Страница:
Аборигены Маори — не единственные, кто поедает своих врагов; другие дикари кормят ими собак. Некоторые вымещают злобу на беременных женщинах, распарывают им животы, вытаскивают оттуда младенцев и вышибают им мозги о материнскую голову.
Герулы — одно из древнегерманских племен — приносили в жертву всех пленников, захваченных в бою; скифы довольствовались тем, что убивали каждого десятого. А как давно перестали французы истреблять своих пленных? После битвы при Ажинкуре — которая стала черным днем для Франции — Эдуард истребил всех пленников поголовно.
Когда Чингисхан захватил Китай, он приказал уничтожить на своих глазах два миллиона детей.
Почитайте жизнеописания двенадцати Цезарей у Светония, и вы узнаете о тысячах жестокостей такого рода.
В Малабаре настолько сильно презирают касту Пули, что могут безнаказанно убить первого встреченного представителя этой касты. Если малабарец желает поупражняться в стрельбе из лука, он выбирает мишенью любого пулийца независимо от пола и возраста.
Русские, датские и польские дворяне имели право убивать своих крепостных при условии, что оставят на мертвом теле монету: вот истинная цена человеческой жизни, жизни любого человека; кроме того, деньги хоть как-то возмещают ущерб, между тем как кровавая месть ничего не дает, и закон «lex talionis» [60]— отвратительный закон, ибо убийца иногда имеет причину для своего преступления, а недалекие служители Фемиды не имеют никакого мотива для жестокого наказания. Пусть они ответят на такой вопрос:
— Какое преступление вы усматриваете в убийстве? В том, что кого-то лишили жизни? Только и всего? Да, я отнял жизнь у человека, но что если он сам совершил множество преступлений, и, убив его, я выполнил волю закона, а если я и совершил неправедное дело, то разве не то же самое делает закон? Так что выбирайте: либо невиновен тот, кто убивает преступника, либо безнравственен закон, убивающий того же преступника.
В самых разных странах и во все века истребляли рабов на могилах хозяев. Неужели, на ваш взгляд, эти народы видели нечто преступное в убийстве?
Кто подсчитает число индейцев, которых уничтожили испанцы в эпоху завоевания Нового Света? Только перетаскивая грузы завоевателей, за один год погибли двести тысяч.
Октавиан истребил триста человек невинных в Перудже по случаю празднования годовщины смерти Цезаря.
Один калькуттский пират захватил португальскую бригантину; он взял ее на абордаж, когда вся команда спала, и всем перерезал горло за то, что они осмелились вздремнуть, как он пошутил, во время налета.
Фаларис [61]обыкновенно заточал людей в бронзового быка, устроенного таким образом, что вопли узников усиливались многократно. Весьма своеобразная пытка, и каким воображением должен был обладать тиран, который придумал ее!
Франки могли свободно распоряжаться жизнью своих жен.
Король Авы [62]как-то раз узнал, что кучка его подданных отказалась платить налоги; он приказал арестовать несколько тысяч и сжечь их на огромном костре, поэтому в государстве сталь просвещенного монарха никогда не было никаких революций.
Властителю Романьи доложили, что город Падуя восстал против него, тогда он заковал в цепи одиннадцать тысяч строптивых горожан и на общественной площади предал их самой мучительной смерти.
Одна из многих жен короля Ахема3 вскрикнула во сне и разбудила остальных; в гареме началась суматоха, монарх захотел узнать причину шума, но никто не мог дать удовлетворительного ответа, тогда он велел пытать все три тысячи женщин; он подверг их мучительным испытаниям и снова не получил ответа; после этого им отрубили обе руки и обе ноги и бросили тела в пруд. Подобная жестокость, несомненно, высекает яркие искры похоти в душе тех, кто этим занимается [63].
Одним словом, убийство есть страсть, такая же страсть, как карточная игра, вино, мальчики и женщины, и когда она превращается в привычку, обойтись без нее уже невозможно [64].
Ничто не возбуждает нас так, как она, ничто не сулит столько наслаждений, и никогда она не надоедает; препятствия только придают ей дополнительный аромат, а вкус к ней доходит до фанатизма. Вы хорошо знаете, Жюльетта, каким чудесным образом жестокость сочетается с распутством и какой терпкий привкус она придает ему. Она оказывает мощное воздействие на разум и на тело одновременно, она воспламеняет все чувства, возносит душу в небеса. Она производит смятение в нервной системе, более сильное, нежели любой другой сладострастный предмет, мы наслаждаемся ею неистово и безгранично, и наслаждение это переходит в экстаз. Мысль о ней щекочет наше воображение, ее свершение электризует нас, воспоминание о ней вдохновляет, и мы постоянно испытываем огромное, всепоглощающее желание повторить ее. Чем больше мы знаем будущую жертву, тем больший интерес она в нас вызывает, чем ближе она нам, чем священнее узы, соединяющие нас, тем сильнее наше искушение уничтожить ее. Здесь появляется утонченность, как это случается со всеми удовольствиями; если здесь присутствует личный момент, исчезают все границы, жестокость возводится в самую высокую степень, ибо чувство, вызываемое ею, возрастает по мере того, как пытка становится более изощренной, и с этого момента все, что вы ни творите, меркнет по сравнению с тем, что рождает ваше воображение. Теперь предсмертная агония должна быть медленной, долгой и ужасной, чтобы вся душа была потрясена ею, и мы хотим, чтобы жертва имела тысячу жизней, чтобы мы испытали тысячекратное удовольствие, убивая ее.
Каждое убийство есть восхождение на более высокую ступень, каждое требует усовершенствования в следующем; очень скоро обнаруживается, что убивать — недостаточно, что надо убивать так, чтобы кровь застывала в жилах; кстати, хотя мы и не осознаем это, непристойность почти всегда приводит к такому ощущению.
Давайте теперь рассмотрим примеры, где слиты воедино оба чувства — сладострастие и жестокость. Я уверен что вы получите от них удовольствие, ибо всегда можно найти что-то новое и интересное для себя в проявлении возвышенных страстей.
