Даниэль Дефо. Дневник чумного года, содержащий наблюдения и воспоминания о самых замечательных событиях как общественных, так и сугубо личных, произошедших в Лондоне во время последнего великого испытания в 1665 году (Пер.К.Н.Атарова)

больного от здорового, иногда встречаешь человека бодрым и здоровым на вид,
а через час - глядь, он скончался.
- Ваша правда, - сказал первый, он не был чрезмерно самонадеян, просто
ему долгое время удавалось избегать опасности, и люди, особенно в Сити, как
я уже говорил, стали смотреть на нее легкомысленно. - Ваша правда, - сказал
он, - я и не считаю, что вообще не могу заразиться. Просто надеюсь, что
никогда не бывал в компании, где хоть кто-нибудь представлял бы опасность.
- Да что вы? - сказал его сосед. - А разве не были вы позавчера в
таверне "Бычья голова" на Грейс-Черч-стрит {294} с мистером***?
- Да, - сказал первый, - но опасаться там было некого.
На это сосед ничего не сказал, не желая пугать его, однако собеседник
его стал более подозрительным, и чем уклончивее отвечал сосед, тем
нетерпеливее он становился, и наконец запальчиво спросил напрямик:
- Надеюсь, он не умер?
Его сосед молча воздел очи гор_е_ и что-то пробормотал себе под нос.
После чего первый горожанин сказал, побледнев:
- Тогда считайте, что и я мертвец.
После чего сразу же пошел домой и послал за ближайшим аптекарем, чтобы
получить какое-нибудь предохранительное средство, так как больным он себя
еще не чувствовал; но аптекарь, осмотрев его грудь, только и сказал: "Все в
руках Божиих!" - а через несколько часов бедняга скончался.
По этому рассказу каждый может судить, возможно ли было усилиями
магистрата при помощи запирания больных или удаления их остановить заразу,
которая передавалась от человека к человеку, когда зараженный выглядел
совершенно здоровым, не подозревал о приближении болезни и оставался таким
не один день.
Пожалуй, тут уместно будет спросить, как долго мог человек носить в
себе семя заразы, прежде чем оно проявлялось самым роковым образом, и как
долго мог он разгуливать внешне целехоньким, а на самом деле заразным для
каждого, кто приближался к нему? Мне кажется, самые знаменитые врачи не
более моего знают об этом, и подчас обычный наблюдатель может заметить то,
что ускользает от их внимания. В целом, по мнению врачей, болезнь может
находиться в скрытом состоянии в дыхательных путях или кровеносных сосудах в
течение долгого времени. Зачем бы иначе держали они в карантине тех, кто
пришел в гавани и порты из всяких подозрительных мест? Сорок дней, надо
думать, слишком большой срок для человеческой природы, чтобы сражаться с
таким врагом - она значительно быстрее либо победит, либо уступит ему. По
моим собственным наблюдениям, этот период скрытой заразности мог длиться не
более 15 или 16 дней; и именно по этой причине, если по прошествии 16-18
дней в доме, запертом после того, как кто-либо из его обитателей умер от
чумы, никто больше не заболевал, то к ним относились уже не так строго и
даже разрешали выскальзывать на улицу; да и таких людей меньше боялись,
считая, что они лучше вооружены против болезни, так как не поддались врагу,
когда он был в их собственном доме; но иногда болезнь таилась гораздо
дольше.
В заключение всех этих наблюдений должен сказать, что, хотя Богу угодно
было, чтобы сам я действовал вовсе не так, все же, по-моему, лучший совет
следующий: самое надежное лекарство от чумы - бежать от нее подальше {295}.
Знаю, люди подбадривают себя, утверждая: Господь может сохранить нас в
пучине бедствий и погубить нас, когда нам кажется, что никакие бедствия не
угрожают; и этот довод удержал в городе многих их тех, чьи тела целыми
телегами отправляли в яму и кто, если бы уехал, полагаю, остался бы целым и
невредимым, во всяком случае, это весьма вероятно.
И если эта главная идея будет понята, то в дальнейшем, в случае
возникновения таких же или подобных ситуаций, я уверен, люди предпримут
совсем иные меры, чтобы уберечься от заразы, чем те, что принимались в 1665
году и, насколько я знаю, принимаются за границей. Короче, они задумаются
над тем, как разделить население на меньшие группы, вовремя отправить их в
разные места и не позволить такой заразе, особенно опасной для скученного
населения, обрушиться на миллион люден сразу, как это было в нашем случае и
как, конечно, будет, если вновь когда-либо на нас обрушится такая напасть.
