Все лето возили. - Как эта дорога шла? - А вот - от Марева через Полу, что течет в озеро Ильмень, мост был, а тут уж недалеко, в тридцати километрах от Марева, и Бор. Где он? Да вот ои, Бор! А за ним уж линия фронта, Ловать. Вдоль нашей дороги телефон был протянут, разъездные карманы сделаны. Освоились, только комарья тучи да паутов - мы их мессершмиттами звали... И, конечно, неприятно, когда он, натуральный-то "паут", пикирует на тебя. Попадет, думаешь, в кузов, где "катюшины" подарки, все вмиг сгорит - и ты, и дорогая эта дорога, А он как горохом или градом по воде-шррр! Потом бомбы-хлюп, хлюп в болото. В крайнем случае кабину шевельнет, грязью обдаст да и скроется за Ловать. Первый раз только было страшновато, еще весной, когда дорогу тянули. Выехал-то я из Марева в тумане, потом солнце показалось, разогнало туман. Вижу-заходит на меня в лоб, а я газую вовсю и почему-то досадую, что не успел показать ребятам, у каких берез мои гильзы снарядные стоят - соку в них натекло уже, думаю, по горлышко... Иван грустно засмеялся и снова закурил. - Ты так и шоферил всю войну? - Нет, скоро в гору пошел... Когда двинулись серьезные подкрепления, у нас наступила передышка, и я начал аккумуляторы перебирать. А перед этим написал в полк, чтобы срочно прислали кислоты и баллонов, иначе кранты. И вот сижу в своем фургоне, вожусь с аккумуляторами и слышу незнакомый приказной голос: "Где тут старшина Иван Чивилихин?" Выскакиваю, а штаны-то у меня кислотой сожжены, из них получились трусы, или, верней сказать, по сегодняшнему-то, шорты. Гляжу - полковник. Обозрел он меня со всех сторон, крякнул и, вижу - достал из планшета докладную. "Это ты писал?"недоверчиво спрашивает. "Так точно!" - отвечаю, а сам думаю: в чем дело? Баллоны, кислоту вроде уже прислали... Ладно. "Откуда у тебя такой инженерский почерк?"- спрашивает. "Практика, говорю. Техникум кончал, чертежи ребятам вечно подписывал". - "Лейтенанта я вашего забрал в полк, а тебя пока оставляю в этом автобате за диспетчера"... Ну, недолго я покомандовал той деревянной дорогой. После боя вывез по ней раненых, и полковник Миронов определил меня в писаря. Служба была непыльная, но к машинам и ребятам тянуло - не могу передать. Почую бензин - тяну носом, как собака на тяге. По итоговым сводкам и оперативным докладным полковник заметил, что писаришка штабной немного кумекает в автохозяйстве. Перед большим зимним наступлением сделали меня младшим лейтенантом и диспетчером нашего пятьдесят третьего автополка... Девятьсот машин! Не шутка. Начали готовить штурм Ловати - он за ней здорово укрепился, время было. Когда льды наморозило, поехалн снова по Селигеру, по Вселугу, Стержу, по болотам, а особенно Пола выручала. Гляди! Он повел пальцем по синей жилке. - Это не река - это был божий подарок! По льду ее восточных притоков смотри! - Поломети, Явони, Щеберихи и вот тут, мимо Марева, грузы и техника шли на Полу, а она льнет к Ловатн. У Ильменя они сходятся, и туда - на Новгород - был нацелен главный удар. По льду Полы машины шли втрое быстрее, чем по лесам и болотам... Эх, Пола, Пола! Пола, Пола... Стоп! Где-то я, не то у Татищева, не то в летописях, встречал название этой реки! Схватил с полки второй том "Истории Российской" Татищева. Да, вот оно, переложение события 6455-го, то есть 947 года: "Ольга, оставя в Киеве во управлении сына своего, сама со многими вельможи пошла к Новугороду в устрой по Мете и по Поле погосты"... - Ты чего там? - недоуменно спросил Иван. - Понимаешь, почти за тысячу лет до твоих машин по этой Поле проехала княгиня Ольга, наверное, навестить свою родину, и селения, то есть погосты, устроила. Зимой, наверно, потому, что все лето перед этим она осаждала древлянскую столицу Искоростень. Конечно, зимой! Дальше ясно написано: "...а сани ея стоят в Плескове и до сего дни". - Зимой как по шоссе,- профессионально подтверждает брат Иван, глубоко затягиваясь дымом. - Слушай, а вот по твоему опыту, шоферскому и диспетчерскому: какой тут самый скорый зимний путь до Новгорода? - Селигером,- говорит Иван, не глядя на карту. - Мимо Столбенского острова. Перед большим островом Хачиным налево, пока не упрешься в берег, а там мимо Березовского городища немного лесом н небольшим озерцом на Щебериху. По ней на Полу, к Ильменю, тут тебе и Новгород... Все эти дороги я знал как свои пять пальцев. И бездорожья тоже... Осташков, Валдай, Старая Русса.., Новгород, помню, взяли в январе сорок четвертого. Севернее Волховский фронт здорово жиманул... - Удивительное совпадение! - вдруг вырвалось у меня. - А что? - Ты тут воевал, Сергей Морозов тоже, а на Волховском, рядом с вами, Анатолий Чивилихин. - Да ну! Не знал. Я с ним перед финской в Ленинграде встречался, он мне первую книжку свою подарил. После не привелось... Не дожил Толя, а зря...
