Страница:
Сент-Эндрюс (Холборн) и в районе Вестминстера {41}, начала двигаться на
восток, к той части города, где жил я. Было замечено, что распространяется
она, однако, не прямо на нас, так как Сити - то есть территория, окруженная
стенами, - оставался совершенно незатронутым. Не добралась она по воде и до
Саутуэрка. Ведь, хотя общее число смертей от всех болезней за прошедшую
неделю составило 1268 человек, из которых, судя по всему, от чумы умерло 900
{42}, то в стенах Сити в общей сложности умерло 28 человек и около 19
человек в Саутуэрке, включая и Ламбетский приход; {43} тогда как в это же
время только в приходах Сент-Джайлс и Сент-Мартин-ин-де-Филдс {44} умер 421
человек.
Но мы понимали, что болезнь особенно свирепствует на окраинах - более
густонаселенных, более бедных, так что болезнь там находит больше жертв, чем
в Сити, о чем я еще буду иметь случай сказать подробнее. Понимали мы и то,
как я уже говорил, что болезнь движется в нашем направлении, а именно: через
приходы Кларкенуэлл, Крипплгейт {45}, Шордич {46} и Бишопсгейт; {47}
последних двух приходов, граничащих с Олдгейтом, Уайтчеплом и Степни {48},
зараза достигла позднее, но зато уж и свирепствовала там с особенной силой,
даже когда в западных приходах, с которых болезнь, собственно, и началась,
она стала утихать.
Странно было видеть, что в ту самую неделю, между 4 и 14 июля, когда,
как я уже сказал, в двух приходах - Сент-Мартин и Сент-Джайлс-ин-де-Филдс -
умерло от чумы более 400 человек, в приходе Олдгейт умерло всего четверо, в
приходе Уайтчепл - трое, а в приходе Степни - только один человек.
То же повторилось и на следующей неделе, с 11 по 18 июля, когда по
общей недельной сводке умерло 1761 человек, - на всей Саутуэркской стороне
реки от чумы погибло не более шестнадцати.
Но такое положение вещей вскоре изменилось. Особенно участились смерти
в Крипплгейте и Кларкенуэлле; так, за вторую неделю августа в одном
Крипплгейте похоронили 886 человек, а в Кларкенуэлле - 155. Из них в первом
не менее 850 умерло от чумы, а во втором - 145.
Весь июль, пока наша часть города жила, как я уже говорил, в
относительной безопасности по сравнению с западными приходами, я свободно
ходил по улицам, когда того требовали дела, и обязательно ежедневно или раз
в два дня заходил в Сити, в дом моего брата, который он оставил на мое
попечение, чтобы удостовериться, что там все в порядке. У меня был ключ, и
обычно я заходил внутрь и обходил все комнаты, проверяя, все ли в целости;
потому что, как ни невероятно звучит, что люди способны душевно огрубеть
настолько, чтобы грабить и воровать, пользуясь общим бедствием, однако
всякого рода злодейства, беспутства и дебоши столь же открыто совершались в
городе, - не скажу "столь же часто", ибо число людей сильно поубавилось.
Но теперь и в Сити - я хочу сказать, внутри городских стен - отмечались
случаи болезни; число людей там значительно уменьшилось, так как множество
народу покинуло город; продолжали уезжать и в течение июля, хотя меньше, чем
раньше. А в августе бегство достигло таких масштабов, что мне стало
казаться, будто в Сити останутся только магистрат да слуги.
Теперь все бежали из столицы; двор же, должен сказать, покинул ее еще
раньше, а именно в июне, и переместился в Оксфорд {49}, где Богу угодно было
уберечь всех придворных от заразы; как я слыхал, ни один волос не упал с их
голов, однако они и не подумали выказать хоть малейшие признаки
благодарности и раскаяния, хотя знали, что именно их вопиющие грехи могли
столь безжалостно навлечь жестокое наказание на весь народ {50}.
Облик города теперь до странности изменился: я имею в виду здания в
целом, Сити и прилегающие к нему территории, пригороды, Вестминстер,
Саутуэрк и прочее; хотя именно Сити - то есть то, что находилось внутри
городских стен, - не был еще сильно заражен. Но в целом, повторяю, облик
города сильно изменился: грусть и печаль читались у всех на лицах, и хотя
некоторые районы города еще не были затронуты, все выглядели глубоко
встревоженными; и так как все мы видели, что зараза приближается, каждый
считал себя и свою семью в величайшей опасности. Если бы только возможно
было точно изобразить то время для тех, кто не пережил его, и дать читателю
правильное представление об ужасе, обуявшем горожан, это и теперь произвело
бы глубокое впечатление и исполнило людей удивлением и трепетом. Можно без
преувеличения сказать, что весь Лондон был в слезах; плакальщицы не кружили
по улицам {51}, никто не носил траур и не шил специальных одежд, даже чтобы
почтить память самых близких усопших, но плач стоял повсюду. Вопли женщин и
детей у окон и дверей жилищ, где умирали, или, быть может, только что умерли
их ближайшие родственники, разносились столь часто, стоило только выйти на
улицу, что надорвалось бы и самое твердокаменное сердце. Плач и причитания
раздавались почти в каждом доме, особенно в начале мора, потому что позднее
сердца ожесточились, так как смерть была постоянно у всех пред глазами, и
люди утратили способность сокрушаться потерей близких и друзей, ежечасно
ожидая, что их самих постигает та же участь.
Иногда дела заставляли меня идти на другой конец города, хотя там и был
главный рассадник заразы; странно было мне - да и каждому на моем месте -
видеть, сколь безлюдны улицы, некогда такие оживленные: ведь если б сейчас
там заплутался человек, он вполне мог пройти всю улицу (точнее, переулок),
не повстречав никого, кто указал бы дорогу, если не считать сторожей
запертых домов, о которых я сейчас расскажу.
Однажды, когда я зашел по делам в эту часть города, любопытство
подстрекнуло меня повнимательнее ко всему присмотреться, и я прошел лишку,
куда мне и не нужно было - вверх по Холборну; улицы были там полны народу,
однако люди шли прямо по середине мостовой, потому, полагаю, что не хотели
приближаться к выходящим из домов или пропитываться зловонными запахами
домов, быть может, несущими заразу.