Чума подобна большому пожару {296} - если он начнется в отдельно
стоящем доме, на отшибе, как мы говорим, то только этот один дом и сгорит;
если же несколько домов соприкасаются, там, где он начался, он сожжет эти
несколько домов; но если он зародился в скученном городе или в Сити, пожар
разгорится сильнее, ярость огня будет нарастать, и он станет бушевать до тех
пор, пока не пожрет все, до чего сможет добраться.
Я могу предложить множество планов, на основе которых городские власти,
если им вновь будет угрожать такая опасность (не приведи Господь, чтобы это
случилось!), могли бы избавиться от большинства нежелательных горожан {297},
я имею в виду нищих, голодающих, бедняков, живущих поденным трудом, и
особенно тех, кого в случае осады города называют "лишними ртами"; их весьма
осторожно и к их же благу можно было бы удалить из города, а зажиточные
жители удалились бы сами, прихватив своих детей и прислугу; тогда Сити и
прилегающие к нему районы были бы так хорошо эвакуированы, что не осталось
бы и десятой части жителей на растерзание болезни. Но предположим даже, что
осталась пятая часть, то есть 50 200 жителей, то и в этом случае, когда
начнется чума, они смогут так свободно и просторно расположиться, что будут
значительно лучше подготовлены и защищены от заразы и менее ей подвержены,
чем если бы такое же число людей жило в сравнительно маленьких городах вроде
Дублина или Амстердама.
Не спорю, сотни, даже тысячи семей бежали во время последней чумы, но
многие из них бежали слишком поздно, и не только умерли в дороге, но и
занесли болезнь в те сельские местности, куда они отправились, и заразили
тех, к кому приехали, ища спасения. Это несколько путает карты, так как
получается, что лучший способ избавиться от чумы приводит к распространению
заразы, и это очевидней всего подтверждает то, о чем я уже вскользь
упоминал, теперь же остановлюсь подробнее, а именно: человек в течение
многих дней ходит внешне здоровым уже после того, как болезнь в скрытом виде
проникла в его организм и поразила важнейшие жизненные органы; и все это
время такой человек опасен для окружающих; именно такие люди заражали
города, через которые они проходили, и семьи, в которых они останавливались;
и именно благодаря этому почти во всех крупных городах Англии - где больше,
где меньше - наблюдались случаи болезни, причем всегда оказывалось, что тот
или иной лондонец занес ее туда.
Нельзя не отметить, говоря об опасности подобных людей, что сами они,
полагаю, находились в полнейшем неведении относительно своего состояния;
иначе следовало бы считать их сознательными убийцами, раз они покидали
Лондон и общались со здоровыми людьми; в таком случае это подтверждало бы
предположение, о котором я уже упоминал и которое сам считаю неверным, -
будто заболевшие совсем не береглись, чтоб не передать заразу другим, а,
наоборот, охотно это делали; я же полагаю, что это не так и что характер
течения самой болезни породил подобное предположение.
Знаю, что никакой частный случай не подтверждает общее правило, но могу
назвать нескольких человек, продемонстрировавших как раз обратное (о них еще
помнят ныне здравствующие их соседи и члены их семей). Один из таких, глава
семьи, жившей неподалеку от меня, заразился, как он полагал, от наемного
рабочего, в дом которого зашел не то проведать его, не то за какой-то
работой, которую тот должен был доделать; когда он подошел к дверям этого
бедняка, у него даже появилось дурное предчувствие, но, так как полной
уверенности не было, он вошел в дом; на следующий день стало ясно, что он
очень болен; тут же попросил перенести себя в отдельное строение посреди
двора, где была комнатка над его мастерской (он был медник). Здесь он болел,
здесь и умер, не позволив ухаживать за собой никому из своих близких, а
только наемной сиделке; он не разрешал ни жене, ни детям, ни слугам входить
в его комнату, чтобы они не заразились, и лишь послал им свое благословение
и напутствие через сиделку, которая, находясь на расстоянии, передала его
слова его семейству - а без этого, он знал, они бы стали настаивать на
прощании; и все это из страха заразить кого-нибудь из них.