У нас с поэтом Анатолием Чивилихиным общий предок. Рязанский мужик из-под Пронска Егор Кирилыч Чивилихин был его дед, наш с Иваном прадед. Деревня та исчезла с рязанской земли, но память о ней пока живет среди нашей московской родни, и всех нас называют поуличному по имени моего прапрадеда, имя которого запомнилось,- Кирилиными. А Толя двадцатидвухлетним студентом химического института выпустил перед войной первый сборник стихов, который я до сих пор храню; его в Тайге оставил Иван, уходя на фронт. Книжки выходили и после войны, и после его трагической смерти в 1957 году-он, человек ясной, доверчивой и правдивой души, не захотел больше жить, и я не берусь его судить... Помню, весной того года я успел подарить ему свою первую книжку с шутливой и задиристой стихотворной надписью:
Понятно, мы с вами вдвоем Не стоим любого Толстого, Но все-таки скажем слово, Негромкое, но свое.
Анатолий Чивилихин писал негромкие, но удивительно чистые стихи, иногда обращаясь к словам забытым, старорусским. Во время последней встречи он, помнится, сказал мне, что в нашем языке лежат под спудом нетронутые клады, а когда я по молодости, по глупости спросил его, не будут ли нас путать из-за нашей довольно редкой, но все же одинаковой фамилии и не следует ли мне взять какой-нибудь псевдоним, он засмеялся и ответил, что в русской литературе всем и всегда хватит дорог, а насчет путаницы - это зависит не только от нас. Смешно и грустно, однако после его смерти нет-нет да и приходили в мой адрес письма читателей и редакторов издательств, адресованные ему, а в предпоследнем томе последней БСЭ в краткой моей персоналии приписаны мне его "Стихотворения" 1974 года издания... - Иван, - говорю, - я помню много стихов Анатолия, но тебе хочу прочитать одно, фронтовое. Он ведь на Волхове и отступал и наступал... Эти стихи Михаил Дудин читал над его гробом. Слушай...
Отход прикрывает четвертая рота, Над Волховом мутное солнце встает. Немецкая нас прижимает пехота, Спокойствие, мы прикрываем отход.
Браток, вон камней развороченных груда. Туда доползи, прихвати пулемет. Кто лишний - скорей выметайся отсюда! Не видишь, что мы прикрываем отход.
Прощайте! Не вам эта выпала доля... Не все ж отходит", ведь наступит черед! Нам надобно час продержаться, не болё. Продержимся - мы прикрываем отход.
Не думай - умру, от своих не отстану. Вон катер последний концы отдает. Плыви, коль поспеешь, скажи капитану: Мы все полегли, мы. прикрыли отход.
- Хорошие стихи. Солдатские,- сказал Иван. Лицо его вдруг закаменело, и он медленно, вспоминательно произнес: - А от Новгорода Великого сорок домов осталось... Мы помолчали, и я вернул его к прежнему разговору, к Селигеру. - А был ты вот тут, на Березовском городище? - Да везде я тут был! И не раз. - А в Крестцах? - Как же,- он подвигается к столу.- Здесь проходили, вот тут насквозь. Где на моторах, где на руках... Потом образовали нашу двадцать первую автомобильную бригаду - и на Кенигсберг! Он замолк... Люблю слушать старых солдат! Только вот с братом Иваном поздновато разговорились. Ему уже под семьдесят, однако седины у него меньше, чем у меня, с самых послевоенных лет продолжает трудиться на Крайнем Севере по нефти-газу, работенка снова, можно сказать, не пыльная. Одно его только заботит - фронтовая награда. - Разминулись мы с ним, понимаешь, ни он меня разыскать не может, ни я его, хотя все документы, указ - налицо. Гляди! Рассматриваю старенький военный билет капитана запаса и цифры, означающие один-единственный, ему принадлежащий орден Красной Звезды. Надо найти, был бы совсем полный порядок.
...Весной 1981 года, возвращаясь на Чернигова, с похорон трагически погибшего нашего младшего брата Бориса, Иван умер в московском такси трансмуральный инфаркт. Вскоре не стало и Сергея Морозова.
18
Не было человека, выдерживающего сверлящий взгляд Субудая, а этот бородатый урусский певец со спокойными и глубокими, как стоячая вода великого внутреннего моря, очами почему-то не трепетал перед старым воителем, смотрел не в сторону, не вниз и не на его красное веко, а прямо в правый глаз, который старался не замечать даже внук Темучина сын Джучи. Белые руки раба не были испорчены черной работой и как будто никогда не держали тяжелого урусского топора или меча. Раб, однако, хорошо рассказал про великий город урусов, где большие богатства и сильная крепость, а княжит в нем молодой ясный сокол, сын великого князя Ярослава, что недавно владел главным южным городом урусов Киевом. - Мой дед бывал в Кивамане,- робким полушепотом добавил кипчак-переводчик и закатил глаза. Субудай подумал, что ему, наверное, не доведется уже увидеть этого города - Субудая возьмет небо, а Кивамань возьмет Бурундай, если сумеет уйти отсюда в степь. Только Бурундай - это волк среди овец, но волк с головой барана: зачем он убил, как донесли Субудаю, последнего князя восточного улуса - кто там будет собирать дань? - Спроси, - приказал Субудай толмачу. - Сколько у великого князя сыновей? - Александр Ярославич, что княжит в Новгороде Великом, - начал певец, и Субудай в широком рукаве теплого халата из страны джурдже тайком загнул мизинец правой руки. - Андрей Ярославич, Константин Ярославич, Михаил Ярославич, Василий Ярославнч... Пальцы левой руки не гнулись, и Субудай, прислушиваясь к трудным именам, снова начал с того же мизинца. - Ярослав Ярославич и Даниил Ярославич. - Пять и еще два,- удовлетворенно пробормотал Субудай. - Семь...