Ирландцы обыкновенно помещали жертву под тяжелый — предмет и раздавливали ее. Норвежцы проламывали жертвам череп… Галлы ломали спину… Кельты вонзали саблю между ребер… Ютландцы [65]вынимали из них внутренности или поджаривали в печах.
Римские императоры получали удовольствие, созерцая экзекуции юных девственниц-христианок, которым раскаленными докрасна щипцами рвали груди и ягодицы, заливали в раны кипящее масло или смолу, вливали эти жидкости во все отверстия. Иногда они сами исполняли роль палача, и тогда истязание становилось гораздо мучительнее; Нерон редко упускал возможность истязать эти несчастные создания.
Сирийцы сбрасывали свои жертвы с высокой горы. Марсельцы забивали их дубинкой до смерти, при этом особое предпочтение оказывали бедным и обездоленным, чей вид всегда вдохновляет на жестокость.
Чернокожие жители долины реки Калагар отдают маленьких детей на съедение птицам и очень любят такие зрелища. Историки пишут, что в Мексике четыре жреца держат пациента за ноги и за руки, а верховный жрец вспарывает ему грудь от горла до пупка, вытаскивает еще бьющееся сердце и обмазывает его горячей кровью идола.
В огромной толпе народов, населяющих землю, вряд ли отыщется один, который придавал бы хоть какое-то значение человеческой жизни, и в самом деле, в мире нет ничего, менее ценного.
Американские индейцы вставляют в мочеиспускательный канал жертвы тонкую тростинку с мелкими колючками и, зажав ее в ладонях, вращают в разные стороны; пытка длится довольно долго и доставляет жертве невыносимые страдания. Ирокезы привязывают кончики нервов жертвы к палочкам, которые вращают и наматывают на них нервы; в продолжение этой операции тело дергается, извивается и в конце концов буквально распадается на глазах восхищенных зрителей — по крайней мере так рассказывают очевидцы.
— Это действительно так, — подхватила Жюльетта и поведала его святейшеству о том, как сама участвовала в аналогичной пытке. — Зрелище это незабываемое, и вы, друг мой, могли бы плавать в потоке спермы, которую я извергала в это время.
— На Филиппинах, — продолжал удовлетворенный папа, — обнаженную жертву привязывают к столбу лицом к солнцу, которое медленно убивает ее.
В другой восточной стране жертве распарывают живот, вытаскивают кишки, засыпают туда соль и тело вывешивают на рыночной площади.
У одного американского племени до сих пор существует такое наказание: виновника закалывают копьями, разрывают на части, и вдову заставляют есть мясо убитого.
Прежде чем отправиться собирать ареку [66], жители Тонкинского залива дают ребенку съесть один отравленный орешек, и его смерть, по их мнению, служит залогом хорошего урожая. В этом случае убийство представляет собой религиозный акт.
Гуроны подвешивают над связанной жертвой труп таким образом, чтобы вся мерзость, вытекающая из мертвого разлагающегося тела, попадала на ее лицо, и жертва испускает дух после долгих страданий.
Свирепые казаки далекой России привязывают жертву к хвосту лошади и пускают ее в галоп по неровной местности; если помните, таким же образом погибла королева Брунгильда.
В той же стране человеку втыкают в ребра крюки и подвешивают его. Турки до сих пор сажают жертву на кол.
Во время своих путешествий по Сибири один европеец видел женщину, по самую шею закопанную в землю; в таком положении ее кормили, и она скончалась только на тринадцатый день.
Весталок замуровывали в узкие тесные ниши, где стоял стол, на котором оставляли свечу, хлеб и бутылку с маслом. Совсем недавно в Риме обнаружили подземный ход, ведущий из императорского дворца в «катакомбы весталок» [67]. Это доказывает, что императоры либо ходили любоваться этим возбуждающим зрелищем, либо обреченных девушек доставляли во дворец, где властители наслаждались ими, после чего убивали сообразно своим вкусам и прихотям.
В Марокко и Швейцарии осужденного зажимали между двух досок и распиливали пополам. Один африканский царек по имени Гиппомен отдал своих детей — сына и дочь — на съедение лошадям, которых долгое время не кормили, очевидно, по этой причине он и получил свое имя [68].
Галлы в течение пяти лет держали своих жертв в тюрьме, затем насаживали их на вертел и сжигали; это делалось в честь высшего божества, на которого можно было списать всю человеческую несправедливость.
Древние германцы топили людей в болоте. Египтяне вставляли сухие камышинки во все части тела жертвы и поджигали их.
Персы — самый изобретательный в мире народ по части пыток — помещали жертву в круглую долбленную лодку с отверстиями для рук, ног и головы, накрывали сверху такой же и заставляли несчастного есть и пить; если он отказывался, ему выкалывали глаза; иногда лицо его обмазывали медом, чтобы привлечь диких ос, в конечном счете его заживо поедали черви. Кто может поверить, что в таком состоянии человек может прожить более двух недель? Какое искусство и какая изобретательность! Ведь только большое искусство позволяет умертвлять человека день за днем и растянуть смерть на долгие дни. Те же персы растирали жертву между жерновами или сдирали кожу с живого человека и втирали в освежеванную плоть колючки, что вызывало неслыханные страдания. В наше время непослушным или провинившимся обитательницам гарема надрезают тело в самых нежных местах и в открытые раны по капле закапывают расплавленный свинец; свинец также заливают во влагалище или делают из ее тела подушечку для булавок, только вместо булавок используют пропитанные серой деревянные гвозди, поджигают их, и пламя поддерживается за счет подкожного жира жертвы.
Здесь Жюльетта опять уверила его святейшество в том, что знакома и с этой пыткой.
— Даниэль, — продолжал тот, — сообщает, что вавилоняне бросали осужденных в пылающие печи. Македонцы распинали их вниз головой. Афиняне вскрывали жертвам вены и помещали их в ванну, куда добавляли яд.
