— Аля! Вся Библия — погоня Бога за народом. Бог гонится, евреи убегают.
* * *
(Сплошные пласты Саула.)* * *
К Ахматовой:(в ответ на упорный слух о ее смерти)
Соревнования короста
В нас не осилила родства.
И поделили мы так просто:
Твой — Петербург, моя — Москва.
Блаженно так и бескорыстно
Мой гений твоему внимал
На каждый вздох твой рукописный
Дыхания вздымался вал.
Но вал моей гордыни польской —
Как пал он! С златозарных гор
Мои стихи как добровольцы
К тебе стекались под шатер…
Дойдет ли в пустоте эфира
Моя лирическая лесть?
И безутешна я, что женской лиры
Одной, одной мне тягу несть.
* * *
30-го авг<уста> 1921 г.* * *
Письмо к Ахматовой31-го р<усского> авг<уста> 1921 г.
Дорогая Анна Андреевна! Все эти дни о Вас ходили мрачные слухи, с каждым часом упорнее и неопровержимей. Пишу Вам об этом п. ч. знаю, что до Вас всё равно дойдет, — хочу чтобы по крайней мере дошло верно. Скажу Вам, что единственным — с моего ведома — Вашим другом (друг — действие!) среди поэтов оказался Маяковский, с видом убитого быка бродивший по картонажу Кафэ Поэтов. Убитый горем — у него, правда, был такой вид. Он же и дал через знакомых телегр<амму> с запросом о Вас, и ему я обязана второй нестерпимейшей радостью своей жизни (первая — весть о С., о к<отор>ом я ничего не знала два года). Об остальных (поэтах) не буду рассказывать, — не п. ч. это бы Вас огорчило: кто они, чтобы это могло Вас огорчить? — просто не хочется тупить пера.
Эти дни я — в надежде узнать о Вас — провела в кафэ поэтов — что за уроды! что за убожества! что за ублюдки! Тут всё: и гомункулусы, и автоматы, и ревущие быки, и ялтинские проводники с накрашенными губами.
Вчера было состязание: лавр — титул соревнователя в действительные члены Союза. Общих два русла: Надсон и Маяковский. Отказались бы и Надсон и Маяковский. Тут были и розы, и слезы, и трупы, и пианисты, играющие в четыре ноги по клавишам мостовой (NB! знаю я этих «пианистов», просто — собаки! NB! паршивые), и «монотонный тон кукушки» (так начинался один стих), и поэма о японской девушке, которую я любил (тема Бальмонта, исполнение Северянина)
Это было у моря,
Где цветут анемоны…
И весь зал, хором:
Где встречается редко…
Городской экипаж
Но самое нестерпимое и безнадежное было то, что больше всего ржавшие и гикавшие — САМИ ТАКИЕ ЖЕ, — со вчерашнего состязания.
Вся разница, что они уже поняли немодность Северянина, заменили его (худшим!) Шершеневичем.
На эстраде Бобров, Аксёнов, Арго (громадный рыжий детина вроде мясника), Грузинов. — Поэты. —
И — шантанный номер: крохотный — с мизинчик! — красноармеец (красноармейчик) вроде Петрушки, красная <рисунок шапки> шапка (каж<ется> — шлык!) лицо луковицей.
— Товарищи! А я вам расскажу, как один прапор справлял имянины! (Руки — рупором:) — Матрёшка! Коли гости придут — не принимать, нет дома.
Кто-то из жюри, вежливо: — «Позвольте, товарищ! Да ведь это анекдот».
— Матрё — ёшка!!
— Здесь стихи читают.
И красноармеец: — «Довольно нам, товарищи, катать на своей спине бар! Пусть теперь баре нас покатают!»
И я, на блок-ноте, Аксёнову: — «Господин Аксёнов, ради Бога — достоверность об Ахматовой. (Был слух, что он видел Маяковского.) Боюсь, что не досижу до конца состязания».
И учащенный кивок А<ксёно>ва. Значит — жива.
