Увидев, что большой жирный жук - редкое лакомство! - бродит прямо у
него под носом, крысенок подбежал, быстро схватил его розовыми лапками и
уселся на задние лапы с видом гурмана, собирающегося отведать первый в
сезоне трюфель. У него даже усики дрожали от нетерпения, когда он подносил
лакомство ко рту, но тут случилось нечто неожиданное. Крысенок оглушительно
чихнул, бросил жука и отскочил назад, будто его ужалили, потом уселся
столбиком и стал лихорадочно тереть лапками нос и мордочку. Я было подумал,
что на него просто напал насморк, и это помешало ему съесть добычу.
Умывшись, крысенок снова подошел к своей жертве, опасливо взял ее лапками и
поднес ко рту. На этот раз он сдавленно фыркнул, уронил насекомое, как
горячий уголек, и снова принялся обиженно умываться. Второй попытки
оказалось достаточно, чтобы он наотрез отказался подходить к жуку,
прямо-таки наводившему на него ужас. Когда жук вразвалочку приблизился к
забившемуся в угол хозяину клетки, тот в ужасе отпрянул. Я сунул жука
обратно в спичечную коробку и взял его с собой для определения. Тут уж я
узнал, что угостил моего злополучного крысенка чернотелкой-бомбардиром!
Оказалось, это жесткокрылое, защищаясь, выбрасывает из заднего конца тела
струю жидкости, которая в воздухе взрывается как маленькая бомба,
распространяя такой едкий и отталкивающий запах, что ни одно животное,
получив в нос такой зловонный заряд, ни за что больше не станет трогать
"бомбардира".
Мне было совестно перед черным крысенком.
Я представил себе, каково ему было: только взял в лапки аппетитный,
жирный кусочек, а он возьми да и взорвись под носом, как граната со
слезоточивым газом! Кстати, у бедняги с тех пор образовался, так сказать,
комплекс жукобоязни: еще долгое время спустя он со всех ног бросался в свое
гнездышко при виде любого жука, даже толстого безобидного навозника. С
другой стороны, он был еще молодым крысенком, и, по-моему, ему пришло самое
время понять, что в нашей жизни ни о ком нельзя судить по внешнему виду.
Животные-изобретатели
Как-то раз я возвращался из Африки на пароходе, капитан которого,
ирландец, животных не любил. Мне явно не повезло: ведь мой багаж в основном
состоял из двухсот с лишним набитых разной живностью клеток, расставленных
на носу, на колодезной палубе. Капитан - мне кажется, больше шутки ради, чем
со зла - то и дело старался меня втравить в спор, понося всех животных
вообще и моих в частности. Но я, к счастью, не поддавался на провокации.
Во-первых, капитану корабля вообще возражать не стоит, а если капитан еще и
ирландец, спорить с ним - значит попросту напрашиваться на неприятности. Тем
не менее наше путешествие подходило к концу, и я решил, что капитана следует
проучить и сделать это при первой возможности.
Однажды вечером на подходе к Ла-Маншу сильный ветер с дождем согнал нас
всех в кают-компанию, и мы слушали радио - рассказывали о радарах (тогда еще
это было в новинку и интересовало широкую публику). Глаза капитана лукаво
поблескивали, пока он слушал, а когда передача кончилась, обратился ко мне:
- Вот вы тут травили бог весть что про ваших животных. А такие штучки у
них есть? Нету! И нечего расписывать, будто они такие умники-разумники.
Сам того не ведая, капитан как нельзя лучше мне подыграл, и я решил
рассчитаться с ним сполна.
- А вы побьетесь об заклад, - спросил я, - что я не смогу рассказать
вам по меньшей мере о двух великих научных изобретениях, которыми животные
пользовались задолго до того, как человек вообще обратил на них внимание?
- Гоните четыре изобретения, и я ставлю против вас бутылку виски, -
заявил мой противник, предвкушая победу.
Я согласился.
- По рукам, - сказал капитан с самодовольной улыбочкой. - Валяйте,
полный вперед!!
- Надо бы минутку подумать, - попросил я.
- Ага, - торжествующе пропел капитан, - уже просите пардону!
- Не в том дело, - возразил я, - просто примеров великое множество,
надо сообразить, какой лучше.
Капитан смерил меня уничтожающим взглядом.
- А почему бы не начать прямо с радара, а? - издевательски спросил он.
- Ну что ж, можно и с радара, - сказал я. - Мне-то казалось, что это
слишком уж примитивно. Но раз вы сами выбрали, пожалуй, начну с радара.
На мое счастье, капитан был весьма далек от биологии, иначе он вряд ли
выбрал бы радар. Для меня это был сущий клад: я рассказал о скромной,
незаметной летучей мышке.
Многим из нас случалось увидеть у себя в гостиной или в спальне
незваного ночного гостя - летучую мышь, и, если человек не перепугается до
полусмерти, его непременно приведут в восхищение стремительный, уверенный
полет зверька, мгновенные перемены направления и повороты, умение обходить
любое препятствие и уворачиваться от запущенных хозяином дома тапочек или
полотенец. Кстати, вопреки старинной пословице летучая мышь вовсе не слепа.
Зрение у летучих мышей отличное, только глаза так малы, что их мудрено
разглядеть в густой шерстке. И все же у них не настолько острое зрение,
чтобы с его помощью можно было выделывать такие головокружительные фигуры
высшего пилотажа. Итальянский ученый по имени Спалланцани еще в XVIII веке
начал изучать полет летучих мышей. Он пользовался непростительно жестокой
методикой, но ослепленные им летучие мыши продолжали летать по-прежнему,
избегая любых препятствий.
Тайна полета летучих мышей была разгадана, по крайней мере отчасти,
совсем недавно. Когда изобрели радар - прибор, посылающий звуковые волны и
обнаруживающий препятствия по отраженному от них эху, - ученые задумались: а
не пользуются ли тем же методом летучие мыши? Последовала серия
экспериментов, которые принесли поразительные открытия. Для начала
нескольких летучих мышей лишили возможности пользоваться зрением, залепив им
глаза воском, и они, как всегда, летали совершенно свободно, ни на что не
натыкаясь. Затем выяснилось, что, если залепить им не только глаза, но и
уши, они начинают задевать предметы и вообще не отваживаются летать. Когда
было залеплено только одно ухо, они еще кое-как летали, но то и дело на
что-нибудь натыкались. Это доказывало, что летучие мыши получали информацию
о препятствиях, воспринимая отраженные от них звуковые волны. Тогда ученые
заклеили рты и носы летучих мышей, а уши оставили открытыми. Зверьки опять
натыкались на препятствия. Значит, рот, нос и уши - все это части единой
системы - радара летучей мыши.
