Страница:
потом Клаус и последним Костик, верный друг лохматых. Клаус любит Костика,
но тот надоедает ему своими нежностями. Зато Макс обожает покровительствовать,
кладет лапы на шею Косте, облизывает всего, а тот и рад, спит, прижавшись
к Максову лохматому боку. Макс помнит свои неудачи, бегство в девятый,
и рад, что кто-то слабей его. В сущности оба еще подростки, а Клаус взрослый,
староватый кот, не любит слабых, и с кошками у него все ясно, и дел по
утрам хватает.
Макса я увидел у помойного
ящика. Как ни корми, их тянет сюда. Опасно, иногда подсыпают всякую дрянь,
но с дурными привычками трудно справиться, особенно, если вкусно. Все-таки
он решил пойти за мной, и что?.. стоило ли ради останков монашески пресного
минтая, потонувших в густой каше?.. И все равно, встрепенулись все, кто
сидел и лежал, кто мылся или дремал - новому обязательно добавят, вдруг
удастся поживиться... Но у Макса не отнимешь.
Он пожевал немного и быстренько
смылся обратно к мусору, оттуда в окно несет зловонием вперемешку со сногсшибательным
ароматом копченой рыбы. А Костик остался, спит на теплой хрустящей бумажке,
свернулся и всхрапывает.
Шум мотора, мусорка едет.
Выглядываю - Макс удирает от толстой тетки в девятый дом. Клаус тоже удрал,
но наверх, домой... волоча живот по доскам, пролезает через узкую дыру
на балкон, смотрит на меня желтым глазом... Беззвучно мяукает, прыгает
на колени, и замирает.
Листья, грязные кружева...
Макс за ночь проголодался. Появляется Люська, и они бок о бок бегут впереди
меня. Что значит неопытность - заворачивают за угол и не останавливаются!..
Вот Хрюша - замарашка, деловит и озабочен. В подвале Клаус на деревяшке,
отполированной густою шерстью. Как хорошо мы вчера дружили!.. Годами тянется
его борьба за место на коленях. Вокруг меня все время крутятся недостойные
личности, так он считает. Я вечно виноват перед ним... и не могу исправиться.
Стив дремлет на соседском
коврике. Я осматриваю его место - много волос, но никаких серьезных улик...
Все доедают кашу, когда в окно вскакивает Костик и сходу бросается на тарелку,
хотя бока у него раздуты. Тот, кто в детстве голодал, поймет его. Сегодня
праздник для всех - кусочки куриного фарша! Как только завидели пакетик,
поднялся отчаянный вой. Больше всех старается Константин, за ним Люська.
Клаус немного в стороне, он ненавидит суету, и выжидает. Развожу фарш горячей
водой, чтобы получился жиденький супчик, и наливаю в огромную плоскую тарелку.
К ней тут же припадает шесть рыл, незаметно оттесняют друг друга, вроде
бы случайно, прямых столкновений никто не хочет: пока докажешь свою правоту,
тарелка будет вылизана до блеска. Хрюша до еды отчаянно размахивал лапами,
а у тарелки он последний, его оттесняют даже кошки. Я предвижу это, у меня
наготове еще немного, наливаю ему в отдельную мисочку. Клаус, урвавши из
общей миски, ждет, пока отойдет Хрюша. Малыш не умеет вылизывать углы так
тщательно и методично, как старый кот. Клаусу достанется немало, ведь в
осадке самые крупные кусочки фарша. Пусть побольше, да лучше - девиз старика.
Он не очень-то стар, десять лет, но старше его только Алиса. Смотрю, ее
оттеснили, она безропотно наблюдает за остальными, отдыхает. Вытряхиваю
ей самые остатки...
Вот теперь утро кончилось.
Мы собрались, поклевали чуть-чуть и разойдемся по своим делам. Им спокойней,
они принадлежат к большому сильному племени, во главе которого я - не дам
пропасть.
Пока зима нетороплива и
мягка. В доме тихо, жильцы покинули скамейку, что у подъезда - зябко стало,
и волны злобы гаснут быстрей, чем летом. Не так видно зверей, как в теплые
дни, а в подвалы мало кто заходит, там страшно, грязно и темно, так люди
говорят... Я думаю о друзьях. Как можно таким маленьким и слабым жить среди
огромных, громких и злобных?
Поели, и тихо. Востроглазый
Костик в кухне на столе; на серой бумажке его не видно, он знает это и
горд собой. На полке развалилась Люська. Я положил туда тряпочку, она полюбила
это место: видно, кто приходит, уходит, и в стороне от суеты. Она ложится
на спину и мурлычет, поглядывая на меня, ее коготки остры, но руку держат
осторожно. Деликатны беспризорные существа... А на полу сидит ее полуслепая
мать, ей досталось мало еды, но она рада покою, и тому, что рядом красивая
кошка, ее дочь. Люська готовится встречать женихов, а Алиса устала от этой
дребедени, всю жизнь донимали коты да коты...
Снега нет и нет, а на камнях
тонкая блестящая пленка по утрам. Навстречу мне Макс, зуб торчит уныло.
Погладил его, он слабо вякнул в ответ и побежал за мной. А это Стив, тоже
бежит ко мне, исчез, что ли, могущественный покровитель?.. Покормил их,
сел, Стив взгромоздился ко мне на грудь и заурчал, закатывая глаза. Иногда
вспоминает старую дружбу. Огромная лобастая у него башка, больше, чем у
всех других моих знакомых. Самый большой, тяжелый и сильный кот, и самый
неприступный, самостоятельный. Недавно стал забывать свои обиды, придет,
положит голову на колени, что-то бормочет, позволяет себя гладить... На
правой щеке снова открылся свищ. Рассказывать про его болячки скучно. До
главной операции он был беспокойным, дерзким, драчливым, а стал злым, бесстрашным
- и равнодушным. Он не участвует в нашей жизни, когда является, лежит в
коридоре поперек дороги и никого не боится... Мы долго разговаривали с
ним, и даже Хрюша не возмущался, сидел рядом на подоконнике и делал вид,
что ему совершенно все равно.
Клаус шел ко мне с явным
намерением поговорить, увидев Стива, остановился. Между ними ни дружбы
ни вражды, избегают встречаться на узких дорожках. На балконе подал голос
Хрюша. Он стоит, маленький, курносый, обрубок хвостика торчком - и воет,
тоскливо и долго. Он поел, здоров, я люблю его, но этого мало. Кот должен
жить своею жизнью, Хрюша хочет этого и боится, потому и кричит. Ему трудно
быть храбрым, выдерживать взгляды больших и сильных котов. Вечный подросток,
он должен - и страшно!
Внизу загремела мусорка,
все встрепенулись, и Хрюша отвлекся от философии в сторону злобы дня. Утро
кончилось.
