При моей 1) учтивости 2) хищности (а другого заполучаешь только им же. Я — по крайней мере. Наталья Гончарова, напр., Пушкина — собой. Как Лиля Брик — Маяковского. Собой, т. е. пустотой (красотой)) — итак: при моей учтивости и хищности это думанье вслух — всецело от Вас. При всем желании не могу сосредоточиться на Вас, п. ч. «на Вас» это уже — другой, а здесь, — ни меня ни Вас: одно: — что? (М. б. это и есть дружба? П. ч. любовь определенно два, двое — которые друг в друга ломятся и друг о друга расшибаются: рог о рог и лоб о лоб.)
Если двое, сговорившись идти направо, захотят обмануть друг друга, они оба повернут налево — и опять совпадут. (Мы.)
Отношение которое может изумительно изощриться. У нас с Вами, кажется, одно мастерство.
* * *
(Письма к С. M. В., это — к Чаброву и т. д. и т. д. — чувство, что в <фраза не окончена>* * *
(Моя старая пятнистая советская тетрадь, из к<отор>ой переписываю, греется на солнце как старая черепаха или ящерица. И я рада за нее — как за старую черепаху или ящерицу.— 10-го июля 1932 г.)
* * *
Благовествующий час.Полная чаша.
(Несколько попыток Благовещения)
* * *
О, всеми ветрамиКолеблемый лотос!
Георгия — робость,
Георгия — кротость.
Очей …
и влажных
Суровая — детская — смертная важность.
* * *
О — в мире чудовищГеоргия — совесть,
Георгия — благость,
Георгия — слабость…
* * *
Ты блудную сноваПростивший жену…
* * *
— Так слушай же!* * *
— и после этих слов — письмо* * *
1-го русск<ого> июля 1921 г.в 10 ч. вечера
письмо от С.
— Георгий Победоносец! — Бог! Все крылатые сонмы!
— Спасибо.
* * *
(NB! Всё это красным чернилом и вершковыми буквами.)* * *
Когда из глаз твоих сиротских скроюсь —Не плачь, дитя. — Тебе мальтийский пояс
Останется.
* * *
(NB! Настоящий: черный с золотыми терниями, и поныне у меня в корзине. — 1932 г. Шпага осталась между двух балок, на борисоглебском чердаке.)* * *
(Запись карандашом:)Если от счастья не умирают — то — (какое-то слово пропущено, очевидно: наглядно, достоверно) — от счастья каменеют. Я закаменела. — Слезы через три часа. — Два самых счастливых дня: 25-го марта (Благовещенье) 1919 г. — и сегодня, 1-ое русск<ого> июля (весь день мерещилось Благовещенье). С сегодняшнего дня — жизнь. Впервые живу. Всё время с 18-го января 1918 г. [40]висела в воздухе. — Краткие передышки: секунды получения письма. А последние месяцы — после ноября [41]— уж совсем на облаке. Глядела в небо как домой.
* * *
— Письмо к С. —Мой Сереженька! Если от счастья не умирают то — во всяком случае — каменеют. Только что получила Ваше письмо. Закаменела. — Последние вести о Вас, после Э<ренбурга>, от Аси: Ваше письмо к Максу. Потом пустота. Не знаю, с чего начать. — Знаю с чего начать: то чем и кончу: моя любовь к Вам. Письмо через Э<ренбурга> пропало — Бог с ним! я ведь не знала, пишу ли я кому-нибудь. Это было
(В тетради — неокончено)
* * *
Дальше беловики Георгия (О, всеми ветрами…)* * *
(Стихи: В сокровищницу полун?щных глубин [42], Возвращение Вождя, А девы — не надо [43], и С чужеземного брега, не вошедшее в Ремесло. А впрочем: С чужеземного брега — раньше, до письма, очевидно вписано спустя, для памяти, на первое свободное место, — ибо (всё красным) — лиловым чернилом:)* * *
С чужеземного брега иль с облакаслышишь — слышь: [44]
Через
Тем же голосом спящим тебе отвечаю: да!