* * *
Дорогая Анна Андреевна, чтобы понять этот мой вчерашний вечер, этот аксёновский — мне — кивок, нужно было бы знать три моих предыдущих дня — несказ?нных. Страшный сон: хочу проснуться — и не могу. Я ко всем подходила в упор, вымаливала Вашу жизнь. Еще бы немножко — я бы словами сказала: — «Господа, сделайте так, чтобы Ахматова была жива». Я загадывала на Вас по Библии — вот: Le Dieu des forces… [68]Утешила меня Аля: — «Марина! У нее же — сын!» (Скажу еще одно — спокойно: после С. и Али Вы мое самое дорогое на земле. Такого восторга как Вы мне не дает никто.)* * *
Вчера после окончания вечера просила у Боброва командировку: к Ахматовой. Вокруг смеются. — «Господа, я Вам десять вечеров подряд буду читать бесплатно — и у меня всегда полный зал!» Эти три дня (без Вас) для меня Петербурга уже не существовало, да что — Петербурга… Эти дни — Октябрь и Перекоп. Вчерашний вечер — чудо: Стала облаком в славе лучей. На днях буду читать о Вас — в первый раз в жизни: питаю отвращение к докладам — но не могу уступить этой чести другому. Впрочем, всё, что я имею сказать — осанна! Не «доклад», а любовь.То, что скажу, запишу и привезу Вам. Привезу Вам и Алю.
Кончаю — как Аля кончает письма к отцу:
Целую и низко кланяюсь.
МЦ.
* * *
Луна несет с собой пустыню.* * *
Ночь — жертвенная, стихия совести. Стояние над могилой: мало любил!* * *
Не надо работать над стихами, надо чтоб стих над тобой (в тебе!) работал.* * *
Высокодышащая грудь земли.* * *
Ветер потерь.* * *
(Пласты Саула. Стих к Маяковскому — тот, что в Ремесле — очевидно в благодарность за Ахматову.)* * *
Не обольстись личиною спокойной:Я Ревность, зажигающая войны.
Не доверяй потупленной рабе:
Лишь в первый день служанка я тебе!
Еще угождаю,
А уж родные шепчутся: чужая!
Уже звонят во все колокола —
А я еще очей не подняла!
А подняла —
Что не узнал троянскую проказу?
* * *
Если я на тебя смотрю, это не значит, что я тебя вижу!(Я — всем.)
12-го русск<ого> сентября 1921 г.
* * *
Если я на тебя смотрю, это значит, что я тебя не вижу, — видела бы (доходило бы до сознания) — не смотрела бы. (1932 г.)На людей я смотрю только глубоко задумавшись, т. е. ничего не видя: т. е. совершенно бессмысленно, безмысленно, именно как бык на новые ворота.
Ничего не видя, но всё-таки смутно отвращаясь как никогда не отвращаюсь от телеграфного столба или острия колокольни. Быстро отвращаясь (просыпаясь).
(1932 г.)
* * *
Аля: — Марина! Скажите мне какого-нб. художника, который рисовал каррикатуры.Я, неуверенно: — Гойя?
— Марина, если бы Гойя прошел по этим улицам и видел озабоченность, с какой здесь везут тележку с пайком и беспечность, с какой везут гроб с покойником!
* * *
Революция уничтожила в русской орфографии женский род: райские розы. Равноправие, т. е. будь мужчиной — или совсем не будь!* * *
Аля: — Марина, я иногда люблю вдыхать запах до крайности, пока что-нб. насильно не оторвет.* * *
Сегодня была минута, когда у меня на спине (горбу) сидели три кошки: сначала Грэгори, потом присоединился Лемур и, наконец — Хит?. И все — сами! К моему великому ужасу, ибо еще секунда — и я осталась без глаз. (Со спины естественно перешли повсюду: ожерельем.)Дурак, вошедший бы в эту минуту, назвал бы это стилизацией, еще б?льший дурак — стилем. (Как Ш-ро, напр., узнавший, что я ем одни бобы — NB! последнее в пайке, ибо всё остальное пожирается и отдается сразу — сказал, что это «стильно».) А я называю — напастью. Кошки меня изумительно любят (чуют мою беспомощность, неумение вовремя сбросить).