Римляне вешали мужчин за гениталии; им же принадлежит честь изобретения пытки на колесе. Обычный их метод четвертования заключался в том, что все четыре конечности обреченного привязывали к наклоненным до земли вершинам молодых деревьев, затем деревья отпускали одновременно, и жертва разрывалась на четыре части. Меттиуса-Суффетиуса [69]четвертовали при помощи четырех колесниц. Во времена императоров осужденных засекали кнутом до смерти. Или же завязывали жертву в кожаный мешок вместе со змеями и бросали в Тибр. А еще человека привязывали к ободу большого колеса, которое быстро раскручивали сначала в одну сторону, потом, так же быстро, в противоположную, у несчастного все обрывалось внутри, и очень часто он блевал собственными кишками.
Великий Торквемада [70]любил присутствовать при пытках, когда щипцами терзали самые нежные части человеческого тела; иногда он приказывал сажать жертву на острый кол таким образом, чтобы основной вес приходился на крестец: в этой ужасной позе происходят сильнейшие конвульсии, и умирающий часто разражается жутким спазматическим хохотом [71].
Апулей описывает удивительную казнь, которой подвергли одну женщину: убили осла, вытащили из него потроха, в его шкуру зашили несчастную так, что торчала одна голова, и бросили на съедение диким зверям.
Тиран Максенций [72]привязывал живого человека к трупу и оставлял его заживо гнить и разлагаться.
Есть страны, где связанную жертву кладут возле костра, и пламя постепенно прожигает в ее теле отверстия, проникает внутрь и пожирает все внутренности.
Во времена «драгонад» [73]женщинам, не желавшим целовать облатку, набивали в анус и во влагалище порох, и они разрывались, как бомбы.
Вы даже не представляете себе, какой любовью они воспылали после этого к телу христову и к тайной исповеди. И как можно не любить Бога, во имя которого творились такие славные дела!
Возвращаясь к классическим пыткам, напомню о Святой Катерине, которую привязали к бревну, утыканному гвоздями, и столкнули с крутой горы. Не правда ли, Жюльетта, приятный способ попасть в рай?
Можно вспомнить и многих других мучеников религии, чьим апостолом я являюсь скорее по материальным соображениям, нежели по убеждению: им втыкали под ногти иголки, поджаривали на угольях, опускали вниз головой в яму, где находились голодные собаки или змеи, и подвергали тысячам других мучений, которые трудно себе представить [74].
Перейдем опять к чужестранным обычаям. В Китае палач мог поплатиться своей головой, если жертва погибала прежде назначенного срока, который был, как правило, весьма продолжительным — восемь или девять дней, и за это время самые изощренные пытки сменяли друг друга беспрерывно.
Англичане рубили свои жертвы на куски и варили в котле, а в своих колониях истирали негров в порошок на жерновах для сахарного тростника, и смерть эта была столь же медленной, сколько ужасной.
На Цейлоне жертву заставляли есть свою собственную плоть или плоть своих детей. Жители Малабара — также лихие рубаки, причем пользуются кривой саблей. Кроме того, они бросают людей на съедение тиграм.
В Сиаме человека, попавшего в немилость, бросают в загон с разъяренными быками, и те пронзают его рогами насквозь и затаптывают насмерть. Король этой страны заставил одного мятежника есть собственное мясо, которое время от времени отрезали от его тела; те же сиамцы помещают жертву в сплетенный из лиан балахон и острыми предметами колют его; после этой пытки быстро разрубают его тело на две части, верхнюю половину тут же укладывают на раскаленную докрасна медную решетку, эта операция останавливает кровь и продлевает жизнь человека, вернее, получеловека.
Примерно так же поступают с осужденными в Кохин-Хине [75], где их привязывают к столбу и каждый день по одному лоскуту сдирают с них кожу.
Корейцы накачивают жертву уксусом и, когда она распухнет до надлежащих размеров, бьют по ней, как по барабану, палочками, пока она не умрет. Их король однажды посадил свою сестру в железную клетку, под которой развели костер, и его величество долго любовался ее акробатическими прыжками.
В некоторых странах человека подвешивают так, чтобы он опирался бедрами в один поперечный стержень, а лодыжками в другой, и бьют его прутьями по лодыжкам и ягодицам. Этот способ широко распространен в Турции и у варварских народов.
У китайцев есть пустотелый медный столб двадцать локтей в высоту и восемь в диаметре, который называется «пао-ла»; его раскаляют изнутри, крепко привязанный человек обхватывает этот столб руками, прижимается к нему всем телом и медленно зажаривается. Говорят, эту пытку придумала супруга императора, которая, наблюдая за происходящим, всегда испытывала бурный оргазм [76].
Японцы предпочитают вспарывать животы, при этом иногда четверо человек держат пациента, пятый разбегается, запрыгивает на него и железной булавой раскалывает череп, как орех.
Моравские братья [77]доводили пленников до смерти посредством щекотки. Аналогичной пытке подвергают женщин, щекоча им клитор, что также заканчивается смертью.
А что бы вы сказали, увидев знатного и богатого человека, служащего палачом? Вот вам убедительный пример жестокости, вызываемый похотью.
Султан Измаил лично казнил преступников своей империи; в Марокко можно было лишить человека жизни только его царственной рукой, и никто с таким искусством не рубил головы, как он. По его словам, совершая такие подвиги, он испытывает огромное удовольствие. Десять тысяч несчастных познали мощь его длани, и подданные считали, что жертв монарха ожидает вечное блаженство в раю.
Король Мелинда [78]самолично определял количество палочных ударов, которым подвергали жителей его страны.
Епископ Лондонский Боннер собственноручно вырывал волосы тем, кто отказывался обращаться в истинную веру, или нещадно порол их. Еще он любил держать руку жертвы, сунутую в костер, и смотреть, как сгорают нервные окончания.
Как-то раз Уриотхесли, лорду-канцлеру Англии, привели очень красивую женщину, которая не верила в божественность Иисуса Христа, и он сам выпорол ее до крови и бросил после этого в камин. И неужели вы думаете, что он не испытал при этом эрекции?
