Де Маркиз. Жюльетта. Том II

   — Этот эпизод навеки связал нас друг с другом, — сказала я подруге, — он стал печатью, скрепившей наше взаимное доверие. Теперь-то мы никогда не расстанемся.
   — Я же говорила тебе, — улыбнулась Дюран, — что вместе мы причиним людям много зла.
   — А что, если бы на моем месте была другая женщина? Неужели она так бы и осталась в склепе?
   — Непременно. Кстати, Корделли предлагал мне две тысячи цехинов, если я соглашусь оставить тебя в этой яме.
   — Тогда надо найти для него хорошенькую девицу и попросить его повторить это представление.
   — У тебя уже есть такая.
   — Кто же она?
   — Элиза.
   — Как ты безжалостна к моим служанкам! Наверное, это и есть ревность?
   — Нет, но я не хочу, чтобы возле тебя был еще кто-то и чтобы ты подумала, что этот кто-то любит тебя больше, чем я. К тому же, разве тебе не надоела эта стерва? Я оставлю тебе другую, зачем тебе две служанки? Я вполне могу заменить вторую, если уж ты не можешь заснуть, пока тебя не обнимут две лесбиянки.
   — Твой план меня возбуждает, но все-таки в нем есть что-то мерзкое.
   — Но это лишний раз говорит в его пользу, — тут же вставила Дюран, — ибо большие удовольствия рождаются, когда мы преодолеваем отвращение. Позови ее, мы развлечемся с ней и во время ласк мысленно приговорим ее к смерти; я безумно люблю такие коварные шуточки.
   — Ах, Дюран, ты меня сделаешь настоящей львицей и заставишь совершать немыслимые злодеяния.
   — Скажи лучше, что я готовлю для тебя немыслимые наслаждения.
   Появилась Элиза, прекрасная как всегда — живой образ Любви; она послушно легла между нами, и Дюран, которая до сих пор видела ее только мельком, с удовольствием принялась ласкать девушку.
   — Клянусь честью, это настоящий вулкан сладострастия, — сказала злодейка, целуя Элизу. — Положи ее на себя, Жюльетта, пусть она щекочет тебе клитор, пока я буду ее содомировать. Ого, какой обольстительный зад, как будет рад наш коммерсант, увидев эти несравненные полушария!
   И блудница, пощекотав язычком притаившуюся между ними норку, вставила в нее свой хоботок.
   — Сегодня я двенадцать часов кряду занималась телесными утехами, — сказала она, — и, казалось бы, должна была утомиться, но не тут-то было: я чувствую себя так, будто отдыхала весь день.
   — Представь себе, я тоже, — шепотом призналась я. — Это, наверное, наш замысел так благотворно действует на нас, Дюран. — После чего я удвоила свои ласки, Дюран живее заработала своим клитором, и наша служанка первой испытала извержение. Почувствовав судорожные спазмы девушки, моя подруга резко отстранилась от нее и обрушилась на бедняжку за то, что та помешала ей своим оргазмом.
   — Обязанность жертвы, — со злобой проговорила она, сопроводив эти слова пощечиной, — подчиняться и угождать; она не имеет право разделить удовольствие госпожи. Ты — мерзкая тварь, ты — шлюха бессовестная, и я научу тебя примерному поведению.
   Я держала девушку, а ведьма в продолжение четверти часа порола ее. Элиза не впервые столкнулась с такой прихотью, она частенько получала порку от меня, но никогда еще ее не избивали с такой жестокостью.
   — Ты же испортишь ей всю задницу, — недовольно заметила я, — а завтра Корделли…
   — Шрамы ему больше нравятся, они ускоряют его эрекцию.
   Ноги Элизы были в крови, и буря наконец стихла; Дюран предпочла содомировать меня, а в преддверии извержения захотела целовать истерзанные ягодицы нашей жертвы.
