Страница:
Среди ночи Субудай неожиданно позвал к себе Кокэчу, и охранник понял, что старый воитель хочет попрощаться с сыном, потому что вот уже два дня он гнал от себя лекаря, желая поскорей встретиться с предками. Отец, к удивлению Кокэчу, сидел у очага и грелся. - Ты растешь, сын, - сказал Субудай, - и тебе пора знать то, что ты должен знать, если служишь потомкам Темучина. - Слушаю, отец. - Это был страшный поход. Темучин учил меня, что множество - страшно. Для урусов не было страшно множество моих воинов - я привел их сюда столько, сколько было нужно. Мне было страшно множества чингизидов... Знаешь, почему курултай назначил главой похода не старшего Орду, а второго сына Джучи Бату? - Не знаю, отец. - Джучи отказался завоевывать эти страны, и Темучин, шепчут, его умертвил. Орда покорил только слабые народы, что жили на север от родины твоего отца и деда. Бату никого не покорил. Курултаю надо было, чтоб между ними жила неприязнь, но чтобы каждый из них слушался меня, покорившего столько народов, сколько тебе лет... Младшие сыновья Джучи Шайбан и Тангут - не в счет. Ты заметил, как они смотрят мне в рот, когда я говорю?.. А почему я послал на южных кипчаков Монке с братом Бучеком? - Не знаю, отец. - Монке и Бучек, сыновья Толуя,- воины, как и их отец. У них отросли крылья, но пока они только степные воины, и здесь бы мне мешали... А Гуюк, сын великого хана Угедея, ненавидит Бату, потому что тот глава похода, хотя сам Гуюк никогда не станет воителем в отличие от младшего своего брата Кадана, которого Гуюк ревнует к его уже родившейся воинской славе. Курултаю надо было, чтоб я стоял и над этими братьями да гасил их склоки с Ордой и Бату... А почему я держу правнука Темучина Бури с его дядей Байдаром, сыном Чагатая, подальше от всех остальных? - Не знаю, отец. - Бури - самый безродный среди чингизидов. Его погибший от хорезмской стрелы отец Мутуген, внук Темучина сын Чагатая, однажды увидел в ставке красивую жену домашнего слуги, увел ее в закуток и соединился с нею. Ее разлучили с мужем и оберегали, предполагая, что она понесла, а когда родился Бури, отдали назад мужу. Бури дерзок не по годам, пьет много вина, в пьяном виде всегда клянет Бату, и пожилой рассудительный Байдар при нем исполняет роль дядьки-опекуна... Курултаю надо было, чтоб я держал над ними руку и отводил их от Бату. Теперь ты понимаешь, сын, что за любую неудачу в походе отвечает перед курултаем и великим ханом твой отец? - Понимаю... И я не хочу служить чингизидам! - Никому больше не говори таких слов! За них тебе, Урянктаю и мне забьют камнями рот. - И ты, отец, поэтому служил Темучину, его сыновьям, а теперь внукам?.. - Да, сын. Другой причины у меня не было и нет.
Невидимая туча надвинулась на город своим разверстым чревом. Косые снежные пряди погустели, задними зачернело совсем непроглядно, только метались и пухли в той черноте красные отсветы, будто дышал огненной пастью дракон из древних сказаний. Вдруг, пробив тьму и пургу, по глазам Бурундая остро полоснуло открытое пламя. Зажгли город, бараньи головы! Пропадет в огне зерно, сгорит надежда Бурундая. Он свирепо взмахнул плетью, и конь одним прыжком вынес его на открытое место, где дуло сильней. Телохранители ринулись за полководцем навстречу многоголосому вою, что нарастал впереди, пронзая ветер и сердце Бурундая. Перед мордами коней шарахались, топча раненых, воины, убегающие от этого дикого предсмертного воя. Огонь впереди прожигал черный дым кривыми всполохами и оседал, будто вправду высовывал и прятал пламенные свои языки многоглавый дракон. Огненные брызги из страшного зева летели навстречу всадникам. В беспорядочной толпе бегущих воинов появился первый, кто вырвался из пасти дракона. Он горел и дымился. Бурундай мельком узрел, как его толкнули, а он пытается подняться, запрокидывает к небу лицо в черных пузырях и с белыми мертвыми глазами. Полководец содрогнулся, как пугливая женщина, но тут же забыл об этом, потому что впереди было много живых факелов, бегущих и ползущих, куда больше догоравших, уже недвижимых головешек, а еще дальше такое, чего бы он не хотел увидеть даже в кошмарном пьяном сне. За валом ярился огонь. Полыхал весь ров. На стене бегали урусы в железных одеждах и швыряли белые легкие сосуды, которые вспыхивали внизу новыми и новыми негасимыми очагами. Перекинули через забрала большие деревянные бочки. Первая тяжело ударилась о ледяной уступ под стеной, развалилась и растеклась - разбрызгалась густой черной жидкостью. Огонь бросался на нее красными языками, задыхался от черного дыма и снова вспыхивал, чтоб уже не остановиться, а воспламенить все вокруг, даже под собой, внизу, в сердце рыхлого лесного хлама, куда стекали быстрые огненные струи. Запахи горящей смолы, березового дегтя, душистого урусского масла смешивались с тяжелым и сладким трупным духом. К горлу Бурундая подступила тошнота. Полководец с мрачной отрешенностью вглядывался сквозь дым в этот всепожирающий огонь, что жаром своим, набирающим силу, начал словно бы оживлять во рву его бывших воинов - пытаясь встать, они приподнимали головы, медленно шевелились, тянули к нему горящие руки, выгибали спины, вздувались и лопались. Ров на глазах мельчал, в него из долины дочерней реки врывалось все больше ветра, который над огнем становился бесснежным, сухим и горячим, рвал пламя и дым прочь, обнажая городскую стену. Из башенных бойниц урусы уже лили воду, чтобы остудить бревна, и даже начали наугад постреливать за вал, в темноту, где вокруг Бурундая немо толпилось его полуживое опаленное войско.
