Дашкиев Николай Александрович. Торжество жизни

   Ему на миг представилось, что он действительно летит в большом военном самолете. Гудит мотор, и летчик, похожий на Чкалова, спрашивает:
   - Ну, Степан, где же военный завод?
   - Вот он, товарищ майор!
   Самолет резко падает вниз, Степан стукается головой о стену пещеры и смущенно бормочет:
   - Заснул... А спать нельзя!
   Его неудержимо клонит ко сну, и он, чтобы рассеяться, командует, подражая кому-то:
   - Разведчик партизанского отряда имени Щорса товарищ Степан Рогов! Вы находитесь на боевом посту. Ваша задача: не спать до тех пор, пока не начнет утихать буря, а потом пробраться через мины, двигаться на восток и дойти до советской страны!
   - Есть, товарищ командир! Разьедчик Степан Рогов не спит уже две ночи и не будет спать до того времени, пока не выполнит задания!
   "Не спать! Не спать! Не спать!"
   А снег - белый, сухой, искрящийся - засыпает вход, многопудовой тяжестью придавливает дверь,
   Степана откопали утром, когда утих буран и впервые за несколько недель показалось солнце.
   Вход в пещеру был завален рухнувшим деревом, засыпан снегом, и охранникам Центрального института пришлось основательно потрудиться, прежде чем профессор Браун смог вынести из пещеры полузадохнувшегося мальчика.
   Степан пришел в сознание только в институте. Увидев длинный коридор, услышав приглушенный грохот машин и чужую речь, он решил, что добродушный профессор предал его. Резкая боль пронзила сердце ребенка: бежать не удалось, все погибло.
   Но даже в эти минуты ожидания страшной смерти худенький тринадцатилетний мальчик, измученный концлагерем, изголодавшийся, с едва зажившими ранами, закусив губы, заставил себя спокойно лежать на носилках и запоминать путь, по которому его несли. Партизанская закалка не прошла даром.
   Запомнить было нетрудно: от подъемника шел широкий сводчатый тоннель со стенами, выкрашенными серой краской. Его пересекали поперечные коридоры - узкие и темноватые.
   Степан насчитал четыре перекрестка, пока не открылась тяжелая металлическая дверь.
   Носилки внесли в лабораторию, поставили на пол. Степан сразу закрыл глаза. В последний момент он успел заметить шкафы с блестящими приборами, машины, сосуды с разноцветными жидкойтями. Все казалось неестественным, странным, но страх исчез.
   Степану очень хотелось еще раз посмотреть в угол: ему показалось, что там стоит радиоприемник. Но в этот момент над носилками кто-то склонился, и мальчик затаил дыхание. Несколько минут в комнате было тихо, потом чуть слышно скрипнула дверь.
   - Прочь! Прочь! Не смейте сюда входить! Вы слышите?! старый профессор кричал, задыхаясь от злости. - Я не хочу вас видеть!..
   Степан открыл глаза. У двери стоял Валленброт. Он что-то говорил - тихо и злобно, но старик его не слушал и продолжал кричать.
   - Прочь! Прочь! Прочь!
   Грохнула дверь. Старик повернул ключ и в изнеможении прислонился к стене. Он тяжело дышал, вытирая лоб большим платком, затем подошел к столику и, наполнив стакан, стал жадно пить, стуча зубами о стекло. Он казался беспомощным и жалким, но Степан не хотел ему прощать. Во взгляде мальчика было столько презрения и ненависти, что профессор понял: его, Макса Брауна, обвиняют в предательстве. Старик посмотрел на Степана почти с ненавистью.
   - Да, мальчишка, я предатель!.. Я предатель!.. Из-за того, что я спас тебя, я, возможно, погублю многих людей... Из-за тебя я унижался перед ослом и фашистом.
   Он кричал, судорожно потрясая кулаками, но потом смолк, устало опустился в кресло и тихо сказал:
   - Нет, мальчик, тебя не убьют. Я уговорил директора. Ты будешь служителем лаборатории, моим помощииком. Но... - профессор отвел взгляд, - нас с тобой не выпустят отсюда до конца войны, а я вынужден работать над смертоносными микробами. И если я буду работать плохо - тебя...
   Он не договорил, но Степан понял его.
   ...И потянулись длинные, скучные, однообразные дни.
   Ни дня, ни ночи - постоянный яркий утомляющий свет, сухой воздух с каким-то металлическим запахом.