Около 15-го русск<ого> сент<ября> 1921 г.
* * *
Аля 18-го русск<ого> сент<ября> 1921 г.— Марина! Какое блаженство — быть кошкой и любимой!
— Марина! А у советских работников — бог обедов?
* * *
(В ответ на мои стихи:Бью крылом
Богу побегов) [69]
* * *
(Ряд стихов «Ханский полон».)* * *
Аля, мне:— Вы похожи на фантастические фигуры в моей азбуке: икс-игрек!
(Я в Сережиной куртке — и шали.)
* * *
Аля, 26-го р<усского> сент<ября> (мой день рождения — 29 лет и Сережин — 28 лет)— М., как я рада, что у меня большие ноги! Большая нога — это твердость и быстрость. У римских полководцев, напр., у спартанцев.
* * *
Дарю Але «Герои древности» для развития в ней доблести, и что же? — любимцем оказывается Алкивиад.* * *
Моя обувь и Алины глаза — вот все наши козыри. — Вопиют.* * *
Как жимолость вкруг дуба обвилась,Как водоросль льнет к Леандру Геро.
* * *
Брал города,Статен и бел…
Конь мой! Куда
Всадника дел?
…Месяц мой новый,
Кинжал кривой!
К конскому кову
Клонюсь травой…
С самого краю
Теперь — трава
* * *
<Оставлен пробел в две строки.>* * *
В 1918 г. я уже ходила, а в 1921 г. еще хожу в мужской обуви. (Тогда еще, а теперь уже никто.)* * *
С первого дня революции (28-го февраля) я уже знала: всё пропало! и поняв, не сопротивлялась (NB! не отстаивала).* * *
Низенькие окошки, за которыми такие огромные глаза. (Заставы.)* * *
Але суждено воскресить древних богинь.* * *
Сейчас одежда создает форму, тогда — тело под одеждой.(Проще: сейчас одежда создает тело, тогда тело — одежду.)
* * *
Удивительное чутье Али жеста при ненависти к театру. Изображает: Диану над Эндимионом, стража бодрствующего, стража спящего, женщину которая увидела богиню. В Але есть начало статуи.* * *
(Теперь — одиннадцать лет спустя — как сбылось! И внешне, и внутренне. И как я об эту статуарность — ежечасно и бесполезно — бьюсь.) (1932 г., июль)* * *
Алина история про голого герцога:Очень мрачный и совершенно голый герцог расхаживал по своей земле. Встречается поселянин. Поселянин его спрашивает: — Тебе не холодно? — Нет. А твоему лицу — холодно? — Нет. — Так знай, что я весь — лицо.
И молча, торжественными шагами, направляется к своему замку.
(рассказывала С. М. Волконскому)
* * *
— «М.! Ведь я Вам подстилаю пеленку!» Я, сраженная ее великодушием: — «Нет, нет, Алечка, спасибо, а ты на чем будешь спать?» Аля: — А я тоже на пеленке, — ведь у нас две!(3-го русск<ого> окт<ября> 1921 г.)
* * *
Гордость и робость — родные сестрыНад колыбелью, дружные, встали.
— Лоб запрокинув! — гордость велела.
— Очи потупив! — робость шепнула.
Так прохожу я — очи потупив —
Лоб запрокинув — Гордость и Робость.
* * *
3-го русск<ого> окт<ября> 1921 г.* * *
(Блаженны дочерей твоих — Семеро, семеро — Уже богов — не те уже щедроты — Тщетно, в ветвях заповедных кроясь… — Сколько их, сколько их ест из рук — Богиня Верности [70]— С такою силой в подбородок — руку (4-го — 11-го окт<ября> 1921 г.).)* * *
Пожелайте мне доброй дороги,Богини и боги! [71]
* * *
Постель, сопротивляющаяся человеку: еженощное борение Иакова (то, на чем с Алей спим).* * *
Всё раньше всех: Революцией увлекалась 13-ти л., Бальмонту подражала 14-ти лет, книгу издала 17-ти л.— и теперь — 29 л. — (только что исполнилось!) окончательно распростилась с молодостью.
