Страница:
Угрозы, ложь, оскорбления (вскоре мы убедимся, что этим не. ограничивается «арсенал» приемов профессора Шапли) как-то не сочетаются с образом прогрессивного американского ученого, либерала, борца против маккартизма. Вероятно, о человеке следует судить не по тому, за кого он себя выдает тщательно продуманными и выставляемыми напоказ поступками, а по его поступкам импульсивным, не рассчитанным на демонстрацию, но определяющих неприкрытую сущность.
Даже выслушав объяснение Путнэма и прочитав второе письмо Шапли, Великовский не представлял себе истинного значения происходящего. Если бы он мог предвидеть, как эта история отразится не только на его судьбе, но также на судьбе Путнэма, он не оставался бы таким спокойным.
Путнэм тоже не представлял себе, что ждет его в ближайшем будущем, хотя о происходящем он знал больше Великовского и, в отличие от него, читал ответ на второе письмо Шапли, написанное 1 февраля 1950 года самим президентом компании – Джорджем Бреттом.
Бретт благодарил Шапли за то, что он помахал перед издательством красным флагом, как машет стрелочник, предупреждая об опасности. Он известил Шапли, что, как только книга будет скомплектована, издательство пошлет ее на дополнительную рецензию трем видным ученым.
Снова необычное в деле Великовского. В пору, когда американские «охотники на ведьм», пытаясь оказать давление на прогрессивных ученых, вызывали их в «комиссию по расследованию», когда Маккарти, установив цензуру, душил каждую свежую мысль, уже подписанная к печати книга подверглась цензуре. Не по инициативе реакционеров, нет, а с «подачи» считавшегося прогрессивным ученого.
25. «РАЗОБЛАЧИТЕЛИ ТЕОРИИ» И ТЭД ТЕККЕРЕЙ
Великовский не знал этого. Снова и снова он мысленно возвращался к последней беседе с Мотцем. Он договорился встретиться с молодым немецким физиком Карлом фон Вайцзекером, который поразил всех своим выступлением по поводу космогонической теории Канта-Лапласа на годичном собрании Американского физического общества, состоявшемся в Колумбийском университете.
Время Вайцзекера было расписано по минутам Они встретились в поезде. Вайцзекер ехал в Кембридж, в Гарвардский университет. Великовский проводил его до Нью-Хевена.
Физик с интересом выслушал гипотезу Великовского об электромагнитном взаимодействии тел Солнечной системы. Тут же в вагоне он подсчитал напряженность магнитного поля, необходимую для остановки ротации Земли. Результат удивил его: напряженность оказалась не очень большой. Он несколько раз проверил расчет. Нет, ошибки не было. Действительно, нужна не очень большая напряженность магнитного поля.
– Знаете, доктор, если Солнце – настолько заряженное тело, что воздействует на орбиты планет и комет, то небесная механика дефектна. Я в это не верю. На вашем месте я не стал бы включать в книгу это положение.
В Нью-Хевене они тепло попрощались: физик продолжил свой путь, а Великовский вернулся в Нью-Йорк.
Он рассказал Мотцу о своей встрече с Вайцзекером. Мотц внимательно прочитал эпилог и, хотя не был согласен с теорией Великовского, не нашел в тексте ничего, что противоречило бы физике. Нет, убеждал он своего собеседника, астрономы не смогут придраться ни к одному слову эпилога.
Великовский не знал, что сейчас, когда выход его книги в свет уже был объявлен, один из трех цензоров высказался против ее опубликования. Два других предложили публиковать. Судьба книги была решена…
День 25 февраля 1950 года оказался малоприятным для Великовского. Вышел в свет «Колиер'с» со статьей, которая так претила ему. А в «Саенс Ньюс летер» в этот же день появилась статья «Теории разоблачаются», содержавшая мнения нескольких ученых из разных областей науки о книге, которую ни один из них… не читал, потому что книга еще не вышла из печати. Но более того. Там, где эти ученые не обходились общими, ничего не говорящими фразами, они демонстрировали невежество.
Например, доктор Дэвид Дело из американского геологического института заявил, что все горы были сформированы миллионы лет назад и с тех пор не было случаев возникновения новых вершин, а Великовский, мол, игнорирует все научные наблюдения множества геологов, сделанные за последние сто лет. Странно, как геолог мог не знать, что в течение нескольких десятков лет мировая геологическая литература была полна доказательств, свидетельствующих о возникновении всех основных горных систем «невероятно недавно».
Перлом «разоблачения» было заявление антрополога и археолога доктора Генри Фильда о том, что книга неверна, так как исраэлиты не пересекали Красное море.
Только не имея ни малейшего представления о книге, можно было сделать подобное заявление.
Но самое «веское» утверждение в статье принадлежало астроному, которым как бы случайно оказался доктор Харлоу Шапли. Тот подчеркивал: теория д-ра Великовского о комете Венере, якобы остановившей Землю на несколько дней, является «глупостью и вздором». Он «подтвердил» это заявление двумя фразами: планета Венера наблюдалась от 500 до 1000 лет до Исхода, и масса Венеры примерно в миллион раз больше массы любой кометы. Оба утверждения ведущего американского астронома – такая же «истина», как и мнение Дело в этой же статье, или, как описание самим Шапли встречи с Великовским в письме Путнэму.
Таким оказался прогрессивный либерал: он беззастенчиво лгал в частном письме и, ничуть не смущаясь, обманывал несведущего читателя в открытой научной печати.
Может быть, во втором случае, в отличие от первого, Шапли не лгал, а попросту не знал предмета? Но как может истинный ученый высказываться в научной печати о предмете, которого он не знает?
Действительно, Венера наблюдалась примерно за 500 лет до Исхода. Но наблюдения эти, описанные в вавилонских таблицах, свидетельствуют о том, что в ту пору она была странствующей кометой. В книге «Миры в столкновениях» этому посвящена целая глава. Но Шапли не читал ее, как, вероятно, не читал и книг о вавилонских таблицах, описывающих Венеру. Увы, профессора так мало читают…
Спустя несколько лет Великовский напишет: «Я заметил, что в большой библиотеке Колумбийского университета с множеством отделов собрания книг я редко встречал людей, которые по возрасту или по внешнему виду принадлежали бы к преподавательскому штату. И когда я узнал, что преподавательский штат этого университета исчисляется тысячами, мне стало ясно, что немногие из них продолжают свое обучение после того, как сели в профессорское кресло. Конечно, в их частных офисах и дома есть избранные книги и, тем не менее, я не мог понять, как процесс исследования может идти без частых визитов к полкам библиотеки, без волнующей охоты от сносок в одной книге к отрывкам в другой, затем к какому-нибудь литературному справочнику, снова к ящикам каталога и снова к полкам».