Все Судебные инны {52} были закрыты, и почти не осталось адвокатов ни в
Темпле {53}, ни в Линкольнз-инн {54}, ни в Грейз-инн {55}. Все было
спокойно, никто не затевал тяжб и не нуждался в адвокатах, да и время стояло
каникулярное, так что все они уехали за город. Местами целые ряды домов
стояли запертыми; их владельцы бежали из города, оставив все на одного-двух
сторожей.
Когда я говорю о целых рядах запертых домов, то вовсе не имею в виду,
что они были заперты по распоряжению магистрата; просто множество народу
уехало вслед за двором по долгу службы; другие же покинули город из страха
заразиться, так что некоторые улицы стали совсем заброшенными. Но испуг у
жителей Сити был не так уж силен; это был отвлеченный страх, если можно так
сказать, и, скорее всего, именно потому, что вначале народ обуял прямо-таки
неописуемый ужас; однако, как я говорил, первое время болезнь довольно часто
затухала; люди начинали тревожиться, а потом вновь успокаивались; и так
несколько раз кряду, пока все не привыкли настолько, что, даже когда
разгорелась сильнейшая вспышка, так как она не сразу распространилась на
Сити, восточные и южные районы города, люди начали помаленьку храбриться и,
я бы сказал, черстветь. Правда, как я уже говорил, много народу уехало, но
то были в большинстве своем жители западных окраин и принадлежали они к
"цвету общества", то есть к среде зажиточных людей, не связанных с торговлей
и деловым миром. Остальные же по большей части остались и ожидали худшего;
таким образом, в районах, примыкающих к Сити, в пригородах, Саутуэрке и в
восточной части - Уоппинге {56}, Рэтклиффе {57}, Степни, Роттерхитте {58} -
люди в основном не тронулись с места, если не считать немногих богатых
семей, которые, как я уже говорил, не были связаны делами.
Не следует забывать, что Сити и пригороды были значительно перенаселены
ко времени этого мора {59}, то есть к моменту его начала (хоть я и дожил до
времен еще большей населенности {60}, когда в Лондон стало стекаться больше
народа, чем когда-либо): ведь с окончанием войн, роспуском армий,
реставрацией монархии {61} количество людей, обосновавшихся в Лондоне, чтобы
открыть собственное дело, либо обслуживать двор, либо посещать его в надежде
получить награду, отличие и тому подобное, было таково, что город насчитывал
более ста тысяч жителей (этого в прежние времена никогда не было); да что
там, многие удваивали эту цифру, так как семьи всех разорившихся
приверженцев королевского дома переселились в Лондон. Бывшие солдаты
открывали там торговлю, и множество семей осело в городе. Придворные вновь
возродили блеск и моду. Все веселились и роскошествовали; ликование
Реставрации привлекло в Лондон массу семей.
Я часто думал, что, подобно тому, как Иерусалим был осажден римлянами,
когда евреи собрались отпраздновать свою Пасху, в результате чего
неслыханная масса людей была застигнута врасплох из тех, кто в другое время
не был бы в городе, - так и чума пришла в Лондон, когда там случился
небывалый наплыв людей из-за указанных выше обстоятельств. Такое стечение
народа вокруг молодого, веселого двора повлекло за собой оживление торговли,
особенно предметами роскоши и модными товарами; в результате увеличилось
число рабочих, ремесленников и прочих, - по большей части бедного люда,
зарабатывающего на хлеб собственными руками. Помню, например, что, когда
докладывали лорд-мэру о положении бедняков {62}, сообщалось, что не менее
ста тысяч плетельщиков лент живут в Лондоне и его окрестностях, более всего
в пригородах Шордич, Степни, Уайтчепл и Бишопсгейт, то есть в районе
Спитлфилдса {63} (а надо учесть, что в те времена он был раз в пять меньше,
чем сейчас).
По этим примерам можно судить о населении в целом, и, по правде говоря,
я частенько удивлялся, какое огромное число людей все же осталось после
массового бегства из Лондона.
Но я должен вернуться назад, к началу этих удивительных событий {64}.
Когда страхи только еще зарождались, их сильно подогрели несколько странных
происшествий, которые, если бы их сопоставили и собрали воедино, весьма
вероятно, могли бы подстрекнуть все население города подняться как один и
покинуть свои жилища, оставляя город как место, самим Богом предуготованное
стать "землей крови" {65}, осужденное быть стертым с лица земли вместе со
всем, что будет там находиться в тот момент. Назову только некоторые из этих
событий; но их было так много и столько провидцев и предсказателей указывало
на них, что я часто дивился, как вообще хоть кто-то (особенно женщины)
отважился остаться в городе.
Во-первых, пылающая звезда, или комета {66}, появилась за несколько
месяцев до чумы, как появилась через два года другая - незадолго до пожара
{67}. Старухи, а также флегматичные ипохондрики {68} мужского пола, которые
ничем не лучше старух, отмечали (однако позднее, когда и то и другое событие
были уже позади), что обе эти кометы прошли над домами так низко, что
несомненно это был какой-то знак именно для жителей города; и что комета,
предшествовавшая чуме, была бледновато-розового цвета, еле горящая, движение
ее неторопливое, торжественное и замедленное, в то время как комета,
предвещавшая пожар, была яркой {69}, искристой или, как некоторые говорили,
пылающей; движение ее - быстрое и вихревое; и что, соответственно, одна
предвещала тяжелое испытание, неспешное, но суровое, ужасное, пугающее,
каким и оказалась чума; другая же предрекала удар внезапный, быстрый и
яростный, как пожар. Да что там, некоторые рассказывали о кометах в таких
подробностях, что про комету, предшествующую пожару, утверждали, будто можно
было не только видеть ее быстрый и бурный полет, но и слышать оглушительно
громкий, яростно-устрашающий звук, хотя на деле ничего подобного не было
слышно.
Я видел обе кометы и должен признаться, что, согласно общему
представлению о значении подобных явлений, склонен был смотреть на них как
на предупреждение и предвестие Божьей кары; особенно когда, после того как
чума последовала за первой, я увидел вторую комету, - тут уж мне оставалось
только сказать, что Господь еще недостаточно покарал город.
Но в то же время, в отличие от многих других, я не придавал этим вещам
решающего значения, так как знал и о естественных причинах, которыми
объясняют астрономы подобные явления {70}, и что их движение и направление
вычислены (или считается, что вычислены), так что нельзя их назвать в полной
мере предшественниками или провозвестниками, а уж тем более причиной таких
событий, как чума, война, пожар и прочее.
