Де Анри. Амфисбена

   В конце концов, эти фельетоны подействовали немного ей на голову. Жизнь для г-жи Грендерель представляется полной козней и опасностей. Потому она не выезжает из Парижа, под Парижем же она подразумевает богатые кварталы столицы, в частности квартал Монсо. В других местах вы не можете поручиться за безопасность. Главной темой разговоров г-же Грендерель служат опасности жизни. Говорят, что она к кучеру на козлы сажает полицейского агента, переодетого выездным лакеем. Что касается до путешествий, то г-жа Грендерель отказалась навсегда выезжать за черту города. Поехать дальше городских валов кажется ей неслыханною дерзостью, подвигом, достойным, чтобы люди сломали себе шею или им прострелили голову.
   Чувство это содействовало тому, что г-жа Грендерель прониклась ко мне большим уважением. Подумайте: особа, отправившаяся в Америку и, что еще забавнее, – вернувшаяся оттуда! Разве это не чудо? Это изумление я могла прочесть на лице у доброй г-жи Грендерель, когда я явилась оказать ей долг вежливости. Она смотрела на меня взволнованно и удивленно. Как, такая молодая, и уже переезжала Атлантический океан, исколесила весь материк и из этого ужасного предприятия вернулась жива и здорова, с обоими глазами, ушами и четырьмя конечностями! Каких страшных опасностей я избежала! Мудрено ли в такой стране лишиться мужа! Развод – ничтожное приключение для человека, которому приходится испытывать столько других приключений. Я должна благодарить судьбу, что так дешево отделалась!
   Добрая и нелепая г-жа Грендерель ни на минуту не могла себе представить, что эти пять лет я прожила там в изящном и комфортабельном коттедже, в окрестностях большого города, и что Берлингем представляет собою что-то вроде калифорнийского Сен-Джемса. Она не могла понять, как с меня не сняли скальп краснокожие и что я проводила время не в том, чтобы перестреливаться из револьвера с ковбоями, уметь обращаться с томагавком и лассо, жить в вигваме и есть за всеми трапезами пеммикан, как это описано в романах Густава Эмара, Майн Рида и Габриеля Ферри, которыми она упивается. Это превосходило ее сообразительность, и она думала, что я скрываю перипетии моего существования в саваннах и пампасах, щадя ее чувствительность. Потому она всячески вызывала меня на откровенность. Мне бы ничего не стоило, дорогой Жером, уверить ее, что Вы с головы до ног покрыты татуировкой, носите кольцо в носу и перья на голове. Она приписывала мою сдержанность моей скромности. Но затруднения мои этим не ограничивались. Если я вышла невредимой из отдаленных опасностей, мне предстояло еще избежать опасностей парижских. Одинокая молодая женщина подвержена там всякого рода случайностям и неудобствам. И добрая г-жа Грендерель предоставляла к моим услугам тот незначительный запас опытности, что она имела, чтобы быть моим путеводителем по этому лабиринту.
   Я не остереглась и не отказалась от столь предупредительного предложения. У г-жи Грендерель, которая по уму, конечно, не может сравниться ни с г-жою Жофруа, ни с г-жою дю Дефан, тем не менее есть довольно влиятельный салон. Хотя она не отличается особенными способностями руководительницы, все-таки она жена Грендереля, а могущество Грендереля достаточно притягательно, чтобы приемы его супруги были очень посещаемы. Так что занять твердую позицию на этой почве небесполезно, чего я и достигну. Вначале это будет довольно тяжко, так как для начала нужно будет подвергаться советам г-жи Грендерель, но я подчинюсь этому и очень рассчитываю воспользоваться светскими преимуществами их дома.
   Выгоды, которые я намерена извлечь из г-жи де Глокенштейн, не менее ценны. Г-жа Глокенштейн познакомилась с матушкой во время пребывания в Ницце. Г-н де Глокенштейн – немец, а г-жа де Глокенштейн – бельгийка. Оба вместе они очень богаты, а ее можно найти еще очень красивой. Ей лет под пятьдесят, у нее правильные и приятные черты лица, веселый и спокойный вид. Она обладает тою особенностью, что, когда соображает что-нибудь, у нее появляется довольно комическая гримаса. В эти минуты она как-то особенно поджимает губы. Прибавьте, что она смело и наивно мажется и волосы у нее выкрашены в золотистый цвет. На вечер она наклеивает большую мушку у начала бюста, который у нее довольно объемист. У г-жи де Глокенштейн хорошая квартира на площадке в Елисейских Полях. Она выбрала это место, чтобы из окон можно было смотреть на все въезды коронованных особ.