В 1700 году, во время восстания «камизаров» [79], аббат Дю Шейла окружил Севенны и выпорол всех маленьких девочек, которые не хотели отказаться от протестантизма; это было сделано с таким усердием, что многие из них отдали Богу душу, после чего начался всеобщий расстрел.
В некоторых странах существует такой обычай: когда казнят сразу двоих преступников, палач опускает руку в кровь первого и мажет ею лицо второму, прежде чем обезглавить его.
Итак, мы приходим к выводу, что убийство почиталось — и почитается до сих пор — во всем мире: от полюса до полюса приносят в жертву людей. Египтяне, арабы, жители Крита и Кипра, родосцы, фосцы, греки, пелагийцы, римляне, финикийцы, персы, лндейцы, китайцы, массагеты, геты, скифы, сарматы, ирландцы, норвежцы, суэвы [80], скандинавы, все северные народы, галлы, кельты, ютландцы, германцы, бретонцы, испанцы, мавры, чернокожие жители Африки — все истребляют человеческие существа на алтарях своих богов. С незапамятных времен человек с удовольствием проливал кровь своих собратьев и только иногда скрывал эту страсть под маской правосудия или религии. Однако — и не сомневайтесь в этом — его единственной целью всегда было получить удовольствие.
Надеюсь, после таких ярких примеров, вы убедитесь в том, что нет ничего более обычного в этом мире, чем убийство, что не существует ничего более законного и что глубоко заблуждается тот, кто испытывает хоть малейшее раскаяние или сожаление в свершенном преступлении, но еще глупее тот, кто дает себе зарок никогда больше не совершать его.
— О мудрейший философ! — вскричала я, горячо обнимая Браски. — Никто и никогда с таким искусством не разбирал столь важный предмет; никто не объяснял его так тщательно и так понятно, с такими убедительными и поучительными примерами. Все мои сомнения рассеялись, все до единого; ваш светлый разум сделал свое дело, вы распахнули передо мною двери в необъятный мир; я, по примеру Тиберия, желаю, чтобы у человечества была только одна голова, которую я с великой радостью срубила бы одним ударом.
Наш час настал, святой отец, и пусть безумства наши продлятся до рассвета.
И мы отправились в базилику.
КНИГА ПЯТАЯ
Герулы — одно из древнегерманских племен — приносили в жертву всех пленников, захваченных в бою; скифы довольствовались тем, что убивали каждого десятого. А как давно перестали французы истреблять своих пленных? После битвы при Ажинкуре — которая стала черным днем для Франции — Эдуард истребил всех пленников поголовно.
Когда Чингисхан захватил Китай, он приказал уничтожить на своих глазах два миллиона детей.
Почитайте жизнеописания двенадцати Цезарей у Светония, и вы узнаете о тысячах жестокостей такого рода.
В Малабаре настолько сильно презирают касту Пули, что могут безнаказанно убить первого встреченного представителя этой касты. Если малабарец желает поупражняться в стрельбе из лука, он выбирает мишенью любого пулийца независимо от пола и возраста.
Русские, датские и польские дворяне имели право убивать своих крепостных при условии, что оставят на мертвом теле монету: вот истинная цена человеческой жизни, жизни любого человека; кроме того, деньги хоть как-то возмещают ущерб, между тем как кровавая месть ничего не дает, и закон «lex talionis» [60]— отвратительный закон, ибо убийца иногда имеет причину для своего преступления, а недалекие служители Фемиды не имеют никакого мотива для жестокого наказания. Пусть они ответят на такой вопрос:
— Какое преступление вы усматриваете в убийстве? В том, что кого-то лишили жизни? Только и всего? Да, я отнял жизнь у человека, но что если он сам совершил множество преступлений, и, убив его, я выполнил волю закона, а если я и совершил неправедное дело, то разве не то же самое делает закон? Так что выбирайте: либо невиновен тот, кто убивает преступника, либо безнравственен закон, убивающий того же преступника.
В самых разных странах и во все века истребляли рабов на могилах хозяев. Неужели, на ваш взгляд, эти народы видели нечто преступное в убийстве?
Кто подсчитает число индейцев, которых уничтожили испанцы в эпоху завоевания Нового Света? Только перетаскивая грузы завоевателей, за один год погибли двести тысяч.
Октавиан истребил триста человек невинных в Перудже по случаю празднования годовщины смерти Цезаря.
Один калькуттский пират захватил португальскую бригантину; он взял ее на абордаж, когда вся команда спала, и всем перерезал горло за то, что они осмелились вздремнуть, как он пошутил, во время налета.
Фаларис [61]обыкновенно заточал людей в бронзового быка, устроенного таким образом, что вопли узников усиливались многократно. Весьма своеобразная пытка, и каким воображением должен был обладать тиран, который придумал ее!
Франки могли свободно распоряжаться жизнью своих жен.
Король Авы [62]как-то раз узнал, что кучка его подданных отказалась платить налоги; он приказал арестовать несколько тысяч и сжечь их на огромном костре, поэтому в государстве сталь просвещенного монарха никогда не было никаких революций.
Властителю Романьи доложили, что город Падуя восстал против него, тогда он заковал в цепи одиннадцать тысяч строптивых горожан и на общественной площади предал их самой мучительной смерти.
Одна из многих жен короля Ахема3 вскрикнула во сне и разбудила остальных; в гареме началась суматоха, монарх захотел узнать причину шума, но никто не мог дать удовлетворительного ответа, тогда он велел пытать все три тысячи женщин; он подверг их мучительным испытаниям и снова не получил ответа; после этого им отрубили обе руки и обе ноги и бросили тела в пруд. Подобная жестокость, несомненно, высекает яркие искры похоти в душе тех, кто этим занимается [63].
Одним словом, убийство есть страсть, такая же страсть, как карточная игра, вино, мальчики и женщины, и когда она превращается в привычку, обойтись без нее уже невозможно [64].