* * *
Только плохие книги — не для всех. Плохие книги льстят слабостям: века, возраста, пола. Мифы — Библия — эпос — для всех.* * *
Алино двустишие:Жалоба Нереид
О Фаэтон, о многосмелый гость,
Сын Гелиоса и Океаниды…
* * *
(Стихи: Молодость моя! Моя чужая! — Варианты:)* * *
О, насколько ты— Милая! — меня была моложе.
* * *
Ты волос закручивала кольца,Ты ресниц оттачивала стрелы.
Строгие уста давая — ск?льким?
За чужие я грехи терпела
* * *
Выжила шального постояльца!Молодость моя — сдалась насилу!
Так дитя, на дальние светила
Изумясь, кольцо роняет с пальца
* * *
Выжила шального постояльца!Голая стою — глаза раскрыла.
Так дитя, на дальние светила
Изумясь, кольцо роняет с пальца.
* * *
Отрешенная женщина легче сходит с пути.(а м. б. — и с ума. 1932 г.)
* * *
Чем отрешеннее женщина — тем легче сходит с пути. Душа терпимее инстинкта. Кроме того, инстинкт не обманывает (NB! душа только и делает, что) и может быть еще труднее найти себе настоящего любовника, чем настоящего друга.* * *
5-го ноября 1921 г., по старому.* * *
(Стихи: Молодость — Муза (Ни грамот, ни праотцев)Вариант: Чем ближе — тем призрачней,
А рядом — как з? морем!
Скоро уж из ласточек в колдуньи — Без самовластия, с полною кротостью.)
* * *
NB! Упала ресница — будет письмо от С. Ресница — огромная!* * *
Варианты из «Без зова, без слова»Не слышишь как свищет
Твоя роковая метель.
Какая из тысяч
Качает твою колыбель?
* * *
Надбровного сводаВсё та ж роковая дуга…
Над сальной колодой
Захожая медлит судьба…
* * *
Червонный — бубновый…[…]
Чепца кружевного
Как тернии падает тень…
* * *
Надбровные сводыИ глаз синеватый свинец
* * *
NB! Для Записной Книги:Тело насыщаемо, душа — нет. Поэтому т? любовь — островами, соединенными (разъединенными!) пустотой (океана, т. е. одиночества) неминуемо гибнет.
Обкормишь — сдохнет. (Это до меня лучше сказал Ростан
Car l’amour — ? ?trange et nature! —
Vit d’inanition et meurt de nourriture. [72]
(NB! о Казанове однако этого не скажешь)) —
И даже досыта кормить нельзя, ибо долго не захочет. Дразнить или голодом или приправами (1001, но не больше!). И в итоге, так или иначе, — раз тело всё равно сдохнет! — Да раньше: при первой болезни <фраза не окончена>
* * *
Снисхожу до, снисхожу, но не дома в ней, всегда недоумеваю: зачем? Уж поистине: в никуда. Как в стену.* * *
Где старец тот ОсипС девицею свет-наш-явл?н?
Звезда-моя-россыпь,
Которая — в Град Вифлеем?
* * *
Орфей и Офелия — вода. —* * *
(Стихи к Блоку: Как сонный, как пьяный, — Так плыли: голова и лира)* * *
Я знаю, что это — ложь.(Опять, вероломный, водишь!)
Есть улица, где живешь,
Земля, по которой ходишь.
* * *
Так, Господи, и мой обол — и т. д. весь конец стихов к Блоку.* * *
1918 г. — Разгул Развала1921 г. — Развал Разгула
* * *
О Морфее, посещающюем только царей и героев.* * *
Здесь будущее в легкой дреме,Там выбывшего — легкий прах…
Блаженная! что скажешь, кроме:
— Благословенна ты в женах!
