Страница:
И ГРОБОКОПАТЕЛЯМИ»
8 марта 1954 года Шуламит и Авраам Коган прислали из Хайфы телеграмму о рождении Ривки, еще одного представителя рода Великовских в Израиле. Вскоре Рут сообщила о рождении сына Рафаила. Два внука и две внучки. Две опубликованных книги и две книги в работе, завершение которой можно было уже предвидеть. … Был теплый майский вечер 1954 года. За большим, во всю стену, окном кабинета зажглись первые звезды. Бесконечность, казалось, окутала тихие холмы Нью-Джерси.
Смягчилось даже ощущение неухоженности в эйнштейновском кабинете со стопками книг на полу, с коллекцией курительных трубок, кажущихся почему-то запыленными.
Великовский принес Эйнштейну главы книги «Земля в переворотах» – от восьмой до двенадцатой. Очень важно было узнать мнение Эйнштейна по поводу высказанных в них мыслей.
В течение полугода Эйнштейн неоднократно пытался завести разговор о реакции ученых на «Миры в столкновениях». Великовский охотно говорил о научном и психологическом аспектах этой проблемы, но всякий раз ловко уходил от необходимости называть конкретные имена. Но сейчас Эйнштейн случайно, а, может быть, и умышленно, больно задел его, сказав:
– Я догадываюсь, что какая-то непорядочность могла вынудить даже такую благородную душу, как Великовский, отреагировать соответствующим образом. А все-таки мне не хотелось бы вдруг узнать, что вы дали журналистам пищу против ученых.
– Как это ни удивительно, на подлость ученых я публично отреагировал только один раз, после увольнения из издательства «Макмиллан» редактора моей книги. Но мне интересно было бы увидеть, как бы вы отреагировали, скажем, на это. Великовский вынул из портфеля первый «скоросшиватель» «Звездочетов и гробокопателей», извлек из него несколько писем Шапли и других, положил их на стол перед Эйнштейном.
Эйнштейн, прочитав, был потрясен и даже не пытался скрыть этого.
– Великовский, все это должно быть опубликовано. Писатель, обладающий хорошим драматическим талантом, должен оформить имеющийся у вас материал в книгу. Боже мой, какой это будет документ!
В тот вечер Великовский не рассказал Эйнштейну, что уже оформляет имеющийся материал в книгу. Ему вообще сегодня не хотелось тратить время на разговоры, не имеющие отношения к его теории.
Через несколько дней Великовский получил большое письмо от Эйнштейна, написанное им собственноручно. Письмо содержало критические замечания по поводу пяти глав «Земли в переворотах». Несколько абзацев были посвящены письмам, прочитанным им в тот вечер. Эйнштейн писал, что Шапли можно понять, хотя его нельзя простить. И тут же, противореча самому себе, он писал: «Однако, следует отдать ему должное – на политической арене он вел себя мужественно и независимо…» Поэтому, мол, в какой-то мере будет справедливо, «если мы накинем на него мантию еврейского сострадания, как это ни трудно». Однако он не отказывался от мысли, что имеющиеся у Великовского документы должны быть оформлены в книгу.
Во время следующей встречи после обсуждения проблем, связанных с «Землей в переворотах», Эйнштейн решил продолжить разговор, касающийся Шапли, но тут же деликатно прекратил, видя, как болезненно Великовский реагирует на эту тему.
Именно деликатность хозяина удерживала Великовского от откровенного разговора.
Эйнштейну – 75 лет. В этом возрасте трудно, если вообще возможно, изменить мировоззрение. То, что мог рассказать Великовский, безусловно ущемит чувства доброго и порядочного человека, такого одинокого и легко ранимого.
Возвращаясь ночью домой, Великовский упорно думал, почему Эйнштейна так глубоко задела эта проблема. Дело не только в хорошем отношении и в интересе к нему.
Эйнштейн не случайно препарирует поведение Шапли. Что-то скрытое от самого себя пытается выяснить старый ученый, что-то касающееся лагеря либералов, к которому он принадлежит и к которому не принадлежит Великовский. несмотря на гуманизм, пропитавший его до мозга костей.
Поэтому через несколько недель в письме, обсуждающем научные проблемы, Великовский принял вызов Эйнштейна и написал: «Очень рано вы накинули на Шапли мантию еврейского сострадания: вы видели только начало подшивки документов, относящихся к "Звездочетам и гробокопателям" и к их лидеру. То, что он либерал, не извиняет, а усугубляет его вину».
