Де Маркиз. Жюльетта. Том II

   — Мадам, — заговорила Фонтанж сквозь слезы, — я не гожусь ни для того, ни для другого. Я хочу оставить этот дом и покорнейше прошу вас отпустить меня. Я раскаиваюсь в том, что делала здесь, и буду всю жизнь молить Всевышнего о прощении. Мне хочется вернуться в монастырь.
   — Неужели? Но вас больше туда не примут. За пребывание в монастыре надо платить. А денег у вас нет.
   — Зато у меня там есть подруги.
   — И подруг у вас больше нет, потому что вы бедны.
   — Я буду работать.
   — Довольно, глупышка, успокойся и вытри слезы; сегодня за тобой присмотрят мои служанки, а завтра я отведу тебя к Нуарсею, и если ты не будешь строптивой, возможно, он будет к тебе не столь строг, как я.
   Я дернула за сонетку и поручила девушку заботам своих лесбиянок, потом велела заложить карету и помчалась в дом Нуарсея. Он попросил рассказать все подробности, и мой правдивый, без всяких преувеличений рассказ не замедлил возбудить его.
   — Взгляни, — сказал он, доставая отвердевший член, — взгляни, Жюльетта, что натворил твой талант рассказчицы.
   С этими словами он увел меня в будуар, и вовлек в разного рода забавы, которые еще сильнее разожгли его похоть, ибо у такого распутника, как Нуарсей, они представляли собой не наслаждение ума или плоти, но попрание всех священных уз Гименея и Любви. Я не отпускала его в течение двух часов, так как мне до безумия нравятся эти маленькие праздники бесстыдства; я с радостью дарю их мужчинам, с такой же радостью они их принимают. Итак, после двухчасовых утех, которые, впрочем, нисколько нас не утомили, Нуарсей обратился ко мне с такими словами:
   — В душе моей, Жюльетта, очень давно живет одна, в высшей степени необычная, страсть, или, если хочешь, прихоть; я с нетерпением ожидал твоего возвращения, так как удовлетворить ее могу только вместе с тобой. Я хочу сыграть свадьбу… даже две свадьбы в один и тот же день: в десять часов утра, одевшись женщиной, я хочу выйти замуж за мужчину, в полдень, в мужской одежде, я буду жениться. Но это еще не все: другая женщина должна сделать то же самое, и кто, кроме тебя, сможет участвовать в этой фантастической комедии? Ты оденешься в мужское платье и сочетаешься браком с лесбиянкой в одно время со мной, когда я, одетый женщиной, возьму кого-нибудь в мужья; после чего, уже в женском платье, ты поженишься с другой шлюхой, облаченной в мужской костюм, и в тот же момент я, в обычном своем облачении, вступлю в священный брак с педерастом, одетым девицей.
   — Да, дорогой, вам действительно пришла в голову беспрецедентная прихоть.
   — Разумеется, но вспомни, как Нерон вышел замуж за Тигеллина и одновременно женился на Спорусе, так что не я придумал заключать сразу два брака в один день; нас с тобой связывают давние отношения, и я полагаю, мы в этом смысле превзойдем Нерона. Фонтанж мы оденем в мужское платье, и она будет твоим женихом, затем твоя дочь выйдет за тебя замуж. А как ты думаешь, кто будет моим мужем и моей супругой? Это будут двое моих детей, Жюльегта. Да, двое детей, зачатых мною, о существовании которых ты даже не подозревала, и никто не знал об этом. Одному из них около восемнадцати, он будет моим женихом, это настоящий Геркулес. Второму двенадцать лет, он живое воплощение Эрота. Оба родились в законном браке; старшего родила моя первая жена, младшего — шестая. Всего у меня было восемь жен, надеюсь, об этом ты знаешь.
   — Но вы мне не говорили, что у вас есть дети.