   — Вот теперь я получила все, что хотела, — удовлетворенно произнесла она, когда спазмы закончились. — А ты, прекраснейшая из прекрасных, скажи, ты кончила? Не сердись, что, я обратила так мало внимания на твои наслаждения: в минуты экстаза я забываю обо всем и думаю только о себе.
   — Не волнуйся, дорогая, я получила не меньшее удовольствие, чем ты; взгляни, сколько сока в моей куночке.
   — А как твой мозг? Он тоже наслаждался?
   — Еще как!
   Мы снова легли в постель и опять уложили Элизу в середину. Я погасила свечу; перед тем, как уснуть, Дюран прижалась губами к моему уху:
   — Я и во сне буду лелеять мысль, что завтра, благодаря мне, это сладкое создание умрет в страшных муках.
   Рано утром она вызвала Корделли. Он был в восхищении от предложенного товара, и сделка состоялась; жизнь несчастной нашей Элизы была оценена в скромную сумму — тысячу цехинов; но Корделли захотел украсить свою жуткую оргию некоторыми деталями, о чем я расскажу в свое время.
   Пока моя подруга вела торг, я велела Элизе приготовиться к отъезду. Она выкупалась, освежилась, обрызгала себя духами и, добавив к дарам Природы несколько искусных штрихов, очаровательная девушка, которой не исполнилось еще и семнадцати, предстала перед нами сияющая как ангел небесный.
   Дюран договорилась с Корделли, что он будет ждать нас в тот же день в пять часов в одном из своих сельских поместий на берегу моря в трех лигах от Анконы.
   За завтраком мы объявили девушкам о том, что им предстоит скорое расставание.
   — Элиза понравилась одному богатому торговцу из города, — сказали мы. — Будущее ее будет обеспечено, и она останется в Анконе.
   Обе подруги расплакались. Потом Элиза бросилась к моим ногам и осыпала их поцелуями.
   — Милая госпожа, — всхлипывала она, — вы же обещали, что никогда меня не покинете…
   Вот тогда, друзья мои, я поняла, как трепещет распутная душа, когда вожделение сталкивается с чувствительностью. Все во мне вдруг восстало против горьких жалоб девушки, мне доставляло огромное удовольствие видеть ее слезы, отвергать ее мольбы, следуя велениям своей извращенной похоти.
   — Но послушай, дорогая, — холодно ответила я, отталкивая небесное создание, — я всю жизнь буду казнить себя за то, что встала на пути твоего богатства.
   — Мне не надо богатства, мадам, я не прошу ничего, кроме позволения остаться с вами до конца своих дней.
   — Элиза, — спросила Дюран, — выходит, ты очень любишь Жюльетту?
   — Увы, мадам, я готова отдать за нее жизнь. Она спасла меня и Раймонду от разбойника, который собирался убить нас, а когда к сердечным чувствам прибавляется благодарность, вы же понимаете, мадам, из этого рождается страстная привязанность.
   — Пусть так, — заявила злодейка, — но вы должны расстаться, причем очень скоро.
   Во мне уже бушевал пожар, и Дюран заметила это.
   — Уведи ее в другую комнату, — тихо сказала она мне, — а я останусь, и Раймонда поласкает меня.
   Как только мы уединились с Элизой, все мои чувства обратились в ярость; невинная девушка целовала мое тело и плакала, а я издевалась над ней; с первыми ударами из меня брызнуло семя, и я удвоила свое усердие.
   — По правде говоря, — начала я ледяным тоном, несмотря на огонь, сжигавший меня, — твои сентименты меня удивляют, ибо в душе моей нет ничего похожего. Возможно, когда-то ты была не совсем для меня безразлична, но теперь я от тебя устала. И держала тебя при себе только из милосердия.
   — Из милосердия, мадам! — как эхо повторила несчастная.
   — Разумеется; если бы я над тобой не сжалилась, кем бы ты была сейчас? Уличной шлюхой. Поэтому благодари за то, что я хоть кого-то нашла для тебя, и приласкай меня в знак благодарности.