Пользуясь чрезвычайно чувствительной аппаратурой, ученые выяснили
некоторые факты. На лету летучая мышь испускает непрерывные ультразвуковые
сигналы - сверхтонкий писк, не воспринимаемый человеческим ухом. Как
выяснилось, частота этих сигналов - около тридцати "писков" в секунду. Эхо,
то есть отраженный от препятствий сигнал, воспринимается ушами зверька, а в
некоторых случаях - причудливыми носовыми выростами, благодаря чему летучая
мышь узнает о наличии препятствия и определяет расстояние до него.
Собственно говоря, это принцип действия радара в чистом виде. Но вот что
заставило ученых задуматься: посылая звуковой сигнал от радара, необходимо
отключить приемное устройство в момент, когда посылается сигнал, чтобы
принимать только эхо. Иначе будет зафиксирован и сам звук, и его отражение,
то есть сигналы смешаются и все смажется. Электрическое устройство
обеспечивает такое разделение, но как летучие мыши выходят из положения -
вот вопрос. В конце концов обнаружили почти незаметную мышцу в ухе зверька -
она-то и помогает справиться с задачей. В тот самый момент, когда зверек
издает писк, мышца сокращается, и ухо перестает слышать, после чего мышца
вновь расслабляется, и ухо готово принимать отраженный сигнал.
Но самое поразительное во всем этом не то, что каждая летучая мышь
имеет свой личный радар (со временем перестаешь поражаться чудесам природы),
а то, что зверьки настолько опередили человека. В отложениях раннего эоцена
найдены ископаемые летучие мыши, почти ничем не отличающиеся от современных.
Выходит, летучие мыши пользуются радаром на протяжении почти пятидесяти
миллионов лет. Человек же овладел этой тайной всего несколько десятков лет
назад.
Я сразу заметил, что мой первый пример слегка сбил спесь с капитана.
Кажется, он был уже не так уверен в себе и боялся проиграть пари. Услышав,
что следующий пример будет связан с электричеством, капитан немного
приободрился. Он даже расхохотался и заявил, что нипочем не поверит, чтобы у
животных были электрические лампочки. Я возразил: я говорю не о лампочках, а
об электричестве и могу назвать нескольких животных, которые им пользуются.
Вот, например, электрический скат, или "торпедо", - странное существо,
похожее на сковородку, расплющенную паровым катком. Скаты исключительно
хорошо маскируются; мало того, что их окраска в точности подходит к цвету
песчаного дна, у них есть еще и неприятная привычка закапываться в песок,
делаясь практически невидимыми. Помню, как-то раз мне пришлось видеть
собственными глазами действие электрических органов ската - они занимают
довольно большую площадь на его спине. Это было в Греции - я сидел и
смотрел, как местный мальчишка ловит рыбу в мелком заливе с песчаным дном.
Он брел по колено в прозрачной воде, держа наизготовку трезубец, который
рыбаки применяют при ночной ловле. Мальчишка двигался вдоль берега, охота
шла как нельзя лучше - он уже наколол на трезубец несколько крупных рыб и
небольшого осьминога, прятавшегося в кучке камней. Когда он подошел к тому
месту, где я сидел, с ним стало твориться что-то до такой степени странное,
что я даже испугался. Он медленно шел вперед, пристально вглядываясь в воду
и держа трезубец наготове, но вдруг рывком выпрямился, как по команде
"смирно!", и ракетой вылетел из воды вертикально вверх с воплем, слышным на
полмили. Мальчишка плюхнулся обратно в воду, поднял фонтан брызг и тут же,
издав еще более душераздирающий вопль, взвился вверх. На этот раз он, упав в
воду, уже не смог подняться на ноги и выбрался на берег ползком,
подтягиваясь на руках. Когда я подбежал, он лежал навзничь, бледный и
дрожащий, и задыхался, будто пробежал с полмили. Я не понял, то ли это
шоковое состояние, то ли прямое действие электричества, но, как бы то ни
было, больше я в этом заливе не купался.
Самое знаменитое из всех электрических животных - электрический угорь.
Но как ни странно, эта рыба вовсе не угорь, она только похожа на него формой
тела. Такие длинные черные рыбины живут в ручьях и реках Южной Америки и
достигают порой восьмифутовой длины, а толщиной бывают с бедро взрослого
мужчины. Несомненно, сведения о них сильно преувеличены, но крупный
экземпляр может, пожалуй, своим "зарядом" сбить с ног переходящую через реку
лошадь.
Когда я ловил животных в Британской Гвиане, мне очень хотелось добыть и
привезти в Англию нескольких электрических угрей. В том месте, где мы
разбили лагерь, их было множество, но они прятались в глубоких пещерах,
образованных в каменистых берегах реки. Почти все пещеры имели выход наружу
в виде круглых углублений, промытых паводками, и в каждом углублении обитал
электрический угорь. Стоило подойти к его убежищу и затопать посильнее, как
угорь откликался странным мурлыкающим хрюканьем - казалось, глубоко под
землей сидит крупная свинья.
Как я ни пытался поймать хотя бы одного угря, мне это не удавалось.
Однажды мы с товарищем в сопровождении двух индейцев отправились на лодке за
несколько миль в деревню, обитатели которой слыли великими рыболовами. Там
мы купили несколько животных, в том числе древесного дикобраза. И тут, к
моей несказанной радости, явился еще один индеец и принес в довольно хлипкой
корзинке электрического угря. Поторговавшись и заплатив за всю живность,
включая электрического угря, мы навалили добычу в лодку и тронулись в
обратный путь. Дикобраз восседал на носу, с интересом разглядывая берега, а
перед ним лежал в своей корзинке угорь. На полпути к дому электрический
угорь выбрался из корзинки. Обнаружил побег дикобраз. Насколько я понимаю,
он принял угря за змею, поэтому стремглав бросился с носа на корму и
попытался забраться ко мне на голову. Отбиваясь от колючих объятий
дикобраза, я вдруг заметил, что угорь резво скользит прямо мне под ноги, и
тут я проделал невероятный трюк. В жизни не подозревал, что способен на
такое: я подскочил в воздух сразу из сидячего положения, прижимая к груди
дикобраза, и снова приземлился, пропустив угря и не перевернув утлую
лодчонку! У меня были еще свежи воспоминания о мальчишке, наступившем на
электрического ската, и я не собирался разыгрывать ту же сцену с
электрическим угрем, совершенно неподходящим партнером. К счастью, угорь
никого из нас не ударил током; пока мы пытались разными жонглерскими
приемами загнать его в корзинку, он скользнул через борт и нырнул в реку.