   У г-жи де Глокенштейн действительно политический салон, настоящий салон, а не одна из тех говорилен, где попусту рассуждают о событиях, известных из газет, и вкривь и вкось решают судьбы Европы. В салоне г-жи де Глокенштейн нет ничего ни тусклого, ни скучного. Он полон красивых женщин, и там беседуют о литературе, театре, любви. Иногда только в проходе дверей или в курительной комнате встречаются люди, которые в другом месте не могли бы встретиться и которым невыгодно, чтобы их видели вместе. У г-жи де Глокенштейн – нейтральная почва, нечто вроде дипломатического дома свиданий.
   В качестве красивой женщины я могла пригодиться г-же де Глокенштейн. Ей нужно привлекательных статисток для международных комедий, которые завязываются у нее под крылышком. Так что я сразу увидела, что я понравилась г-же де Глокенштейн и что она меня оценила по достоинству. Она решила, что у нее я произведу самое выгодное впечатление, и, осыпав меня любезностями, пригласила на следующий же день к обеду. Я извинилась, сославшись на то, что еще живу в отеле, чемоданы у меня не разобраны и что я начну выезжать не раньше весны. Тем не менее я обещала ей сделать визит, который имела право ожидать столь значительная личность, как она. Она одобрила меня по всем пунктам, и мы расстались лучшими друзьями, хотя она мне задала несколько вопросов, не особенно скромных, касательно моего развода. Из этого я поняла, что г-жа де Глокенштейн занимается не только вопросами политики: любовные вопросы тоже ее интересуют, и она подходит к ним главным образом со стороны физической, эта сторона, по-видимому, очень много значит для г-жи де Глокенштейн. Она, ничего не скрывая, сообщила мне, как она понимает любовь и какого наслаждения в ней ищет. Я предоставила ей говорить, причем она долго и красноречиво распространялась на эту тему, так что я избавлена была от необходимости отвечать на нескромные вопросы. Конечно, я могла бы сообщить ей факты, говорящие только в Вашу пользу, дорогой Жером, но мне совсем не хотелось делать признаний, хотя бы и ретроспективных. К тому же, повторяю, я собираюсь завязать сношения с перечисленными личностями исключительно из соображений пользы и не выйду за пределы простой учтивости.
   Не заключайте, однако, из этого, дорогой Жером, что я намерена жить в Париже в полном сердечном одиночестве. Я отлично знаю, что к одиночеству этому я несколько приучена и обязана этим Вам. В течение годов, что мы провели с Вами вместе, я потеряла привычку изливаться. Вы были человеком занятым, и в ряду Ваших занятий, сознайтесь, мне не принадлежало первого места. Так что я привыкла жить очень одиноко. Вы помните долгие часы, что я проводила, уединившись в берлингемской библиотеке. В сущности, подобный образ жизни не был мне неприятен. Тем не менее нет никаких оснований к тому, чтобы продолжать его бесконечно. Теперь, находясь в Париже, я не отказываюсь от мысли приобрести себе друзей.
   Вы скажете, что у меня имеется Мадлена де Жерсенвиль, как первая взятка в игре. Конечно, как я Вам уже писала, я очень люблю Мадлену.
   Она – хорошая женщина. В ней много сторон, которые мне нравятся: она мила, проста, откровенна; но у нее есть известные природные порывы, которые меня несколько пугают и которые самая ее откровенность делает еще более страшными. Мадлена имеет ко мне стесняющее меня доверие, и, по правде сказать, я очень сожалею, что она с такою наивностью посвятила меня во все свои безрассудства. Около нее я испытываю теперь чувство неловкости, которое я не могу преодолеть. Если бы я узнала от других, что у Мадлены были и есть любовники, мне это совершенно не было бы неприятно. Прежде всего я могла бы поверить и не поверить, по своему усмотрению. Я могла бы обвинять общественное мнение в клевете или, по крайней мере, в преувеличивании. Но после того, что сама Мадлена де Жерсенвиль мне рассказала, сомнению не оставалось места. Мне было невозможно не знать, что поведение моей подруги плачевно и легкость ее нравов вполне предосудительна. Я ее тем не менее люблю, но несколько стесняюсь ее любить.