   Я сорвала с нее одежды, и при виде ее прелестей меня окатила теплая волна блаженства. Я смотрела на нее и повторяла про себя: через три дня это прекрасное свежее тело станет добычей червей, и честь его уничтожения будет принадлежать мне.
   О, восхитительная искра похоти! О, неизъяснимые наслаждения порока и злодейства! Как потрясаете вы нервную систему развратной самки! Ах, Элиза, Элиза! Когда-то ты сводила меня с ума, а теперь я отдаю тебя в руки мясника… Я отдаю тебя палачу и испытываю оргазм.
   Она же твердила, что будет тосковать без меня, что не сможет без меня жить, и обрушивала на меня все новые и новые ласки. Прошло несколько минут, и они принесли потрясающие результаты: когда она подняла голову, рот ее был полон моей спермой. Потом я ласкала ее таким же образом, наслаждаясь мыслью заставить ее вкусить удовольствие, прежде чем предать смерти. Она извергнулась, потом разрыдалась и снова обратилась ко мне с самыми нежными словами, с самыми трогательными мольбами, умоляя не гнать ее. Но все это скорее смягчило бы скалу, но только не меня.
   — Пойдем, — сказала я, насытившись, — нам пора. Она собралась пойти в свою комнату собрать вещи. Я остановила ее и процедила сквозь зубы:
   — Не беспокойся, мы их пришлем тебе завтра.
   Она бросилась мне на шею… Я оттолкнула ее и наотмашь ударила по лицу. Мне кажется, я бы задушила ее, если бы не было договора с Корделли.
   Мы вернулись в салон. Дюран там не было; в соседней комнате я услышала возню и заглянула в замочную скважину. Каково же было мое удивление, когда я увидела, что Раймонду кто-то содомирует, а Дюран обрабатывает розгами зад содомита. Я постучала…
   — Это ты? — отозвалась Дюран.
   — Ну конечно, открывай.
   Она вышла ко мне и предостерегающе приложила палец к губам.
   — Это Корделли. Он пожелал осмотреть девушку, которую ты ему обещала, я не хотела тебя беспокоить и подсунула ему Раймонду. По-моему, он от нее без ума.
   — Я не помешаю вам, синьор, — почтительно обратилась я к итальянцу. — Но хочу заметить, что это не та девушка.
   — Мне чертовски жаль, — сказал блудодей прерывающимся от удовольствия голосом, — очень жаль, мадам… но ее задница… о, какая это уютная задница! — Потом он отлепился от моей служанки и продолжал уже спокойнее:
   — Тем не менее извергаться я не буду, надо поберечь силы. — Он аккуратно вытер свой член и добавил: — Давайте лучше поговорим о делах.
   Раймонда потихоньку выскользнула из комнаты, мы остались втроем: Корделли, Дюран и я.
   — Я не смог дождаться назначенного часа, — объяснил он — и примчался сюда. Мадам Дюран сказала, что вы забавляетесь с девицей, которая предназначена мне. Увидев Раймонду, я почувствовал неодолимое желание и должен сознаться, что теперь уже жалею, что она — не моя жертва. Мадам Дюран сообщила, что это — ваша фаворитка, что вы ни за что не согласитесь расстаться с ней… Но выслушайте меня, мадемуазель, — продолжал искуситель, беря меня за руку. — Я очень щедрый человек и безумно богат: за последние двадцать лет я прибрал к рукам всю прибыль от знаменитой Сенигалийской ярмарки ^[119], так что несколькими тысячами цехинов больше, несколькими тысячами меньше — это для меня мелочи, когда речь идет о моих страстях. Я не знаю Элизу, но я попробовал Раймонду, и она дьявольски понравилась мне. Я никогда не забирался в такую узенькую и горячую пещерку. Эта девушка будет великолепно выглядеть в минуты отчаяния и горя, короче говоря, это самая лучшая кандидатура для жертвоприношения из всех, кого я когда-либо видел. Поэтому предлагаю следующее: я забираю первую, поскольку мы уже договорились, и заодно покупаю эту. Вас устроит шесть тысяч цехинов за обеих?