Признаюсь, никто о нем не пожалел.
Мне пришлось как-то раз кормить электрического угря, который жил в
большом аквариуме в зоопарке, и я не отрываясь смотрел, как он расправляется
с добычей. Длиной футов в пять, угорь мог справиться с рыбой пяти или десяти
дюймов. Рыбу ему давали живую, но смерть ее была мгновенной, и я не
испытывал угрызений совести. Угорь, как видно, знал обычное время кормежки и
плавал по своему аквариуму взад-вперед с монотонной размеренностью часового
у ворот Букингемского дворца. Когда в аквариум бросали рыбу, он застывал на
месте, очевидно выжидая, пока она подплывет поближе. Как только она
оказывалась в зоне поражения - примерно в одном футе от него, угорь начинал
мелко вибрировать всем телом, будто в этом длинном черном шланге вдруг
заработала динамо-машина. Рыба застывала в полной неподвижности: смерть
настигала ее раньше, чем я замечал, что происходит; рыба медленно
переворачивалась вверх брюшком, повисая в воде. Угорь подплывал чуть ближе,
открывал пасть и всасывал добычу, как длинная "кишка" пылесоса. Только ее и
видели!
Победоносно, как мне показалось, завершив рассказ об электричестве, я
перешел к новой теме - к медицине. Я объявил, что рассказ пойдет об
анестезирующих веществах. Капитан напустил на себя еще более скептический
вид.
Самые высококвалифицированные хирурги в мире насекомых - одиночные осы:
они проделывают операцию, которая вызвала бы восхищение любого знаменитого
хирурга. Есть много видов дорожных и роющих ос, но привычки у всех примерно
одинаковые. Самка строит для своего потомства гнездо из глины. Внутри гнездо
аккуратно разделено на трубчатые камеры диаметром с сигарету и длиной с
полсигареты. В эти трубочки самка откладывает яйца. Но прежде чем запечатать
ячейки, ей приходится заниматься еще одним делом: ведь из яиц вылупятся
личинки, а личинкам надо что-то есть, прежде чем они превратятся в настоящих
ос. Оса могла бы наполнить камеру убитой добычей, но к тому времени, как
вылупится личинка, добыча протухнет, так что осам пришлось выработать другой
способ.
Главная добыча осы-пелопея - пауки. Налетая на жертву, словно хищный
ястреб, оса наносит ему глубокий и точный удар жалом. Укол производит
поразительное действие - полностью парализует паука. Оса подхватывает его и
относит в гнездо, где запихивает в ячейку, а сверху откладывает яйцо. Если
пауки попадаются мелкие, их может быть по семь-восемь на одну ячейку.
Удостоверившись, что ее будущим потомкам хватит пищи, оса запечатывает
ячейку и улетает. Так и лежат пауки рядком в этой жуткой родильной камере -
порой до семи недель. Пауки кажутся совершенно мертвыми - можете брать их в
руки, рассматривать в лупу - ни малейшего признака жизни. Так они и
хранятся, будто в холодильнике, пока крохотные личинки осы не вылупятся и не
начнут поедать "консервы" из парализованных пауков.
Как мне показалось, даже капитана передернуло при мысли, что можно
лежать в полном параличе, пока кто-то спокойно отъедает от тебя по кусочку,
и я решил поскорее перейти к более приятной теме. Я выбрал самое милое,
забавное и изобретательное маленькое создание - водяного паука. Человек
совсем недавно получил возможность находиться под водой более или менее
долгое время, изобретя для начала воздушный колокол. А водяной паук уже
многие тысячи лет назад завоевал новый подводный мир - у него есть свой
оригинальный способ. Во-первых, он плавает под водой свободно и беззаботно:
у него есть собственный акваланг - пузырек воздуха, удерживаемый
несмачивающимися волосками на брюшке и позволяющий прекрасно дышать под
водой. Редкостное приспособление, но этого мало: паук строит под водой домик
в виде перевернутого колокола из паутины и накрепко привязывает его к
подводным растениям. Затем он поднимается несколько раз на поверхность,
принося на себе пузырьки воздуха и наполняя ими паутиновый "колокол". В
домике, полном воздуха, он живет так же удобно, как и на суше. В период
размножения паук присматривает домик подходящей самки и строит рядом свой
флигелек, а затем - очевидно, из склонности к романтике - прокладывает
подводный ход к замку своей прекрасной дамы. Наконец он пробивает стену ее
дома, и воздух в двух домах смешивается. Здесь, в этом волшебном подводном
жилище, паук добивается благосклонности самки, спаривается с ней и живет
рядом, пока она не отложит яйца и из них не вылупятся паучата. Он дожидается
той минуты, когда потомки отправятся в большой мир, унося с собой из
родительского дома по крохотному воздушному пузырьку на дорогу.
Мой рассказ про водяного паука позабавил всю аудиторию, даже самого
капитана, и он признал, хотя с большой неохотой, что пари я выиграл.
Спустя год, не меньше, я повстречал одну даму, которая только что
проделала рейс на том же пароходе с тем же самым капитаном.
- Очаровательный человек, не правда ли? - спросила она. Я вежливо
согласился.
- Представляю себе, он был бы на седьмом небе от счастья, узнав, что вы
плывете на его пароходе, - продолжала она. - Он же просто помешан на
животных! Как-то вечером мы слушали его, затаив дыхание, подумайте, целый
час! Он рассказывал о разных научных открытиях - вы, наверно, слышали про
радар и все такое, - и оказалось, что животные буквально за сотни лет до
человека уже ими пользовались! Просто уму непостижимо! Я его уговаривала
непременно записать этот рассказ и выступить по Би-би-си!
Исчезающие животные
Недавно в Англии я видел, должно быть, самую странную группу беженцев.
Я говорю "странную", потому что они оказались у нас вовсе не из-за
религиозных или политических преследований на своей родине. Они попали сюда
совершенно случайно, зато были спасены от полного истребления. Это последние
оставшиеся в живых представители погибшего рода; в той стране, где они жили
раньше, все их родичи до одного были загнаны, убиты и съедены. Я говорю об
оленях Давида.