31
Внук Темучина сын Джучи проснулся от криков за дверью и тупой боли в затылке. К нему рвались разъяренные братья: они приволокли Бурундая, бросили его к ложу внука Темучина сына Джучи, и тот, пнув полководца босой ногой в лицо, приказал подать коня. Бату безрадостно посмотрел на ясное солнце, поднявшееся над косогором, за которым прятался город, и по свежему, еще не растоптанному снегу подъехал к избе Субудая. Охранник полководца, подобострастно кланяясь, сказал, что великий воитель разогнул спину и не хватается за грудь, как это было все минувшие дни и ночи. Бату, лениво завалившись на шею коня, сполз с седла, благодарно глянул на синее небо. Он успеет попрощаться со старым полководцем и, быть может, услышать последние советы. Войдя, он глазами показал Кокэчу, сыну Субудая, на дверь. Субудай встретил хана прежним сверлящим взглядом, приподнялся. - Лежи, Субудай, - сказал внук Темучина сын Джучи. - Урусы ночью сожгли во рву много воинов. - Знаю, - проговорил Субудай таким свежим голосом, что Бату обрадовался и удивился. - Я про это узнал три дня назад. - Великому воителю боги обо всем сообщают наперед? - Не обо всем. Иначе я бы потерял желание жить. Сегодня они, убрав с неба тучу, которая меня давила, приказали подняться... - Хвала вечному синему небу! - И еще боги просили, чтобы пришел ко мне Бурундай. - Я выбил пяткой кровь из его ноздрей. - Не осмеливаюсь судить великого хана... Бурундай такого не заслужил. - Оказывается, у тебя сердце всепрощающего бога, Субудай, но ты сам говорил мне, что на земле все происходит по соединенной воле всех богов. - Бурундай достоин награды, великий хан. - Не понимаю. - Когда последний властитель бывшего народа джурдже принял змеиный яд и предал себя огню, мы с дядей твоим Толуем вошли в его дворец. На стене увидели золотую змею, пожирающую собственный хвост, и сын великого Чингиза сказал, что человек, сделавший ее,- великий мастер. А я подумал, что мастер был великим мудрецом. - Говори, Субудай. - Твое войско, великий хан, давно заглатывает себя. Бурундай обрубил хвост. Он заживет, а змея спасется, уползет из этих лесов в степь... Бурундай уменьшил число пустых желудков, которые нечем стало наполнять, увеличил кормовую долю для тех, кому небо пока сохраняет жизнь. - Великий воитель! - воскликнул внук Темучина сын Джучи. - Бурундай исполнял твою волю? - Нет. Волю богов. - Спрошу, Субудай. Мне донесли, что ты спас своего сына от этого штурма. Где Урянктай? - Он делает главное дело. Без него ты города не возьмешь, великий хан. - А почему не подошли на штурм Гуюк с Каданом? - Пусть кормятся на водоразделе. Бури с Байдаром тоже пока не нужны. Я не хочу обременять тебя, великий хан, лишними заботами. - Понимаю и ценю. Спрашиваю же затем, что предвижу у костров шепоты на разных языках насчет меня и Бурундая. Остальные чисты, а ты, как всегда, надо всеми. - У каждого костра сидит мой человек, понимающий остальных. Язык змеи безвреден. И его можно легко вырвать. Субудай приказал взнуздать коня. Встал на спину охраннику, сам перекинул ногу через седло. Высокое солнце уже растопило слой свежей пороши и снова взялось за плотные лежалые снега. С поляны, на которой стоял каменный урусский бог, Субудай долго смотрел на город. На башнях сидели урусские сторожа, да любопытные мальчишки бегали по стене, показывая Субудаю языки. Он соберет всех уцелевших мальчишек города, прикажет вырвать им языки и отпустить, чтобы шли по этой земле и рассказывали безъязыкими ртами о том, как милостив он, Субудай, подаривший им жизнь. А уруса, создавшего эту крепость, он сразу же наградит за будущую службу! Ни у бывшего народа джурдже, ни в Хорезме, ни у одного горного племени, живущего вокруг внутреннего моря, он не видел такой главной стены. Если б Субудай оказался здесь на месяц раньше, он прошил бы мимо, сделав вид, что жалкий городок этот ему совсем не нужен. Но Субудаю очень нужен был хлебный город на севере, а внуку Темучина сыну Джучи снилась богатая древняя столица урусов, которую Субудай уже, наверное, тоже увидит только во сне. Потеряно золотое время, и вот он здесь, у этой маленькой крепостенки, которую надо штурмовать через такой глубокий ров. На дне его лежит пепел степных воинов, окрасивший снег и воду в грязный цвет, а черная нетронутая стена так и стоит. Ребенок бы догадался убрать мост через ров и наморозить на ворота и стену лед, который уничтожился огнем, превратился в эту грязную воду, что расплылась по обе стороны прорана и уже соединила дочернюю реку с материнской. Глупый урус! Лед должно было быстро растопить всемогущее солнце... Мудрый урус! Главную эту стену он, оказывается, сделал не прямой или выпуклой, как везде во вселенной, а с отступом в воротной части. Самый толстый лед посредине сейчас уничтожился, и стало видно, что стена плавно изгибается внутрь наподобие осколка глиняной чаши. Надвратная башня стоит глубже, чем боковые, и в любое место, куда б штурмующие ни подступили, стрелы полетят отовсюду. Нет, этому проклятому урусу он вынул бы глаза и отрубил руки! Под солнцем ближние строения города показали свои