   — Эти двое умерли для всех окружающих, оба воспитывались в самом строгом соответствии с моими распоряжениями в одном из замков в Бретани. Ни один не видел мир, не видел ничего, кроме высоких стен. Их доставили сюда в закрытой карете. Они настоящие дикари, они даже говорят с грехом пополам. Но это не имеет никакого значения: мы их научим, что делать, остальное — наша забота.
   — И это необычное бракосочетание закончится, как я полагаю, чудовищной вакханалией?
   — Ты угадала.
   — Стало быть, Нуарсей, вы хотите сделать мою маленькую обожаемую Марианну одной из жертв?
   — Нет, она не будет жертвой, но ее присутствие необходимо, этого требует моя похоть. Я не причиню ей никакого вреда, в этом ты можешь быть уверена: пока мы развлекаемся, твои служанки будут отвлекать ее; вот и все.
   Нуарсей получил мое согласие. И скоро вы узнаете, как подлец сдержал свое слово.
   Не сразу и не без труда мне удалось объяснить мадемуазель Донис суть предстоящей церемонии, ведь добродетель, как правило, трудно приспосабливается к капризам порока. Частью из страха, частью из желания угодить мне, несчастная девушка наконец согласилась, но только после того, как я клятвенно заверила, что эта скандальная свадьба ничем не повредит ее невинности. Первая церемония происходила в маленьком городке в двух лье от великолепного замка Нуарсея, который находился неподалеку от Орлеана и в котором должны были состояться свадебные торжества; местом второй церемонии стала часовня этого же замка.
   Не буду утруждать вас подробностями, отмечу лишь, что все было пристойно, в точном соответствии е традицией; за религиозным ритуалом последовал гражданский, который также был разыгран самым достойным образом. Были обручальные кольца, были мессы, благословения, предъявление приданого и, конечно, свидетели: было все, что требуется в подобных случаях. Костюмы и грим были безупречны, и непосвященные ничего не заподозрили.
   К двум часам пополудни чудовищный замысел Нуарсея был приведен в исполнение: он стал женой одного из своих сыновей, мужем второго сына, а я оказалась супругом своей дочери и женой Фонтанж. Когда закончилась официальная часть, тяжелые ворота замка были закрыты на все запоры. Было очень холодно, и в роскошном зале, где мы собрались, ярко горели камины; хозяин отдал строжайший приказ, чтобы никто не смел мешать нам. Нас было двенадцать человек.
   Мы с Нуарсеем, как герои дня, восседали на троне из черного бархата, установленном в центре огромного зала; ниже трона, увенчанные коронами из кипарисовых листьев, располагались: старший сын Нуарсея по имени Фаон, восемнадцати лет от роду; двенадцатилетний младший сын, которого звали Эфорб; моя дочь Марианна и мадемуазель Донис; оба шафера на свадебной церемонии — соратники Нуарсея по содомистским утехам и одновременно наемные убийцы, одному из которых хозяин дал имя Дерю, другому — Картуш ^[124]; обоим было около тридцати лет, оба были разряжены как каннибалы и обвешаны розгами и кинжалами, оба держали в руках живых змей; справа и слева от нас сидели две мои лесбиянки Теодора и Лаис; у наших ног в почтительном ожидании застыли еще две девицы, взятые мною из публичного дома, восемнадцати и двадцати лет, с очаровательнейшими мордашками.
   Наблюдая за приготовлениями, я обратила внимание на мою бесценную Марианну и поспешила напомнить Нуарсею о его торжественном обещании.
