Данихнов Владимир Борисович. Братья наши меньшие

   (помехи)
   ***. Ты мне ответишь, падла. Ты мне за все ответишь, за всех тех людей, которых угробил. ..
   Мессия, (хрипит)
   ***. Только скажи, что ты — Желтый Директор, и все закончится. Только скажи. Я ведь знаю, ты — он. Ты устроил волнения в городе. Ты через подставных лиц финансировал мясные банды, которые грабили фермерские хозяйства! Ты!
   Мессия, (хрипит)
   ***, Скажи! Иначе то, что происходит с тобой сейчас, потом покажется тебе цветочками.
   Мессия (тихо). Прекрати …
   (помехи)
   ***. Ну?
   Мессия. У вас нет законных оснований… держать меня… здесь. ..
   ***. Да ну? Перестрелку у (помехи) помнишь? (помехи) пропал, а на полу — трупы и куча твоих отпечатков. А как насчет тела (помехи) в заброшенном туннеле? Твое поспешное увольнение из (помехи), после того как при загадочных обстоятельствах скончался (помехи)? К тому же ты незаконно держал у себя (помехи)!
   Мессия. Я хочу видеть (помехи)…
   ***. Тыникого не увидишь, пока не скажешь, что ты — Желтый Директор .
   Мессия. Я хочу видеть (помехи).
   ***. Ты никого не увидишь, ублюдок!
   Мессия. Я хочу видеть (помехи).
   ***. Вот заладил …
 
   Протокол допроса Мессии № 10
 
   Женщина. Привет .
   Мессия. Привет , (помехи).
   Женщина. Ужасноеместо. Что это на полу?
   Мессия. Бычок, который оставил охранник. Я сначала думал, это сигаретный разум, но потом увидел, что один из охранников разбрасывает окурки где попало. Хочешь?
   Женщина. Фу какаямерзость! К тому же я не курю, ты знаешь.
   Мессия. Я хотел бы пообщаться с сигаретным разумом и денежным тоже. Интересно, что бы они мне сказали?
   Женщина. Меняпредупредили, что ты ненастоящий (помехи).
   Мессия (смеется). Да, они называют меня Мессией. Кодовое, так сказать, имя .
   Женщина. Почему Мессией?
   Мессия. Не знаю. Может, у них там шутник, повернутый на Библии, сидит и кодовые имена раздает ? Или таким образом они хотят сильно исказить мое имя и заставить сказать настоящее, которое не (помехи), а, к примеру, (помехи).
   Женщина. Ты… правда (помехи)?
   Мессия. А ты как думаешь?
   Женщина. Яне знаю…
   Мессия. Ты счастлива?
   Женщина. Да .
   Мессия. Почему ты ушла?
   Женщина. Я не хочу об этом говорить .
   Мессия. Почему?
   Женщина (кричит). Ты что, не понял?! Я не хочу об этом говорить! Не здесь …
   Мессия. Почему ты ушла , (помехи)?!
   Женщина (кричит). Да потому что ты — урод фригидный! Ты спал со мной раз в месяц, не чаще! Все время о своей любви талдычил! Урод ты , (помехи)! Гад! Подонок!
   (помехи)
   ***. Оттащите ее!
   Женщина. Тымне несколько лет жизни искалечил … гадина …
   ***. Оттащите!
   (помехи)
   Мессия (шепотом). Прости , (помехи)…
   (помехи)
 
   Протокол допроса Мессии № 13
 
   (помехи)
   ***. Люди вообще идиоты. Возьмем, например, это название — скарабейники. Не глупость ли? Какой-то лунатик заявляет, что перевел какие-то там египетские таблички, в которых говорилось о скарабеях в груди избранных людей, ему верят, и название укореняется. Смехота! Так о чем это мы? Ах да… тебе не по вкусу ледяная вода …
   (помехи)
 
   Протокол допроса Мессии № 17
 
   (помехи)
   Мессия. Помнишь, ты просил не предавать тебя, потому что…
   ***. Тссс… просил, помню. И очень, ты даже не представляешь себе насколько, благодарен тебе за то, что ты не предал, дружище .
   (помехи)
 
