Dark Window. Время Красной Струны

   Пацанёнок перестал изучать мою обувку и требовательно потянул нож к себе. Ага, брался один такой. Я сжал рукоятку чуть посильнее. Пальцы мальчишки скользнули по лезвию, а потом двумя пчелиными жалами ущипнули моё запястье. Я зашипел от боли, как вода, брызнувшая на раскалённую сковородку. Рука непроизвольно дёрнулась и чуть не располосовала бледное лицо, на котором серыми крапинками проступала россыпь веснушек.
   Никто!.. Никто и никогда вот так не борзел на Кубу! Это мог подтвердить каждый. И если противный Тоб ещё не изведал острого вкуса моей мести, потому что до конца смены ещё далековато, то расправу с малолетним нарушителем я не видел причин откладывать в дальний ящик. А этот проклятый наддавыш снова потянул у меня из рук нож, который я уже полноправно считал своим. Ну гады! Ну ведь гады же, над бельчонком так измываться. А он тянул и тянул, заглядывая мне снизу в глаза удивительно пустым взором.
   Я вделал ему замечательного пиндаля. Я вложил в него всю злость целиком на шестой отряд, посмевший заниматься таким извращением. Пацанёнок отлетел к карусели. Мне показалось, что он всхлипнул. Но, может, это всего лишь по верхушкам пробежал ветер. Потому что больше не донеслось ничего. Я повернулся к бельчонку. Тельце ощутимо дрожало. В чёрных бусинках глаз сверкали кусочки солнца. Бельчонок боялся. Бельчонок не понимал, что с ним делают, но чувствовал, что попал куда-то не туда.
   Я встал на колени и начал перепиливать проволоку. Несмотря на остроту лезвия, без проблем поддалась только изоляция. Я давил, что есть силы. Лучи светила овевали жаром мою вспотевшую спину. Весь мир накрыла оглушительная тишина. И я начал бояться, словно меня тоже схватили грубыми руками и прикрутили к грязному дереву. А из тенистой дали летит, вспарывая прогретый воздух, неумолимое остриё. И неизвестно, то ли пронесёт на сей раз, то ли убегают последние секунды.
   Лезвие вгрызлось в проволоку с недовольным скрежетом. На мутной латуни засверкали нежно-алым свежие надрезы. Работа шла споро. Одна рука придерживала дрожащего бельчонка за бока, вторая разрезала всё новые проволочные кольца. Вдруг зверёк съёжился и целиком оказался в моей ладони, завозился там мягким комочком между осторожно сжавшихся пальцев, а потом вывернулся и сиганул за угол.
   Хлёсткий удар по руке заставил пальцы разжаться, и нож пробил землю в опасном миллиметраже от моей обувки. Пацан вернулся. Обе его руки сжимали толстый металлический стержень.
   Он вернулся не один. Неслышно к грязному куску фанеры подобрался весь отряд. Все стояли и смотрели на меня. Смотрели пустыми глазами. А за пустотой ворочалась ненависть. Нет, то была не ярость, не пышущая жаром злоба. Так ненавидят не врага, а нечто. Нечто не слишком опасное, но противное. Так смотрят на соплю, размазавшуюся по стенке. Вроде бы и убрать её хорошо, да ни у кого рука не поднимается, потому что от одного взгляда к горлу подбирается неудержимая рвота. Вот и смотрят пусто, зная, да ничего не делая.
   Я тоже смотрел. Смотрел испугано, оторопело. Взгляд окинул беспросветно хмурые лица, а потом заметался по округе, ища пути к отступлению. Я забыл про нож. А если бы и помнил, то рука бы уже не потянулась за побывавшей в руках мечтой. Рука уже не сделала бы ни одного лишнего движения. И сжавшиеся губы не выпустили на свободу ни одного звука. Я сейчас превратился в бельчонка. В бельчонка, знающего, что его ждёт, но не верещащего на весь белый свет о помощи, а молчаливо ожидающего чего-то неминуемого, которое долго не задержится.
