Цветаева Марина. Тетрадь первая

 
   Будьте слабым в личных проявлениях, в маленьких пристрастиях, но не переносите этого на большое, слабости не терпящее. Вспомните, что эпикурейцы из всех искусств жизни лучше всего умели: УМИРАТЬ. Эпикурейство обязывает.
 
   Будьте

* * *

   Это слово случайно осталось последним. Прервала жизнь. Это слово не случайно осталось последним.

* * *

   Я Вас бесконечно (по линии отвеса, ибо иначе Вы этого принять не можете, не вдоль времени а вглубь не-времени) — бесконечно, Вы мне дали так много: всю земную нежность, всю возможность нежности во мне, Вы мой человеческий дом на земле, сделайте так чтобы Ваша грудная клетка (дорогая!) меня вынесла, — нет! — чтобы мне было просторно в ней, РАСШИРЬТЕ ее — не ради меня: случайности, а ради того, что через меня в Вас рвется.

* * *

   Беру тебя за головочку (я стою, ты выше меня, тянусь) смотрю на <под строкой: в> тебя, потом, не отпуская рук, сама подставляю голову. И потом, чуть запрокинув: на.
 
   Возьми меня с собой спать, в самый сонный сон, я буду лежать очень тихо: только сердце (которое у меня — очень громкое!). Слушай, я непременно хочу проспать с тобой целую ночь — как хочешь! — иначе это будет жечь меня (тоска по тебе, спящем) до самой моей смерти. Ты ведь знаешь, что мне здесь важно.

* * *

   Поцелуй за меня мою вторую мечту.
 
   М.

* * *

   — Письмо восьмое —
 
   2-го нов<ого> июля 1922 г., ночь.
 
   <Поперек страницы, перед началом письма:> NB! Думаю, что между 30-т<ым> нов<ого> июня и 2-ым нов<ого> июля — либо письмо Б. П., либо письмо к Б. П., либо усиление дружбы с Белым. Слишком явный — солнцеворот (от корреспондента!). — Проверить. — (1932 г.)
 
   Милый друг!
 
   Как Вы похожи на Ваше письмо! (Читала его более внимательно, чем Вы — писали.) — Линия наименьшего сопротивления.
 
   Мне нравится Ваше письмо, перечитывала его за два дня — четыре раза (часы, конечно, знаете).
 
   Я бы одно только хотела знать: для меня ли Вы его писали, или для себя, или.
 
   Вы в письме плывете: не гребя, на спине. Как это у Вас еще хватило силы держать перо? (Не силы — действенности!)
 
   Некоторые места, которых сразу не поняла (почерка), так и остались темными. Косноязычия в письме нет, оно плавное: слово за словом. А Вы уже вообразили, что тонете в море?
 
   Вы любите слова, Вы к ним нежны и они Вам благодарны: льнут. Во мне, думаю, Вы любите главным образом слово, через слово и душу. Бывает, что через душу — слово. Я бы предпочитала единовременность и единоглавенство (хорошее слово? — выдумала — и по Вашему поводу! Подарите мне за него мундштук — только не белый. А свой вчера сходя с автомобиля — каталась с Белым — потеряла ^[103]. Непременно подарите! — Список растет.)
 
   Вчера я с иронической рыцарственностью Вас защищала, это меня услаждало, гладило по сердцу, хотя и знаю, что:
 
   …за добрые дела
   Лозэн, не любят!
   Кстати, кажется продаю Фортуну Гике ^[104].
 
   Есть нежные слова в Вашем письме, тоже гладящие по сердцу, по всему верху груди — ладонью. С таким письмом хорошо спать. — Спасибо.
 
   По Вас не скучаю — пока, но (знаю себя) через три дня бы заскучала. И потом — Вы дома, очень думать о Вас значило бы — и Вас заставлять думать, т. е. из дому — уводить (не самомнение, первая гадалка скажет!), а я против даже самого нежного насилия.
 
   А если сами думаете обо мне — Вам меня уводить не приходится.
 
   Хочу Ваших писем. Продолжайте. Письмо — испытание.
 