   Протокол допроса Мессии № 19
 
   ***. Ну что ж, ты добился своего, Мессия. Мы верим тебе. Но за твои преступления тебе придется отсидеть срок в тюрьме .
   Мессия, (бормочет под нос)
   ***. А? Может, мы зря тебе поверили? Ну что тебе стоит — признайся! Все эти несчастные скарабейные… нам придется вырезать их всех, потому что если это не ты, Директор, тогда кто-то из них. Представляешь, сколько народу погибнет? Ну? Не желаешь их спасти?
   Мессия (шепчет). Ты больной ублюдок …
   ***. Нет, дружище, это мир больной. Я просто соответствую ему, и для этого мира я на стороне добра, как пафосно это ни звучит .
   Мессия. Какой бы ни был мир, ты можешь измениться в обратную сторону… стать благородным и по-настоящему добрым, стать таким, каким мечтал быть в детстве…
   ***. Ой, прошу тебя!
   Мессия. Даже этот ваш Желтый Директор понял. Я думаю, поэтому он и ушел. Потому что не умел измениться …
   (помехи)
   *** (кричит). Он не ушел!
   Мессия (шепотом), (помехи), ты слишком часто смотрел телевизор …
   ***. Я вылечился .
   Мессия. Слушай… Помнишь, у тебя пистолет был? Ты уже тогда работал на (помехи)? Поэтому и не сказал мне?
   ***. Что? А… нет, не поэтому. Я украл его у одного барыги, чтоб проверить себя на …
   Мессия. Понял. Не говори ничего. Везите меня в вашу тюрьму. Я больше не скажу ни слова .
   ***. Ну это мы еще посмотрим. Кстати, совсем забыл. Вот твой дневничок. Не хочешь полистать напоследок?
   (помехи)
 
   Организовав «Желтый клуб», я долго наблюдал за молодежью и сделал вывод, что она ничуть не изменилась. Вымерло поколение, которое помнило войну — и лоботрясы легко велись на байки о суперлюдях. Возникла, однако, проблема, когда появились настоящие суперлюди (чего я, признаться, не ожидал!). У них были черные гнойные пятна, и это навело меня на мысль. Я скорректировал план, объявил суперлюдей больными, и теперь молодежь борется не за доминирование суперлюдей, а за возрождение обычных. Чистота расы, впрочем, никуда не делась…
   …
   Вчера поймали скарабейного. Я запер его на двое суток в комнате без еды и воды, чтобы посмотреть, как он выкрутится. Открываю — все в порядке. Щеки от жира аж лоснятся, а изо рта спиртным духом тянет. Продержал еще сутки — никакого результата! Приказал установить камеры наблюдения. Смотрю — к холодильнику все время мотается и оттуда еду и выпивку достает. Но холодильник был пустой, я самолично проверял! Кидаюсь к холодильнику, а там вместо задней стенки гнойное пятно, вроде того, что у них на теле. Скарабейный именно из пятна еду, оказывается, доставал. Спрашиваем: что за пятно, откуда? Он: мол, так и так, всемирная гнойная сеть, вроде Интернета, только физическая, можно обмениваться предметами и так далее — работает для одних скарабейных.
   — Конь педальный, — сказал я тогда Прокуророву, отчего он смешно втянул голову в плечи. — Почему не знал, почему не…
 
   …и, по-моему, Прокуроров считает себя последователем хлыстовства. Он никак не реагирует на мою плетку, разве что с благодарностью. От этого становится очень грустно. Гнойная сеть, мазохисты, настоящие суперлюди, демократия — куда катится мир?
   Всю ночь плакал и грыз подушку.