   — Вряд ли, — ответила я, чувствуя, что алчность, любовь к золоту вытеснили все прочие чувства из моего сердца. — Двадцать тысяч, и вы забираете их двоих.
   — Однако, — напомнил мне Корделли, — я уже купил одну за тысячу.
   — Считайте, что сделка не состоялась; я продаю их вместе или не продаю совсем, но дешевле не уступлю.
   — Я могу только одобрить решение моей подруги, — вставила Дюран, — и меня удивляет, что она так дешево продает столь восхитительные предметы.
   — Я обожаю эту девочку, и кому же я отдаю ее? Негодяю, который собирается ее убить!
   — Вы правы, — согласился итальянец, — и смерть ее будет жуткой и мучительной, уверяю вас.
   — За такое удовольствие надо платить, синьор. Решайтесь скорее, иначе жалость вползет в мое сердце, и вы останетесь ни с чем.
   — Да, ваш товар дороговат, мадемуазель, — задумчиво пробормотал торговец, — но черт меня побери! Вы застали меня в тот момент, когда похоть перевешивает разум. Передайте эту бумагу моему доверенному, и он тут же выдаст вам требуемую сумму. А тем временем позвольте взглянуть на другую девушку.
   — Мерзавка, — прошептала я своей подруге, — это снова твоя работа. Ты, кажется, вознамерилась лишить меня всего, что у меня есть.
   — Виной тому только моя любовь, Жюльетта; но ты никогда не пожалеешь об этом, ибо я заменю тебе целый мир. И она отправилась за деньгами. Я вызвала Элизу.
   — Очаровательное создание! — воскликнул распутник, увидев ее. — Неудивительно, что вы запрашиваете такую цену за свой товар.
   Он торопливо начал раздевать девушку, и восторгу его не было предела, когда перед ним предстали все ее прелести. Он решил, что такой изящный, будто отлитый гениальным скульптором зад требует более тщательного осмотра; он долго и сосредоточенно целовал его, раздвигал ягодицы, щекотал языком отверстие, вставил туда член, потом снова целовал, не в силах оторваться от прекраснейшего предмета.
   — Позовите сюда вторую, я хочу сравнить их.
   Появилась Раймонда, разделась и предоставила свое тело для осмотра. Вы не представляете, с какой тщательностью происходила эта процедура, в особенности придирчиво были обследованы ягодицы. Пока покупатель был поглощен своим занятием, я взяла в руку его орган и начала медленно поглаживать его; скоро он встрепенулся, отвердел, и Корделли принялся содомировать Элизу, награждая увесистыми шлепками меня и Раймонду.
   — По правде говоря, я не могу решить, какая из них лучше, — признался он мне по секрету, — обе они великолепны. И обе будут умирать долго и мучительно.
   — Чей зад, по-вашему, лучше? — полюбопытствовала я.
   — Конечно, Раймонды, в том нет никакого сомнения, — ответил он, с чувством поцеловав обладательницу предмета, который имел в виду.
   — Я хочу сказать, что в ее потрохах теплее и уютнее… А ну-ка, Жюльетта, ложитесь на кровать, — вдруг заявил ненасытный монстр, — я попробую и вашу задницу.
   С одной стороны он поставил Элизу, с другой — Раймонду, и, содомируя меня, мял и щипал им ягодицы. Потом неожиданно остановился и с сожалением проговорил:
   — Достаточно, иначе я кончу. А нам надо отправляться в дорогу.
   Девушки пошли готовиться к поездке.
   — Скажите честно, — спросила я, когда осталась наедине с итальянцем, — это моя подруга надоумила вас выбрать Раймонду, не так ли?