Первым об их существовании узнал французский миссионер, некий отец
Давид, подвизавшийся в Китае в начале XIX века. Китай в те времена, с точки
зрения зоолога, был исследован не больше, чем африканские джунгли, поэтому
отец Давид, страстный натуралист, собирал в свободное время коллекции
растений и животных и отсылал в парижский музей. В 1865 году, приехав по
делам в Пекин, он услышал, что в Императорском охотничьем парке, к югу от
Пекина, содержится стадо каких-то необыкновенных оленей. Парк испокон веков
служил для охоты и увеселений императорской семьи и представлял собой
обширное пространство, огороженное глухой стеной сорок пять миль длиной. Ее
охраняли бдительные монгольские воины, и никто не смел входить в парк или
даже приближаться к нему. Французский миссионер, крайне заинтригованный
услышанными рассказами, твердо решил, не обращая внимания на стражу,
заглянуть за таинственную стену и посмотреть своими глазами на диковинных
оленей. Однажды ему это удалось, и вот он лежит наверху стены, глядя на
заповедный парк и наблюдая, как пасутся между деревьями разнообразные
копытные - дичь для царской охоты. Заметив с высоты большое стадо оленей,
отец Давид убедился, что никогда не видел подобных животных, и вполне
возможно, что это неизвестный науке вид.
Олени, как вскоре узнал отец Давид, находятся под строжайшей охраной, и
всякого, кто попытался бы ранить или убить редкостное животное, ждет смерть.
Миссионер прекрасно понимал, что в ответ на любую официальную просьбу он
получит вместо оленя вежливый отказ, поэтому ему пришлось искать иные, так
сказать неофициальные, пути. Он проведал, что монгольские стражи время от
времени добавляют к своему скудному пайку немного оленины, хотя знали: если
попадутся на браконьерстве, им несдобровать. Как только ни улещивал их
служитель божий, они наотрез отказывались продать ему шкуры или рога убитых
оленей (еще бы, ведь это вещественное доказательство преступления). Но отец
Давид не сдавался и в конце концов спустя долгое время добился своего. Он
отыскал нескольких воинов, то ли самых смелых, то ли самых нищих, и они
достали ему две шкуры, которые он тут же, возликовав, отправил морем в
Париж. Его ожидания оправдались: это оказался олень совершенно нового вида,
и его назвали в честь первооткрывателя оленем отца Давида или просто оленем
Давида.
Само собой, каждый зоопарк в Европе, услышав о новом виде оленя,
захотел заполучить его для экспозиции, и в результате длинных переговоров
китайские власти очень неохотно разрешили вывоз на континент нескольких
животных; и хотя в те времена такой метод спасения животных от уничтожения
никому не приходил в голову, именно вывоз в другие страны спас оленей.
В 1895 году, тридцать лет спустя после открытия оленя Давида, возле
Пекина произошло грандиозное наводнение: река Хуанхэ вышла из берегов,
затопила все вокруг, погубила посевы. Людям грозила голодная смерть. Волны
подмыли и незыблемую стену, окружавшую Императорский охотничий парк. Кое-где
стена завалилась, и олени Давида убежали на свободу; их тут же перебили и
съели изголодавшиеся крестьяне. В стране не осталось ни одного оленя, в то
время как в разных зоопарках Европы сохранилась горсточка животных.
Незадолго до катастрофы небольшое стадо оленей было отправлено из Китая в
Европу. Тогдашний герцог Бедфордский держал в своем поместье Вуборн в
Бедфордшире замечательную коллекцию редких животных, которую он, приложив
все усилия, сумел пополнить новым видом китайского оленя. Герцог скупил в
европейских зоопарках всех оленей Давида - восемнадцать голов - и выпустил
их в своем парке. Олени сразу же почувствовали себя как дома, в Китае, и
прекрасно освоились, а вскоре начали размножаться. В наше время стадо,
насчитывавшее поначалу всего восемнадцать оленей, разрослось примерно до ста
пятидесяти голов - и это единственное в мире стадо оленей отца Давида.
Когда я работал в Уипснейдском зоопарке, к нам прислали на
искусственное вскармливание четырех новорожденных оленят из Вуборна.
Очаровательные малыши, неловко стоявшие на длинных ножках, с которыми им
никак не удавалось справиться, и с удивительными раскосыми глазами,
выдававшими их восточное происхождение. Они впервые в жизни увидели бутылку
с соской и не понимали, что это за штука, поэтому нам приходилось крепко
зажимать олененка коленями и поить его чуть ли не силой. Но оленята очень
быстро разобрались что к чему, и через несколько дней дверь сарайчика
приходилось открывать с превеликой осторожностью: лавина оленят могла вас
сбить с ног. Они выскакивали, устраивали настоящую давку, и каждый старался
добраться до бутылки раньше других.
Оленят приходилось кормить не только днем, но и дважды за ночь: в
полночь и на рассвете. Мы разработали график ночных дежурств - по неделе раз
в месяц - работали мы вчетвером. Признаться, я полюбил ночные дежурства.
Пробираясь глубокой ночью по озаренному луной парку к сарайчику, где жили
оленята, приходилось идти мимо рядов клеток и открытых загонов, где животные
всегда бодрствовали. Медведи, в неверном свете луны казавшиеся раза в два
больше истинных размеров, пофыркивали друг на друга, грузно шаркая лапами
среди зарослей куманики в своем загоне, но их было нетрудно отвлечь от
поисков улиток и прочих лакомств, если у вас в кармане лежало несколько
неотразимых кусочков сахару. Медведи сходились и усаживались в ряд на
корточках, положив лапы на колени, - ни дать ни взять собрание мохнатых
сопящих Будд. Они вскидывали головы, ловили на лету куски сахару и съедали
их хрустя и облизываясь. Увидев, что запас сахара истощился, они
страдальчески, глубоко вздыхали и снова отправлялись искать улиток.
Мой путь проходил мимо волчьего леса - двух акров сосняка. В мрачной,
таинственной чаще, где луна серебрила стволы и бросала на землю черные тени,
легконогая волчья стая двигалась среди стволов стремительно и бесшумно,
словно невиданный теневой прибой. Они обтекали стволы, стелясь по земле
совершенно беззвучно, но порой до меня доносилось еле слышное дыхание или
внезапное рычание и щелканье зубов - видимо, волки сцепились на бегу.