   Степан задыхался в этом каземате. Хотя бы одно окно, пусть с решеткой, но чтобы через него можно было видеть небо, ощутить дуновение ветра, поймать капельку дождя или снежинку!..
   Но не было снега. Не было ветра. Не было работы. Не было жизни.
   Была лаборатория - огромная неуютная комната с множеством непонятных приборов, которые следовало ежедневно протирать чистой тряпкой. Был профессор, который по десять часов кряду сидел за столом, что-то размешивал, взбалтывал, кипятил, переливал из посудины в посудину. Иногда он просил Степана подержать какую-нибудь трубку или нагреть воды, и это казалось целым событием. Были книги в красивых кожаных переплетах, но с неинтересными рисунками и не по-русски написанные.
   Степан чувствовал, что долго так не сможет выдержать. То ему хотелось биться головой о стену, кричать, звать на помощь, то им овладевала надежда, он строил фантастические планы побега, искал оружие, тщательно изучал стены и пол.
   Профессор постоянно запирал дверь. Спал он очень чутко и однажды поймал Степана в тот момент, когда мальчик вытаскивал ключ из кармана одежды, сложенной у изголовья. Старик не ругал Степана. Он лишь объяснил, что выходить в коридор нельзя - убьют. Да и делать там, в сущности, нечего: везде стоит охрана. Степан молча отошел и лег на свой матрац.
   Когда через некоторое время профессор проснулся вновь, он увидел, что мальчик сидит у стола, склонив голову на руки, и плечи его вздрагивают. У Макса Брауна запершило в горле. Ему было жаль малыша, но что он мог поделать?
   Профессор видел, как мальчик тает на глазах. Он знал, что это не болезнь, это хуже - тоска. Мальчик подолгу сидел, подперев голову кулачками, - маленький, угнетенный, похожий на больную притихшую птицу, - и о чем-то думал. Иногда он оживал на короткое время. Профессор заметил, что у мальчика всегда начинали блестеть глаза, когда его взгляд падал в угол, на радиоприемник. Но приемник был испорчен. Надеяться получить новый Макс Браун уже не мог: он утратил все свои жалкие привилегии.
   Чем же заинтересовать мальчика?
   Профессору и в голову не приходило, что мальчик вовсе не немой и жестоко страдает от вынужденного молчания. А ведь это действительно страшно: знать, что умеешь говорить, хотеть говорить, даже с самим собой, лишь бы убедиться, что ты еще не онемел, - и не произносить ни единого слова. Степан все еще не доверял Максу Брауну.
   Изредка профессор уходил, тщательно запирая дверь, и тогда Степан плясал от радости. Он читал напамять стихи, напевал песенки, произносил первое попавшееся слово. Ему было приятно звучание собственного голоса. А как бы он хотел услышать хотя бы несколько слов от родного, близкого, советского человека!
   Но если днем, притворяясь немым, Степан мог контролировать себя, то ночью долго сдерживаемое желание говорить вырывалось наружу. Профессор уже несколько раз просыпался оттого, что ему слышались звуки незнакомого голоса.
   Однажды, когда Браун, увлекшись каким-то опытом, засиделся далеко за полночь, он услышал, как мальчик заговорил во сне по-русски, быстро и отчетливо.
   Профессор долго не ложился в ту ночь, раздумывая над судьбой ребенка.
   Определив национальность мальчика, Браун старался теперь говорить с ним исключительно по-русски и видел, что тот понимает все, но посматривает подозрительно, очевидно чувствуя что-то неладное. А профессор теперь каждую ночь умышленно долго не спал и все прислушивался, прислушивался.
   Мальчик постепенно выдавал себя. Он произносил во сне слова, из которых Макс Браун уже мог бы составить его биографию. Мальчик часто вспоминал какую-то Алексеевку, школу, какой-то отряд. Иногда ему, видимо, снилось что-то страшное, и он кричал:
   - Беги! Беги! Собаки!
   Однажды он назвал себя:
   - Это я, разведчик Степан Рогов, товарищ командир.
   И вот однажды утром, когда стрелки показали семь часов, профессор, склонившись над мальчиком, крикнул:
   - Разведчик Стефан Рогов, встань!
   Степан вскочил на ноги:
   - Есть, товарищ командир!
   Но перед ним стоял улыбающийся профессор Браун. Степан покраснел от стыда и обиды: как он мог пойматься на удочку? И откуда профессор узнал его имя?