И должен заметить, что чума, как, вероятно, и все другие болезни,
воздействует на разные организмы по-разному {298}, некоторые оказываются
сразу сраженными ею: у них начинаются сильный жар, рвота, непереносимые
головные боли, боли в спине и прочие мучения, доводящие людей до
умопомешательства; у других образуются затвердения и нарывы на шее, в паху и
под мышками, которые доставляют непереносимые страдания и муки, пока не
прорвутся, а у третьих, как я уже говорил, болезнь протекает в скрытой
форме, лихорадка незаметно захватывает их, и они почти не ощущают ее, пока
не начинается головокружение; тогда они падают в обморок и умирают без
особых мучений.
Я не врач, чтобы входить в частности, причины и всякого рода проявления
одной и той же болезни, а также разнообразие ее протекания у разных людей;
не мое дело и рассказывать о собственных наблюдениях такого рода: ведь
доктора это уже сделали лучше меня, и мои наблюдения в каких-то отношениях
могут не совпадать с их точкой зрения. Я только рассказываю о том, что знаю,
что видел сам, о чем слышал, об отдельных случаях, попавших в мое поле
зрения, и о разных проявлениях болезни в тех самых случаях, о которых я
говорю; но нужно добавить: хотя первый случай, то есть открытая форма
болезни с жаром, рвотой, головной и другими болями, затвердениями и прочее,
была мучительней и многие умирали в страшных страданиях, но все же последняя
форма была страшней: ведь от первой нередко выздоравливали, особенно если
прорывались бубоны, последняя же влекла неизбежную смерть; ни лекарства, ни
помощи тут не существовало никакой - смерти было не миновать. Кроме того,
эта форма была хуже для окружающих, потому что, как я уже говорил, больные
незаметно и неощутимо для самих себя передавали страшную болезнь тем, с кем
они общались; смертельный яд попадал в кровь неотвратимым и неисповедимым
способом.
Это распространение болезни, когда ни заразивший, ни заразившийся и не
подозревали об этом, вероятно, связано с двумя видами течения болезни,
причем оба они часто встречались в то время. И едва ли кто-нибудь,
переживший Лондонскую чуму, не припомнит случаев, подтверждающих оба эти
вида.
1. Отцы и матери семейств разгуливали, как здоровые люди (да они и
считали себя здоровыми), пока невольно не заражали всю семью и не
становились источником ее гибели, чего они никогда бы не совершили, имей они
хоть малейшее подозрение, что больны и представляют опасность для других.
Одна семья, о которой я слышал, была вот так заражена отцом, причем болезнь
стала проявляться у других даже раньше, чем у него самого, но после
тщательного осмотра оказалось, что он уже болен некоторое время; и когда он
узнал, что его семья была заражена им самим, он повредился в рассудке и
наложил бы на себя руки, если б только его не остановили те, кто за ним
присматривал; он умер через несколько дней.
2. Другой случай: люди, здоровые, по их собственному представлению и по
внешнему виду, и лишь ощущавшие в последние несколько дней потерю аппетита
или легкое расстройство желудка (да что там, у некоторых аппетит был
прекрасный и только слабая головная боль), так вот, такие люди посылали за
врачом, чтоб избавиться от легкого недомогания, и, к величайшему их
изумлению и ужасу, оказывалось, что они на пороге смерти: "знаки" уже
проступили и чума дошла до неизлечимой стадии.
Страшно подумать, что, возможно, уже в течение одной-двух недель
подобные люди несли смерть и разрушение, губя тех, ради спасения которых
рискнули бы, возможно, собственной жизнью, и, целуя и обнимая собственных
детей своих, вдыхали в них смерть. Однако именно так это было, и было не
раз, я могу привести немало подобных случаев. Но, коль удар поражал так
неожиданно, коли стрелы летели невидимые и неразличимые глазом, - то что
толку было во всех этих мерах по запиранию домов и удалению заболевших? Все
эти меры относились лишь к тем, по кому было видно, что он болен и заразен,
тогда как в это же время рядом находились тысячи людей внешне здоровых, но
несущих окружающим смерть.