Бывалые коты отмечаются
с особой залихватской небрежностью, с наигранной скукой на косматых мордах,
как Клаус, например. Несколько капель, чтобы только оставить след. Здесь
был... а дальше все известно. Как всякий мастер, кот экономен в средствах.
Никакой показухи! А новичок - это угроза, его старательность и отсутствие
меры ужасают... Макс стоит в углу, на роже горделивое выражение и особая
задумчивость, присущая детям, испытывающим подгузник. Зуб торчит, и язык
высунул от усердия. Я кричу ему, что хватит, но не тут-то было - он поливает
занавеску, используя весь запас! И победно уходит. Хрюша поет песнь отчаяния
и надежды, брякается о форточку плотно сбитым тельцем, и вниз; он должен
участвовать лично и не доверяет письменным сообщениям. Я говорил уже, он
по натуре художник, а не писатель... На пороге Клаус, он долго нюхает Максову
расписку, брезгливо морщится - и небрежным штрихом перечеркивает старания
молодого карьериста. Подходит ко мне и не верит глазам - я один! Он долго
думает, проверяет обстановку - никого!.. Тогда прыгает. Я глажу его спутанную
гриву, трогаю сморщенное левое ухо, крошечное, жесткое... Он не возражает,
и принимается оглушительно громко петь, с легким взвизгиванием, что странно
слышать от огромного лохматого существа со свирепой изрытой шрамами мордой,
она распухла и расплылась, но разрез глаз все тот же - косой, с приподнятыми
к ушам углами. И я вспоминаю, как в детстве звал его - китайчонок...
Но тут пришлепала Люська
и все испортила! Клаус ее первый любовник. Он понюхал ей нос, вздохнул
и отвернулся, а она долго тыкалась в его шерсть в разных местах, и наконец,
пристроилась к боку, греясь его теплом, и моим. Все происходит у меня на
коленях, а машинка рядом, я перегнулся к ней, мне неудобно, но приятно,
что после любви иногда остается дружба.
Маленькая рыжеватая собачка
крутится вокруг меня, заглядывает в сумку. Я ее знаю - из той своры, что
доконала Шурика. Я бы дал ей молока, но не хватит на мою компанию. Она
понимает, и направляется туда, где за седой травой овраг. Если бы там построить
домик... Холод доконал бы! Я и в доме-то еле выживаю, почти не топят. Котам
хорошо на теплых подвальных трубах, а мне не залезть на трубу; среди котов
я неудачник по части нахождения теплых мест. Но в сильные морозы и особенно
ветры подвал спасает только самых мохнатых, тогда дома им теплей... Макс
выходит из травы, никакого внимания собаке. Он знает, одна такая шавка
не справится с ним. Шурик не успел узнать даже того, что понял недотепа
Макс, проживший втрое дольше. Макс видит банку с молоком, облизывается...
Люська прыгает сверху, Хрюша выглядывает из подвала - недоросток, малолетка
с глазами наемного убийцы. Но я вижу в них отчаяние, страх, подозрительность,
тщеславие, неуверенность, которые он скрывает под бандитской маской...
У порога невозмутимый Стив, дома старушка Алиса и Костик. Удача, без усилий
я собрал всех, кого хотел. Нет только Клауса, и Серого давно не вижу. Хотя
он не совсем наш... В подвале сумерки, свет просачивается через окошко
под потолком. На полированном чурбачке тяжелая лохматая туша Клауса. Глажу
его, он урчит, идет за мной, и даже трусцой пробежался, так и кажется,
дергается шар живота над ремнем, явственное ощущение подтягивания штанов...
Молоко все пьют с жадностью,
на помойке его не бывает. Зато там встречаются деликатесы. Друзья чавкают,
а я сижу среди прошлогодних картин... Как они здесь бесились, Люська и
Шурик, залезали по занавескам до потолка! Теперь она взрослая дама, а Шурик
давно в земле.. Вчера Алиса играла со мной - ловила пальцы, покусывала
их, чуть задевая кожу. Значит, скоро котята... Уже несколько лет их трое
- серый, рыжий и черный. Про серых я знаю все, отец бродит вокруг нас и
сам требует усыновления. Про черного догадываюсь - виновник Клаус... А
рыжий?.. Есть в девятом рыжий мужичок, я думаю, он отец Шурика.
На кухне хриплый рев,
непонятно, как может так орать малютка котик! Хрюша гоняет Алису, женоненавистник
поневоле. Алиса замешкалась, теперь ей только под кровать, он за ней -
"А, не дала!.." Ноют старые обиды... Через минуту он отходит, прыгает на
колени, подставляет мне шею и уши - отчаянно чешутся, а не достать. Возвращается
Алиса, прыгает ко мне, бесстрашно обнюхивает обидчика, у того еще дергается
хвостик, но он решил не связываться с кошками. Больше никогда! Молодец,
Хрюша, новый холостяк.
Большой, рыжий с туповатой
мордой Полкаша забежал в подвал. Я за ним, и говорю в темноту - "уходи..."
Молчание, где-то ручейком вода, буравит вязкую разбухающую землю... В темноте,
один, не решится напасть на кота... Выхожу на кружевной, дырчатый от редкого
дождя снег. Он выбегает с другой стороны дома, пробежал подвал насквозь.
Иду вокруг дома и натыкаюсь на остромордую сучку. Запустил в нее снежком,
она, прижав уши, прочь... С неба падает что-то мелкое, беловатое и холодное,
и тут же обращается в воду. Но все равно я рад - не холодно и не скользко,
и котам пока неплохо живется. И двери в подвале пока что целы. Воскресенье,
пятнадцатое декабря, вода сверху и снизу, жизнь копошится около нуля.
Я уже говорил, расхотел
быть человеком, и с тех пор присматриваюсь к жизни, к ее разным формам.
Не хочу умирать, мечтаю стать другим. Какое мне дело, возможно - невозможно!..
Иногда мне хочется быть деревом, жить долго, замирать на время, потом снова
оживать... Или другим осязающим мир существом... Пока нет картин, я не
верю зрению, осязание кажется мне прочней и долговечней. Осязаемый мир
устроен основательней. Глаз обманывается недолгими красотами, от них только
тоска, боль, потому что нет слияния с жизнью, а только отдаление и разобщение
- ведь глаз это окно, мы по одну сторону, все остальное по другую. Когда
трогаешь пальцами, такого отдаления нет. Самое незыблемое и родное - прикосновение.
Недаром преступниками становятся дети, которых мать не прижимала к груди...
Но когда появляются пятна, я вспоминаю про глаз, единственное окно, которым
обладаю, и из своей оболочки смотрю, смотрю, и не могу насмотреться. Там
за окном почти все чужое, но удивительно задевающие случаются картинки...
Несколько котов и кошек
- круг моей жизни. Здесь мы с ними переживаем зиму, кормимся, греем друг
друга, иногда пишем картины. Только тут я вижу свет и цвет, когда они исчезают
вокруг нас. Во мне созревает нарыв, он требует оттока. Говорят, это называется
творчеством. Мне кажется, это болезнь на почве недостатка тепла и света.