   - Эх, разведчик, разведчик! - смеялся Макс Браун. - Что ж ты не умеешь язык за зубами держать? А еще в индейцев, наверное, играл! Они даже во сне не выдают своих тайн!
   Степан не смог сдержать себя:
   - Никогда не играл в индейцев! В Буденного - играл. В Чапаева - играл. В Чкалова - играл. А разведчиком был самым настоящим, в партизанском отряде. Партизаном я был, вот что!
   - Партизаном?.. - старик смотрел на ребенка с неподдельным изумлением. - Так ты - большевик?
   Степан отрицательно покачал головой, но, чтобы профессор не подумал, что он струсил, добавил:
   - Буду большевиком! Все равно буду! Можете донести своим фашистам!
   Профессор замахал руками:
   - Нет, нет! Я не для того спас тебя, чтобы обречь на смерть.
   Непонятным, необъяснимым, загадочным повеяло на Макса Брауна от этого ребенка. Какая выдержка! Какая сила воли! Переносить страдания без стона. Молчать на протяжении многих недель. Нет, это не просто борьба за существование, а что-то более значительное, более сильное. Но что именно - профессор не мог понять. Он попробовал представить себя на месте этого мальчика. Беспомощный, преследуемый, в чужой, вражеской стране, - каким жалким и ничтожным оказался бы он сам, взрослый! А этот ребенок...
   Со смешанным чувством уважения и тревоги смотрел Макс Браун на мальчика.
   А Степан после этого злополучного утра продолжал молчать. Он никак не мог простить себе промаха, поэтому с подчеркнутым безразличием принимал знаки внимания, оказываемого профессором, попрежнему тосковал и был угрюм.
   Чем же заинтересовать Степана, как его оживить?
   Макс Браун решил увлечь мальчика медициной. Он начал рассказывать о невидимом мире - мире микробов, - показывал под микроскопом каких-то копошащихся червячков, которых называл * страшными врагами человека, объяснял действие лекарств. Он столько говорил о разных лекарствах, что Степан, наконец, не выдержал и спросил:
   - А из чего делается касторка?.. - у мальчика при этом так лукаво блеснули глаза, словно он вспомнил что-то очень смешное.
   И профессор понял, что из Степана медик не получится. Тогда он помог мальчику изготовить взрывчатую вмесь. Порошок взорвался в тигле с ослепительным блеском, и профессор увидел, что Степан подскочил от восхищения.
   - А этим порохом можно зарядить мину? - спросил он старика.
   Получив отрицательный ответ, мальчик помрачнел, но от химических опытов больше не отказывался. Профессор с радостью выдавал ему бертолетову соль в неограниченном количестве, хотя уже начал серьезно беспокоиться за сохранность посуды в лаборатории. Благо, что подобные эксперименты Степан устраивал в специальной стальной камере для высоких температур, не то плохо пришлось бы драгоценному оборудованию.
   Макс Браун стал терпеливо доказывать, что для изготовления мины следует знать очень многое: надо изучить и физику, и химию, и математику. Словно забывшись, он писал сложную формулу, потом быстро стирал ее и говорил:
   - Ты, к сожалению, не знаешь этого. Динамит! Чтобы изготовить динамит...
   Он начинал издалека: говорил о каких-то молекулах, из которых якобы состоит все на свете, даже воздух, вода и огонь; рассказывал, что эти молекулы очень беспокойны, словно мухи над стадом, все время суетятся, куда-то летят...
   Это было интересно, но, вероятно, совершенно не нужно, и Степан недовольно бормотал:
   - Ну, а динамит?
   - Да... Так вот динамит и состоит из таких молекул... Какие же силы удерживают их одну около другой? Почему не рассыпается динамитный патрон?
   - Потому, что у этих - как их - молекул, что ли, есть руки, вот они и держатся друг за дружку, знают, что порознь пропадут, а ведь им предстоит взорвать фашистский танк! грубо отвечал Степан, думая, что профессор не хочет открыть ему секрет динамита.
   - Вот-вот! - подхватил профессор, пропуская последнее замечание. - Не руки, а, скажем, невидимые веревочки, которыми они привязываются друг к другу. Видел, как магнит притягивает магнит?
   Теперь уже Степан доказывал профессору:
   - Притягивает или нет - неизвестно! Смотря какими концами поднести. А то даже и отталкивать может!
   Старик удивительно быстро соглашался, подтверждая, что действительно магниты могут даже отталкиваться. И не только магниты. Вот, например, если натереть кожей две стеклянных палочки...