   Солнце светило, лето продолжалось. И страх вдруг отпустил мою душу. Ну, господи! Чего же тут бояться! Малолеток? Три пинка, два тычка, и Куба уходит героем, как терминатор из разгромленного полицейского участка. Что они мне могут сделать?!!!
   И тогда они сделали.
   За пустотой в глазах вспыхнули синие огоньки, которым я не мог подобрать названия. Так горит в темноте кухонный газ, когда затухает последний лепесток сине-фиолетового цветка. А потом они разом набросились на меня. И вопрос "А чего они могут мне..." проносился в голове, когда ноги подогнулись от двух ловких пинков под коленки, а утоптанная земля стремительно бросилась навстречу.
   Теперь я понимал, как мириады мелких мошек заваливают в тайге огромных лосей. На мне копошился целый муравейник. Пинки, щипки, хлёсткие пощёчины. Кто-то сладостно вгрызался в мою правую лодыжку. Кто-то самозабвенно тянул меня за волосы. А какой-то неизвестный герой без всякого смущения тырил мелочь из моих карманов. И ни звука. Лишь тихое злое сопение.
   Я отчаянно ворочался среди этой массы. Потом мне придавили руки, а ноги лишь вспарывали воздух в отчаянной попытке лягнуть хоть одного вражину. А когда на грудную клетку сверзились острые девчоночьи коленки, в голове проснулась тягучая мягкая темнота. Сонливость обволакивала меня. Дышать становилось всё труднее, но меня это уже не заботило. Я знал, что мучиться осталось каких-то несколько мгновений. Потерпи чуток, и тебя здесь нет. Тебя ждут на другой стороне. Там тихо и спокойно. Только холодно, и никогда нельзя согреться. Но разве подобную ерунду можно брать в расчёт, когда безмолвно открывается дверь, и ты оказываешься...
   Мягкие волны колыхали меня, разбивая любые мысли на ничего не значащий набор букв. Мне становилось удивительно хорошо. Я улыбнулся и приготовился...
   Глава 13
   Потерянный рай
   - Долго тебя ждать, - проворчал дед, беря меня за руку.
   Я поморгал глазами, привыкая к серому полумраку. Только что мне казалось, что мир затоплен солнцем, а сам я отбиваюсь от кучи малолеток в летнем лагере. Зыбкое чувство уходило прочь, словно прогнанный сон. Сон, в котором всё точно как в настоящем мире. И только проснувшись, понимаешь, что правила, на которых построены ночные иллюзии, никак не могут действовать в реальности.
   - Ну задремал чуток, что ж его весь вечер теперь пилить? - бабушкин голос ласково разливался справа. Я скосил глаза и увидел её саму, стоящую неподалёку.
   - Он думает вставать или нет, - дед всё ещё ворчал, но не зло, а так, по обязаловке.
   Прогнувшись, моя спина ощутила плотно пригнанные друг к другу рейки садовой скамейки. Вот ведь угораздило. Ещё ни разу мне не довелось заснуть посреди центрального проспекта, гордо именуемого Комсомольским. Ходили слухи, что его вот-вот переименуют в Камский. Народ не возражал. Сокращать Компросс до Кампросса язык научится быстро. А я ждал торжественного момента со странным замиранием в душе. Шутка ли, после переименования мы с ним окажемся однофамильцами. Правда, надвигалась опасность выслушивания фразочек типа "Да с такой фамилией ты теперь должен..." Но я знал, что подобные финты ушами ни к чему меня не обязывали. А с другой стороны, врать не буду, приятно. Получалось, чуть ли не в мою честь улицу переименовывали. Будет, что девчонкам на уши лепить.
   И сердце захолонуло. Эрика. Куколка моя ненаглядная. Приснилась ты мне, как снятся улыбчивые учительницы или принцессы сказочные. Или тётки, что с роботами на один мах рубятся. Или волшебницы какие там. Нету девочки такой на самом деле. Нет её, Эрики. И сразу обида пронзила меня горькой волной. Аж плюнуть захотелось. Смачно так. И мимо урны.