верха, и Субудай, прищурив глаз, ясно увидел, что за главной внешней стеной поднимается еще одна, очень крепкая с виду, окружающая самые высокие постройки города. Те в свою очередь обступали высокий храм с башней для колоколов вверху. Умен урус. Он расположил внутреннюю крепость не в дальнем конце селения, на мысу, как во всех других городах этой земли, а сразу за воротами, чтобы усилить оборону. Глупый урус! Субудаю же надо проломить ворота, взять внешнюю стену, и город будет в его руках. Внутреннюю свою крепость, где главная добыча, Урусы сами возьмут или она сама сгорит. Добыча СубуДаю, впрочем, не нужна. Худо, если в огне погибнут запасы зерна да этот сын змеи, маленький князь, из которого надо бы по капле выпустить кровь на глазах живых Урусов, чтоб они узнали, как может быть благодарен степной воитель богу Сульдэ за победу над непокорными. В тот день Субудаи успел доехать до маленького селения урусов, что стояло в густом лесу на север от города. Его нашел сын Субудая Урянктай для себя, не тронул там никого и спокойно, вдали от ставки и отца, отдыхал первые дни на хороших кормах. Субудаи, узнав об этом, сразу же послал туда хитроумного мужа из империи Сун, ведавшего камнеметательными машинами, что были брошены под северным хлебным городом, и наказал сыну, чтоб тот со своей сотней делал все, что скажет хитай. Сын преподнес дорогой подарок! Субудаи издали услышал звонкий перестук железа. На краю селения стояла маленькая кузница, и Субудаи, заглянув в ее прокопченное чрево, увидел жаркое дыхание горна и рабов, махавших большими молотками, - Урянктай, наверное, дал им степной образец самого простого наконечника стрелы, груда "срезней" у порога кузницы росла. И главное дело шло так, как задумал Субудаи, - поднадзорные урусские мастера уже отесывали тяжелые рамы, собирали лотки, закругляли барабаны. Урусы, по словам Урянктая, были понятливыми, только пока не догадывались, зачем все это обработанное дерево и в таком количестве. Одно было плохо рабам, чтобы исправно махать топорами и молотками, нужен был пусть не хлеб, а хотя бы здешний земляной плод, называемый ре-па. Но корм тут, наверное, кончался. Остатки зерна сын тайно переправил отцу, а скотину, судя по всему, сотня Урянктая съела и взялась уже за урусских коней, которые будут нужны, чтобы тянуть отсюда камнеметательные машины. Субудаи перед сном поведал сыну новости. Из личной тысячи Бурундая погибла почти половина. Много, очень много воинов сгорело во рву вместе с надеждами внука Темучина сына Джучи. Гвардейская тысяча Субудая вся цела, несет охрану ставки. Кокэчу, младший брат Урянктая, караулит запасное зерно, которое может их спасти в крайних обстоятельствах. Крепость на большой реке быстро не взять, а дорогу к степи совсем отрезали широкие долины, забитые снегом, насквозь пропитанным водой. Она уже взялась разливаться над снегом, и теперь ни конный, ни пеший воин не сможет преодолеть ее, пока она не уйдет в Итиль и внутреннее море. - Пришлю тебе, сын, свою тысячу для прокорма. - Не делай этого, отец. У меня нет ни зерна, ни мяса. - Степного воина кормят ноги его коня. Весь этот север нетронут. - На севере непроходимые леса, отец. Водораздел слева доедают Бури и Байдар. Справа две реки, одна за другой. Их долины конь уже не перейдет, - Не надо переходить. Иди вдоль первой реки. Встретишь безлесье - ищи кучи сухой травы и селение. Обойдешь исток, иди на вторую реку. Она больше первой, и значит, на ней гуще живут урусы. Селятся они на крутых правых берегах, и тебе не надо в долины. - Хорошо, отец. - Еще пришлю тебе Аргасуна с опаленным злым войском. - Почему Аргасуна? - Он ненавидит Бату, потому что не чингизид. Его дед Качиун был братом Темучина. А отец Аргасуна Элчжигитай-нойон ждет, чтоб сын отличился в этом походе и прибавил вес всему роду. Но Аргасун не управляется умом - он говорит против Бату. - Что именно, отец? - Аргасун болтал, что надо опалить бороду Бату. Пусть и дальше болтает. Сам ничего не говори. Скажешь худое - земля передаст. Так меня учил твой дед. - Мир его праху! - Людей не жалей, береги только коней. Чтобы выбрать лучший путь к селениям, пытай урусов. Мать на глазах детей, детей на глазах матери. - Знаю, отец. - У седла каждого воина должен быть аркан. - Зачем? - Брать стену. - Какую стену? - В той стороне стоит первое твое счастье воителя - богатый город урусов. Тихо, как змея, оползи ночью вал и ров, по арканам посылай воинов на стены. - Где этот город, отец? - оживился Урянктай. - За северными лесами. На второй, большой реке. О нем пока никто не знает, кроме тебя и меня. - Спасибо,отец. - И поспеши! Опереди Бури с Гуюком. - Быстрей посылай свою тысячу и Аргасуна с палеными сотнями. - Они голодны и свирепы, как полосатые звери страны бывшего народа джурдже... Жду от тебя гонца с главной новостью. Дальше в глубину земли урусов не ходи!.. - А если дальше будет большая и легкая добыча? - Не ходи! У большого озера, ледяные берега которого вы с Бурундаем легко опустошили, я сказал Бату: "Глубже идти нельзя!" Его дед великий Чингиз-хан учил меня, что глубина несет смерть...