   Увлекшись, Степан тер стеклянные палочки и убеждался: да, отталкиваются.
   А профессор тем временем придумывал новые фокусы: то нальет в стакан воды и, закрыв его легким картонным кружком, перевернет вверх дном, и вода не выливается; то вскипятит чай в бумажном стакане и, подмигивая, выпьет его, как ни в чем не бывало; то зажжет свечу на противоположном конце лаборатории, даже не касаясь ее...
   И всем этим опытам он, лукаво поблескивая глазами, требовал объяснений. Степан ответить не мог, тогда профессор рассказывал сам.
   И так незаметно - день за днем, опыт за опытом - профессор Браун приучил Степана Рогова к систематическим лекциям по физике, химии, математике. Старик праздновал победу. А когда однажды Степан заявил, что желает изучать немецкий язык, профессор почувствовал необыкновенное удовлетворение: "Дети всегда остаются детьми!"
   Так текли недели, месяцы... Минул год.
   Глава III
   ВИРУС "Д" НУЖНО УНИЧТОЖИТЬ!
   Год - значительный отрезок времени.
   Год - это мысли, надежды, планы, прежде всего.
   Но в тринадцать-четырнадцать лет мысли зачастую бывают путаными, планы - нереальными, надежды - неосуществимыми.
   Возможно, если бы не война, если бы не фашистский концлагерь и не подземный каземат, Степан в эти годы был бы командиром стайки босоногих мальчишек из колхоза "Красная звезда", водил бы их строем собирать колосья на колхозном поле, а по вечерам учил бы тактике подвижного маневра в соседских садах, полных прекрасных яблок и злющей крапивы, которая иногда превращалась в орудие наказания пленных за подобные операции; возможно, он презрительно фыркал бы на горластых задорных девчонок, чувствуя в то же время непонятную робость перед одной из них; возможно, почесывая затылок, убеждался бы, что осенние экзамены приближаются, а за грамматику, по которой получил двойку, все нет времени взяться.
   Кто знает: может быть, было бы так, а может, поиному, но сейчас вся энергия подростка, все его мысли, вся нарастающая с каждым днем сила были направлены на одно - принести врагу как можно больше вреда и бежать!
   Большие стремления требуют больших сил. Степан много пережил за этот год, заметно подрос и стал гораздо серьезнее. Возможно, именно этот год определил его характер: Степан стал скрытным, настойчивым, упорным.
   Профессор гордился, что увлек его науками. Но как бы удивился Браун, узнав, что зубрежка немецких слов и изучение химии были составными частями плана Степана, - плана пусть еще неясного, неоформленного, но привлекательного своей будущей действенностью. Степан задумал уничтожить весь подземный город!
   С улыбкой вспоминал Степан свое увлечение пиротехникой. Нет, бертолетовой солью эти стены не возьмешь! Нужны иные вещества - безотказные, громадной силы. Их можно создать в лаборатории профессора Брауна, но для этого необходимо в совершенстве овладеть физикой, химией и, прежде всего, нужно изучить немецкий язык, - ведь русских учебников здесь не найти.
   И вот, склонившись над книгой, подросток монотонно бубнит:
   - Их бин... ду бист... эр ист...
   Он заткнул пальцами уши, чтобы не долетало ни звука. Но для мыслей нет преград. Они отвлекают, заставляют вновь и вновь искать выхода.
   "Взорвать силовую станцию? - думает Степан. - Но как проникнуть туда?"
   Однажды ночью Степан отправился на разведку. В конце одного из тоннелей за железной стеной он услышал явственное гудение машин. Но проникнуть в то помещение не удалось: железная, видимо очень толстая стена не имела ни малейшей щелочки. Пришлось возвратиться восвояси. Эта экспедиция чуть не окончилась печально для Степана: он наскочил на охранника и спасся лишь благодаря своевременному вмешательству профессора Брауна. А после второй неудачной попытки исследовать подземный город "служитель" Макса Брауна получил последнее категорическое предупреждение.
   И вот теперь приходится сидеть, выжидая удобный случай, но как невыносимо ждать, не зная, что творится на белом свете, не представляя, где находятся советские войска, не слыша звуков родной речи!
   - Их бин... ду бист... эр ист... - Степан не замечает, что уже давно повторяет эти слова машинально, а сам в это время неотрывно смотрит на черный полированный ящик радиоприемника в углу. Бессмысленное, бесполезное украшение! Из него не выжмешь ни звука.