   Но не стал. Дед и так сердится. Вон отвернулся, не глядит ни на меня, ни на бабушку. Ладно, ладно, чего там. Встаю уже, иду куда вам надо. На дворе лето! И нет никакого лагеря, где два притопа, три прихлопа. Моё лето, собственное. Хм, чего это мне в голову взбрело во сне, что квартирка в полном моём распоряжении? Нет, но как реально всё казалось. И лагерь, и борщ столовский... До сих пор кислый вкус во рту стоит. До чёртиков не люблю всю эту свёклу. И кто только выдумал её, поганую? Хотя нет, говорят, сахар из неё делают... Ах да, там особая свёкла, белая. Да случись чего, сахар можно и не из свёклы варить! Из сиропа кленового, как я в книжке одной читал, где бедолаг занесло на остров необитаемый.
   - Торопись, Егорушка, - бабушкины пальцы погладили плечо, и я вскочил с лавки. Дед заулыбался, будто ему сейчас ещё одну медаль "За оборону Сталинграда" прицепили. Нет, ну какой реальный сон приснился!!! И мир после него кажется сумрачным и ненужным.
   Эрика виделась мне в каждой светловолосой девчонке. Мелькнут золотистые локоны, и сжимается сердечко моё многострадальное. И не нужно ни футбола, ни мороженого. Эх, девки-девчонки, что с нами делаете. И плачем мы, и страдаем, только вида не кажем. Не положено! А вам и плевать. Лишь бы через верёвку свою прыгать, да ногами дрыгать на дискачах. А Эрика... Она рисовала! И как рисовала!!!
   Ноги заплетались и совершенно не хотели шагать. А куда, собственно говоря, мы идём? Деда лучше не спрашивать, вон надулся, насупился, хоть и улыбается. Только спроси, так подковырнёт, рад не будешь, что вообще язык во рту ворочается.
   - Бабушка, - шепчу, - а куда мы идём? В гости что ли, а?
   У бабушки глаза от удивления раза в два больше стали.
   - Забыл что ли, Егорушка? - жалостливо так.
   - С него станется, - это дед хрипит.
   Ага, а по делу-то в лом сказать? Ну и ладно, молчите себе. Больно нужно. Я лучше снова отключусь, да сон повспоминаю. Ну почему сны такие бывают от силы два раза в месяц?!!! Почему нельзя каждую ночь такие сны заказывать, а? Деньги б собирали, я бы платил без всяких разговоров и прочей стонотины. Тут никаких деньжищ не жалко. За такое-то...
   Эрика!
   Эрика Элиньяк!
   А что если бы я у неё адрес успел спросить во сне, а снаружи взял бы, да заявился по этому адресу! Вдруг бы чего накапало! Нет, вдруг бы! Я поворочал мозгами, припоминая, говорила ли мне Эрика адрес? Не вспомнилось. Эх, а я там был дурак дураком. Знал бы, что это сон, так вёл бы себя совершенно иначе. Подошёл бы кто к Эрике на дискаче... Давай, попробуй... Нет-нет, ты чё сразу морду воротишь, ты подойди, поулыбайся, на танец её пригласи... А после я подойду. Сзади так, незаметно...
   Аж заулыбался я, но улыбка жалкой получилась, не настоящей. Сон ведь. Всего лишь сон. Вывернуть бы жизнь наизнанку и очутиться снова там. Насовсем. Во сне ведь даже летать можно. А уж подойти и поцеловаться... Да мы бы там в одном отряде были. Навечно. И в кино вместе сидели бы. И даже в футбол. Эх, чего там... Да я бы за девчоночью команду не поленился сыграть. Всё равно ведь им всегда вратаря нашего отдаём. А тут ещё и меня... Нападающего! А? И ведь девчонки отыгрались бы за все годы!
   Или нет... Ну его, футбол этот. Во сне можно было такое завернуть. "Москву-Кассиопею", скажем. Летишь себе в корабле к звёздам далёким. А рядом Эрика. Да тут даже учиться не в напряг!
