Страница:
и еще знает - Стив все равно уйдет, а порядок останется. Нас восемь - четверо
черных, трое серых и я. Не было Серого, он, кажется, побаивается Стива.
Но Стив недолго баловал
нас, отведал рыбки с кашей, и к балконной двери, оглянулся на меня, зашипел,
зарычал - "Отворяй, устал я с вами!.." И я со спокойным сердцем отпустил
его. Он, не оглядываясь, ушел в мутную мглистую снежную пустыню, где небо
и земля слились.
Стив снова исчез, но я
успокоился - жив, бродяга. Дома все, кроме Хрюши. Макс с Люськой в обнимку,
она его любовно вылизывает, он милостиво разрешает, и сам полизал чуть-чуть...
Костик на улицу не хотел, но отчаянно хотел пописать. И, улучив момент,
когда я потерял бдительность, намочил бумажку в углу и успокоился. А я
поздно хватился, и сделал вид, что не заметил. В такой мороз мне жаль их
выталкивать на улицу, и я терплю лужи и кучи, надеясь на скорое потепление...
Поели, отдохнули, помылись, и я отворяю перед ними балконную дверь или
форточку минут на пять, и жду, в клубах морозного пара, кто куда... Кто
хочет уйти, уходит. Но сегодня воздух колюч как никогда, даже Макс дрогнул.
А Алиса ушла, хотя я оставляю ее без разговоров, но вот надо ей, и все!
Три раза выходил за Хрюшей, его все нет и нет. Из подвала выбежали собаки,
они там греются. На этот раз я ничего не сказал им, они знают меня и ведут
себя тихо. Дошел по тропиночке до девятого, снег по колено, вокруг дома
здоровенные псы, сидят на колючем ветре, ждут кого-то... Хрюше с его коротенькими
ножками, да по такому снегу... не проскочить! Звал, звал - и, наконец,
слабенький голосок - появляется в окошке Хрюша, чумазый настолько, что
не черный, а серый. Взял его на руки, он тут же успокоился и едет, гордо
поглядывая на стадо собак... Прибыли, тут же все сбежались, ведь ясно,
что Хрюша получит премию. Я оставил его в ванной с рыбьим хвостиком наедине,
а дверь плотно закрыл, подоткнув бумажку. Клаус пытался когтистыми лапами
взломать Хрюшино уединение, трудился, пыхтел, в конце концов победил...
но увидел только довольную Хрюшину физиономию. Опоздал! Что поделаешь,
в другой раз, дружок.
Люська обожает всех без
исключения котов, но в особенности Клауса, это ее кумир. Утром кумир полакал
разбавленного молока и пулей вылетел на балкон, оставив нам огромную кучу,
настоящая мужская работенка! Мороз застрял на двадцати пяти и при этом
ухитряется быть влажным, это для нас смертельно. Кошки прочно поселились
в доме. Хрюшу едва вытянул из подвала, теперь он спит рядом с батареей,
она еле теплится. Люська в отсутствие Клауса подобралась к Максу, приводит
в порядок его лохмы, ему это нравится. Но Клаус все поставит на свои места,
как только Люська на что-нибудь путное сгодится. Стив основательно исчез,
наверное, объявился могущественный обладатель купеческой колбасы. Но исчезнут
его покровители, он снова явится, пойдет по этажам выпрашивать подаяния,
не теряя при этом гордого вида.
Завтра первый перевал,
за ним передышка, а потом даже круче. Коты это знают, у них чувство времени
точней моего, им не нужно чисел. Впрочем, я тоже не помню чисел... и пейзаж
для меня, как для кота, всегда нов, дорога сюда каждый день другая, снег
имеет сотню имен - он колет, жжет или гладит... холоден, мокр, сух, блестящ...
А цвет... как можно говорить о цвете - он охватывает все оттенки настроений
и состояний... Так вот, у наших такой настрой - придется потерпеть еще,
зима не все показала зубы. Никто не веселится, кроме Костика и Люськи,
которым все трын-трава. Мечта Костика - попробовать жизнь на зуб до сих
пор жива, а кот с мечтою не взрослый кот, он так и не вырос. Каким -то
чудом добрался до меня, доколыхался серой тенью, а потом схватился из последних
силенок, и держался, отчаянно держался!.. Не все смогли, куда делась лохматая
худышка с желтыми глазами? Почему не выскочила из темноты, если выскакивала
сто раз, когда ей было гораздо страшней и хуже?.. Не знаю, мир для меня
разделен - по ту сторону царство отвратительных теней, а по эту только
подвалы и коты... Почему не искал ее? Раньше бы искал, а теперь я все чаще
так поступаю: выбежит - спасу, не выбежит - отворачиваюсь, иду дальше.
Иначе не выжить, не от голода или усталости, а от сердечной тяжести. Их
слишком много, даже в поле моего зрения, я и семерых-то с трудом спасаю.
Людей тоже бывает жаль, но они в этой жизни хозяева, сами ее делают, пусть
сами за все и платят.
А мне достаточно забот,
я помогаю зверям. Я - перебежчик, всегда на их стороне.
Они запоминают меня и
пробиваются поближе - к лестнице, к балкону, к двери, потом оказываются
на кухне... Они проявляют чудеса выдумки и выдержки, только бы остаться
на ночь, забиться в дальний угол, за кровать... Я находил их в мусорном
ведре, на верхней полке шкафа... Они лезут по кирпичной стенке, по деревьям
на балкон, а до этого просиживают неделями под окнами, наблюдая за счастливцами,
решая сложнейшую задачу - как проникнуть... Я слышу, как скрипят и ворочаются
их мозги... Каждый из моих восьми... что скрывать, Серый уже проник...
Каждый изобрел свой способ, свои трюки, чтобы обмануть меня, отвлечь внимание,
а потом оказаться в опасной близости, когда я, взглянув им в глаза, не
смогу отодвинуть. И я иду сюда, проклиная холод, скользкую дорогу, ветер,
темноту, то, что мало еды, на один зуб этим прожорам... окруженный частоколом
враждебных взглядов, связанный ожиданием чуда - еды, тепла, внимания...
Когда я шел к своим, то
увидел двух больших овчарок, которые пытались спастись от холода. Им трудней,
чем котам. Они забегали в каждый открытый подъезд - и отовсюду их гнали.
Им не выжить.
И я вспомнил несколько
ночей, когда мне негде было ночевать, в середине октября. Никого у меня
не было, и одежды никакой, кроме старого пиджака. Ночью я пробирался в
один дом, там шел ремонт, не было ни окон ни дверей, зато на месте крыша.
И я дремал в углу, то покрывшись пиджаком, то подложив его под себя. Кое-как
дотянув до рассвета, плелся на вокзал, дремал на скамейке, а в шесть уборщицы
меня прогоняли... Что чувствовали собаки в тридцатиградусный мороз? Кто-нибудь
скажет с ухмылкой - они же не думали, ведь это звери... Но и я не думал
в том доме - я был просто живой тварью, и страдал, как они страдают...