Любознательный Читатель. В Новгороде, выходит, сидел в это время будущий Александр Невский? Почему же он не помог хотя бы Торжку? - Возможно, он и успел помочь, усилив перед приходом орды гарнизон рубежной крепости княжества, отчего, в частности, она и продержалась две недели. И очень может быть, что, выйди он вовремя с новгородской ратью навстречу орде, ему удалось бы уничтожить уже сильно ослабленные отряды Субудая и Бурундая. Но чтоб на это решиться семнадцатилетнему князю, надо было более или менее достоверно знать численность их сил. Ведь беженцы, видевшие, как конная орда заполняла их маленькие города и села, в один голос уверяли, что безбожные агаряне всюду и несть им числа. И Александр, человек, несомненно, наделенный недюжинным военным талантом, принял правильное решение обороняться с забрал. Не исключено также, что новгородцы на водораздельных волоках преградили лесными завалами дальние южные подступы к городу, изготовились сражаться на ближних ледовых дорогах. А оборону Торжка, быть может, стоило бы счесть даже тактической ошибкой новоторам лучше было бы загодя вывезти или сжечь хлеб да укрыться за надежными новгородскими стенами. Субудай кинулся бы туда, рассчитывая быстро, как Рязань или Владимир, взять Новгород и Псков, застрял бы там с осадой на месяц-полтора, и весна отрезала б навсегда его погибающую без корма конницу от степи. - И юный Александр стал бы Ильменским? - Или Волховским. Однако можно предположить и другие последствия трагические и непоправимые. Монгольский курултай, не дождавшись к лету Батыя со всеми чингизидами, Субудая и Бурундая с войском, собрал бы в степи и послал десяток свежих туменов на Новгород и Псков, уничтожив эти столпы русской средневековой цивилизации, что могло полностью повернуть не только дальнейшую историю нашего народа, но и историю всей Евразии...
Семеро Ярославичей, внуков Всеволода Большое Гнездо, пережили нашествие с востока, а старший из них, Александр, прекрасно, конечно, представлявший себе еще в 1238 году огромную угрозу с севера, северо-запада и запада, разбил через два года шведов, через четыре - немецких рыцарей, нейтрализовал литовцев и в течение двух десятилетий вел тончайшую дипломатию, сохранив меж четырех огней единственный, островок русской национальной независимости...
При свете двух плошек, в которых горело пахучее урусское масло, кипчак видел, как Субудай неотрывно смотрит в глаза уруса, и удивился: самые храбрые воины, не знавшие страха, больше всего на свете боялись того момента, когда Субудай обернет к ним свое красное веко, а этот раб... Не спуская взгляда с уруса, полководец спросил толмача: - Почему он меня не боится? Толмач перевел ответ: - В душе певца живут боги, которые не подвластны земным владыкам. - А боится он или не боится смерти? - мертвым голосом спросил Субудай. - Так же, как великий богатур-воитель. - Мудро и смело ответил... Пусть тогда споет. Кипчак и урус перекинулись двумя-тремя словами, замолчали. Кипчак дрожал от страха. - Говори! - приказал Субудай. - Не смею,- весь трепеща, пробормотал кипчак. - Говори! - Он не будет петь. - Почему? - Глаз Субудая начал наливаться кровью. - Он голоден. Субудай успокоился. Певцов надо кормить: они поют тем, кто дает им мясо, или тем, кто обещает дать мясо, - Дай ему мяса. Кипчак подполз к белой урусской ткани, уставленной глиняными чашками с едой, взял кусок баранины, но урус отрицательно покачал головой. - Он не ест мяса, - робко сказал кипчак. - У них великое неедение, пост. Субудай задумался, а кипчак ждал, что будет дальше, - Пусть подойдет и возьмет сам что хочет. Урус сделал шаг вперед, опустился на колени, взял со скатерти немного хлеба и горсть сушеных яблок, сел в темном углу. Кипчак заметил, что руки у него совсем не дрожали. Субудай сидел, опустив голову, и, казалось, засыпал, а толмач с удивлением наблюдал, как неторопливо жует и обирает с бороды крошки урус. Но вот певец закончил трапезу, вытер тряпицей губы, помахал перед ними двумя пальцами, сложенными вместе, и Субудай увидел, что он принял из рук кипчака деревянное корытце, на которое были туго натянуты тонкие желтые жилы. Раб положил корытце на колени, перебрал жилы быстрыми пальцами и, чуть покачиваясь, запел первым, горловым голосом, как поют все эти кипчаки, хорезмийцы, индийцы, персы, джурдже и гурджии. А на родине Субудая поют стоя, чтоб вмещалось побольше воздуха для голоса второго, что идет из глубокой середины груди. Так нигде во вселенной не поют, подумал Субудай с гордостью, и под убаюкивающий рокот жил стал думать о богатом городе, укрывшемся за льдами и снегами, и самом богатом городе Урусов Кивамань, о семи урусских братьях-княжичах, потом начал вспоминать чингизидов, вышедших с ним в этот поход, который получался под конец таким тяжелым. Не сосчитал Субудай Кулькана, самого младшего сына Темучина, потому что его уже не было совсем,- он принял под урусской крепостью смерть. Субудай не стал считать и Бури, правнука Темучина, и внука Темучина Гуюка, сына каана Угедея, потому что они, как все чингизиды, больше всего любят соколиную охоту и вино, а своими распрями с Бату мешают Субудаю приходится их тут посылать на покорение