что на лес налетела буря - с таким треском и шелестом они прочесывают кроны.
Но если вы прислушаетесь, до вас откуда-то донесутся другие звуки: гулкое
уханье и громкие гнусаво-пьяные выкрики - ни дать ни взять клаксоны
допотопных такси, армадой застрявших на уличном перекрестке. Это голоса
птиц-носорогов, которые всегда двигаются следом за мартышками и питаются не
только плодами, обнаруженными этими четверорукими, но и ящерицами,
древесными лягушками, а также насекомыми, вспугнутыми их нашествием.
Добравшись до окраины леса, предводитель обезьян взбирается куда-нибудь
повыше и со своего наблюдательного пункта, подозрительно ворча, осматривает
открытое пространство. Стая, в которой примерно полсотни обезьян, сидит
позади него в полнейшем молчании, только изредка слышится хрипловатое
хныканье какого-нибудь младенца. Наконец, убедившись, что на поляне никого
нет, старый, полный достоинства вожак неторопливо шествует по суку, загнув
хвост над спиной наподобие вопросительного знака, а затем мощным прыжком
перелетает на фиговое дерево, с треском и шумом "приземляясь" в гуще листвы.
Тут он снова замирает и еще раз обводит взглядом поляну; потом срывает
первый плод и отдает громкий приказ: "Оньк, оньк, оньк". Словно вымерший лес
внезапно оживает: сучья ходят ходуном, трещат и шуршат, шумя, как валы
морского прибоя; обезьяны "катапультируются" из чащи леса и налетают на
фиговые деревья, не переставая перекрикиваться и верещать даже на лету. У
многих самочек под брюхом висят, крепко уцепившись, крохотные младенцы;
когда матери прыгают, крошки пронзительно визжат - вот только трудно
сказать, от страха или от восторга.
Не успеют обезьянки рассесться по сучьям, лакомясь спелыми фигами, как
появляются обнаружившие их птицы-носороги. С радостными воплями они сыплются
из поднебесья, хлопают крыльями, ломают и раскачивают ветви. Словом,
устраивают полный бедлам среди древесных крон. Уставившись на обезьян
нахальными глазами в густых длинных ресницах, они с глуповатым видом, но
точными движениями срывают плоды своими громадными, неудобными на вид
клювами и небрежно подбрасывают их вверх. Плод падает прямо в разверстый
клюв и исчезает в его глубине. Птицы-носороги ведут себя "за столом" куда
приличнее, чем обезьяны, по крайней мере они съедают каждый сорванный плод,
а обезьянка, не успев откусить от одного, уже тянется к другому лакомому
кусочку, швыряя надкушенный плод на землю.
Прибытие шумной компании явно не понравилось гигантским бананоедам, и,
как только появились обезьяны и птицы-носороги, они улетели. Примерно через
полчаса земля под деревом была обильно усеяна недоеденными плодами, а
обезьянки отправились восвояси, самодовольно покрикивая: "Оньк, оньк".
Птицы-носороги, задержавшись будто специально для того, чтобы перехватить
напоследок еще по одной фиге, с шумом полетели следом.
Не успело затихнуть вдали хлопанье их крыльев, как к фиговому дереву
пожаловали новые гости. Крохотные существа возникли из высокой травы столь
неожиданно и бесшумно, что без бинокля, заблаговременно направленного на
нужное место, ни за что не заметить, как они появляются и исчезают. Это были
маленькие полосатые мыши, ютящиеся в куртинках травы, между корнями
деревьев, под камнями на опушке леса. Размером они примерно с домовую мышь,
с тонкими длинными хвостиками, а их рыжевато-серая холеная шкурка украшена
нарядными белыми полосками от носа до хвоста. Неслышно перемещаясь короткими
перебежками, они то и дело замирают: садятся столбиком, прижимая к груди
крохотные розовые кулачки, носики дергаются, усишки трепещут - не несет ли
ветер запах врага? В такой позе среди стеблей травы их полосатые шкурки, так
бросающиеся в глаза при движении, превращаются в плащи-невидимки, скрывающие
из виду маленьких животных.
Уверившись, что "носороги" улетели ("носорог" не прочь иногда
полакомиться мышкой), мыши принимаются серьезно и деловито поедать плоды,
щедро разбросанные обезьянами. В отличие от большинства лесных мышей и крыс
эти мелкие существа чрезвычайно сварливы и нередко спорят из-за пищи, сидя
столбиком и осыпая друг друга пронзительными пискливыми оскорблениями.
Случается, что две мышки разом бросаются на один плод, каждая вцепляется в
свой конец и, зарываясь розовыми лапками в податливую лесную подстилку,
отчаянно тянет и дергает добычу, норовя вырвать ее у противника. Если фига
оказывается спелой, она чаще всего просто лопается пополам, и обе мыши
валятся на спинку, прижимая к груди взятую с бою добычу. Потом они
усаживаются в шести дюймах друг от друга и мирно поедают каждая свою долю.
Бывает, что их вспугивает внезапный шум, и тогда они, как по команде,
взвиваются вверх, на шесть и больше дюймов, словно их подбросила пружина, а
приземлившись, долго дрожат и прислушиваются - миновала ли опасность? Но
стоит им успокоиться, как тут же начинается очередная схватка из-за еды.
Как-то раз мне пришлось наблюдать трагические события в стайке
полосатых мышей, подбиравших остатки обезьяньего пира. Откуда ни возьмись,
на опушке появилась генетта. Мне кажется, что это одно из самых грациозных и
красивых животных, каких только можно увидеть в лесу: длинное, гибкое, как у
хорька, тело, кошачья мордочка, великолепный золотой фон шкурки густо
испещрен узором из черных пятен, а хвост по всей длине украшен чередующимися
черными и белыми кольцами. Генетта не бродит спозаранку, как многие другие
животные, ведь охотится она в сумерках и ночью.
Думаю, что тому зверьку не повезло на охоте, раз он бродил в поисках
пищи утром: не ложиться же на пустой желудок! Выглянув из леса и заметив
полосатых мышей, зверек замер, распластавшись на земле, а потом вдруг
понесся по траве стремительно и воздушно, как брошенный над зеркалом пруда
плоский камешек. Словно гром среди ясного неба он свалился на мышей. Они по
своей привычке пружинками подскочили вверх, а потом бросились врассыпную,
напоминая солидных маленьких чиновников в полосатых пиджаках, лихорадочно
перебирающих "картотеку" трав. С генеттой соперничать в ловкости трудно, и
она удалилась, неся в зубах двух обмякших мышек: горячо и яростно сражаясь
из-за фиги, они замешкались и не успели удрать.