С чужеземного брега иль с облака
смотришь — видь:
За изменой измена — кольца не сумела чтить
Но одно уцелело: мужская морская честь:
Тем же голосом медным тебе отвечаю: есть!
С чужеземного брега иль с облака
В благовещенский день мой, под
Устремив свою душу как птицу в пролет окна
Тем же голосом льстивым
* * *
(Очевидно — конец июня 1921 г.)* * *
Я, седая бродяга…(Тогда — не седая, но я всегда опережаю:
Тот чьи следы — всегда простыли,
Тот поезд, на который — все
Запаздывают…) [45]
* * *
…Каждый врозь и все дыбомПод рукой нелюбимой.
Каждый вгладь и все долу —
Под любимой ладонью.
Аполлону на лиру
Семь волосиков вырву
С легким привкусом дыма,
С легким привкусом тмина…
Аполлону — на струны,
Птицелову — на сети…
* * *
(3-го июля 1921 г.)* * *
(Стихи. Жив и здоров! — Под горем не горбясь — Команда, вскачь! [46]— в последнем варианты:)* * *
Спокойною рукою оправил кительКоманда: вплавь!
Пятидесяти кораблей Предводитель —
Георгий, правь!
и еще:
Спокойной рукою
Команда: вплавь!
Чтоб всем до единого им под портик
Софийский — правь!
* * *
Сны:Лунная ночь. Южный большой город. Идем с Алей мимо вечернего празднества, очевидно морского корпуса. Костры — и под луной — некий торжественный церемониал. Церемониал в юморе. Похороны не-умершего (нарочные) — куплеты на заунывный лад — золотые треуголки под луной — маниакально-марионеточная точность движений: всё преувеличенно-в лад. Припев: — «А мы еще так можем — и так можем — и так можем…» (соответствующая замедленная жестикуляция). Торжественный гротеск. Обряд. Сворачиваем в сторону, я — Але: «Зрелище явно-беззаконное и контрреволюционное: кортики, треуголки…» И — обомлеваю: — Аля! Перед глазами арка красного кирпича, старая, довременная какая-то, красная даже под луной. [47]Какой-то проход. И в арке, шагах в двадцати — татары. Четверо: белые балахоны, войлочные белые цилиндры, неподвижность. Один манит рукой: — «Красавица! Скажи мне!» В голосе и жесте — зазывание. Отступаем (медленно, как в жизни, когда боюсь). — «Так дочку нам свою оставь!» Чувствую в Алиной ладони ее бьющееся сердце. Крутой поворот, бежим. Женщина в пестром платке — трава — развалины. Мы здесь не шли, но бежим обратно. — «Татары!» Женщина, по инерции, еще несколько шагов — и, услышав! поняв! — падает. Бежим. Каменный ход под сводами. Бежим. Али не чувствую, только рука ее. Каменный топот татар. Ход сначала вниз, потом подымается, и снова вниз и вновь подымается, — и снова — и снова. Наконец понимаю: мы топчемся на одном месте! <Пропуск одного-двух слов>! Из последних сил — в бесчисленный раз — и — в боковую дверку и — на пол. Ванная детского приюта. Аля почти что без дыхания. Забиваемся в угол, на пол. Аля, одними губами: — «Умереть!» Сидим на полу. Окно: матовое. За ним — лестницей — тени подымающихся детей. Выжидаем. Тени — дальше. Но татары могут свернуть. Я — Але: — «Идем!» Она, с полузакрытыми глазами, в изнеможении: — Умереть. Беру за руку, молнией по лестнице. У закрытой двери — дама. — «Ради Бога — пустите — татары…» Она, не удивляясь: — Нельзя. — Куда-нибудь, хоть на полу… Я дочь профессора Цветаева, у меня билет Союза… Смягчается, ведет вверх. Приветливая клетушечка — d?barras [48]. На кровати — хлеб. Сажает Алю в кресло, надевает ей шляпу, и мне шляпу. На моей какие-то надписи, письмена, женские имена на незнакомом языке. Шляпа мала, вдавливает мне ее и, певуче: — «Я их знаю, я у них была, они бы не вернули Вам Вашей дочери». — «Самый старый — самый …?» — «Не — ет, он жалеет, он с ними и жалеет, он сопровождает… Какая хорошая девочка…» Отрезает кусок хлеба Але и мне. — «Их знают, их все знают… Какая красивая шляпа!» И, певуче — имя за именем — те неведомые имена. — «А это (кажется: Джалина) — они мне дали, так я у них звалась. Какая красивая шляпа!» Я, завороженно: — «Вы любуетесь — собой же!..»