   — Дорогая моя, — прозвучал его ответ, — тебе следовало бы понять, что я страшно возбужден. Ты же знаешь, в каком состоянии я был сегодня утром, как я жаждал утолить свою фантастическую мечту, которая не давала мне покоя много лет. Она до сих пор сжигает мой мозг, Жюльетта, и я боюсь, что ты выбрала неподходящий момент, чтобы напомнить мне о моем обещании совершить добродетельный поступок, ведь стоит только подбросить хвороста в огонь безумной похоти, и все наши прежние благие намерения рассеиваются как дым. Давай будем наслаждаться, давай развлекаться, может быть, я и сдержу свое слово — кто знает? Но если нет, если сладострастие ввергнет нас в пучину жестокостей, постарайся найти силы пережить несчастье, которого ты так опасаешься и которое, впрочем, для нас с тобой не такая уж страшная вещь. Вспомни, милая Жюльетта, что для развращенных умов, наподобие наших, чем более священен какой-нибудь предмет, тем больше имеется оснований оскорбить его: чем больше претензий предъявляет добродетель, тем скорее беспощадный порок уничтожает ее.
   Между тем в зале одновременно вспыхнули сотни свечей, и спектакль начался.
   — Картуш, Дерю, — торжественно заявил Нуарсей, обращаясь к заплечных дел мастерам, — будьте достойны знаменитостей, чьи имена я позволил вам носить, чьи великие деяния история будет передавать из поколения в поколение; надеюсь, вы, как и прежде, послужите благороднейшему делу злодейства, так ступайте и разденьте этих четверых, предназначенных для бойни, чело которых увенчано листьями древа смерти, сбросьте с них все тряпье — оно им больше не понадобится, — и исполняйте все, что вам было поручено.
   Подручные выступили вперед, раздели четверых жертв и бросили их одежды в гудевшее пламя одного из каминов, которые обогревали зал.
   — Что это за странный ритуал? — встревоженно спросила Фонтанж, глядя, как огонь пожирает ее платье, юбки и нижнее белье. — Зачем жечь одежду?
   — Милая девочка, — ответил Нуарсей, — скоро, очень скоро, тебе, чтобы прикрыть наготу, понадобится только немного сырой земли и еще меньше дерна.
   — Великий Боже! Что я слышу! В чем моя вина?
   — Приведите ко мне эту девицу, — приказал Нуарсей.
   Пока Лаис сосала его, пока одна из проституток лобзала ему зад, а я подбадривала его словесно, распутник, прильнув губами к губам прелестной девы, жадно целовал ее в продолжение четверти часа несмотря на сопротивление Фонтанж, столь же отчаянное, сколько бесполезное. Потом он обратил свое похотливое внимание на ее ягодицы, пришел в экстаз и воскликнул:
   — Ах, Жюльетта, у нее, оказывается, есть и жопка! Какая у нее чудная попка, как приятно, наверное, прочистить этот восхитительный предмет и изувечить его…
   При этом его язык погрузился в маленькое трепещущее отверстие, а я начала одной рукой вырывать шелковистые волоски, прикрывавшие вагину девочки, другой — щипать ее упругие груди. Через некоторое время Нуарсей поставил ее на колени, заставил своих подручных целовать ее самые укромные места, прижал свое седалище к нежному девичьему лицу и приказал облизывать себе анус.
   Такое неожиданное начало стало тяжким испытанием для стыдливости непорочного существа, но сильнее чувства стыда и отвращения был дикий ужас, который совершенно парализовал ее волю.
   Воспитанная в духе скромности, усвоившая самые добронравные принципы в своей обители, мадемуазель Донис оказалась в ужасном положении, и больше всего нас забавляла жесточайшая борьба, которая происходила на наших глазах между благопристойностью и ощущением безысходности.
   — Прекрати свои вопли и не дергайся, — грубо прикрикнул на нее Нуарсей, — разве ты не знаешь, насколько трепетны и ранимы чувства такого распутника, как я? Даже мелочь, самый маленький пустяк может спугнуть их, и все пойдет насмарку, все рухнет в один момент; пойми, дура, что самые лучшие прелести ничего для меня не значат, если не подкрепляются покорностью и повиновением.
   Произнося свою тираду, злодей гладил и тискал восхитительные ягодицы этого ангельского создания своими мерзкими жестокими руками.