К полудню все кругом затихло под палящими лучами солнца, и даже
неумолчное стрекотание цикад казалось каким-то сонным. Настало время сиесты,
когда все живое отдыхает и почти никого не видно. Только сцинки, обожающие
солнце, вышли на поляну погреть косточки и полакомиться кузнечиками и
кобылками. Это пестро окрашенные ящерицы, шкурка которых блестит, словно
покрытая глазурью, и похожа на драгоценную мозаику, составленную из сотен
мелких чешуек рубиново-красного, кремового и черного цвета. Они сновали
туда-сюда, посверкивая на солнце яркими чешуйками, словно в траве устроили
какой-то небывалый фейерверк. Кроме этих пресмыкающихся, обычно никого не
бывает видно, пока солнце не снижается и не становится чуть прохладнее. Я
обычно использовал полуденный период всеобщей спячки для того, чтобы съесть
захваченный с собой завтрак и выкурить желанную сигарету.
Как-то раз во время такого позднего завтрака я стал единственным
зрителем удивительной комедии - мне даже показалось, что она была разыграна
специально в мою честь. Примерно в шести футах от меня на ствол, где я
сидел, из-под занавеса густой листвы вверх по коре медленно, целеустремленно
и величаво выползала гигантская сухопутная улитка размером с яблоко.
Продолжая закусывать, я зачарованно следил, как моллюск словно без малейшего
усилия скользит по коре, рассматривал его "рожки" с круглыми удивленными
глазками на концах - они ни минуты не оставались в покое, выбирая дорогу в
своем игрушечном мире грибов и зеленого мха. Вдруг я понял: в то время как
улитка неспешно и слегка неуверенно продвигается по стволу, оставляя за
собой, как всегда, влажный, поблескивающий след, за ней пробирается одно из
самых свирепых и кровожадных (для своей весовой категории) животных Западной
Африки.
Отбросив в сторону плети вьюнка, на ствол с важным видом выбралось
крохотное существо, длиной не больше сигареты, одетое в блестящий черный
мех; его длинный тонкий нос не отрывался от следов улитки - ни дать ни взять
малюсенькая черная гончая. Это была лесная землеройка - их тут несколько
видов, и все эти миниатюрные зверьки славятся своим бесстрашием и
ненасытностью. Про лесную землеройку можно сказать, что она и вправду живет,
чтобы есть. Проголодавшись, она способна слопать и собственного родича.
Попискивая от возбуждения, землеройка резво бежала следом за улиткой и
скоро настигла ее. Пронзительно взвизгнув, она бросилась вперед и вцепилась
в ту часть тела улитки, которая торчит сзади из-под раковины. Улитка в ответ
на внезапную и наглую атаку с тыла втянула мягкий "хвост" в раковину -
ничего другого ей не оставалось. Мышцы улитки сократились быстро и мощно,
хвост мигом втянулся в домик, а землеройка врезалась носом в раковину и
разжала зубы. Ничем не поддерживаемая раковина опрокинулась на бок,
землеройка, вереща во весь голос от злости, кинулась к ней и сунула мордочку
внутрь, пытаясь достать спрятавшуюся улитку. Но улитка встретила ее во
всеоружии, и не успела землеройка сунуть в чужой домик голову, как ее окатил
фонтан зеленовато-белой пены, покрыв пенистой массой нос и голову зверька.
Ошеломленная землеройка отскочила, стукнувшись о край раковины. Улитка
немного покачалась и, свалившись на бок, скатилась в траву возле ствола. А
землеройка, вне себя от ярости, уселась столбиком, отчаянно чихая и пытаясь
передними лапками стереть пену с мордочки. Эта препотешная сценка меня
рассмешила, и я громко расхохотался. Землеройка, бросив на меня взгляд,
полный ненависти и страха, спрыгнула вниз и была такова. Не часто приходится
так веселиться во время "мертвого часа" лесных обитателей.
Ближе к вечеру, когда спадает жара, жизнь в лесу снова идет своим
чередом. На фиговые деревья собираются новые гости, в основном белки. Одна
парочка явно имела свою точку зрения на правило "Делу - время, потехе - час"
и отлично сочетала то и другое. Они носились в ветвях фигового дерева,
играли в прятки и чехарду, должно быть ухаживая друг за другом, но время от
времени эта самозабвенная и восторженная гонка прекращалась, зверьки
усаживались с самым серьезным и благонравным видом, закинув хвостики на
спину, и угощались фигами.
Когда тени становятся длиннее, вы можете, если вам повезет,
подсмотреть, как дукер спускается к ручью на водопой. Небольшие антилопы с
блестящей желтовато-коричневой шерстью, осторожно переступая стройными
ножками-карандашиками, выбирают дорогу среди лесных великанов, то и дело
останавливаясь и оглядывая все вокруг громадными влажными глазами; ушки у
них так и стригут воздух, ловя лесные шорохи. Бесшумно скользя в густой
прибрежной поросли, антилопы вспугивают забавных водяных мышей, которые там
кормятся. Это маленькие серые грызуны с длинными глуповатыми мордочками,
большими полупрозрачными ушами, похожими на уши мула, и длинными задними
лапками, на которых они временами скачут точь-в-точь как крохотные кенгуру.
В вечерние часы они всегда бродят в неглубокой воде у берега и тонкими
передними лапками прочесывают прибрежные водоросли, выбирая из них крохотных
водяных насекомых, миниатюрных крабов и водяных улиток. Тут же выходят на
охоту и другие маленькие крысы, по-моему самые суетливые, самодовольные и
симпатичные из всех грызунов. Они сплошь покрыты зеленоватой шерстью, только
носы и задняя часть несколько неожиданно окрашены в ярко-рыжий, как у
лисы-огневки, цвет: кажется, что все они носят оранжевые спортивные трусики
и маски.
Их любимые охотничьи угодья располагались между корнями-контрфорсами
гигантских деревьев, где скапливалась влажная опавшая листва. Там они и
ходили вразвалочку, перекликаясь пронзительными голосами, переворачивая
каждый листок, ветку и камешек в поисках затаившихся насекомых. Временами
зверьки прекращали поиски пищи и устраивали собрания, рассаживаясь на задних
лапках друг перед другом: их усики подрагивали от непрерывного щебетания и
писка, они переговаривались очень быстро, каким-то жалобным тоном, словно
выражая друг другу соболезнование по поводу убожества здешних мест. Иногда
вдруг, принюхавшись к какому-то местечку, все разом приходили в неописуемое
возбуждение и с громким писком принимались азартно, как фокстерьеры,
вкапываться в мягкую лесную подстилку. Наконец зверьки победоносно извлекали
громадного шоколадного цвета жука, величиной почти не уступавшего им самим.