Появился Макс, лохматый,
глупый и оживленный. Стоит под балконом, смотрит наверх... Ну, давай! Я
вижу, как он напряженно вглядывается в меня, он пытается! Я не могу смотреть
на это без боли, калека-человек вызывает жалость, но гораздо страшней,
если калека - кот. Жизнь людей многообразней, легче найти замену тому,
что теряешь, а кот... он должен быть здоров, иначе не выживет. Что он без
меня будет делать, Макс, если не способен сообразить, как запрыгнуть на
второй этаж?.. Нет, не может, надо идти за ним... Я вспомнил, как Люська
ползла ко мне по кирпичной стенке. Малыш Костик наблюдал за ней и сделал
гениальный вывод - зачем стенка, если рядом деревце?.. Вот и сам Костик,
повзрослевший, тучноватый, карабкается по своему дереву ко мне. А Хрюши
нет.
Темно, бесконечный снег
машет и машет крупными липкими хлопьями... Я иду, мне скользко, жарко,
слезы из глаз, особенно из левого, как у Хрюши, это надоедает. Вспомнил
и пожалел толстяка Клауса - каково ему пробираться по такому месиву?..
Я похож на них всех вместе - толстый, неуклюжий, как Клаус, ноги как у
Стива, глаза как у Хрюши, а хвоста и вовсе нет...
Пришел - и никого. Двери
подвала распахнуты, на мои крики выбегают собаки, та же троица. Большой
рыжий задержался, между нами нет вражды, им еще хуже, чем котам. Все трое
обосновались в комнате, где с таким удовольствием полеживал Клаус. Сегодня
котов нет и в помине, гуляет ветер... Надо искать своих. Оказалось, что
дома четверо, нет Хрюши и Люськи. Опять Хрюша! Долго звал, искал в подвальной
темноте, заглядывал во все щели... Наконец, он появляется, изжеванный весь,
вымазанный в белом... Сидел под потолком. Взял его на руки - цел, но дрожит.
Попили с ним молочка, и я вышел за Люськой. Битый час бродил по сугробам,
наконец, слышу ее голосок. Высоко на дереве наша Люся. Пришлось ободрять
и упрашивать, прежде чем решилась вернуться к нам. Добралась до нижней
ветки, в двух метрах от моей головы, и взвыла, прыгать не хочется. Тут
уж я не стал ей помогать, повернулся и пошел. Краем глаза вижу - собралась
и прыгнула, по шейку погрузилась в лохматый снег. Выскочила сияющая, повернула
к балкону. Хочет вскарабкаться наверх сама, а не плестись со мной по лестницам.
Что ж, попробуй, но это нелегко, все пути занесло высоким рыхлым налетом,
не видно, где край. Она решилась, прыгнула, и пошла... ноги соскальзывают,
пушистые штаны в снегу... Четыре ноги - прелесть! Скрылась дома, а когда
я пришел, доедала остатки завтрака, полизала миску, в которой было молоко,
смотрит на меня. Знает, у меня всегда что-нибудь найдется...
Снег надолго, к моему балкону
пробираются только большие и смелые. Я вижу мир с высоты их роста - холодные
громады выше головы... По снежным холмам пробирается в мохнатых штанах
Макс, шерсть заросла ломкой белой корочкой, усы заиндевели. Вижу, Хрюша
бежит от девятого, хвостик опущен, он озабочен, расстроен... Увидев меня,
хрипло завопил, пошел сыпать проклятиями - на снег, холод, собак - второй
день не пробиться к дому... Я взял на руки плотное теплое тельце, он утих,
но временами всхлипывал, ворчал и дергался от возмущения. Еды никакой,
но мы все равно сидели с ним, и он подставлял мне уши и шею.
Дома Алиса, разумница-старушка,
как я называю ее с уважением... за мной впрыгивает в переднюю Люська, распутница-малолетка,
как я называю ее под настроение... Вот Костик, который может все, даже
вскарабкаться по дереву на мой балкон. Вот Клаус, который столько может,
что уже ничего, кроме кошек, не хочет, греет брюхо на теплых трубах, идет
за мной из уважения к старой дружбе... А Люська разлеглась на батарее,
живот устроила, а лапы не умещаются, свисают. Вид страшноватый, будто умерла,
но она живей живых, впитывает тепло каждым уголочком тела.
Явился Стив и кинулся
ко мне на колени, как лучший друг. Клаус дрогнул, но взял себя в лапы,
сделал вид, что моется. Сам виноват, пришел первым, но все выбирал благоприятный
момент. Я звал его несколько раз, но, видимо, ему хотелось, чтобы я встал
на колени. А со Стивом у меня серьезный разговор. Сегодня он обмочил соседский
коврик, это почти смертельно! Не понимает, чем рискует.
На обед у нас молоко и
кусочек фарша, поели и тут же разбрелись кто куда. Остались Люська и Алиса,
взялись вылизывать друг друга, подставляют бока и спины. Благородная Алиса,
безропотная, самоотверженная... и эта дылда, до сих пор пытается сосать
молоко у матери, ни шагу без нее... Наконец, успокоились, лежат одной кучкой,
и теперь невозможно отличить, где одна, где другая. Пока они спали, я думал.
Когда-то я видел, как
два молодых кота, устав от притеснений старика, хозяина территории... два
друга, они объединились и загнали своего мучителя в кусты, сидели рядышком,
посмеиваясь, а тот жалобно верещал из зарослей. И с тех пор оставил в покое
этих двоих, и вообще, как-то сник, больше не возникал со своими приставаниями.
Что было написано на лицах этой парочки - единство, веселое торжество?..
Я видел, как старая больная кошка несет своих котят, одного за другим,
на второй этаж по узкому карнизу, прыгает вверх на полтора метра, протискивается
в узкую щель... Чтобы спасти. Потом приносит им все, что может найти во
дворе - птиц, мышей... дом полон перьями, на каждом шагу селедочные головы,
крысиные хвосты... Она наблюдает, как они играют, едят, а потом подбирается
к остаткам, и я вижу, насколько она голодна... А Вася, старый кот, с его
постоянной подругой?..
Самое лучшее в человеке
имеет звериное начало.
Но тут проснулись кошки,
кто-то бухнулся в окно, и мои слабые мысли прервались. Я посмотрел на стены.
Картины все чаще вызывают беспокойство, тоску, вязкую слюну во рту, тяжесть
в груди... Возникает напряжение во всем теле, дрожь в руках... становится
душно, неловко, нехорошо, хочется куда-то бежать, что-то делать... Заброшенный,
забытый в сером пространстве, среди метели, я не знаю своего языка, оттого
и мечусь. Может быть, пятна?.. Ведь так уже было много раз - спасали пятна!