Разлились наконец урусские воды. Они досыта напоили глубокие снега, лежащие в долинах и на речных льдах, потом вместе с солнцем растопили и смыли их, взялись точить и рыхлить ровные ледяные поля между островами на поймах, белые извилистые полосы в руслах. Вода прибывала да прибывала с верховьев, залила все окрестности этой хитроумной крепости урусов и встала, набирая постепенно уровень, будто ниже по течению ее держали высокие плотины, как на реках бывшего народа джурдже. Урусская вода-проклятие Субудая! Он не успел вывести остатки войска с добычей и чингизидами в сухую степь - топкие снега по-над поймами и в долинах, надледные хляби да водяные просторы стали совсем непреодолимыми. Он дважды покорял с большим войском самое Итиль, но тогда люди и кони были откормленными, сильными, великая спокойная река не сжимала холодом внутренностей, а при каждом воине - большой кожаный мешок, который не давал утонуть. Сейчас не переправить добычу и чингизидов даже через эту воду, если за ней не различаются отдельные деревья, а как же тогда разлилась Ока, что пересекла дорогу к степи в двух дневных переходах отсюда? Урусская вода - воинское счастье Субудая! Он теперь может не опасаться, что урусы из каких-то нетронутых улусов соберутся и придут сюда, чтобы добить его малочисленное и ослабевшее войско, захватить добычу и самое дорогое - чингизидов, за жизни которых они могут затеять великий торг с великим ханом Угедеем. Субудай задолго до такого позора на всю вселенную вынужден будет перерезать себе глотку и умереть, как баран. Ему совсем не жаль себя, старого, он лишь боится степной хулы, что враз перебьет полувековую хвалу, да дрожит бессонными ночами за судьбу Урянктая и Кокэчу, сыновей своих. Чтоб урусы не смогли подпустить соглядатаев, Субудай приказал Бурундаю выставить заслоны-дозоры на всех дальних подступах к богатым распаханным водоразделам и этой замечательной урусской крепости, что оказалась куда крепче, чем это можно было предположить. Строитель-урус, которого Субудай все же превознес бы и взял на службу, подчинил себе все воды вокруг крепости. С востока, в широкой долине, они больше месяца будут стоять, прежде чем слиться в Оку, Итиль и внутреннее море. С севера и запада крепостные стены обегает длинный кривой вал, и к нему подступила стоячая вода дочерней реки, через которую Субудай вовремя проложил бревна из разобранного селения. Где-то в лесах рыщут по склонам главного водораздела Гуюк с Каданом и Бури с Байдаром. Еще близ большого озера Субудай и внук Темучина сын Джучи подобрали им самые ослабленные и ненадежные сотни. Запас зерна, взятый в хлебном городе, ушел на прокорм коней Субудая и Бурундая, устремившихся основным маршрутом. Гуюк, по расчетам Субудая, должен был кормить свой отряд грабежом городов и селений, расположенных по правому склону. Так и было поначалу. Вскоре, однако, головные тысячи, истощившие хлебный фураж, начали бросаться по сторонам и опустошать ближайшие селения. Гуюк вынужден был посылать разрозненные отряды все дальше и дальше от водораздела, где бедные и мелкие селения урусов стояли реже, прятались в густых лесах, жались к заснеженным речным долинам, в которых увязали кони. Потом начались хлебные места другого улуса, где на одной из приречных круч стоял богатый город. Но Дорогобуж с налета взял Бурундай и, оставив запас зерна Субудаю и ставке, быстро ушел прямо на юг. Голодные воины Гуюка застали пепел. Однако они хорошо подкормились в окрестностях и, забыв осторожность, ринулись к богатой столице западного улуса. Сын великого хана, освободившийся из-под опеки Бату и Субудая, мечтал взять город на скаку, чтоб затмить их славу и посоперничать в добыче с безродным Бурундаем и сыном простолюдинки Бури, но храбрая и многочисленная дружина урусов встретила Гуюка в двух переходах от своего древнего города, и сыну Угедея долго еще мерещились в густых кустарниках стены железных бородачей. Не удалось их ни расклинить бешеным налетом, ни рассыпать по снежным полянам, а когда из-за леса появилась грозная тяжелая конница урусов, Гуюк первым повернул морду коня на восток и даже не оглянулся, чтобы посмотреть, как конные урусы отсекли на излучине реки половину отряда, засыпают его тучей стрел, достают воинов пиками, полосуют саблями, коням подсекают мечами ноги, железными крючьями выдергивают степняков из седел, добивают топорами и дубинами. Субудаю донесли обо всем этом уже давно, а потом из отряда Гуюка пошли сообщения, которые полководец предвидел. Корма совсем мало даже в дальних селениях - все съедено к весне самими урусами, их коровами, птицами, овцами и лошадьми. Появились там неуловимые урусы на сильных конях. Не только сжигают на лесных и приречных полянах последние кучи сухой травы, но и заманивают разведку и мелкие группы Гуюка в непроходимые дебри, откуда возврата нет. Воины были недовольны Гуюком еще в начале похода, когда он ставил во главе сотен только своих людей, не считаясь с родовыми обычаями разных племен. Слишком многих казнил, а после разгрома у излучины реки совсем перемешал в отрядах роды и племена, считая, что так, через своих людей и беспрерывные казни, легче будет внушить всем беспрекословное повиновение. На такое не рискнул даже сам Темучин, создавая великую степную армию. Субудай тогда решительно пошел за ним, потому что человек, ставший Чингиз-ханом, уважал достоинство родов и благоволил вчерашним врагам даже больше, чем своему роду, если они верно служили ему. Половина вселенной легла под копыта степных коней, и народы, ее населяющие, истаяли наполовину, как этот урусский снег. От войска Субудая тоже осталось куда меньше половины, однако и остаток придется половинить. Гуюк уже взялся за это по-своему, - по последним донесениям, от его отряда отделился умный и храбрый Кадан, потому что ночами в сотнях старшего брата начали исчезать раненые и больные воины. Потом Гуюк приказал выбирать владельцев самых слабых коней среди кипчаков и найманов. Их кони шли в пищу оставшимся. В поисках корма отряды рыскали по водоразделу, жгли селения, убивали все живущее, но сами таяли на глазах. Кони - главная ценность степняков - слабели от бескормьяи тяжелых бездорожных переходов через сырые снега и бурные ручьи. Наконец воины Гуюка начали гибнуть безразборно, навек оставаясь в урусских лесах с перерезанным горлом из-за торбы овса, куска мяса, хорошего оружия, давней племенной вражды, неотмщенной крови предков, пустых ссор. Настал день, когда поредевшие отряды Гуюка начали выходить на главный маршрут. Они потянулись к ставке, но Субудай, оповещенный заранее, выставил надежные заслоны, которые направляли бывшее войско на юг, по кручам главной реки. Инстинкт старого воителя подсказывал Субудаю, что там, как и на севере, куда ушел Урянктай с Аргасуном, должны быть нетронутые селения. И путь по весеннему бездорожью легчал - ручьи утихали, снега оседали, утончаясь с каждым днем и обнажая на взгорках землю с прошлогодней жухлой травой, сквозь которую скоро проступит свежая, молодая, зеленая - спасение войска! На подступах к ставке озверевшие кони Гуюка прорвали заслон, смели охрану, прочную изгородь и разметали по клочку, съели вмиг большую запасную кучу прошлогодней соломы, собранной для гвардейской конницы и охраны. Гуюк, сын великого каана, не появился в ставке, только попросил передать Бату, что по возвращении с юга выдернет высокородному его жидкую бороденку.