Но каковы бы ни были мои собственные мысли или мысли философов,
подобные явления оказывали исключительное воздействие на сознание простых
людей; все находились в самом мрачном ожидании грядущих бедствий и кары,
надвигающейся на город; и причиной тому было появление этих комет, а также
гибель в декабре, в приходе Сент-Джайлс, двух людей, о чем я рассказывал
выше.
Тревоги людей до странности усугублялись заблуждениями того времени;
мне представляется, люди тогда (почему - сам не знаю) были более склонны
верить пророчествам, астрологическим расчетам, снам, ведьминским сказкам,
чем когда-либо до или после. Не знаю, развилось ли это плачевное настроение
в результате безумств тех людей, которые наживались на нем - я хочу сказать,
наживались, публикуя всякого рода прогнозы и предсказания; {71} но твердо
можно было утверждать: люди были страшно напуганы такими изданиями, как
"Альманах Лилли" {72}, "Астрологические предсказания Гэдбери" {73}, альманах
"Бедный Робин" {74} и тому подобные; вышло и несколько так называемых
религиозных книг: одна под названием "Выйди от нее, народ Мой, чтобы не
участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее" {75}, другая -
"Благое предупреждение" {76}, еще одна, озаглавленная "Напоминание Британии"
{77}, и многие другие, все, или почти все предсказывающие, явно или
косвенно, гибель города. Да что там - некоторые вошли в такой раж, что
бегали по улицам города с устными предсказаниями, утверждая, будто они
посланы проповедовать в столицу; особенно один - подобно Ионе в Ниневии -
кричал на улицах: "Еще сорок дней - и Лондону конец!" {78} Правда, я не
уверен, говорил ли он "еще сорок дней" или "еще несколько дней". Другой,
нагишом, в одних только штанах, бегал по улицам и непрестанно кричал, как
тот, вопивший "Горе Иерусалиму!" незадолго до его падения, о котором
упоминает Иосиф {79}. Так вот, этот голый бедняга кричал: "О великий и
грозный Боже!" - и больше ничего; он только с ужасом, не замедляя шаг,
повторял эти слова непрестанно; и никто не мог его уговорить, во всяком
случае, насколько мне известно, остановиться, отдохнуть либо поесть. Я
несколько раз встречал беднягу на улицах и пытался заговорить с ним, но он
никогда не вступал в беседу ни со мною, ни с кем-либо другим и лишь повторял
свои мрачные восклицания.
Все это крайне пугало народ, особенно, как я уже говорил, когда в
сводках сообщили, что в Сент-Джайлсе двое или трое умерли от чумы.
Поменьше, но тоже изрядно страху нагоняли пророческие сны старух или их
толкования снов других людей; {80} многие буквально помешались на этом.
Одним слышались голоса, подстрекавшие их к бегству, так как Лондону грозит
столь страшная чума, что живые не будут поспевать хоронить мертвецов. Другим
представали видения; но я должен сказать, и, надеюсь, никто не упрекнет меня
в бессердечии, что слышали они голоса, которых не было, видели знаки,
которых не появлялось: просто воображение людей было напряжено и одержимо
навязчивой идеей. И не диво, что те, кто беспрестанно всматривался в облака,
видели очертания и фигуры, напоминающие привидения, тогда как это были лишь
воздух да испарения. Тут они видели средь облаков огненный меч с воздетой
рукой, там - катафалки и гробы, ждущие погребения, а еще - груды трупов,
лежащих незахороненными, и тому подобное, - все это рисовало воображение
этих несчастных запуганных людей.
Больной фантазьи мнится - в небесах {81}
Сраженье, флот, солдаты, паруса...
Но трезвый взгляд развеет сей обман:
Причина тех картинок - лишь туман.
Я могу дополнить свой отчет удивительными рассказами, в которых люди,
что ни день, сообщали о своих видениях; и каждый был столь убежден, что он
действительно видел то, что ему хотелось бы видеть, что нечего было и думать
возражать ему, если не желал порвать с ним дружбу или прослыть огрубевшим,
неучтивым, невежественным и бесчувственным человеком. Однажды, кажется, в
первых числах марта, еще до начала чумы (если не считать двух вышеназванных
случаев в Сент-Джайлсе), я увидел толпу на улице, подошел к ней из
любопытства и обнаружил, что все уставились в небо, надеясь разглядеть то,
что только что ясно увидела одна женщина, а именно: ангела в белых одеждах с
огненным мечом в руках, размахивающего им над головой. Женщина многословно
описывала каждую подробность фигуры, ее движения и очертания, а бедняги
слушали ее так охотно, с такой готовностью! "Да, я тоже его вижу, - сказал
один. - Меч вырисовывается совсем явственно!" Другой увидел ангела. Третий
четко разглядел его лицо и воскликнул: "Какое великолепное зрелище!" Один
видел то, другой - се. Я так же честно вглядывался в небо, как и остальные,
но, возможно, не с такой готовностью подчиниться внушению; и должен
признаться, я не увидел ровно ничего, кроме белого облака, позлащенного с
одного края прятавшимся за ним солнцем. Женщина взялась было показывать, но
не могла заставить меня признаться, что я вижу ангела: ведь в таком случае
мне пришлось бы солгать. Тут женщина перевела на меня взгляд и вообразила,
будто я усмехаюсь; это было тоже плодом ее воображения, потому что я вовсе
не усмехался, а с полной серьезностью размышлял о том, до какой степени
бедняги запуганы своими же собственными выдумками. Однако она отвернулась от
меня, назвав меня глупцом и зубоскалом, сказала, что настало время гнева
Божия, страшная кара уже близка и насмешников, подобных мне, ждет неминучая
гибель.
Люди вокруг казались возмущенными не менее, чем она, убедить их в том,
что я не насмешничал, невозможно было; они скорее растерзали бы меня, чем
признали свое заблуждение. Так что я ушел от них; а об этом видении стали
говорить с не меньшей уверенностью, чем о самой комете.
Другой случай тоже произошел со мной среди бела дня, когда я шел по
узенькому проходу между Петти-Франс {82} и Бишопсгейтским кладбищем мимо
ряда лачуг. Там два кладбища при Бишопсгейтской церкви и приходе. Мимо
одного мы проходим, чтобы попасть с Петти-Франс на Бишопсгейт-стрит и
выходим прямо ко входу в церковь; другое находится рядом с узеньким
проходом, где слева стоят лачуги, а справа - невысокая ограда с
палисадником, и еще немного правее - городская стена.