   «…нежность на исходе» (от растраты). Это чудесно и правильно. И, смотрите: от «на исходе» — неизбывность, чем больше даешь, тем больше остается, закон правильный даже в мире внешнем. (Я, напр., раздающая НАПРАВО и НАЛЕВО — в самом злободневном — партийном — смысле! — стихи из Ремесла (NB! ВАШЕГО) и отчаивающаяся когда-либо до конца избыть.) Я бы хотела прочесть Ваши стихи. — Дадите? — Прочту внимательно и скажу правду. (Оттого, верно, и н? дал! 1932 г.)

* * *

   Вы, конечно, из лени, не напишете мне ни строчки, Вы вроде Али, которую нужно соблазнять неграми или хватать за загривок: пиши! Днем — море, вечером — сон.
 
   Когда я уеду — и вот, не знаю, что дальше. Вижу себя, глядящую — согласно Вашему определению — вполоборота, через плечо, но не на Вас: на себя — эту.

* * *

   Моя нежность! Завтра или послезавтра спрошу Вас, что в точности Вы делали во втором часу ночи, нынче, в воскресенье.
 
   Помню Ваши утренние волосы: кудрявые, и дневные: проборные, и ночные: лохматые, — самые милые! И всю Вашу небрежную (не бережете!) нежность. Но слишком думать о Вас нельзя.

* * *

   Спокойной ночи. — Если Вам сейчас снится хороший сон — то, конечно, моей милостью.

* * *

   9-го нов<ого> июля 1922 г., ночь
 
   — Письмо девятое, последнее —
 
   Мой родной,
 
   Сегодня наши мысли врозь, Вы берете в сон — другую, я — целое небо.
 
   От стихов (напряжения) мне страшно захотелось спать, я ждала Ваших шагов, мне не хотелось, чтобы я когда-нибудь — в будущем — смогла сказать себе, что хоть раз пропустила Вас по своей вине, я взяла подушку и легла — головой в дверях балкона. Подымаю глаза: две створки двери — и всё небо. Шагов было много, я скоро перестала слушать, где-то играла музыка, я вдруг почувствовала свою низость (всех годов и последних дней!), я знаю, что я не такая, — это только потому, что я пытаюсь — жить.
 
   Жить — это кроить и неустанно кривить и неустанно гнуться и уступать — и ни одна вещь не стоит (да и не стоит! простите эту грустную, серьезную игру слов), всё на мягких ногах, как тот идол, а когда хочешь выправить (не жить — быть!) — весь хребет трещит, разрыв (не с человеком, — только души!).
 
   Мой родной, я совсем не знаю, доходит ли. Я еще полна этим пустым небом. Оно плыл?, я лежала неподвижно, я знала, что я, лежащая, пройду, а оно, плывущее, останется. (Небо плывет вечно и безостановочно: с тех пор как земля и раньше чем земля, а я — всё прохожу: вечно и безостановочно. Я — это все те которые так лежали и смотрели, лежат и смотрят, будут лежать и будут смотреть: видите — я тоже бессмертно!)
 
   И вспомнила утро: недоуменно, вне негодования. Это просто была не я. Разве я — могу кроить и рассчитывать. Нет, это жизнь за меня старается. Я могу — да — рваться (как ребенок: к тебе) — разрываться — но дальше!.. Все исхищрения, все лоскутья (урезки!) — как не завести рук за спину?
 
   Разве нужно — в таком осуществлении — такой ценой?
 
   Друг, должно быть небо — и для любви.
 
   Знайте, не раскаяние и не угрызение, ни от чего не отказываюсь, пока под веками и на пороге губ.
 
   Простите меня за мои сегодняшние слова и помыслы, я была не в уме.
 
   Друг, Вы сегодня не пришли, потому что писали письма, мне уже не больно от таких вещей — приучили — (Вы — и все, Вы ведь тоже «бессмертны»! — как та лежащая: глядящая я) — когда Вы когда-нибудь, на досуге, перечтете мои записные книжки — не только ради формулы и анекдота — когда Вы иначе, меня живую ища, перечтете — Вы заново увидите нашу встречу. Думаю, в жизни со мной поступали обычно, а я чувствовала необычно, поэтому никого не сужу. От Вас как от близкого я видала много боли, как от чужого — только доброту, никогда не чувствовала Вас ни тем, ни другим, боролась в себе за каждого — значит: против каждого.
 