* * *
Просыпаюсь, холодею. А ведь татары могли первые сообразить, что мы бежим по кругу — могли просто ждать — или — еще лучше! — пойти навстречу. Слава Богу, что я во сне этого не сообразила — это бы случилось. Особенность моих снов: подсказываемость — мною — событий. [49]Тем, что — предчувствую, тем — что боюсь, тем — что хочу — подсказываю. О, как я бы тогда испугалась — я бы умерла. Они бы ждали недвижно.И они этого хотели: моего испуга. Они всё знали: и замкнутость хода, и бессмысленность бегства, и боковую дверку. Но пока я не испугалась возможности их явления навстречу — они явиться не смели — должны были бежать — и всегда на том же расстоянии. Всё дело было в моем страхе: а вдруг остановятся! Тайная игра. И проиграли — они.
Они не были убийцы. Они завораживали. Та которая у них была, с цветными шляпами, осталась завороженная, и сама завораживала, в ее голосе была любовь к нам. И — ведь сон оборвался — кто знает?..
Никогда не забуду: красная кирпичная арка, красная даже под луной, почти звенящая лазорь — и в белых балахонах — как древние каменные идолы — с одинаковым призывом правой руки — татары.
* * *
Каменщики. Ком-Ин-Терн. Немецкие песни. Прыжок в окно. — Не боюсь. — Беседа. — Папиросы. — Оказалась женщина.* * *
И — внезапное допонимание:Детский приют. — Молчаливая теневая лестница детей — ни звука! — «какая красивая девочка!» — завораживающесть существа — м. б. всё было предуказано <под строкой, после «преду-» : смотрено>! — и боковая дверка? М. б. мы, спасаясь от них — к ним же? И выиграли — они?..
— О! —
* * *
(Все сны — карандашом, спросонья, слепыми глазами. По горячему следу.)* * *
Не на одной земле —Одном стебле.
Не на одной земле —
В одном седле.
Не на одной земле —
Одном крыле!
7-го р<усского> июля 1921 г.
* * *
Не лавром, а тёрномНа царство венч?ный,
В седле — а крылатый!
Вкруг узкого стана
На бархате черном
Мальтийское злато.
иглы
Терновые — Богу
И другу — присяга.
Высокий загиб
Лебединый — и сбоку
Мальтийская шпага.
Мальтийского Ордена
Рыцарь — Георгий,
Не пьющий, не спящий,
Мальтийского Ордена
Рыцарь — Георгий,
На жен не глядящий.
Когда-то Дракона
Сразивший, а ныне
К широкому Дону
Горючей пустыней
К Тому под знамена
На помощь спешащий…
* * *
(Не кончено)* * *
Тихонько:Рукой осторожной и тонкой
Распутаю путы:
Рученки и звенья
Льняные — и поволоку амазонку
По звонким, пустым ступеням раздруженья…
* * *
Рученки — и теньюЛетейскою поволоку амазонку
По звонким, пустым ступеням раздруженья…
* * *
Как черная ЛетаС плечей моих льется
Одежда…
* * *
(Варианты — того [50], в Ремесле)* * *
А той, что в петлицу тебе — в слезах —Святой продевала знак,
Скажи: не чужая в моем дому, —
Что руку ей крепко жму.