И вот в этом узком проходе стоит человек и смотрит мимо палисадника на
кладбищенский дворик; его обступил народ, заполонив проулок и оставив лишь
малюсенькую щелку для проходящих мимо; человек говорит громко, с видимым
удовольствием, указывая то на одно место, то на другое. Он утверждает, что
видит привидение, разгуливающее вон у той могильной плиты; человек описывает
его наружность, позы и движения так точно {83}, что до глубины души изумлен,
почему остальные не видят его столь же явственно, как и он сам. Вдруг
мужчина внезапно вскрикивает: "Да вот оно! Теперь сюда пошло!" {84} А потом:
"Теперь возвращается!" И в конце концов он до такой степени убеждает народ в
присутствии привидения, что кто-то из толпы воображает, будто тоже его
видит; потом другой; и так он приходит ежедневно, порождая страшную давку и
сутолоку, если учесть, что все это происходит в таком узеньком проходе; это
продолжается, пока бишопгейтские часы не пробьют одиннадцать: тогда
привидение испуганно вздрагивает, будто кто-то зовет его, и исчезает.
Я старательно смотрел и туда и сюда, в точности как указывал этот
человек, но ничего не видел; однако бедняга говорил так убедительно, что все
пришли в страшное возбуждение, а потом расходились дрожащие и напуганные; и
в конце концов лишь немногие из тех, кто знал об этой истории, решались
ходить по этому проходу, а уж вечером и подавно.
По утверждению бедняги, привидение указывало на дома, на людей и на
землю, явно давая понять, - во всяком случае, так его понимали - что многие
будут похоронены на церковном кладбище, как оно и случилось в
действительности; но я никогда не мог поверить, что оно предвидело эту
перспективу, как не мог увидеть и его самого, хотя старался изо всех сил.
Эти случаи показывают, насколько люди находились во власти собственных
заблуждений; а так как у всех было представление о надвигающейся болезни, то
и предсказания были связаны с ужасами чумы, которая, по их утверждению,
поразит страшным мором город, а то и целое королевство, погубит чуть ли не
все живое - и людей и зверей.
К этому, как я уже говорил, добавились еще прогнозы астрологов,
утверждавших, что расположение планет неблагоприятно и предвещает несчастья.
Особенно роковое сочетание планет ожидалось в октябре, другое - в ноябре
{85}. Астрологи забивали людям головы предсказаниями, на которые якобы
указывали небесные светила, утверждая, что их расположение предвещает
засуху, голод и чуму. В отношении двух первых они, однако, ошиблись: у нас
не было засушливого периода - в начале года стояли сильные морозы,
продолжавшиеся с декабря по март, а потом была умеренная погода, скорее
теплая, чем жаркая, с освежающими ветрами, короче говоря, самая обычная
погода с несколькими очень обильными ливнями.
Были предприняты кое-какие усилия прекратить публикацию подобных книг и
брошюр, наводящих ужас на людей, пробовали также запугать их
распространителей, некоторые из которых были арестованы; но из этого,
насколько мне известно, ничего не вышло: правительству не хотелось вызывать
возмущение людей, и так уже ополоумевших от страха.
Не могу оправдать я и тех священников, которые своими проповедями
скорее повергали в уныние, чем вселяли надежду в сердца слушателей. Многие
из них, несомненно, поступали так, чтобы укрепить решимость людей,
поторопить их с покаянием, и все же это не оправдывало цели, особенно если
учесть вред, который это приносило; ведь, подумайте, раз сам Господь - это
проходит через все Священное Писание - привлекает к себе скорее призывами
обратиться к Богу, а не стращает всякими ужасами, то, должен признаться, по
моему разумению, и священникам следовало бы поступать соответственно,
подражая в этом Господу нашему и Спасителю; ведь в Евангелии столько сказано
о милосердии Божием, о Его готовности принять покаявшихся и простить им, о
Его сокрушении: "Что не приходите вы ко Мне, дабы обрести жизнь"; недаром
Его Евангелие зовется Евангелием Мира и Евангелием Благодати.
Но встречались и порядочные люди - и это по общему мнению и убеждению,
- которые все же говорили только о мрачных вещах, рассуждали о всяческих
ужасах, так что запуганный народ расходился от них весь в слезах, слыша лишь
жуткие пророчества о неминуемой гибели, - и все это вместо того, чтобы
наставлять людей молить Небо о милосердии.
В то несчастное время в религиозной жизни, и правда, наступил полный
разлад. Появилось несметное множество сект, движений и отдельных учений
{86}. Официальная англиканская церковь, правда, была восстановлена года
четыре назад вместе с реставрацией монархии; {87} но проповедники
пресвитериан, индепендентов {88} и всяких других течений стали
организовывать собственные общества и громоздить алтарь на алтаре: они
собирались на сходки, как и теперь, только не столь многочисленные;
диссиденты {89} в то время еще не сформировались в сплоченное общество, как
теперь; те же немногочисленные конгрегации, которые все же собирались
вместе, преследовались правительством, стремившимся помешать их собраниям
{90}.
Однако чума вновь примирила многих, во всяком случае на какое-то время;
и немало знаменитых священников и проповедников из диссидентов служили в
церквах, которые покинули приходские священники, так как многие из них
уехали, напуганные надвигающимся бедствием; и люди стекались в церковь, не
различая, кто там проповедует, чье и какое напутствие они слушают. Но с
окончанием мора дух благорасположенности сильно поубавился; в каждой церкви
вновь появился старый священник, или - если священник умер - новый был
направлен на его место; и все возвратилось на круги своя.
Беда никогда не приходит одна. Эти страхи и предчувствия толкали людей
на тысячи безрассудных и неблаговидных поступков, которые при других
обстоятельствах они не стали бы совершать и к которым их подстрекали всякие
дурные люди; например, многие стали бегать по предсказателям, колдунам и
астрологам, чтобы узнать свою судьбу или, как в простонародье говорили, что
им на роду написано, - то есть сколько они проживут и тому подобное; в
результате этой глупой мании весь город тут же заполонили толпы подонков,
выдававших себя за знатоков магии, или, как они выражались, чернокнижников,
и сам не знаю за кого еще; да что там, они готовы были приписать себе тысячу
значительно более чудовищных сношений с дьяволом, чем те, в которых были
повинны в действительности. И этот промысел стал таким открытым и
общераспространенным, что на дверях нередко виднелись вывески: "Здесь живет
предсказательница", или: "Здесь живет астролог", или: "Здесь вы сможете
восток, к той части города, где жил я. Было замечено, что распространяется
она, однако, не прямо на нас, так как Сити - то есть территория, окруженная
стенами, - оставался совершенно незатронутым. Не добралась она по воде и до
Саутуэрка. Ведь, хотя общее число смертей от всех болезней за прошедшую
неделю составило 1268 человек, из которых, судя по всему, от чумы умерло 900
{42}, то в стенах Сити в общей сложности умерло 28 человек и около 19
человек в Саутуэрке, включая и Ламбетский приход; {43} тогда как в это же
время только в приходах Сент-Джайлс и Сент-Мартин-ин-де-Филдс {44} умер 421
человек.