Да неужели? Сто раз повтори, все равно уверенности никакой! Кто же поверит
разуму в таком котовском деле! С чего бы это пятна, что за бред!.. Каждый
раз в начале нужен повод, зацепка, случай, чтобы вдруг стало ясно - конечно,
пятна, ясное дело, они! Уверенность не требует доказательств. Только пятна,
тон и цвет! Когда снаружи безрадостно, жутко, холодно, темно и противно...
тогда и начинается выживание.
Тогда я начинаю видеть.
Стало светлей от снега,
распрямился последний виток декабря, от двадцатых к тридцатым прямая дорожка
до конца года. Меня по-прежнему встречает Макс, одинокая черная фигурка
среди ледяной пустыни. Он выбегает далеко в поле, я спешу ему навстречу.
Кошки с Костиком по утрам дома, из подвала по первому зову вытягивается
Хрюша, переливается через край темноты и бежит ко мне. Сегодня увидел на
лестнице мужскую спину - и бежать. Насилу уговорил вернуться. Клаус долго
и напряженно вглядывается в лестничную темень, стараясь понять, мужская
фигура или женская... Если мужская, ни за что не сдвинется. Его не раз
били мужчины, из женщин он боится только одну, с железным крючком, что
у мусора. Он надоел ей своим интересом к ящикам, она замахивается на него
клюкой. Кто бьет, редко замахивается.
Сегодня говорили с Клаусом.
Ус растет плохо, глаза слезятся, шерсть за ушами и на лбу выпадает. Девять
или десять ему? Свобода, дружок, старит.... Когда никого нет, он прижимается
ко мне головой - "не забыл меня?" "Нет, Клаусик, ты мой самый лучший друг...
"
Когда я бегу с ними наверх...
Они быстрей меня и всегда обгоняют, а я не знаю, что нас ждет за поворотом.
Опасно, когда закрыта дверь в наш закуток, они толпятся перед ней, оглядываются,
переминаются, подумывают о побеге... Сверху топот, крики детей, лай собак!..
Может отвориться дверь, выглянет сосед, который их ненавидит... Я должен
успеть! И я бегу, сердце досадно бухает и останавливается... потом снова,
кое-как... Иногда какой-нибудь кот, чаще Стив или Клаус, начинает кривляться
на лестнице - садится, моется, демонстрируя пренебрежение к опасностям.
Если Стив, со своим высокомерием, то черт с ним, все равно не убедишь;
годами околачивается на ступеньках, не раз попадало, но жив, счастливчик.
Если Клаус, то хочет, чтобы я подошел, уговорил его, а то и взял на руки.
Хрюша при малейшей опасности забьется под лестницу, отличная добыча для
овчарки. Поэтому для отстающих способ один - завлечь стремительным бегом
вперед и вперед; они легко заражаются моей торопливостью, в них просыпается
инстинкт догнать убегающего. В догонялки лучше всех играет Клаус, я говорил
уже, от него не отвязаться, он будет плестись за мной, пренебрегая святостью
границ.
Несмотря на мороз и ветер,
поев, все исчезли в темноте. В подвальной комнате, где сидит Клаус, из
окна постоянно выбивают фанерку. Я прихожу - она на полу, а в подвале буран
и сугробы. Каждый день я пристраиваю ее снова. Утром и вечером ищу Стива.
Только не попадайся ей
под руку или под ногу.
Двадцать седьмое, Хрюша
и кошки дома, Клаус и Макс уходят. Костик встает и без колебаний за ними,
это дружба. Со своею гладкой шкуркой ему тяжело придется, вместо воздуха
иглы и колючки, в подвале не сладко, еда в мисках превратилась в куски
льда... Где затерялся безумный Стив, играющий своею жизнью? Менял хозяев,
места, образ жизни, неделями где-то скрывается... Вчера я подходил к девятому,
звал и громко и шепотом - ни движения, ни звука. Как будто все вымерли
в том доме. Потом что-то шелохнулось, шлепнулось - и мимо меня промчался
большой серый кот, я его знаю. Глубоко сидят, берегут тепло...
Вечер, двадцать пять не
тридцать, зато ветер сдувает тонкую оболочку тепла. Макс сидит под балконом,
морда в снежной пыли, хвост затвердел. "С ума сошел! Почему не бежишь в
подвал? " Он слабо вякнул в ответ, глаза дикие, сосульки возле рта. Дома
понемногу отошел... Как научить его прятаться?.. Лохматые снова уходят
в ночь.
Двадцать восьмое декабря,
всего девятнадцать, зато пурга. Под ногами блестящая поверхность, земля
отталкивает, ветер сносит меня в черноту, в овраг, к реке... У нашей двери
серый растрепанный кот, видно, что был домашний, но потерялся. В руки не
дается. Дома все, кроме Клауса и Стива, девять куч и столько же луж. В
подвал снова забежали собаки, им некуда деться. Фанерка на окне повалена,
с великими трудами укрепил ее. Скорей хотя бы десять минусов, тогда оставлю
форточку открытой на ночь.
Дал всем по кусочку сала,
жадно ели и отнимали друг у друга. Клаус сильней Макса, но уступает ему,
только негодующе смотрит на меня. Костик отнимал у них обоих, он друг,
ему разрешено. У друзей может отнять и Люська, а у Алисы отнимают все.
И у Хрюши, который смел при входе, а потом бегает за спинами. Но никто
не оспаривает его право раздавать оплеухи. Стив, когда был в последний
раз, дышал мне в лицо, урчал, закатив глаза, про дружбу навеки. Где же
твоя дружба?
Вечером я шел к своим,
погруженный в мысли. Нет, мыслить я давно разучился - проносились лица,
деревья, кусты, заборы, лужи с отражениями фонарей, желтые листья... слова,
сказанные шепотом... светится окно... Кусочки памяти, которые всегда при
нас. А кругом серая и мутная пустыня, над ней рои существ, правильных и
мертвых, это снежинки. Лист существо, может, даже с именем, а снег - вещество...
Я нес кашу, немного, зато с необыкновенной рыбой линем, и с подсолнечным
маслом, чтобы шерсть гуще росла. Что важней шерсти зимой?..
Судьба обрадовала меня
- на ступеньках Стив!
Я не поверил глазам. Думаю,
неужели Макс научился шастать по ступеням?.. Того и гляди, доберется до
нас своим умом... Нет, длинней, и нет рыжины на боках, и глаза особенные
- до глупости бесстрашные глаза. Стив! И ничуть не похудел, сильная мускулистая
спина. Я только успел пощупать спину, как он замахнулся лапой и сказал
-"но-но..." Настоящий, живой! Злой и деловой - "времени нет, показывай,
что принес..." Ему, конечно, почести, миска отдельная и все такое. Хрюша
и Люська почтительно посторонились перед нашим странником, ходячей легендой.