Жуки были рогатые и очень сильные, и крыскам стоило немалого труда с ними
справиться. Они переворачивали добычу на спину и быстро обкусывали
шиповатые, мельтешащие в воздухе ножки. Лишив таким образом свою жертву
возможности защищаться, они одним-двумя укусами приканчивали жука. Затем
маленькие крысы усаживались столбиком, держа обеими лапками жука, и с
хрустом, как большой леденец, принимались грызть добычу, отрывисто
попискивая себе под нос от удовольствия.
К вечеру, когда на поляне еще довольно светло, в лесу уже наступают
сумерки, и бывает трудно что-нибудь увидеть. Если посчастливится, вы можете
обнаружить ночных животных, выходящих на охоту; случается, мимо трусцой
пробежит кистехвостый дикобраз, с солидным и деловитым видом он куда-то
поспешает, шурша иглами. И снова фиговые деревья превращаются в место сбора
ночных животных. Галаго, или буш-бэби, возникают словно по волшебству, как
феи; они сидят на ветвях, вглядываясь в полутьму громадными
глазами-блюдцами, и вдруг воздевают маленькие, совершенно человеческие ручки
в священном ужасе - точь-в-точь домовые, вдруг осознавшие греховность этого
мира. Они поедают фиги, а иногда совершают головоломные прыжки между сучьями
в погоне за ночной бабочкой, в то время как в небе, уже подсвеченном
пламенем заката, серые попугаи парами слетаются в лес на ночевку,
пронзительно пересвистываясь и перекликаясь, так что лес наполняется
звенящим эхом. Где-то очень далеко внезапно поднимается дикий крик, уханье и
сумасшедший хохот - этот жуткий бедлам устраивает компания шимпанзе,
готовясь отойти ко сну. К тому времени галаго исчезают, мгновенно и
неслышно, как и появились, и на смену им в темнеющем небе появляются
неровные стаи плодоядных летучих мышей. С гулкими криками, хлопая крыльями,
они пикируют на деревья и устраивают драки из-за оставшихся на их долю
плодов. Когда летучие мыши взмахивают крыльями, кажется, что в кронах
деревьев кто-то встряхивает сотни мокрых зонтиков. Издали доносятся
последние истерические визгливые вопли шимпанзе, и лес погружается в
непроглядную тьму, наполненную бесчисленными негромкими шорохами, писком,
топотом лапок и фырканьем, - начинается напряженная, бьющая через край жизнь
миллионов ночных существ.
Я поднялся, расправил затекшие руки и ноги и неверной походкой
отправился через лес. Каким жалким, тоненьким и потерянным казался луч моего
карманного фонарика среди громадных безмолвных лесных великанов! Так вот он
каков, тропический лес, - дикий, жестокий и полный опасностей, если судить
по прочитанным мною книгам. А я увидел прекрасный, сказочный, невероятный
мир, сотканный из миллионов крохотных жизней, где все живое - будь то
растение или животное - связано со множеством других организмов, как в одном
гигантском ребусе. Мне стало жаль тех людей, которые не хотят расставаться
со старым представлением о страшной лесной чащобе: ведь этот мир, полный
колдовского очарования, только и ждет, чтобы его исследовали, разглядели и
поняли.
Озеро яканы
Может быть, Британская Гвиана*, расположенная на севере Южной Америки,
- одно из самых красивых мест на земле: густой тропический лес, бескрайние
саванны, зубчатые горные цепи, грандиозные белопенные водопады. Но моему
сердцу всего дороже край ручьев - прибрежная полоса, протянувшаяся от
Джорджтауна до границы с Венесуэлой. Здесь тысячи лесных рек и речушек
пробираются наконец к морю и, достигнув открытой равнины, разбегаются по ней
миллионами проток и ручейков, покрывая ее сетью зеркально сверкающего
серебра. Роскошь и разнообразие растительности не поддаются описанию, а ее
невиданная красота превращает этот уголок в сказочную страну. В 1950 году я
ловил в Британской Гвиане животных для английских зоопарков и провел там
целых шесть месяцев; побывал я и в саваннах на севере страны, и в
тропическом лесу, и, само собой, в краю ручьев, охотясь за диковинным
зверьем.
______________
* Ныне Кооперативная Республика Гайана. (Примеч. пер.)
Я поселился в маленькой деревушке американских индейцев неподалеку от
городка Санта-Роса, избрав ее своей штаб-квартирой в стране ручьев - до нее
было два дня пути. Сначала мы шли на катере по реке Эссекибо, углубляясь в
наиболее широкие протоки, пока не добрались до места, где катер пройти не
мог: было слишком мелко, да и густые заросли не пропускали. Там мы пересели
в утлые долбленки, которыми ловко управляли индейцы, наши гостеприимные
хозяева - спокойные, славные люди. И вот, покинув широкое русло главной
протоки, мы углубились в лабиринт узеньких речушек. Это было одно из самых
прекрасных путешествий, какие я помню.
Протоки, которыми мы пробирались, порой были шириной не более десяти
футов, и поверхность воды скрывалась под пышным ковром громадных белых
водяных лилий с розоватыми лепестками, вперемежку с невысокими похожими на
папоротники водяными растениями, которые протягивали к поверхности тонкие
стебли, и на каждом из них у самой воды красовался крохотный аленький
цветочек. Берега протоки густо поросли кустарником и громадными деревьями,
согбенные и перекрученные стволы которых склонялись над водой, образуя
туннель; с их узловатых сучьев свисали длинные бороды зеленовато-серых
лишайников и масса розово-лимонных орхидей. Вода была сплошь укрыта зеленью,
и мне казалось, что я, сидя на носу лодки, бесшумно и легко скольжу по
усыпанному цветами зеленому газону, который слегка колышется, смыкаясь за
кормой нашей лодки. Большие черные дятлы с алыми хохолками и светлыми
клювами перелетали с дерева на дерево с громкими криками, старательно
долбили подгнившую кору, а в тростниках и кустах по берегам ручья внезапно
ракетой взмывали вертикально вверх вспугнутые болотные птицы, их
ярко-красные грудки фонариками вспыхивали в небе.
Как оказалось, деревушка была расположена на возвышении - собственно
говоря, это был остров, со всех сторон оплетенный кружевом речушек и проток.