Жизнь прожита, а вспоминаются именно те дни.
Я не мог отдать овчаркам
все, что нес своим! Залез рукой в кастрюлю и вывалил на снег пригоршню
каши с рыбой. Вытер руку о полу пальто, а то вмиг замерзнет. "Все, что
могу, ребята!.." Они проглотили и уставились на меня, на сумку, в которой
кастрюля с кашей. Немигающий взгляд, в нем не было благодарности, только
вражда и медленное созревание одной и той же мысли у обоих... Я понял,
что надо срочно уносить ноги. Они долго смотрели вслед. Они легко догнали
бы меня, но еще не привыкли. А я подумал, что они были бы правы. Кощунственно
говорить, что все жизни равноценны, если у меня кастрюля, а у них пустое
брюхо. Мне не нравится, как все, все здесь устроено. В гробу я видал борьбу
за существование!.. Говорят, другой жизни быть не может. В гробу я тогда
видал эту жизнь!..
Стать котом трудно. А
быть человеком не легче - неприятно и стыдно.
Когда пожимают плечами,
талдычат о культуре, великих традициях, разуме, добре... меня охватывает
бешенство. Я бы привел к говорунам, в их чистые теплые комнаты этих собак,
чтобы испытали на себе тот взгляд!
Возвращаясь от своих, я
чуть не пропал, и что бы они делали без меня? Не хочу и думать! Я говорил,
что не хожу через город, отвык от людей, противно смотреть в их лица, и
я иду через поля, по тропинке вдоль высокого берега реки. В одном месте,
метров сто, наверное, тропка на самом краю спуска, и летом крутого, а сейчас
бесконечного, высокого и опасного. Внизу долина реки, другой берег, низкий,
плоский, дальше, за дымкой поле и черной полосой до горизонта лес. Горизонт
теряется в темноте, земля и небо сливаются в единое, притихшее от холода
пространство.
Обычно я спокойно иду
по насту, а тут устал, забылся, думал о годе, который ничего хорошего не
принес... Видно, сделал шаг в сторону и тут же провалился по пояс в снег.
Подо мной не было никакой опоры. Я попытался вытащить одну ногу, но поставить
ее оказалось некуда - она снова утонула и утащила меня еще глубже. Ухватиться
не за что, а тропинка где-то рядом, в полуметре от меня, но сверху-то я
видел ее, а сейчас она словно исчезла!..
Так я барахтался, как
перевернутое на спину насекомое, и никого поблизости не было. Представляете
картину? - я на вершине снежной лавины, которая вот-вот сорвется в сторону
реки, и тогда уж никогда не выкарабкаюсь из-под этой тяжести. Было тихо,
только мое хриплое дыхание, потрескивание снежной корки и хруст слоев снега;
они постепенно уплотнялись под моей тяжестью, и я после каждого движения
погружался все глубже. Если я не двигался, то висел. Темнота сгущалась,
другого берега уже не было видно. Я был в отчаянии, но все больше уставал
и погружался в какое-то оцепенение...
Вдруг кто-то сказал мне
на ухо - делай вот так! Я понял, надо не сгибаться вперед, как я все время
пытался, а отклониться назад и вылезать на спине. Я попробовал, и, действительно,
после нескольких попыток обнаружил, что выкарабкиваюсь. Тут уж я стал смелей
отталкиваться ногами, и спиной, спиной выползать, пока наконец весь не
оказался на плотной полоске снега, по которой до этого так безмятежно шагал.
Спокойствие вернулось
ко мне. Я вспомнил, чего испугался в первый момент - Хрюша и кошки заперты
дома! Если не выберусь, кто откроет им дверь? Они погибнут от жажды и голода.
Вчера вечером я возвращался
от своих и увидел у девятого дома под редкими кустиками темное пятно. Мой
глаз навострился узнавать живое, я подошел и обнаружил щенка месяцев шести,
небольшого, остромордого, темно-серого, насколько мог различить в сумерках.
Мордочка обнесена инеем, видно, что лежит давно, и снег под ним подтаял.
Кажется, он лежал на люке, здесь теплей. Я заговорил с ним, он не испугался,
и слушал. "Минус двадцать девять не шутка, - я сказал ему, - уходи!" У
меня не было еды, и я не знал, как увести его отсюда. Я звал его в подъезд,
но он не слушался, только еще крепче свернулся и спрятал нос... Я ушел
с тяжелым сердцем. Этому малышу предстояла ночь на морозе, он не знает,
что это, а я знаю.
Сегодня утром я нашел
его в месте чуть получше прежнего - у одного из окошков в подвал, там слегка
приоткрыт железный ставень и струйка тепла попадает ему на спину. Я нашел
палку, подлез поближе к окошку, а это под балконом, так что я полз на коленях,
и приоткрыл пошире ставень, чтобы песику было теплей. Потом сходил за едой,
свалил в одну из мисок остатки хлеба и рыбы с кашей и вернулся по косой
тропинке к девятому. За мной увязался Макс, который собирался навестить
этот подвал и ждал подходящего момента. Иногда они ждут часами, чтобы беспрепятственно
одолеть сто метров... За нами бежала маленькая собачонка, а навстречу идет
большой рыжий пес с крестьянской физиономией, он часто встречается мне
в подвале. Я не раз пытался его образумить, он внимательно слушал, а потом
поступал по-своему... Макс, поняв, что нас обложили с двух сторон, остановился
подумать; делать два дела сразу он не в состоянии, впрочем, я тоже. Сейчас
он кинется от большой псины к десятому, та за ним, и я ничего не смогу
сделать... Но Макс оказался не так прост, как я думал, он принял смелое
решение - подбежал ко мне и двинулся дальше, правда, оглядываясь на меня,
навстречу большому псу. Если бы так поступил Клаус или Стив, я бы не удивился,
но мой недотепа так никогда не делал! Значит, не безнадежен дурачок?..
Пес застенчиво отвернулся, скосил глаз на кота, потом на меня... "Не трогайте
меня, и я вас не трону..." Скандал ему ни к чему, ведь мы не раз еще встретимся.
Мы благополучно добрались
до песика, я поставил перед ним миску. А Макс, окрыленный своим успехом,
набычился, задергал хвостом и двинулся в сторону щенка, того и гляди, нападет...
Песик смутился и есть не стал. Я отозвал Макса и пошел с ним осмотреть
двери в этом подвале. Северная забрана частой решеткой, для котов не преграда,
а щенку не проскочить. Южная... вчера в темноте я долго толкал ее, оказывается,
открывается на себя! Приоткрыл ее и подпер палкой, так, чтобы щенок мог
пройти, если захочет. Вместо того, чтобы затащить силой, я предложил ему
выбор. И чуть не погубил его.
Почему я так поступил?
Потом я много думал об этом... Я стараюсь не решать за них, пусть поступают
сами в соответствии со своей природой. Но что он мог решить, этот глупый
щенок! Нашел же он подвальное окошко, нашел бы и полуоткрытую дверь...