Да, Шапли не относился к таким «охотникам за истиной». Зато в оркестре «разоблачителей теории» он оказался не только дирижером и первой скрипкой, но и создателем самого оркестра. И еще одна важная деталь: президентом «Саенс Ньюс летер», где была опубликована эта лживая и злостная статья, оказался… сам Шапли. …Великовский несколько удивился, обнаружив среди своей почты увесистый пакет от Теда Теккерея. Они были в добрых отношениях еще с той поры, когда Теккерей редактировал «Нью-Йорк пост», а Великовский публиковал у него статьи о Ближнем Востоке. В прошлом году, как он слышал, Теккерей, возмущенный разгулом реакции в Соединенных Штатах, оставил «Нью-Йорк пост» и организовал свою более чем прогрессивную газету «Компас». Недели три назад, когда к ним в гости пришла молодая чета Лараби, Эрик рассказал, что Тед Теккерей решил перепечатать у себя в «Компасе» его статью из «Харпер'с». И вдруг сейчас этот пакет.
Великовский извлек короткое сопроводительное письмо Теккерея, два письма Шапли Теккерею, его ответ Шапли на первое письмо и размноженную на мимеографе статью под шапкой обсерватории Гарвардского университета. Автором статьи была профессор Сесилия Пайн-Гапошкин. Это имя ничего не говорило Великовскому, хотя, судя по титулу, она и была той самой коллегой Шапли, о которой тот писал Путнэму, а статья, следовательно, предназначалась журналу «Рипортер».
Великовский начал читать письмо Шапли Теккерею:
«Дорогой Тед:
Кто-то сделал тебе подлость. Они побудили тебя перепечатать статью Лараби из январского номера «Харпер'с». «Колиер'с» тоже дал этой причуде широкую дорогу, и многие другие предположительно респектабельные издания поддержали эту ерунду бойким пером.
В моем довольно долгом опыте в области науки это – наиболее успешное мошенничество, которое совершено по отношению к ведущим американским изданиям.
Эта статья настолько прозрачна для меня, что я удивлен, как «Харпер'с» и «Макмиллан» могли ее взять. Я не вполне уверен, что компания «Макмиллан» все-таки пойдет до конца с публикацией, потому что эта фирма имеет, по-видимому, высочайшую репутацию в мире в обращении с научными книгами.
Представитель журнала Макса Асколи «Рипортер» позвонил мне несколько недель назад и попросил меня написать опровержение или критику. Моя коллега миссис Сесилия Пайн-Гапошкин написала такую статью для «Рипортер», и, я полагаю, она вскоре выйдет в свет. Прилагаю копию. Мне представляется, что «Компас» может захотеть перепечатать (с разрешением) эту критику американского астронома наивысшей репутации.
Несколько лет назад д-р В. прислал мне копию своей брошюры «Космос без гравитации». Я подшил ее с другой причудливой литературой, которая поступает в научную лабораторию. Мы можем выкопать несколько подобных псевдонаучных писаний, чаще всего публикуемых за счет автора. У нас есть публикации Общества плоской Земли, отчаянно искренние. У нас есть теория возникновения Солнечной системы Фуллера Браша из Флориды. У нас есть писания людей, которые, к сожалению, не были в состоянии даже пойти в школу, но при сем опровергающие теории Эйнштейна (как д-р В. опроверг Дарвина, Ньютона и всех остальных).
В нескольких астрономических группах обсуждалась эта история, их грустное заключение таково: мы живем в век упадка, когда абсурд ценится выше опыта и учения.
Конечно, не стоило бы к этому относиться всерьез и я бы определенно не стал этого делать, если бы «Компас» не перепечатал, явно с невозмутимым лицом, статью Лараби.
Этот человек, д-р В., пришел ко мне в Нью-Йорке несколько лет назад и попросил меня одобрить его работу, чтобы он мог ее опубликовать. Я указал ему, что, если бы он был прав, то все, что когда-либо сделал Исаак Ньютон, было неверно. Однако, мы построили цивилизацию и гостиницу, в которой мы стояли, благодаря Ньютону и другим подобным ему.
Ты знаешь, конечно, что я лично отношусь с сочувствием к потерпевшим крушение и умалишенным и не имею большого почтения к формализму и абсолютно – к ортодоксии, но эта ерунда – «Солнце остановилось» – чистейший вздор на уровне астрологического фокуса-мокуса, если не считать, что д-р В. прочитал так же много, как и поверхностно, и может щеголять множеством технических терминов, которые он, определенно, не одолел…
Искренне твой,
Харлоу Шапли.»
«Дорогой Харлоу: 7 марта 1950 г.
Я задержал ответ на твое письмо от 20 февраля, пока не почувствовал себя достаточно выздоровевшим от первоначальной реакции на его содержание.
Я бы не считал, что нашу дружбу стоит сохранить, если бы не был в своем ответе так же откровенен, как ты, несомненно, был откровенен со мной.
В первую очередь, я считаю, что должен резко отчитать тебя за серию абсолютно ничем не оправданных и необоснованных характеристик д-ра Великовского, так же, как я сделал в том случае, когда твои политические убеждения привели почти к таким же ничем не обоснованным атакам и обвинениям тебя в нечестности.
Перечитав твое письмо, я до основания потрясен эпитетами, которыми ты характеризуешь д-ра Великовского, человека необычайной честности и учености, чье усердное отношение к науке, по меньшей мере, не ниже твоего. …Твое дальнейшее предположение, очевидно, благодаря твоим усилиям, сойдет ли с рук компании «Макмиллан» эта публикация, не только признание прямого ущерба, но также некоторое доказательство того, что ты успешно вредил работе д-ра Великовского… …У меня было достаточно возможностей проверить из большого числа безупречных источников сведения об учености д-ра Великовского и его высокой цельности как личности. Что касается данных им сведений об учебных заведениях, прошлом и степенях, они были последовательно и без исключений скромны.