   А Электричку я бы послал с крутого обрыва. Хотя нет... Из-за неё сказка занимательная закрутилась. Флаги там, чудища недорезанные. Черепушка. И ведь боялся. По-настоящему боялся. Сейчас смешно даже, что боялся. А тогда всё взаправдашним выглядело. Странные ощущения. Будто смотришь фильмак офигеннейший, дрожишь весь за главного героя, а потом вдруг видишь, что сам ты этот главный герой и есть. Хоть бы один разочек вот так оказалось.
   Флаги, растущие, как грибы. Построения. Вредный Таблеткин. Две с лишним смены, и всё помнится так отчётливо. А к вечеру оно незаметно смажется, подзабудется. И останется лишь тоска, что так не бывает. Хотя вечер, он вродь как уже и наступил. Вот бы заснуть сегодня и продолжение увидеть. Хоть и не по-настоящему оно. Но там-то не знаешь. Там веришь всему до самого малюсенького гвоздочка. Веришь, что дом может быть переменной этажности. Веришь, что директриса может натравливать народ друг на друга. Веришь, что ускользнувшее время может состарить корпус шестого отряда, а его обитателей превратить в пустоглазых извращенцев.
   Сказка, наполненная странными чудесами. И Эрика. И спасённый бельчонок.
   Внутри гордость за самого себя перемешалась с жалостью утраченного, и на глазах выступили слёзы. Ноги запнулись, и я со всего размаха ткнулся в дедов пиджак. В нос ударил запах типографской краски, от засунутой в карман "Комсомолки". Что за радость, читать газеты? Впрочем, никаких проблем. Пока дед газетой шуршит, я бочком-бочком, и во двор. А если киоск закрыт, то дед недоволен, и тогда уж дело для меня найдётся. И не такое, что за пять минут провернуть можно. И не одно. Ладно, если в магазин сгонять, а то ведь припрёт его ковры выхлопывать.
   Я поднял голову и, на всякий случай, жалостливо посмотрел на деда. Тот тоже смотрел на меня. На удивление не сердито, а печально. Мы стояли у моста. Вернее, почти под мостом. Даже не под мостом, а перед насыпью, по которой проносились вереницы машин. Самих автомобилей не видать. Только шорохи, да шуршания. Да рёв мотора, если какая большегрузка в общий ряд вклинится. Или на байке кто по осевой линии рванёт. Наверху всё это, а здесь тихо и спокойно. Лишь два тёмных прохода под насыпью, отчего я её за мост и посчитал. Пройдёшь через туннель, а там и Кама рукой подать. То ли на речной вокзал мы двигаем, то ли по набережной прогуляться. С деда станется, он любит у реки постоять. Но меня-то зачем взяли? Загадка!
   - Ну что, Егорушка? - улыбнулась бабушка. - Куда пойдёшь?
   Я головой по сторонам заворочал. Отпускают они меня, что ли? А зачем тогда сюда тащили? Нет, ведь шли же куда-то? Вот только куда?
   - Обратно-то чего глядеть? - проворчал дед. - Кто ж тебя пустит по пройденному пути? Ты вперёд гляди. Да быстрее, быстрее выбирай. Учись ценить чужое время.
   Вот ведь! Ну никуда без морали. Ну хлебом не корми, дай Егора жизни поучить. Я скрипнул зубами, но вслух ничего не сказал. Только посмотрел на два тёмных туннеля.
   - Правильно глядишь, - хмыкнул дед. - Ну, куда пойдёшь-то?
   Вот чего я не понимал, так это разницу между двумя проходами. Какое имеет значение, пройду я левым или правым? Я пристально посмотрел в темноту, но ничего интересного не обнаружил. Спросил бы, да дед опять разворчится.
   - Чего там, - махнул я рукой. - Давай, левым пойдём.
   - Ступай, - кивнула бабушка. - А мы правым. Нам ведь нельзя одним проходом, Егорушка.
   - Это ещё почему? - заудивлялся я.
   - Электричество потому что, - печально вздохнула она. - Кто-то должен ему достаться. Или мы с дедом. Или ты. Но выбор за тобой.