Но мы понимали, что болезнь особенно свирепствует на окраинах - более
густонаселенных, более бедных, так что болезнь там находит больше жертв, чем
в Сити, о чем я еще буду иметь случай сказать подробнее. Понимали мы и то,
как я уже говорил, что болезнь движется в нашем направлении, а именно: через
приходы Кларкенуэлл, Крипплгейт {45}, Шордич {46} и Бишопсгейт; {47}
последних двух приходов, граничащих с Олдгейтом, Уайтчеплом и Степни {48},
зараза достигла позднее, но зато уж и свирепствовала там с особенной силой,
даже когда в западных приходах, с которых болезнь, собственно, и началась,
она стала утихать.
Странно было видеть, что в ту самую неделю, между 4 и 14 июля, когда,
как я уже сказал, в двух приходах - Сент-Мартин и Сент-Джайлс-ин-де-Филдс -
умерло от чумы более 400 человек, в приходе Олдгейт умерло всего четверо, в
приходе Уайтчепл - трое, а в приходе Степни - только один человек.
То же повторилось и на следующей неделе, с 11 по 18 июля, когда по
общей недельной сводке умерло 1761 человек, - на всей Саутуэркской стороне
реки от чумы погибло не более шестнадцати.
Но такое положение вещей вскоре изменилось. Особенно участились смерти
в Крипплгейте и Кларкенуэлле; так, за вторую неделю августа в одном
Крипплгейте похоронили 886 человек, а в Кларкенуэлле - 155. Из них в первом
не менее 850 умерло от чумы, а во втором - 145.
Весь июль, пока наша часть города жила, как я уже говорил, в
относительной безопасности по сравнению с западными приходами, я свободно
ходил по улицам, когда того требовали дела, и обязательно ежедневно или раз
в два дня заходил в Сити, в дом моего брата, который он оставил на мое
попечение, чтобы удостовериться, что там все в порядке. У меня был ключ, и
обычно я заходил внутрь и обходил все комнаты, проверяя, все ли в целости;
потому что, как ни невероятно звучит, что люди способны душевно огрубеть
настолько, чтобы грабить и воровать, пользуясь общим бедствием, однако
всякого рода злодейства, беспутства и дебоши столь же открыто совершались в
городе, - не скажу "столь же часто", ибо число людей сильно поубавилось.
Но теперь и в Сити - я хочу сказать, внутри городских стен - отмечались
случаи болезни; число людей там значительно уменьшилось, так как множество
народу покинуло город; продолжали уезжать и в течение июля, хотя меньше, чем
раньше. А в августе бегство достигло таких масштабов, что мне стало
казаться, будто в Сити останутся только магистрат да слуги.
Теперь все бежали из столицы; двор же, должен сказать, покинул ее еще
раньше, а именно в июне, и переместился в Оксфорд {49}, где Богу угодно было
уберечь всех придворных от заразы; как я слыхал, ни один волос не упал с их
голов, однако они и не подумали выказать хоть малейшие признаки
благодарности и раскаяния, хотя знали, что именно их вопиющие грехи могли
столь безжалостно навлечь жестокое наказание на весь народ {50}.
Облик города теперь до странности изменился: я имею в виду здания в
целом, Сити и прилегающие к нему территории, пригороды, Вестминстер,
Саутуэрк и прочее; хотя именно Сити - то есть то, что находилось внутри
городских стен, - не был еще сильно заражен. Но в целом, повторяю, облик
города сильно изменился: грусть и печаль читались у всех на лицах, и хотя
некоторые районы города еще не были затронуты, все выглядели глубоко
встревоженными; и так как все мы видели, что зараза приближается, каждый
считал себя и свою семью в величайшей опасности. Если бы только возможно
было точно изобразить то время для тех, кто не пережил его, и дать читателю
правильное представление об ужасе, обуявшем горожан, это и теперь произвело
бы глубокое впечатление и исполнило людей удивлением и трепетом. Можно без
преувеличения сказать, что весь Лондон был в слезах; плакальщицы не кружили
по улицам {51}, никто не носил траур и не шил специальных одежд, даже чтобы
почтить память самых близких усопших, но плач стоял повсюду. Вопли женщин и
детей у окон и дверей жилищ, где умирали, или, быть может, только что умерли
их ближайшие родственники, разносились столь часто, стоило только выйти на
улицу, что надорвалось бы и самое твердокаменное сердце. Плач и причитания
раздавались почти в каждом доме, особенно в начале мора, потому что позднее
сердца ожесточились, так как смерть была постоянно у всех пред глазами, и
люди утратили способность сокрушаться потерей близких и друзей, ежечасно
ожидая, что их самих постигает та же участь.
Иногда дела заставляли меня идти на другой конец города, хотя там и был
главный рассадник заразы; странно было мне - да и каждому на моем месте -
видеть, сколь безлюдны улицы, некогда такие оживленные: ведь если б сейчас
там заплутался человек, он вполне мог пройти всю улицу (точнее, переулок),
не повстречав никого, кто указал бы дорогу, если не считать сторожей
запертых домов, о которых я сейчас расскажу.
Однажды, когда я зашел по делам в эту часть города, любопытство
подстрекнуло меня повнимательнее ко всему присмотреться, и я прошел лишку,
куда мне и не нужно было - вверх по Холборну; улицы были там полны народу,
однако люди шли прямо по середине мостовой, потому, полагаю, что не хотели
приближаться к выходящим из домов или пропитываться зловонными запахами
домов, быть может, несущими заразу.
Все Судебные инны {52} были закрыты, и почти не осталось адвокатов ни в
Темпле {53}, ни в Линкольнз-инн {54}, ни в Грейз-инн {55}. Все было
спокойно, никто не затевал тяжб и не нуждался в адвокатах, да и время стояло
каникулярное, так что все они уехали за город. Местами целые ряды домов
стояли запертыми; их владельцы бежали из города, оставив все на одного-двух
сторожей.