Они встретились через несколько дней. Эйнштейн начал разговор именно с этой фразы:
– Великовский, что у вас на душе? Что вы боитесь рассказать, чтобы не ущемить старика?
Великовский улыбнулся, дав этим понять, что Эйнштейн не ошибся в мотивах ухода от нежелаемой темы.
– Хорошо. Я расскажу. Но сперва о мантии нашего еврейского сострадания и любви к ближнему. Не стану касаться истории, напоминать вам, как Саул пощадил царя амалекитов, злейших врагов евреев, и как это милосердие отразилось на судьбе нашего народа.
Я расскажу вам о событии, происшедшем шесть лет назад. Дорога между еврейским поселением Гуш а-Цион возле Хеврона и Иерусалимом была заблокирована арабами, численно неизмеримо превосходящими кучку защитников поселения, оставшихся почти без боеприпасов. Тридцать пять еврейских юношей решили пробраться в поселение с грузом боеприпасов тайно, по горам Иудеи. На своем пути они случайно наткнулись на старика-араба, пасущего овец. Что в подобных условиях должны были предпринять воины, успех операции которых всецело зависел от того, удастся ли им остаться необнаруженными?
Эйнштейн беспокойно заерзал в кресле.
– Да, вы правы. Они накинули на араба мантию своего еврейского сострадания. Вы молчите и не спрашиваете, чем закончилось это человеколюбие. Старик поспешил в деревню, и все тридцать пять юношей пали в неравном бою. Гуш а-Цион остался без боеприпасов. В 1929 году в Хевроне, в городе нашего праотца Авраама, в одном из четырех наших священных городов были вырезаны евреи. В 1948 году защитники поселения возле Хеврона, почти безоружные, без боеприпасов были атакованы танками Арабского легиона и тысячами арабов из всех окрестных деревень, спешивших вырезать несколько десятков евреев. Вот оно, проповедуемое вами еврейское сострадание! Сегодня, в 1954 году, нет возле Хеврона еврейского поселения.
Эйнштейн молчал. Великовский все еще взвешивал, рассказать ли то, что, как он считал, может болезненно ранить старика. Словно прочитав его мысли, Эйнштейн попросил:
– Пожалуйста, расскажите то, что вы все не решаетесь рассказать.
– Хорошо. Я расскажу о происшествии с одним из свидетелей Давида Руссе на его процессе против коммунистическою журнала «Летр Франсез»
– Я что-то слышал об этом процессе. Если я не ошибаюсь, какая-то антисоветская акция?
– Вот, вот! Именно поэтому я не хотел затрагивать этой темы.
– Ну, ладно, не буду вас перебивать. Я весь – внимание.
– Давид Руссе – французский антифашист, участник движения Сопротивления. Он чудом уцелел в нацистском концентрационном лагере. После войны он посвятил себя борьбе против системы лагерей, где бы они ни были. Естественно, ему пришлось выступить и против страшных сталинских лагерей. Коммунистическая печать Франции, в частности «Летр Франсез», обвинила Руссе во лжи и в клевете. Процесс, длившийся с ноября 1950-го по январь 1951 года, потряс Францию раскрывшейся картиной рабского труда в лагерях, назначение которых – уничтожение личности и физическое уничтожение миллионов советских граждан, не согласных или кажущихся не согласными со сталинским режимом. Одним из свидетелей Руссе был Александр Вайсберг. Вам ничего не говорит это имя?
– Вы имеете в виду физика Вайсберга?
– Да.
– Я знаком с двумя его работами. Хороший физик. Я слышал, что он коммунист.
– Бывший. Его жену и детей уничтожили немцы. Он сбежал в Советский Союз, попал в лагерь и на своей шкуре испытал прелесть победившего социализма – той общественной формации, за которую он так усердно ратовал. Жолио-Кюри и Пэрэн написали письмо Сталину, в котором поручились в верности Вайсберга идее коммунизма. Даже адвокаты Руссе не знали, что у Вайсберга есть это письмо. Суд, публика, журналисты – все были потрясены, когда физик, рассказав об ужасах советского лагеря, подтвердил свое коммунистическое прошлое письмом Жолио-Кюри и Пэрэна, двух выдающихся физиков-коммунистов. На следующий день в «Юманите» было опубликовано письмо Жолио-Кюри, в котором он отказывался от своей рекомендации.