Это часто ставило в тупик врачей, и особенно аптекарей и хирургов,
которые не знали, как отличить больных от здоровых. Все они допускали, что
на самом деле многие носили чуму в самой своей крови, она угнетала все их
душевные силы, они были не более как гниющими трупами, чье дыхание заразно,
чей пот ядовит, - и в то же время внешне они ничуть не отличались от других
людей и даже сами не знали о своем состоянии; повторяю, многие допускали,
что это именно так, но не знали, как обнаружить болезнь.
Мой друг доктор Хитт придерживался мнения, что обнаружить заразу можно
по запаху изо рта; но кто, добавлял он, осмелится принюхиваться к дыханию,
чтобы узнать об этом? Ведь чтобы точно удостовериться и различить запах,
человек должен сам вдохнуть зловоние чумы! Другие, как я слышал, высказывали
мнение, что заразу можно распознать, если подышать на зеркало: на нем
дыхание сгущается, и можно увидеть в микроскоп странных, чудовищных, жутких
существ {299}, вроде драконов, змей и дьяволов, ужасных на вид. Но я сильно
сомневаюсь в правдивости этого утверждения, да и не было у нас в то время
микроскопов, чтобы поставить опыт.
По мнению еще одного ученого мужа, дыхание такого человека убьет
наповал птицу, и не простую маленькую пичужку, но даже петуха или курицу, а
уж если не убьет, то, во всяком случае, как говорится, оглушит ее; если же
она в это время откладывала яйца, то все они будут тухлые. Однако я никогда
не видал и не слыхал, чтобы все эти мнения подтверждались опытами, так что я
передаю только слухи, добавляя при этом, что, по-моему, это весьма вероятно.
Другие полагали, что таким людям стоит сильно подышать на теплую воду,
и на ней появится необычная пена; можно, говорили, использовать вместо воды
и другие вещества, особенно клейкие, вязкие и способные к пенообразованию.
Однако в целом я пришел к выводу: характер этой заразы таков, что
совершенно невозможно распознать ее или предотвратить ее распространение -
это выше сил человеческих.
Но тут возникает одна загвоздка, которую я по сей день не могу
объяснить и по поводу которой могу сказать лишь следующее: первый человек
умер от чумы около 20 декабря 1664 года в районе Лонг-Эйкра {300}, и все
говорили, что заразился он от тюка с шелками, привезенного из Голландии,
который был распакован в этом доме.
Но после этого не слышно было, чтобы кто-нибудь умирал в этом месте от
чумы или от какой другой болезни вплоть до 9 февраля, когда, почти семь
недель спустя, еще один человек из того же дома был похоронен. Потом все
затихло, и народ надолго успокоился, так как в недельных сводках не
упоминались умершие от чумы вплоть до 22 апреля, когда от чумы схоронили еще
двоих, но уже не в том же доме, а на той же улице; насколько я помню, они
были из соседнего дома. Все эти смерти происходили с большими промежутками,
на протяжении девяти недель, потом еще две недели никто не умирал, а уж
потом болезнь разразилась сразу на нескольких улицах и пошла
распространяться повсюду. И теперь возникает вопрос: где все это время
гнездились семена заразы? Почему болезнь так долго медлила, а потом стала
развиваться так быстро? Быть может, зараза не переходила непосредственно от
человека к человеку? А если переходила, то, выходит, человек может быть
заразным в течение многих дней, а то и недель, не обнаруживая, однако,
признаков болезни; тогда уж нужен не карантин, а, если так можно выразиться,
сексантин, чтобы он длился не сорок, а шестьдесят дней и более.
Правда, как я уже говорил раньше и как прекрасно известно многим ныне
здравствующим свидетелям того времени, зима выдалась очень холодная, и
морозы стояли целых три месяца; это, утверждали доктора, могло сдерживать
заразу; {301} но тогда - да позволят мне ученые высказать эту мысль, - если
болезнь, так сказать, только замерла, подобно реке в стужу, она должна бы,
оттаяв, вернуться к обычной силе течения, - однако основной перерыв в
распространении болезни был между февралем и апрелем уже после того, как
закончились морозы и установилась теплая мягкая погода.