   - Чего? - протянул я. - Какое ещё электричество?
   Не понравилось мне это слово. Лагерем запахло подозрительно. Всем плохим, что там было.
   - Один проход - к Каме, - сурово кивнул дед, - а второй - в будку трансформаторную. И кто-то должен туда пойти.
   Я всё меньше понимал творящееся вокруг. Разогнать морок можно только решительными действиями. Поэтому я мысленно показал язык деду и зашагал налево. В трансформаторную будку, говоришь? Ага, пусти меня туда, считай тогда, весь город без электричества останется.
   Но проход пустовал. Обычные цементные стены, покрытые влажными налётами. Пол, выложенный жёлтыми плитками, будто на вокзале. Да светлый квадрат выхода впереди. Подошвы громко шлёпали по плитке, но я как-то не сразу сообразил, что других шагов не слыхать, что топаю по проходу в одиночестве. Обернулся, а никого сзади. Только светлый квадрат. Ну и пускай.
   Минуты не прошло, а я уже на свободе. Впереди рощица, за ней ступеньки, а там и набережная начинается. Справа вокзал, а слева мост через Каму. И вдалеке кто-то с удочкой стоит. И тишина, словно уснул весь мир. Где бабушка, где дед непонятно?
   И только тогда я почувствовал какую-то неправильность. Что-то не складывалось, что-то выпирало из общей привычной картины, только я никак не мог сообразить. Шасть назад, к проходам. Сначала в свой заглянул. Пустота, как подземный переход в тёмное время суток. Потом в другой, правый который был. Сейчас-то он слева уже располагался. Заглянул и обмер.
   Длинный коридор утопал в темноте, разрываемой фиолетовыми сполохами. Когда вспыхивал этот дрожащий призрачный свет, на стены ложились свинцовые тени гигантских конструкций. Будто там, в угольной черноте, пряталась целая подстанция, в которую непрерывно били разряды молний. Суровыми и тяжёлыми были силуэты, являвшиеся из мрака. Неподвижными, непреклонными, непреодолимыми. Замершими навсегда. Но среди них пробирались две живые тени, две знакомые фигуры. Самих-то я их не видел, ни бабушку, ни деда. Мешал мглистый туман. Только тени, отбрасываемые на стены, разукрашенные лиловыми зарницами. И почему-то я абсолютно точно знал, что к выходу им уже не пробраться.
   По-моему, я заорал. По-моему, я даже расплакался. Не помню, что я кричал в эту фиолетовую мглистую яму. Не помню, как ругался и что требовал. Помню лишь, сбросил тапочки на резиновой подошве, схватил дрожащими руками и зашвырнул их как можно дальше в тщетной надежде, что они хоть чуть-чуть смогут помочь.
   Боль саднила в груди. Тоскливая пустота давила и сковывала. Тоннель начал стремительно отдаляться. Я заморгал глазами, надеясь сориентироваться. И увидел перед собой лазоревое небо, которое почти заслоняла непонятная тёмная масса. А потом понял причину боли. Неудивительно, ведь в грудную клетку упирались острые колени. На меня уставилось конопатое лицо, искажённое злой гримасой.
   Глава 14
   Прыжок в обратную сторону
   Тут я и сам почувствовал злость. Тут я ощутил такой прилив сил. Хватило один раз дёрнуться, чтобы разметать всю молчаливую шоблу. Мгновение, и я уже твёрдо стоял на ногах, а руки согнулись в боксёрской стойке, примериваясь, кому первому свернуть челюсть.
   Детишки будто почувствовали перемену во мне. Они выстроились в очередь и гуськом зашагали по тропинке между корпусом и рощицей, где и затерялись. Еще несколько секунд слышались шаги, потом треск веток. И всё. Площадку шестого корпуса вновь окутала вязкая тишина. Птицы не пели, деревья замолкли, ветер испарился. Даже таинственный флаг реял безмолвно.