Когда я говорю о целых рядах запертых домов, то вовсе не имею в виду,
что они были заперты по распоряжению магистрата; просто множество народу
уехало вслед за двором по долгу службы; другие же покинули город из страха
заразиться, так что некоторые улицы стали совсем заброшенными. Но испуг у
жителей Сити был не так уж силен; это был отвлеченный страх, если можно так
сказать, и, скорее всего, именно потому, что вначале народ обуял прямо-таки
неописуемый ужас; однако, как я говорил, первое время болезнь довольно часто
затухала; люди начинали тревожиться, а потом вновь успокаивались; и так
несколько раз кряду, пока все не привыкли настолько, что, даже когда
разгорелась сильнейшая вспышка, так как она не сразу распространилась на
Сити, восточные и южные районы города, люди начали помаленьку храбриться и,
я бы сказал, черстветь. Правда, как я уже говорил, много народу уехало, но
то были в большинстве своем жители западных окраин и принадлежали они к
"цвету общества", то есть к среде зажиточных людей, не связанных с торговлей
и деловым миром. Остальные же по большей части остались и ожидали худшего;
таким образом, в районах, примыкающих к Сити, в пригородах, Саутуэрке и в
восточной части - Уоппинге {56}, Рэтклиффе {57}, Степни, Роттерхитте {58} -
люди в основном не тронулись с места, если не считать немногих богатых
семей, которые, как я уже говорил, не были связаны делами.
Не следует забывать, что Сити и пригороды были значительно перенаселены
ко времени этого мора {59}, то есть к моменту его начала (хоть я и дожил до
времен еще большей населенности {60}, когда в Лондон стало стекаться больше
народа, чем когда-либо): ведь с окончанием войн, роспуском армий,
реставрацией монархии {61} количество людей, обосновавшихся в Лондоне, чтобы
открыть собственное дело, либо обслуживать двор, либо посещать его в надежде
получить награду, отличие и тому подобное, было таково, что город насчитывал
более ста тысяч жителей (этого в прежние времена никогда не было); да что
там, многие удваивали эту цифру, так как семьи всех разорившихся
приверженцев королевского дома переселились в Лондон. Бывшие солдаты
открывали там торговлю, и множество семей осело в городе. Придворные вновь
возродили блеск и моду. Все веселились и роскошествовали; ликование
Реставрации привлекло в Лондон массу семей.
Я часто думал, что, подобно тому, как Иерусалим был осажден римлянами,
когда евреи собрались отпраздновать свою Пасху, в результате чего
неслыханная масса людей была застигнута врасплох из тех, кто в другое время
не был бы в городе, - так и чума пришла в Лондон, когда там случился
небывалый наплыв людей из-за указанных выше обстоятельств. Такое стечение
народа вокруг молодого, веселого двора повлекло за собой оживление торговли,
особенно предметами роскоши и модными товарами; в результате увеличилось
число рабочих, ремесленников и прочих, - по большей части бедного люда,
зарабатывающего на хлеб собственными руками. Помню, например, что, когда
докладывали лорд-мэру о положении бедняков {62}, сообщалось, что не менее
ста тысяч плетельщиков лент живут в Лондоне и его окрестностях, более всего
в пригородах Шордич, Степни, Уайтчепл и Бишопсгейт, то есть в районе
Спитлфилдса {63} (а надо учесть, что в те времена он был раз в пять меньше,
чем сейчас).
По этим примерам можно судить о населении в целом, и, по правде говоря,
я частенько удивлялся, какое огромное число людей все же осталось после
массового бегства из Лондона.
Но я должен вернуться назад, к началу этих удивительных событий {64}.
Когда страхи только еще зарождались, их сильно подогрели несколько странных
происшествий, которые, если бы их сопоставили и собрали воедино, весьма
вероятно, могли бы подстрекнуть все население города подняться как один и
покинуть свои жилища, оставляя город как место, самим Богом предуготованное
стать "землей крови" {65}, осужденное быть стертым с лица земли вместе со
всем, что будет там находиться в тот момент. Назову только некоторые из этих
событий; но их было так много и столько провидцев и предсказателей указывало
на них, что я часто дивился, как вообще хоть кто-то (особенно женщины)
отважился остаться в городе.
Во-первых, пылающая звезда, или комета {66}, появилась за несколько
месяцев до чумы, как появилась через два года другая - незадолго до пожара
{67}. Старухи, а также флегматичные ипохондрики {68} мужского пола, которые
ничем не лучше старух, отмечали (однако позднее, когда и то и другое событие
были уже позади), что обе эти кометы прошли над домами так низко, что
несомненно это был какой-то знак именно для жителей города; и что комета,
предшествовавшая чуме, была бледновато-розового цвета, еле горящая, движение
ее неторопливое, торжественное и замедленное, в то время как комета,
предвещавшая пожар, была яркой {69}, искристой или, как некоторые говорили,
пылающей; движение ее - быстрое и вихревое; и что, соответственно, одна
предвещала тяжелое испытание, неспешное, но суровое, ужасное, пугающее,
каким и оказалась чума; другая же предрекала удар внезапный, быстрый и
яростный, как пожар. Да что там, некоторые рассказывали о кометах в таких
подробностях, что про комету, предшествующую пожару, утверждали, будто можно
было не только видеть ее быстрый и бурный полет, но и слышать оглушительно
громкий, яростно-устрашающий звук, хотя на деле ничего подобного не было
слышно.
Я видел обе кометы и должен признаться, что, согласно общему
представлению о значении подобных явлений, склонен был смотреть на них как
на предупреждение и предвестие Божьей кары; особенно когда, после того как
чума последовала за первой, я увидел вторую комету, - тут уж мне оставалось
только сказать, что Господь еще недостаточно покарал город.
Но в то же время, в отличие от многих других, я не придавал этим вещам
решающего значения, так как знал и о естественных причинах, которыми
объясняют астрономы подобные явления {70}, и что их движение и направление
вычислены (или считается, что вычислены), так что нельзя их назвать в полной
мере предшественниками или провозвестниками, а уж тем более причиной таких
событий, как чума, война, пожар и прочее.