Наконец, вы подходите к сарайчику, зажигаете фонарь. Маленькие оленята,
услышав шаги, начинают метаться по выстланному соломой полу, взывая к вам
дрожащими голосками. Как только вы приоткрываете дверь, они бросаются
него под носом, крысенок подбежал, быстро схватил его розовыми лапками и
уселся на задние лапы с видом гурмана, собирающегося отведать первый в
сезоне трюфель. У него даже усики дрожали от нетерпения, когда он подносил
лакомство ко рту, но тут случилось нечто неожиданное. Крысенок оглушительно
чихнул, бросил жука и отскочил назад, будто его ужалили, потом уселся
столбиком и стал лихорадочно тереть лапками нос и мордочку. Я было подумал,
что на него просто напал насморк, и это помешало ему съесть добычу.
Умывшись, крысенок снова подошел к своей жертве, опасливо взял ее лапками и
поднес ко рту. На этот раз он сдавленно фыркнул, уронил насекомое, как
горячий уголек, и снова принялся обиженно умываться. Второй попытки
оказалось достаточно, чтобы он наотрез отказался подходить к жуку,
прямо-таки наводившему на него ужас. Когда жук вразвалочку приблизился к
забившемуся в угол хозяину клетки, тот в ужасе отпрянул. Я сунул жука
обратно в спичечную коробку и взял его с собой для определения. Тут уж я
узнал, что угостил моего злополучного крысенка чернотелкой-бомбардиром!
Оказалось, это жесткокрылое, защищаясь, выбрасывает из заднего конца тела
струю жидкости, которая в воздухе взрывается как маленькая бомба,
распространяя такой едкий и отталкивающий запах, что ни одно животное,
получив в нос такой зловонный заряд, ни за что больше не станет трогать
"бомбардира".
Мне было совестно перед черным крысенком.
Я представил себе, каково ему было: только взял в лапки аппетитный,
жирный кусочек, а он возьми да и взорвись под носом, как граната со
слезоточивым газом! Кстати, у бедняги с тех пор образовался, так сказать,
комплекс жукобоязни: еще долгое время спустя он со всех ног бросался в свое
гнездышко при виде любого жука, даже толстого безобидного навозника. С
другой стороны, он был еще молодым крысенком, и, по-моему, ему пришло самое
время понять, что в нашей жизни ни о ком нельзя судить по внешнему виду.
Животные-изобретатели
Как-то раз я возвращался из Африки на пароходе, капитан которого,
ирландец, животных не любил. Мне явно не повезло: ведь мой багаж в основном
состоял из двухсот с лишним набитых разной живностью клеток, расставленных
на носу, на колодезной палубе. Капитан - мне кажется, больше шутки ради, чем
со зла - то и дело старался меня втравить в спор, понося всех животных
вообще и моих в частности. Но я, к счастью, не поддавался на провокации.
Во-первых, капитану корабля вообще возражать не стоит, а если капитан еще и
ирландец, спорить с ним - значит попросту напрашиваться на неприятности. Тем
не менее наше путешествие подходило к концу, и я решил, что капитана следует
проучить и сделать это при первой возможности.
Однажды вечером на подходе к Ла-Маншу сильный ветер с дождем согнал нас
всех в кают-компанию, и мы слушали радио - рассказывали о радарах (тогда еще
это было в новинку и интересовало широкую публику). Глаза капитана лукаво
поблескивали, пока он слушал, а когда передача кончилась, обратился ко мне:
- Вот вы тут травили бог весть что про ваших животных. А такие штучки у
них есть? Нету! И нечего расписывать, будто они такие умники-разумники.
Сам того не ведая, капитан как нельзя лучше мне подыграл, и я решил
рассчитаться с ним сполна.
- А вы побьетесь об заклад, - спросил я, - что я не смогу рассказать
вам по меньшей мере о двух великих научных изобретениях, которыми животные
пользовались задолго до того, как человек вообще обратил на них внимание?
- Гоните четыре изобретения, и я ставлю против вас бутылку виски, -
заявил мой противник, предвкушая победу.
Я согласился.
- По рукам, - сказал капитан с самодовольной улыбочкой. - Валяйте,
полный вперед!!
- Надо бы минутку подумать, - попросил я.
- Ага, - торжествующе пропел капитан, - уже просите пардону!
- Не в том дело, - возразил я, - просто примеров великое множество,
надо сообразить, какой лучше.
Капитан смерил меня уничтожающим взглядом.
- А почему бы не начать прямо с радара, а? - издевательски спросил он.
- Ну что ж, можно и с радара, - сказал я. - Мне-то казалось, что это
слишком уж примитивно. Но раз вы сами выбрали, пожалуй, начну с радара.
На мое счастье, капитан был весьма далек от биологии, иначе он вряд ли
выбрал бы радар. Для меня это был сущий клад: я рассказал о скромной,
незаметной летучей мышке.
Многим из нас случалось увидеть у себя в гостиной или в спальне
незваного ночного гостя - летучую мышь, и, если человек не перепугается до
полусмерти, его непременно приведут в восхищение стремительный, уверенный
полет зверька, мгновенные перемены направления и повороты, умение обходить
любое препятствие и уворачиваться от запущенных хозяином дома тапочек или
полотенец. Кстати, вопреки старинной пословице летучая мышь вовсе не слепа.
Зрение у летучих мышей отличное, только глаза так малы, что их мудрено
разглядеть в густой шерстке. И все же у них не настолько острое зрение,
чтобы с его помощью можно было выделывать такие головокружительные фигуры
высшего пилотажа. Итальянский ученый по имени Спалланцани еще в XVIII веке
начал изучать полет летучих мышей. Он пользовался непростительно жестокой
методикой, но ослепленные им летучие мыши продолжали летать по-прежнему,
избегая любых препятствий.
Тайна полета летучих мышей была разгадана, по крайней мере отчасти,
совсем недавно. Когда изобрели радар - прибор, посылающий звуковые волны и
обнаруживающий препятствия по отраженному от них эху, - ученые задумались: а
не пользуются ли тем же методом летучие мыши? Последовала серия
экспериментов, которые принесли поразительные открытия. Для начала
нескольких летучих мышей лишили возможности пользоваться зрением, залепив им
глаза воском, и они, как всегда, летали совершенно свободно, ни на что не
натыкаясь. Затем выяснилось, что, если залепить им не только глаза, но и
уши, они начинают задевать предметы и вообще не отваживаются летать. Когда
было залеплено только одно ухо, они еще кое-как летали, но то и дело на
что-нибудь натыкались. Это доказывало, что летучие мыши получали информацию
о препятствиях, воспринимая отраженные от них звуковые волны. Тогда ученые
заклеили рты и носы летучих мышей, а уши оставили открытыми. Зверьки опять
натыкались на препятствия. Значит, рот, нос и уши - все это части единой
системы - радара летучей мыши.