дальних маленьких селений. Не загнул он пальца, вспомнив Монке и Бучека, внуков Темучина, сыновей его четвертого сына Толуя, потому что их не было здесь. Субудай уничтожил с Толуем-отцом народ джурдже, и Монке с Бучеком тоже воины - рыщут в просторных степях, и враги рассыпаются перед ними, как стада маленьких диких кипчакских коз, которых не догнать и на мерине хорошего хода. И хотя Субудаю как воину было все равно, здесь Бату, внук Темучина, сын его старшего сына Джучи, или не здесь, он начал счет с него, потому что тот был здесь. Дальше шли его братья, внуки Темучина Орда, Шейбани и Тангут, и еще два внука Темучина - сын Джагатая Байдар и второй сын каана Кадан. Сосчитал и сына Эльчжигидая Аргасуна, который не был чингизидом - его дед Качиун приходился братом Темучину, но Аргасун здесь, тоже заносится перед Бату, и его надо считать. Четыре, два и один - семь... Тоже семь! - О чем он пел? - спросил Субудай, взглянув смолкшему певцу в глаза, вдруг застывшие, как лед. - О великом князе урусов Ульдемире, что жил в те времена, когда предки кипчаков еще не знали этой страны, не разделенной на улусы, и урусском батыре Иль-я, отрубающем врагу семь голов. - Семь? - помрачнел Субудай и, чтоб услышала охрана, повысил голос: Сломайте ему спину! Раба взяли за слабые руки, повели - пусть расскажет своим богам, что Субудай может быть благодарным за то, что они сохранили для него спасительное зерно. За пологом юрты тоскливо, тягуче завыла собака урусского певца. Внезапно, словно озаренный, Субудай вскинул голову и подал телохранителю знак, отменяющий приказ. Тот кинулся наружу, крикнул слово, и оно передалось в сторону леса, удаляясь, Субудай впился глазом в колышущийся полог юрты - успеют или нет? Урус может пригодиться, он знает все эти места. Надо скорей уходить отсюда в степь! Фуража мало, потому что длинные урусские строения с зерном горели, когда войско ворвалось в город, и Субудай впервые за всю свою жизнь приказал не поджигать, а гасить. Подгорелого этого зерна не хватило на всех коней, и часть войска во главе с Бурундаем ушла вперед, к большому урусскому озеру. Разведка доносила, что селения стали редки, безлюдны и корма в них нет... Как там Урянктай?
Реку Полу, "божий подарок" в рассказе Ивана, я запомнил, на Крестцах же поставил крест. Орда там не могла быть, хотя, повторяю, и Соловьев, и Семенов-ТянШанский с коллегами выводили ее именно туда. А В. Ян в романе "Батый" направил основные силы орды после битвы на Сити прямо к Игначу кресту, неизвестно где расположенному, минуя Торжок... Если даже допустить, что орда попыталась пройти к Новгороду напрямую лесами, попутными речными, болотными и озерными ледяными дорогами, как отряд Бурундая от Сити до Селигерского пути, то напрашивается множество аргументов, каждый из которых, а особенно все вместе, решительно отвергает этот маршрут. 1. Лесной прямопуток через район теперешних Крестцов был труднопроходимым, ненаселенным, а уставшая и поредевшая степная конница очень спешила и нуждалась в прокорме. 2. Игнач крест был хорошо известен в средневековой Руси, очевидно, как ориентирующий знак, устанавливаемый обычно на важных точках водных путей. Орография же местности и течение реки Холовы в районе Крестцов ничем особым не были примечательны. 3. Такие события, как нашествие орды, кровавое ристалище по дороге на Новгород и финальная остановка страшного врага, должны бы отложиться в народной памяти и местной топонимике. Живущие по Сити крестьяне из поколения в поколение и до сего дня хранят предания о том, что в селе Становище был княжеский стан, Юрьевское стоит вблизи места убиения Юрия Всеволодовича, в Судьбище казнили захваченных живыми русских воинов, на Бабью гору вышли навстречу орде с вилами и топорами бабы и девки, узнавшие о гибели своих мужей, отцов, братьев, сыновей, женихов,- они предпочли скорую смерть поруганию... В окрестностях же Крестцов не услышишь даже намека на события весны 1238 года. 4. От Игнача креста до Новгорода было сто средневековых, то есть двухкилометровых с небольшим, верст - чуть поболе двухсот километров. От Крестцов же до Новгорода, если даже считать по современному спрямленному пути,- менее восьмидесяти. 5. Селение Крестцы появилось в поздние времена, и название это определилось скрещением здесь дорог, а в соседней Ямской Слободе содержались конюшни и жили ямщики, обслуживающие дороги. 6. Субудай, командовавший набегом, имел за плечами огромный опыт военных походов в гигантском треугольнике между низовьями Амура и Хуанхэ, верховьями Тигра и Евфрата, истоками Волги, Днепра и Западной Двины; он прекрасно знал возможности конницы, которая за зиму прошла ледовыми дорогами тысячу километров, у него была блестяще поставлена разведка, и, несомненно, он выбрал в марте 1238 года наилучший, самый удобный путь к Новгороду. Скорее всего, однако, что и выбирать-то ему не пришлось авангард просто поскакал по свежему следу беженцев, "секуще люди, аки траву". 7. Крестцы расположены далеко в стороне от древнего Селигерского пути, по которому ринулась орда после взятия Торжка, о. чем столь недвусмысленно сообщают разные летописи и автор их главного свода-переложения В. Н. Татищев...