Но есть и совсем иной способ разрешения всех этих трудностей и
неясностей, который я могу предложить, опираясь на собственные воспоминания,
а именно: не следует так полагаться на утверждения, что между 20 декабря, 9
февраля и 22 апреля никто не умирал от чумы {302}. Так утверждают
еженедельные сводки, но им не следует полностью доверять, во всяком случае,
я не доверяю им в таком важном вопросе и не строю на них своих
предположении; ведь все мы тогда придерживались мнения, и не без оснований,
что в отчетах приходских чиновников, наблюдателей и тех, кто указывал, от
какой болезни умер тот или иной человек, было много жульничества; так как
людям поначалу страшно не хотелось, чтобы соседи знали, что в их доме
поселилась такая зараза, они за деньги или каким-то иным способом
обеспечивали, чтобы их покойников числили умершими от всяких иных болезней;
то же самое, как я знаю, практиковалось позднее во многих местах, можно даже
сказать, везде, куда бы ни приходила болезнь; это обнаруживается и в
недельных сводках по резкому возрастанию смертности от других болезней в
период чумы, например с июля по август, когда болезнь все больше набирала
силу, стало обычным делом, что за неделю умирало от тысячи до тысячи
двухсот, а то и до полутора тысяч от других болезней. И дело не в том, что
количество умерших от этих болезней возросло до такой степени, а в том, что
огромное число зараженных семей и домов получило каким-то образом привилегию
числить своих мертвецов умершими от других болезней {303}, и все это, чтобы
уклониться от запирания домов. Например:

Умершие, помимо чумы, от других болезней:

С 18 по 25 июля 942
С 25 июля по 1 августа 1004
С 1 августа по 8 августа 1213
С 8 августа по 15 августа 1439
С 15 августа по 22 августа 1331
С 22 августа по 29 августа 1394
С 29 августа по 5 сентября 1264
С 5 сентября по 12 сентября 1056
С 12 сентября по 19 сентября 1132
С 19 сентября по 26 сентября 927

Так вот, сомнений не было, что большая часть указанных здесь людей
умерла от чумы, но чиновников уговорили записать их умершими от других
болезней, при этом количество умерших по конкретным названиям распределялось
следующим образом:

авг. авг. авг. авг. 29 авг. сент. сент. сент.
с 1-8 8-15 15-22 22-29 5 сент. 5-12 12-19 19-26

Лихорадка 314 353 348 383 364 332 309 268
Сыпной тиф 174 190 166 165 157 97 101 65
Обжорство 85 87 74 99 68 45 49 36
Зубная боль 90 113 111 133 138 128 121 112
-------------------------------------------------------------------
663 743 699 780 727 602 580 481

Было и еще несколько рубрик, которые возросли в той же пропорции и по
той же причине, в том числе умерших от старости, чахотки, отравлений,
нарывов, колик и прочего; многие из этих людей болели чумой, но так как
делом первостепенной важности для их семейств было скрыть, что они заразные,
если только это было возможно, то они и делали все от них зависящее, чтобы
это не выяснилось, и если кто-либо в доме умирал, уговаривали наблюдателей и
осматривающих числить причиной смерти не чуму.
Повторяю, этим-то и можно объяснить большой промежуток времени между
смертью первых нескольких человек, записанных в сводках погибшими от чумы, и
тем моментом, когда болезнь распространилась столь очевидно, что скрывать
долее это было нельзя.
Кроме того, сами еженедельные сводки с очевидностью обнаруживали
правду: хоть в них и не упоминалась чума или увеличение смертности от нее,
однако в них явно возросла смертность от тех болезней, которые чем-то
напоминали чуму; {304} например, в то время, как от чумы смертей или вообще
не было указано, или, если указано, то очень мало, от сыпного тифа умирало
по восемь, двенадцать, даже семнадцать человек в неделю, тогда как раньше от
тифа за неделю умирало от одного до четырех человек.
Примерно так же, как я уже говорил, и количество похорон возросло
именно в том и в близлежащих приходах, как ни в каком другом месте, хотя
утверждалось, что умерших от чумы не было; все это ясно говорит, что зараза
продолжала распространяться и болезнь в действительности не прекращалась,
хотя нам казалось, что она кончилась, а затем вновь вспыхнула со страшной
силой.