   Так что я была бы счастлива завязать дружеские отношения с особой менее заметной, чем бедная моя Мадлена. Да, я была бы счастлива иметь подругу, но для получения ее я могу рассчитывать только на благоприятную случайность. Иногда семейные обстоятельства, случайности воспитания берут на себя заботу снабдить нас вполне подходящим другом по уму и по сердцу. Эти дружеские связи драгоценны и могут продолжаться всю жизнь. Но у меня не было такой удачной случайности. Так что я принуждена рассчитывать исключительно на неожиданность. Она должна добыть для меня эту редкую и пленительную вещь – подругу или друга.
   Действительно, по-моему, дружба может отлично существовать между мужчиной и женщиной, так же как между двумя женщинами или двумя мужчинами. Общность вкусов, обмен мыслей, на которых зиждется дружба, не требуют однородности пола. Мне кажется, я бы очень могла чувствовать дружбу к мужчине, не испытывая при этом никакого смущения и двусмысленности. Я бы охотно сделала подобный опыт. Мне бы очень хотелось выйти из сердечного одиночества, в котором я прожила до сих пор, но я отнюдь не хотела бы выйти из него посредством чувства любви. Быть может, я не всегда так буду думать, и я узнаю час, когда пробудится снова во мне жажда любви. Прибавлю, что встречу я его без боязни. В подобном случае я извещу Вас, дорогой Жером.
   Это будет средством для меня проверить мои чувства. Вы послужите мне пробным камнем.
   Покуда сообщу, что из визитов, которые я должна была сделать, я оставила к концу тот, который заранее радовал меня всего больше, – визит к добрейшей г-же Брюван. Мысль о свидании единственно с нею доставляла мне удовольствие, и я не знаю, почему я так медлила с этим визитом. Действительно, нужно было обезуметь от Парижа, как я обезумела, чтобы сейчас же по приезде не отправиться к славной г-же Брюван. Тем более что такое откладыванье могло граничить с неблагодарностью. Г-жа Брюван все время выказывала ко мне неподдельный интерес. Она искренне любила мою мать. А между тем во время своего пребывания в Америке я несколько забросила ее. К счастью, г-жа Брюван мало считается с условностями. Как только я известила ее о своем прибытии, она радушно и поспешно откликнулась. В этом тем более заслуги, что в данную минуту она очень озабочена положением своего племянника Антуана Гюртэна. При слове "озабочена", я уверена, что вам воображается совсем не то, что есть на самом деле. Вы, естественно, предполагаете, что дело идет о деньгах. Какую же глупость еще мог сделать этот веселый кутила, проводящий время с жокеями, девицами, а ночами ищущий в клубах и картежных домах удачи, которая не всегда, конечно, ему сопутствует? Вы думаете, что тетушка Брюван принуждена заштопать какую-нибудь прореху или успокоить слишком требовательного кредитора? Вы не угадали! Если Антуан Гюртэн что и проиграл, так свое здоровье. Он заболел острой неврастенией, заставившей его резко изменить образ жизни. Этот приступ совершенно изменил крепкого малого, и Антуан Гюртэн превратился в меланхолическое существо, подавленное своею болезнью, которое убеждено, что ему уже никогда не суждено будет вернуться к прежним привычкам. При этом ходить за ним нелегко. Положение это удручает г-жу Брюван, но не помешало ей встретить меня с обычной своей добротою. Что же касается до моего развода, то он удивляет ее так же, как удивило и мое замужество. Так же, как она не могла прийти в себя оттого, что вы женились на мне без приданого, теперь она не может понять, как согласились Вы расстаться с такой милой особой, как я. Правда, она не знает мисс Алисию Гардингтон, и ей неизвестно, что от этой замены Вы в выигрыше.
   Несмотря на свои треволнения, г-жа Брюван самым любезным образом предложила мне свои услуги во всем, что могло бы облегчить мое устройство в Париже, прерывая свои предложения жалобами на здоровье своего племянника. Ах, если бы он не вел такой нелепой жизни и спокойно женился бы! Я старалась ее подбодрить и разговорить, как могла. Я говорила ей, что подобные состояния нервного истощения довольно часто бывают у американских деловиков и что сезон на чистом швейцарском воздухе или укрепляющее морское путешествие легко могут преодолеть эту физическую угнетенность.