Ничто не возбуждает нас так, как она, ничто не сулит столько наслаждений, и никогда она не надоедает; препятствия только придают ей дополнительный аромат, а вкус к ней доходит до фанатизма. Вы хорошо знаете, Жюльетта, каким чудесным образом жестокость сочетается с распутством и какой терпкий привкус она придает ему. Она оказывает мощное воздействие на разум и на тело одновременно, она воспламеняет все чувства, возносит душу в небеса. Она производит смятение в нервной системе, более сильное, нежели любой другой сладострастный предмет, мы наслаждаемся ею неистово и безгранично, и наслаждение это переходит в экстаз. Мысль о ней щекочет наше воображение, ее свершение электризует нас, воспоминание о ней вдохновляет, и мы постоянно испытываем огромное, всепоглощающее желание повторить ее. Чем больше мы знаем будущую жертву, тем больший интерес она в нас вызывает, чем ближе она нам, чем священнее узы, соединяющие нас, тем сильнее наше искушение уничтожить ее. Здесь появляется утонченность, как это случается со всеми удовольствиями; если здесь присутствует личный момент, исчезают все границы, жестокость возводится в самую высокую степень, ибо чувство, вызываемое ею, возрастает по мере того, как пытка становится более изощренной, и с этого момента все, что вы ни творите, меркнет по сравнению с тем, что рождает ваше воображение. Теперь предсмертная агония должна быть медленной, долгой и ужасной, чтобы вся душа была потрясена ею, и мы хотим, чтобы жертва имела тысячу жизней, чтобы мы испытали тысячекратное удовольствие, убивая ее.
Каждое убийство есть восхождение на более высокую ступень, каждое требует усовершенствования в следующем; очень скоро обнаруживается, что убивать — недостаточно, что надо убивать так, чтобы кровь застывала в жилах; кстати, хотя мы и не осознаем это, непристойность почти всегда приводит к такому ощущению.
Давайте теперь рассмотрим примеры, где слиты воедино оба чувства — сладострастие и жестокость. Я уверен что вы получите от них удовольствие, ибо всегда можно найти что-то новое и интересное для себя в проявлении возвышенных страстей.
Ирландцы обыкновенно помещали жертву под тяжелый — предмет и раздавливали ее. Норвежцы проламывали жертвам череп… Галлы ломали спину… Кельты вонзали саблю между ребер… Ютландцы [65]вынимали из них внутренности или поджаривали в печах.
Римские императоры получали удовольствие, созерцая экзекуции юных девственниц-христианок, которым раскаленными докрасна щипцами рвали груди и ягодицы, заливали в раны кипящее масло или смолу, вливали эти жидкости во все отверстия. Иногда они сами исполняли роль палача, и тогда истязание становилось гораздо мучительнее; Нерон редко упускал возможность истязать эти несчастные создания.
Сирийцы сбрасывали свои жертвы с высокой горы. Марсельцы забивали их дубинкой до смерти, при этом особое предпочтение оказывали бедным и обездоленным, чей вид всегда вдохновляет на жестокость.
Чернокожие жители долины реки Калагар отдают маленьких детей на съедение птицам и очень любят такие зрелища. Историки пишут, что в Мексике четыре жреца держат пациента за ноги и за руки, а верховный жрец вспарывает ему грудь от горла до пупка, вытаскивает еще бьющееся сердце и обмазывает его горячей кровью идола.
В огромной толпе народов, населяющих землю, вряд ли отыщется один, который придавал бы хоть какое-то значение человеческой жизни, и в самом деле, в мире нет ничего, менее ценного.
Американские индейцы вставляют в мочеиспускательный канал жертвы тонкую тростинку с мелкими колючками и, зажав ее в ладонях, вращают в разные стороны; пытка длится довольно долго и доставляет жертве невыносимые страдания. Ирокезы привязывают кончики нервов жертвы к палочкам, которые вращают и наматывают на них нервы; в продолжение этой операции тело дергается, извивается и в конце концов буквально распадается на глазах восхищенных зрителей — по крайней мере так рассказывают очевидцы.
— Это действительно так, — подхватила Жюльетта и поведала его святейшеству о том, как сама участвовала в аналогичной пытке. — Зрелище это незабываемое, и вы, друг мой, могли бы плавать в потоке спермы, которую я извергала в это время.
— На Филиппинах, — продолжал удовлетворенный папа, — обнаженную жертву привязывают к столбу лицом к солнцу, которое медленно убивает ее.
В другой восточной стране жертве распарывают живот, вытаскивают кишки, засыпают туда соль и тело вывешивают на рыночной площади.
У одного американского племени до сих пор существует такое наказание: виновника закалывают копьями, разрывают на части, и вдову заставляют есть мясо убитого.
Прежде чем отправиться собирать ареку [66], жители Тонкинского залива дают ребенку съесть один отравленный орешек, и его смерть, по их мнению, служит залогом хорошего урожая. В этом случае убийство представляет собой религиозный акт.
Гуроны подвешивают над связанной жертвой труп таким образом, чтобы вся мерзость, вытекающая из мертвого разлагающегося тела, попадала на ее лицо, и жертва испускает дух после долгих страданий.
Свирепые казаки далекой России привязывают жертву к хвосту лошади и пускают ее в галоп по неровной местности; если помните, таким же образом погибла королева Брунгильда.
В той же стране человеку втыкают в ребра крюки и подвешивают его. Турки до сих пор сажают жертву на кол.
Во время своих путешествий по Сибири один европеец видел женщину, по самую шею закопанную в землю; в таком положении ее кормили, и она скончалась только на тринадцатый день.
Весталок замуровывали в узкие тесные ниши, где стоял стол, на котором оставляли свечу, хлеб и бутылку с маслом. Совсем недавно в Риме обнаружили подземный ход, ведущий из императорского дворца в «катакомбы весталок» [67]. Это доказывает, что императоры либо ходили любоваться этим возбуждающим зрелищем, либо обреченных девушек доставляли во дворец, где властители наслаждались ими, после чего убивали сообразно своим вкусам и прихотям.