Мне кажется, что ты совершил как личную, так и профессиональную ошибку, чрезвычайно серьезную и опасную, – абсолютно ненаучным и эмоционально-злым характером твоих атак на д-ра Великовского и его работу.
Я пишу это немедленно, так как очевидно: в пароксизме серии атак, адресованных, несомненно, не мне одному, как против доктора Великовского, так и против его работы, ты даже не позаботился проверить или даже взглянуть на объективные исследования, которыми она сопровождается.
Я представляю себе, что ко времени написания твоего письма ты не читал рукописи д-ра Великовского «Миры в столкновениях», ни даже единой капли свидетельств в его поддержку. Максимум, возможно, ты поверхностно просмотрел популяризацию очень малой части этой работы, опубликованной Эриком Лараби в журнале «Харпер'с».
Было бы абсолютно бесцеремонным, если бы я предпринял малейшее усилие поддержать научную ценность заключений, которые д-р Великовский сделал как пробные тезисы, выросшие из исторических свидетельств, накопленных им. Но я думаю – и это так очевидно! – что в настоящее время ты, несмотря на твое научное положение, еще в более уязвимой позиции в споре по поводу доказательств и заключений д-ра Великовского, поскольку ты не позаботился проверить их. Действительно, я не могу не быть встревожен интенсивностью и характером атак, которые так всецело основаны на молве и эмоциональной реакции. Я уверен, что ты поколебался бы прийти к заключению о природе планеты без тщательного изучения всех возможных доказательств. А сейчас ты не поколебался провозгласить видного ученого обманщиком, шарлатаном и мошенником и охарактеризовать его работу как абсолютный вздор.
Если бы я даже не изучил права, относящегося к устному оскорблению и клевете, мне было бы абсолютно очевидно, что линия твоего поведения – фактически порочащая и клеветническая, как морально, так и в уголовном отношении.
Определенно, не исключено, что свидетельства, представленные д-ром Великовским, научно недоказательны, но утверждать, что это вздор только потому, что они, возможно (хотя и не очевидно), противоречат другой рабочей гипотезе, без малейшей попытки проверить эти доказательства, мне представляется явным абсурдом, даже если этот абсурд высказан личностью, достигшей таких выдающихся ответственных позиций в астрономии, как ты.
Прошу тебя со всей серьезностью: пересмотри линию своего поведения в этом деле и сопоставь ее с высоким стандартом, который ты выдвигаешь перед своими студентами прежде, чем делать следующие шаги в твоей кампании по уничтожению человека, которого ты не знаешь, и ругать теорию, о который ты, определенно, не имеешь представления.
Я потрудился прочитать статью, которую ты приготовил с помощью миссис Сесилии Пайн-Гапошкин. И снова, хотя у меня нет сомнений в ее научных знаниях в ее области и нет оснований принять или отбросить научные теории, изложенные в ее статье, у меня есть возражения по поводу главного направления статьи, а именно:
1. Статья представляет собой атаку на книгу, которую автор статьи не читал.
2. Минимум в двух местах автор сама выдвигает «соломенное чучело» – довод, который легко опровергнуть. Другими словами, статья приписывает д-ру Великовскому утверждения, которые не были сделаны им и которых нет в манускрипте, а затем пытается вступить в спор с этими предложениями, как будто они аутентичны.
Это, мягко выражаясь, наименее научный метод критики.
Хотя это и не относится к обсуждаемому делу, за исключением того, что это незначительный пункт, задетый в твоем письме, я едва ли могу воздержаться и не упрекнуть тебя за насмешливо-покровительственное упоминание о необученных и неполучивших формального образования (о д-ре Великовском, разумеется, речь не идет). Определенно, не надо быть даже любителем, подобным мне, чтобы напомнить тебе, например, о таких вкладчиках в науку, как Левенгук, необразованный церковный привратник, который обнаружил и проверил существование микробов, возбудив беспокойство у деятелей медицины того времени.
Искренне
Тед. О. Теккерей
Копия д-ру Великовскому.»
«8 марта 1950 г.
Конфиденциально
Дорогой Тед:
Прошу извинить меня за то, что написал такие пренебрежительные замечания по поводу твоего знакомого. Мое удивление остается в силе.
Кстати, на прошлой неделе «Саенс Ньюс летер» включил заявления представителей различных областей – людей, как мне кажется, очень известных, – по поводу статьи Лараби, и эти заявления представляются мне неблагоприятными. «Тайм» на этой неделе тоже мрачно отреагировал на нее.
Я лично в том, что пишу, не реагирую ни на д-ра Великовского, ни на Лараби, ни на кого-либо другого. В сущности, единственной острой реакцией было мое письмо к тебе. Определенно, я написал его не тому, кому следовало бы.
В полудюжине групп, в основном, гарвардских профессоров (не все они плохо воспитаны, неблагоразумны или глупы) я не нашел ни одного без исключения, чье мнение по поводу обозрения книги в «Ридерс Дайджест», не говоря уже о статье Лараби, отличалось бы от моего. Многие, подобно Айкс из «Нью Репаблик», восприняли эту историю как шутку…
Возможно, я писал тебе, что вице-президент Американского астрономического общества считает, что… следует послать протест компании «Макмиллан», знаменитому издателю научных книг самой высокой репутации; но я немедленно сказал, как и многие другие, что подобное действие только создаст большую рекламу писаниям д-ра Великовского. Свобода публиковать – основная свобода…»
Великовский рассмеялся, прочитав этот абзац. Ай да Шапли! Куда до него знаменитому лицемеру из «Школы злословия» Шеридана! Свобода публиковать… Где же она? Он вернулся к письму.
«…Наше беспокойство по поводу «Макмиллан» и «Харпер'с», если это можно назвать беспокойством, заключается в том, что такие публикации бросают тень на тщательность, с которой они реферировали другие рукописи… Здесь нет страха, как бы не быть введенными в заблуждение взглядами д-ра Великовского.
В заключение: я помню, что д-р Великовский был очень приятной особой, спокойным, скромным и определенно глубоко сожалеющим, что я и мне подобные были так глубоко введены в заблуждение Исааком Ньютоном, Лапласом, Лагранжем, Симоном Ньюкомбом, лучшими национальными обсерваториями во всех ведущих странах. В сущности, он был весьма очаровательным, как мне припоминается.