"Вот придет Стив..." Долгими зимними вечерами разве я не так говорю им?..
Потом пришел Клаус, Хрюша, нашелся Макс, и все четверо черных оказались
в доме. Хрюша, конечно, замахивался на Стива, но каждый раз успевал передумать.
Стив особый кот, учить его нашему порядку бесполезно. Хрюша понимает это,
но тот надоедает ему своими нежностями. Зато Макс обожает покровительствовать,
кладет лапы на шею Косте, облизывает всего, а тот и рад, спит, прижавшись
к Максову лохматому боку. Макс помнит свои неудачи, бегство в девятый,
и рад, что кто-то слабей его. В сущности оба еще подростки, а Клаус взрослый,
староватый кот, не любит слабых, и с кошками у него все ясно, и дел по
утрам хватает.
ящика. Как ни корми, их тянет сюда. Опасно, иногда подсыпают всякую дрянь,
но с дурными привычками трудно справиться, особенно, если вкусно. Все-таки
он решил пойти за мной, и что?.. стоило ли ради останков монашески пресного
минтая, потонувших в густой каше?.. И все равно, встрепенулись все, кто
сидел и лежал, кто мылся или дремал - новому обязательно добавят, вдруг
удастся поживиться... Но у Макса не отнимешь.
смылся обратно к мусору, оттуда в окно несет зловонием вперемешку со сногсшибательным
ароматом копченой рыбы. А Костик остался, спит на теплой хрустящей бумажке,
свернулся и всхрапывает.
Выглядываю - Макс удирает от толстой тетки в девятый дом. Клаус тоже удрал,
но наверх, домой... волоча живот по доскам, пролезает через узкую дыру
на балкон, смотрит на меня желтым глазом... Беззвучно мяукает, прыгает
на колени, и замирает.
Макс за ночь проголодался. Появляется Люська, и они бок о бок бегут впереди
меня. Что значит неопытность - заворачивают за угол и не останавливаются!..
Вот Хрюша - замарашка, деловит и озабочен. В подвале Клаус на деревяшке,
отполированной густою шерстью. Как хорошо мы вчера дружили!.. Годами тянется
его борьба за место на коленях. Вокруг меня все время крутятся недостойные
личности, так он считает. Я вечно виноват перед ним... и не могу исправиться.
коврике. Я осматриваю его место - много волос, но никаких серьезных улик...
Все доедают кашу, когда в окно вскакивает Костик и сходу бросается на тарелку,
хотя бока у него раздуты. Тот, кто в детстве голодал, поймет его. Сегодня
праздник для всех - кусочки куриного фарша! Как только завидели пакетик,
поднялся отчаянный вой. Больше всех старается Константин, за ним Люська.
Клаус немного в стороне, он ненавидит суету, и выжидает. Развожу фарш горячей
водой, чтобы получился жиденький супчик, и наливаю в огромную плоскую тарелку.
К ней тут же припадает шесть рыл, незаметно оттесняют друг друга, вроде
бы случайно, прямых столкновений никто не хочет: пока докажешь свою правоту,
тарелка будет вылизана до блеска. Хрюша до еды отчаянно размахивал лапами,
а у тарелки он последний, его оттесняют даже кошки. Я предвижу это, у меня
наготове еще немного, наливаю ему в отдельную мисочку. Клаус, урвавши из
общей миски, ждет, пока отойдет Хрюша. Малыш не умеет вылизывать углы так
тщательно и методично, как старый кот. Клаусу достанется немало, ведь в
осадке самые крупные кусочки фарша. Пусть побольше, да лучше - девиз старика.
Он не очень-то стар, десять лет, но старше его только Алиса. Смотрю, ее
оттеснили, она безропотно наблюдает за остальными, отдыхает. Вытряхиваю
ей самые остатки...
Мы собрались, поклевали чуть-чуть и разойдемся по своим делам. Им спокойней,
они принадлежат к большому сильному племени, во главе которого я - не дам
пропасть.
мягка. В доме тихо, жильцы покинули скамейку, что у подъезда - зябко стало,
и волны злобы гаснут быстрей, чем летом. Не так видно зверей, как в теплые
дни, а в подвалы мало кто заходит, там страшно, грязно и темно, так люди
говорят... Я думаю о друзьях. Как можно таким маленьким и слабым жить среди
огромных, громких и злобных?
Костик в кухне на столе; на серой бумажке его не видно, он знает это и
горд собой. На полке развалилась Люська. Я положил туда тряпочку, она полюбила
это место: видно, кто приходит, уходит, и в стороне от суеты. Она ложится
на спину и мурлычет, поглядывая на меня, ее коготки остры, но руку держат
осторожно. Деликатны беспризорные существа... А на полу сидит ее полуслепая
мать, ей досталось мало еды, но она рада покою, и тому, что рядом красивая
кошка, ее дочь. Люська готовится встречать женихов, а Алиса устала от этой
дребедени, всю жизнь донимали коты да коты...
тонкая блестящая пленка по утрам. Навстречу мне Макс, зуб торчит уныло.
Погладил его, он слабо вякнул в ответ и побежал за мной. А это Стив, тоже
бежит ко мне, исчез, что ли, могущественный покровитель?.. Покормил их,
сел, Стив взгромоздился ко мне на грудь и заурчал, закатывая глаза. Иногда
вспоминает старую дружбу. Огромная лобастая у него башка, больше, чем у
всех других моих знакомых. Самый большой, тяжелый и сильный кот, и самый
неприступный, самостоятельный. Недавно стал забывать свои обиды, придет,
положит голову на колени, что-то бормочет, позволяет себя гладить... На
правой щеке снова открылся свищ. Рассказывать про его болячки скучно. До
главной операции он был беспокойным, дерзким, драчливым, а стал злым, бесстрашным
- и равнодушным. Он не участвует в нашей жизни, когда является, лежит в
коридоре поперек дороги и никого не боится... Мы долго разговаривали с
ним, и даже Хрюша не возмущался, сидел рядом на подоконнике и делал вид,
что ему совершенно все равно.
намерением поговорить, увидев Стива, остановился. Между ними ни дружбы
ни вражды, избегают встречаться на узких дорожках. На балконе подал голос
Хрюша. Он стоит, маленький, курносый, обрубок хвостика торчком - и воет,
тоскливо и долго. Он поел, здоров, я люблю его, но этого мало. Кот должен
жить своею жизнью, Хрюша хочет этого и боится, потому и кричит. Ему трудно
быть храбрым, выдерживать взгляды больших и сильных котов. Вечный подросток,
он должен - и страшно!
все встрепенулись, и Хрюша отвлекся от философии в сторону злобы дня. Утро
кончилось.
с особой залихватской небрежностью, с наигранной скукой на косматых мордах,
как Клаус, например. Несколько капель, чтобы только оставить след. Здесь
был... а дальше все известно. Как всякий мастер, кот экономен в средствах.