   Как раз об этом мы и говорили, когда в гостиную кто-то вошел. Вновь прибывший был друг Антуана Гюртэна, единственно с которым, по капризу, он соглашается видеться в это время и зовут которого Жюльен Дельбрэй. У него очень приличный вид и приятная внешность. По-видимому, он очень милый и культурный молодой человек, знающий толк в безделушках и мебели. Г-жа Брюван, знакомя меня с г-ном Дельбрэем, сказала, что тот мог бы быть мне очень полезен при устройстве квартиры и ручалась за его любезное согласие. Г-н Дельбрэй подтвердил это очень вежливо, но с каким-то рассеянным видом, так что я подозреваю, что или он не так компетентен в этих вещах, или у него нет практического чувства. Прибавлю, что если г-н Дельбрэй и знаток редкостей, то он совсем не знаток в лицах. Действительно, как-то утром в прошлом месяце я завтракала в ресторане Фуайо и имела честь сидеть за соседним с ним столиком, и он, по-видимому, меня даже не заметил, меж тем как я отлично его запомнила. В конце концов, тщеславие мое нисколько не оскорблено плохой памятью г-на Дельбрэя, и я охотно буду с ним советоваться насчет своих будущих покупок. Я даже с удовольствием буду следовать его советам, если они будут соответствовать моему вкусу. Жму Вашу руку, дорогой Жером, и остаюсь дружески Ваша
    Лаура де Лерэн.
 
    Г-ну Жерому Картье, Берлингем,
    Сан-Франциско (Соединенные Штаты)
   Отель "Манфред", улица Лорда Байрона
    Париж, 16 апреля
 
   Дорогой Жером!
   Все еще пишу Вам из вечного моего отеля "Манфред", а не с квартиры на улице Гастон-де-Сен-Поль. Вы, может быть, думаете, что я уже там устроилась. Ничего подобного, ничего еще не готово. И, что всего страннее, в задержке этой виноват – угадайте кто? – г-н Жюльен Дельбрэй своей особой. Да, дорогой мой, это так.
   Я представляю себе, какое лицо Вы сделали, потому что, хотя я уже больше и не жена Вам и Вы больше не отвечаете за мои поступки и действия, Вы очень еще способны, уверена в этом, немного меня ревновать. Я даже надеюсь, что Вы ревнуете, и сочла бы себя униженной, если бы было иначе. Это значило бы, что у Вас обо мне не сохранилось такого рода воспоминаний, оставить которые я все-таки рассчитывала. Моя женская суетность оскорбилась бы этим. Однако успокойтесь, я не желаю, чтобы ревность Вас мучила и причиняла Вам малейшее огорчение. Я хочу только, чтобы она внушила Вам немного беспокойства на мой счет и дурного настроения. Я хочу, чтобы она оживила Вашу память обо мне. Я требую от Вас знаков уважения, а не собираюсь налагать на Вас наказания. Одним словом, я ничего не имею против того, чтобы Вы несколько омрачились от этого Жюльена Дельбрэя.
   Не предполагайте, однако, что г-н Жюльен Дельбрэй внезапно завоевал значительное место в моей жизни и что сердце мое хоть сколько-нибудь в этом заинтересовано. Нет, просто г-н Дельбрэй, кажется мне, может сделаться тем другом и товарищем, которого я желала и отсутствие которого образовывало незаполненное место в моем существовании. Больше ничего; по крайней мере, в настоящую минуту. Все, что я могу сказать, сводится к тому, что г-н Дельбрэй, по-видимому, обладает некоторыми качествами, необходимыми для очень приятного друга и премилого компаньона. Прибавлю, что существуют все шансы, что мы оба на этом и остановимся. Признаки этого я охотно Вам сообщу.
   Вернемся к тому завтраку в январе, о котором я упоминала в конце последнего моего письма. Это утро было одним из тех, в которые, как я Вам говорила уже, я была совершенно опьянена моей парижской свободой. Завтракать так, по-холостому, одной, в ресторане, казалось мне прелестным подвигом. Оживленная этим, я в это утро была, право, очень хорошенькой. Очевидно, г-н Дельбрэй – для меня в эту минуту господин с третьего стола – заметил это, так как он, по-видимому, испытывал искреннее удовольствие наблюдать за мною. Внимательные взгляды этого господина нисколько меня не раздражали. Я говорила себе: "Вот какой-то человек находит меня себе по вкусу, я произвожу на него сильное впечатление. Он будет вспоминать обо мне с нежностью".