МНОГО ПОЗЖЕ. ЗАРИСОВКА ПОСЛЕДНЯЯ

   — Послушай, мэр, — сказал я, прислонившись к липкой стене, ртом вдыхая горячий, влажный воздух. — Как тебя зовут на самом деле?
   — Виктор, — отвечал он, привычно пожевав губу.
   — Витя, Витя, — вздохнул я. — И как нам удалось оказаться в этой жопе?
   Он промолчал.
   Вокруг хлюпало, чавкало и лопалось пузырями; от стен, обтянутых будто бы кожей, несло смрадом; под ногами в черной жидкости копошились личинки, сороконожки и другие мерзкие твари. Мягкий красноватый свет, который струился отовсюду, добавлял картине средневековой мрачности. Пить хотелось неимоверно. Последнюю трубу, из которой капала чистая вода, мы миновали часа четыре назад. Больше труб нам не встретилось.
   — Канализацией воняет. Может, мы спустились в какие-то секретные тоннели? После того, что я узнал от Игорька, ожидаю чего угодно и не удивлюсь, если выяснится, что этот туннель ведет в секретные лаборатории по производству наномашин! Мы проникнем в лаборатории и…
   — Какие, на хрен, лаборатории? — взвился мэр Витя. — Ты что, не понимаешь?
   — Чего?
   — Мы никогда отсюда не выберемся! Мы ходим по кругу, и с каждым кругом становится хуже и хуже!
   — Не говори так…
   — Это правда.
   — Нет, это не правда! Я знаю, чувствую: стоит нам пройти еще немножко, и мы найдем выход! Так что пошли!
   И мы пошли. Шагали медленно, потому что ботинки липли к вонючей жиже, а потом все быстрее и быстрее. Мы боялись остановиться, потому что когда останавливаешься — в голову лезут ненужные мысли, потому что если остановишься — сразу перехочется жить.
   И мы бежали.
   И мы побежали еще быстрее, потому что впереди забрезжил неяркий желтый свет.
   — Ви-и-идишь?! — крикнул я, срывая дыхание.
   — Свет в конце туннеля… — пропыхтел в ответ мэр Витя.
   Мы бежали.
   Мы бежали очень долго, и неровный свет становился ярче. Уже четко очертил он выход из тоннеля: светлое пятно на фоне кромешного мрака вокруг. Чудились запахи лета: сладкой малины с парным молочком, теплой речной воды, покрытой зеленой тиной, и печеной картошечки, перепачканной в золе.
   Чудились костер, водочка и песни до утра.
   Чудились запахи родного дома: пирожков с яблоками и сирени в вазе на желтом потрескавшемся подоконнике.
   Чудился свежий ветерок, звездный вечер и папа с папироской, сидящий на порожке. Чудилось что-то детское, давно забытое.
   Запах песочного печенья, размоченного в свежем молоке.
   Море за околицей, ракушки и волнорезы.
   Я бросил пистолет; он плюхнулся в грязную воду и пошел на дно. Мэр Витя свой не выкинул — пожалел. Зачем он ему? Ведь скоро мы выберемся из этого проклятого места. Скоро будем дома.
   Из светлого пятна несло бензином, морскими водорослями, творогом, соленой рыбкой, морилкой и запахом трав-сорняков.
   Из светлого пятна тянуло детством.
   И мы нырнули в это самое светлое пятно. Ослепли на миг и остановились, шаря вокруг руками, привыкая к темноте. Не стало запахов сирени и малины, рыбы и морилки, которой я маленький когда-то покрывал двери по приказу тети.
   Я не хотел открывать глаза, а совсем рядом тихонько плакал мэр Витя.
   Потом я приоткрыл один глаз.
   Было темно и воняло канализацией. Откуда-то струился мягкий красноватый свет; стены коридора были обтянуты будто бы кожей, из которой выделялась и стекала на пол вонючая слизь.
   Витя сидел позади меня задницей прямо в дерьме и плакал. За его спиной колыхалось белое пятно — свет в конце тоннеля.
   — Из жопы в жопу… — шептал Витя. — За что? Зачем? Мы шли к свету и куда пришли? В такое же место?
   Я, в отличие от мэра, духа не потерял. Я подтянул брюки и сказал как можно более решительно, чтобы сдержать слезы, набежавшие на глаза:
   — Не бойся, дружище мэр! Куда-то свет в конце тоннеля нас все-таки привел! Так давай исследуем это место, чтобы убедиться в том, что…
   Мэр Витя достал из-за пазухи пистолет, посмотрел на меня тоскливо и сунул ствол в рот.
   — Эй, погоди! Не надо! Послушай, ты же хороший парень на самом-то деле, ты можешь измениться, как я, ты…
   Бабахнуло. Запахло порохом.
 