   Это скоро кончится — чую — уйдет назад, под веки, за губы — Вы ничего не потеряете, стихи останутся. Жизнь прекрасно разрешит задачу, Вам не придется стоять распятием (да простит мне Бог и Ваше чувство меры — непомерность сравнения!).
 
   Родной! Вне милых бренностей: ревностей, нежностей, верностей, — вот так, под пустым небом: Вы мне дороги. Но мне с Вами просто нечем было дышать.
 
   Я знаю, что в большие часы жизни (когда Вам станет дышать нечем, как зверю задохнувшемуся в собственном меху) — минуя мужские дружбы, женские любови и семейные святыни — придете ко мне. По свою бессмертную душу.
 
   А теперь — спокойной ночи.
 
   Видите, небо рознит меня не с Вами, только <фраза не окончена>
 
   Целую Вашу черную головочку.
 
   М.

* * *

   Письмо десятое, невозвращенное

* * *

   Письмо одиннадцатое, полученное:
 
   Вы поймете, Марина, как мне трудно писать: я сознаю себя кругом виноватым. Виноват в отсутствии той «воспитанности» (внутренней и внешней), которую Вы так цените. Но постигает же людей чума, и меня постигла жестокая прострация, гнусное состояние окостенения, оглушения, онемения. Всё проходило мимо и никакие силы не могли бы заставить меня делать то, что делать было необходимо. Сейчас всё это — позади, и я чувствую какую-то особенную послеболезненную бодрость. Мне очень тяжело, что мое молчание могло Вас навести на ложные предположения. Я долго и тяжко спал. Спящие не ходят на почту. (Я, 1932 г. — Но едят.) Прошу этому верить.
 
   <Вдоль правого поля:> NB! Ненавижу слово: бодрый. Фокс-террьер — бодрый. А в общем — всё письмо — послеобеденная добрость.

* * *

   Я возвращаю Вам письма дабы у Вас была полная уверенность в том, что они — не у меня. Я оставил только одно — последнее, переданное Вами в день отъезда. Оно мне дорого, как завершение какого-то пути, как последнее слово удаляющегося голоса. Впрочем, если Вам не по себе от этого листочка в моих руках — верну его тотчас.

* * *

   Я шлю Вам (заказным)
 
   1) 2 конверта с документами
 
   2) тетрадь 21 г.
 
   3) Стихи 17 г.
 
   4) «–––» 18 г.
 
   5) Две записных книжки
 
   6) Книги Ахматовой
 
   7) Юношеские стихи
 
   Лиловую книжечку, куда Вы записывали мне стихи, я оставил. Не в виде документа или памятки, а просто как кусок жизни переплетенный в кожу. (Я, 1932: какой в этой фразе (и образе) — жир!) Если это не по праву (не «законно») — напишите, пришлю.
 
   <Вдоль верхнего, левого и нижнего полей:> Противная ассоциация с порнографическим <пропуск одного слова> переплетенным в женскую кожу (с груди). И еще: этот «кусок жизни» — просто сердце: живое мясо души. Не сомневаюсь, что наряду с остальным, моему корреспонденту сильно нравилась сама видимость книжки: темно-синий сафьян, в каковом, кстати, для себя никогда не пишу. Так, в последний раз оправдалась моя о нем «ощупь», так в первый раз его ощупь — на мне — удовлетворилась.

* * *

   Корректуру «Ремесла» (в сверстанном виде) высылаю той же почтой. Ради Бога — не задерживайте и верните Durch Eilboten ^[105]и заказным. Книга появится в конце ноября и будет хорошо отпечатана, не беспокойтесь.

* * *

   Если напишете — отвечу без промедления. Я проснулся. У меня отшибло память на личную жизнь. Помню человеческое и общее. И Вас помню на балконе, лицом вверх и глазами в ночное черное небо, равно безжалостное для всех.

* * *

   Белый шлет Вам привет и просит стихи в «Эпопею». Сообщите, какие печатать. Как Ваша литературная работа? Гейне переводите? Из записных книжек не хотите чего-нибудь смастерить?
 