Никакой показухи! А новичок - это угроза, его старательность и отсутствие
меры ужасают... Макс стоит в углу, на роже горделивое выражение и особая
задумчивость, присущая детям, испытывающим подгузник. Зуб торчит, и язык
высунул от усердия. Я кричу ему, что хватит, но не тут-то было - он поливает
занавеску, используя весь запас! И победно уходит. Хрюша поет песнь отчаяния
и надежды, брякается о форточку плотно сбитым тельцем, и вниз; он должен
участвовать лично и не доверяет письменным сообщениям. Я говорил уже, он
по натуре художник, а не писатель... На пороге Клаус, он долго нюхает Максову
расписку, брезгливо морщится - и небрежным штрихом перечеркивает старания
молодого карьериста. Подходит ко мне и не верит глазам - я один! Он долго
думает, проверяет обстановку - никого!.. Тогда прыгает. Я глажу его спутанную
гриву, трогаю сморщенное левое ухо, крошечное, жесткое... Он не возражает,
и принимается оглушительно громко петь, с легким взвизгиванием, что странно
слышать от огромного лохматого существа со свирепой изрытой шрамами мордой,
она распухла и расплылась, но разрез глаз все тот же - косой, с приподнятыми
к ушам углами. И я вспоминаю, как в детстве звал его - китайчонок...
и все испортила! Клаус ее первый любовник. Он понюхал ей нос, вздохнул
и отвернулся, а она долго тыкалась в его шерсть в разных местах, и наконец,
пристроилась к боку, греясь его теплом, и моим. Все происходит у меня на
коленях, а машинка рядом, я перегнулся к ней, мне неудобно, но приятно,
что после любви иногда остается дружба.
крутится вокруг меня, заглядывает в сумку. Я ее знаю - из той своры, что
доконала Шурика. Я бы дал ей молока, но не хватит на мою компанию. Она
понимает, и направляется туда, где за седой травой овраг. Если бы там построить
домик... Холод доконал бы! Я и в доме-то еле выживаю, почти не топят. Котам
хорошо на теплых подвальных трубах, а мне не залезть на трубу; среди котов
я неудачник по части нахождения теплых мест. Но в сильные морозы и особенно
ветры подвал спасает только самых мохнатых, тогда дома им теплей... Макс
выходит из травы, никакого внимания собаке. Он знает, одна такая шавка
не справится с ним. Шурик не успел узнать даже того, что понял недотепа
Макс, проживший втрое дольше. Макс видит банку с молоком, облизывается...
Люська прыгает сверху, Хрюша выглядывает из подвала - недоросток, малолетка
с глазами наемного убийцы. Но я вижу в них отчаяние, страх, подозрительность,
тщеславие, неуверенность, которые он скрывает под бандитской маской...
У порога невозмутимый Стив, дома старушка Алиса и Костик. Удача, без усилий
я собрал всех, кого хотел. Нет только Клауса, и Серого давно не вижу. Хотя
он не совсем наш... В подвале сумерки, свет просачивается через окошко
под потолком. На полированном чурбачке тяжелая лохматая туша Клауса. Глажу
его, он урчит, идет за мной, и даже трусцой пробежался, так и кажется,
дергается шар живота над ремнем, явственное ощущение подтягивания штанов...
на помойке его не бывает. Зато там встречаются деликатесы. Друзья чавкают,
а я сижу среди прошлогодних картин... Как они здесь бесились, Люська и
Шурик, залезали по занавескам до потолка! Теперь она взрослая дама, а Шурик
давно в земле.. Вчера Алиса играла со мной - ловила пальцы, покусывала
их, чуть задевая кожу. Значит, скоро котята... Уже несколько лет их трое
- серый, рыжий и черный. Про серых я знаю все, отец бродит вокруг нас и
сам требует усыновления. Про черного догадываюсь - виновник Клаус... А
рыжий?.. Есть в девятом рыжий мужичок, я думаю, он отец Шурика.
непонятно, как может так орать малютка котик! Хрюша гоняет Алису, женоненавистник
поневоле. Алиса замешкалась, теперь ей только под кровать, он за ней -
"А, не дала!.." Ноют старые обиды... Через минуту он отходит, прыгает на
колени, подставляет мне шею и уши - отчаянно чешутся, а не достать. Возвращается
Алиса, прыгает ко мне, бесстрашно обнюхивает обидчика, у того еще дергается
хвостик, но он решил не связываться с кошками. Больше никогда! Молодец,
Хрюша, новый холостяк.
мордой Полкаша забежал в подвал. Я за ним, и говорю в темноту - "уходи..."
Молчание, где-то ручейком вода, буравит вязкую разбухающую землю... В темноте,
один, не решится напасть на кота... Выхожу на кружевной, дырчатый от редкого
дождя снег. Он выбегает с другой стороны дома, пробежал подвал насквозь.
Иду вокруг дома и натыкаюсь на остромордую сучку. Запустил в нее снежком,
она, прижав уши, прочь... С неба падает что-то мелкое, беловатое и холодное,
и тут же обращается в воду. Но все равно я рад - не холодно и не скользко,
и котам пока неплохо живется. И двери в подвале пока что целы. Воскресенье,
пятнадцатое декабря, вода сверху и снизу, жизнь копошится около нуля.
быть человеком, и с тех пор присматриваюсь к жизни, к ее разным формам.
Не хочу умирать, мечтаю стать другим. Какое мне дело, возможно - невозможно!..
Иногда мне хочется быть деревом, жить долго, замирать на время, потом снова
оживать... Или другим осязающим мир существом... Пока нет картин, я не
верю зрению, осязание кажется мне прочней и долговечней. Осязаемый мир
устроен основательней. Глаз обманывается недолгими красотами, от них только
тоска, боль, потому что нет слияния с жизнью, а только отдаление и разобщение
- ведь глаз это окно, мы по одну сторону, все остальное по другую. Когда
трогаешь пальцами, такого отдаления нет. Самое незыблемое и родное - прикосновение.
Недаром преступниками становятся дети, которых мать не прижимала к груди...
Но когда появляются пятна, я вспоминаю про глаз, единственное окно, которым
обладаю, и из своей оболочки смотрю, смотрю, и не могу насмотреться. Там
за окном почти все чужое, но удивительно задевающие случаются картинки...
- круг моей жизни. Здесь мы с ними переживаем зиму, кормимся, греем друг
друга, иногда пишем картины. Только тут я вижу свет и цвет, когда они исчезают
вокруг нас. Во мне созревает нарыв, он требует оттока. Говорят, это называется
творчеством. Мне кажется, это болезнь на почве недостатка тепла и света.