Невидимая туча надвинулась на город своим разверстым чревом. Косые снежные пряди погустели, задними зачернело совсем непроглядно, только метались и пухли в той черноте красные отсветы, будто дышал огненной пастью дракон из древних сказаний. Вдруг, пробив тьму и пургу, по глазам Бурундая остро полоснуло открытое пламя. Зажгли город, бараньи головы! Пропадет в огне зерно, сгорит надежда Бурундая. Он свирепо взмахнул плетью, и конь одним прыжком вынес его на открытое место, где дуло сильней. Телохранители ринулись за полководцем навстречу многоголосому вою, что нарастал впереди, пронзая ветер и сердце Бурундая. Перед мордами коней шарахались, топча раненых, воины, убегающие от этого дикого предсмертного воя. Огонь впереди прожигал черный дым кривыми всполохами и оседал, будто вправду высовывал и прятал пламенные свои языки многоглавый дракон. Огненные брызги из страшного зева летели навстречу всадникам. В беспорядочной толпе бегущих воинов появился первый, кто вырвался из пасти дракона. Он горел и дымился. Бурундай мельком узрел, как его толкнули, а он пытается подняться, запрокидывает к небу лицо в черных пузырях и с белыми мертвыми глазами. Полководец содрогнулся, как пугливая женщина, но тут же забыл об этом, потому что впереди было много живых факелов, бегущих и ползущих, куда больше догоравших, уже недвижимых головешек, а еще дальше такое, чего бы он не хотел увидеть даже в кошмарном пьяном сне. За валом ярился огонь. Полыхал весь ров. На стене бегали урусы в железных одеждах и швыряли белые легкие сосуды, которые вспыхивали внизу новыми и новыми негасимыми очагами. Перекинули через забрала большие деревянные бочки. Первая тяжело ударилась о ледяной уступ под стеной, развалилась и растеклась - разбрызгалась густой черной жидкостью. Огонь бросался на нее красными языками, задыхался от черного дыма и снова вспыхивал, чтоб уже не остановиться, а воспламенить все вокруг, даже под собой, внизу, в сердце рыхлого лесного хлама, куда стекали быстрые огненные струи. Запахи горящей смолы, березового дегтя, душистого урусского масла смешивались с тяжелым и сладким трупным духом. К горлу Бурундая подступила тошнота. Полководец с мрачной отрешенностью вглядывался сквозь дым в этот всепожирающий огонь, что жаром своим, набирающим силу, начал словно бы оживлять во рву его бывших воинов - пытаясь встать, они приподнимали головы, медленно шевелились, тянули к нему горящие руки, выгибали спины, вздувались и лопались. Ров на глазах мельчал, в него из долины дочерней реки врывалось все больше ветра, который над огнем становился бесснежным, сухим и горячим, рвал пламя и дым прочь, обнажая городскую стену. Из башенных бойниц урусы уже лили воду, чтобы остудить бревна, и даже начали наугад постреливать за вал, в темноту, где вокруг Бурундая немо толпилось его полуживое опаленное войско.