   Я посылаю Вам на этой неделе 20.000 германских марок. Вы живете в стране со зверской валютой, и, представляю себе, как это мало. А Гика?
 
   Есть у Вас новые стихи? Пришлите, пожалуйста, по старой памяти.
 
   Желаю Вам добра
 
   Ваш
 
   Берлин, 29.10.22.
 
   (для ясности 29-го октября 1922 г.)

* * *

   Все люди берегли мои стихи, никто — мою душу. (1932 г.)

ЧЕХИЯ
ЗАПИСИ ИЗ ПЕРВОЙ ЧЕШСКОЙ ЧЕРНОВОЙ

   (зеленая с черным: зебра)
 
   Слева, в виде эпиграфа:
 
   «От сего, что поэт есть творитель, не наследует, что он лживец: ложь есть слово против разума и совести, но поэтическое вымышление бывает по разуму так, как вещь МОГЛА и ДОЛЖЕНСТВОВАЛА быть».
 
   Тредьяковский ^[106]

* * *

   — Начинаю эту тетрадь в Чехии, в горах у лесника — без адреса — (6-го нового августа 1922 г.

* * *

   Первый стих: Сивилла
 
   (Сивилла: выжжена, сивилла: ствол)

* * *

   Невошедшие строки (варианты)
 
   …Битв… ибо веком сглазив
   Вечным — навек взошел
   В тело (столбняк и кладезь) —
   Фебовой флейты ствол.
 
   <Справа от четверостишия, поперек страницы:> NB! сглазив — как наказав: наказав вечным веком, бессмертием.

* * *

   Битв… ибо зраком сглазив
   Вещим —

* * *

   Голос и кость
   (Сивилла)

* * *

   Проточные жилы (рек)

* * *

   Разрозненные голоса
   Арфы Давидовой

* * *

   — — по дорогам
   Яблони сторожевые

* * *

   Ибо на тебе, шиповник.
   Капли сердца моего

* * *

   Так,
   Кануть безвестно!
   Элизиум! Братство лесов!
   Рай мой древесный!
 
   Заживо ризы раздарив
   […]
   Посмертное струенье ив
   Принять при жизни.

* * *

   Так, в судорогу ваших дел —
   Всей благостью потусторонней

* * *

   Золото моих волос
   Тихо переходит в седость
   Не жалейте: всё сбылось
   Всё в груди      — спелось.
 
   Спелось — как вся даль слилась
   В стонущей трубе окрайны.
   Господи! Душа сбылась, —
   Умысел твой самый тайный.

* * *

   Не твердите мне, что — рус
   Волос мой
   Ранней седостью горжусь:
   […]
 
   Несгорающую соль
   Дум моих — ужели пепел
   Фениксов отдам за смоль
   Временных великолепий.

* * *

   Да и ты посеребрел,
   Спутник мой! К гром?м и дымам
   К молодым сединам дел —
   Дум моих причти седины.
 
   Горделивый златоцвет,
   Роскошью своей не чванствуй!
   Молодым сединам бед
   Лавр пристал — и дуб гражданский.

* * *

   (Не окончено и в Ремесло не вошло — а могло бы.
 
   Около 20-го сентября 1922 г.
 
   Горние Мокропсы, близь Праги.)

* * *

   Но до Господа дойдут
   Рёвы | труб.
   Зовы |

* * *

                зов
   Утробы зав?дской
   Сброд      и картузов
   Сиротство, сиротство!
 
   На вытяжку — корпуса
   Рабочий поникший
   С ребенком, что родился
   Сегодня  | — для них же
   Намедни |
 
   <Справа от наброска, поперек страницы:> Отголоски пражской Свободарни ^[107].

* * *

   Все жалобы к Богу несет труба.

* * *

   …Где начало правды, где схлынул жир
   Дорогих квартир
   Где                и столько дыр —
   В смерть — и выход в мир.

* * *

   Бедному на том свете дадут шубу, богатому — душу.

* * *

   На корысти — коросте —
   Так блаженно и просто: другая жизнь.

* * *

   Где из свалочной ямы
   Первым сядешь за стол.