В Марокко и Швейцарии осужденного зажимали между двух досок и распиливали пополам. Один африканский царек по имени Гиппомен отдал своих детей — сына и дочь — на съедение лошадям, которых долгое время не кормили, очевидно, по этой причине он и получил свое имя [68].
Галлы в течение пяти лет держали своих жертв в тюрьме, затем насаживали их на вертел и сжигали; это делалось в честь высшего божества, на которого можно было списать всю человеческую несправедливость.
Древние германцы топили людей в болоте. Египтяне вставляли сухие камышинки во все части тела жертвы и поджигали их.
Персы — самый изобретательный в мире народ по части пыток — помещали жертву в круглую долбленную лодку с отверстиями для рук, ног и головы, накрывали сверху такой же и заставляли несчастного есть и пить; если он отказывался, ему выкалывали глаза; иногда лицо его обмазывали медом, чтобы привлечь диких ос, в конечном счете его заживо поедали черви. Кто может поверить, что в таком состоянии человек может прожить более двух недель? Какое искусство и какая изобретательность! Ведь только большое искусство позволяет умертвлять человека день за днем и растянуть смерть на долгие дни. Те же персы растирали жертву между жерновами или сдирали кожу с живого человека и втирали в освежеванную плоть колючки, что вызывало неслыханные страдания. В наше время непослушным или провинившимся обитательницам гарема надрезают тело в самых нежных местах и в открытые раны по капле закапывают расплавленный свинец; свинец также заливают во влагалище или делают из ее тела подушечку для булавок, только вместо булавок используют пропитанные серой деревянные гвозди, поджигают их, и пламя поддерживается за счет подкожного жира жертвы.
Здесь Жюльетта опять уверила его святейшество в том, что знакома и с этой пыткой.
— Даниэль, — продолжал тот, — сообщает, что вавилоняне бросали осужденных в пылающие печи. Македонцы распинали их вниз головой. Афиняне вскрывали жертвам вены и помещали их в ванну, куда добавляли яд.
Римляне вешали мужчин за гениталии; им же принадлежит честь изобретения пытки на колесе. Обычный их метод четвертования заключался в том, что все четыре конечности обреченного привязывали к наклоненным до земли вершинам молодых деревьев, затем деревья отпускали одновременно, и жертва разрывалась на четыре части. Меттиуса-Суффетиуса [69]четвертовали при помощи четырех колесниц. Во времена императоров осужденных засекали кнутом до смерти. Или же завязывали жертву в кожаный мешок вместе со змеями и бросали в Тибр. А еще человека привязывали к ободу большого колеса, которое быстро раскручивали сначала в одну сторону, потом, так же быстро, в противоположную, у несчастного все обрывалось внутри, и очень часто он блевал собственными кишками.
Великий Торквемада [70]любил присутствовать при пытках, когда щипцами терзали самые нежные части человеческого тела; иногда он приказывал сажать жертву на острый кол таким образом, чтобы основной вес приходился на крестец: в этой ужасной позе происходят сильнейшие конвульсии, и умирающий часто разражается жутким спазматическим хохотом [71].
Апулей описывает удивительную казнь, которой подвергли одну женщину: убили осла, вытащили из него потроха, в его шкуру зашили несчастную так, что торчала одна голова, и бросили на съедение диким зверям.
Тиран Максенций [72]привязывал живого человека к трупу и оставлял его заживо гнить и разлагаться.
Есть страны, где связанную жертву кладут возле костра, и пламя постепенно прожигает в ее теле отверстия, проникает внутрь и пожирает все внутренности.
Во времена «драгонад» [73]женщинам, не желавшим целовать облатку, набивали в анус и во влагалище порох, и они разрывались, как бомбы.
Вы даже не представляете себе, какой любовью они воспылали после этого к телу христову и к тайной исповеди. И как можно не любить Бога, во имя которого творились такие славные дела!
Возвращаясь к классическим пыткам, напомню о Святой Катерине, которую привязали к бревну, утыканному гвоздями, и столкнули с крутой горы. Не правда ли, Жюльетта, приятный способ попасть в рай?
Можно вспомнить и многих других мучеников религии, чьим апостолом я являюсь скорее по материальным соображениям, нежели по убеждению: им втыкали под ногти иголки, поджаривали на угольях, опускали вниз головой в яму, где находились голодные собаки или змеи, и подвергали тысячам других мучений, которые трудно себе представить [74].
Перейдем опять к чужестранным обычаям. В Китае палач мог поплатиться своей головой, если жертва погибала прежде назначенного срока, который был, как правило, весьма продолжительным — восемь или девять дней, и за это время самые изощренные пытки сменяли друг друга беспрерывно.
Англичане рубили свои жертвы на куски и варили в котле, а в своих колониях истирали негров в порошок на жерновах для сахарного тростника, и смерть эта была столь же медленной, сколько ужасной.
На Цейлоне жертву заставляли есть свою собственную плоть или плоть своих детей. Жители Малабара — также лихие рубаки, причем пользуются кривой саблей. Кроме того, они бросают людей на съедение тиграм.
В Сиаме человека, попавшего в немилость, бросают в загон с разъяренными быками, и те пронзают его рогами насквозь и затаптывают насмерть. Король этой страны заставил одного мятежника есть собственное мясо, которое время от времени отрезали от его тела; те же сиамцы помещают жертву в сплетенный из лиан балахон и острыми предметами колют его; после этой пытки быстро разрубают его тело на две части, верхнюю половину тут же укладывают на раскаленную докрасна медную решетку, эта операция останавливает кровь и продлевает жизнь человека, вернее, получеловека.
Примерно так же поступают с осужденными в Кохин-Хине [75], где их привязывают к столбу и каждый день по одному лоскуту сдирают с них кожу.
Корейцы накачивают жертву уксусом и, когда она распухнет до надлежащих размеров, бьют по ней, как по барабану, палочками, пока она не умрет. Их король однажды посадил свою сестру в железную клетку, под которой развели костер, и его величество долго любовался ее акробатическими прыжками.