Как совместить это с либерализмом Жолио-Кюри? Следовало ли Вайсбергу накинуть на него мантию своего еврейского сострадания?
– Вы уверены, что Жолио-Кюри опустился до подобной подлости?
– Глубокоуважаемый профессор, вы желаете, чтобы я принес вам «Юманите», или это может сделать для вас фройлен Дюкас?
Эйнштейн пытался продолжить разговор о коммунистах, либералах, борцах за мир и за запрещение атомного оружия. Но Великовский был непреклонен:
– Дорогой профессор, как врач советую вам не принимать дозу больше той, которую вы уже приняли. Для первого раза достаточно. Обещаю вам вернуться к этой теме.
Но не сегодня.
Беседа состоялась уже в преддверии осени. Во время многих предыдущих Великовскому удавалось «ускользать» от неприятной темы, обсуждая научные проблемы, интересующие Эйнштейна философские и психологические вопросы и вспоминая прошлое.
Эйнштейн снова прочитал «Миры в столкновениях», уже в немецком переводе. На сей раз он был менее категоричен. Видно было, как в нем происходит медленная и нелегкая переоценка прочитанного.
В конце зимы 1955 года Великовский дал ему прочитать рукопись «Звездочетов и гробокопателей», в том числе главы, описывающие их встречи. В письме от 17 марта 1955 года Эйнштейн писал Великовскому «Я уже прочитал внимательно первый том «Воспоминаний к "Мирам в столкновениях"» («Звездочеты и гробокопатели») и пометил его множеством карандашных заметок на полях, которые могут быть легко вытерты резинкой. Я восхищаюсь вашим драматическим талантом, так же как и искусством и прямотой Теккерея, который заставил рычащего без всякого уважения к правде астрономического льва в какой-то мере подобрать свой королевский хвост. Я был бы счастлив, если бы вы тоже могли наслаждаться всем этим эпизодом, видя в нем только юмористическую сторону».
Карандашные пометки, сделанные Эйнштейном не дают основания полагать, что он «наслаждался этим эпизодом, видя в нем только юмористическую сторону». На полях страниц с письмами Шапли. Струве и К° множество написанных им эпитетов «подлый», «низкий»,
«жалкий», мало соответствующих реакции на юмор.
За полтора года их частого общения, их дружбы, Эйнштейн медленно прошел путь от человека, не принимавшего теорию Великовского, до ученого, поддерживающего значительную часть ее основополагающих мыслей. Такая метаморфоза не была «данью» дружбе, что подтверждают следующие слова Эйнштейна: «Я бы вам написал: исторические аргументы о неистовых событиях в коре земного шара вполне убедительны. Однако попытка объяснить их рискована и должна быть предложена только как предварительная. В противном случае хорошо ориентированный читатель потеряет доверие также к тому, что солидно установлено вами».
Следующую их встречу в конце марта 1955 года Эйнштейн снова начал с разговора, который Великовский обычно старался не поддерживать:
– Еще во время моего первого приезда из Европы, когда я работал в Калифорнии, на меня обрушились американские реакционеры.
– Надо полагать, им не понравилась теория относительности, – не без ехидства заметил Великовский.
– Так что, вы прикажете ученому замкнуться в башне из слоновой кости?
– Я предпочел бы побеседовать по поводу вашего интересного замечания о главе из «Земли в переворотах».
– Великовский. не увиливайте. Вы обещали вернуться к этой теме.
– Хорошо. Рассмотрим эту проблему на конкретном примере. Сциллард и Теллер. Два товарища. Два блестящих физика. Должен вас предупредить, что Сциллард мне глубоко симпатичен и я разделяю его нелюбовь к атомной бомбе. Когда он пришел к вам и настойчиво уговаривал написать Рузвельту письмо о необходимости создать атомную бомбу, у него была информация о работах немецких физиков и об опасности этой работы. Информация, профессор. Вы улавливаете мою мысль? Вы тогда вышли из башни из слоновой кости, вооруженные информацией, чтобы воспрепятствовать уничтожению цивилизации немецким нацизмом. Кстати, помните, как один весьма уважаемый профессор во время разговора в Берлине назвал их кучкой крикунов из мюнхенских баров?
– Неужели я мог сказать такую глупость?