Но каковы бы ни были мои собственные мысли или мысли философов,
подобные явления оказывали исключительное воздействие на сознание простых
людей; все находились в самом мрачном ожидании грядущих бедствий и кары,
надвигающейся на город; и причиной тому было появление этих комет, а также
гибель в декабре, в приходе Сент-Джайлс, двух людей, о чем я рассказывал
выше.
Тревоги людей до странности усугублялись заблуждениями того времени;
мне представляется, люди тогда (почему - сам не знаю) были более склонны
верить пророчествам, астрологическим расчетам, снам, ведьминским сказкам,
чем когда-либо до или после. Не знаю, развилось ли это плачевное настроение
в результате безумств тех людей, которые наживались на нем - я хочу сказать,
наживались, публикуя всякого рода прогнозы и предсказания; {71} но твердо
можно было утверждать: люди были страшно напуганы такими изданиями, как
"Альманах Лилли" {72}, "Астрологические предсказания Гэдбери" {73}, альманах
"Бедный Робин" {74} и тому подобные; вышло и несколько так называемых
религиозных книг: одна под названием "Выйди от нее, народ Мой, чтобы не
участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее" {75}, другая -
"Благое предупреждение" {76}, еще одна, озаглавленная "Напоминание Британии"
{77}, и многие другие, все, или почти все предсказывающие, явно или
косвенно, гибель города. Да что там - некоторые вошли в такой раж, что
бегали по улицам города с устными предсказаниями, утверждая, будто они
посланы проповедовать в столицу; особенно один - подобно Ионе в Ниневии -
кричал на улицах: "Еще сорок дней - и Лондону конец!" {78} Правда, я не
уверен, говорил ли он "еще сорок дней" или "еще несколько дней". Другой,
нагишом, в одних только штанах, бегал по улицам и непрестанно кричал, как
тот, вопивший "Горе Иерусалиму!" незадолго до его падения, о котором
упоминает Иосиф {79}. Так вот, этот голый бедняга кричал: "О великий и
грозный Боже!" - и больше ничего; он только с ужасом, не замедляя шаг,
повторял эти слова непрестанно; и никто не мог его уговорить, во всяком
случае, насколько мне известно, остановиться, отдохнуть либо поесть. Я
несколько раз встречал беднягу на улицах и пытался заговорить с ним, но он
никогда не вступал в беседу ни со мною, ни с кем-либо другим и лишь повторял
свои мрачные восклицания.
Все это крайне пугало народ, особенно, как я уже говорил, когда в
сводках сообщили, что в Сент-Джайлсе двое или трое умерли от чумы.
Поменьше, но тоже изрядно страху нагоняли пророческие сны старух или их
толкования снов других людей; {80} многие буквально помешались на этом.
Одним слышались голоса, подстрекавшие их к бегству, так как Лондону грозит
столь страшная чума, что живые не будут поспевать хоронить мертвецов. Другим
представали видения; но я должен сказать, и, надеюсь, никто не упрекнет меня
в бессердечии, что слышали они голоса, которых не было, видели знаки,
которых не появлялось: просто воображение людей было напряжено и одержимо
навязчивой идеей. И не диво, что те, кто беспрестанно всматривался в облака,
видели очертания и фигуры, напоминающие привидения, тогда как это были лишь
воздух да испарения. Тут они видели средь облаков огненный меч с воздетой
рукой, там - катафалки и гробы, ждущие погребения, а еще - груды трупов,
лежащих незахороненными, и тому подобное, - все это рисовало воображение
этих несчастных запуганных людей.
Больной фантазьи мнится - в небесах {81}
Сраженье, флот, солдаты, паруса...
Но трезвый взгляд развеет сей обман:
Причина тех картинок - лишь туман.
Я могу дополнить свой отчет удивительными рассказами, в которых люди,
что ни день, сообщали о своих видениях; и каждый был столь убежден, что он
действительно видел то, что ему хотелось бы видеть, что нечего было и думать
возражать ему, если не желал порвать с ним дружбу или прослыть огрубевшим,
неучтивым, невежественным и бесчувственным человеком. Однажды, кажется, в
первых числах марта, еще до начала чумы (если не считать двух вышеназванных
случаев в Сент-Джайлсе), я увидел толпу на улице, подошел к ней из
любопытства и обнаружил, что все уставились в небо, надеясь разглядеть то,
что только что ясно увидела одна женщина, а именно: ангела в белых одеждах с
огненным мечом в руках, размахивающего им над головой. Женщина многословно
описывала каждую подробность фигуры, ее движения и очертания, а бедняги
слушали ее так охотно, с такой готовностью! "Да, я тоже его вижу, - сказал
один. - Меч вырисовывается совсем явственно!" Другой увидел ангела. Третий
четко разглядел его лицо и воскликнул: "Какое великолепное зрелище!" Один
видел то, другой - се. Я так же честно вглядывался в небо, как и остальные,
но, возможно, не с такой готовностью подчиниться внушению; и должен
признаться, я не увидел ровно ничего, кроме белого облака, позлащенного с
одного края прятавшимся за ним солнцем. Женщина взялась было показывать, но
не могла заставить меня признаться, что я вижу ангела: ведь в таком случае
мне пришлось бы солгать. Тут женщина перевела на меня взгляд и вообразила,
будто я усмехаюсь; это было тоже плодом ее воображения, потому что я вовсе
не усмехался, а с полной серьезностью размышлял о том, до какой степени
бедняги запуганы своими же собственными выдумками. Однако она отвернулась от
меня, назвав меня глупцом и зубоскалом, сказала, что настало время гнева
Божия, страшная кара уже близка и насмешников, подобных мне, ждет неминучая
гибель.
Люди вокруг казались возмущенными не менее, чем она, убедить их в том,
что я не насмешничал, невозможно было; они скорее растерзали бы меня, чем
признали свое заблуждение. Так что я ушел от них; а об этом видении стали
говорить с не меньшей уверенностью, чем о самой комете.
Другой случай тоже произошел со мной среди бела дня, когда я шел по
узенькому проходу между Петти-Франс {82} и Бишопсгейтским кладбищем мимо
ряда лачуг. Там два кладбища при Бишопсгейтской церкви и приходе. Мимо
одного мы проходим, чтобы попасть с Петти-Франс на Бишопсгейт-стрит и
выходим прямо ко входу в церковь; другое находится рядом с узеньким
проходом, где слева стоят лачуги, а справа - невысокая ограда с
палисадником, и еще немного правее - городская стена.