Если б я мог, то взял бы его себе. Невозможно... Надо признать, я хотел
помочь и остаться в стороне, не участвовать, не вовлекаться, не привыкать...
Но так часто этого недостаточно! Потому что слишком мало вокруг нас уважения
к жизни, даже простой доброжелательности, и так много непонимания и злобы,
что с этим не сладит даже самый сильный и мудрый зверь.
Вечером ветер пуще прежнего...
Скользко, как на поверхности циркового шара, перебираю ступнями, плохой
акробат... Дома Люська с Алисой выясняют отношения. Алиса ворчит, замахивается,
дочь ластится, заглаживает вину. Потом мирятся и блаженно облизывают друг
друга. Хрюша отчаянно орет, надо идти, поддерживать славу смелого. Надо,
но очень не хочется.
Кутенок у того же окошка.
Постелил ему тряпку, накормил теплой кашей. Пробовал втолкнуть в подвал,
он отчаянно сопротивляется. Бездомные собаки не доверяют темноте и узким
щелям, в которых котам вольготно... Погладил по спине - один хребет. Он
и двух дней не протянет на морозе, устал сопротивляться. Старуха, что кормит
в девятом, защищает своих - дверь перевязала веревочкой; благодаря ей живы
тамошние коты.
Через час пришел снова,
смотрю - щенка у окошка нет! Видно, кто-то спугнул его, он отполз от тепла,
свернулся калачиком в глубоком снегу. Не отзывается! Я залез в сугроб,
потрогал его. Он вздрогнул, поднял голову. Живой, но отвердевший, неподвижный,
тяжелый. Взгляд обращен вглубь, он умирает. Я поднял его, он оказался неожиданно
тяжелым, по сравнению с котами, но для своего роста ничего не весил. Он
молчал и уже не делал попыток вырваться. Я опоздал! С проклятиями самому
себе я пролез в чужой подвал, недалеко от входа нашел кусок картона и положил
на него щенка. Ему бы продержаться несколько дней... Вернулся к своим.
Макс, Алиса и Костик копаются в помойке. Люська висит на батарее, болтает
ножками. В подвале метель, фанерка на полу. Кто это так старается для нас...
Снова укрепил ее, как мог, нашел Клауса и вдвоем пошли домой.
Я говорю старухе из девятого,
она согнута и чтобы видеть меня, должна задирать голову. "Если вы умрете
раньше, я буду кормить ваших, не выбрасывайте щенка..." Она, кажется, приняла
во внимание. В каждом доме свой сумасшедший, в девятом она, в десятом -
я.
Песик лежит дальше от двери
на старом мешке, то ли сам отполз, то ли старуха помогла. При виде меня
кое-как встает, шатается, но виляет хвостом. Жадно пьет... дурачок, терпел
жажду, хотя снег рядом! Кот, конечно, догадался бы полизать... Глаза впали,
мордочка острая, ребра обтянуты кожей. Не ест даже яйцо, размельченное
в курином бульоне, с болью оторвал от своих. Оставил, может, передумает...
Когда шел обратно, меня
догнала Алиса. Она ходила в гости к тамошним кошкам и рыжему коту, отцу
Шурика и многих не выживших Алисиных котят. Я думал, что скажу своим, ведь
не осталось еды... Но повезло - соседка выставила на лестницу банку прокисших
щей, зато на мясной бульоне! Наши знают цену любой пище, их не смущает
запах. Явились четверо - двое лохматых, две кошки. Не было Костика, а Хрюша
нашелся в подвале, но не пошел, поворчал из темноты и получше устроился
на своем месте, под самым потолком.
Сегодня песик встретил
меня у двери, вилял хвостом, стал быстрей, облизал руки, что я ненавижу,
съел яйцо, и оказалось мало. Я намеренно не называю его, зачем мне лишняя
привязанность, подниму его и уйду. Рыбу почему-то не тронул... Здоровенный
кусок минтая, наши сошли бы с ума!.. Он худ неимоверно, но отогрелся, и
на ногах стоит тверже, чем вчера.. Выбежал на улицу, исполнил свои делишки
и бегом обратно. Ему бы недельку в тепле и тишине... Макс был со мною,
сопел за спиной, и сожрал, конечно, минтая.
В этом подвале коты бедствуют,
старуха кормит еще хуже, чем я. Здесь черный с белыми усищами, рыжий, замурзанный,
с холодными ушами, вечно голодный... Ухожу с тяжелым чувством - угасающая
жизнь не может поддержать другую, а процветающая не желает замечать...
Я думаю о песике, что будет дальше?.. Были бы живы, а жизнь хитрей нас,
что-нибудь придумает.
Собачка - остренькая морда,
темные глаза, хочет внимания и ласки. Выдал ей кусочек сырого мяса, если
бы Клаус видел... А Клаус кривился, но ел жиденький супчик. Я и не заметил,
как стал обирать своих в пользу собачонки! Стива нет и нет, я все жду -
подойду к дому, а навстречу мне большой, важный, блестящий... Хрюша смурной,
встречает без крика и объяснений, полная хандра. У котов это бывает, кошки
ведут себя ровней, и живей... Алиса за ночь навалила две кучи и удалилась
с прытью, которую стоит пожелать ее дочери, сейчас довольно вялой. Макс
на мусоре, ловит мгновение, пока не подъехала машина. Самое лакомое время,
но и опасное - всюду бродячие собаки, которых мне жаль, им еще трудней
выжить, чем котам. Их кормят ноги, надо успеть от дома к дому, пока не
увезут мусор. Собаки гоняют котов, коты гоняют птиц, а птицы умирают, потому
что никого прогнать не могут.
Иногда я смертельно устаю
от них, и думаю, черт с вами, ребята, мне самому бы выжить. А потом бегаю
по подвалам, ищу, и жду...
Старуха из девятого выпустила
собачонку, та ускакала на костлявых ногах и не вернулась. Она сообщает
мне это с явным облегчением, у них все налажено с котами, а от этой неуемной
подвал ходуном... Одно утешение - четыре не мороз, и тихо. Может, вернется,
когда станет туго, вспомнит теплый подвальчик... Облазил все вокруг дома,
не тут-то было, наверняка подалась в город. К своему стыду, и я чувствую
облегчение - мои уже несколько дней на голодной пайке. Если вернется, снова
оживлять? Я не чародей, вытаскивать из сугробов и приводить в чувство замерзших
собак! Зато в девятом поговорил с усатым отцом Сильвочки, нашей счастливой
кошки, и Рыжим, отцом Шурика. Только Шурик был чистенький, сияющий и нежно,
пастельно- рыжий, а этот мужичок, морда красноватая, зубастая. Но я вижу
в нем своего любимца, глаза те же - оранжевые, теплые глаза... Я незаметно
подбросил ему кусочек студня, чтобы сам нашел. Опытный, осторожный малый
- долго придирчиво разглядывал находку, потом моментально проглотил. Когда
я уходил, то оглянулся, и понял, что он раскусил меня, смотрит вслед...