– Немецкий язык тем хорош, что в нем есть плюсквамперфект. Но вернемся к Сцилларду. После войны, уже не имея информации, он начал выступать против той же атомной бомбы и вообще за разоружение. Его друг Теллер, продолжающий видеть явления, как раньше их видел Сциллард, понимал, что это – самоубийство. Не важно, какого цвета, или как называется сила, которая уничтожит цивилизацию.
– Надо полагать, что вы осуждаете мое выступление по телевидению?
– По-моему, нам уже пора сменить тему.
– Великовский, вы стареете и становитесь трусливым. Юношей в Берлине вы не боялись говорить мне гадости.
– Во-первых, я никогда не мог сказать вам даже чего-нибудь отдаленно неуважительного. А во-вторых… Знаете, однажды к ортодоксальному еврею в глухом польском местечке пришел сват и предложил выдать замуж красавицу-дочь этого еврея, который, разумеется, обрадовался предложению. «У меня есть изумительный жених. – сказал сват. – Это граф Потоцкий». «Но ведь Потоцкий – гой. – возразил еврей, – я не могу выдать за него свою дочь». Целый день сват уговаривал старика, объяснял, что его дочь станет аристократкой, что Потоцкий самый богатый человек и привел еще тысячи аргументов. Весь взмокший от споров, он, в конце концов, уговорил отца. «Ну, – сказал сват, – полдела сделано, осталось уговорить графа Потоцкого».
Эйнштейн долго хохотал, держась за подлокотники кресла.
– Так что, я и есть тот самый «сват» из польского местечка?
– Нет, он был более профессиональным. К тому же, хоть это и портит анекдот, у него были шансы уговорить антисемита Потоцкого жениться на местечковой еврейке, конечно, если бы у него была возможность говорить с Потоцким. У вас, я имею в виду не лично профессора Эйнштейна, не только нет шансов убедить другую сторону, но вы даже не пытаетесь этого сделать. Вы просто самоубийцы. И как это ни парадоксально, нужен сенатор Маккарти, нужны американские реакционеры, чтобы не дать вам совершить самоубийство, а заодно уничтожить демократию. Действительно, парадокс – реакционеры, защищающие демократию от истинных демократов! А теперь по поводу вашего выступления по телевидению в 1950 году. Я готов подписаться под каждым вашим словом.
Эйнштейн вопросительно посмотрел на Великовского.
– Нельзя сказать, что вы, Бертран Рассел и компания не руководствуетесь здравым смыслом. Но доля его маловата в сравнении с эмоциональной реакцией. Под этой маловатой дозой я и готов подписаться, тем более, что как психоаналитик я понимаю ужас ситуации, причину которой вы не видите, хотя и ощущаете. Это ощущение и определяет накал ваших эмоций.
– Я все еще не улавливаю вашей мысли.
– Травматический опыт субъекта, забытый, скрытый в подсознании, в предельном случае может быть причиной тяжелого патопсихического состояния. Обычно он – причина необъяснимых страхов. Психоаналитик знает, что скрытый в подсознании травматический опыт нередко ищет выход в повторении ситуации, приведшей к травме.
При этом субъект старается стать создателем ситуации и наблюдателем того, что произойдет, но не с ним, а с другими. Он становится агрессивным и даже иногда нападает на психоаналитика. Все мы – наследники уцелевших а космических катастрофах. Все мы храним в подсознании травматический опыт, пережитый нашими дальними предками. Сейчас, когда появилось атомное оружие, Земля может быть ввергнута в страшнейшую катастрофу, хуже той. которая была вызвана коллизией тел в космосе. Это -ужасно!
– Именно! Разве не об этом ужасе я говорил по телевидению?
– Да. Но вместо предотвращения несчастья, вы способствуете его приближению.
Эйнштейн не скрывал недовольства. Он долго молчал, покусывая усы. Наконец, нарушил затянувшееся молчание:
– Я уже хотел рассердиться на вас. но…
– Вспомнили дело врачей, как одно из доказательств моей правоты.
– Да. Как это вы угадали?
– Я подумал, что западным левым интеллектуалам нужна очень большая доза рвотного, чтобы их наконец стошнило.
Эйнштейн задумчиво произнес:
– Вчера я подписал присланное Бертраном Расселом обращение о запрещении атомного оружия.
Великовский не отреагировал.
– Почему вы молчите?