Селигерский путь, несомненно, существовал задолго до вояжа Ольги, еще в древнюю нашу бытность. Этим наиболее удобным путем ходили к словенам поляне, северяне, вятичи, по нему шли позже в лесные глубины юго-востока ушкуйники, на нем господин Великий Новгород основал свой торговый и военный форпост - Новый Торг, а летописная средневековая история не раз упоминает этот зимний и летний сухопутно-водный большак. В 1216 году, например, князь Мстислав новгородский "пришед на верх Волги Селигером-озером и взяша Ржеву". Наверное, этот главный зимник, идущий к северо-западной Руси и Новгороду, начинался от самой Твери, первым его участком была ледяная дорога по Тверце, и С. М. Соловьев был прав, когда писал, что орда дошла Селигерским путем до Торжка. Далее путь этот шел через замерзшие болота и реку Селижаровку к южной части озера Селигер и по его льду мимо островов Городомля и Столбенский.
Авторы "Полного географического описания нашего Отечества", этого во многих отношениях замечательного труда, чтобы как-то подкрепить гипотезу С. М. Соловьева, предлагавшего искать Игнач крест в районе Крестцов, направляют орду через весь Селигер и далее на север - по льду озера Велье, поперек долин Поломети и Холовы. Этот гипотетический наступательный марш с бессмысленным отклонением далеко на север был попросту невозможен заснеженные, бездорожные и бескормные лесные чащобы не пропустили бы туда степную конницу, поредевшую, отощавшую и уставшую после тяжелого похода.
У нас с поэтом Анатолием Чивилихиным общий предок. Рязанский мужик из-под Пронска Егор Кирилыч Чивилихин был его дед, наш с Иваном прадед. Деревня та исчезла с рязанской земли, но память о ней пока живет среди нашей московской родни, и всех нас называют поуличному по имени моего прапрадеда, имя которого запомнилось,- Кирилиными. А Толя двадцатидвухлетним студентом химического института выпустил перед войной первый сборник стихов, который я до сих пор храню; его в Тайге оставил Иван, уходя на фронт. Книжки выходили и после войны, и после его трагической смерти в 1957 году-он, человек ясной, доверчивой и правдивой души, не захотел больше жить, и я не берусь его судить... Помню, весной того года я успел подарить ему свою первую книжку с шутливой и задиристой стихотворной надписью:
Понятно, мы с вами вдвоем Не стоим любого Толстого, Но все-таки скажем слово, Негромкое, но свое.
Анатолий Чивилихин писал негромкие, но удивительно чистые стихи, иногда обращаясь к словам забытым, старорусским. Во время последней встречи он, помнится, сказал мне, что в нашем языке лежат под спудом нетронутые клады, а когда я по молодости, по глупости спросил его, не будут ли нас путать из-за нашей довольно редкой, но все же одинаковой фамилии и не следует ли мне взять какой-нибудь псевдоним, он засмеялся и ответил, что в русской литературе всем и всегда хватит дорог, а насчет путаницы - это зависит не только от нас. Смешно и грустно, однако после его смерти нет-нет да и приходили в мой адрес письма читателей и редакторов издательств, адресованные ему, а в предпоследнем томе последней БСЭ в краткой моей персоналии приписаны мне его "Стихотворения" 1974 года издания... - Иван, - говорю, - я помню много стихов Анатолия, но тебе хочу прочитать одно, фронтовое. Он ведь на Волхове и отступал и наступал... Эти стихи Михаил Дудин читал над его гробом. Слушай...
Отход прикрывает четвертая рота, Над Волховом мутное солнце встает. Немецкая нас прижимает пехота, Спокойствие, мы прикрываем отход.
Браток, вон камней развороченных груда. Туда доползи, прихвати пулемет. Кто лишний - скорей выметайся отсюда! Не видишь, что мы прикрываем отход.
Прощайте! Не вам эта выпала доля... Не все ж отходит", ведь наступит черед! Нам надобно час продержаться, не болё. Продержимся - мы прикрываем отход.