* * *
(Стихи Вифлеем)* * *
Аля: — Доглядеть сон про Блока.* * *
За последние годы я ставлю встречи так, что меня заведомо нельзя любить, предпосылаю встрече — невозможность, — которой нет и есть только в моей предпосылке, которая есть моя предпосылка. — Не по воле, это делает всё во мне: голос, смех, манера: за меня.* * *
Меня любил бы Платон.* * *
(Стихи к сыну Блока, в Ремесле — Подруга)* * *
…Над своим сироткою,
Богородица моя,
Робкая и кроткая!
* * *
— И ты родишь Царевича ему…* * *
Другая нам — синейшая — Нева!* * *
Только через живую женщину с ребенком на руках я могу ощутить (полюбить) Богоматерь. Слишком мешают (охладили, отдалили) — картины.* * *
Ангелы не голубые, а огненные. Крылья — не легкость, а тяжесть (сила).И может быть я новое скажу
Об ангельской любови.
* * *
Экскурсии — экспедиции… Мне — Золотое Руно!* * *
Дорогая Н<адежда> А<лександровна> [73], я всё ждала, что Вы придете, во вторник говорила: в среду, в среду: в четверг… Но уж неделя прошла, как мы были у Вас с Алей. Вы никогда не придете.Молодой человек, имени которого я не знаю, передал мне Ваши слова, из которых я поняла, что я Вами внутренне принята. М. б. сейчас Вам в Вашей жизни ничего не нужно нового, новое всегда — чужое, тогда пусть так и останется.
Я очень робка.
(Предыдущий абзац в скобках, очевидно я решила предпосылку невозможности — отставить.)
Мне бы очень хотелось Вас видеть и именно, чтобы Вы ко мне пришли, я так часто эти дни глядела на дверь и думала: как это будет? и всё слушала шаги — как некое чудо, которого ждала и не дождалась.
Я бы Вам тогда дала новые стихи, захватите книжечку.
Но м. б. Вам сейчас в Вашей жизни ничего не нужно нового, новое всегда — чужое, тогда пусть так и останется.
Стихи я Вам тогда пришлю письмом.
МЦ.
— На случай, если бы Вам захотелось придти, прошу, напишите заранее несколько слов, чтобы я наверное была дома.
Адр<ес> мой: Борисоглебский пер.
д. 6, кв. 3
* * *
Запись С. (очень молодая, лет 18-ти, 19-ти — черновая, в к<отор>ой пишу — его):Есть люди и люди. Одних мучают вопросы: чт? есть Бог, что есть вселенная, что есть пол, что есть человек.
А другие говорят: — Я не знаю Бога, но я знаю молитву. Вселенная — мысль о ней мне чужда и неприятна, но звездное небо, огонь, сушу, ветер и воду, но осень, весну, зиму и лето, но утро, вечер, ночь и солнце — кто обвинит меня в том, что я не чувствую вселенной?
Я не знаю, что есть пол, но живу любовью. А на вопрос: что есть человек, они ответят — Я.
Которая из этих двух пород ближе к Богу?
* * *
Явно первая, а не вторая, а вторая — явно я (как первая — явно он. Таким и остался. Такой и осталась.)Философ — и поэт. 1932 г.
* * *
Еще две строки С., тоже обо мне:На руке ее кольца — много колец. Они будут, а ее уже не будет. Боже, как страшно!
* * *
Не забыть о Блоке: разгружал на Неве баржи, не говоря кто. — На скамейке — H. A. К<оган> — Как Вы думаете, я еще буду писать стихи?? На Воздвиженке: — Катька! — Долгая улыбка. — Может быть мне суждено умереть, чтобы ему воссиять. (О сыне.) Перламутровый крест с розами и икона. Макет Арлекина (Пьеро и Коломбина остались у Любовь Дмитриевны. Всё перечисленное — подарки сыну, видела глазами.) Вот откуда — Роза и Крест. Письма. Пушкинский росчерк. О сыне: — Если это для Вас важно — то и для меня важно. Всё зависит от Вас. — Если это будет сын, пожелаю ему одного: совести. — «Он был скуп на это» (автографы). Был на той войне добровольцем. На нынешней: — Освободите меня… Посмертная записка о Двенадцати. — Простите, что я не могу подать Вам руки (болела). Любящий сын: яичница и слезы (матери).* * *
Аля — о Н. А. К. — Тело как кисея, любовь — как стена.Снегурочка в последнюю минуту таяния.