Маленькая хижина, в которой я разместился, стояла в очаровательном месте
чуть поодаль от деревни. Она приютилась на краю долинки, занимавшей не
больше акра, а вокруг нее собрались в кружок несколько громадных деревьев,
похожих на толпу древних старцев с длинными седыми бородами из лишайника. Во
время зимних дождей окрестные речушки вышли из берегов, и долинка все еще
скрывалась под шестифутовым слоем воды; над поверхностью торчали только
стволы высоких деревьев, отражения которых дрожали на агатовой темной глади.
По краю затопленной долины разрослись тростник и широкий ковер из лилий.
С порога хижины можно было любоваться этим игрушечным озером в оправе
зеленых берегов. Я проводил здесь многие часы ранним утром и по вечерам и
своими глазами увидел, какое множество живых существ обитает на крохотном
озерце и в окружающей его зеленой чаще.
Например, по вечерам к воде спускался енот-крабоед. Это немного
странное животное, ростом с небольшую собачку, хвост у него пушистый, с
чередующимися черными и белыми кольцами, лапы большие, плоские, розовые, а
шкурка серого цвета, если не считать черной полумаски на глазах, которая
придает зверьку довольно потешный вид. Движется енот-крабоед очень забавно -
сгорбившись, вывернув ступни, неловко загребая и шаркая лапками, будто они
натерты или обморожены. Спустившись к воде, мой енот с минуту уныло
разглядывал собственное отражение, отпивал несколько глотков и, с
безнадежным видом волоча лапки, отправлялся вдоль берега на поиски
пропитания. В местах, где помельче, он входил в воду у самого берега,
усаживался на задние лапы, а передними принимался шарить вокруг себя в
темной воде. Его тонкие длинные пальцы, похлопывая, разгребали и перебирали
ил; время от времени он с выражением радостного удивления извлекал нечто
съедобное и тогда поспешно выходил с добычей на берег. Свой улов он всегда
нес, аккуратно зажав в передних лапках, и съедал его только на сухом берегу.
Лягушек он прижимал к земле и обезглавливал одним быстрым укусом.
Но если еноту попадался - что случалось нередко - крупный пресноводный
краб, он бросался к берегу со всех ног, а выскочив на сушу, отбрасывал краба
подальше от себя. Опомнившись, краб становился в оборонительную позицию,
угрожающе размахивая клешнями, и тогда енот расправлялся с ним оригинальным
и весьма эффективным способом. Краба легко обескуражить: если его
похлопывать по панцирю, он не может ухватить вас клешнями и в конце концов
поджимает все лапки, а уж разобидевшись, совсем отказывается вступать в
неравную игру. Поэтому енот просто преследовал краба, постукивая по панцирю
длинными пальцами и успевая отдергивать их от острых клешней. Минут через
пять сбитый с толку краб подбирал лапки, складывал клешни и застывал в
неподвижности. Тут-то енот, который до сих пор смахивал на милую старую
даму, играющую с любимым мопсом, выпрямлялся, принимал деловой вид, затем
быстро наклонялся и молниеносно перекусывал злосчастного краба почти
пополам.
На краю долинки какой-то прежний владелец хижины посадил несколько
деревьев манго и гуайявы, и плоды на них поспели как раз тогда, когда я там
был; они привлекали множество разных животных. Обычно первыми жаловали
древесные дикобразы. Они вразвалочку выходили из кустов, напоминая полных
пожилых джентльменов немного навеселе, вынюхивая что-то громадными толстыми
носами; их маленькие печальные глазки, словно полные непролитых слез, с
надеждой шарили вокруг. Дикобразы карабкались на манговые деревья, как
заправские верхолазы, и, шурша в кронах черно-белыми иглами, для страховки
хватались за ветки длинными гибкими хвостами. Потом они пробирались на
удобное местечко среди веток, надежно закреплялись там несколькими оборотами
хвоста, усаживались столбиком и выбирали спелый плод. Держа плод в лапках,
зверьки быстро вращали его, врезаясь в мякоть своими крупными резцами.
Покончив с мякотью, дикобразы иногда довольно забавно играли с большой
косточкой. Не трогаясь с места, они оглядывались как-то неуверенно и
беспомощно, перебрасывая косточку из лапки в лапку, словно не знали, куда ее
девать, а порой роняли понарошку и ловили в самый последний момент.
Пожонглировав так минут пять, зверьки швыряли косточку на землю и
отправлялись дальше по сучьям, шаркая лапками, за новым плодом.
Когда двум дикобразам случалось столкнуться носом к носу на одной
ветке, они оба закреплялись на месте с помощью хвостов, поднимались на
задние лапки и затевали самый смехотворный боксерский матч. Они
уворачивались, размахивали лапками, закатывали оплеухи, делали обманные
выпады, били "крюком" слева, "апперкотом", наносили удары по корпусу - и все
это, ни разу не задев противника. Во время этого представления (минут
пятнадцать) они сохраняли на мордах выражение легкого удивления и
благодушного любопытства. Как вдруг, словно по неуловимому сигналу, оба
зверька становились на четвереньки и расходились в разные стороны. Мне
никогда не удавалось угадать ни причину таких боксерских спаррингов, ни
"победителя", несмотря на это, я получал громадное удовольствие и
покатывался со смеху.
На мои плодовые деревья приходили и другие очаровательные существа -
мирикины. Эти забавные маленькие обезьянки с длинными хвостами, стройными,
почти как у белочек, тельцами и громадными совиными глазищами - единственные
обезьяны, ведущие ночной образ жизни. Хотя мирикины приходили небольшими
группами по шесть - восемь особей и прыгали на деревья совершенно бесшумно,
их присутствие вскоре обнаруживалось - они вели между собой длинные,
разнообразные застольные беседы.
У мирикин был необычайно богатый запас звуков, какого я не встречал ни
у одного вида обезьян, да, собственно говоря, и ни у одного вида животных
сопоставимого с мирикинами размера. Во-первых, они издают громкое
мурлыкающее рявканье - далеко разносящийся вибрирующий клич, предупреждающий
об опасности; когда звучит этот горловой крик, глотки обезьянок раздуваются
до размеров небольшого яблока. Беседуя друг с другом, они пронзительно
вскрикивают, ворчат, мяукают почти по-кошачьи, издают длинные мелодичные
воркующие трели, не похожие ни на один звук, который мне приходилось
слышать. Иногда одна обезьянка в порыве нежности обвивает рукой плечи
приятельницы, тогда они обе сидят, обнявшись и прижавшись друг к другу, и
вовсю воркуют, неотрывно и серьезно глядя друг другу в глаза. Я не встречал
Но если вы прислушаетесь, до вас откуда-то донесутся другие звуки: гулкое
уханье и громкие гнусаво-пьяные выкрики - ни дать ни взять клаксоны
допотопных такси, армадой застрявших на уличном перекрестке. Это голоса
птиц-носорогов, которые всегда двигаются следом за мартышками и питаются не
только плодами, обнаруженными этими четверорукими, но и ящерицами,
древесными лягушками, а также насекомыми, вспугнутыми их нашествием.