* * *

   Юных ангелов седость,
   Седость ранних монархов

* * *

   Оттого что так рано мой волос сед —
   Обещаю и знаю, что смерти нет.

* * *

   Где кажется дадут: поэтам — хлеб,
   Богатым — душу.

* * *

   Как казачьи набеги
   Лихорадки крапивной
   (Любовь)

* * *

   И улыбаясь молодости бурной
   Я голову свою несу как урну.

* * *

   Опомнись же! Вторая четверть века!
   Что делаешь?
               — Да уж который год
   Бесчувствую и провожаю реку
   Души своей и радуюсь: растет.

* * *

   На требованья жилистого века
   И женскую      : тридцатый год!
   Бесчувствую и провожаю реку
   Души своей, и радуюсь: растет!

* * *

   На требованья жилистого века
   Что делаю? Да уж который год
       действую |
   Бесчувствую | и провожаю реку
   Души своей, и радуюсь: растет!

* * *

   (28-го сент<ября> 1922 г.)

* * *

   Если камень летит — в меня он.

* * *

   С крыши камень упал — в меня он.

* * *

   Или тот, лавролобый,
   В чащах Дафну узрев?..

* * *

   Радуги переброс.

* * *

   Лбов — тихая обуреваемость.

* * *

   В упокоенный плеск
   Струений тростниковых.

* * *

   Лысеющие леса

* * *

   NB! Мельницу с одним окном, ручей, горбатый мостик.

* * *

   Проводы реки.

* * *

   Ива, древо скорбящих.

* * *

   Разрозненные голоса
   Арфы Давидовой.

* * *

   Посмертный скарб.

* * *

   25-го русск<ого> сентября 1922 г., день С<ережи>ных имянин, полковой праздник марковцев ^[108]и канун моего тридцатилетия.
 
   (Подпись под стихом «Так, заживо раздав…».)

* * *

   Не цветом, а светом
   Загадка решается: клен

* * *

   Такая ж заплата
   Как        слово: любовь.
   Ложь: пурпур и злато,
   Ложь: киноварь, бронза и кровь
 
               Спетом
   […]
   Не цветом, а светом
   Загадка решается: лес
 
   Осенний…

* * *

   Аминь и Осанна!
   Иного не вспомнят уста

* * *

   Пресветлая осень,
   Какое подобье избрать?

* * *

   (Хождение возле: «Не краской, не кистью».)

* * *

   27-го р<усского> сент<ября> — 10-го нов<ого> Окт<ября> 1922 г.

* * *

   Даль, в верстовых столбах пошедшая ввысь.

* * *

   Все поезда — в Бессмертье, по дороге — Россия.

* * *

   Все поезда — в Бессмертье, полустанок — Россия.

* * *

   Лестницей ребер, рук —
   Тел воскресающих…

* * *

   Дух, справившийся с прахом

* * *

   Шелесты фольги
   (NB! шелест засохшей листвы на дубах — точный шелест фольги.)

* * *

   То благовествую, что сама
   Нынче лишь узнала:
   В строгой постепенности псалма,
   Зрительною ск?лой…

* * *

   То живописую что сама
   Нынче лишь узрела

* * *

                    клочья…
   Просыпаются — кто в чем успел
   Лечь на сон бессрочный

* * *

   Старческих, не знающих сего,
   Отроческих — птицы…

* * *

   Вихрь седобородый…

* * *

   Вяз седобородый…

* * *

   Смертная жизнь:
          м |
   Слабых | — сеть
   Дерева жизнь:
   Славу петь!

* * *

   Я знаю:
   Такая же будет сквозная —
   Та роща…

* * *

   Хочешь? Помоги
   Вспомнить! На иконках —
   Шелесты фольги,
   Проволочек тонких…

* * *

   Сухие дубы — как елки с украшениями — когда нечаянно качнешь.

* * *

   В этой стране —
   Песни в цене!

* * *

            — так опаду
       … — и так восстану!
   NB! Непременно старого Давида!

* * *

   …День когда тьма от света
 
   Отделена была. Столь наг и чист
   Свет, что три ночи сряду
   Стихи забрасываю: каждый лист —
   Целою Мессиадой!