   — Клянусь своим фаллосом, Жюльетта! Клянусь, что эта маленькая тварь будет страдать так, как не страдало еще ни одно живое существо. Взгляни на эти прелести, они так и взывают об ужасных истязаниях!
   Потом он велел ей взять член Картуша и ласкать его, наслаждаясь тем, как самые невинные ручки в мире творят бесстыдство; бедная девочка, не перестававшая лить слезы, делала это с неописуемым отвращением и с такой неловкостью, что Нуарсей велел одной из проституток преподать ей урок, а бедняжку заставил униженно благодарить свою учительницу.
   — Ей надо научиться обращаться с мужскими атрибутами, — глубокомысленно заметил он, — ибо я намерен обречь ее на крайнюю нищету, так что ей придется зарабатывать этим ремеслом на кусок хлеба.
   Вслед за тем он велел ей облизывать влагалища проституток, потом сосать ему орган, а остальные били девочку по щекам при малейшем признаке отвращения.
   — Очень хорошо, — сказал он наконец, — теперь пора перейти к радостям Гименея, а то мы слишком увлеклись соблазнами любви. — И бросив на Фонтанж испепеляющий взгляд, добавил: — Теперь можешь трястись в ожидании момента, когда я снова займусь тобой.
   Лаис и Теодора окружили Фаона, одновременно и мужа Нуарсея и его сына, в мгновение ока вызвали у него достаточную эрекцию и подвели юношу к Нуарсею, который, наклонившись надо мной, выставил свой зад, и мои лесбиянки ввели туда копье его отпрыска. Я ласкала его снизу, а сам он облизывал анальное отверстие то одной, то другой шлюхи. Скоро сыновний орган, напоминавший член мула, привел Нуарсея в восторг; распутник принялся изображать стоны, всхлипы и ужимки невесты в момент дефлорации, чем вызвал небывалое оживление зрителей. Еще мгновение, и юноша извергнулся в отцовские потроха, с радостью принявшие его семя. Когда ритуальный акт завершился, жених опустился на колени и почтительно облобызал зад Нуарсея. После чего отошел в сторону, но возбужденный папаша жаждал продолжения, его ненасытный анус, казалось, вопил и требовал к себе внимания. Тогда Картуш и Дерю начали по очереди содомировать его, а в это время наш злодей целовал ягодицы Лаис и Теодоры, к которым, по его признанию, он с самого начала почувствовал особое расположение. Я по-прежнему лежала под ним и неустанно сосала ему фаллос.
   — Теперь сыграем роль супруга, — объявил Нуарсей после того, как его головорезы совершили по два содомистских акта, — с женской обязанностью я, на мой взгляд, справился успешно.
   К нему подвели Эфорба, младшего сына. Мне было доверено ввести таран в брешь, и за три мощных толчка с дефлорацией было покончено. Нуарсей выдернул из окровавленного отверстия свое несгибаемое орудие и потребовал подвести к нему Фонтанж.
   — Жюльетта, — обратился он ко мне, — сделай одолжение, покусай куночку этой девчонки, пока я занимаюсь ее задницей. А чтобы ее боль была еще сильнее, вы, Картуш и Дерю, возьмите ее руки и ножом поковыряйте ноготки.
   Все происходило в полном соответствии с его указаниями; Фонтанж, безмерно страдавшая Фонтанж, не могла понять, где боль была невыносимее: в изувеченных пальцах, в искусанном до крови влагалище или в прямой кишке, которую долбил чудовищный мужской орган. Мне же кажется, наибольший урон причинила ей содомия; ее вопли, рыдания и стоны достигли предела своих возможностей, и Нуарсей, чрезвычайно возбужденный всем этим, оказался на грани кризиса, поэтому благоразумно покинул пробитую брешь.
   — Эй, Жюльетта! — заорал он. — Если бы ты только знала, какой чудный зад у этой сучки, как мне сладостны ее страдания. Я хотел бы, чтобы все демоны ада пришли мне на помощь, и каждый придумал свою неслыханную пытку.