Шел к своим и думал, что, вот, была собачка, и нет, и это правильно. Не
можешь держать жизнь в руках, за все отвечать - отпусти, пусть сама решит.
У дома Макс, показывает
кривой зуб, решительно настроен на пожрать бы... Им надоели мои выкрутасы,
все уже побывали в девятом и знают, куда уплывает еда!.. Костик, тихий
гад, налил на коврик соседке. Крадусь к ее двери, уношу улику и полощу
у себя в ванне... "Засранец - говорю предателю, - я ли тебя не выручал,
не спасал, а ты нас угробить хочешь?.. Этот коврик, можно сказать, молитвенная
принадлежность!.." А он и слушать не желает, наглый и сытый стал! Беру
за шиворот, - он зажмурился, не сопротивляется - и выкидываю на балкон.
"Отдохни, счастливец, серая морда, не понимаешь, где бы ты лежал сейчас..."
Там, где многие - в овраге, у реки.
Я шел по снежной поверхности,
будто плыл над землей. Иногда вспоминаешь, что идешь по воде. Так тихо,
что можно уснуть... Десятый, девятый... сразу за оврагом восьмой, там граница
наших владений. Шел и выискивал взглядом ту костлявую собачонку, темную
с желтыми носочками. Но ее не было, только крохотная болонка увиливала
от настойчивого ухаживания овчарки, жалобный визг несся по оврагу.
Не успел миновать девятый,
как слышу еще один отчаянный вопль. Похоже, на сей раз, действительно,
беда!.. Ноги сами подвели меня к дому, хотя я не раз говорил себе - "не
вмешивайся, дурак, не бери на себя больше, чем можешь поднять..." Подхожу
и понимаю, что кричат из мусоропровода. Опять! Отодвигаю задвижку, здесь
темно, тесно, огромные ящики с мусором, над одним изогнутый конец трубы
мусоропровода. Никого, только вонь и эти забитые доверху громады. Снова
крик - из самой трубы. Там на груде мусора вижу серого котенка с тигровыми
полосками, двухмесячного, сильно не ошибусь. Сбросили... Тянусь туда и
с великими трудами вытаскиваю зверя, при этом он старается укусить меня.
Теплый, значит, появился недавно. Хватаю его и несу в подвал, где недавно
кормил собаку. Взять себе не могу, не могу... не хватало мне еще одного
Костика! В подвале толпа - тут и рыжий, и усатый, и дымчатая кошка, такая
осторожная, что видел ее только несколько раз, а я здесь хожу годами. Как
живет, не знает никто... Толкаю котенка в подвал, он вопит, не понимая
своего счастья. Кошки примут его, старуха поворчит - откуда взялся, еще
один дармоед... потом накормит.
Не успел отойти, за мной
крик - это Макс, мы идем вместе. Он умеет ходить, петляя между ногами,
как настоящий цирковой кот... А дома нас ждали два великих засранца - Костик
и Клаус, на этот раз они поступили со мной гуманно - всего две кучи на
полу в ванной и аккуратно прикрыты бумажками, как в магазине.
На стенах прошлогодняя
мазня, непонятно, как получилось!.. Я сижу, весь в кучах и лужах, с неясными
ощущениями то ли в груди, то ли в животе... Что-то варится во мне, тянет
за кишки, выматывает, и некуда бежать, невозможно спешить, не на что жаловаться,
не у кого помощи просить... От бессилия и скрытого напряжения тошнит, будто
ведро кофе вылакал натощак... или стоишь на высоте, на скалистом гребне,
туда или сюда все равно... Значит, надежда есть! Тот, кто радостен и спокоен,
просто труп.
Не выдерживаю, беру остатки
еды и шлепаю опять в девятый, по дороге отдыхаю от напряженного безделья,
которое все трудней дается. Со мной снова Макс, и мы с ним вкатываемся
в теплый и темный подвал. Не могу сказать, чтобы нас ждали или обрадовались.
Котенок освоился и гулял по трубам, пищал, но не от страха, а от скуки;
местные к нему присматривались и знакомиться не спешили. Макс очень дружелюбно
обнюхивает котенка, он обожает покровительствовать малым и слабым, при
этом надувается от важности... В общем я ушел спокойным, сегодня он жив,
а до завтра всем бы дожить
Воздух неподвижен, вязок,
дым из высокой полосатой трубы указывает на полное спокойствие. Я обхожу
девятый, ищу собачку, ее нет. Поблизости прохаживается безумная старуха,
я знаю ее лет сорок. С нею три собаки, одна похожа на мою пропавшую, только
не носочки а желтые гольфы на ногах. Когда был жив мой пес, он частенько
трепал ее большого пуделя, и она ненавидела меня и мою собаку одинаковой
ненавистью. Прошли годы, давно умерли оба пса, мы состарились, она по-прежнему
с собаками, по-прежнему безумна, и я безумней, чем был, и котов у меня
все больше и больше... Что поделаешь, сами находят меня... Она уверена,
что я священник в новой церкви под горой, в которую ей не хватает сил добраться.
Религию разрешили, и новое поветрие - лбы расшибать. Лучше бы зверей кормили.
Я в церкви не был - в учреждения не ходок; мне нечего просить, ничего не
жду, что могу, делаю, живу, как считаю нужным... Она говорит, ей туда нельзя.
Кому же тогда можно, возражаю, забыв, что говорю с ненормальной. Она зовет
своих - Шурик, Жучка... Я вздрагиваю, слыша эти имена. Зверей нужно называть
по имени, разговаривать с ними, как, впрочем, и с людьми, иначе они дичают,
что было бы неплохо и естественно среди нормальных зверей, но не среди
нас. Я тоже дикий, но помню кое-какие правила, иногда полезные, чаще унизительные
или смешные. Печально видеть, как мало возможностей развивается в мире,
где главные силы озабочены выживанием...
Ее голос возвращается,
и лицо, я снова слышу... Она говорит про собачку, которую ищу. Ее убили
милиционеры. Молодые парни, я знаю их лица. Как, должно быть, весело и
забавно было им - стрелять... Вот тебе раз, спаслась и тут же споткнулась.
Стоит раз поскользнуться, на тебя обязательно упадет еще! Точно также у
меня и у всех наших. Это, конечно, неспроста...
Но среди плохого всегда
есть хорошее. Я убедился, что тигровый драчлив и смел, борется с кошками
за еду. Налил всем молока в большую миску, а он, растолкав двух котов,
пролез вперед. Я незаметно наклонял миску в его сторону, чтобы ему больше
перепало... Я старался не думать, не чувствовать, быть деревом с толстой
корой, иначе покачусь в темноту... Мы живем среди плесени, она называет
себя мыслящей, а сама истребляет все другие формы жизни. Она ненасытна,
и некому ее остановить, разве что обожрется и сдохнет... И мне тяжело,
что я ее частица. Мне хочется, чтобы земля отдохнула от нас. Жили бы себе
коты, другие звери...