   Я стоял на солнцепёке потный, злой и расстроенный. Я вернулся, как и мечтал в странном сне, где мне пришлось выбирать дорогу. Может быть, стоило успокоиться? Вспомнить, что бабушка, а за ней и дед тихо умерли несколько лет назад. И вовсе не от электричества. Куда же я провалился? От чего меня спасли? Что со мной должна была сотворить правая дорога, уводящая в трансформаторную будку. Как детишки сумели меня туда просунуть, и откуда там взялись те, кто взял неверный путь на себя?
   Но внутри уже просыпались радостные волны, а распухшие от ударов губы раздвинула улыбка. Эрика! Получается, она мне не приснилась. Получается, я ещё увижу её! И не единожды! Тут я вспомнил, что нахожусь на пути к ней, но не бегу, что есть силы, а топчусь на месте, как самый последний тормоз.
   Впрочем, бежать у меня не получилось. Я тихо двинулся мимо рощи, подволакивая правую ногу. Да и уйти далеко не пришлось. Когда сквозь деревья замаячил корпус пятого отряда, дорогу мне загородил Гарик.
   Обычно даже самые накачанные первоотрядники на меня не задирались. Но сегодня - случай особый. По тропинке шагал не Куба. По тропинке плёлся исцарапанный, красный до корней волос чама в криво заправленной рубахе с оторванными пуговицами. Складывалось впечатление, что меня только что отводили в тихое место, где и выдали по полной программе. А Гарик никогда не упускал удачных моментов.
   Только я сдвинулся в лопухи, уступая дорогу, как цепкая рука ухватила за воротник и вытянула меня обратно.
   - Эй, сява, - прогнусавил Гарик и захлопал меня по карманам. - Бабки есть? Гони деньги! Ну, живо!
   Вместо ответа я даванул подошвой по пальцам, беззаботно торчащим из шлёпанца, и двинулся дальше. На душе было отвратно. Вместо встречи с Эрикой хотелось забиться в тенистый сарай и отсидеться там до отбоя. Ноги подгибались. Чтобы не свалиться, я держался за обшивку корпуса, выкрашенную в весёлый лимонный цвет. Потные пальцы проскальзывали. Стена, оказавшаяся в тени, успела остыть и теперь вытягивала мою пышущую разгорячённость.
   Мой ответ Гарика не устроил, но от неимоверной усталости я совершенно утратил бдительность.
   - Эй, - бесстрастно позвал Гарик. На автомате я обернулся, привалившись спиной к прохладным доскам.
   Я не помню, что раньше услышал: свист или удар. Но доски справа и слева от меня жалобно тренькнули, а в горло чуть не вонзилось тёмное кольцо. Горячка мигом пропала, сменившим холодной волной страха. Перед глазами чуть подрагивала толстая кривоватая палка - рукоять ржавых вил. Меня спасло только то, что зубец, готовивший пронзить горло, оказался обломан у основания.
   Гарик, видимо, не ожидал, что сумеет вонзить вилы с такого расстояния. На радостях я оказался помилован.
   - Ну что ж, лопух, - захехекал Гарик. - Живи пока. Живи, да помни.
   И, засунув руки в карманы, с независимым видом удалился.
   Не так-то просто оказалось выдернуть плотно засевшие зубцы. Наконец, что есть сил оттолкнув железный обод, я выдрал орудие несостоявшегося убийства и пристально его рассмотрел. Раньше мне попадались вилы исключительно в четыре зубца. У этих изначально было пять. Ржавая пыль покрывала железо плотным слоем. Лишь острия теперь зловеще поблёскивали. Удар очистил их от мусора. Да обрубок отсутствующего звена на срезе сверкал, как тёмный самородок. Будто кто-то знал и удалил опасный зубец заранее. Я счёл это счастливым предзнаменованием. Быть может, спасение - всего лишь случайность. А может, обо мне позаботились те же силы, что посылают подсказки с помощью флагов. Но можно ли им верить? Ведь флаги напрямую связаны с Электричкой.
   Я не стал тяготиться ненужными раздумьями. Чудесное избавление мгновенно заставило позабыть злость на Гарика и на шестой отряд в полном составе. Корпус четвёртого отряда уже находился в заманчивой близости. Я аж задрожал, настолько волнующей показалась предстоящая встреча с той, которая занимала все мечты с самого начала третьей смены.