А той, что в растерянный конский скок —
Широкой рукой — цветок,
Скажи — что доколе дыханье есть —
Что вечно он будет цвесть!
А пуговицы пришивающей — той —
Поклон от меня земной.
* * *
Старое письмо, заложенное на этом местеМосква, 2-го сентября 1918 г.
Милая Аля!
Мы еще не уехали. Вчера на вокзале была такая огромная толпа, что билеты-то мы взяли, а в вагон не сели.
Домой возвращаться мне не хотелось — дурная примета, и я ночевала у Малиновского [51]. У него волшебная маленькая комната: на стенах музыкальные инструменты: виолончель, мандолина, гитара, — картины, где много неба, много леса и нет людей, огромный зеленый письменный стол с книгами и рисунками, старинный рояль, под которым спит собака «Мисс» (по-английски значит — барышня).
Мы готовили с Малиновским ужин, потом играли вместе: он на мандолине, я на рояле. Вспоминали Александров, Маврикия, Асю, всю ту чудную жизнь. [52]У него на одной картине есть тот александровский овраг, где — ты помнишь? — мы гуляли с Андрюшей и потом убегали от теленка [53].
Сейчас раннее утро, все в доме спят. Я тихонько встала, оделась и вот пишу тебе. Скоро пойдем на вокзал, встанем в очередь и — нужно надеяться, сегодня уедем.
На вокзале к нам то и дело подходили голодные люди, — умоляли дать кусочек хлеба или денег. Поэтому, Аля, ешь хорошо, пойми, что грех плохо есть, когда столько людей умирает с голоду. У Нади [54]будет хлеб, кушай утром, за обедом и вечером. И каждый день кушай яйцо — утром, за чаем. И пусть Надя наливает тебе в чай молоко.
Пиши каждый день, читай свою книгу, если придет кто-нибудь чужой, будь умницей, отвечай на вопросы. Поцелуй за меня Никодима и Таню [55], если их увидишь.
Целую тебя, Алечка, Христос с тобой, будь здорова, не забывай молиться вечером.
(Мой отъезд напоминает мне сказку про козу и козленят, — «ушла коза в лес за кормом…».)
Поцелуй за меня Ирине [56]ручку и самоё-себя в зеркало.
До свидания!
Марина
Кланяйся Наде.
* * *
Записи с моей стеныСколь восхитительна проповедь равенства из княжеских уст — столь омерзительна из дворницких.
* * *
Внутренняя (жизненная) заражаемость при полнейшем отсутствии подражательности — вот моя жизнь и стихи.* * *
Бог больше Мира, Мать больше ребенка, Гёте — больше Фауста. Стало быть мать Гёте — больше Гёте? Да, потому что — может быть — в ее недрах дремал нерожденный сверх-Гёте.* * *
Ничтожен и не-поэт — тот поэт, жизнь к<оторо>го не поэма. — Опровергните!* * *
(Для утверждения или опровержения нужно было бы сначала определить что такое поэма а главное не-поэма. 1932 г.)* * *
Лбы стариков. — Победа Верха. — Триумфальный вход (свод) в Смерть (Бессмертье).* * *
Не спать для кого-нибудь — да! (шить, переписывать)Не спать над кем-нибудь — да!
Не спать из-за кого-нибудь — ну, нет!
* * *
Желая польстить царю, мы отмечаем человеческое в нем — дарование, свойство характера, удачное слово, т. е. духовное, т. е. наше.Желая польстить нам цари хвалят: чашку из к<отор>ой мы их угощаем, <пропуск двух-трех слов>, копеечного петуха в руках у нашего ребенка, т. е. вещественное, т. е. их(-нее), то, чем они так сверх-богаты.