31
Внук Темучина сын Джучи проснулся от криков за дверью и тупой боли в затылке. К нему рвались разъяренные братья: они приволокли Бурундая, бросили его к ложу внука Темучина сына Джучи, и тот, пнув полководца босой ногой в лицо, приказал подать коня. Бату безрадостно посмотрел на ясное солнце, поднявшееся над косогором, за которым прятался город, и по свежему, еще не растоптанному снегу подъехал к избе Субудая. Охранник полководца, подобострастно кланяясь, сказал, что великий воитель разогнул спину и не хватается за грудь, как это было все минувшие дни и ночи. Бату, лениво завалившись на шею коня, сполз с седла, благодарно глянул на синее небо. Он успеет попрощаться со старым полководцем и, быть может, услышать последние советы. Войдя, он глазами показал Кокэчу, сыну Субудая, на дверь. Субудай встретил хана прежним сверлящим взглядом, приподнялся. - Лежи, Субудай, - сказал внук Темучина сын Джучи. - Урусы ночью сожгли во рву много воинов. - Знаю, - проговорил Субудай таким свежим голосом, что Бату обрадовался и удивился. - Я про это узнал три дня назад. - Великому воителю боги обо всем сообщают наперед? - Не обо всем. Иначе я бы потерял желание жить. Сегодня они, убрав с неба тучу, которая меня давила, приказали подняться... - Хвала вечному синему небу! - И еще боги просили, чтобы пришел ко мне Бурундай. - Я выбил пяткой кровь из его ноздрей. - Не осмеливаюсь судить великого хана... Бурундай такого не заслужил. - Оказывается, у тебя сердце всепрощающего бога, Субудай, но ты сам говорил мне, что на земле все происходит по соединенной воле всех богов. - Бурундай достоин награды, великий хан. - Не понимаю. - Когда последний властитель бывшего народа джурдже принял змеиный яд и предал себя огню, мы с дядей твоим Толуем вошли в его дворец. На стене увидели золотую змею, пожирающую собственный хвост, и сын великого Чингиза сказал, что человек, сделавший ее,- великий мастер. А я подумал, что мастер был великим мудрецом. - Говори, Субудай. - Твое войско, великий хан, давно заглатывает себя. Бурундай обрубил хвост. Он заживет, а змея спасется, уползет из этих лесов в степь... Бурундай уменьшил число пустых желудков, которые нечем стало наполнять, увеличил кормовую долю для тех, кому небо пока сохраняет жизнь. - Великий воитель! - воскликнул внук Темучина сын Джучи. - Бурундай исполнял твою волю? - Нет. Волю богов. - Спрошу, Субудай. Мне донесли, что ты спас своего сына от этого штурма. Где Урянктай? - Он делает главное дело. Без него ты города не возьмешь, великий хан. - А почему не подошли на штурм Гуюк с Каданом? - Пусть кормятся на водоразделе. Бури с Байдаром тоже пока не нужны. Я не хочу обременять тебя, великий хан, лишними заботами. - Понимаю и ценю. Спрашиваю же затем, что предвижу у костров шепоты на разных языках насчет меня и Бурундая. Остальные чисты, а ты, как всегда, надо всеми. - У каждого костра сидит мой человек, понимающий остальных. Язык змеи безвреден. И его можно легко вырвать. Субудай приказал взнуздать коня. Встал на спину охраннику, сам перекинул ногу через седло. Высокое солнце уже растопило слой свежей пороши и снова взялось за плотные лежалые снега. С поляны, на которой стоял каменный урусский бог, Субудай долго смотрел на город. На башнях сидели урусские сторожа, да любопытные мальчишки бегали по стене, показывая Субудаю языки. Он соберет всех уцелевших мальчишек города, прикажет вырвать им языки и отпустить, чтобы шли по этой земле и рассказывали безъязыкими ртами о том, как милостив он, Субудай, подаривший им жизнь. А уруса, создавшего эту крепость, он сразу же наградит за будущую службу! Ни у бывшего народа джурдже, ни в Хорезме, ни у одного горного племени, живущего вокруг внутреннего моря, он не видел такой главной стены. Если б Субудай оказался здесь на месяц раньше, он прошил бы мимо, сделав вид, что жалкий городок этот ему совсем не нужен. Но Субудаю очень нужен был хлебный город на севере, а внуку Темучина сыну Джучи снилась богатая древняя столица урусов, которую Субудай уже, наверное, тоже увидит только во сне. Потеряно золотое время, и вот он здесь, у этой маленькой крепостенки, которую надо штурмовать через такой глубокий ров. На дне его лежит пепел степных воинов, окрасивший снег и воду в грязный цвет, а черная нетронутая стена так и стоит. Ребенок бы догадался убрать мост через ров и наморозить на ворота и стену лед, который уничтожился огнем, превратился в эту грязную воду, что расплылась по обе стороны прорана и уже соединила дочернюю реку с материнской. Глупый урус! Лед должно было быстро растопить всемогущее солнце... Мудрый урус! Главную эту стену он, оказывается, сделал не прямой или выпуклой, как везде во вселенной, а с отступом в воротной части. Самый толстый лед посредине сейчас уничтожился, и стало видно, что стена плавно изгибается внутрь наподобие осколка глиняной чаши. Надвратная башня стоит глубже, чем боковые, и в любое место, куда б штурмующие ни подступили, стрелы полетят отовсюду. Нет, этому проклятому урусу он вынул бы глаза и отрубил руки! Под солнцем ближние строения города показали свои верха, и Субудай, прищурив глаз, ясно увидел, что за главной внешней стеной поднимается еще одна, очень крепкая с виду, окружающая самые высокие постройки города. Те в свою очередь обступали высокий храм с башней для колоколов вверху. Умен урус. Он расположил внутреннюю крепость не в дальнем конце селения, на мысу, как во всех других городах этой земли, а сразу за воротами, чтобы усилить оборону. Глупый урус! Субудаю же надо проломить ворота, взять внешнюю стену, и город будет в его руках. Внутреннюю свою крепость, где главная добыча, Урусы сами возьмут или она сама сгорит. Добыча СубуДаю, впрочем, не нужна. Худо, если в огне погибнут запасы зерна да этот сын змеи, маленький князь, из которого надо бы по капле выпустить кровь на глазах живых Урусов, чтоб