   Эрику я разыскал за корпусом. Голубые глаза смотрели ясно. Тонкие пальцы сжимали альбом. С белой страницы лукаво смотрел спаниель. Щенку вряд ли ещё исполнилось три месяца. Одно ухо топорщилось смешной дугой, второе обвисло и закрывало правый глаз. На кончике левого уха замерла стройная стрекоза. По хитрющему выражению морды становилось ясно, что щенок вот-вот тряхнёт головой, чтобы сбросить помеху и во всю прыть припустить за стрекозой. Таких щенков не увидишь и в галерее. Да что галерея! Пейзажики там, натюрмортики! Вы вот попробуйте сами чего-то нарисовать так, чтобы у любого, взглянувшего на вашу картину, мигом выветрились из головы все умные мысли.
   - Нравится? - весело спросила Эрика. Похоже, она сама уже радовалась шедевру, почти выпущенному в мир.
   - Как живой, - мой язык проворно облизал пересохшие от волнения губы. Высший пилотаж.
   Я не наврал ни полслова. Казалось, щенок и в самом деле сейчас соскочит с листа, запрыгает по цветущему лугу и затеряется в корнях сумрачного, опрокинутого на бок пня, угрюмым слоном, надзирающим за неугомонными бабочками. А мы с Эрикой станем разыскивать лопоухого малыша, чтобы с ним не случилось ничего плохого. Но щенок не торопился покидать лист бумаги. Он только становился объёмнее от каждого штриха.
   - Подожди немного, - улыбнулась Эрика. - Я сейчас закончу. А то из головы вылетит, по памяти же рисую.
   Я полноправно плюхнулся на траву рядом с художницей. Теперь я не навязывался. Теперь меня пригласили. Не знаю, сколько пролетело времени: час или полтора. Каждая секунда лилась для меня праздничным блаженством. Я старался не мешать. Даже дышал тихо-тихо. Даже моргал в замедленном темпе, чтобы не спугнуть удачу. Я не сопел, не топтался и не заглядывал из-за спины, чего крайне не любят художники. Я просто смотрел, как ветер играет локоном Эрики, и как перекатываются по шевелящимся волосам солнечные блики. Негромко шумели еловые лапы, стрекотали кузнечики, жужжали шмели. Где-то посвистывала безымянная пичуга. Изредка доносились вопли со спортивной площадки. Но я слышал лишь один звук: шуршание карандаша по бумаге. Я чувствовал, как солнце ласково греет моё лицо, и радовался, что точно такие же лучи поглаживают белоснежную кожу Эрики.
   - Готово, - кивнула Эрика и развернула альбом ко мне.
   Я благоговейно уставился на щенка. Одно слово, живой. Нос блестит. В глазах прыгают весёлые искорки. А сквозь сетчатые крылья стрекозы просвечивают шерстинки лохматого уха.
   - Ну, Куба, зачем явился? - голос был деловой, видимо, Эрику покоробило, что я не сказал ни слова. А я и не мог сказать. Нет таких слов у меня. Не твердить же, растирая покрасневшие от досады уши: "У-у-у! Кру-у-уто!"
   - Так ведь это... флаги новые, - смущённо выдал я. - Ну и...
   - Ты разгадал их смысл? - глаза Эрики раскрылись. - Как в прошлый раз?
   Тут надо вам заметить один фактик: я не выложил Эрике, что семь прежних флагов разгадала Говоровская. Как-то само собой получилось, будто бы этот ребус расщёлкали мы вместе. И Эрика даже посчитала, что тут исключительно моя заслуга. А я не мог развенчать себя в её глазах. Мне требовалась любая ступенька, чтобы подобраться поближе. Теперь же пришлось покраснеть. На секунду. Потому что спасительная фраза уже вынырнула на поверхность.
   - Есть кое-какие соображения, - солидно проронил я. - Двигаем к нашему отряду, там Говоровская озвучит.