   Он перевернул жертву на спину; ее держали наши потаскухи, я раскрыла ее влагалище, и туда стремительно ворвался толстенный, твердый как железо член; в продолжение всего акта в ноздри несчастной совали горящую серу и рвали ей уши. Цветок невинности был сорван и растоптан, хлынула густая кровь, взбесившийся Нуарсей извлек свой окровавленный инструмент, схватил многохвостую плеть с раскаленными на огне наконечниками и начал жесточайшую флагелляцию. Его также пороли две проститутки, он осыпал поцелуями задницы моих лесбиянок, которые умудрились принять удобную для распутника позу, я сосала ему орган и щекотала пальцами анус.
   — Признайтесь, ведь нам здесь тепло и уютно, — сказал он через несколько минут, — а вот жуткий холод за окном подал мне замечательную идею.
   Мы вчетвером надели на себя теплые зимние вещи и вывели нагую Фонтанж за ворота. Перед замком был большой, облицованный мрамором бассейн, в ту пору покрытый льдом, на который вытолкнули девушку. Картуш и Дерю, держа в руках тяжелые кнуты и пороховые ракеты-шутихи, стали по разные стороны бассейна возле самого его края, мы с Нуарсеем расположились чуть поодаль, и я накрыла его член своей теплой ладонью. Девушку заставили кататься по льду: когда она приближалась к кромке, ее подгоняли кнутом, когда она удалялась, в нее бросали подожженные ракеты, и они с веселым треском разрывались у нее под ногами. Мы долго любовались захватывающим зрелищем, а бедняжка носилась по звенящему от мороза льду, смешно подпрыгивала, увертываясь от ракет, падала и снова вставала.
   — Что такое?! — вскричал возмущенный Нуарсей, заметив, что совершая шестой круг, Фонтанж не претерпела никакого урона. — Что я вижу! Наша стерва блаженствует!
   Но в следующее мгновение к вящему удовольствию злодея взрыв разнес в клочья одну из ее грудей, она споткнулась и упала, сломав руку.
   — Ну вот, это уже лучше, — удовлетворенно пробурчал Нуарсей.
   Фонтанж притащили обратно в замок в бессознательном состоянии, быстро привели в чувство и, чтобы подготовить к дальнейшему употреблению, перевязали раны.
   Тем временем сцена была готова для новых оргий. Нуарсей захотел, чтобы меня ласкала моя маленькая Марианна, а сам начал покрывать мерзкими похотливыми поцелуями по-детски трогательные ягодицы ребенка.
   — Эта штука обещает вырасти в превосходнейший зад, Жюльетта, — сказал он мне, — она уже сейчас очень сильно воспламеняет меня.
   Хотя девочке было всего лишь семь лет, порочный Нуарсей слегка, как бы для пробы, поводил своим гигантским членом по очаровательной в своей наготе и беззащитности расщелинке, потом вдруг оставил Марианну и набросился на Эфорба; он вонзил в него свою шпагу по самый эфес и, задыхаясь от ярости, крикнул мне, чтобы я раздавила мальчику яички. Наверное, не существует на свете боли, какую испытал несчастный, но и это было еще не все: Нуарсей отошел в сторону и приказал помощникам выпороть сына. Один из них работал плетью, второй содомировал бесчувственное тело мальчика, я же — таково было желание отца, — взяла бритву и в один момент срезала по самый корень детские гениталии. Нуарсей во все глаза смотрел на эту операцию и впивался губами и зубами в ягодицы Теодоры.
   — Настал твой черед сношаться, Жюльетта, — хрипло произнес он, когда закончилась очередная сцена.
   Я пребывала в состоянии ужасного возбуждения, и все мое тело в тот момент жаждало только совокупления. Оба головореза зажали меня с двух сторон: один вломился в мое влагалище, второй пристроился в задней пещерке; Нуарсей переходил от одного к другому, по очереди содомировал их, а проститутки нещадно пороли его. Увидев, что мое продолжительное извержение подошло к концу, злодей указал палачам на Фонтанж и сказал:
   — Делайте с ней, что хотите, лишь бы она страдала как можно сильнее, пока вы развлекаетесь с ней.