В некоторых странах человека подвешивают так, чтобы он опирался бедрами в один поперечный стержень, а лодыжками в другой, и бьют его прутьями по лодыжкам и ягодицам. Этот способ широко распространен в Турции и у варварских народов.
У китайцев есть пустотелый медный столб двадцать локтей в высоту и восемь в диаметре, который называется «пао-ла»; его раскаляют изнутри, крепко привязанный человек обхватывает этот столб руками, прижимается к нему всем телом и медленно зажаривается. Говорят, эту пытку придумала супруга императора, которая, наблюдая за происходящим, всегда испытывала бурный оргазм [76].
Японцы предпочитают вспарывать животы, при этом иногда четверо человек держат пациента, пятый разбегается, запрыгивает на него и железной булавой раскалывает череп, как орех.
Моравские братья [77]доводили пленников до смерти посредством щекотки. Аналогичной пытке подвергают женщин, щекоча им клитор, что также заканчивается смертью.
А что бы вы сказали, увидев знатного и богатого человека, служащего палачом? Вот вам убедительный пример жестокости, вызываемый похотью.
Султан Измаил лично казнил преступников своей империи; в Марокко можно было лишить человека жизни только его царственной рукой, и никто с таким искусством не рубил головы, как он. По его словам, совершая такие подвиги, он испытывает огромное удовольствие. Десять тысяч несчастных познали мощь его длани, и подданные считали, что жертв монарха ожидает вечное блаженство в раю.
Король Мелинда [78]самолично определял количество палочных ударов, которым подвергали жителей его страны.
Епископ Лондонский Боннер собственноручно вырывал волосы тем, кто отказывался обращаться в истинную веру, или нещадно порол их. Еще он любил держать руку жертвы, сунутую в костер, и смотреть, как сгорают нервные окончания.
Как-то раз Уриотхесли, лорду-канцлеру Англии, привели очень красивую женщину, которая не верила в божественность Иисуса Христа, и он сам выпорол ее до крови и бросил после этого в камин. И неужели вы думаете, что он не испытал при этом эрекции?
В 1700 году, во время восстания «камизаров» [79], аббат Дю Шейла окружил Севенны и выпорол всех маленьких девочек, которые не хотели отказаться от протестантизма; это было сделано с таким усердием, что многие из них отдали Богу душу, после чего начался всеобщий расстрел.
В некоторых странах существует такой обычай: когда казнят сразу двоих преступников, палач опускает руку в кровь первого и мажет ею лицо второму, прежде чем обезглавить его.
Итак, мы приходим к выводу, что убийство почиталось — и почитается до сих пор — во всем мире: от полюса до полюса приносят в жертву людей. Египтяне, арабы, жители Крита и Кипра, родосцы, фосцы, греки, пелагийцы, римляне, финикийцы, персы, лндейцы, китайцы, массагеты, геты, скифы, сарматы, ирландцы, норвежцы, суэвы [80], скандинавы, все северные народы, галлы, кельты, ютландцы, германцы, бретонцы, испанцы, мавры, чернокожие жители Африки — все истребляют человеческие существа на алтарях своих богов. С незапамятных времен человек с удовольствием проливал кровь своих собратьев и только иногда скрывал эту страсть под маской правосудия или религии. Однако — и не сомневайтесь в этом — его единственной целью всегда было получить удовольствие.
Надеюсь, после таких ярких примеров, вы убедитесь в том, что нет ничего более обычного в этом мире, чем убийство, что не существует ничего более законного и что глубоко заблуждается тот, кто испытывает хоть малейшее раскаяние или сожаление в свершенном преступлении, но еще глупее тот, кто дает себе зарок никогда больше не совершать его.
— О мудрейший философ! — вскричала я, горячо обнимая Браски. — Никто и никогда с таким искусством не разбирал столь важный предмет; никто не объяснял его так тщательно и так понятно, с такими убедительными и поучительными примерами. Все мои сомнения рассеялись, все до единого; ваш светлый разум сделал свое дело, вы распахнули передо мною двери в необъятный мир; я, по примеру Тиберия, желаю, чтобы у человечества была только одна голова, которую я с великой радостью срубила бы одним ударом.
Наш час настал, святой отец, и пусть безумства наши продлятся до рассвета.
И мы отправились в базилику.
КНИГА ПЯТАЯ
Алтарь святого Петра со всех сторон был окружен огромными ширмами, которые создавали замкнутое пространство площадью более ста квадратных метров, наглухо изолированное от остальной части собора. На скамьях, расположенных в несколько ярусов вокруг арены, с каждой стороны сидели по двадцать девушек и столько же юношей; немного ниже великолепного алтаря, между отходившими от него ступенями и первым рядом скамеек, были установлены четыре небольших греческих алтаря, предназначенных для жертвоприношения. Возле первого стояла девочка лет пятнадцати, возле второго — молодая беременная женщина, возле третьего — четырнадцатилетний мальчик, рядом с четвертым — восемнадцатилетний юноша, красивый, как Аполлон. Лицом к главному алтарю неподвижно застыли три священника, готовые принести в жертву шестерых обнаженных мальчиков-хористов, двое из которых уже лежали на алтаре, выставив вверх, словно священные камни, матово поблескивающие ягодицы. Мы с Браски возлежали на оттоманке, установленной на помосте, поднятом на три метра от пола, к которому вела лестница, застеленная прекрасным турецким ковром; этот просторный помост мог вместить не менее двадцати человек. На ступенях лестницы сидели шестеро маленьких ганимедов лет семи-восьми, готовые по мановению пальца исполнить прихоть первосвященника. Участники церемонии мужского пола были одеты в живописные костюмы в духе прошлого галантного века, а одеяния девушек были настолько изысканны, что заслуживают особого разговора. На них были небрежно накинуты легкие кисейные туники из небеленой ткани, не скрывавшие ни одной телесной подробности; на шее был повязан воздушный розовый шарф. Туники были схвачены сзади широким, также розовым, бантом и подняты почти до талии, открывая всю заднюю часть тела; с плеч широкими складками ниспадала голубая накидка из тафты, которая совсем не прикрывала переднюю часть; волосы, украшенные скромным венком из роз, были заплетены в косы. Меня настолько восхитил этот «дезабилье»
[81], что я тут же велела надеть на себя такой же. Между тем церемония началась.