Добравшись до окраины леса, предводитель обезьян взбирается куда-нибудь
повыше и со своего наблюдательного пункта, подозрительно ворча, осматривает
открытое пространство. Стая, в которой примерно полсотни обезьян, сидит
позади него в полнейшем молчании, только изредка слышится хрипловатое
хныканье какого-нибудь младенца. Наконец, убедившись, что на поляне никого
нет, старый, полный достоинства вожак неторопливо шествует по суку, загнув
хвост над спиной наподобие вопросительного знака, а затем мощным прыжком
перелетает на фиговое дерево, с треском и шумом "приземляясь" в гуще листвы.
Тут он снова замирает и еще раз обводит взглядом поляну; потом срывает
первый плод и отдает громкий приказ: "Оньк, оньк, оньк". Словно вымерший лес
внезапно оживает: сучья ходят ходуном, трещат и шуршат, шумя, как валы
морского прибоя; обезьяны "катапультируются" из чащи леса и налетают на
фиговые деревья, не переставая перекрикиваться и верещать даже на лету. У
многих самочек под брюхом висят, крепко уцепившись, крохотные младенцы;
когда матери прыгают, крошки пронзительно визжат - вот только трудно
сказать, от страха или от восторга.
Не успеют обезьянки рассесться по сучьям, лакомясь спелыми фигами, как
появляются обнаружившие их птицы-носороги. С радостными воплями они сыплются
из поднебесья, хлопают крыльями, ломают и раскачивают ветви. Словом,
устраивают полный бедлам среди древесных крон. Уставившись на обезьян
нахальными глазами в густых длинных ресницах, они с глуповатым видом, но
точными движениями срывают плоды своими громадными, неудобными на вид
клювами и небрежно подбрасывают их вверх. Плод падает прямо в разверстый
клюв и исчезает в его глубине. Птицы-носороги ведут себя "за столом" куда
приличнее, чем обезьяны, по крайней мере они съедают каждый сорванный плод,
а обезьянка, не успев откусить от одного, уже тянется к другому лакомому
кусочку, швыряя надкушенный плод на землю.
Прибытие шумной компании явно не понравилось гигантским бананоедам, и,
как только появились обезьяны и птицы-носороги, они улетели. Примерно через
полчаса земля под деревом была обильно усеяна недоеденными плодами, а
обезьянки отправились восвояси, самодовольно покрикивая: "Оньк, оньк".
Птицы-носороги, задержавшись будто специально для того, чтобы перехватить
напоследок еще по одной фиге, с шумом полетели следом.
Не успело затихнуть вдали хлопанье их крыльев, как к фиговому дереву
пожаловали новые гости. Крохотные существа возникли из высокой травы столь
неожиданно и бесшумно, что без бинокля, заблаговременно направленного на
нужное место, ни за что не заметить, как они появляются и исчезают. Это были
маленькие полосатые мыши, ютящиеся в куртинках травы, между корнями
деревьев, под камнями на опушке леса. Размером они примерно с домовую мышь,
с тонкими длинными хвостиками, а их рыжевато-серая холеная шкурка украшена
нарядными белыми полосками от носа до хвоста. Неслышно перемещаясь короткими
перебежками, они то и дело замирают: садятся столбиком, прижимая к груди
крохотные розовые кулачки, носики дергаются, усишки трепещут - не несет ли
ветер запах врага? В такой позе среди стеблей травы их полосатые шкурки, так
бросающиеся в глаза при движении, превращаются в плащи-невидимки, скрывающие
из виду маленьких животных.
Уверившись, что "носороги" улетели ("носорог" не прочь иногда
полакомиться мышкой), мыши принимаются серьезно и деловито поедать плоды,
щедро разбросанные обезьянами. В отличие от большинства лесных мышей и крыс
эти мелкие существа чрезвычайно сварливы и нередко спорят из-за пищи, сидя
столбиком и осыпая друг друга пронзительными пискливыми оскорблениями.
Случается, что две мышки разом бросаются на один плод, каждая вцепляется в
свой конец и, зарываясь розовыми лапками в податливую лесную подстилку,
отчаянно тянет и дергает добычу, норовя вырвать ее у противника. Если фига
оказывается спелой, она чаще всего просто лопается пополам, и обе мыши
валятся на спинку, прижимая к груди взятую с бою добычу. Потом они
усаживаются в шести дюймах друг от друга и мирно поедают каждая свою долю.
Бывает, что их вспугивает внезапный шум, и тогда они, как по команде,
взвиваются вверх, на шесть и больше дюймов, словно их подбросила пружина, а
приземлившись, долго дрожат и прислушиваются - миновала ли опасность? Но
стоит им успокоиться, как тут же начинается очередная схватка из-за еды.
Как-то раз мне пришлось наблюдать трагические события в стайке
полосатых мышей, подбиравших остатки обезьяньего пира. Откуда ни возьмись,
на опушке появилась генетта. Мне кажется, что это одно из самых грациозных и
красивых животных, каких только можно увидеть в лесу: длинное, гибкое, как у
хорька, тело, кошачья мордочка, великолепный золотой фон шкурки густо
испещрен узором из черных пятен, а хвост по всей длине украшен чередующимися
черными и белыми кольцами. Генетта не бродит спозаранку, как многие другие
животные, ведь охотится она в сумерках и ночью.
Думаю, что тому зверьку не повезло на охоте, раз он бродил в поисках
пищи утром: не ложиться же на пустой желудок! Выглянув из леса и заметив
полосатых мышей, зверек замер, распластавшись на земле, а потом вдруг
понесся по траве стремительно и воздушно, как брошенный над зеркалом пруда
плоский камешек. Словно гром среди ясного неба он свалился на мышей. Они по
своей привычке пружинками подскочили вверх, а потом бросились врассыпную,
напоминая солидных маленьких чиновников в полосатых пиджаках, лихорадочно
перебирающих "картотеку" трав. С генеттой соперничать в ловкости трудно, и
она удалилась, неся в зубах двух обмякших мышек: горячо и яростно сражаясь
из-за фиги, они замешкались и не успели удрать.