* * *
Самозабвение: полнейшее самосознание при полнейшем забвении всего, что не ты: не то в тебе. — Другозабвение.* * *
Женщины говорят о любви и молчат о любовниках, мужчины — обратно. (Мужчины этого слова и в рот не берут, как — снижающего: их мужской престиж бездушия.)* * *
Похороненное на Кавказе монпансье.* * *
Из малиновой певчей прорезиЯрохлещущий ледодых.
* * *
Доколе поэты — дотоле престолы.* * *
Встреча с Н. А. К. — моей — из стихов к Блоку — Подругой.* * *
Без стука — головка, потом всё тело. Всё тело — дымок.— Здесь живет М. И. Ц.
(В дыму печки и махорки не разглядеть не только меня, но слона.)
До здорованья, до руки, так напрямик, что как бы пройдя сквозь стол, стоящий посреди комнаты и дороги, не останавливаемая ничем как взгляд:
— На этом портрете Александр Александрович не похож.
— На этом портрете Блок похож.
— Нет.
— Да.
Для пояснения: первое и единственное, что разглядела из двери: последнюю карточку Блока, в тетрадочный лист, просто приколотую кнопкой над обломком дивана, на котором сплю.
Впечатление тени, пригнанной Ревностью — лютейшей из всех: посмертной.
Здорованье: в руке — ничего.
* * *
Долго, сопротивляясь взлому, не говорю, что Блока — лично — не знала. Весь разговор из: (она) — Александр Александрович (я:) — Блок. Чувствую, что я неизмеримо богаче — и ближе. (Как много позже, в данном 1932 г. в разговоре с пушкинской внучкой: — до улыбки.)Наконец, через какой-то срок, щадя как всегда — недоступную мне слабость, слабость, которой, со всей своей силой, в жизни — затерта ибо такие с Блоком, а не я — через <пропуск одного слова> пять минут моего уединенного торжества — сдаюсь.
— Я ведь Блока, лично, не знала…
* * *
Ее рассказ о том, как Блок читал мои стихи.— После каждого выступления он получал, тут же на вечере, груды писем — женских, конечно. И я всегда их ему читала, сама вскрывала, и он не сопротивлялся. (Я ведь очень ревнивая! всех к нему ревновала!) Только смотрел с улыбкой. Так было и в этот вечер. — «Ну, с какого же начнем?» Он: Возьмем любое. И подает мне — как раз Ваше — в простом синем конверте. Вскрываю и начинаю читать, но у Вас ведь такой особенный почерк, сначала как будто легко, а потом… Да еще и стихи, я не ждала… И он очень серьезно, беря у меня из рук листы:
— Нет, это я должен читать сам.
Прочел молча — читал долго — и потом такая до-олгая улыбка.
Он ведь очень редко улыбался, за последнее время — никогда.
* * *
Два слова о H. A. К.Показывала мне его письма — чудесным сильным старинным почерком — времен деда (Тургенева) а м. б. еще и Пушкина, показывала мне подарки сыну — розу и крест, Арлекина, иконку, показывала мне сына: Сашу с его глазами, его веками, его лбом, его губами (единственными). — Похож? похож? — показывала мне себя с сыном — портрет — где художник, нечаянно и нарочно, несколько устаршив ребенка, дал совсем Блока, — я сейчас с ранней обедни: сороковой день:
— Помяни за раннею обедней
Мила друга, светлая жена —
с декабря 1921 г. по 29-ое р<усского> апреля 1922 г. (день отъезда) растравляла меня невозможной назад-мечтой: себя — матерью этого сына, обожествляемого мною до его рождения (Вера Зайцева [74]: — «H. A. К. ждет ребенка от Блока и страшно боится, захочет ли он ходить с ней с таким животом», — стихи к Блоку читала с ним в себе!) преклоняла меня перед этим ребенком как пастухов перед Вифлеемским — всё это было, я — любила и ее и сына, было Благовещенье и Рождество — я ведь непорочного зачатия не требую, всякое зачатие непорочно, ибо кровь рождения смывает всё — а Блок был ангел: я ведь крыльев не требую —
В 1922 г., в мае, в Берлине, за столиком Prager-Diele [75], я — Альконосту [76], — только что приехавшему:
— Как блоковский сын?