Не думай - умру, от своих не отстану. Вон катер последний концы отдает. Плыви, коль поспеешь, скажи капитану: Мы все полегли, мы. прикрыли отход.
- Хорошие стихи. Солдатские,- сказал Иван. Лицо его вдруг закаменело, и он медленно, вспоминательно произнес: - А от Новгорода Великого сорок домов осталось... Мы помолчали, и я вернул его к прежнему разговору, к Селигеру. - А был ты вот тут, на Березовском городище? - Да везде я тут был! И не раз. - А в Крестцах? - Как же,- он подвигается к столу.- Здесь проходили, вот тут насквозь. Где на моторах, где на руках... Потом образовали нашу двадцать первую автомобильную бригаду - и на Кенигсберг! Он замолк... Люблю слушать старых солдат! Только вот с братом Иваном поздновато разговорились. Ему уже под семьдесят, однако седины у него меньше, чем у меня, с самых послевоенных лет продолжает трудиться на Крайнем Севере по нефти-газу, работенка снова, можно сказать, не пыльная. Одно его только заботит - фронтовая награда. - Разминулись мы с ним, понимаешь, ни он меня разыскать не может, ни я его, хотя все документы, указ - налицо. Гляди! Рассматриваю старенький военный билет капитана запаса и цифры, означающие один-единственный, ему принадлежащий орден Красной Звезды. Надо найти, был бы совсем полный порядок.
...Весной 1981 года, возвращаясь на Чернигова, с похорон трагически погибшего нашего младшего брата Бориса, Иван умер в московском такси трансмуральный инфаркт. Вскоре не стало и Сергея Морозова.
18
Не было человека, выдерживающего сверлящий взгляд Субудая, а этот бородатый урусский певец со спокойными и глубокими, как стоячая вода великого внутреннего моря, очами почему-то не трепетал перед старым воителем, смотрел не в сторону, не вниз и не на его красное веко, а прямо в правый глаз, который старался не замечать даже внук Темучина сын Джучи. Белые руки раба не были испорчены черной работой и как будто никогда не держали тяжелого урусского топора или меча. Раб, однако, хорошо рассказал про великий город урусов, где большие богатства и сильная крепость, а княжит в нем молодой ясный сокол, сын великого князя Ярослава, что недавно владел главным южным городом урусов Киевом. - Мой дед бывал в Кивамане,- робким полушепотом добавил кипчак-переводчик и закатил глаза. Субудай подумал, что ему, наверное, не доведется уже увидеть этого города - Субудая возьмет небо, а Кивамань возьмет Бурундай, если сумеет уйти отсюда в степь. Только Бурундай - это волк среди овец, но волк с головой барана: зачем он убил, как донесли Субудаю, последнего князя восточного улуса - кто там будет собирать дань? - Спроси, - приказал Субудай толмачу. - Сколько у великого князя сыновей? - Александр Ярославич, что княжит в Новгороде Великом, - начал певец, и Субудай в широком рукаве теплого халата из страны джурдже тайком загнул мизинец правой руки. - Андрей Ярославич, Константин Ярославич, Михаил Ярославич, Василий Ярославнч... Пальцы левой руки не гнулись, и Субудай, прислушиваясь к трудным именам, снова начал с того же мизинца. - Ярослав Ярославич и Даниил Ярославич. - Пять и еще два,- удовлетворенно пробормотал Субудай. - Семь...
Любознательный Читатель. В Новгороде, выходит, сидел в это время будущий Александр Невский? Почему же он не помог хотя бы Торжку? - Возможно, он и успел помочь, усилив перед приходом орды гарнизон рубежной крепости княжества, отчего, в частности, она и продержалась две недели. И очень может быть, что, выйди он вовремя с новгородской ратью навстречу орде, ему удалось бы уничтожить уже сильно ослабленные отряды Субудая и Бурундая. Но чтоб на это решиться семнадцатилетнему князю, надо было более или менее достоверно знать численность их сил. Ведь беженцы, видевшие, как конная орда заполняла их маленькие города и села, в один голос уверяли, что безбожные агаряне всюду и несть им числа. И Александр, человек, несомненно, наделенный недюжинным военным талантом, принял правильное решение обороняться с забрал. Не исключено также, что новгородцы на водораздельных волоках преградили лесными завалами дальние южные подступы к городу, изготовились сражаться на ближних ледовых дорогах. А оборону Торжка, быть может, стоило бы счесть даже тактической ошибкой новоторам лучше было бы загодя вывезти или сжечь хлеб да укрыться за надежными новгородскими стенами. Субудай кинулся бы туда, рассчитывая быстро, как Рязань или Владимир, взять Новгород и Псков, застрял бы там с осадой на месяц-полтора, и весна отрезала б навсегда его погибающую без корма конницу от степи. - И юный Александр стал бы Ильменским? - Или Волховским. Однако можно предположить и другие последствия трагические и непоправимые. Монгольский курултай, не дождавшись к лету Батыя со всеми чингизидами, Субудая и Бурундая с войском, собрал бы в степи и послал десяток свежих туменов на Новгород и Псков, уничтожив эти столпы русской средневековой цивилизации, что могло полностью повернуть не только дальнейшую историю нашего народа, но и историю всей Евразии...