   Через два месяца я встречаю у г-жи Брюван моего восторженного наблюдателя из ресторана Фуайо. Нас знакомят… и должна признаться, что я не произвела на него неизгладимого впечатления. Г-н Дельбрэй совершенно позабыл мое лицо. Согласитесь, дорогой Жером, что большие страсти не так начинаются. Это противоречило бы всем традициям чувств!
   Конечно, Вы можете мне возразить, что положение можно истолковать, что касается до меня, и иначе. Действительно, ведь это я узнала в г-не Дельбрэе посетителя Фуайо. Так что это на меня произвела особенное впечатление привлекательность его внешности. На это я Вам отвечу просто, исходя из состояния моей души, в котором я тогда находилась. В ту минуту у меня был подъем совершенно особенной наблюдательности. Только что приехав в Париж, полная любопытства ко всему виденному, я отличалась необыкновенной зоркостью. Наблюдать каждый день новые вещи – это заостряет память и делает ее более гибкой. Г-н Жюльен Дельбрэй попал в сферу этой временной моей способности и не должен делать из этого никаких заключений в свою пользу. То, что я его запомнила, не значит, что в нем есть что-то замечательное. Из этого не следует также, что я собираюсь специально им заинтересоваться. Если бы это было так, я бы Вам преспокойно сказала бы об этом, потому что чувствую по отношению к Вам прилив откровенности.
   Шутки в сторону, я думаю, что у г-на Дельбрэя и меня простое совпадение симпатии, да и то та, которую вначале испытывал ко мне г-н Дельбрэй, была не особенно внимательной. Действительно, придя дня через два после нашей встречи у г-жи Брюван на набережную Малакэ, я узнала, что г-н Дельбрэй собирается уезжать. Он отправлялся на две недели в провинцию к матери. Пожалуйста, не думайте, что новость эта меня огорчила или доставила мне какое-нибудь разочарование. В самом деле, какое значение могло иметь для меня отсутствие г-на Дельбрэя? Помешает ли это мне ходить по любимым антикварам?
   Иногда, впрочем, я бывала в затруднении. Спора нет, занятно покупать старинные вещи, но нужно, чтобы они были не слишком новы. С другой стороны, скучно, когда вас обманывают, и, чтобы по возможности избежать этого, нужна наметанность глаза, которой я еще не приобрела. Так что, когда через две недели я получила от г-на Дельбрэя в своем отеле письмо, очень искусно написанное, к тому же в котором он предоставляет в мое пользование свои слабые познания, я не подумала ломаться и не отклонила добровольных услуг любезного и знающего дело руководителя.
   Потому что, уверяю Вас, дорогой Жером, принимая предложения г-на Дельбрэя, я думала исключительно о пользе, которую они могут мне принести, и поступила как отъявленная эгоистка. Мое согласие ни к чему меня не обязывало. Г-жа Брюван мне очень расхваливала г-на Дельбрэя. Она говорила, что он весьма воспитанный и культурный человек. Мне представлялся случай найти в нем приятного товарища в прогулках по Парижу. Может быть, это было слишком поспешно так принять его, но, в конце концов, разве я не вольна в своих поступках? Разве я не простая разводка, которая никому не обязана давать отчета и имеет право проводить время как ей заблагорассудится? Что же касается до того, что может подумать г-н Дельбрэй о легкости, с которой я приняла его предложения, то за это отвечает добрейшая г-жа Брюван. Оставалось объяснить только мою бесцеремонность, но для этого было совершенно достаточно моего положения полуамериканки. Итак, разрешив все сомнения, я ответила г-ну Дельбрэю, пригласив его на завтрак в отель "Манфред".
   Таково было начало этих отношений, дорогой Жером, которые при всей их невинности мне очень полезны и приятны, потому что г-ну Дельбрэю я обязана многими очаровательными и поучительными часами. Он действительно очарователен и очень хорошо умеет покупать. Я обязана ему некоторыми вещами, почти подлинными. Ему же я обязана тем, что узнала сторону Парижа, которая без него для меня оставалась бы закрытой. У Парижа необыкновенно разнообразные облики, перечислять которые я не собираюсь, так как я не посылаю Вам статьи о столице. Тем не менее Вы согласитесь, что, беря грубо, есть два Парижа: Париж для иностранцев и Париж для парижан. Первый я приблизительно знала, познакомить меня со вторым взялся г-н Дельбрэй.