* * *

   Тетрадь откладываю: каждый лист —
   Целою Мессиадой!

* * *

   В сиром воздухе загробном —
   Перелетный рейс…
   Сирой проволоки вздроги,
   Повороты рельс…
 
   Точно жизнь мою угнали
   По стальной | версте —
         двойной |
   В сером мороке — две дали…
   (Поклонись Москве!)

* * *

   Точно жизнь мою убили.
   Из последних жил
   В сиром мороке в две жилы
   Истекает жизнь.

* * *

   Две продольности и встречный
   Гром: железа речь.
   Разве некой поперечной
   Посередке лечь?

* * *

   Разве некой поперечной
   Не победа — лечь?

* * *

   Под колесами не слышно
   Рельс, не видно рельс.

* * *

   Разве поезд — только поезд
   И его ли ждешь?

* * *

   28-го Октября по новому (Октябрь всегда пишу с большой буквы, из-за того — московского) вечером, в 11 ч. 20 мин. — на щеке — паук. (Espoir ^[109].)

* * *

   Не н?до вам мо?й люб?ви!
   Обманываю вас —
   Пан?ве!

* * *

   В Сочельник кончила М?лодца. За два месяца — ни стиха.

* * *

   Зов —
   Прародины.

* * *

   Можжевельник монашествующий.

* * *

   Что любовную любовь
   Отбываю, как повинность.

* * *

   Растворяю окно: гора или облако?
 
   (Не стих, запись)

* * *

   Хочу написать Окно (за кисеей).
 
   Запись одной весны (книга). Устрашает необходимость фабулы. Люблю не людей, но души, не события, а судьбы <под строкой: а со-бытиё — СО ВСЕМ>. Я не умею выдумывать, брезгую вымыслом. Так прекрасно всё спелось без меня.

* * *

   Не люблю из черной работы — только мытье полов: чувствую действительное унижение: долу перед прахом (который отрясают с ног). И унижение не только <пропуск одного-двух слов>, просто: мне на четвереньках — низко. Пол хорош для лежания: вытянувшись как мертвец.
 
   Проще: не люблю из черной работы — только мытье полов: слишком помойно.

* * *

   Я не изгоню из этой книги людей, они в нее сами не войдут (как в мою жизнь).

* * *

   Весна: звенящее, сквозное, не оперенное.

* * *

   Котел. — Платформа. — Въезд. — Колодец. — Лысая гора (можжевельник). Дубовая рощица.

* * *

   «Что с ним сделала жизнь». Жизнь, — но ведь это вёсны и лета и осени и зимы, и разливы рек, т. е. опять вёсны — и лета — что они с нами — нам — делали, кроме доброго?
 
   «Что со мной сделала жизнь» — стихи.

* * *

   Люби другое, и страдать будешь от другого — и страдать будешь по-другому: по-своему: родному <сверху: высокому>.

* * *

   — Просквозило всю голову!
 
   (на горе)

* * *

   Встречи с П<астерна>ком, на платформе, ожидая поезда в Прагу.

* * *

   Моя душа теряет голову.

* * *

   Памятью и рассудком помню, что есть другая жизнь — горячая, где жарко. Сердцем — нет: оно всецело на службе моих горных подъемов (т. е. ног, и легких, и лба).

* * *

   Весну этого года я увидела черной, в темноте, скорей услышала, чем увидела — в шуме разлившегося ключа, поздно вечером, когда уже ничего не видно.

* * *

   Это книга отрешения: платье всё время падало, я его вяло удерживала — и вдруг задумалась, загляделась, а оно — <пропуск одного слова> — скользнуло и вот — кружком как пес у моих ног: жизнь.

* * *

   Быть действующим лицом — да, если бы не с людьми! В лесу, например, — действующим лицом.
 
   Мне плохо с людьми, потому что они мне мешают слушать: мою душу — или просто тишину.
 
   Такой шум от них! Без звука. Пустой шум.

* * *

   Знаю, что весна со мной сотворит — что не знаю (то, чего еще не знаю).

* * *

   Запись моих близоруких глаз.

* * *

   Я знаю, что за облаком — боги. Два слова во мне неразрывны: боги и игры. А наших земных игр не люблю: ни взрослых, ни детских.