Пользуясь чрезвычайно чувствительной аппаратурой, ученые выяснили
некоторые факты. На лету летучая мышь испускает непрерывные ультразвуковые
сигналы - сверхтонкий писк, не воспринимаемый человеческим ухом. Как
выяснилось, частота этих сигналов - около тридцати "писков" в секунду. Эхо,
то есть отраженный от препятствий сигнал, воспринимается ушами зверька, а в
некоторых случаях - причудливыми носовыми выростами, благодаря чему летучая
мышь узнает о наличии препятствия и определяет расстояние до него.
Собственно говоря, это принцип действия радара в чистом виде. Но вот что
заставило ученых задуматься: посылая звуковой сигнал от радара, необходимо
отключить приемное устройство в момент, когда посылается сигнал, чтобы
принимать только эхо. Иначе будет зафиксирован и сам звук, и его отражение,
то есть сигналы смешаются и все смажется. Электрическое устройство
обеспечивает такое разделение, но как летучие мыши выходят из положения -
вот вопрос. В конце концов обнаружили почти незаметную мышцу в ухе зверька -
она-то и помогает справиться с задачей. В тот самый момент, когда зверек
издает писк, мышца сокращается, и ухо перестает слышать, после чего мышца
вновь расслабляется, и ухо готово принимать отраженный сигнал.
Но самое поразительное во всем этом не то, что каждая летучая мышь
имеет свой личный радар (со временем перестаешь поражаться чудесам природы),
а то, что зверьки настолько опередили человека. В отложениях раннего эоцена
найдены ископаемые летучие мыши, почти ничем не отличающиеся от современных.
Выходит, летучие мыши пользуются радаром на протяжении почти пятидесяти
миллионов лет. Человек же овладел этой тайной всего несколько десятков лет
назад.
Я сразу заметил, что мой первый пример слегка сбил спесь с капитана.
Кажется, он был уже не так уверен в себе и боялся проиграть пари. Услышав,
что следующий пример будет связан с электричеством, капитан немного
приободрился. Он даже расхохотался и заявил, что нипочем не поверит, чтобы у
животных были электрические лампочки. Я возразил: я говорю не о лампочках, а
об электричестве и могу назвать нескольких животных, которые им пользуются.
Вот, например, электрический скат, или "торпедо", - странное существо,
похожее на сковородку, расплющенную паровым катком. Скаты исключительно
хорошо маскируются; мало того, что их окраска в точности подходит к цвету
песчаного дна, у них есть еще и неприятная привычка закапываться в песок,
делаясь практически невидимыми. Помню, как-то раз мне пришлось видеть
собственными глазами действие электрических органов ската - они занимают
довольно большую площадь на его спине. Это было в Греции - я сидел и
смотрел, как местный мальчишка ловит рыбу в мелком заливе с песчаным дном.
Он брел по колено в прозрачной воде, держа наизготовку трезубец, который
рыбаки применяют при ночной ловле. Мальчишка двигался вдоль берега, охота
шла как нельзя лучше - он уже наколол на трезубец несколько крупных рыб и
небольшого осьминога, прятавшегося в кучке камней. Когда он подошел к тому
месту, где я сидел, с ним стало твориться что-то до такой степени странное,
что я даже испугался. Он медленно шел вперед, пристально вглядываясь в воду
и держа трезубец наготове, но вдруг рывком выпрямился, как по команде
"смирно!", и ракетой вылетел из воды вертикально вверх с воплем, слышным на
полмили. Мальчишка плюхнулся обратно в воду, поднял фонтан брызг и тут же,
издав еще более душераздирающий вопль, взвился вверх. На этот раз он, упав в
воду, уже не смог подняться на ноги и выбрался на берег ползком,
подтягиваясь на руках. Когда я подбежал, он лежал навзничь, бледный и
дрожащий, и задыхался, будто пробежал с полмили. Я не понял, то ли это
шоковое состояние, то ли прямое действие электричества, но, как бы то ни
было, больше я в этом заливе не купался.
Самое знаменитое из всех электрических животных - электрический угорь.
Но как ни странно, эта рыба вовсе не угорь, она только похожа на него формой
тела. Такие длинные черные рыбины живут в ручьях и реках Южной Америки и
достигают порой восьмифутовой длины, а толщиной бывают с бедро взрослого
мужчины. Несомненно, сведения о них сильно преувеличены, но крупный
экземпляр может, пожалуй, своим "зарядом" сбить с ног переходящую через реку
лошадь.
Когда я ловил животных в Британской Гвиане, мне очень хотелось добыть и
привезти в Англию нескольких электрических угрей. В том месте, где мы
разбили лагерь, их было множество, но они прятались в глубоких пещерах,
образованных в каменистых берегах реки. Почти все пещеры имели выход наружу
в виде круглых углублений, промытых паводками, и в каждом углублении обитал
электрический угорь. Стоило подойти к его убежищу и затопать посильнее, как
угорь откликался странным мурлыкающим хрюканьем - казалось, глубоко под
землей сидит крупная свинья.
Как я ни пытался поймать хотя бы одного угря, мне это не удавалось.
Однажды мы с товарищем в сопровождении двух индейцев отправились на лодке за
несколько миль в деревню, обитатели которой слыли великими рыболовами. Там
мы купили несколько животных, в том числе древесного дикобраза. И тут, к
моей несказанной радости, явился еще один индеец и принес в довольно хлипкой
корзинке электрического угря. Поторговавшись и заплатив за всю живность,
включая электрического угря, мы навалили добычу в лодку и тронулись в
обратный путь. Дикобраз восседал на носу, с интересом разглядывая берега, а
перед ним лежал в своей корзинке угорь. На полпути к дому электрический
угорь выбрался из корзинки. Обнаружил побег дикобраз. Насколько я понимаю,
он принял угря за змею, поэтому стремглав бросился с носа на корму и
попытался забраться ко мне на голову. Отбиваясь от колючих объятий
дикобраза, я вдруг заметил, что угорь резво скользит прямо мне под ноги, и
тут я проделал невероятный трюк. В жизни не подозревал, что способен на
такое: я подскочил в воздух сразу из сидячего положения, прижимая к груди
дикобраза, и снова приземлился, пропустив угря и не перевернув утлую
лодчонку! У меня были еще свежи воспоминания о мальчишке, наступившем на
электрического ската, и я не собирался разыгрывать ту же сцену с
электрическим угрем, совершенно неподходящим партнером. К счастью, угорь
никого из нас не ударил током; пока мы пытались разными жонглерскими
приемами загнать его в корзинку, он скользнул через борт и нырнул в реку.