Вся моя история с Волконским.
* * *
(Причем оба — неизбежно — всей осознанной недоступностью им — нашего, нам — ихнего — до гомерических размеров — усиливаем. Каждый д? неба превозносит в другом — свое, данное тому в размерах булавочной головки.— А м. б. — то, в чем знает толк.
— А м. б.
<Оставлен пробел в две строчки.>
* * *
История В<олкон>ского с Н<иколаем> II (Фижмы). История Гёте с Карлом-Августом (любая биография Гёте, — его выход из дирекции Театра). [57]— Так, начав со сходства основного, нападаю понемногу и на сходство внешних судеб, — которых, между прочим (внешней судьбы) — нет. Жизнь такая же проэкция внутренней судьбы — как лицо.
* * *
— Вы любите Гёте?С. М. В., мечтательно: — «Нет — представьте себе! — никогда не любил… Он мне всегда казался таким холодным, бесстрастным…»
(— А себя бы ты — любил??)
* * *
Я, к С. — Я не знала, где Вы, но была там же где Вы, а так как не знала, где Вы, то не знала, где я — но я знала, что я с Вами.* * *
Стахович [58]был барственен, В<олкон>ский царственен: все повадки: точность приходов (однажды, в проливной дождь, я, потрясенная, глазам своим не веря: — «С. М. Вы?!» — «Я же сказал…» — «Но…» — «Это так освежает… Я всегда отлично чувствую себя в природе, во всех ее проявлениях (с хищной улыбкой:) чего не могу сказать (не улыбка, а змея: и, тихим шипом:) … о человеческом обществе…»Итак: точность приходов, вычеркиванье человека из жизни как только не простился перед отъездом (привычка к царедворцам), глаз на красивые мелочи быта (тарелка, застежка на кушаке), незамечание бытовых изъянов, доверчивая занятость — озабоченность — поглощенность собой, полнейшее равнодушие к (отрицательной) обстановке (<пропуск двух-трех слов> — со мною!) романтическая любовь к неожиданностям. Так, Революция, уничтожившая буржуазию, его и не коснулась: приключение. И, пожалуй, в глубине души — лично за себя — тайно — рад.
* * *
Ночь: (вслепую, карандашом, — очевидно электричество у нас так и не загорелось)С ужасом думаю о притуплении чувства за последние годы, — не любовного (брезгую!) — жалости. Между мной 18 л. и мной 28 л. в этом <пропуск одного слова> — бездна, а мною 8 л. и 28 л. — несоизмеримость. Точно творческая сила (умение всё проявить: уверенность со всем справиться) съела и это. Только сон (сновидение) возвращает. И С.
* * *
Нет. Просто Бог опомнился и дал первый слой кожи. (1932 г.)* * *
Уехал | на последнем кораблеПоследним —|
— Удар крыла! — взлет крови — междометье —
И поворотом памяти — к тебе —
Туда — в твое восемнадцатилетье.
Лепечущим младенчеством зыбей
Эвксинских — высь ! Лавром
Обласканная. Взор, благоговей:
Мы снова на листе заглавном.
Земля высокомерная! Ступню
Отталкивающая как ладонью!
Когда ж опять на грудь твою | ступлю
тебе |
Заносчивой пятою амазоньей, —
Сестра высокомерная! Шагов
Не помнящая!
Земля, земля Героев и Богов —
Амфитеатр моего Восхода!
* * *
Тебя пою, пергаментная сушьВысокодышащей земли Орфея!