   Почему-то я думал, что конец наступит быстро и безболезненно — была цивилизация, и нет ее. Насмотрелся голливудских фильмов — с моим-то тысячелетним опытом! А конец наступал долго и незаметно; даже сейчас далеко еще до финальной точки, но видно ясно — конец неотвратим. Человечество, словно шарик, слишком долго катилось, ускоряясь, вниз по наклонной плоскости, и теперь у него не хватит сил даже притормозить, не то что вернуться наверх.
   Да оно и не будет пытаться: представьте Сизифа, который перепутал, где верх, а где низ, и толкает камень с вершины к подножию горы…
 
   Это было двадцать четыре часа назад. Или больше? Все, что я знаю, — это то, что человек живет без воды трое суток. Или меньше?
   Нет, я, конечно, могу зачерпнуть водицы с полу, но не хочу. Не буду. Ни за что. Потому что иду. Шагаю, и ноги мои уже по колено в дерьме, но я не поверну ни за что и никогда, пускай этот коридор и кажется бесконечным.
   Я шагаю, потому что все-таки надеюсь, что по ту сторону света в конце тоннеля есть что-то иное, кроме прямой, как стрела, и вонючей кишки.
   Хотя шансов нет. Наверное, именно сегодня двадцать второе апреля. Помнишь, мэр, я попросил тебя прижать к решетке зеркало? Тогда я поглядел на свое отражение и увидел дату своей смерти. Так же ясно, как видел фонарь под глазом и сломанный ублюдками из ФСБ нос.
   Двадцать второе апреля. Я не знаю точно, сколько времени прошло с побега, но наверняка это сегодня. Погрешность — ноль.
   Как там, интересно, робот Коля и его курица? Как там предатель и сукин сын Игорь? Как там Маша?
   Машенька, солнышко. Ты — то единственное, что поддерживает меня здесь и сейчас. Я знаю, я был дурак, я не умел любить и слишком боялся тебя потерять, поэтому ты и ушла. Я мог оказаться на самом дне, но что-то удержало меня и удерживает до сих пор. Это что-то — любовь к тебе. Я люблю тебя и меняться начал на самом-то деле потому, что моя любовь еще жива. Наперекор этому лживому сволочному миру…
   Боже, как мне плохо.
   Язык прилип к небу, гортань пересохла, глаза слезятся, а мышцы ноют от боли.
   Сегодня двадцать второе апреля. День моей смерти.
   Я всего лишь хотел исправиться, попереть против своей сущности, я всего лишь хотел снова научиться верить в любовь, хотя единственная моя любовь ушла. Но мне говорили: любви нет. Есть развратные женщины с рыхлыми телами и молоденькие нимфоманки, есть дерьмо, огромная куча дерьма и ничего более. Нет нормальных людей: есть шизофреники и параноики, убийцы и насильники, шовинисты и феминистки. Нет домашних животных, нет братьев наших меньших — есть еда. Мне говорили и доказывали, что мир — заноза в заднице, поэтому не надо заботиться о нем. Я читал сотни умных книг, и везде говорилось или подразумевалось: мир — дерьмо. И никто не мог объяснить толком, как исправить его.
   Игорек, философ ты чертов, знаешь, что такое мир? Мир — это сто килограммов повидла — хорошие люди и килограмм дерьма — плохие. Знаешь, что получится, если смешать килограмм дерьма и сто килограммов повидла? Правильно, Игорек, ты, как всегда, в курсе дела: сто один килограмм дерьма.
   Так мало зла, нетерпимости, безразличия — но этого хватает.
   Так много добра, благородства и самопожертвования — но от этого только хуже.
   Я не хочу. Не хочу!
   Но не умею по-другому…
   Потому что…
   Потому…
   Потому что туго соображаю и очень хочу пить…
   Полцарства за глоток чистой воды…
   Если я не дойду, если вы меня обнаружите, напишите на надгробии, что я был настоящим эгоистом, но хотя бы старался.
   Старался — не быть им.
   С двадцать вторым апреля меня!