глупый и оживленный. Стоит под балконом, смотрит наверх... Ну, давай! Я
вижу, как он напряженно вглядывается в меня, он пытается! Я не могу смотреть
на это без боли, калека-человек вызывает жалость, но гораздо страшней,
если калека - кот. Жизнь людей многообразней, легче найти замену тому,
что теряешь, а кот... он должен быть здоров, иначе не выживет. Что он без
меня будет делать, Макс, если не способен сообразить, как запрыгнуть на
второй этаж?.. Нет, не может, надо идти за ним... Я вспомнил, как Люська
ползла ко мне по кирпичной стенке. Малыш Костик наблюдал за ней и сделал
гениальный вывод - зачем стенка, если рядом деревце?.. Вот и сам Костик,
повзрослевший, тучноватый, карабкается по своему дереву ко мне. А Хрюши
нет.
машет и машет крупными липкими хлопьями... Я иду, мне скользко, жарко,
слезы из глаз, особенно из левого, как у Хрюши, это надоедает. Вспомнил
и пожалел толстяка Клауса - каково ему пробираться по такому месиву?..
Я похож на них всех вместе - толстый, неуклюжий, как Клаус, ноги как у
Стива, глаза как у Хрюши, а хвоста и вовсе нет...
подвала распахнуты, на мои крики выбегают собаки, та же троица. Большой
рыжий задержался, между нами нет вражды, им еще хуже, чем котам. Все трое
обосновались в комнате, где с таким удовольствием полеживал Клаус. Сегодня
котов нет и в помине, гуляет ветер... Надо искать своих. Оказалось, что
дома четверо, нет Хрюши и Люськи. Опять Хрюша! Долго звал, искал в подвальной
темноте, заглядывал во все щели... Наконец, он появляется, изжеванный весь,
вымазанный в белом... Сидел под потолком. Взял его на руки - цел, но дрожит.
Попили с ним молочка, и я вышел за Люськой. Битый час бродил по сугробам,
наконец, слышу ее голосок. Высоко на дереве наша Люся. Пришлось ободрять
и упрашивать, прежде чем решилась вернуться к нам. Добралась до нижней
ветки, в двух метрах от моей головы, и взвыла, прыгать не хочется. Тут
уж я не стал ей помогать, повернулся и пошел. Краем глаза вижу - собралась
и прыгнула, по шейку погрузилась в лохматый снег. Выскочила сияющая, повернула
к балкону. Хочет вскарабкаться наверх сама, а не плестись со мной по лестницам.
Что ж, попробуй, но это нелегко, все пути занесло высоким рыхлым налетом,
не видно, где край. Она решилась, прыгнула, и пошла... ноги соскальзывают,
пушистые штаны в снегу... Четыре ноги - прелесть! Скрылась дома, а когда
я пришел, доедала остатки завтрака, полизала миску, в которой было молоко,
смотрит на меня. Знает, у меня всегда что-нибудь найдется...
пробираются только большие и смелые. Я вижу мир с высоты их роста - холодные
громады выше головы... По снежным холмам пробирается в мохнатых штанах
Макс, шерсть заросла ломкой белой корочкой, усы заиндевели. Вижу, Хрюша
бежит от девятого, хвостик опущен, он озабочен, расстроен... Увидев меня,
хрипло завопил, пошел сыпать проклятиями - на снег, холод, собак - второй
день не пробиться к дому... Я взял на руки плотное теплое тельце, он утих,
но временами всхлипывал, ворчал и дергался от возмущения. Еды никакой,
но мы все равно сидели с ним, и он подставлял мне уши и шею.
как я называю ее с уважением... за мной впрыгивает в переднюю Люська, распутница-малолетка,
как я называю ее под настроение... Вот Костик, который может все, даже
вскарабкаться по дереву на мой балкон. Вот Клаус, который столько может,
что уже ничего, кроме кошек, не хочет, греет брюхо на теплых трубах, идет
за мной из уважения к старой дружбе... А Люська разлеглась на батарее,
живот устроила, а лапы не умещаются, свисают. Вид страшноватый, будто умерла,
но она живей живых, впитывает тепло каждым уголочком тела.
ко мне на колени, как лучший друг. Клаус дрогнул, но взял себя в лапы,
сделал вид, что моется. Сам виноват, пришел первым, но все выбирал благоприятный
момент. Я звал его несколько раз, но, видимо, ему хотелось, чтобы я встал
на колени. А со Стивом у меня серьезный разговор. Сегодня он обмочил соседский
коврик, это почти смертельно! Не понимает, чем рискует.
кусочек фарша, поели и тут же разбрелись кто куда. Остались Люська и Алиса,
взялись вылизывать друг друга, подставляют бока и спины. Благородная Алиса,
безропотная, самоотверженная... и эта дылда, до сих пор пытается сосать
молоко у матери, ни шагу без нее... Наконец, успокоились, лежат одной кучкой,
и теперь невозможно отличить, где одна, где другая. Пока они спали, я думал.
два молодых кота, устав от притеснений старика, хозяина территории... два
друга, они объединились и загнали своего мучителя в кусты, сидели рядышком,
посмеиваясь, а тот жалобно верещал из зарослей. И с тех пор оставил в покое
этих двоих, и вообще, как-то сник, больше не возникал со своими приставаниями.
Что было написано на лицах этой парочки - единство, веселое торжество?..
Я видел, как старая больная кошка несет своих котят, одного за другим,
на второй этаж по узкому карнизу, прыгает вверх на полтора метра, протискивается
в узкую щель... Чтобы спасти. Потом приносит им все, что может найти во
дворе - птиц, мышей... дом полон перьями, на каждом шагу селедочные головы,
крысиные хвосты... Она наблюдает, как они играют, едят, а потом подбирается
к остаткам, и я вижу, насколько она голодна... А Вася, старый кот, с его
постоянной подругой?..
имеет звериное начало.
кто-то бухнулся в окно, и мои слабые мысли прервались. Я посмотрел на стены.
Картины все чаще вызывают беспокойство, тоску, вязкую слюну во рту, тяжесть
в груди... Возникает напряжение во всем теле, дрожь в руках... становится
душно, неловко, нехорошо, хочется куда-то бежать, что-то делать... Заброшенный,
забытый в сером пространстве, среди метели, я не знаю своего языка, оттого
и мечусь. Может быть, пятна?.. Ведь так уже было много раз - спасали пятна!
Да неужели? Сто раз повтори, все равно уверенности никакой! Кто же поверит
разуму в таком котовском деле! С чего бы это пятна, что за бред!.. Каждый
раз в начале нужен повод, зацепка, случай, чтобы вдруг стало ясно - конечно,
пятна, ясное дело, они! Уверенность не требует доказательств. Только пятна,
тон и цвет! Когда снаружи безрадостно, жутко, холодно, темно и противно...
тогда и начинается выживание.
распрямился последний виток декабря, от двадцатых к тридцатым прямая дорожка
до конца года. Меня по-прежнему встречает Макс, одинокая черная фигурка
среди ледяной пустыни. Он выбегает далеко в поле, я спешу ему навстречу.