   Разбойники за одну минуту с таким усердием обработали девочку, что она снова потеряла сознание.
   — Погодите, — засуетился Нуарсей, — не могу же я упустить такой момент.
   Пока он содомировал несчастную нашу жертву, я удивила его неожиданным всплеском жестокости: посредством скальпеля я ловко вырвала правый глаз своей подопечной. Этот чудовищный поступок переполнил чашу терпения Нуарсея, к тому же настолько сильной была болевая реакция Фонтанж, настолько судорожно сжались все ее мышцы, что развратник сбросил свое семя в самых недрах ее прямой кишки.
   — Теперь пойдем со мной, моя драгоценная, — заявил он и потащил изувеченную девушку, которая едва держалась на ногах, в соседнюю комнату. Я последовала за ними.
   — Смотри, — он ткнул пальцем в стол, на котором грудой лежали золотые монеты — пятьсот тысяч франков, принадлежавшие несчастной девушке, — смотри на свое приданое; мы оставили тебе один глаз, чтобы ты могла лицезреть это богатство, чтобы почувствовала себя еще несчастнее, ибо эти деньги не твои. Знай, стерва, что я мечтаю увидеть, как ты сдохнешь в нищете, я сделаю так, что ты никогда не сможешь пожаловаться на свою судьбу, после того, как мы отпустим тебя на свободу. Потрогай, — продолжал он, подталкивая ее к столу, — потрогай эти сверкающие кружочки, это золото, оно твое, но ты никогда его не получишь. Пощупай его, шлюха, я хочу, чтобы ты ощутила его в своих пальчиках; ну вот, а теперь эти бесполезные органы тебе больше не нужны, — С этими словами монстр положил обе руки на чурбаки для разделки мяса, крепко привязал их и совершил с ней третий, на сей раз последний, акт содомии, во время которого я большим топором отрубила ей кисти… Затем, не мешкая, остановила кровь и перевязала обрубки. После чего, продолжая содомию, монстр своими руками раскрыл жертве рот, заставил высунуть Язык, я ухватила его щипцами, вытащила еще больше и отрезала… Операция завершилась тем, что я выколола оставшийся глаз, и Нуарсея потряс чудовищной силы оргазм.
   — Прекрасно, — с удовлетворением заметил он, извлекая свой орган, потом набросил на мелко дрожавшее тело накидку из грубой холстины и прибавил: — Теперь мы уверены, что она не сможет писать, будет слепа как крот и никогда никому не скажет ни единого слова.
   Мы вывели ее за ворота и вытолкнули за ограду.
   — Ступай, ищи себе пропитание, — сказал Нуарсей, на прощанье наградив ее пинком. — Мысль об участи, которая тебя ожидает, доставляет нам еще большее удовольствие, чем мы получили бы от твоего убийства; убирайся, стерва, броди по миру и обвиняй своих палачей, если сумеешь.
   — Да, но ведь она сможет слышать вопросы любопытных, — заметила я, — уши-то у нее остались.
   — В самом деле, — спохватился жестокий Нуарсей. — Тогда это надо исправить. — И он кончиком ножа проткнул оба ее уха.
   Когда мы вернулись в зал, наш распутник обвел глазами присутствующих, и его взгляд задержался на девушках.
   — А ну-ка, помогите мне, негодницы, я только что потерял много сил, надо восстановить их… Возбудите хорошенько этих содомитов, пусть они прочешут мне задницу. Я чувствую в себе неодолимую потребность творить зло.
   Нуарсея взяли в кольцо, со всех сторон его окружили ягодицы и торчавшие члены, вся компания начала ласкать и возбуждать его всеми мыслимыми способами.