Несомненно, судя по тому, что ты говоришь, он глубокий ученый в некоторых областях. Я еще не видел заключений ученых по этому поводу и, вероятно, ты не оценишь их высоко, если они будут враждебны. Они вздорят между собой – эти философы античных времен и фрагментарных записей. Но трудно спорить с дифференциальным уравнением или с числами; и поэтому опытные астрономы и физики, почти все до одного, будут настаивать на ошибочности небесной механики д-ра Великовского. Даже лектор планетария, почти неизвестный астрономам, был уклончив в своих благоприятных отзывах.
Заканчивая, я снова прошу извинения за силу моих выражений; но, следуя прецеденту некоего Галилея, я твердо стою на свидетельствах и утверждениях, что Венера не участвовала в остановке вращения Земли за тысячу пятьсот лет до р. X.
Нельзя быть нечестным в таких вещах и оставаться ученым.
Но я настаиваю на том, что остаюсь твоим другом. Ни д-р В., ни планета-комета Венера не смогут нас поссорить.
Искренне твой
Харлоу.»
Великовский внимательно прочитал все семь страниц, размноженных на мимеографе.
Конечно, непросто было не реагировать на брань и издевательства. Но он выключил эмоции, чтобы трезво сосредоточиться на том, что в статье ученого должно быть наукой.
«Если библейская история, которую мистер Великовский предлагает принять как действительно стоящую, верна, – писала Пайн-Гапошкин, – ротация Земли должна была остановиться в течение шести часов. Все тела, не прикрепленные к поверхности Земли (включая атмосферу и океан) должны были продолжать свое движение и, как следствие, должны были улететь со скоростью 900 миль в час на широте Египта».
Великовский взял карандаш и лист бумаги. Шесть часов – это 21600 секунд. Если 900 миль в час – такова линейная скорость вращения Земли на широте Египта – разделить на 21600 секунд, то в каждую секунду для полной остановки вращения (а в книге рассматривается и другая возможность), скорость замедлялась на 1,85 сантиметров в секунду. Человек почти не почувствует такого замедления. Что касается атмосферы, океана и магмы в глубинах Земли, то с ними произойдет именно то, что описано в книге. Как же профессор-астроном, да еще высокой квалификации (по словам Шапли) могла допустить такую ошибку? А может быть, это – не ошибка, а заведомая дезинформация читателя?
Еще больше удивило Великовского приведенное Пайн-Гапошкин геологическое доказательство отсутствия катастроф в описываемое им время. Она писала, что нет никаких свидетельств об изменении уровня океана 3500 лет назад. Допустим, что астроном высокой квалификации не имеет представления о геологии. Но если ты что-либо утверждаешь, следует проверить научную достоверность утверждения. Профессор Дейли из того же Гарвардского университета писал, что последнее понижение мирового океана на 20 футов произошло 3500 лет назад. Его открытие затем было подтверждено геологами в разных странах.
Нет, Пайн-Гапошкин не проверила своего утверждения. Зато в лучших традициях «школы Шапли» она написала: «Неужели наш научный век так некритичен, так невежествен в природе доказательств, что весьма значительное количество людей будет одурачено неряшливым парадом жаргона из дюжины областей знаний?»
«Действительно, – подумал Великовский, – неужели так невежествен?..» С грустью он отложил опус Пайн-Гапошкин, чтобы никогда больше не возвращаться к нему.
26. НИЧЕГО ПОДОБНОГО В ЭТОМ ЗДАНИИ НЕ ПРОИСХОДИЛО
На следующий день, в пятницу, 10 марта 1950 года, Великовский договорился с Элишевой встретиться в здании компании «Макмиллан». Забыв о вчерашних письмах и статье Пайн-Гапошкин, в приподнятом состоянии духа он вошел в роскошный подъезд издательства на Пятой авеню. Прохаживаясь по холлу, он приветливо отвечал на поклоны знакомых и незнакомых сотрудников компании. Многие из них держали в руках его книгу, почтительно оставаясь на расстоянии, понимая, вероятно, причину его ожидания. Сквозь открытые двери он видел в комнатах стопки своей книги, такой долгожданной, такой притягивающей к себе. Но он не подошел посмотреть или даже прикоснуться к ней. Он ждал жену.
Когда Элишева пришла, он вошел вместе с нею в раскрытые двери комнаты, в которой у стопки авторских экземпляров его ждала дама в строгом костюме – рекламный директор издательства. Великовский взял книгу, раскрыл обложку и торжественно вручил жене свой труд. На титульном листе было напечатано посвящение. Одно слово:
«Элишеве».
Тут же один за другим, с книгой в руках, к нему за автографом стали подходить сотрудники. Они покупали книгу без всяких привилегий, кроме одной – раньше, чем она появится в магазинах, за три недели до официального выхода в свет. Они покупали книгу за ощутимую по тем временам цену – четыре доллара и пятьдесят центов (зарплата профессора в университете в ту пору была около 870 долларов в месяц).
Возбужденные агенты подходили, чтобы с удивлением сообщить о неслыханном количестве экземпляров, проданных книжным магазинам: 500, 1000, 1000. Хозяйка кабинета, рекламный директор, пожимая руку Великовского, сказала:
– Ничего подобного в этом здании никогда не происходило. А вы можете себе представить, каких авторов видела компания «Макмиллан»! Никогда еще сюда не стекалось столько людей со всех этажей за автографом…
Радостную атмосферу внезапно омрачило сообщение о том, что экземпляры книги, посланные попечителям Американского музея естественной истории, не приняты и возвращены в издательство.
Великовский понял: в планетарии, принадлежащем музею, не состоится драматизация «Миров в столкновениях», хотя она уже была объявлена. Путнэм, озабоченно потирая подбородок, сказал:
– Боюсь, как бы не вышибли Этвотера, если его статья появится в печати.
Безошибочно определив судьбу Этвотера, Путнэм еще не предвидел, что ждет его самого. В конце марта Этвотер, действительно, был уволен с постов заведующего астрономическим отделом Американского музея естественной истории и куратора планетария.
Драматизация «Миров в столкновениях», объявленная в программе планетария на конец весны, была отменена.