– Что вы хотите от меня услышать? Я тоже против атомного оружия. И против конвенционального заодно. Меня вы уже уговорили. Согласятся ли с вами по ту сторону занавеса?
– Конечно, согласятся! Это совпадает с их предложением.
– Вот именно. А как это совпадает с их доктриной о насильственной победе пролетариата во всем мире? Кстати, знаете ли вы, что у американских пролетариев несравнимо больше прав и возможностей, не говоря уже о материальных благах чем там. где, прикрываясь именем пролетариев, правит кучка захвативших власть преступников?
– В одном вы меня убедили: над физической проблемой сферического Солнца я думал значительно дольше, чем над тем. подписать ли обращение, хотя моя область – физика, а не политика.
И, словно желая отомстить за свое поражение, он вдруг сказал:
– Да, Великовский, вы умеете убеждать. Даже по поводу вашей теории вы меня сдвинули с непримиримой позиции. И довольно основательно. Но в науке все значительно сложнее и… проще. Теория может быть принята лишь тогда, когда она генерирует корректные предсказания. А корректность ваших предсказаний пока, увы, не доказана.
45. ПРАВИЛЬНОЕ ПРЕДСКАЗАНИЕ
8 апреля 1955 года Великовский поспешил на Мерсерстрит, 112, пообещав себе не отвлекаться от единственной темы – цели его визита к Эйнштейну.
В начале июня прошлого года Великовский попросил Эйнштейна воздействовать своим авторитетом на радиоастрономов, предложив им относительно простое исследование – проверить, излучает ли Юпитер радиошумы. Эта планета холодна и мертва, как и все, кроме Земли, в Солнечной системе. Так считают астрономы. Но он не сомневался в том, что у Юпитера есть мощное радиоизлучение. Впервые он публично заявил об этом во время лекции в Принстонском университете 14 октября 1953 года.
Оттиски лекции он послал не только Эйнштейну, но также профессорам Бергману и Мотцу. Просил их проверить его гипотезу. Он не сомневался в ее правильности, потому что она была следствием и предтечей его теории. Но астрономы считали идею о радиоизлучении Юпитера такой же абсурдной, как и все остальные теории Великовского.
В письме от 16 июня 1954 года он снова попросил Эйнштейна содействовать исследованию радиошумов Юпитера. Из заметок Эйнштейна на полях этого письма было видно, что и он не верит в положительный результат такого исследования.
И вдруг на полугодичном заседании Американского Астрономического общества, состоявшемся три дня назад, вне программы, что было совсем необычно, прозвучал сенсационный доклад. За несколько недель до этого заседания астрономы Бурке и Фрэнклин из института Карнеги в Вашингтоне совершенно случайно обнаружили мощное радиоизлучение Юпитера. Они не могли понять природу радиошумов, появляющихся в строго определенное время при строго определенном направлении антенны. Сперва они даже подумали о помехах какого-то сильного источника радиоизлучения, работающего рядом с ними. Тщательные наблюдения позволили им распознать, что источник этот – Юпитер. Их изумлению не было предела.
Хотя все доклады на заседании Астрономического общества были отобраны и запланированы заранее, Бурке и Франклин получили время для незапланированного сенсационного сообщения. Никто не назвал Великовского, никто не вспомнил, что Великовский предсказал это открытие, никто не упомянул, что Великовский объяснил непонятную природу радиоизлучения Юпитера задолго до того, как оно было обнаружено.
Когда во время предыдущей встречи Эйнштейн сказал, что корректность его предсказаний пока не доказана, Великовский спросил, почему ученые отказываются проверить его теорию. Разве он не предлагает провести исследования, которые на основании его теории дадут предсказанные им результаты? Разве он не просил профессора воздействовать своим авторитетом, чтобы проверили радиоизлучение Юпитера? Эйнштейн не ответил на этот вопрос. Великовский видел, что у него испорчено настроение и покинул его, несмотря на просьбу Эйнштейна побыть еще немного.
И вот сейчас он шел показать Эйнштейну сообщение об открытии явления, которое Эйнштейн, как и все другие, считал невозможным. Явления, подтверждающего правильность его теории.
Великовский был поражен, увидев Эйнштейна. За прошедшие несколько дней в нем произошли разительные перемены. Острый глаз врача разглядел признаки тяжелой болезни. Эйнштейну было 76 лет. Но только в последние несколько дней время так резко совершило свою разрушительную работу. Великовскому расхотелось вести беседу в подготовленном им ключе. Расхотелось взять реванш за последние фразы предыдущей встречи.