   — Не буду скрывать, что она очень хочет ее смерти.
   — Вот мерзавка! Это от ревности, впрочем, причина достаточно уважительная. Но не беспокойтесь: я решила твердо, и обе эти твари должны претерпеть адские муки. — Говоря эти слова, я как бы невзначай начала ласкать ему член, прижимая его к своей груди и щекоча пальцем анус. — А можно узнать, какую пытку вы для них приготовили?
   — Боитесь, что она будет слишком жестокой?
   — Если бы я была на вашем месте, их страдания превзошли бы все, что может придумать человеческое воображение.
   — Вы восхитительная женщина… Я люблю таких; настоящие женщины всегда более жестоки, чем мужчины, если дают волю всем своим чувствам.
   — За этим кроются вполне естественные причины, — заметила я, — их органы устроены гораздо тоньше, а чувствительность их намного выше; бесчувственное существо не может быть жестоким.
   — Совершенно верно; к тому же обладая живым воображением, женщина не может удержаться от излишеств и извращений, вот почему в злодействе она заходит дальше, чем мужчина. Случись где-нибудь дуэль, гладиаторские бои или публичная казнь, женщины валом валят поглядеть на это зрелище, и среди зевак вы всегда найдете в десять раз больше женщин, нежели мужчин. Между прочим, — добавил торговец, — многие глупцы, обманутые этим болезненным любопытством, не могут понять, что крайности всегда сходятся, что его источником является врожденная жестокость.
   — Это потому, что сама по себе жестокость есть продолжение чувствительности, и великие злодеяния, которые мы совершаем, в значительной мере проистекают из чувствительности нашей души.
   — Вашими устами, дорогая, говорит сама истина. Поцелуйте меня, поцелуйте сильнее; я восхищен вашим умом, вашими чарами, и вы должны перебраться ко мне.
   — Я навек привязана к своей подруге, — отвечала я, — и только смерть может разлучить нас.
   — Она тоже может жить с вами.
   — Нет, мы собираемся вернуться на родину.
   В этот момент я услышала шаги Дюран. Я пошла встретить ее, и на пороге, где нас не мог услышать Корделли, она сообщила мне, какой замечательный трюк совершила только что.
   — Я подделала доверенность и получила в два раза больше.
   — Сорок тысяч цехинов?
   — Вот именно, и они уже в надежном месте.
   — Какая же ты умница!
   — Теперь ты не жалеешь о сделке?
   — Нисколько. А вдруг Корделли встретится со своим казначеем?
   — К тому времени дело уже будет сделано. Если только он посмеет пожаловаться на нас, мы сами отправим его на эшафот за чудовищное преступление.
   — Поцелуй меня, самая мудрая из подруг!
   — Ты должна взять свою половину.
   — Какая в этом нужда? Сначала побываем в замке Корделли, а когда вернемся, разделим добычу.
   — Я бы хотела, чтобы ты оставила все деньги себе: мне больше хочется увидеть тебя в роскоши, нежели увеличить свое богатство.
   С тем мы и отправились к Корделли и через несколько часов добрались до замка — настоящей крепости, расположенной на выступе скалы, нависшей над морем. Возле небольшой фермы у подножия скалы карета остановилась, так как дорога заканчивалась. Отсюда нам предстояло подниматься по ступеням — я насчитала их ровно четыреста, — которые были единственным путем к грозному замку. Прежде чем подняться по этой лестнице, мы прошли через железные ворота, которые торговец открыл своим ключом; за ними было еще шесть таких же преград на некотором расстоянии друг от друга, и Корделли открывал и тщательно закрывал их, когда мы через них проходили. Дюран; заметив, что удивление на моем лице постепенно сменяется тревогой, решила меня успокоить и обратилась к Корделли:
   — По вашему описанию я так и представляла себе ваше жилище и велела людям своим приехать за нами завтра утром, если к десяти часам мы не вернемся в Анкону.