Этим событиям предшествовало письмо Этвотеру от профессора Отто Струве, астронома, занимавшего официальную позицию в Американском астрономическом обществе и поддерживавшего тесные отношения с Шапли. Струве спрашивал, действительно ли Этвотер благосклонно относится к Великовскому и его теории. В ответе Этвотера содержалось его представление о науке и о поведении истинного ученого. Последовала немедленная реакция.
Даже выслушав объяснение Путнэма и прочитав второе письмо Шапли, Великовский не представлял себе истинного значения происходящего. Если бы он мог предвидеть, как эта история отразится не только на его судьбе, но также на судьбе Путнэма, он не оставался бы таким спокойным.
Путнэм тоже не представлял себе, что ждет его в ближайшем будущем, хотя о происходящем он знал больше Великовского и, в отличие от него, читал ответ на второе письмо Шапли, написанное 1 февраля 1950 года самим президентом компании – Джорджем Бреттом.
Бретт благодарил Шапли за то, что он помахал перед издательством красным флагом, как машет стрелочник, предупреждая об опасности. Он известил Шапли, что, как только книга будет скомплектована, издательство пошлет ее на дополнительную рецензию трем видным ученым.
Снова необычное в деле Великовского. В пору, когда американские «охотники на ведьм», пытаясь оказать давление на прогрессивных ученых, вызывали их в «комиссию по расследованию», когда Маккарти, установив цензуру, душил каждую свежую мысль, уже подписанная к печати книга подверглась цензуре. Не по инициативе реакционеров, нет, а с «подачи» считавшегося прогрессивным ученого.
25. «РАЗОБЛАЧИТЕЛИ ТЕОРИИ» И ТЭД ТЕККЕРЕЙ
Великовский не знал этого. Снова и снова он мысленно возвращался к последней беседе с Мотцем. Он договорился встретиться с молодым немецким физиком Карлом фон Вайцзекером, который поразил всех своим выступлением по поводу космогонической теории Канта-Лапласа на годичном собрании Американского физического общества, состоявшемся в Колумбийском университете.
Время Вайцзекера было расписано по минутам Они встретились в поезде. Вайцзекер ехал в Кембридж, в Гарвардский университет. Великовский проводил его до Нью-Хевена.
Физик с интересом выслушал гипотезу Великовского об электромагнитном взаимодействии тел Солнечной системы. Тут же в вагоне он подсчитал напряженность магнитного поля, необходимую для остановки ротации Земли. Результат удивил его: напряженность оказалась не очень большой. Он несколько раз проверил расчет. Нет, ошибки не было. Действительно, нужна не очень большая напряженность магнитного поля.
– Знаете, доктор, если Солнце – настолько заряженное тело, что воздействует на орбиты планет и комет, то небесная механика дефектна. Я в это не верю. На вашем месте я не стал бы включать в книгу это положение.
В Нью-Хевене они тепло попрощались: физик продолжил свой путь, а Великовский вернулся в Нью-Йорк.
Он рассказал Мотцу о своей встрече с Вайцзекером. Мотц внимательно прочитал эпилог и, хотя не был согласен с теорией Великовского, не нашел в тексте ничего, что противоречило бы физике. Нет, убеждал он своего собеседника, астрономы не смогут придраться ни к одному слову эпилога.
Великовский не знал, что сейчас, когда выход его книги в свет уже был объявлен, один из трех цензоров высказался против ее опубликования. Два других предложили публиковать. Судьба книги была решена…
День 25 февраля 1950 года оказался малоприятным для Великовского. Вышел в свет «Колиер'с» со статьей, которая так претила ему. А в «Саенс Ньюс летер» в этот же день появилась статья «Теории разоблачаются», содержавшая мнения нескольких ученых из разных областей науки о книге, которую ни один из них… не читал, потому что книга еще не вышла из печати. Но более того. Там, где эти ученые не обходились общими, ничего не говорящими фразами, они демонстрировали невежество.
Например, доктор Дэвид Дело из американского геологического института заявил, что все горы были сформированы миллионы лет назад и с тех пор не было случаев возникновения новых вершин, а Великовский, мол, игнорирует все научные наблюдения множества геологов, сделанные за последние сто лет. Странно, как геолог мог не знать, что в течение нескольких десятков лет мировая геологическая литература была полна доказательств, свидетельствующих о возникновении всех основных горных систем «невероятно недавно».
Перлом «разоблачения» было заявление антрополога и археолога доктора Генри Фильда о том, что книга неверна, так как исраэлиты не пересекали Красное море.
Только не имея ни малейшего представления о книге, можно было сделать подобное заявление.
Но самое «веское» утверждение в статье принадлежало астроному, которым как бы случайно оказался доктор Харлоу Шапли. Тот подчеркивал: теория д-ра Великовского о комете Венере, якобы остановившей Землю на несколько дней, является «глупостью и вздором». Он «подтвердил» это заявление двумя фразами: планета Венера наблюдалась от 500 до 1000 лет до Исхода, и масса Венеры примерно в миллион раз больше массы любой кометы. Оба утверждения ведущего американского астронома – такая же «истина», как и мнение Дело в этой же статье, или, как описание самим Шапли встречи с Великовским в письме Путнэму.
Таким оказался прогрессивный либерал: он беззастенчиво лгал в частном письме и, ничуть не смущаясь, обманывал несведущего читателя в открытой научной печати.
Может быть, во втором случае, в отличие от первого, Шапли не лгал, а попросту не знал предмета? Но как может истинный ученый высказываться в научной печати о предмете, которого он не знает?
Действительно, Венера наблюдалась примерно за 500 лет до Исхода. Но наблюдения эти, описанные в вавилонских таблицах, свидетельствуют о том, что в ту пору она была странствующей кометой. В книге «Миры в столкновениях» этому посвящена целая глава. Но Шапли не читал ее, как, вероятно, не читал и книг о вавилонских таблицах, описывающих Венеру. Увы, профессора так мало читают…
Спустя несколько лет Великовский напишет: «Я заметил, что в большой библиотеке Колумбийского университета с множеством отделов собрания книг я редко встречал людей, которые по возрасту или по внешнему виду принадлежали бы к преподавательскому штату. И когда я узнал, что преподавательский штат этого университета исчисляется тысячами, мне стало ясно, что немногие из них продолжают свое обучение после того, как сели в профессорское кресло. Конечно, в их частных офисах и дома есть избранные книги и, тем не менее, я не мог понять, как процесс исследования может идти без частых визитов к полкам библиотеки, без волнующей охоты от сносок в одной книге к отрывкам в другой, затем к какому-нибудь литературному справочнику, снова к ящикам каталога и снова к полкам».