— У Блока не было сына.
— Как не было, когда… Ну, сын H. A. Коган?
— Кажется, здоров. Но он никогда не был сыном Блока. У Блока вообще не могло быть детей. Да и романа никакого с ней не было.
— Позвольте, а сходство?..
— Сходство, действительно, есть. Его видела (женское имя, каж<ется> поэтесса, секретарша какого-то петербургского Союза писателей или поэтов, — м. б., Гуревич) и говорит, что действительно — таинственно — похож.
— Но, милый, я этого ребенка видела: все блоковские черты. Сличите с детской фотографией! И письма видела…
— H. A. ведь — фантазерка, авантюристка, очень милая женщина, но мы все ее давно и отлично знаем и, уверяю Вас, никто, кроме Вас, этой легенде не верит. — Смеются. —
— Но письма, его рукой…
— H. A. могла подделать письма…
— И слово блоковское подделать: — Если это будет сын, я пожелаю ему одного — совести — ?!
— М. б. он и верил. Она могла его убедить. Я повторяю Вам, что у Блока не могло быть детей. Это теперь точно установлено медициной…
— После смерти?! — Голубчик, я не врач, и совершенно не понимаю, как такую вещь можно установить после смерти — да и при жизни. Не могло, не могло — и вдруг смогло. Я знаю одно: что этот сын есть и что это — его сын…
— Она ведь тогда жила с двумя…
— Хоть с тремя — раз сходство. Но, если даже на секунду допустить — для чего ей нужна была вся эта чудовищная комедия?! Ведь она целый мир могла убедить — кроме себя. И подумайте об этом чудовищном одиночестве: одна в мире она знает, что это не блоковский. Как же жить с такой тайной? А главное — зачем?
— Вы забываете, что у Блока было огромное наследство.
— Не понимаю. Иносказательное? Слава сына Блока??
— Вовсе не иносказательное, а самое достоверное литературное наследство, право издания на его книги. Ведь так — всё идет матери и жене, если же сын…
— А теперь довольно. Это — гадость. Вы м. б. издатель Блока? М. б. издателю Блока нужно, чтобы у него не было сына? И посмертная экспертиза не медицинская, а издательская…
Все (Геликон [77], Каплун [78], Эренбурги, другие) смеясь:
— М. И.! Да <одно слово стерто>! Чего же Вам так горячиться? Ну — блоковский, ну — не блоковский…
Я (слезы на глазах) — Это — посмертная низость!! Я видела письма, я видела родовой крест — розу и крест! — я видела как она этого ребенка любит…
Альконост: — Петр Семенович [79]его тоже очень любит…
Я, окончательно задохнувшись: — Я никогда у Вас не буду издаваться…
Альконост, с улыбкой: — Очень жаль.
* * *
Окончание:1927 г., осень, приезд Аси.
— А как блоковский Саша?
— Марина, никто кроме тебя уже больше не верит в его блоковство. А ты знаешь, что говорит о нас H. A.: — «Какие странные эти Цветаевы — очень милые, но — зачем им понадобилось распускать слух, что Саша — блоковский??»
П. С. в нем души не чает. Мальчик чудовищно избалован — и больной: пляска Св. Витта. В прошлом году его возили на Океан, жили — H. A. и он где-то здесь во Франции. Я его не так давно видела. Он очень похож на старшего сына П. С. от другой жены: Витю.