   — Меня хорошо знают в этих местах, — сказал торговец, очевидно, также желая успокоить меня, — но вам не стоило беспокоиться, мадам Дюран: я обещал вам, что вы вернетесь в город сегодня ночью, а вам известно, что слово мое надежно.
   Однако не так легко было внушить спокойствие двум нашим девушкам. Предстоящее несчастье всегда дает о себе знать каким-то, пусть даже неясным, предчувствием, а наши жертвы чувствовали это всеми своими органами, и у обеих от ужаса подгибались колени.
   Между тем открылись последние ворота и снова закрылись за нами; нас встретили две женщины лет шестидесяти.
   — Все готово? — спросил Корделли.
   — Еще с утра, синьор, — ответила одна из них, — мы не думали, что вы приедете так поздно.
   Мы вошли в полутемный зал с низкими сводами. Корделли подошел к окну и отдернул плотную штору.
   — Взгляните-ка туда.
   Каково же было наше изумление, когда мы увидели, что находимся метров на сто выше поверхности моря и вокруг нас расстилается водная гладь.
   — Наша скала образует мыс, — объяснил итальянец, — а здесь самая выступающая точка; отсюда до берега приблизительно полмили. Можете кричать сколько угодно, и никто вас не услышит.
   Мы поднялись на несколько ступенек и вошли в другой зал, где должна была происходить оргия.
   Пожалуй, никогда я не видела ничего более жуткого. На круглом возвышении, в центре также круглой комнаты, лежали самые разные инструменты для всевозможных пыток, которые сразу бросились нам в глаза, когда мы переступили порог. Среди них были такие необычные и отвратительные, о существовании которых я даже не подозревала. Рядом с этим арсеналом стояли два огромных, устрашающе смуглых головореза с ужасными усищами и еще более ужасной внешностью; оба были голые, похожие на дикарей и готовые, судя по всему, выполнить любой, самый чудовищный, приказ. Каменные стены этого адского каземата украшали и делали их еще мрачнее пятнадцать довольно свежих трупов; на четырех стульях, окружавших помост, сидели две девушки лет шестнадцати и двое юношей пятнадцати лет, все четверо совершенно голые. Старые женщины, те, что встречали нас, закрыли на засов двери. Корделли посмотрел на нас, явно наслаждаясь произведенным впечатлением.
   — Вот здесь мы и будем работать, — сказал он, и, взглянув на наших девушек, добавил: — Редко, очень редко, покидают эту комнату те, кто входит сюда. Будьте добры, донна Мария, снимите с них одежды, разожгите камин и приступим к делу… Я чувствую, как в моих яйцах бурлят соки, и признаюсь вам, что не часто у меня бывает такое расположение к жестоким развлечениям.
   Потом монстр посмотрел на меня.
   — Вас, Жюльетта, я назначаю своей помощницей, главной распорядительницей бала; раздевайтесь и подойдите ближе. Вы будете служить только потребностям и желаниям моего члена и моего седалища и хорошенько следить за их состоянием. Если я захочу сношаться, вы языком смажете мне задний проход и органы, которые будут меня содомировать, а руками будете вводить их в мою задницу. Если мне захочется кого-нибудь содомировать, вы должны направить мой инструмент в отверстие, которое я выберу и которое вы также смажете языком. После подготовки вы должны сосать мне язык в продолжение всего акта. Кроме того, от вас требуется неукоснительное повиновение и глубочайшее почтение: не забывайте, что сюда попадают либо рабы, либо жертвы.
   Вы, Дюран, будете подводить ко мне служителей и запомните хорошенько: первым делом вы должны подставить мне для поцелуя свой зад.
   — Ну а вы, — обратился он к старухам, которые были обнажены ниже пояса и держали в руках связки тонких зеленых прутьев, — вы будете находиться рядом со мной и обрабатывать мне бока и ягодицы, когда сочтете это нужным для моего возбуждения.