К полудню все кругом затихло под палящими лучами солнца, и даже
неумолчное стрекотание цикад казалось каким-то сонным. Настало время сиесты,
когда все живое отдыхает и почти никого не видно. Только сцинки, обожающие
солнце, вышли на поляну погреть косточки и полакомиться кузнечиками и
кобылками. Это пестро окрашенные ящерицы, шкурка которых блестит, словно
покрытая глазурью, и похожа на драгоценную мозаику, составленную из сотен
мелких чешуек рубиново-красного, кремового и черного цвета. Они сновали
туда-сюда, посверкивая на солнце яркими чешуйками, словно в траве устроили
какой-то небывалый фейерверк. Кроме этих пресмыкающихся, обычно никого не
бывает видно, пока солнце не снижается и не становится чуть прохладнее. Я
обычно использовал полуденный период всеобщей спячки для того, чтобы съесть
захваченный с собой завтрак и выкурить желанную сигарету.
Как-то раз во время такого позднего завтрака я стал единственным
зрителем удивительной комедии - мне даже показалось, что она была разыграна
специально в мою честь. Примерно в шести футах от меня на ствол, где я
сидел, из-под занавеса густой листвы вверх по коре медленно, целеустремленно
и величаво выползала гигантская сухопутная улитка размером с яблоко.
Продолжая закусывать, я зачарованно следил, как моллюск словно без малейшего
усилия скользит по коре, рассматривал его "рожки" с круглыми удивленными
глазками на концах - они ни минуты не оставались в покое, выбирая дорогу в
своем игрушечном мире грибов и зеленого мха. Вдруг я понял: в то время как
улитка неспешно и слегка неуверенно продвигается по стволу, оставляя за
собой, как всегда, влажный, поблескивающий след, за ней пробирается одно из
самых свирепых и кровожадных (для своей весовой категории) животных Западной
Африки.
Отбросив в сторону плети вьюнка, на ствол с важным видом выбралось
крохотное существо, длиной не больше сигареты, одетое в блестящий черный
мех; его длинный тонкий нос не отрывался от следов улитки - ни дать ни взять
малюсенькая черная гончая. Это была лесная землеройка - их тут несколько
видов, и все эти миниатюрные зверьки славятся своим бесстрашием и
ненасытностью. Про лесную землеройку можно сказать, что она и вправду живет,
чтобы есть. Проголодавшись, она способна слопать и собственного родича.
Попискивая от возбуждения, землеройка резво бежала следом за улиткой и
скоро настигла ее. Пронзительно взвизгнув, она бросилась вперед и вцепилась
в ту часть тела улитки, которая торчит сзади из-под раковины. Улитка в ответ
на внезапную и наглую атаку с тыла втянула мягкий "хвост" в раковину -
ничего другого ей не оставалось. Мышцы улитки сократились быстро и мощно,
хвост мигом втянулся в домик, а землеройка врезалась носом в раковину и
разжала зубы. Ничем не поддерживаемая раковина опрокинулась на бок,
землеройка, вереща во весь голос от злости, кинулась к ней и сунула мордочку
внутрь, пытаясь достать спрятавшуюся улитку. Но улитка встретила ее во
всеоружии, и не успела землеройка сунуть в чужой домик голову, как ее окатил
фонтан зеленовато-белой пены, покрыв пенистой массой нос и голову зверька.
Ошеломленная землеройка отскочила, стукнувшись о край раковины. Улитка
немного покачалась и, свалившись на бок, скатилась в траву возле ствола. А
землеройка, вне себя от ярости, уселась столбиком, отчаянно чихая и пытаясь
передними лапками стереть пену с мордочки. Эта препотешная сценка меня
рассмешила, и я громко расхохотался. Землеройка, бросив на меня взгляд,
полный ненависти и страха, спрыгнула вниз и была такова. Не часто приходится
так веселиться во время "мертвого часа" лесных обитателей.
Ближе к вечеру, когда спадает жара, жизнь в лесу снова идет своим
чередом. На фиговые деревья собираются новые гости, в основном белки. Одна
парочка явно имела свою точку зрения на правило "Делу - время, потехе - час"
и отлично сочетала то и другое. Они носились в ветвях фигового дерева,
играли в прятки и чехарду, должно быть ухаживая друг за другом, но время от
времени эта самозабвенная и восторженная гонка прекращалась, зверьки
усаживались с самым серьезным и благонравным видом, закинув хвостики на
спину, и угощались фигами.
Когда тени становятся длиннее, вы можете, если вам повезет,
подсмотреть, как дукер спускается к ручью на водопой. Небольшие антилопы с
блестящей желтовато-коричневой шерстью, осторожно переступая стройными
ножками-карандашиками, выбирают дорогу среди лесных великанов, то и дело
останавливаясь и оглядывая все вокруг громадными влажными глазами; ушки у
них так и стригут воздух, ловя лесные шорохи. Бесшумно скользя в густой
прибрежной поросли, антилопы вспугивают забавных водяных мышей, которые там
кормятся. Это маленькие серые грызуны с длинными глуповатыми мордочками,
большими полупрозрачными ушами, похожими на уши мула, и длинными задними
лапками, на которых они временами скачут точь-в-точь как крохотные кенгуру.
В вечерние часы они всегда бродят в неглубокой воде у берега и тонкими
передними лапками прочесывают прибрежные водоросли, выбирая из них крохотных
водяных насекомых, миниатюрных крабов и водяных улиток. Тут же выходят на
охоту и другие маленькие крысы, по-моему самые суетливые, самодовольные и
симпатичные из всех грызунов. Они сплошь покрыты зеленоватой шерстью, только
носы и задняя часть несколько неожиданно окрашены в ярко-рыжий, как у
лисы-огневки, цвет: кажется, что все они носят оранжевые спортивные трусики
и маски.
Их любимые охотничьи угодья располагались между корнями-контрфорсами
гигантских деревьев, где скапливалась влажная опавшая листва. Там они и
ходили вразвалочку, перекликаясь пронзительными голосами, переворачивая
каждый листок, ветку и камешек в поисках затаившихся насекомых. Временами
зверьки прекращали поиски пищи и устраивали собрания, рассаживаясь на задних
лапках друг перед другом: их усики подрагивали от непрерывного щебетания и
писка, они переговаривались очень быстро, каким-то жалобным тоном, словно
выражая друг другу соболезнование по поводу убожества здешних мест. Иногда
вдруг, принюхавшись к какому-то местечку, все разом приходили в неописуемое
возбуждение и с громким писком принимались азартно, как фокстерьеры,
вкапываться в мягкую лесную подстилку. Наконец зверьки победоносно извлекали
громадного шоколадного цвета жука, величиной почти не уступавшего им самим.