Его святейшество поднял руку, и его юные боевые помощники, ожидавшие на ступенях, бросились исполнять приказ, понятый ими без всяких слов. В ту же минуту на помост поднялись три девушки. Папа сел одной из них на лицо, насадив свой анус на ее высунутый язычок, вторая взяла в рот его член, третья начала щекотать ему яички; я устроилась так, чтобы Пий VI мог осыпать похотливыми поцелуями мой зад. Когда освятили гостию, прислужник принес ее на помост и почтительно возложил на кончик папского фаллоса, и в тот же момент этот отъявленный содомит, приподнявшись, одним толчком вогнал ее в мой задний проход. Нас окружили шестеро девушек и шестеро очаровательных юношей; один, самый красивый из них, ласкал мне влагалище, а его член массировала одна из девушек. На меня скоро нахлынула горячая волна сладострастия; вздохи, стоны, богохульные проклятия Браски возвестили о приближавшемся экстазе, ускорили мой оргазм, и мы оба изверглись, испуская крики восторга. Меня содомировал первосвященник, в моем заду покоилось тело христово, и вы, друзья мои, легко представите себе мое наслаждение! Мне кажется, никогда в жизни я не испытывала ничего подобного. Мы в истоме откинулись на тела лежавших на помосте небесных созданий. Первая церемония завершилась.
Святому отцу требовалось восстановить силы: Браски не захотел приступить к истязаниям, пока вновь не почувствует твердость в чреслах. Двадцать девочек и столько же мальчиков принялись возвращать его к жизни, а я созвала десятка три юношей и заставила их ласкать меня со всех сторон, взявши в обе руки два члена. Браски наблюдал, как я предаюсь этим изощренным удовольствиям, подбадривал меня и давал советы. Вслед за тем отслужили вторую мессу; на этот раз облатка, доставленная на помост на кончике самого прекрасного и внушительного члена, была введена в задницу святого отца, который мгновенно ощутил в себе прилив сил, выстроил перед собой множество задниц и снова овладел мною.
— Прекрасно, — произнес он, весьма удовлетворенный, совершив несколько глубоких погружений, — я опробовал копье, теперь можно начать главную церемонию.
И дал сигнал к первой казни. К. нам подвели восемнадцатилетнего юношу; Браски расцеловал, обласкал, обсосал его и объявил, что тот будет распят вниз головой, как святой Петр. Юноша выслушал приговор со стоическим мужеством и так же стоически выдержал пытку. Пока забивали гвозди, я ласкала Браски. А как вы думаете — кто орудовал молотками? Вот именно: те самые священники, которые только что служили мессу. Прибив юношу к кресту, они прикрепили деревянное сооружение к одной из увитых спиральной резьбой колонн алтаря св. Петра, и мы занялись пятнадцатилетней девочкой. Пока папа совершал с ней содомию, я беспрерывно ласкала ее; потом она была приговорена к жесточайшей порке и к повешению на второй колонне.
Его святейшество поднял руку, и его юные боевые помощники, ожидавшие на ступенях, бросились исполнять приказ, понятый ими без всяких слов. В ту же минуту на помост поднялись три девушки. Папа сел одной из них на лицо, насадив свой анус на ее высунутый язычок, вторая взяла в рот его член, третья начала щекотать ему яички; я устроилась так, чтобы Пий VI мог осыпать похотливыми поцелуями мой зад. Когда освятили гостию, прислужник принес ее на помост и почтительно возложил на кончик папского фаллоса, и в тот же момент этот отъявленный содомит, приподнявшись, одним толчком вогнал ее в мой задний проход. Нас окружили шестеро девушек и шестеро очаровательных юношей; один, самый красивый из них, ласкал мне влагалище, а его член массировала одна из девушек. На меня скоро нахлынула горячая волна сладострастия; вздохи, стоны, богохульные проклятия Браски возвестили о приближавшемся экстазе, ускорили мой оргазм, и мы оба изверглись, испуская крики восторга. Меня содомировал первосвященник, в моем заду покоилось тело христово, и вы, друзья мои, легко представите себе мое наслаждение! Мне кажется, никогда в жизни я не испытывала ничего подобного. Мы в истоме откинулись на тела лежавших на помосте небесных созданий. Первая церемония завершилась.
Святому отцу требовалось восстановить силы: Браски не захотел приступить к истязаниям, пока вновь не почувствует твердость в чреслах. Двадцать девочек и столько же мальчиков принялись возвращать его к жизни, а я созвала десятка три юношей и заставила их ласкать меня со всех сторон, взявши в обе руки два члена. Браски наблюдал, как я предаюсь этим изощренным удовольствиям, подбадривал меня и давал советы. Вслед за тем отслужили вторую мессу; на этот раз облатка, доставленная на помост на кончике самого прекрасного и внушительного члена, была введена в задницу святого отца, который мгновенно ощутил в себе прилив сил, выстроил перед собой множество задниц и снова овладел мною.
— Прекрасно, — произнес он, весьма удовлетворенный, совершив несколько глубоких погружений, — я опробовал копье, теперь можно начать главную церемонию.
И дал сигнал к первой казни. К. нам подвели восемнадцатилетнего юношу; Браски расцеловал, обласкал, обсосал его и объявил, что тот будет распят вниз головой, как святой Петр. Юноша выслушал приговор со стоическим мужеством и так же стоически выдержал пытку. Пока забивали гвозди, я ласкала Браски. А как вы думаете — кто орудовал молотками? Вот именно: те самые священники, которые только что служили мессу. Прибив юношу к кресту, они прикрепили деревянное сооружение к одной из увитых спиральной резьбой колонн алтаря св. Петра, и мы занялись пятнадцатилетней девочкой. Пока папа совершал с ней содомию, я беспрерывно ласкала ее; потом она была приговорена к жесточайшей порке и к повешению на второй колонне.