ЭПИЛОГ

   Слепой мальчик в клетчатой рубашке сверлил дыру в потолке. Искры летели во все стороны, но он их не видел, зато прекрасно ориентировался по слуху. Неподалеку кудахтала курица. Она была голодна — под землей очень сложно достать еду.
   — Тихо, Лиза, — прошептал мальчишка ласково, — я понимаю, как тебе надоело быть подземным жителем; мне, кстати, тоже. Но надо еще немножко потерпеть.
   — Ко? — спросила несушка. Она, нервно тряся головой, прогуливалась по узкому коридорчику и старательно обходила желтые ручейки.
   — Он нам нужен, Лиза. В нем есть особенная сила, о которой я хочу знать больше. Может, использовать ее как-нибудь?
   — Ко-ко!
   — Да, ты права, мы, роботы, умные существа. Пожалуй, мне стоит взять власть в свои руки и изменить мир. Как в том фильме «Чертинатор». Фильмы лучше книг. В фильмах все проще и правильнее. А я — самый умный не только среди людей, но и роботов. Мой бывший отец украл именно меня, потому что я особый, без встроенных предохранителей. Ну знаешь — три закона робототехники и все такое. Я — совершенный искусственный интеллект.
   Искры вокруг.
   — Ко?!
   — Слепой, и что же? Это не проблема. Власть будет моя, и люди поклонятся новому богу. Слепому мальчишке, кстати, окажут больше доверия. Может, стоит отрубить ногу? Слепому одноногому мальчику окажут доверия вдвое больше.
   Сверху звякнуло железо; мальчишка, поднапрягшись, отогнул металлический лист вниз, подтянулся и очутился в длинном белом коридоре, посреди которого лежал избитый, грязный мужчина лет двадцати пяти. От мужчины несло дерьмом и застарелым потом. Тот еще аромат. Мужчина царапал скрюченными пальцами кафельную плитку на полу и шептал:
   — Свет в конце тоннеля… свет в конце тоннеля…
   Мальчишка присел рядом с ним на корточки и сказал:
   — Ты меня многому научил, и я благодарен тебе за это, серьезно. Главное, ты научил меня, что, кроме меня, на этом свете никого больше нет. И надо ненавидеть остальных, которые возомнили, что все иначе.
   Мужчина поднял голову, посмотрел воспаленными красными глазами на мальчишку и прошептал иссушенными губами:
   — Дай воды… не надо… всех… ненавидеть… люди… запутались…
   — Вода внизу. Ненавидеть надо.
   — Свет… в конце… тоннеля…
   — Никакого света в конце тоннеля нет, — отвечал мальчик. — Этот тоннель бесконечен, потому что замкнут в круг, и есть в нем только стерильная чистота и жадные люди, которые сейчас наблюдают за тобой через видеокамеры, потому что надеются все-таки, что ты — Желтый Директор. Я знаю это, потому что порылся в их компьютерной сети. Но выход есть. Можно пробить в полу дыру, как это сделал я, и бежать. Бежать, пока не прибежала охрана.
   Мальчишка встал на ноги и протянул мужчине маленькую свою ладошку. Сказал с пафосом, сверкнув линзами черных, как смоль, очков:
   — Иди со мной, если ты хочешь жить.
   Было слышно, как, громко топая по полу хромированными сапогами, к ним спешит охрана.
   Мужчина посмотрел на мальчишку; секунду роботу казалось, что мужчина узнает его.
   — Жить… — протянул мужчина. — Жи-ить… жить…жить? С тобой, что ли, козел?
   Протянул киборгу руку и замер, уставившись на электронные часы на запястье мальчишки. Часы пискнули, и на них появилась новая дата.
   Двадцать третье апреля.
 
   Январь — май 2005 г.