Да, Шапли не относился к таким «охотникам за истиной». Зато в оркестре «разоблачителей теории» он оказался не только дирижером и первой скрипкой, но и создателем самого оркестра. И еще одна важная деталь: президентом «Саенс Ньюс летер», где была опубликована эта лживая и злостная статья, оказался… сам Шапли. …Великовский несколько удивился, обнаружив среди своей почты увесистый пакет от Теда Теккерея. Они были в добрых отношениях еще с той поры, когда Теккерей редактировал «Нью-Йорк пост», а Великовский публиковал у него статьи о Ближнем Востоке. В прошлом году, как он слышал, Теккерей, возмущенный разгулом реакции в Соединенных Штатах, оставил «Нью-Йорк пост» и организовал свою более чем прогрессивную газету «Компас». Недели три назад, когда к ним в гости пришла молодая чета Лараби, Эрик рассказал, что Тед Теккерей решил перепечатать у себя в «Компасе» его статью из «Харпер'с». И вдруг сейчас этот пакет.
Великовский извлек короткое сопроводительное письмо Теккерея, два письма Шапли Теккерею, его ответ Шапли на первое письмо и размноженную на мимеографе статью под шапкой обсерватории Гарвардского университета. Автором статьи была профессор Сесилия Пайн-Гапошкин. Это имя ничего не говорило Великовскому, хотя, судя по титулу, она и была той самой коллегой Шапли, о которой тот писал Путнэму, а статья, следовательно, предназначалась журналу «Рипортер».
Великовский начал читать письмо Шапли Теккерею:
«Дорогой Тед:
Кто-то сделал тебе подлость. Они побудили тебя перепечатать статью Лараби из январского номера «Харпер'с». «Колиер'с» тоже дал этой причуде широкую дорогу, и многие другие предположительно респектабельные издания поддержали эту ерунду бойким пером.
В моем довольно долгом опыте в области науки это – наиболее успешное мошенничество, которое совершено по отношению к ведущим американским изданиям.
Эта статья настолько прозрачна для меня, что я удивлен, как «Харпер'с» и «Макмиллан» могли ее взять. Я не вполне уверен, что компания «Макмиллан» все-таки пойдет до конца с публикацией, потому что эта фирма имеет, по-видимому, высочайшую репутацию в мире в обращении с научными книгами.
Представитель журнала Макса Асколи «Рипортер» позвонил мне несколько недель назад и попросил меня написать опровержение или критику. Моя коллега миссис Сесилия Пайн-Гапошкин написала такую статью для «Рипортер», и, я полагаю, она вскоре выйдет в свет. Прилагаю копию. Мне представляется, что «Компас» может захотеть перепечатать (с разрешением) эту критику американского астронома наивысшей репутации.
Несколько лет назад д-р В. прислал мне копию своей брошюры «Космос без гравитации». Я подшил ее с другой причудливой литературой, которая поступает в научную лабораторию. Мы можем выкопать несколько подобных псевдонаучных писаний, чаще всего публикуемых за счет автора. У нас есть публикации Общества плоской Земли, отчаянно искренние. У нас есть теория возникновения Солнечной системы Фуллера Браша из Флориды. У нас есть писания людей, которые, к сожалению, не были в состоянии даже пойти в школу, но при сем опровергающие теории Эйнштейна (как д-р В. опроверг Дарвина, Ньютона и всех остальных).
В нескольких астрономических группах обсуждалась эта история, их грустное заключение таково: мы живем в век упадка, когда абсурд ценится выше опыта и учения.
Конечно, не стоило бы к этому относиться всерьез и я бы определенно не стал этого делать, если бы «Компас» не перепечатал, явно с невозмутимым лицом, статью Лараби.
Этот человек, д-р В., пришел ко мне в Нью-Йорке несколько лет назад и попросил меня одобрить его работу, чтобы он мог ее опубликовать. Я указал ему, что, если бы он был прав, то все, что когда-либо сделал Исаак Ньютон, было неверно. Однако, мы построили цивилизацию и гостиницу, в которой мы стояли, благодаря Ньютону и другим подобным ему.
Ты знаешь, конечно, что я лично отношусь с сочувствием к потерпевшим крушение и умалишенным и не имею большого почтения к формализму и абсолютно – к ортодоксии, но эта ерунда – «Солнце остановилось» – чистейший вздор на уровне астрологического фокуса-мокуса, если не считать, что д-р В. прочитал так же много, как и поверхностно, и может щеголять множеством технических терминов, которые он, определенно, не одолел…
Искренне твой,
Харлоу Шапли.»
«Дорогой Харлоу: 7 марта 1950 г.
Я задержал ответ на твое письмо от 20 февраля, пока не почувствовал себя достаточно выздоровевшим от первоначальной реакции на его содержание.
Я бы не считал, что нашу дружбу стоит сохранить, если бы не был в своем ответе так же откровенен, как ты, несомненно, был откровенен со мной.
В первую очередь, я считаю, что должен резко отчитать тебя за серию абсолютно ничем не оправданных и необоснованных характеристик д-ра Великовского, так же, как я сделал в том случае, когда твои политические убеждения привели почти к таким же ничем не обоснованным атакам и обвинениям тебя в нечестности.
Перечитав твое письмо, я до основания потрясен эпитетами, которыми ты характеризуешь д-ра Великовского, человека необычайной честности и учености, чье усердное отношение к науке, по меньшей мере, не ниже твоего. …Твое дальнейшее предположение, очевидно, благодаря твоим усилиям, сойдет ли с рук компании «Макмиллан» эта публикация, не только признание прямого ущерба, но также некоторое доказательство того, что ты успешно вредил работе д-ра Великовского… …У меня было достаточно возможностей проверить из большого числа безупречных источников сведения об учености д-ра Великовского и его высокой цельности как личности. Что касается данных им сведений об учебных заведениях, прошлом и степенях, они были последовательно и без исключений скромны.
Мне кажется, что ты совершил как личную, так и профессиональную ошибку, чрезвычайно серьезную и опасную, – абсолютно ненаучным и эмоционально-злым характером твоих атак на д-ра Великовского и его работу.