   - Макс Максович... - Степан встал и подошел к профессору. - Нельзя ли как-нибудь отремонтировать наш приемник?
   Не отрывая глаз от микроскопа, старик машинально произносит:
   - Отремонтировать приемник? Я уже просил об этом шефа, но... - и он безнадежно развел руками.
   - А если попытаться собственными силами найти повреждение?
   - Что ты, что ты, Стефан! Там такой лабиринт! - профессор нарисовал пальцем в воздухе какую-то очень запутанную линию и смущенно улыбнулся. - Я ничего не могу понять в этом хаосе. Впрочем, вот что: раскрой-ка второй шкаф, там есть хорошая книга - "Практическая радиотехника"... Неси сюда... Наш приемник называется "Бляупункт". Гм... Где же схема? Есть и схема. Но что это за зубчики? Непонятно. Придется прочесть все сначала.
   С помощью профессора Степан прочел эту книгу за несколько недель. Хитрая путаница проводов начала терять свою таинственность. Теперь Степану стал понятен и тот детекторный приемник, который он когда-то построил по рисункам детского технического журнала.
   Профессора Брауна также увлекла идея отремонтировать приемник. Старик и подросток подолгу просиживали над сложной схемой, проверяя по ней правильность и целость соединений,определяли пригодность ламп и сопротивлений. И, наконец, нашли: был оборван ввод к силовому трансформатору. К счастью, повреждение оказалось легко исправимым.
   И вот наступила торжественная минута. Профессор устало откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, а Степан - радостно-взволнованный воткнул штепсель в розетку.
   Откуда-то из пустоты возникло тихое шипение. Оно нарастало, переходило в свист и, наконец, послышался обрывок какой-то фразы. Затем стрелка побежала по шкале. Музыка, смех, повизгивание морзянки. Стрелка остановилась, из репродуктора донеслось:
   - ...Таким образом, шестая немецкая армия фельдмаршала Паулюса была окружена и уничтожена. Фельдмаршал Паулюс взят в плен.
   Профессор Браун вздрогнул. Паулюса он знал лично.
   Каждую ночь, едва лишь умолкало движение в подземном городе, Степан Рогов бросался к радиоприемнику.
   Ласково, лукаво подмигивал зеленый глазок настройки. Тихим шорохом прокатывались по лаборатории атмосферные разряды. Но вот издалека, казалось из бесконечности, начинал звучать голос родной Москвы... В жар и в холод бросало подростка. Он чувствовал: расширяются дали, раскрывается пространство, и уже нет подземного города с его страшными казематами. Есть громадная планета, и над ней звучит тихий торжественный голос - голос Родины.
   Родина ликовала. В сводках Совинформбюро передавались длиннейшие списки разгромленных частей гитлеровской армии и перечень захваченных советскими войсками трофеев. Назывались освобожденные населенные пункты, и даже не мелкие, а районные центры, города. Это было начало конца гитлеровской Германии.
   Прослушав очередную сводку, Степан шептал, захлебываясь от волнения:
   - Макс Максович, понимаете? Харьков освобожден! Харьков освобожден!.. Еще немного, еще несколько месяцев - и наши совсем выгонят фашистов! Наши придут сюда! Я приведу вас и скажу, что вы ничего плохого не сделали.
   Профессор растерянно пожимал плечами:
   - Харков... Шарков... Ошень карошо!
   В эти дни Степан стал разговорчивее. Он рассказывал о том, как жил на привольной советской земле; как нагрянула война, и он стал партизаном; как попал в концлагерь, где ежедневно гибли десятки военнопленных; как бежал оттуда вместе с другими пленными, и профессор слушал его, опустив голову. Ничего этого он раньше не знад. Рушились все моральные критерии, пошатнулись основы пацифистской философии профессора Брауна, - неумолимые факты загоняли его в угол, откуда выхода не было.
   ...Прошло еще несколько томительных месяцев, и вот на весь мир загрохотала битва на Курской дуге. Советские войска прорвали фашистский фронт и перешли в решительное наступление.
   Однажды утром, слушая сообщение Информбюро, Степан вдруг вскочил с места и закружился в сумасшедшей пляске, крича:
   - Алексеевка! Освобождена Алексеевка!
   Советские войска освободили родное село Степана. Но излив свой восторг, подросток насупился и за все утро не произнес ни слова.