они узнали, как может быть благодарен степной воитель богу Сульдэ за победу над непокорными. В тот день Субудаи успел доехать до маленького селения урусов, что стояло в густом лесу на север от города. Его нашел сын Субудая Урянктай для себя, не тронул там никого и спокойно, вдали от ставки и отца, отдыхал первые дни на хороших кормах. Субудаи, узнав об этом, сразу же послал туда хитроумного мужа из империи Сун, ведавшего камнеметательными машинами, что были брошены под северным хлебным городом, и наказал сыну, чтоб тот со своей сотней делал все, что скажет хитай. Сын преподнес дорогой подарок! Субудаи издали услышал звонкий перестук железа. На краю селения стояла маленькая кузница, и Субудаи, заглянув в ее прокопченное чрево, увидел жаркое дыхание горна и рабов, махавших большими молотками, - Урянктай, наверное, дал им степной образец самого простого наконечника стрелы, груда "срезней" у порога кузницы росла. И главное дело шло так, как задумал Субудаи, - поднадзорные урусские мастера уже отесывали тяжелые рамы, собирали лотки, закругляли барабаны. Урусы, по словам Урянктая, были понятливыми, только пока не догадывались, зачем все это обработанное дерево и в таком количестве. Одно было плохо рабам, чтобы исправно махать топорами и молотками, нужен был пусть не хлеб, а хотя бы здешний земляной плод, называемый ре-па. Но корм тут, наверное, кончался. Остатки зерна сын тайно переправил отцу, а скотину, судя по всему, сотня Урянктая съела и взялась уже за урусских коней, которые будут нужны, чтобы тянуть отсюда камнеметательные машины. Субудаи перед сном поведал сыну новости. Из личной тысячи Бурундая погибла почти половина. Много, очень много воинов сгорело во рву вместе с надеждами внука Темучина сына Джучи. Гвардейская тысяча Субудая вся цела, несет охрану ставки. Кокэчу, младший брат Урянктая, караулит запасное зерно, которое может их спасти в крайних обстоятельствах. Крепость на большой реке быстро не взять, а дорогу к степи совсем отрезали широкие долины, забитые снегом, насквозь пропитанным водой. Она уже взялась разливаться над снегом, и теперь ни конный, ни пеший воин не сможет преодолеть ее, пока она не уйдет в Итиль и внутреннее море. - Пришлю тебе, сын, свою тысячу для прокорма. - Не делай этого, отец. У меня нет ни зерна, ни мяса. - Степного воина кормят ноги его коня. Весь этот север нетронут. - На севере непроходимые леса, отец. Водораздел слева доедают Бури и Байдар. Справа две реки, одна за другой. Их долины конь уже не перейдет, - Не надо переходить. Иди вдоль первой реки. Встретишь безлесье - ищи кучи сухой травы и селение. Обойдешь исток, иди на вторую реку. Она больше первой, и значит, на ней гуще живут урусы. Селятся они на крутых правых берегах, и тебе не надо в долины. - Хорошо, отец. - Еще пришлю тебе Аргасуна с опаленным злым войском. - Почему Аргасуна? - Он ненавидит Бату, потому что не чингизид. Его дед Качиун был братом Темучина. А отец Аргасуна Элчжигитай-нойон ждет, чтоб сын отличился в этом походе и прибавил вес всему роду. Но Аргасун не управляется умом - он говорит против Бату. - Что именно, отец? - Аргасун болтал, что надо опалить бороду Бату. Пусть и дальше болтает. Сам ничего не говори. Скажешь худое - земля передаст. Так меня учил твой дед. - Мир его праху! - Людей не жалей, береги только коней. Чтобы выбрать лучший путь к селениям, пытай урусов. Мать на глазах детей, детей на глазах матери. - Знаю, отец. - У седла каждого воина должен быть аркан. - Зачем? - Брать стену. - Какую стену? - В той стороне стоит первое твое счастье воителя - богатый город урусов. Тихо, как змея, оползи ночью вал и ров, по арканам посылай воинов на стены. - Где этот город, отец? - оживился Урянктай. - За северными лесами. На второй, большой реке. О нем пока никто не знает, кроме тебя и меня. - Спасибо,отец. - И поспеши! Опереди Бури с Гуюком. - Быстрей посылай свою тысячу и Аргасуна с палеными сотнями. - Они голодны и свирепы, как полосатые звери страны бывшего народа джурдже... Жду от тебя гонца с главной новостью. Дальше в глубину земли урусов не ходи!.. - А если дальше будет большая и легкая добыча? - Не ходи! У большого озера, ледяные берега которого вы с Бурундаем легко опустошили, я сказал Бату: "Глубже идти нельзя!" Его дед великий Чингиз-хан учил меня, что глубина несет смерть...
Разлились наконец урусские воды. Они досыта напоили глубокие снега, лежащие в долинах и на речных льдах, потом вместе с солнцем растопили и смыли их, взялись точить и рыхлить ровные ледяные поля между островами на поймах, белые извилистые полосы в руслах. Вода прибывала да прибывала с верховьев, залила все окрестности этой хитроумной крепости урусов и встала, набирая постепенно уровень, будто ниже по течению ее держали высокие плотины, как на реках бывшего народа джурдже. Урусская вода-проклятие Субудая! Он не успел вывести остатки войска с добычей и чингизидами в сухую степь - топкие снега по-над поймами и в долинах, надледные хляби да водяные просторы стали совсем непреодолимыми. Он дважды покорял с большим войском самое Итиль, но тогда люди и кони были откормленными, сильными, великая спокойная река не сжимала холодом внутренностей, а при каждом воине - большой кожаный мешок, который не давал утонуть. Сейчас не переправить добычу и чингизидов даже через эту воду, если за ней не различаются отдельные деревья, а как же тогда разлилась Ока, что пересекла дорогу к степи в двух дневных переходах отсюда? Урусская вода - воинское счастье Субудая! Он теперь может не опасаться, что урусы из каких-то нетронутых улусов соберутся и придут сюда, чтобы добить его малочисленное и ослабевшее войско, захватить добычу и самое дорогое - чингизидов, за жизни которых они могут затеять великий торг с великим ханом Угедеем. Субудай задолго до такого позора на всю вселенную вынужден будет перерезать себе глотку и