Сегодня утром застал разгром
- у мусоропровода хозяйничает та самая собачья троица: тонкая сучка, она
даже пыталась рычать на меня, большой рыжий Полкаша с отвислыми щеками
и третий, самый опасный, сосредоточенный, угрюмый и быстрый, с широкой
грудью, поджарым задом, мускулистыми неутомимыми ногами... Я постоял, давая
им возможность ухватить еще по куску, потом вполголоса сказал -"Валите
отсюда, ребята..." Быстрей всех меня поняла сучка, рыкнула и поскакала
черных, трое серых и я. Не было Серого, он, кажется, побаивается Стива.
нас, отведал рыбки с кашей, и к балконной двери, оглянулся на меня, зашипел,
зарычал - "Отворяй, устал я с вами!.." И я со спокойным сердцем отпустил
его. Он, не оглядываясь, ушел в мутную мглистую снежную пустыню, где небо
и земля слились.
успокоился - жив, бродяга. Дома все, кроме Хрюши. Макс с Люськой в обнимку,
она его любовно вылизывает, он милостиво разрешает, и сам полизал чуть-чуть...
Костик на улицу не хотел, но отчаянно хотел пописать. И, улучив момент,
когда я потерял бдительность, намочил бумажку в углу и успокоился. А я
поздно хватился, и сделал вид, что не заметил. В такой мороз мне жаль их
выталкивать на улицу, и я терплю лужи и кучи, надеясь на скорое потепление...
Поели, отдохнули, помылись, и я отворяю перед ними балконную дверь или
форточку минут на пять, и жду, в клубах морозного пара, кто куда... Кто
хочет уйти, уходит. Но сегодня воздух колюч как никогда, даже Макс дрогнул.
А Алиса ушла, хотя я оставляю ее без разговоров, но вот надо ей, и все!
Три раза выходил за Хрюшей, его все нет и нет. Из подвала выбежали собаки,
они там греются. На этот раз я ничего не сказал им, они знают меня и ведут
себя тихо. Дошел по тропиночке до девятого, снег по колено, вокруг дома
здоровенные псы, сидят на колючем ветре, ждут кого-то... Хрюше с его коротенькими
ножками, да по такому снегу... не проскочить! Звал, звал - и, наконец,
слабенький голосок - появляется в окошке Хрюша, чумазый настолько, что
не черный, а серый. Взял его на руки, он тут же успокоился и едет, гордо
поглядывая на стадо собак... Прибыли, тут же все сбежались, ведь ясно,
что Хрюша получит премию. Я оставил его в ванной с рыбьим хвостиком наедине,
а дверь плотно закрыл, подоткнув бумажку. Клаус пытался когтистыми лапами
взломать Хрюшино уединение, трудился, пыхтел, в конце концов победил...
но увидел только довольную Хрюшину физиономию. Опоздал! Что поделаешь,
в другой раз, дружок.
исключения котов, но в особенности Клауса, это ее кумир. Утром кумир полакал
разбавленного молока и пулей вылетел на балкон, оставив нам огромную кучу,
настоящая мужская работенка! Мороз застрял на двадцати пяти и при этом
ухитряется быть влажным, это для нас смертельно. Кошки прочно поселились
в доме. Хрюшу едва вытянул из подвала, теперь он спит рядом с батареей,
она еле теплится. Люська в отсутствие Клауса подобралась к Максу, приводит
в порядок его лохмы, ему это нравится. Но Клаус все поставит на свои места,
как только Люська на что-нибудь путное сгодится. Стив основательно исчез,
наверное, объявился могущественный обладатель купеческой колбасы. Но исчезнут
его покровители, он снова явится, пойдет по этажам выпрашивать подаяния,
не теряя при этом гордого вида.
за ним передышка, а потом даже круче. Коты это знают, у них чувство времени
точней моего, им не нужно чисел. Впрочем, я тоже не помню чисел... и пейзаж
для меня, как для кота, всегда нов, дорога сюда каждый день другая, снег
имеет сотню имен - он колет, жжет или гладит... холоден, мокр, сух, блестящ...
А цвет... как можно говорить о цвете - он охватывает все оттенки настроений
и состояний... Так вот, у наших такой настрой - придется потерпеть еще,
зима не все показала зубы. Никто не веселится, кроме Костика и Люськи,
которым все трын-трава. Мечта Костика - попробовать жизнь на зуб до сих
пор жива, а кот с мечтою не взрослый кот, он так и не вырос. Каким -то
чудом добрался до меня, доколыхался серой тенью, а потом схватился из последних
силенок, и держался, отчаянно держался!.. Не все смогли, куда делась лохматая
худышка с желтыми глазами? Почему не выскочила из темноты, если выскакивала
сто раз, когда ей было гораздо страшней и хуже?.. Не знаю, мир для меня
разделен - по ту сторону царство отвратительных теней, а по эту только
подвалы и коты... Почему не искал ее? Раньше бы искал, а теперь я все чаще
так поступаю: выбежит - спасу, не выбежит - отворачиваюсь, иду дальше.
Иначе не выжить, не от голода или усталости, а от сердечной тяжести. Их
слишком много, даже в поле моего зрения, я и семерых-то с трудом спасаю.
Людей тоже бывает жаль, но они в этой жизни хозяева, сами ее делают, пусть
сами за все и платят.
я помогаю зверям. Я - перебежчик, всегда на их стороне.
пробиваются поближе - к лестнице, к балкону, к двери, потом оказываются
на кухне... Они проявляют чудеса выдумки и выдержки, только бы остаться
на ночь, забиться в дальний угол, за кровать... Я находил их в мусорном
ведре, на верхней полке шкафа... Они лезут по кирпичной стенке, по деревьям
на балкон, а до этого просиживают неделями под окнами, наблюдая за счастливцами,
решая сложнейшую задачу - как проникнуть... Я слышу, как скрипят и ворочаются
их мозги... Каждый из моих восьми... что скрывать, Серый уже проник...
Каждый изобрел свой способ, свои трюки, чтобы обмануть меня, отвлечь внимание,
а потом оказаться в опасной близости, когда я, взглянув им в глаза, не
смогу отодвинуть. И я иду сюда, проклиная холод, скользкую дорогу, ветер,
темноту, то, что мало еды, на один зуб этим прожорам... окруженный частоколом
враждебных взглядов, связанный ожиданием чуда - еды, тепла, внимания...
Я девятый среди них.
увидел двух больших овчарок, которые пытались спастись от холода. Им трудней,
чем котам. Они забегали в каждый открытый подъезд - и отовсюду их гнали.
Им не выжить.
ночей, когда мне негде было ночевать, в середине октября. Никого у меня
не было, и одежды никакой, кроме старого пиджака. Ночью я пробирался в
один дом, там шел ремонт, не было ни окон ни дверей, зато на месте крыша.