   Действительно, г-н Дельбрэй открыл мне совершенно новый Париж. Не думайте, что открытие это сопряжено с большими затруднениями. Нет, г-н Дельбрэй не устраивал никаких великокняжеских объездов. Он не водил меня ни в какие опасные или подозрительные места. Мы не посещали ни тряпичников, ни апашей и не имели надобности в наших прогулках быть сопровождаемыми сыщиком. Нам не приходилось гримироваться. Не требовалось никакого переодевания. У нас не было ни синих очков, ни привязных бород. Наши осмотры происходили белым днем и не требовали никаких подготовлений. Г-н Дельбрэй и я ограничились тем, что выходили вместе и сообща вкушали очарование Парижа, живописные стороны которого превосходно известны г-ну Дельбрэю.
   Действительно, никто лучше его не знает старинных улиц, старых домов, всех артистических и исторических достопримечательностей. Но он не только превосходный проводник, у него еще есть и свои "специальности". Он живой каталог мелких адресов. Он вам сейчас же ответит, где продаются всевозможные предметы лучшего свойства: где можно найти свежие "калиссоны" и самое тонкое фризское полотно. Что касается антикварных лавок, он знает их как свои пять пальцев. С тех пор как я следую его советам и он согласился взять на себя руководительство в моих поисках, я уже приобрела для своей квартиры на улице Гастон-де-Сен-Поль много хороших вещей, которых я без него не отыскала бы и которые он мне выторговал по дешевой цене. Напротив, он отговорил меня от некоторых покупок, которые мне хотели навязать по дорогой цене и которые были сомнительной подлинности. В конце концов, чтобы быть вполне откровенной перед Вами, он стал мне необходимым, и следствием этого явилось то, что мы почти ежедневно вместе завтракаем.
   Завтракаем мы по-товарищески, пикником, каждый за себя платит отдельно. Я поставила это условием наших трапез. Таким образом нам обоим гораздо удобнее. За завтраком мы обыкновенно вырабатываем программу действий на день. Каждый раз с веселым нетерпением я жду, что он мне предложит. Решив вопрос, мы отправляемся, пешком или на извозчике. Однажды, например, когда мне захотелось купить старинное стекло с радужными стенками, которые словно напудрены пыльцою стрекозиных крыльев, он повел меня в странную маленькую лавочку, где я нашла как раз то, что мне было нужно. Продавец этих хрупких и таинственных вещей живет на улице Сегье. От крайней узости улицы Сегье лавка кажется необыкновенно темной. Вероятно, в силу отдаленных подобий торговец одновременно минералог и набивщик чучел. Прямо какое-то колдовское занятие! Я уверена, что по вечерам его птицы обращаются в минералы, а минералы – в птиц. В витрине находилось несколько склянок радужного стекла, казалось, принадлежавших и минералам, и птицам. Во всем этом было какое-то колдовство, и потом, почему этот человек продавал свои заколдованные стекла по такой смехотворной цене? Г-н Дельбрэй гениально умеет покупать по случаю. Повторяю, Жером, я нашла человека, без которого мне трудно обходиться!
   Однажды, когда я купила у уличного букиниста довольно хороший, непереплетенный экземпляр сонетов Петрарки, г-н Дельбрэй обещал свести меня к переплетчику, который приведет книгу в порядок. Переплетчик этот, занятный итальянец из Сиены, обосновавшийся в Париже и живущий на улице Принцессы. Г-н Дельбрэй рассказал мне, что Нероли (фамилия этого сиенца) принужден был покинуть родину вследствие любовной истории в стиле Стендаля. Там должны были фигурировать яд и кинжал. У г-на Помпео Нероли действительно не очень покладистый вид, и, когда он действует своим шилом, я всегда вспоминаю о родном его кинжале.
   Все это придает г-ну Нероли необыкновенную симпатичность. Кстати, заметьте, как сознание того, что человек – итальянец, заставляет нас снисходительно относиться к подобного рода явлениям. Будь г-н Нероли французом, родом, например, из Эпарнэй, самая мысль о том, что он пырнул ножом какого-нибудь уроженца Шампани, нам была бы, скорей, неприятна. Но г-н Нероли – итальянец, г-н Нероли – сиенец, и история его сразу окрашивается романтизмом, приятным нашему воображению.