Признаюсь, никто о нем не пожалел.
Мне пришлось как-то раз кормить электрического угря, который жил в
большом аквариуме в зоопарке, и я не отрываясь смотрел, как он расправляется
с добычей. Длиной футов в пять, угорь мог справиться с рыбой пяти или десяти
дюймов. Рыбу ему давали живую, но смерть ее была мгновенной, и я не
испытывал угрызений совести. Угорь, как видно, знал обычное время кормежки и
плавал по своему аквариуму взад-вперед с монотонной размеренностью часового
у ворот Букингемского дворца. Когда в аквариум бросали рыбу, он застывал на
месте, очевидно выжидая, пока она подплывет поближе. Как только она
оказывалась в зоне поражения - примерно в одном футе от него, угорь начинал
мелко вибрировать всем телом, будто в этом длинном черном шланге вдруг
заработала динамо-машина. Рыба застывала в полной неподвижности: смерть
настигала ее раньше, чем я замечал, что происходит; рыба медленно
переворачивалась вверх брюшком, повисая в воде. Угорь подплывал чуть ближе,
открывал пасть и всасывал добычу, как длинная "кишка" пылесоса. Только ее и
видели!
Победоносно, как мне показалось, завершив рассказ об электричестве, я
перешел к новой теме - к медицине. Я объявил, что рассказ пойдет об
анестезирующих веществах. Капитан напустил на себя еще более скептический
вид.
Самые высококвалифицированные хирурги в мире насекомых - одиночные осы:
они проделывают операцию, которая вызвала бы восхищение любого знаменитого
хирурга. Есть много видов дорожных и роющих ос, но привычки у всех примерно
одинаковые. Самка строит для своего потомства гнездо из глины. Внутри гнездо
аккуратно разделено на трубчатые камеры диаметром с сигарету и длиной с
полсигареты. В эти трубочки самка откладывает яйца. Но прежде чем запечатать
ячейки, ей приходится заниматься еще одним делом: ведь из яиц вылупятся
личинки, а личинкам надо что-то есть, прежде чем они превратятся в настоящих
ос. Оса могла бы наполнить камеру убитой добычей, но к тому времени, как
вылупится личинка, добыча протухнет, так что осам пришлось выработать другой
способ.
Главная добыча осы-пелопея - пауки. Налетая на жертву, словно хищный
ястреб, оса наносит ему глубокий и точный удар жалом. Укол производит
поразительное действие - полностью парализует паука. Оса подхватывает его и
относит в гнездо, где запихивает в ячейку, а сверху откладывает яйцо. Если
пауки попадаются мелкие, их может быть по семь-восемь на одну ячейку.
Удостоверившись, что ее будущим потомкам хватит пищи, оса запечатывает
ячейку и улетает. Так и лежат пауки рядком в этой жуткой родильной камере -
порой до семи недель. Пауки кажутся совершенно мертвыми - можете брать их в
руки, рассматривать в лупу - ни малейшего признака жизни. Так они и
хранятся, будто в холодильнике, пока крохотные личинки осы не вылупятся и не
начнут поедать "консервы" из парализованных пауков.
Как мне показалось, даже капитана передернуло при мысли, что можно
лежать в полном параличе, пока кто-то спокойно отъедает от тебя по кусочку,
и я решил поскорее перейти к более приятной теме. Я выбрал самое милое,
забавное и изобретательное маленькое создание - водяного паука. Человек
совсем недавно получил возможность находиться под водой более или менее
долгое время, изобретя для начала воздушный колокол. А водяной паук уже
многие тысячи лет назад завоевал новый подводный мир - у него есть свой
оригинальный способ. Во-первых, он плавает под водой свободно и беззаботно:
у него есть собственный акваланг - пузырек воздуха, удерживаемый
несмачивающимися волосками на брюшке и позволяющий прекрасно дышать под
водой. Редкостное приспособление, но этого мало: паук строит под водой домик
в виде перевернутого колокола из паутины и накрепко привязывает его к
подводным растениям. Затем он поднимается несколько раз на поверхность,
принося на себе пузырьки воздуха и наполняя ими паутиновый "колокол". В
домике, полном воздуха, он живет так же удобно, как и на суше. В период
размножения паук присматривает домик подходящей самки и строит рядом свой
флигелек, а затем - очевидно, из склонности к романтике - прокладывает
подводный ход к замку своей прекрасной дамы. Наконец он пробивает стену ее
дома, и воздух в двух домах смешивается. Здесь, в этом волшебном подводном
жилище, паук добивается благосклонности самки, спаривается с ней и живет
рядом, пока она не отложит яйца и из них не вылупятся паучата. Он дожидается
той минуты, когда потомки отправятся в большой мир, унося с собой из
родительского дома по крохотному воздушному пузырьку на дорогу.
Мой рассказ про водяного паука позабавил всю аудиторию, даже самого
капитана, и он признал, хотя с большой неохотой, что пари я выиграл.
Спустя год, не меньше, я повстречал одну даму, которая только что
проделала рейс на том же пароходе с тем же самым капитаном.
- Очаровательный человек, не правда ли? - спросила она. Я вежливо
согласился.
- Представляю себе, он был бы на седьмом небе от счастья, узнав, что вы
плывете на его пароходе, - продолжала она. - Он же просто помешан на
животных! Как-то вечером мы слушали его, затаив дыхание, подумайте, целый
час! Он рассказывал о разных научных открытиях - вы, наверно, слышали про
радар и все такое, - и оказалось, что животные буквально за сотни лет до
человека уже ими пользовались! Просто уму непостижимо! Я его уговаривала
непременно записать этот рассказ и выступить по Би-би-си!
Исчезающие животные
Недавно в Англии я видел, должно быть, самую странную группу беженцев.
Я говорю "странную", потому что они оказались у нас вовсе не из-за
религиозных или политических преследований на своей родине. Они попали сюда
совершенно случайно, зато были спасены от полного истребления. Это последние
оставшиеся в живых представители погибшего рода; в той стране, где они жили
раньше, все их родичи до одного были загнаны, убиты и съедены. Я говорю об
оленях Давида.