Кормилица Героя и орла…
[…]
Лишь оттиск берегущая крыла —
Земного не приемлющая следа…
* * *
Смерть Блока. Стихи к Блоку.* * *
Чрево, ужель не узнало — чада?* * *
Единственный случай совпадения протокола и легенды: Жанна д’Арк.* * *
Не потому сейчас нет Данта, Ариоста, Гёте, что дар словесный меньше, — нет: есть мастера слова — большие. Но те были мастера дела, те жили свою жизнь, а эти жизнью сделали писание стихов. Оттого так — над всеми — Блок. Больше, чем поэт: человек.* * *
(Верно и спорно, но оспорить могла бы только я же.)* * *
Прямо в эфирВьется тропа.
— Остановись!
Юность слепа.
Ввысь им и ввысь!
В синюю рожь!
— Остановись! —
В небо ступнешь!
<Справа, напротив стихотворения, поперек страницы:> NB! Если бы критики вместо зачем и почему (написано) отмечали бы такие вещи как:
Прямо в эфир
Вьется тропа.
* * *
(Ich will nicht l?ngerAm Boden hocken!
Lasst meine Kleider!
Lasst meine Locken!
Lasst meine H?nde —
Sie sind ja mein!) [59]
* * *
(Стихи Отрок, Огнепоклонник) [60]* * *
По мановенью горят, гаснут* * *
Гляну — горят, отвернусь — гаснут…* * *
Дай уголек проглочу н?-смех…(кому? себе, над собой же)
* * *
14-го р<усского> авг<уста> 1921 г.* * *
Письмо к Ахматовой(После смерти Блока)
Дорогая Анна Андреевна! Мне трудно Вам писать. Мне кажется — Вам ничего не нужно. Есть немецкое слово S?ule [61]— по-русски нет — такой я Вас вижу: прекрасным обломком среди уцелевших деревьев. Их шум и Ваше молчание — что тут третьему? И всё-таки пишу Вам, потому что я тоже дерево: бренное, льну к вечному. Дерево и людям: проходят, садятся (мне под тень, мне под солнце) — проходят. Я — пребываю. А потом меня срубят и сожгут, и я буду огонь. (Шкафов из меня не делают.)
* * *
Смерть Блока. Еще ничего не понимаю и долго не буду понимать. Думаю: смерти никто не понимает. Когда человек говорит: смерть, он думает: жизнь. Ибо, если человек, умирая, задыхается и боится — или — наоборот — <пропуск одного слова> то всё это: и задыхание — и страх — и <пропуск одного слова> жизнь. Смерть — это когда меня нет. Я же не могу почувствовать, что меня нет. Значит, своей смерти нет. Есть только смерть чужая: т. е. местная пустота, опустевшее место (уехал и где-то живет), т. е. опять-таки жизнь, не смерть, немыслимая пока ты жив. Его нет здесь (но где-то есть). Его нет — нет, ибо нам ничего не дано понять иначе как через себя, всякое иное понимание — попугайное повторение звуков.Я думаю: страх смерти есть страх бытия в небытии, жизни — в гробу: буду лежать и по мне будут ползать черви. Таких как я и поэтому нужно жечь.
Кроме того — разве мое тело — я? [62]Разве оно слушает музыку, пишет стихи и т. д.? Тело умеет только служить, слушаться. Тело — платье. Какое мне дело, если у меня его украли, в какую дыру, под каким камнем его закопал вор?
Чорт с ним! (и с вором и с платьем).
* * *
Смерть Блока.Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил. [63]Мало земных примет, мало платья. Он как-то сразу стал ликом, заживо-посмертным (в нашей любви). Ничего не оборвалось, — отделилось. Весь он — такое явное торжество духа, такой воочию — дух, что удивительно, как жизнь вообще — допустила? (Быть так в нем — разбитой!)
Смерть Блока я чувствую как вознесение.
Человеческую боль свою глотаю: для него она кончена, не будем и мы думать о ней (отождествлять его с ней). Не хочу его в гробу, хочу его в зорях. (Вытянувшись на той туче!)