* * *

   Почему такая свобода во время сумерок? Уверенный голос, шаг, жест. А я знаю: лицо скрыто! Свобода маски. Мне в жизни нужно, чтобы меня не видели, тогда всё будет как <пропуск одного слова>. Исчезнуть, чтобы быть. (Не смерть ли?)

* * *

   Я не больной. Больной неустанно меняет положение, потому что дело не в кровати, а в нем. Я металась, пока не напала на одиночество (единственный бок одиночества). Следовательно, дело было в кровати, а не во мне.

* * *

   6-летний мальчик, сын режиссера, целует ручку. Ах, если бы не режиссера сын, а сапожника! — Сам —
 
   (NB! Странно: переписываю эту запись — речь о Лелике Т<ур>жанском ^[110]— как раз в день его шестнадцатилетия: 25-го июля 1932 г. Он более чем когда-либо «целует ручку». В мифологию больше не играет, но танцует на балах.)

* * *

   Моя душа слишком ревнива: она бы не вынесла меня красавицей.

* * *

   Черный. Белый. Темный и светлый мне нужнее: больше дает. Думаю — п. ч. черный существует еще и как разряд: густоты, степени жара и пр. (Черный: жаркий: густой: резкий — ), т. е. как ряд определенных присутствий, мне ненужных, лишних, м. б. враждебных.
 
   Черный: ряд (свойств и вещей), темный — всё.

* * *

   Так, вопрос цвета решать светом, степенью света. Это я почувствовала осенью.

* * *

   — Шум надувающихся и проносящихся ручьев. — Этого слова я искала вчера, проходя темным вечером по деревне. Черный остов церкви, запах березового лыка (размоченных ливнями плетней) под ногами вязь, грязь, — и справа и слева, вдогон и в обгон — шум надувающихся, торопящихся, проносящихся ручьев.

* * *

   Думаю, что из всего что на свете видела и не видела я больше всего люблю Сицилию потому, что воздух в ней — из сна. Странно: Сицилию я помню тускло-радужной, <пропуск двух-трех слов>. Знаю (памятью), что в ней всё криком кричит, вижу (когда захочу) бок скалы ощеренный кактусами, беспощадное небо, того гиганта без имени под которым снималась: крайность природы, природу в непрерывном состоянии фабулы, сплошной исключительный случай, а скажут при мне Сицилия — душевное состояние, тусклота, чайный налет, сонный налет, сон.
 
   Запомнила, очевидно, ее случайный день и час, совпавший с моим вечным.
 
   Помню дорогу, мощеную пластами как реку — пластами — постепенную, встречного осла с кистями и позвонцами, сопутствующие холмы с одним единственным деревцем, кислую марсалу и кислый хлеб. И монастырю, в который мы шли (развалинам) и дороге, которой мы шли и дню, в который мы шли — всему этому, очевидно, было имя, (иначе бы не было: который). А вот — память взяла и забыла, переместила бренную (данную) дорогу, день, час в совершенный: сновиденный мир.

* * *

   Сицилию я помню Флоренцией, в которой никогда не была.

* * *

   А м. б. только всего — ранняя сицилийская весна.

* * *

   У меня летом была отчаянная мысль: я так люблю эту березу, но я буду замерзать под ней зимой — она <фраза не окончена>
 
   И то же с моим колодцем, под горкой, пастернаковским, из которого в ведре несу — ведрами ношу! — луну: упаду — только повышу уровень…
 
   Значит: обман: это мое сознание: как оно меня любит! Значит: себя — тешу.
 
   А потом поняла: они тоже беззащитны, они тоже ничего не могут, нам вместе холодно, страшно и т. д., не они, а я — должна их защищать. — Стихи. —

* * *

   Непроспавшееся небо, точно протирающее глаза верхом руки.

* * *

   (Начало февральских стихов к Б. П.)

* * *

   Узнать у А<льтшулле>ра ^[111]наибольший диапазон человеческого голоса. Хорошо бы у кого-нибудь — нечеловеческого.

* * *

   Так нового века Патрокл и Ахилл
   Мы свято друг другу явили