И я дремал в углу, то покрывшись пиджаком, то подложив его под себя. Кое-как
дотянув до рассвета, плелся на вокзал, дремал на скамейке, а в шесть уборщицы
меня прогоняли... Что чувствовали собаки в тридцатиградусный мороз? Кто-нибудь
скажет с ухмылкой - они же не думали, ведь это звери... Но и я не думал
в том доме - я был просто живой тварью, и страдал, как они страдают...
Жизнь прожита, а вспоминаются именно те дни.
все, что нес своим! Залез рукой в кастрюлю и вывалил на снег пригоршню
каши с рыбой. Вытер руку о полу пальто, а то вмиг замерзнет. "Все, что
могу, ребята!.." Они проглотили и уставились на меня, на сумку, в которой
кастрюля с кашей. Немигающий взгляд, в нем не было благодарности, только
вражда и медленное созревание одной и той же мысли у обоих... Я понял,
что надо срочно уносить ноги. Они долго смотрели вслед. Они легко догнали
бы меня, но еще не привыкли. А я подумал, что они были бы правы. Кощунственно
говорить, что все жизни равноценны, если у меня кастрюля, а у них пустое
брюхо. Мне не нравится, как все, все здесь устроено. В гробу я видал борьбу
за существование!.. Говорят, другой жизни быть не может. В гробу я тогда
видал эту жизнь!..
быть человеком не легче - неприятно и стыдно.
талдычат о культуре, великих традициях, разуме, добре... меня охватывает
бешенство. Я бы привел к говорунам, в их чистые теплые комнаты этих собак,
чтобы испытали на себе тот взгляд!
чуть не пропал, и что бы они делали без меня? Не хочу и думать! Я говорил,
что не хожу через город, отвык от людей, противно смотреть в их лица, и
я иду через поля, по тропинке вдоль высокого берега реки. В одном месте,
метров сто, наверное, тропка на самом краю спуска, и летом крутого, а сейчас
бесконечного, высокого и опасного. Внизу долина реки, другой берег, низкий,
плоский, дальше, за дымкой поле и черной полосой до горизонта лес. Горизонт
теряется в темноте, земля и небо сливаются в единое, притихшее от холода
пространство.
по насту, а тут устал, забылся, думал о годе, который ничего хорошего не
принес... Видно, сделал шаг в сторону и тут же провалился по пояс в снег.
Подо мной не было никакой опоры. Я попытался вытащить одну ногу, но поставить
ее оказалось некуда - она снова утонула и утащила меня еще глубже. Ухватиться
не за что, а тропинка где-то рядом, в полуметре от меня, но сверху-то я
видел ее, а сейчас она словно исчезла!..
перевернутое на спину насекомое, и никого поблизости не было. Представляете
картину? - я на вершине снежной лавины, которая вот-вот сорвется в сторону
реки, и тогда уж никогда не выкарабкаюсь из-под этой тяжести. Было тихо,
только мое хриплое дыхание, потрескивание снежной корки и хруст слоев снега;
они постепенно уплотнялись под моей тяжестью, и я после каждого движения
погружался все глубже. Если я не двигался, то висел. Темнота сгущалась,
другого берега уже не было видно. Я был в отчаянии, но все больше уставал
и погружался в какое-то оцепенение...
на ухо - делай вот так! Я понял, надо не сгибаться вперед, как я все время
пытался, а отклониться назад и вылезать на спине. Я попробовал, и, действительно,
после нескольких попыток обнаружил, что выкарабкиваюсь. Тут уж я стал смелей
отталкиваться ногами, и спиной, спиной выползать, пока наконец весь не
оказался на плотной полоске снега, по которой до этого так безмятежно шагал.
ко мне. Я вспомнил, чего испугался в первый момент - Хрюша и кошки заперты
дома! Если не выберусь, кто откроет им дверь? Они погибнут от жажды и голода.
от своих и увидел у девятого дома под редкими кустиками темное пятно. Мой
глаз навострился узнавать живое, я подошел и обнаружил щенка месяцев шести,
небольшого, остромордого, темно-серого, насколько мог различить в сумерках.
Мордочка обнесена инеем, видно, что лежит давно, и снег под ним подтаял.
Кажется, он лежал на люке, здесь теплей. Я заговорил с ним, он не испугался,
и слушал. "Минус двадцать девять не шутка, - я сказал ему, - уходи!" У
меня не было еды, и я не знал, как увести его отсюда. Я звал его в подъезд,
но он не слушался, только еще крепче свернулся и спрятал нос... Я ушел
с тяжелым сердцем. Этому малышу предстояла ночь на морозе, он не знает,
что это, а я знаю.
его в месте чуть получше прежнего - у одного из окошков в подвал, там слегка
приоткрыт железный ставень и струйка тепла попадает ему на спину. Я нашел
палку, подлез поближе к окошку, а это под балконом, так что я полз на коленях,
и приоткрыл пошире ставень, чтобы песику было теплей. Потом сходил за едой,
свалил в одну из мисок остатки хлеба и рыбы с кашей и вернулся по косой
тропинке к девятому. За мной увязался Макс, который собирался навестить
этот подвал и ждал подходящего момента. Иногда они ждут часами, чтобы беспрепятственно
одолеть сто метров... За нами бежала маленькая собачонка, а навстречу идет
большой рыжий пес с крестьянской физиономией, он часто встречается мне
в подвале. Я не раз пытался его образумить, он внимательно слушал, а потом
поступал по-своему... Макс, поняв, что нас обложили с двух сторон, остановился
подумать; делать два дела сразу он не в состоянии, впрочем, я тоже. Сейчас
он кинется от большой псины к десятому, та за ним, и я ничего не смогу
сделать... Но Макс оказался не так прост, как я думал, он принял смелое
решение - подбежал ко мне и двинулся дальше, правда, оглядываясь на меня,
навстречу большому псу. Если бы так поступил Клаус или Стив, я бы не удивился,
но мой недотепа так никогда не делал! Значит, не безнадежен дурачок?..
Пес застенчиво отвернулся, скосил глаз на кота, потом на меня... "Не трогайте
меня, и я вас не трону..." Скандал ему ни к чему, ведь мы не раз еще встретимся.
до песика, я поставил перед ним миску. А Макс, окрыленный своим успехом,
набычился, задергал хвостом и двинулся в сторону щенка, того и гляди, нападет...
Песик смутился и есть не стал. Я отозвал Макса и пошел с ним осмотреть
двери в этом подвале. Северная забрана частой решеткой, для котов не преграда,
а щенку не проскочить. Южная... вчера в темноте я долго толкал ее, оказывается,
открывается на себя! Приоткрыл ее и подпер палкой, так, чтобы щенок мог
пройти, если захочет. Вместо того, чтобы затащить силой, я предложил ему
выбор. И чуть не погубил его.
Потом я много думал об этом... Я стараюсь не решать за них, пусть поступают
сами в соответствии со своей природой. Но что он мог решить, этот глупый
щенок! Нашел же он подвальное окошко, нашел бы и полуоткрытую дверь...