Я пишу это немедленно, так как очевидно: в пароксизме серии атак, адресованных, несомненно, не мне одному, как против доктора Великовского, так и против его работы, ты даже не позаботился проверить или даже взглянуть на объективные исследования, которыми она сопровождается.
Я представляю себе, что ко времени написания твоего письма ты не читал рукописи д-ра Великовского «Миры в столкновениях», ни даже единой капли свидетельств в его поддержку. Максимум, возможно, ты поверхностно просмотрел популяризацию очень малой части этой работы, опубликованной Эриком Лараби в журнале «Харпер'с».
Было бы абсолютно бесцеремонным, если бы я предпринял малейшее усилие поддержать научную ценность заключений, которые д-р Великовский сделал как пробные тезисы, выросшие из исторических свидетельств, накопленных им. Но я думаю – и это так очевидно! – что в настоящее время ты, несмотря на твое научное положение, еще в более уязвимой позиции в споре по поводу доказательств и заключений д-ра Великовского, поскольку ты не позаботился проверить их. Действительно, я не могу не быть встревожен интенсивностью и характером атак, которые так всецело основаны на молве и эмоциональной реакции. Я уверен, что ты поколебался бы прийти к заключению о природе планеты без тщательного изучения всех возможных доказательств. А сейчас ты не поколебался провозгласить видного ученого обманщиком, шарлатаном и мошенником и охарактеризовать его работу как абсолютный вздор.
Если бы я даже не изучил права, относящегося к устному оскорблению и клевете, мне было бы абсолютно очевидно, что линия твоего поведения – фактически порочащая и клеветническая, как морально, так и в уголовном отношении.
Определенно, не исключено, что свидетельства, представленные д-ром Великовским, научно недоказательны, но утверждать, что это вздор только потому, что они, возможно (хотя и не очевидно), противоречат другой рабочей гипотезе, без малейшей попытки проверить эти доказательства, мне представляется явным абсурдом, даже если этот абсурд высказан личностью, достигшей таких выдающихся ответственных позиций в астрономии, как ты.
Прошу тебя со всей серьезностью: пересмотри линию своего поведения в этом деле и сопоставь ее с высоким стандартом, который ты выдвигаешь перед своими студентами прежде, чем делать следующие шаги в твоей кампании по уничтожению человека, которого ты не знаешь, и ругать теорию, о который ты, определенно, не имеешь представления.
Я потрудился прочитать статью, которую ты приготовил с помощью миссис Сесилии Пайн-Гапошкин. И снова, хотя у меня нет сомнений в ее научных знаниях в ее области и нет оснований принять или отбросить научные теории, изложенные в ее статье, у меня есть возражения по поводу главного направления статьи, а именно:
1. Статья представляет собой атаку на книгу, которую автор статьи не читал.
2. Минимум в двух местах автор сама выдвигает «соломенное чучело» – довод, который легко опровергнуть. Другими словами, статья приписывает д-ру Великовскому утверждения, которые не были сделаны им и которых нет в манускрипте, а затем пытается вступить в спор с этими предложениями, как будто они аутентичны.
Это, мягко выражаясь, наименее научный метод критики.
Хотя это и не относится к обсуждаемому делу, за исключением того, что это незначительный пункт, задетый в твоем письме, я едва ли могу воздержаться и не упрекнуть тебя за насмешливо-покровительственное упоминание о необученных и неполучивших формального образования (о д-ре Великовском, разумеется, речь не идет). Определенно, не надо быть даже любителем, подобным мне, чтобы напомнить тебе, например, о таких вкладчиках в науку, как Левенгук, необразованный церковный привратник, который обнаружил и проверил существование микробов, возбудив беспокойство у деятелей медицины того времени.
Искренне
Тед. О. Теккерей
Копия д-ру Великовскому.»
«8 марта 1950 г.
Конфиденциально
Дорогой Тед:
Прошу извинить меня за то, что написал такие пренебрежительные замечания по поводу твоего знакомого. Мое удивление остается в силе.
Кстати, на прошлой неделе «Саенс Ньюс летер» включил заявления представителей различных областей – людей, как мне кажется, очень известных, – по поводу статьи Лараби, и эти заявления представляются мне неблагоприятными. «Тайм» на этой неделе тоже мрачно отреагировал на нее.
Я лично в том, что пишу, не реагирую ни на д-ра Великовского, ни на Лараби, ни на кого-либо другого. В сущности, единственной острой реакцией было мое письмо к тебе. Определенно, я написал его не тому, кому следовало бы.
В полудюжине групп, в основном, гарвардских профессоров (не все они плохо воспитаны, неблагоразумны или глупы) я не нашел ни одного без исключения, чье мнение по поводу обозрения книги в «Ридерс Дайджест», не говоря уже о статье Лараби, отличалось бы от моего. Многие, подобно Айкс из «Нью Репаблик», восприняли эту историю как шутку…
Возможно, я писал тебе, что вице-президент Американского астрономического общества считает, что… следует послать протест компании «Макмиллан», знаменитому издателю научных книг самой высокой репутации; но я немедленно сказал, как и многие другие, что подобное действие только создаст большую рекламу писаниям д-ра Великовского. Свобода публиковать – основная свобода…»
Великовский рассмеялся, прочитав этот абзац. Ай да Шапли! Куда до него знаменитому лицемеру из «Школы злословия» Шеридана! Свобода публиковать… Где же она? Он вернулся к письму.
«…Наше беспокойство по поводу «Макмиллан» и «Харпер'с», если это можно назвать беспокойством, заключается в том, что такие публикации бросают тень на тщательность, с которой они реферировали другие рукописи… Здесь нет страха, как бы не быть введенными в заблуждение взглядами д-ра Великовского.
В заключение: я помню, что д-р Великовский был очень приятной особой, спокойным, скромным и определенно глубоко сожалеющим, что я и мне подобные были так глубоко введены в заблуждение Исааком Ньютоном, Лапласом, Лагранжем, Симоном Ньюкомбом, лучшими национальными обсерваториями во всех ведущих странах. В сущности, он был весьма очаровательным, как мне припоминается.