   Теперь насчет вас, Кровопийца и Варвар: учтите, что вы не только палачи — вы должны позаботиться о моей заднице и прочищать ее, как только почувствуете, что она жаждет этого.
   Он оглядел строгим взглядом детей, в почтительном молчании сидевших на стульях, и добавил:
   — Единственная ваша обязанность — беспрекословно подчиняться. Вы все — мои отпрыски, хотя и от разных матерей, но не думайте, что кровные узы помешают мне отправить вас в долгое и мучительное путешествие к смерти: я подарил вам жизнь для того лишь, чтобы иметь возможность отобрать ее; детоубийство — одно из сладчайших моих удовольствий, а наше родство сделает ваши страдания еще более приятными для меня.
   — Что касается до вас, милые девушки, — наконец обратился он к моим служанкам, свирепо глядя на них, — я за вас заплатил, и никто не лишит меня права сделать с вами все, что подскажет мое необыкновенно богатое воображение, поэтому готовьтесь к мучительной кончине. Хотя я еще не решил, каким образом буду истязать ваше нежное тело.
   Услышав эти слова, несчастные создания бросились в ноги Корделли, омывая их слезами. Их лица, в обрамлении роскошных черных волос, разбросанных в беспорядке по алебастровой груди, являли собой незабываемый образ горя и отчаяния.
   — Черт возьми мою грешную душу, — восхитился Корделли, опускаясь в кресло и небрежным движением приказав мне ласкать ему член, — я безумно люблю такие трагические сцены, они страшно возбуждают меня… А что, если я дам вам кинжалы, несчастные твари, и заставлю исколоть друг друга до смерти? Мне кажется, это неплохо будет выглядеть, а? — И монстр с удовольствием принялся щипать нежные соски несчастных, а жилистый фаллос, разбухавший в моих руках, свидетельствовал о восторге своего хозяина.
   — Дайте-ка мне их задницы, — сказал он дуэньям, — поставьте их так, чтобы я мог щекотать языком их маленькие дырочки. А ты, Дюран, помоги Жюльетте.
   За одну минуту он искусал до крови безупречные девичьи ягодицы, оставив в них глубокие следы зубов, потом просунул голову между ног Раймонды и с такой силой впился в ее клитор, что бедняжка лишилась чувств. Придя в восторг от такого результата, он сделал то же самое с Элизой, но она дернулась, и вместо клитора его зубы вцепились в ее нижние губки, от которых он оторвал внушительный кусок. Несмотря на разрушительные последствия его натиска, Корделли захотел тут же совокупиться с ними. Девушек уложили на длинный диван животом вниз, головой вплотную к трупам, развешанным на стене. После чего, с моей помощью, развратник в течение двадцати минут прочищал им задницы и влагалища. Потом поставил одну из них на четвереньки, другую посадил ей на плечи, взял розги и долго терзал божественные ягодицы Элизы и восхитительную грудь Раймонды, в то время как обе дуэньи аккуратно кололи его седалище серебряными булавками. Девушки сменили позицию, чтобы он мог превратить в окровавленные лохмотья еще нетронутые груди и ягодицы. Затем принесли тазы с водой, обмыли раны, и Корделли, демонстрируя чудовищную эрекцию, велел приблизиться одному из сыновей. Все дары щедрой Природы сочетались в этом очаровательном ребенке: прекрасное лицо, нежнейшая кожа, маленький ротик, вьющиеся волосы и несравненнейший зад.
   — М-да, он действительно очень похож на свою мать, — заметил Корделли, поцеловав мальчика.
   — А что стало с этой несчастной? — полюбопытствовала я.
   — Стыдись, Жюльетта; ты так стараешься уличить меня в злодействе — я чувствую это. Но к твоему удивлению и, быть может, разочарованию я покажу тебе эту женщину прямо сейчас.