Семеро Ярославичей, внуков Всеволода Большое Гнездо, пережили нашествие с востока, а старший из них, Александр, прекрасно, конечно, представлявший себе еще в 1238 году огромную угрозу с севера, северо-запада и запада, разбил через два года шведов, через четыре - немецких рыцарей, нейтрализовал литовцев и в течение двух десятилетий вел тончайшую дипломатию, сохранив меж четырех огней единственный, островок русской национальной независимости...
При свете двух плошек, в которых горело пахучее урусское масло, кипчак видел, как Субудай неотрывно смотрит в глаза уруса, и удивился: самые храбрые воины, не знавшие страха, больше всего на свете боялись того момента, когда Субудай обернет к ним свое красное веко, а этот раб... Не спуская взгляда с уруса, полководец спросил толмача: - Почему он меня не боится? Толмач перевел ответ: - В душе певца живут боги, которые не подвластны земным владыкам. - А боится он или не боится смерти? - мертвым голосом спросил Субудай. - Так же, как великий богатур-воитель. - Мудро и смело ответил... Пусть тогда споет. Кипчак и урус перекинулись двумя-тремя словами, замолчали. Кипчак дрожал от страха. - Говори! - приказал Субудай. - Не смею,- весь трепеща, пробормотал кипчак. - Говори! - Он не будет петь. - Почему? - Глаз Субудая начал наливаться кровью. - Он голоден. Субудай успокоился. Певцов надо кормить: они поют тем, кто дает им мясо, или тем, кто обещает дать мясо, - Дай ему мяса. Кипчак подполз к белой урусской ткани, уставленной глиняными чашками с едой, взял кусок баранины, но урус отрицательно покачал головой. - Он не ест мяса, - робко сказал кипчак. - У них великое неедение, пост. Субудай задумался, а кипчак ждал, что будет дальше, - Пусть подойдет и возьмет сам что хочет. Урус сделал шаг вперед, опустился на колени, взял со скатерти немного хлеба и горсть сушеных яблок, сел в темном углу. Кипчак заметил, что руки у него совсем не дрожали. Субудай сидел, опустив голову, и, казалось, засыпал, а толмач с удивлением наблюдал, как неторопливо жует и обирает с бороды крошки урус. Но вот певец закончил трапезу, вытер тряпицей губы, помахал перед ними двумя пальцами, сложенными вместе, и Субудай увидел, что он принял из рук кипчака деревянное корытце, на которое были туго натянуты тонкие желтые жилы. Раб положил корытце на колени, перебрал жилы быстрыми пальцами и, чуть покачиваясь, запел первым, горловым голосом, как поют все эти кипчаки, хорезмийцы, индийцы, персы, джурдже и гурджии. А на родине Субудая поют стоя, чтоб вмещалось побольше воздуха для голоса второго, что идет из глубокой середины груди. Так нигде во вселенной не поют, подумал Субудай с гордостью, и под убаюкивающий рокот жил стал думать о богатом городе, укрывшемся за льдами и снегами, и самом богатом городе Урусов Кивамань, о семи урусских братьях-княжичах, потом начал вспоминать чингизидов, вышедших с ним в этот поход, который получался под конец таким тяжелым. Не сосчитал Субудай Кулькана, самого младшего сына Темучина, потому что его уже не было совсем,- он принял под урусской крепостью смерть. Субудай не стал считать и Бури, правнука Темучина, и внука Темучина Гуюка, сына каана Угедея, потому что они, как все чингизиды, больше всего любят соколиную охоту и вино, а своими распрями с Бату мешают Субудаю приходится их тут посылать на покорение дальних маленьких селений. Не загнул он пальца, вспомнив Монке и Бучека, внуков Темучина, сыновей его четвертого сына Толуя, потому что их не было здесь. Субудай уничтожил с Толуем-отцом народ джурдже, и Монке с Бучеком тоже воины - рыщут в просторных степях, и враги рассыпаются перед ними, как стада маленьких диких кипчакских коз, которых не догнать и на мерине хорошего хода. И хотя Субудаю как воину было все равно, здесь Бату, внук Темучина, сын его старшего сына Джучи, или не здесь, он начал счет с него, потому что тот был здесь. Дальше шли его братья, внуки Темучина Орда, Шейбани и Тангут, и еще два внука Темучина - сын Джагатая Байдар и второй сын каана Кадан. Сосчитал и сына Эльчжигидая Аргасуна, который не был чингизидом - его дед Качиун приходился братом Темучину, но Аргасун здесь, тоже заносится перед Бату, и его надо считать. Четыре, два и один - семь... Тоже семь! - О чем он пел? - спросил Субудай, взглянув смолкшему певцу в глаза, вдруг застывшие, как лед. - О великом князе урусов Ульдемире, что жил в те времена, когда предки кипчаков еще не знали этой страны, не разделенной на улусы, и урусском батыре Иль-я, отрубающем врагу семь голов. - Семь? - помрачнел Субудай и, чтоб услышала охрана, повысил голос: Сломайте ему спину! Раба взяли за слабые руки, повели - пусть расскажет своим богам, что Субудай может быть благодарным за то, что они сохранили для него спасительное зерно. За пологом юрты тоскливо, тягуче завыла собака урусского певца. Внезапно, словно озаренный, Субудай вскинул голову и подал телохранителю знак, отменяющий приказ. Тот кинулся наружу, крикнул слово, и оно передалось в сторону леса, удаляясь, Субудай впился глазом в колышущийся полог юрты - успеют или нет? Урус может пригодиться, он знает все эти места. Надо скорей уходить отсюда в степь! Фуража мало, потому что длинные урусские строения с зерном горели, когда войско ворвалось в город, и Субудай впервые за всю свою жизнь приказал не поджигать, а гасить. Подгорелого этого зерна не хватило на всех коней, и часть войска во главе с Бурундаем ушла вперед, к большому урусскому озеру. Разведка доносила, что селения стали редки, безлюдны и корма в них нет... Как там Урянктай?