Несомненно, судя по тому, что ты говоришь, он глубокий ученый в некоторых областях. Я еще не видел заключений ученых по этому поводу и, вероятно, ты не оценишь их высоко, если они будут враждебны. Они вздорят между собой – эти философы античных времен и фрагментарных записей. Но трудно спорить с дифференциальным уравнением или с числами; и поэтому опытные астрономы и физики, почти все до одного, будут настаивать на ошибочности небесной механики д-ра Великовского. Даже лектор планетария, почти неизвестный астрономам, был уклончив в своих благоприятных отзывах.
Заканчивая, я снова прошу извинения за силу моих выражений; но, следуя прецеденту некоего Галилея, я твердо стою на свидетельствах и утверждениях, что Венера не участвовала в остановке вращения Земли за тысячу пятьсот лет до р. X.
Нельзя быть нечестным в таких вещах и оставаться ученым.
Но я настаиваю на том, что остаюсь твоим другом. Ни д-р В., ни планета-комета Венера не смогут нас поссорить.
Искренне твой
Харлоу.»
Великовский внимательно прочитал все семь страниц, размноженных на мимеографе.
Конечно, непросто было не реагировать на брань и издевательства. Но он выключил эмоции, чтобы трезво сосредоточиться на том, что в статье ученого должно быть наукой.
«Если библейская история, которую мистер Великовский предлагает принять как действительно стоящую, верна, – писала Пайн-Гапошкин, – ротация Земли должна была остановиться в течение шести часов. Все тела, не прикрепленные к поверхности Земли (включая атмосферу и океан) должны были продолжать свое движение и, как следствие, должны были улететь со скоростью 900 миль в час на широте Египта».
Великовский взял карандаш и лист бумаги. Шесть часов – это 21600 секунд. Если 900 миль в час – такова линейная скорость вращения Земли на широте Египта – разделить на 21600 секунд, то в каждую секунду для полной остановки вращения (а в книге рассматривается и другая возможность), скорость замедлялась на 1,85 сантиметров в секунду. Человек почти не почувствует такого замедления. Что касается атмосферы, океана и магмы в глубинах Земли, то с ними произойдет именно то, что описано в книге. Как же профессор-астроном, да еще высокой квалификации (по словам Шапли) могла допустить такую ошибку? А может быть, это – не ошибка, а заведомая дезинформация читателя?
Еще больше удивило Великовского приведенное Пайн-Гапошкин геологическое доказательство отсутствия катастроф в описываемое им время. Она писала, что нет никаких свидетельств об изменении уровня океана 3500 лет назад. Допустим, что астроном высокой квалификации не имеет представления о геологии. Но если ты что-либо утверждаешь, следует проверить научную достоверность утверждения. Профессор Дейли из того же Гарвардского университета писал, что последнее понижение мирового океана на 20 футов произошло 3500 лет назад. Его открытие затем было подтверждено геологами в разных странах.
Нет, Пайн-Гапошкин не проверила своего утверждения. Зато в лучших традициях «школы Шапли» она написала: «Неужели наш научный век так некритичен, так невежествен в природе доказательств, что весьма значительное количество людей будет одурачено неряшливым парадом жаргона из дюжины областей знаний?»
«Действительно, – подумал Великовский, – неужели так невежествен?..» С грустью он отложил опус Пайн-Гапошкин, чтобы никогда больше не возвращаться к нему.
26. НИЧЕГО ПОДОБНОГО В ЭТОМ ЗДАНИИ НЕ ПРОИСХОДИЛО
На следующий день, в пятницу, 10 марта 1950 года, Великовский договорился с Элишевой встретиться в здании компании «Макмиллан». Забыв о вчерашних письмах и статье Пайн-Гапошкин, в приподнятом состоянии духа он вошел в роскошный подъезд издательства на Пятой авеню. Прохаживаясь по холлу, он приветливо отвечал на поклоны знакомых и незнакомых сотрудников компании. Многие из них держали в руках его книгу, почтительно оставаясь на расстоянии, понимая, вероятно, причину его ожидания. Сквозь открытые двери он видел в комнатах стопки своей книги, такой долгожданной, такой притягивающей к себе. Но он не подошел посмотреть или даже прикоснуться к ней. Он ждал жену.
Когда Элишева пришла, он вошел вместе с нею в раскрытые двери комнаты, в которой у стопки авторских экземпляров его ждала дама в строгом костюме – рекламный директор издательства. Великовский взял книгу, раскрыл обложку и торжественно вручил жене свой труд. На титульном листе было напечатано посвящение. Одно слово:
«Элишеве».
Тут же один за другим, с книгой в руках, к нему за автографом стали подходить сотрудники. Они покупали книгу без всяких привилегий, кроме одной – раньше, чем она появится в магазинах, за три недели до официального выхода в свет. Они покупали книгу за ощутимую по тем временам цену – четыре доллара и пятьдесят центов (зарплата профессора в университете в ту пору была около 870 долларов в месяц).
Возбужденные агенты подходили, чтобы с удивлением сообщить о неслыханном количестве экземпляров, проданных книжным магазинам: 500, 1000, 1000. Хозяйка кабинета, рекламный директор, пожимая руку Великовского, сказала:
– Ничего подобного в этом здании никогда не происходило. А вы можете себе представить, каких авторов видела компания «Макмиллан»! Никогда еще сюда не стекалось столько людей со всех этажей за автографом…
Радостную атмосферу внезапно омрачило сообщение о том, что экземпляры книги, посланные попечителям Американского музея естественной истории, не приняты и возвращены в издательство.
Великовский понял: в планетарии, принадлежащем музею, не состоится драматизация «Миров в столкновениях», хотя она уже была объявлена. Путнэм, озабоченно потирая подбородок, сказал:
– Боюсь, как бы не вышибли Этвотера, если его статья появится в печати.
Безошибочно определив судьбу Этвотера, Путнэм еще не предвидел, что ждет его самого. В конце марта Этвотер, действительно, был уволен с постов заведующего астрономическим отделом Американского музея естественной истории и куратора планетария.
Драматизация «Миров в столкновениях», объявленная в программе планетария на конец весны, была отменена.
Этим событиям предшествовало письмо Этвотеру от профессора Отто Струве, астронома, занимавшего официальную позицию в Американском астрономическом обществе и поддерживавшего тесные отношения с Шапли. Струве спрашивал, действительно ли Этвотер благосклонно относится к Великовскому и его теории. В ответе Этвотера содержалось его представление о науке и о поведении истинного ученого. Последовала немедленная реакция.