Если б я мог, то взял бы его себе. Невозможно... Надо признать, я хотел
помочь и остаться в стороне, не участвовать, не вовлекаться, не привыкать...
Но так часто этого недостаточно! Потому что слишком мало вокруг нас уважения
к жизни, даже простой доброжелательности, и так много непонимания и злобы,
что с этим не сладит даже самый сильный и мудрый зверь.
Скользко, как на поверхности циркового шара, перебираю ступнями, плохой
акробат... Дома Люська с Алисой выясняют отношения. Алиса ворчит, замахивается,
дочь ластится, заглаживает вину. Потом мирятся и блаженно облизывают друг
друга. Хрюша отчаянно орет, надо идти, поддерживать славу смелого. Надо,
но очень не хочется.
Постелил ему тряпку, накормил теплой кашей. Пробовал втолкнуть в подвал,
он отчаянно сопротивляется. Бездомные собаки не доверяют темноте и узким
щелям, в которых котам вольготно... Погладил по спине - один хребет. Он
и двух дней не протянет на морозе, устал сопротивляться. Старуха, что кормит
в девятом, защищает своих - дверь перевязала веревочкой; благодаря ей живы
тамошние коты.
смотрю - щенка у окошка нет! Видно, кто-то спугнул его, он отполз от тепла,
свернулся калачиком в глубоком снегу. Не отзывается! Я залез в сугроб,
потрогал его. Он вздрогнул, поднял голову. Живой, но отвердевший, неподвижный,
тяжелый. Взгляд обращен вглубь, он умирает. Я поднял его, он оказался неожиданно
тяжелым, по сравнению с котами, но для своего роста ничего не весил. Он
молчал и уже не делал попыток вырваться. Я опоздал! С проклятиями самому
себе я пролез в чужой подвал, недалеко от входа нашел кусок картона и положил
на него щенка. Ему бы продержаться несколько дней... Вернулся к своим.
Макс, Алиса и Костик копаются в помойке. Люська висит на батарее, болтает
ножками. В подвале метель, фанерка на полу. Кто это так старается для нас...
Снова укрепил ее, как мог, нашел Клауса и вдвоем пошли домой.
она согнута и чтобы видеть меня, должна задирать голову. "Если вы умрете
раньше, я буду кормить ваших, не выбрасывайте щенка..." Она, кажется, приняла
во внимание. В каждом доме свой сумасшедший, в девятом она, в десятом -
я.
на старом мешке, то ли сам отполз, то ли старуха помогла. При виде меня
кое-как встает, шатается, но виляет хвостом. Жадно пьет... дурачок, терпел
жажду, хотя снег рядом! Кот, конечно, догадался бы полизать... Глаза впали,
мордочка острая, ребра обтянуты кожей. Не ест даже яйцо, размельченное
в курином бульоне, с болью оторвал от своих. Оставил, может, передумает...
догнала Алиса. Она ходила в гости к тамошним кошкам и рыжему коту, отцу
Шурика и многих не выживших Алисиных котят. Я думал, что скажу своим, ведь
не осталось еды... Но повезло - соседка выставила на лестницу банку прокисших
щей, зато на мясной бульоне! Наши знают цену любой пище, их не смущает
запах. Явились четверо - двое лохматых, две кошки. Не было Костика, а Хрюша
нашелся в подвале, но не пошел, поворчал из темноты и получше устроился
на своем месте, под самым потолком.
меня у двери, вилял хвостом, стал быстрей, облизал руки, что я ненавижу,
съел яйцо, и оказалось мало. Я намеренно не называю его, зачем мне лишняя
привязанность, подниму его и уйду. Рыбу почему-то не тронул... Здоровенный
кусок минтая, наши сошли бы с ума!.. Он худ неимоверно, но отогрелся, и
на ногах стоит тверже, чем вчера.. Выбежал на улицу, исполнил свои делишки
и бегом обратно. Ему бы недельку в тепле и тишине... Макс был со мною,
сопел за спиной, и сожрал, конечно, минтая.
старуха кормит еще хуже, чем я. Здесь черный с белыми усищами, рыжий, замурзанный,
с холодными ушами, вечно голодный... Ухожу с тяжелым чувством - угасающая
жизнь не может поддержать другую, а процветающая не желает замечать...
Я думаю о песике, что будет дальше?.. Были бы живы, а жизнь хитрей нас,
что-нибудь придумает.
темные глаза, хочет внимания и ласки. Выдал ей кусочек сырого мяса, если
бы Клаус видел... А Клаус кривился, но ел жиденький супчик. Я и не заметил,
как стал обирать своих в пользу собачонки! Стива нет и нет, я все жду -
подойду к дому, а навстречу мне большой, важный, блестящий... Хрюша смурной,
встречает без крика и объяснений, полная хандра. У котов это бывает, кошки
ведут себя ровней, и живей... Алиса за ночь навалила две кучи и удалилась
с прытью, которую стоит пожелать ее дочери, сейчас довольно вялой. Макс
на мусоре, ловит мгновение, пока не подъехала машина. Самое лакомое время,
но и опасное - всюду бродячие собаки, которых мне жаль, им еще трудней
выжить, чем котам. Их кормят ноги, надо успеть от дома к дому, пока не
увезут мусор. Собаки гоняют котов, коты гоняют птиц, а птицы умирают, потому
что никого прогнать не могут.
от них, и думаю, черт с вами, ребята, мне самому бы выжить. А потом бегаю
по подвалам, ищу, и жду...
собачонку, та ускакала на костлявых ногах и не вернулась. Она сообщает
мне это с явным облегчением, у них все налажено с котами, а от этой неуемной
подвал ходуном... Одно утешение - четыре не мороз, и тихо. Может, вернется,
когда станет туго, вспомнит теплый подвальчик... Облазил все вокруг дома,
не тут-то было, наверняка подалась в город. К своему стыду, и я чувствую
облегчение - мои уже несколько дней на голодной пайке. Если вернется, снова
оживлять? Я не чародей, вытаскивать из сугробов и приводить в чувство замерзших
собак! Зато в девятом поговорил с усатым отцом Сильвочки, нашей счастливой
кошки, и Рыжим, отцом Шурика. Только Шурик был чистенький, сияющий и нежно,
пастельно- рыжий, а этот мужичок, морда красноватая, зубастая. Но я вижу
в нем своего любимца, глаза те же - оранжевые, теплые глаза... Я незаметно
подбросил ему кусочек студня, чтобы сам нашел. Опытный, осторожный малый
- долго придирчиво разглядывал находку, потом моментально проглотил. Когда
я уходил, то оглянулся, и понял, что он раскусил меня, смотрит вслед...
Шел к своим и думал, что, вот, была собачка, и нет, и это правильно. Не
можешь держать жизнь в руках, за все отвечать - отпусти, пусть сама решит.