Первым об их существовании узнал французский миссионер, некий отец
Давид, подвизавшийся в Китае в начале XIX века. Китай в те времена, с точки
зрения зоолога, был исследован не больше, чем африканские джунгли, поэтому
отец Давид, страстный натуралист, собирал в свободное время коллекции
растений и животных и отсылал в парижский музей. В 1865 году, приехав по
делам в Пекин, он услышал, что в Императорском охотничьем парке, к югу от
Пекина, содержится стадо каких-то необыкновенных оленей. Парк испокон веков
служил для охоты и увеселений императорской семьи и представлял собой
обширное пространство, огороженное глухой стеной сорок пять миль длиной. Ее
охраняли бдительные монгольские воины, и никто не смел входить в парк или
даже приближаться к нему. Французский миссионер, крайне заинтригованный
услышанными рассказами, твердо решил, не обращая внимания на стражу,
заглянуть за таинственную стену и посмотреть своими глазами на диковинных
оленей. Однажды ему это удалось, и вот он лежит наверху стены, глядя на
заповедный парк и наблюдая, как пасутся между деревьями разнообразные
копытные - дичь для царской охоты. Заметив с высоты большое стадо оленей,
отец Давид убедился, что никогда не видел подобных животных, и вполне
возможно, что это неизвестный науке вид.
Олени, как вскоре узнал отец Давид, находятся под строжайшей охраной, и
всякого, кто попытался бы ранить или убить редкостное животное, ждет смерть.
Миссионер прекрасно понимал, что в ответ на любую официальную просьбу он
получит вместо оленя вежливый отказ, поэтому ему пришлось искать иные, так
сказать неофициальные, пути. Он проведал, что монгольские стражи время от
времени добавляют к своему скудному пайку немного оленины, хотя знали: если
попадутся на браконьерстве, им несдобровать. Как только ни улещивал их
служитель божий, они наотрез отказывались продать ему шкуры или рога убитых
оленей (еще бы, ведь это вещественное доказательство преступления). Но отец
Давид не сдавался и в конце концов спустя долгое время добился своего. Он
отыскал нескольких воинов, то ли самых смелых, то ли самых нищих, и они
достали ему две шкуры, которые он тут же, возликовав, отправил морем в
Париж. Его ожидания оправдались: это оказался олень совершенно нового вида,
и его назвали в честь первооткрывателя оленем отца Давида или просто оленем
Давида.
Само собой, каждый зоопарк в Европе, услышав о новом виде оленя,
захотел заполучить его для экспозиции, и в результате длинных переговоров
китайские власти очень неохотно разрешили вывоз на континент нескольких
животных; и хотя в те времена такой метод спасения животных от уничтожения
никому не приходил в голову, именно вывоз в другие страны спас оленей.
В 1895 году, тридцать лет спустя после открытия оленя Давида, возле
Пекина произошло грандиозное наводнение: река Хуанхэ вышла из берегов,
затопила все вокруг, погубила посевы. Людям грозила голодная смерть. Волны
подмыли и незыблемую стену, окружавшую Императорский охотничий парк. Кое-где
стена завалилась, и олени Давида убежали на свободу; их тут же перебили и
съели изголодавшиеся крестьяне. В стране не осталось ни одного оленя, в то
время как в разных зоопарках Европы сохранилась горсточка животных.
Незадолго до катастрофы небольшое стадо оленей было отправлено из Китая в
Европу. Тогдашний герцог Бедфордский держал в своем поместье Вуборн в
Бедфордшире замечательную коллекцию редких животных, которую он, приложив
все усилия, сумел пополнить новым видом китайского оленя. Герцог скупил в
европейских зоопарках всех оленей Давида - восемнадцать голов - и выпустил
их в своем парке. Олени сразу же почувствовали себя как дома, в Китае, и
прекрасно освоились, а вскоре начали размножаться. В наше время стадо,
насчитывавшее поначалу всего восемнадцать оленей, разрослось примерно до ста
пятидесяти голов - и это единственное в мире стадо оленей отца Давида.
Когда я работал в Уипснейдском зоопарке, к нам прислали на
искусственное вскармливание четырех новорожденных оленят из Вуборна.
Очаровательные малыши, неловко стоявшие на длинных ножках, с которыми им
никак не удавалось справиться, и с удивительными раскосыми глазами,
выдававшими их восточное происхождение. Они впервые в жизни увидели бутылку
с соской и не понимали, что это за штука, поэтому нам приходилось крепко
зажимать олененка коленями и поить его чуть ли не силой. Но оленята очень
быстро разобрались что к чему, и через несколько дней дверь сарайчика
приходилось открывать с превеликой осторожностью: лавина оленят могла вас
сбить с ног. Они выскакивали, устраивали настоящую давку, и каждый старался
добраться до бутылки раньше других.
Оленят приходилось кормить не только днем, но и дважды за ночь: в
полночь и на рассвете. Мы разработали график ночных дежурств - по неделе раз
в месяц - работали мы вчетвером. Признаться, я полюбил ночные дежурства.
Пробираясь глубокой ночью по озаренному луной парку к сарайчику, где жили
оленята, приходилось идти мимо рядов клеток и открытых загонов, где животные
всегда бодрствовали. Медведи, в неверном свете луны казавшиеся раза в два
больше истинных размеров, пофыркивали друг на друга, грузно шаркая лапами
среди зарослей куманики в своем загоне, но их было нетрудно отвлечь от
поисков улиток и прочих лакомств, если у вас в кармане лежало несколько
неотразимых кусочков сахару. Медведи сходились и усаживались в ряд на
корточках, положив лапы на колени, - ни дать ни взять собрание мохнатых
сопящих Будд. Они вскидывали головы, ловили на лету куски сахару и съедали
их хрустя и облизываясь. Увидев, что запас сахара истощился, они
страдальчески, глубоко вздыхали и снова отправлялись искать улиток.
Мой путь проходил мимо волчьего леса - двух акров сосняка. В мрачной,
таинственной чаще, где луна серебрила стволы и бросала на землю черные тени,
легконогая волчья стая двигалась среди стволов стремительно и бесшумно,
словно невиданный теневой прибой. Они обтекали стволы, стелясь по земле
совершенно беззвучно, но порой до меня доносилось еле слышное дыхание или
внезапное рычание и щелканье зубов - видимо, волки сцепились на бегу.
Наконец, вы подходите к сарайчику, зажигаете фонарь. Маленькие оленята,
услышав шаги, начинают метаться по выстланному соломой полу, взывая к вам
дрожащими голосками. Как только вы приоткрываете дверь, они бросаются