Кошки с Костиком по утрам дома, из подвала по первому зову вытягивается
Хрюша, переливается через край темноты и бежит ко мне. Сегодня увидел на
лестнице мужскую спину - и бежать. Насилу уговорил вернуться. Клаус долго
и напряженно вглядывается в лестничную темень, стараясь понять, мужская
фигура или женская... Если мужская, ни за что не сдвинется. Его не раз
били мужчины, из женщин он боится только одну, с железным крючком, что
у мусора. Он надоел ей своим интересом к ящикам, она замахивается на него
клюкой. Кто бьет, редко замахивается.
Была каша, овсяная с растительным маслом, немного кефира...
Все это моментально смололи кошки и Костик, этот прожора, бьется за чистое
блюдце до конца. К счастью немного осталось подоспевшим Хрюше и Стиву.
Ус растет плохо, глаза слезятся, шерсть за ушами и на лбу выпадает. Девять
или десять ему? Свобода, дружок, старит.... Когда никого нет, он прижимается
ко мне головой - "не забыл меня?" "Нет, Клаусик, ты мой самый лучший друг...
"
Они быстрей меня и всегда обгоняют, а я не знаю, что нас ждет за поворотом.
Опасно, когда закрыта дверь в наш закуток, они толпятся перед ней, оглядываются,
переминаются, подумывают о побеге... Сверху топот, крики детей, лай собак!..
Может отвориться дверь, выглянет сосед, который их ненавидит... Я должен
успеть! И я бегу, сердце досадно бухает и останавливается... потом снова,
кое-как... Иногда какой-нибудь кот, чаще Стив или Клаус, начинает кривляться
на лестнице - садится, моется, демонстрируя пренебрежение к опасностям.
Если Стив, со своим высокомерием, то черт с ним, все равно не убедишь;
годами околачивается на ступеньках, не раз попадало, но жив, счастливчик.
Если Клаус, то хочет, чтобы я подошел, уговорил его, а то и взял на руки.
Хрюша при малейшей опасности забьется под лестницу, отличная добыча для
овчарки. Поэтому для отстающих способ один - завлечь стремительным бегом
вперед и вперед; они легко заражаются моей торопливостью, в них просыпается
инстинкт догнать убегающего. В догонялки лучше всех играет Клаус, я говорил
уже, от него не отвязаться, он будет плестись за мной, пренебрегая святостью
границ.
поев, все исчезли в темноте. В подвальной комнате, где сидит Клаус, из
окна постоянно выбивают фанерку. Я прихожу - она на полу, а в подвале буран
и сугробы. Каждый день я пристраиваю ее снова. Утром и вечером ищу Стива.
под руку или под ногу.
Двадцать шестое декабря, мороз такой, что любая одежда
кажется бумажной. В кухне замерзла вода в чайнике, на подоконнике лед и
снег. Если законопатить все щели, плотно закрыть входы и выходы, то домой
вернется плюс, и вода растает. Я выбираю тепло, и запираю на ночь слабых
и плохо одетых - двух кошек, Хрюшу, Костика и всех, кто не уверен в своих
силах. Уверены обычно Макс, Стив и Клаус, и Серый, конечно, эти сумеют
позаботиться о себе. Стива нигде нет.
и кошки дома, Клаус и Макс уходят. Костик встает и без колебаний за ними,
это дружба. Со своею гладкой шкуркой ему тяжело придется, вместо воздуха
иглы и колючки, в подвале не сладко, еда в мисках превратилась в куски
льда... Где затерялся безумный Стив, играющий своею жизнью? Менял хозяев,
места, образ жизни, неделями где-то скрывается... Вчера я подходил к девятому,
звал и громко и шепотом - ни движения, ни звука. Как будто все вымерли
в том доме. Потом что-то шелохнулось, шлепнулось - и мимо меня промчался
большой серый кот, я его знаю. Глубоко сидят, берегут тепло...
тридцать, зато ветер сдувает тонкую оболочку тепла. Макс сидит под балконом,
морда в снежной пыли, хвост затвердел. "С ума сошел! Почему не бежишь в
подвал? " Он слабо вякнул в ответ, глаза дикие, сосульки возле рта. Дома
понемногу отошел... Как научить его прятаться?.. Лохматые снова уходят
в ночь.
всего девятнадцать, зато пурга. Под ногами блестящая поверхность, земля
отталкивает, ветер сносит меня в черноту, в овраг, к реке... У нашей двери
серый растрепанный кот, видно, что был домашний, но потерялся. В руки не
дается. Дома все, кроме Клауса и Стива, девять куч и столько же луж. В
подвал снова забежали собаки, им некуда деться. Фанерка на окне повалена,
с великими трудами укрепил ее. Скорей хотя бы десять минусов, тогда оставлю
форточку открытой на ночь.
жадно ели и отнимали друг у друга. Клаус сильней Макса, но уступает ему,
только негодующе смотрит на меня. Костик отнимал у них обоих, он друг,
ему разрешено. У друзей может отнять и Люська, а у Алисы отнимают все.
И у Хрюши, который смел при входе, а потом бегает за спинами. Но никто
не оспаривает его право раздавать оплеухи. Стив, когда был в последний
раз, дышал мне в лицо, урчал, закатив глаза, про дружбу навеки. Где же
твоя дружба?
погруженный в мысли. Нет, мыслить я давно разучился - проносились лица,
деревья, кусты, заборы, лужи с отражениями фонарей, желтые листья... слова,
сказанные шепотом... светится окно... Кусочки памяти, которые всегда при
нас. А кругом серая и мутная пустыня, над ней рои существ, правильных и
мертвых, это снежинки. Лист существо, может, даже с именем, а снег - вещество...
Я нес кашу, немного, зато с необыкновенной рыбой линем, и с подсолнечным
маслом, чтобы шерсть гуще росла. Что важней шерсти зимой?..
- на ступеньках Стив!
неужели Макс научился шастать по ступеням?.. Того и гляди, доберется до
нас своим умом... Нет, длинней, и нет рыжины на боках, и глаза особенные
- до глупости бесстрашные глаза. Стив! И ничуть не похудел, сильная мускулистая
спина. Я только успел пощупать спину, как он замахнулся лапой и сказал
-"но-но..." Настоящий, живой! Злой и деловой - "времени нет, показывай,
что принес..." Ему, конечно, почести, миска отдельная и все такое. Хрюша
и Люська почтительно посторонились перед нашим странником, ходячей легендой.
"Вот придет Стив..." Долгими зимними вечерами разве я не так говорю им?..
Потом пришел Клаус, Хрюша, нашелся Макс, и все четверо черных оказались
в доме. Хрюша, конечно, замахивался на Стива, но каждый раз успевал передумать.
Стив особый кот, учить его нашему порядку бесполезно. Хрюша понимает это,