Жуки были рогатые и очень сильные, и крыскам стоило немалого труда с ними
справиться. Они переворачивали добычу на спину и быстро обкусывали
шиповатые, мельтешащие в воздухе ножки. Лишив таким образом свою жертву
возможности защищаться, они одним-двумя укусами приканчивали жука. Затем
маленькие крысы усаживались столбиком, держа обеими лапками жука, и с
хрустом, как большой леденец, принимались грызть добычу, отрывисто
попискивая себе под нос от удовольствия.
К вечеру, когда на поляне еще довольно светло, в лесу уже наступают
сумерки, и бывает трудно что-нибудь увидеть. Если посчастливится, вы можете
обнаружить ночных животных, выходящих на охоту; случается, мимо трусцой
пробежит кистехвостый дикобраз, с солидным и деловитым видом он куда-то
поспешает, шурша иглами. И снова фиговые деревья превращаются в место сбора
ночных животных. Галаго, или буш-бэби, возникают словно по волшебству, как
феи; они сидят на ветвях, вглядываясь в полутьму громадными
глазами-блюдцами, и вдруг воздевают маленькие, совершенно человеческие ручки
в священном ужасе - точь-в-точь домовые, вдруг осознавшие греховность этого
мира. Они поедают фиги, а иногда совершают головоломные прыжки между сучьями
в погоне за ночной бабочкой, в то время как в небе, уже подсвеченном
пламенем заката, серые попугаи парами слетаются в лес на ночевку,
пронзительно пересвистываясь и перекликаясь, так что лес наполняется
звенящим эхом. Где-то очень далеко внезапно поднимается дикий крик, уханье и
сумасшедший хохот - этот жуткий бедлам устраивает компания шимпанзе,
готовясь отойти ко сну. К тому времени галаго исчезают, мгновенно и
неслышно, как и появились, и на смену им в темнеющем небе появляются
неровные стаи плодоядных летучих мышей. С гулкими криками, хлопая крыльями,
они пикируют на деревья и устраивают драки из-за оставшихся на их долю
плодов. Когда летучие мыши взмахивают крыльями, кажется, что в кронах
деревьев кто-то встряхивает сотни мокрых зонтиков. Издали доносятся
последние истерические визгливые вопли шимпанзе, и лес погружается в
непроглядную тьму, наполненную бесчисленными негромкими шорохами, писком,
топотом лапок и фырканьем, - начинается напряженная, бьющая через край жизнь
миллионов ночных существ.
Я поднялся, расправил затекшие руки и ноги и неверной походкой
отправился через лес. Каким жалким, тоненьким и потерянным казался луч моего
карманного фонарика среди громадных безмолвных лесных великанов! Так вот он
каков, тропический лес, - дикий, жестокий и полный опасностей, если судить
по прочитанным мною книгам. А я увидел прекрасный, сказочный, невероятный
мир, сотканный из миллионов крохотных жизней, где все живое - будь то
растение или животное - связано со множеством других организмов, как в одном
гигантском ребусе. Мне стало жаль тех людей, которые не хотят расставаться
со старым представлением о страшной лесной чащобе: ведь этот мир, полный
колдовского очарования, только и ждет, чтобы его исследовали, разглядели и
поняли.
Озеро яканы
Может быть, Британская Гвиана*, расположенная на севере Южной Америки,
- одно из самых красивых мест на земле: густой тропический лес, бескрайние
саванны, зубчатые горные цепи, грандиозные белопенные водопады. Но моему
сердцу всего дороже край ручьев - прибрежная полоса, протянувшаяся от
Джорджтауна до границы с Венесуэлой. Здесь тысячи лесных рек и речушек
пробираются наконец к морю и, достигнув открытой равнины, разбегаются по ней
миллионами проток и ручейков, покрывая ее сетью зеркально сверкающего
серебра. Роскошь и разнообразие растительности не поддаются описанию, а ее
невиданная красота превращает этот уголок в сказочную страну. В 1950 году я
ловил в Британской Гвиане животных для английских зоопарков и провел там
целых шесть месяцев; побывал я и в саваннах на севере страны, и в
тропическом лесу, и, само собой, в краю ручьев, охотясь за диковинным
зверьем.
______________
* Ныне Кооперативная Республика Гайана. (Примеч. пер.)
Я поселился в маленькой деревушке американских индейцев неподалеку от
городка Санта-Роса, избрав ее своей штаб-квартирой в стране ручьев - до нее
было два дня пути. Сначала мы шли на катере по реке Эссекибо, углубляясь в
наиболее широкие протоки, пока не добрались до места, где катер пройти не
мог: было слишком мелко, да и густые заросли не пропускали. Там мы пересели
в утлые долбленки, которыми ловко управляли индейцы, наши гостеприимные
хозяева - спокойные, славные люди. И вот, покинув широкое русло главной
протоки, мы углубились в лабиринт узеньких речушек. Это было одно из самых
прекрасных путешествий, какие я помню.
Протоки, которыми мы пробирались, порой были шириной не более десяти
футов, и поверхность воды скрывалась под пышным ковром громадных белых
водяных лилий с розоватыми лепестками, вперемежку с невысокими похожими на
папоротники водяными растениями, которые протягивали к поверхности тонкие
стебли, и на каждом из них у самой воды красовался крохотный аленький
цветочек. Берега протоки густо поросли кустарником и громадными деревьями,
согбенные и перекрученные стволы которых склонялись над водой, образуя
туннель; с их узловатых сучьев свисали длинные бороды зеленовато-серых
лишайников и масса розово-лимонных орхидей. Вода была сплошь укрыта зеленью,
и мне казалось, что я, сидя на носу лодки, бесшумно и легко скольжу по
усыпанному цветами зеленому газону, который слегка колышется, смыкаясь за
кормой нашей лодки. Большие черные дятлы с алыми хохолками и светлыми
клювами перелетали с дерева на дерево с громкими криками, старательно
долбили подгнившую кору, а в тростниках и кустах по берегам ручья внезапно
ракетой взмывали вертикально вверх вспугнутые болотные птицы, их
ярко-красные грудки фонариками вспыхивали в небе.
Как оказалось, деревушка была расположена на возвышении - собственно
говоря, это был остров, со всех сторон оплетенный кружевом речушек и проток.