   Пришел шеф подземного города профессор Руффке - это был обычный день директорского осмотра лабораторий. Степан, как всегда, уселся в самом дальнем углу, но Браун видел, что мальчик смотрит на шефа особенно зло и ненавидяще.
   Едва лишь за Руффке закрылась дверь, Степан тихо подошел к профессору:
   - Макс Максович, я понял почти, все, что говорил этот фалист... Он сказал, что работа над вирусом "Д" заканчивается... Это вы помогли ему?
   Профессор хотел возмутиться, прикрикнуть на Степана - кто дал право мальчишке допрашивать его? Но тут впервые со всей ясностью представился Максу Брауну весь ужас положения. Вирус "Д", заключенный пока что в небольшие стеклянные ампулы, мог умертвить сотни тысяч людей...
   Опустив голову, Макс Браун заметался по лаборатории, наталкиваясь на предметы, потирая рукой лоб. Он хотел бы забыть обо всем в мире, ни о чем не думать...
   Вдруг он остановился и обвел взглядом помещение. Все, что было таким обычным, примелькавшимся, стало совсем иным: серые стены... низкий потолок... длинные стеллажи у стен... на стеллажах банки с белыми крысами... стол, заставленный пробирками, колбами, ретортами... И ни одного окна!
   Из этого каземата, глухого железобетонного гроба, не было выхода. Не было выхода и в жизни.
   Степан сочувственно наблюдал за профессором. Он понимал, что переживает старик.
   - Профессор!
   Макс Браун молча обернулся. Степан подошел к нему вплотную и тихо сказал:
   - Профессор... надо уничтожить вирус "Д".
   Профессор отрицательно покачал головой:
   - Невозможно. Они все предвидели: половина моих препаратов сразу же поступает в сейф директора института. Даже если эти ампулы, - он показал на пробирки с желтыми крестами, будут уничтожены, одной из тех, что хранятся у Руффке, вполне достаточно, чтобы вызвать страшнейшую эпидемию.
   - А если уничтожить ампулы шефа?
   - Как?
   Степан не знал как. Может быть, схватить шефа, когда он в следующий раз зайдет в лабораторию, и заставить его отдать ампулы? Или пробраться к нему в кабинет и устроить разгром?..
   Но все это были нереальные, неосуществимые планы.
   Оставался последний - страшный, разработанный до мельчайших деталей... Его можно было применить только в том случае, когда другого выхода не найдется.
   - Макс Максович! Что произойдет, если в главном коридоре разбить ампулу с вирусом "Д"?
   У профессора перехватило дыхание. Так вот что задувал этот мальчишка: уничтожить подземный город, уничтожить себя, и ценой собственной жизни спасти многих людей. Вот и настал час, когда выбора нет, когда говорит голос совести.
   И если бы профессор был уверен, что ни один фашист не уцелеет в подземном городе и навсегда исчезнет страшная тайна вируса "Д", он, не теряя времени, сделал бы то, что задумал Степан. Но мальчик многого не знал.
   Профессор заговорил взволнованно и огорченно:
   - Не стоит! Это ничего не даст. В главном коридоре повсюду герметические заслонки. Едва контрольные приборы покажут бактериологическую опасность, многотонные стальные щиты автоматически опустятся, в коридоре будет разбрызгано дезинфицирующее вещество... и мы убьем только самих себя... Подожди немного - может быть, удастся выдумать что-либо получше... Да и вирус "Д" не станут использовать, прежде чем не будет найдено противоядие против него, а я постараюсь сделать все возможное, чтобы оно никогда не было найдено.
   Степан ничего не ответил, посмотрев на профессора внимательно и строго. Профессору же показалось, что Степан не верит ему, подозревая в трусости. Краснея и запинаясь, оттого что приходится оправдываться, Макс Браун сказал:
   - Верь мне, Стефан, я говорю правду... Даю тебе честное слово ученого! - Он преодолел смущение и уже раздраженно крикнул: - И я это сделаю не потому, что ты по детской глупости можешь натворить непоправимых бед! Просто я ненавижу нацистов и сделаю это во имя любви ко всему человечеству!
   Профессор рывком открыл ящик стола и выхватил оттуда стопку бумаг:
   - Смотри! Вот он, мой труд, который сделает бессмысленной и глупой всякую попытку начать бактериологическую войну! Еще немного, еще несколько месяцев работы - и я создам универсальный антивирус! Это значит, что будет найдено средство против многих и многих болезней! Что тогда вирус "Д"? Что тогда бактериологическая война? Миф! Вздор!