   Когда его инструмент зашевелился, он громко крикнул:
   — Послушай, Жюльетта, я хочу твою дочь.
   И не оставив мне времени опомниться и ответить, негодяй бросился на девочку и с невероятной быстротой овладел ею. Моя бедная Марианна истошно закричала, и этот крик возвестил о том, какую ужасную боль она испытывает.
   — Великие боги, что вы делаете, Нуарсей!
   — Сношаю в задницу твою дочь. Это должно было случиться рано или поздно, не так ли? По-моему, лучше, если цветок невинности сорвет твой близкий друг, а не посторонний.
   Безжалостно разворотив детские внутренности, он вытащил свой залитый кровью член, дрожавший от сдерживаемой ярости, и бросив убийственный взгляд на проституток, объявил о своем желании принести одну из них в жертву. Обреченная девушка, которую он выбрал, обняла его колени, напрасно пытаясь умилостивить злодея; ее привязали к верхушке раздвижной лестницы, Нуарсей опустился в кресло в двух метрах от нее и взял в руку свободный конец веревки. Теодора и Лаис, встав на колени, занялись его органом, яичками и седалищем; оба каннибала на его глазах совокуплялись со мной, вторую проститутку подвесили к столбу вниз головой, оставив дожидаться решения своей участи. Двадцать раз монстр дергал за веревку, двадцать раз жертва с грохотом падала на пол, каждый раз ее поднимали и водружали на место, и чудовищная забава не закончилась до тех пор, пока девушка не переломала себе ноги и не разбила череп. Ужасы еще сильнее подогрели распутника, и он распорядился завязать глаза висевшей проститутке, а каждый из нас должен был подходить к ней по очереди и терзать ее тело. Пытка, сказал он, прекратится только тогда, когда жертва сумеет угадать имя своего очередного мучителя; но она* скоро захлебнулась собственной кровью, так и не назвав правильно никого из тех, кто заставлял ее жестоко страдать. По моему совету обеих несчастных, в которых еще теплились последние искорки жизни, подвесили в трубе над камином, где они быстро обуглились, а может быть, еще раньше задохнулись от дыма. Нуарсей совершенно опьянел от похоти; он, как безумный, рыскал глазами по салону, в них я прочла смертный приговор всем пятерым, еще оставшимся в его распоряжении. Это были обе мои лесбиянки, моя дочь и два его сына. Все говорило за то, что со всеми ними будет покончено сразу, в один и тот же момент.
   — О, великие боги злодейства! — возопил он. — Снимите с меня узду, дайте мне сотворить зло, достойное вас! Я не прошу у вас сил делать добро, но неужели вы не можете дать мне сверхчеловеческие способности к преступлениям? Эй вы, дикие небесные псы, дайте мне в руки вашу молнию, дайте мне ее хотя бы на один момент, и когда я уничтожу всех жителей этой поганой планеты, вы увидите, как вскипает ярость в моих чреслах, и вашим собственным огненным копьем поражу ваше мерзкое, подлое сердце.
   Продолжая бормотать еще какие-то слова, уже совсем невразумительные, он набросился на своего сына Фаона, овладел им сзади, предоставив в распоряжение содомитов свое седалище, и приказал мне вырвать живое сердце из груди мальчика; я подала ему окровавленный трепещущий комочек плоти, он в один миг сожрал его, извергнулся и в следующий момент вонзил кинжал в грудь второго сына.
   — Взгляни, Жюльетта, взгляни, мой ангел, что я сделал? Славная работа, не правда ли? Подтверди, что я достаточно запятнал себя кровью и ужасами.
   — Я содрогаюсь, глядя на вас, Нуарсей, но я всегда с вами.
   — Не думай, Жюльетта, что наша оргия закончена и что я выдохся.
   Снова его блуждающий взор остановился на моей дочери, и я увидела, что эрекция его ужасна; он схватил Марианну, заломил ей руки, и его чудовищный инструмент ворвался в ее вагину.