Маленькая хижина, в которой я разместился, стояла в очаровательном месте
чуть поодаль от деревни. Она приютилась на краю долинки, занимавшей не
больше акра, а вокруг нее собрались в кружок несколько громадных деревьев,
похожих на толпу древних старцев с длинными седыми бородами из лишайника. Во
время зимних дождей окрестные речушки вышли из берегов, и долинка все еще
скрывалась под шестифутовым слоем воды; над поверхностью торчали только
стволы высоких деревьев, отражения которых дрожали на агатовой темной глади.
По краю затопленной долины разрослись тростник и широкий ковер из лилий.
С порога хижины можно было любоваться этим игрушечным озером в оправе
зеленых берегов. Я проводил здесь многие часы ранним утром и по вечерам и
своими глазами увидел, какое множество живых существ обитает на крохотном
озерце и в окружающей его зеленой чаще.
Например, по вечерам к воде спускался енот-крабоед. Это немного
странное животное, ростом с небольшую собачку, хвост у него пушистый, с
чередующимися черными и белыми кольцами, лапы большие, плоские, розовые, а
шкурка серого цвета, если не считать черной полумаски на глазах, которая
придает зверьку довольно потешный вид. Движется енот-крабоед очень забавно -
сгорбившись, вывернув ступни, неловко загребая и шаркая лапками, будто они
натерты или обморожены. Спустившись к воде, мой енот с минуту уныло
разглядывал собственное отражение, отпивал несколько глотков и, с
безнадежным видом волоча лапки, отправлялся вдоль берега на поиски
пропитания. В местах, где помельче, он входил в воду у самого берега,
усаживался на задние лапы, а передними принимался шарить вокруг себя в
темной воде. Его тонкие длинные пальцы, похлопывая, разгребали и перебирали
ил; время от времени он с выражением радостного удивления извлекал нечто
съедобное и тогда поспешно выходил с добычей на берег. Свой улов он всегда
нес, аккуратно зажав в передних лапках, и съедал его только на сухом берегу.
Лягушек он прижимал к земле и обезглавливал одним быстрым укусом.
Но если еноту попадался - что случалось нередко - крупный пресноводный
краб, он бросался к берегу со всех ног, а выскочив на сушу, отбрасывал краба
подальше от себя. Опомнившись, краб становился в оборонительную позицию,
угрожающе размахивая клешнями, и тогда енот расправлялся с ним оригинальным
и весьма эффективным способом. Краба легко обескуражить: если его
похлопывать по панцирю, он не может ухватить вас клешнями и в конце концов
поджимает все лапки, а уж разобидевшись, совсем отказывается вступать в
неравную игру. Поэтому енот просто преследовал краба, постукивая по панцирю
длинными пальцами и успевая отдергивать их от острых клешней. Минут через
пять сбитый с толку краб подбирал лапки, складывал клешни и застывал в
неподвижности. Тут-то енот, который до сих пор смахивал на милую старую
даму, играющую с любимым мопсом, выпрямлялся, принимал деловой вид, затем
быстро наклонялся и молниеносно перекусывал злосчастного краба почти
пополам.
На краю долинки какой-то прежний владелец хижины посадил несколько
деревьев манго и гуайявы, и плоды на них поспели как раз тогда, когда я там
был; они привлекали множество разных животных. Обычно первыми жаловали
древесные дикобразы. Они вразвалочку выходили из кустов, напоминая полных
пожилых джентльменов немного навеселе, вынюхивая что-то громадными толстыми
носами; их маленькие печальные глазки, словно полные непролитых слез, с
надеждой шарили вокруг. Дикобразы карабкались на манговые деревья, как
заправские верхолазы, и, шурша в кронах черно-белыми иглами, для страховки
хватались за ветки длинными гибкими хвостами. Потом они пробирались на
удобное местечко среди веток, надежно закреплялись там несколькими оборотами
хвоста, усаживались столбиком и выбирали спелый плод. Держа плод в лапках,
зверьки быстро вращали его, врезаясь в мякоть своими крупными резцами.
Покончив с мякотью, дикобразы иногда довольно забавно играли с большой
косточкой. Не трогаясь с места, они оглядывались как-то неуверенно и
беспомощно, перебрасывая косточку из лапки в лапку, словно не знали, куда ее
девать, а порой роняли понарошку и ловили в самый последний момент.
Пожонглировав так минут пять, зверьки швыряли косточку на землю и
отправлялись дальше по сучьям, шаркая лапками, за новым плодом.
Когда двум дикобразам случалось столкнуться носом к носу на одной
ветке, они оба закреплялись на месте с помощью хвостов, поднимались на
задние лапки и затевали самый смехотворный боксерский матч. Они
уворачивались, размахивали лапками, закатывали оплеухи, делали обманные
выпады, били "крюком" слева, "апперкотом", наносили удары по корпусу - и все
это, ни разу не задев противника. Во время этого представления (минут
пятнадцать) они сохраняли на мордах выражение легкого удивления и
благодушного любопытства. Как вдруг, словно по неуловимому сигналу, оба
зверька становились на четвереньки и расходились в разные стороны. Мне
никогда не удавалось угадать ни причину таких боксерских спаррингов, ни
"победителя", несмотря на это, я получал громадное удовольствие и
покатывался со смеху.
На мои плодовые деревья приходили и другие очаровательные существа -
мирикины. Эти забавные маленькие обезьянки с длинными хвостами, стройными,
почти как у белочек, тельцами и громадными совиными глазищами - единственные
обезьяны, ведущие ночной образ жизни. Хотя мирикины приходили небольшими
группами по шесть - восемь особей и прыгали на деревья совершенно бесшумно,
их присутствие вскоре обнаруживалось - они вели между собой длинные,
разнообразные застольные беседы.
У мирикин был необычайно богатый запас звуков, какого я не встречал ни
у одного вида обезьян, да, собственно говоря, и ни у одного вида животных
сопоставимого с мирикинами размера. Во-первых, они издают громкое
мурлыкающее рявканье - далеко разносящийся вибрирующий клич, предупреждающий
об опасности; когда звучит этот горловой крик, глотки обезьянок раздуваются
до размеров небольшого яблока. Беседуя друг с другом, они пронзительно
вскрикивают, ворчат, мяукают почти по-кошачьи, издают длинные мелодичные
воркующие трели, не похожие ни на один звук, который мне приходилось
слышать. Иногда одна обезьянка в порыве нежности обвивает рукой плечи
приятельницы, тогда они обе сидят, обнявшись и прижавшись друг к другу, и
вовсю воркуют, неотрывно и серьезно глядя друг другу в глаза. Я не встречал