умереть, как баран. Ему совсем не жаль себя, старого, он лишь боится степной хулы, что враз перебьет полувековую хвалу, да дрожит бессонными ночами за судьбу Урянктая и Кокэчу, сыновей своих. Чтоб урусы не смогли подпустить соглядатаев, Субудай приказал Бурундаю выставить заслоны-дозоры на всех дальних подступах к богатым распаханным водоразделам и этой замечательной урусской крепости, что оказалась куда крепче, чем это можно было предположить. Строитель-урус, которого Субудай все же превознес бы и взял на службу, подчинил себе все воды вокруг крепости. С востока, в широкой долине, они больше месяца будут стоять, прежде чем слиться в Оку, Итиль и внутреннее море. С севера и запада крепостные стены обегает длинный кривой вал, и к нему подступила стоячая вода дочерней реки, через которую Субудай вовремя проложил бревна из разобранного селения. Где-то в лесах рыщут по склонам главного водораздела Гуюк с Каданом и Бури с Байдаром. Еще близ большого озера Субудай и внук Темучина сын Джучи подобрали им самые ослабленные и ненадежные сотни. Запас зерна, взятый в хлебном городе, ушел на прокорм коней Субудая и Бурундая, устремившихся основным маршрутом. Гуюк, по расчетам Субудая, должен был кормить свой отряд грабежом городов и селений, расположенных по правому склону. Так и было поначалу. Вскоре, однако, головные тысячи, истощившие хлебный фураж, начали бросаться по сторонам и опустошать ближайшие селения. Гуюк вынужден был посылать разрозненные отряды все дальше и дальше от водораздела, где бедные и мелкие селения урусов стояли реже, прятались в густых лесах, жались к заснеженным речным долинам, в которых увязали кони. Потом начались хлебные места другого улуса, где на одной из приречных круч стоял богатый город. Но Дорогобуж с налета взял Бурундай и, оставив запас зерна Субудаю и ставке, быстро ушел прямо на юг. Голодные воины Гуюка застали пепел. Однако они хорошо подкормились в окрестностях и, забыв осторожность, ринулись к богатой столице западного улуса. Сын великого хана, освободившийся из-под опеки Бату и Субудая, мечтал взять город на скаку, чтоб затмить их славу и посоперничать в добыче с безродным Бурундаем и сыном простолюдинки Бури, но храбрая и многочисленная дружина урусов встретила Гуюка в двух переходах от своего древнего города, и сыну Угедея долго еще мерещились в густых кустарниках стены железных бородачей. Не удалось их ни расклинить бешеным налетом, ни рассыпать по снежным полянам, а когда из-за леса появилась грозная тяжелая конница урусов, Гуюк первым повернул морду коня на восток и даже не оглянулся, чтобы посмотреть, как конные урусы отсекли на излучине реки половину отряда, засыпают его тучей стрел, достают воинов пиками, полосуют саблями, коням подсекают мечами ноги, железными крючьями выдергивают степняков из седел, добивают топорами и дубинами. Субудаю донесли обо всем этом уже давно, а потом из отряда Гуюка пошли сообщения, которые полководец предвидел. Корма совсем мало даже в дальних селениях - все съедено к весне самими урусами, их коровами, птицами, овцами и лошадьми. Появились там неуловимые урусы на сильных конях. Не только сжигают на лесных и приречных полянах последние кучи сухой травы, но и заманивают разведку и мелкие группы Гуюка в непроходимые дебри, откуда возврата нет. Воины были недовольны Гуюком еще в начале похода, когда он ставил во главе сотен только своих людей, не считаясь с родовыми обычаями разных племен. Слишком многих казнил, а после разгрома у излучины реки совсем перемешал в отрядах роды и племена, считая, что так, через своих людей и беспрерывные казни, легче будет внушить всем беспрекословное повиновение. На такое не рискнул даже сам Темучин, создавая великую степную армию. Субудай тогда решительно пошел за ним, потому что человек, ставший Чингиз-ханом, уважал достоинство родов и благоволил вчерашним врагам даже больше, чем своему роду, если они верно служили ему. Половина вселенной легла под копыта степных коней, и народы, ее населяющие, истаяли наполовину, как этот урусский снег. От войска Субудая тоже осталось куда меньше половины, однако и остаток придется половинить. Гуюк уже взялся за это по-своему, - по последним донесениям, от его отряда отделился умный и храбрый Кадан, потому что ночами в сотнях старшего брата начали исчезать раненые и больные воины. Потом Гуюк приказал выбирать владельцев самых слабых коней среди кипчаков и найманов. Их кони шли в пищу оставшимся. В поисках корма отряды рыскали по водоразделу, жгли селения, убивали все живущее, но сами таяли на глазах. Кони - главная ценность степняков - слабели от бескормьяи тяжелых бездорожных переходов через сырые снега и бурные ручьи. Наконец воины Гуюка начали гибнуть безразборно, навек оставаясь в урусских лесах с перерезанным горлом из-за торбы овса, куска мяса, хорошего оружия, давней племенной вражды, неотмщенной крови предков, пустых ссор. Настал день, когда поредевшие отряды Гуюка начали выходить на главный маршрут. Они потянулись к ставке, но Субудай, оповещенный заранее, выставил надежные заслоны, которые направляли бывшее войско на юг, по кручам главной реки. Инстинкт старого воителя подсказывал Субудаю, что там, как и на севере, куда ушел Урянктай с Аргасуном, должны быть нетронутые селения. И путь по весеннему бездорожью легчал - ручьи утихали, снега оседали, утончаясь с каждым днем и обнажая на взгорках землю с прошлогодней жухлой травой, сквозь которую скоро проступит свежая, молодая, зеленая - спасение войска! На подступах к ставке озверевшие кони Гуюка прорвали заслон, смели охрану, прочную изгородь и разметали по клочку, съели вмиг большую запасную кучу прошлогодней соломы, собранной для гвардейской конницы и охраны. Гуюк, сын великого каана, не появился в ставке, только попросил передать Бату, что по возвращении с юга выдернет высокородному его жидкую бороденку.