* * *
Но так как я более человек, чем кто-либо, так как мне дороги все земные приметы (здесь — священные), то нежно прошу Вас: напишите мне правду о его смерти. Здесь дорого всё. В Москве много легенд, отталкиваю. Хочу правды о праведнике.* * *
Моя Радость! [64]Жизнь сложна. Рвусь, п. ч. теперь знаю, что жив — 1-го июля письмо, первое после двух лет молчания. Рвусь — и весь день обслуживаю чужих. Не могу жить без трудностей — не оправдана. Чувство круговой поруки: я — здесь — другим, кто-то — там — ему. Разговоры о том, как и что «загнать», сумасшедшие планы, собственная зависимость и беспомощность, чужие жизни, к<отор>ые нужно устраивать, ибо другие еще беспомощнее (я, по крайней мере, веселюсь!) целый день чужая жизнь, где я м. б. и не так необходима. Сейчас у меня живут двое [65]. Целый день топлю, колю, кормлю. Недавно — случай. Отупев и озверев от вечного варенья каш, прошу одного из своих — как бы сказать? — неуходящих гостей поварить за меня — раз всё равно сидит и глядит в огонь — той же печки. И, изумленная гениальной простотой выхода, иду в свою комнату писать. — Час или сколько? — И вдруг: запах, сначала смутный, т. е. не доходящий до сознания, верней доходящий как легкая помеха: чем-то гадким (но когда же — за годы — хорошим??). Запах (а м. б. сознание) усиливается. Резко. Непереносимо. И — озарение: что-то горит! И — уже откровение: кастрюля горит, сама, одна!Вбегаю в столовую (как прежде называлось, ныне — лесопильня и каменоломня, а в общем пещера).
У печки, на обломке, мой кашевар.
— Что это? — Мечтательный взмах палестинских глаз. — «Я не знаю». — Да ведь — каша горит! Всё дно сгорело! Да ведь каши-то уж никакой и нет, всё сгорело, всё, всё! — Я не знаю: я мешал. — А воды не подливали? — «Нет. Вы не сказали. Вы сказали: мешайте. Я мешал». В руке — обломок, верней останок ложки, сгоревшей вместе с кашей и кастрюлей — у него в руке.
* * *
сидел и мешал.* * *
О том же М<индли>не (феодосийский семнадцатилетний женатый поэт). В<олькенш>тейн с еще кем-то, проходя ко мне:— Всё как следует. И дежурный варит кашу. (Он-то — «дежурный» — в другом смысле, а я — как солдат, деньщик.)
* * *
Пишу урывками — как награда. Стихи — роскошь. Вечное чувство, что не вправе. И — вопреки всему — благодаря всему — веселье, только не совсем такое простое — как кажется.* * *
Посылаю Вам шаль.— Аля, послать Ахматовой? — Конечно, Марина! Вы породы шальн?й, а не ш?льной. — Дорогая моя ш?льная порода, носите, если понравится. Я для Вас не только шаль — шкуру с плеч сдеру!
Целую нежно. Пишите
МЦ.
17-го р<усского> авг<уста> 1921 г.
(Эгоцентризм письма, происходящий не от эгоизма, а от бесплотности отношений: Блока видела три раза — издали — Ахматову — никогда. Переписка с тенями. — 1932 г. И даже не переписка, ибо пишу одна.)
* * *
(Стихи: Виноградины тщетно в саду ржавели [66]— Сивилла (Горбачусь — из серого камня — Сивилла) [67]. Первая сцена Давида, к<отор>ую перепишу в отдельную тетрадь отрывков и замыслов.)* * *
Под музыку.Страшное ослабление, падение во мне эмоционального начала: воспоминание о чувствах. Чувствую только во сне или под музыку. Живу явно-рациональным началом: душа стала разумной, верней разум стал душой. Раньше жила смутой: тоской, любовью, жила безумно, ничего не понимала, не хотела и не умела ни определить ни закрепить. Теперь малейшее движение в себе и в другом — ясно: отчего и почему.
Выбивают меня из седла только музыка и сон.