Реку Полу, "божий подарок" в рассказе Ивана, я запомнил, на Крестцах же поставил крест. Орда там не могла быть, хотя, повторяю, и Соловьев, и Семенов-ТянШанский с коллегами выводили ее именно туда. А В. Ян в романе "Батый" направил основные силы орды после битвы на Сити прямо к Игначу кресту, неизвестно где расположенному, минуя Торжок... Если даже допустить, что орда попыталась пройти к Новгороду напрямую лесами, попутными речными, болотными и озерными ледяными дорогами, как отряд Бурундая от Сити до Селигерского пути, то напрашивается множество аргументов, каждый из которых, а особенно все вместе, решительно отвергает этот маршрут. 1. Лесной прямопуток через район теперешних Крестцов был труднопроходимым, ненаселенным, а уставшая и поредевшая степная конница очень спешила и нуждалась в прокорме. 2. Игнач крест был хорошо известен в средневековой Руси, очевидно, как ориентирующий знак, устанавливаемый обычно на важных точках водных путей. Орография же местности и течение реки Холовы в районе Крестцов ничем особым не были примечательны. 3. Такие события, как нашествие орды, кровавое ристалище по дороге на Новгород и финальная остановка страшного врага, должны бы отложиться в народной памяти и местной топонимике. Живущие по Сити крестьяне из поколения в поколение и до сего дня хранят предания о том, что в селе Становище был княжеский стан, Юрьевское стоит вблизи места убиения Юрия Всеволодовича, в Судьбище казнили захваченных живыми русских воинов, на Бабью гору вышли навстречу орде с вилами и топорами бабы и девки, узнавшие о гибели своих мужей, отцов, братьев, сыновей, женихов,- они предпочли скорую смерть поруганию... В окрестностях же Крестцов не услышишь даже намека на события весны 1238 года. 4. От Игнача креста до Новгорода было сто средневековых, то есть двухкилометровых с небольшим, верст - чуть поболе двухсот километров. От Крестцов же до Новгорода, если даже считать по современному спрямленному пути,- менее восьмидесяти. 5. Селение Крестцы появилось в поздние времена, и название это определилось скрещением здесь дорог, а в соседней Ямской Слободе содержались конюшни и жили ямщики, обслуживающие дороги. 6. Субудай, командовавший набегом, имел за плечами огромный опыт военных походов в гигантском треугольнике между низовьями Амура и Хуанхэ, верховьями Тигра и Евфрата, истоками Волги, Днепра и Западной Двины; он прекрасно знал возможности конницы, которая за зиму прошла ледовыми дорогами тысячу километров, у него была блестяще поставлена разведка, и, несомненно, он выбрал в марте 1238 года наилучший, самый удобный путь к Новгороду. Скорее всего, однако, что и выбирать-то ему не пришлось авангард просто поскакал по свежему следу беженцев, "секуще люди, аки траву". 7. Крестцы расположены далеко в стороне от древнего Селигерского пути, по которому ринулась орда после взятия Торжка, о. чем столь недвусмысленно сообщают разные летописи и автор их главного свода-переложения В. Н. Татищев...
Селигерский путь, несомненно, существовал задолго до вояжа Ольги, еще в древнюю нашу бытность. Этим наиболее удобным путем ходили к словенам поляне, северяне, вятичи, по нему шли позже в лесные глубины юго-востока ушкуйники, на нем господин Великий Новгород основал свой торговый и военный форпост - Новый Торг, а летописная средневековая история не раз упоминает этот зимний и летний сухопутно-водный большак. В 1216 году, например, князь Мстислав новгородский "пришед на верх Волги Селигером-озером и взяша Ржеву". Наверное, этот главный зимник, идущий к северо-западной Руси и Новгороду, начинался от самой Твери, первым его участком была ледяная дорога по Тверце, и С. М. Соловьев был прав, когда писал, что орда дошла Селигерским путем до Торжка. Далее путь этот шел через замерзшие болота и реку Селижаровку к южной части озера Селигер и по его льду мимо островов Городомля и Столбенский.
Авторы "Полного географического описания нашего Отечества", этого во многих отношениях замечательного труда, чтобы как-то подкрепить гипотезу С. М. Соловьева, предлагавшего искать Игнач крест в районе Крестцов, направляют орду через весь Селигер и далее на север - по льду озера Велье, поперек долин Поломети и Холовы. Этот гипотетический наступательный марш с бессмысленным отклонением далеко на север был попросту невозможен заснеженные, бездорожные и бескормные лесные чащобы не пропустили бы туда степную конницу, поредевшую, отощавшую и уставшую после тяжелого похода.