кривой зуб, решительно настроен на пожрать бы... Им надоели мои выкрутасы,
все уже побывали в девятом и знают, куда уплывает еда!.. Костик, тихий
гад, налил на коврик соседке. Крадусь к ее двери, уношу улику и полощу
у себя в ванне... "Засранец - говорю предателю, - я ли тебя не выручал,
не спасал, а ты нас угробить хочешь?.. Этот коврик, можно сказать, молитвенная
принадлежность!.." А он и слушать не желает, наглый и сытый стал! Беру
за шиворот, - он зажмурился, не сопротивляется - и выкидываю на балкон.
"Отдохни, счастливец, серая морда, не понимаешь, где бы ты лежал сейчас..."
Там, где многие - в овраге, у реки.
будто плыл над землей. Иногда вспоминаешь, что идешь по воде. Так тихо,
что можно уснуть... Десятый, девятый... сразу за оврагом восьмой, там граница
наших владений. Шел и выискивал взглядом ту костлявую собачонку, темную
с желтыми носочками. Но ее не было, только крохотная болонка увиливала
от настойчивого ухаживания овчарки, жалобный визг несся по оврагу.
как слышу еще один отчаянный вопль. Похоже, на сей раз, действительно,
беда!.. Ноги сами подвели меня к дому, хотя я не раз говорил себе - "не
вмешивайся, дурак, не бери на себя больше, чем можешь поднять..." Подхожу
и понимаю, что кричат из мусоропровода. Опять! Отодвигаю задвижку, здесь
темно, тесно, огромные ящики с мусором, над одним изогнутый конец трубы
мусоропровода. Никого, только вонь и эти забитые доверху громады. Снова
крик - из самой трубы. Там на груде мусора вижу серого котенка с тигровыми
полосками, двухмесячного, сильно не ошибусь. Сбросили... Тянусь туда и
с великими трудами вытаскиваю зверя, при этом он старается укусить меня.
Теплый, значит, появился недавно. Хватаю его и несу в подвал, где недавно
кормил собаку. Взять себе не могу, не могу... не хватало мне еще одного
Костика! В подвале толпа - тут и рыжий, и усатый, и дымчатая кошка, такая
осторожная, что видел ее только несколько раз, а я здесь хожу годами. Как
живет, не знает никто... Толкаю котенка в подвал, он вопит, не понимая
своего счастья. Кошки примут его, старуха поворчит - откуда взялся, еще
один дармоед... потом накормит.
крик - это Макс, мы идем вместе. Он умеет ходить, петляя между ногами,
как настоящий цирковой кот... А дома нас ждали два великих засранца - Костик
и Клаус, на этот раз они поступили со мной гуманно - всего две кучи на
полу в ванной и аккуратно прикрыты бумажками, как в магазине.
мазня, непонятно, как получилось!.. Я сижу, весь в кучах и лужах, с неясными
ощущениями то ли в груди, то ли в животе... Что-то варится во мне, тянет
за кишки, выматывает, и некуда бежать, невозможно спешить, не на что жаловаться,
не у кого помощи просить... От бессилия и скрытого напряжения тошнит, будто
ведро кофе вылакал натощак... или стоишь на высоте, на скалистом гребне,
туда или сюда все равно... Значит, надежда есть! Тот, кто радостен и спокоен,
просто труп.
еды и шлепаю опять в девятый, по дороге отдыхаю от напряженного безделья,
которое все трудней дается. Со мной снова Макс, и мы с ним вкатываемся
в теплый и темный подвал. Не могу сказать, чтобы нас ждали или обрадовались.
Котенок освоился и гулял по трубам, пищал, но не от страха, а от скуки;
местные к нему присматривались и знакомиться не спешили. Макс очень дружелюбно
обнюхивает котенка, он обожает покровительствовать малым и слабым, при
этом надувается от важности... В общем я ушел спокойным, сегодня он жив,
а до завтра всем бы дожить
дым из высокой полосатой трубы указывает на полное спокойствие. Я обхожу
девятый, ищу собачку, ее нет. Поблизости прохаживается безумная старуха,
я знаю ее лет сорок. С нею три собаки, одна похожа на мою пропавшую, только
не носочки а желтые гольфы на ногах. Когда был жив мой пес, он частенько
трепал ее большого пуделя, и она ненавидела меня и мою собаку одинаковой
ненавистью. Прошли годы, давно умерли оба пса, мы состарились, она по-прежнему
с собаками, по-прежнему безумна, и я безумней, чем был, и котов у меня
все больше и больше... Что поделаешь, сами находят меня... Она уверена,
что я священник в новой церкви под горой, в которую ей не хватает сил добраться.
Религию разрешили, и новое поветрие - лбы расшибать. Лучше бы зверей кормили.
Я в церкви не был - в учреждения не ходок; мне нечего просить, ничего не
жду, что могу, делаю, живу, как считаю нужным... Она говорит, ей туда нельзя.
Кому же тогда можно, возражаю, забыв, что говорю с ненормальной. Она зовет
своих - Шурик, Жучка... Я вздрагиваю, слыша эти имена. Зверей нужно называть
по имени, разговаривать с ними, как, впрочем, и с людьми, иначе они дичают,
что было бы неплохо и естественно среди нормальных зверей, но не среди
нас. Я тоже дикий, но помню кое-какие правила, иногда полезные, чаще унизительные
или смешные. Печально видеть, как мало возможностей развивается в мире,
где главные силы озабочены выживанием...
и лицо, я снова слышу... Она говорит про собачку, которую ищу. Ее убили
милиционеры. Молодые парни, я знаю их лица. Как, должно быть, весело и
забавно было им - стрелять... Вот тебе раз, спаслась и тут же споткнулась.
Стоит раз поскользнуться, на тебя обязательно упадет еще! Точно также у
меня и у всех наших. Это, конечно, неспроста...
есть хорошее. Я убедился, что тигровый драчлив и смел, борется с кошками
за еду. Налил всем молока в большую миску, а он, растолкав двух котов,
пролез вперед. Я незаметно наклонял миску в его сторону, чтобы ему больше
перепало... Я старался не думать, не чувствовать, быть деревом с толстой
корой, иначе покачусь в темноту... Мы живем среди плесени, она называет
себя мыслящей, а сама истребляет все другие формы жизни. Она ненасытна,
и некому ее остановить, разве что обожрется и сдохнет... И мне тяжело,
что я ее частица. Мне хочется, чтобы земля отдохнула от нас. Жили бы себе
коты, другие звери...
- у мусоропровода хозяйничает та самая собачья троица: тонкая сучка, она
даже пыталась рычать на меня, большой рыжий Полкаша с отвислыми щеками
и третий, самый опасный, сосредоточенный, угрюмый и быстрый, с широкой
грудью, поджарым задом, мускулистыми неутомимыми ногами... Я постоял, давая
им возможность ухватить еще по куску, потом вполголоса сказал -"Валите
отсюда, ребята..." Быстрей всех меня поняла сучка, рыкнула и поскакала