Могло быть и так, что зараза оставалась в другой части привезенных
товаров, которые, возможно, не сразу или не полностью распаковали, либо в
одежде первых заболевших от нее; потому что трудно себе представить, что
кто-нибудь ходил целых девять недель, пораженный этой роковою, смертельной
болезнью, и чувствовал себя настолько хорошо, что даже не замечал своего
состояния; но ежели это было так, то вот сильнейший довод в пользу того, о
чем я уже говорил, а именно, что зараза гнездится во внешне здоровом теле и
передается другим, причем об этом не подозревает ни тот, кто распространяет
заразу, ни тот, кто подхватывает ее.
Сознание, что заразу можно получать таким удивительным образом от
внешне здоровых людей, привело всех в великое замешательство; люди стали
сторониться друг друга и выражать крайнюю подозрительность к окружающим.
Однажды, в какой-то праздник, воскресный это был день или нет, не припомню
сейчас, на скамьях в церкви, где была масса народу, какой-то женщине
примстилось, что она чувствует дурной запах; она шепотом сообщила о своих
подозрениях соседке, а потом поднялась и вышла из церкви; слух тут же
распространился далее, и сразу же все, сидевшие на этой скамье и на
двух-трех соседних, покинули храм, сами не понимая, кто и чем напугал их.
Тут же все стали держать во рту всевозможные предохранительные средства
по совету старых бабок, а иногда и врачей, якобы помогающий от заразы через
дыхание больных; доходило до того, что, если случалось нам зайти в церковь,
когда было там много народа, смесь всяких запахов была в храме не менее
сильная (хотя, возможно, и менее здоровая), чем в аптекарской лавке. Короче,
в церкви человек себя чувствовал так, будто его посадили во флакон с
нюхательной солью: из одного места несет всякого рода духами, из другого -
ароматическими веществами, бальзамами, лекарствами и травами, из третьего -
солями и кислотами, так как каждый чем-нибудь да вооружился в заботе о
самосохранении. Однако я заметил, что после того как горожане стали
одержимы, как я уже говорил, уверенностью, что зараза передается внешне
здоровыми людьми, толпы в церквах и молитвенных домах значительно поредели
по сравнению с прежними временами. Хотя нужно сказать, что в Лондоне за весь
период чумы церкви и молельные дома никогда полностью не закрывались, и люди
не уклонялись от публичных богослужений, за исключением тех приходов, где
особенно бушевала болезнь, да и то лишь на период самого страшного ее
разгула.
Поистине удивительно было наблюдать, с каком смелостью люди шли на
богослужение, даже когда они боялись выйти из дома по любой другой
надобности (я имею в виду то время, которое предшествовало периоду отчаяния,
о котором я говорил). Тут и обнаруживалось, насколько густо населен город, и
это несмотря на то, что огромная масса народу бежала в сельские местности
при первой же тревоге, и не считая тех, кто бежал позднее в поля и леса,
причем количество таких людей все возрастало самым устрашающим образом. Ведь
когда мы выходили взглянуть на вереницы и даже толпы людей, тянущихся в
воскресный день в церковь, особенно в тех частях города, где чума уже спала
или, наоборот, не набрала еще силу, картина была потрясающем. Но я еще
расскажу об этом. А сейчас возвращаюсь к тому, как люди, сами не ведая того,
что больны, передавали друг другу заразу. Все боялись тех, кто был по виду
нездоров: людей с замотанной головой или перевязанной шеей, как это бывало в
случае проступивших бубонов. Вид такого человека действительно отпугивал
людей; но, когда перед ними был джентльмен, прилично одетый, подпоясанный, с
плоеным воротником, перчатками в руках, прибранными волосами и шляпой на
голове, такой не вызывал никаких подозрений, и люди спокойно разговаривали с
ним, особенно если жили по соседству и знали его. Но когда врачи уверили
нас, что опасность может проистекать в равной мере как от здоровых, то есть
внешне здоровых, так и от больных, и что те, кто считают себя совершенно
здоровыми, часто бывают самыми опасными, и что все должны это осознать и
помнить об этом, - тогда, повторяю, люди начали подозревать всех и каждого,
а многие вообще заперлись, чтобы вовсе не выходить на улицу и не общаться с
людьми, а также чтобы никто посторонний из тех, кто мог бывать в разных
компаниях, не вошел к ним в дом и не приблизился к ним, - во всяком случае,
не приблизился настолько, чтобы его дыхание и испарения достигли их; если же
им приходилось разговаривать с посторонними, они неизменно держали