И вот в этом узком проходе стоит человек и смотрит мимо палисадника на
кладбищенский дворик; его обступил народ, заполонив проулок и оставив лишь
малюсенькую щелку для проходящих мимо; человек говорит громко, с видимым
удовольствием, указывая то на одно место, то на другое. Он утверждает, что
видит привидение, разгуливающее вон у той могильной плиты; человек описывает
его наружность, позы и движения так точно {83}, что до глубины души изумлен,
почему остальные не видят его столь же явственно, как и он сам. Вдруг
мужчина внезапно вскрикивает: "Да вот оно! Теперь сюда пошло!" {84} А потом:
"Теперь возвращается!" И в конце концов он до такой степени убеждает народ в
присутствии привидения, что кто-то из толпы воображает, будто тоже его
видит; потом другой; и так он приходит ежедневно, порождая страшную давку и
сутолоку, если учесть, что все это происходит в таком узеньком проходе; это
продолжается, пока бишопгейтские часы не пробьют одиннадцать: тогда
привидение испуганно вздрагивает, будто кто-то зовет его, и исчезает.
Я старательно смотрел и туда и сюда, в точности как указывал этот
человек, но ничего не видел; однако бедняга говорил так убедительно, что все
пришли в страшное возбуждение, а потом расходились дрожащие и напуганные; и
в конце концов лишь немногие из тех, кто знал об этой истории, решались
ходить по этому проходу, а уж вечером и подавно.
По утверждению бедняги, привидение указывало на дома, на людей и на
землю, явно давая понять, - во всяком случае, так его понимали - что многие
будут похоронены на церковном кладбище, как оно и случилось в
действительности; но я никогда не мог поверить, что оно предвидело эту
перспективу, как не мог увидеть и его самого, хотя старался изо всех сил.
Эти случаи показывают, насколько люди находились во власти собственных
заблуждений; а так как у всех было представление о надвигающейся болезни, то
и предсказания были связаны с ужасами чумы, которая, по их утверждению,
поразит страшным мором город, а то и целое королевство, погубит чуть ли не
все живое - и людей и зверей.
К этому, как я уже говорил, добавились еще прогнозы астрологов,
утверждавших, что расположение планет неблагоприятно и предвещает несчастья.
Особенно роковое сочетание планет ожидалось в октябре, другое - в ноябре
{85}. Астрологи забивали людям головы предсказаниями, на которые якобы
указывали небесные светила, утверждая, что их расположение предвещает
засуху, голод и чуму. В отношении двух первых они, однако, ошиблись: у нас
не было засушливого периода - в начале года стояли сильные морозы,
продолжавшиеся с декабря по март, а потом была умеренная погода, скорее
теплая, чем жаркая, с освежающими ветрами, короче говоря, самая обычная
погода с несколькими очень обильными ливнями.
Были предприняты кое-какие усилия прекратить публикацию подобных книг и
брошюр, наводящих ужас на людей, пробовали также запугать их
распространителей, некоторые из которых были арестованы; но из этого,
насколько мне известно, ничего не вышло: правительству не хотелось вызывать
возмущение людей, и так уже ополоумевших от страха.
Не могу оправдать я и тех священников, которые своими проповедями
скорее повергали в уныние, чем вселяли надежду в сердца слушателей. Многие
из них, несомненно, поступали так, чтобы укрепить решимость людей,
поторопить их с покаянием, и все же это не оправдывало цели, особенно если
учесть вред, который это приносило; ведь, подумайте, раз сам Господь - это
проходит через все Священное Писание - привлекает к себе скорее призывами
обратиться к Богу, а не стращает всякими ужасами, то, должен признаться, по
моему разумению, и священникам следовало бы поступать соответственно,
подражая в этом Господу нашему и Спасителю; ведь в Евангелии столько сказано
о милосердии Божием, о Его готовности принять покаявшихся и простить им, о
Его сокрушении: "Что не приходите вы ко Мне, дабы обрести жизнь"; недаром
Его Евангелие зовется Евангелием Мира и Евангелием Благодати.
Но встречались и порядочные люди - и это по общему мнению и убеждению,
- которые все же говорили только о мрачных вещах, рассуждали о всяческих
ужасах, так что запуганный народ расходился от них весь в слезах, слыша лишь
жуткие пророчества о неминуемой гибели, - и все это вместо того, чтобы
наставлять людей молить Небо о милосердии.
В то несчастное время в религиозной жизни, и правда, наступил полный
разлад. Появилось несметное множество сект, движений и отдельных учений
{86}. Официальная англиканская церковь, правда, была восстановлена года
четыре назад вместе с реставрацией монархии; {87} но проповедники
пресвитериан, индепендентов {88} и всяких других течений стали
организовывать собственные общества и громоздить алтарь на алтаре: они
собирались на сходки, как и теперь, только не столь многочисленные;
диссиденты {89} в то время еще не сформировались в сплоченное общество, как
теперь; те же немногочисленные конгрегации, которые все же собирались
вместе, преследовались правительством, стремившимся помешать их собраниям
{90}.
Однако чума вновь примирила многих, во всяком случае на какое-то время;
и немало знаменитых священников и проповедников из диссидентов служили в
церквах, которые покинули приходские священники, так как многие из них
уехали, напуганные надвигающимся бедствием; и люди стекались в церковь, не
различая, кто там проповедует, чье и какое напутствие они слушают. Но с
окончанием мора дух благорасположенности сильно поубавился; в каждой церкви
вновь появился старый священник, или - если священник умер - новый был
направлен на его место; и все возвратилось на круги своя.
Беда никогда не приходит одна. Эти страхи и предчувствия толкали людей
на тысячи безрассудных и неблаговидных поступков, которые при других
обстоятельствах они не стали бы совершать и к которым их подстрекали всякие
дурные люди; например, многие стали бегать по предсказателям, колдунам и
астрологам, чтобы узнать свою судьбу или, как в простонародье говорили, что
им на роду написано, - то есть сколько они проживут и тому подобное; в
результате этой глупой мании весь город тут же заполонили толпы подонков,
выдававших себя за знатоков магии, или, как они выражались, чернокнижников,
и сам не знаю за кого еще; да что там, они готовы были приписать себе тысячу
значительно более чудовищных сношений с дьяволом, чем те, в которых были
повинны в действительности. И этот промысел стал таким открытым и
общераспространенным, что на дверях нередко виднелись вывески: "Здесь живет
предсказательница", или: "Здесь живет астролог", или: "Здесь вы сможете