Увидев сообщение, Эйнштейн преобразился.
– Я виноват. Вы меня убедили. Что я могу сделать для вас сейчас? Какое исследование вы бы хотели провести а первую очередь?
– В Метрополитен-музее есть значительное количество предметов искусства древнего Египта. Я считаю, что им на 500-600 лет меньше, чем считают специалисты.
Исследование изотопов углерода в этих предметах может установить истину.
– Отлично. Я обещаю вам обратиться в Метрополитен-музей с этой просьбой.
– Спасибо. Предвкушаю удовольствие от созерцания выражения вашего лица, когда вы увидите результаты этих исследований.
Увы, Великовский не получил этого удовольствия, хотя результаты оказались такими, как он предсказал. Эйнштейн скончался через девять дней после этой встречи. Его просьба о проведении радиоизотопного исследования была послана в Метрополитен-музей душеприказчиками ученого.
46. НЕЛЬЗЯ ОЖИДАТЬ ПОРЯДОЧНОСТИ ОТ НЕПОРЯДОЧНОГО
За последние пять с половиной лет Великовский привык к непорядочности в научном мире. Фальсификация Гапошкин положила начало длинному списку лжи, наводнившей американскую научную литературу. Ничто новое, казалось, уже не могло удивить Великовского. Но то, что он прочитал в июльском номере «Scientific America» потрясло его до глубины души.
Гарвардский историк науки профессор Бернард Коэн опубликовал интервью, взятое у Эйнштейна 3 апреля 1955 года, за две недели до смерти ученого. Из статьи следовало, что, перечисляя крупнейших ученых в истории человечества и говоря в основном о Ньютоне, Эйнштейн, не называя имени, заговорил о Великовском и его книге. Коэн писал, что Эйнштейн считал этого ученою и его книгу «неплохим». Беда, мол, заключается в том, что и ученый, и книга «сумасшедшие». Действительно, мол, ученые поступили неразумно, подавляя эту книгу.
Искажение смысла сказанного и фальшиво расставленные акценты создавали впечатление об этаком насмешливо-покровительственном отношении Эйнштейна к Великовскому.
Элишева видела, что снова, как после смерти отца и во время их визита в Израиль, на Иммануила накатывает волна тяжелой депрессии. Сейчас Элишева была бессильна.
Единственное, что оставалось ей, – просить Бога, чтобы он помог ее Иммануилу.
Великовский уходил на берег океана от людей, от газет, от научных журналов, от мерзости, переполняющей мир. Может быть, человечество действительно заслужило катастрофы, в которых немногие уцелели?
Бесконечные шеренги волн монотонно набегали на пустынный пляж. Великовский часами быстро ходил по пляжу, оставляя следы на мокром песке. Зачем ему понадобилась грязная свора никчемных душонок в профессорских мантиях? Там, на востоке, за тысячи километров отсюда – любимая страна, о которой в Смоленске, Витебске и Москве мечтал его отец, о которой в Мстиславле мечтали его деды и прадеды, в которой его продолжение – дочь и внуки. Страна, в сторону которой во всех местах рассеяния смотрят его единоверцы в час молитвы. Страна, история которой оторвала его от благородной профессии, обеспечивающей достаток, и обрекла на тяжкий многолетний труд и участь непризнанного ученого. Почему он здесь? За что ему наносятся оскорбления ничтожествами, паразитирующими на теле науки? Что предпринять сейчас, в этой конкретной ситуации?
Никогда прежде отравленные стрелы недоброжелателей не причиняли ему такой страшной боли, как эта подлая статья, содержавшая полуправду, извращавшая смысл сказанного Эйнштейном.
Действительно, и Великовского, и самого себя Эйнштейн называл «мешуга». Коэн умышленно употребил дословный перевод этото слова – «сумасшедший», отлично понимая, что в устах Эйнштейна оно было часть ивритской идиомы «мешуга ле'иньян»
– «увлеченный», «погруженный в идею». Титул «мешуга» свидетельствовал об искренней симпатии и высшем уважении большого ученого к другому большому ученому.
Это была не просто симпатия к интересному интеллигентному человеку, как тогда, тридцать лет назад, при первой встрече в берлинской квартире Эйнштейна. Здесь, в Принстоне. симпатия постепенно переросла в дружбу родственных по духу натур.