Страница:
«Не странная ли это позиция в научном мире, – писал Великовский, – что мы «все сумасшедшие», если одна из планет изменила свою орбиту в результате контакта с кометой или другой планетой? Если ньютоновские законы, астрономия и механика построены на презумпции, что в историческое время не может быть больших нарушений, хотя малые нарушения мы наблюдаем ежедневно, тогда астрономия и механика диктуют историкам, что им дозволено наблюдать в прошлом. По-моему, исторический факт не может быть отвергнут физической теорией, и если такой факт установлен, физическая теория должна соответствовать факту, а не факт – теории».
Великовский снова не заметил, что исторический факт вовсе не вступил в противоречие с физическими законами. Просто Шапли вступил в противоречие с Великовским. Но только ли с Великовским?..
Роберт Пфейфер и Харлоу Шапли. Два профессора Гарвардского университета. Два видных представителя науки – каждый в своей области. Оба – люди преклонного возраста. Оба ощущали неустроенность, несовершенство нашего мира. Пфейфер глубоко изучил историю, поэтому знал, к чему ведут радикальные изменения. Он боялся их. Он видел, насколько улучшились социальные отношения в Америке даже в течение его жизни, и с оптимизмом предвидел будущее. Единственное, что он лично мог предложить обществу как вклад в настоящее и будущее – это свой высокопрофессиональный труд. И он продолжал трудиться – изучать историю и обучать студентов.
Шапли уже давно был знаменитым астрономом. Он заведовал университетской обсерваторией. Оттуда выходила научная продукция. Не выдающаяся, к слову, не фундаментальная. На хорошем среднем уровне. А честолюбие Шапли требовало большего. К тому же мир оставался ужасно неустроенным: все в нем не так, как надо. И тогда Шапли погрузился в общественную деятельность.
На пути Пфейфера и Шапли появился неведомый им до этого Великовский. Пфейфер внимательно прочитал его работу, ломающую привычные представления старого ученого, мешающую спокойно продолжать преподавание устоявшихся положений, требующую реконструкции сложившихся годами стереотипов. Старый ученый пытался найти ошибки в работе Великовского, чтобы спастись от реконструкции. Но он служил Истине. Не найдя ошибки, он… начал помогать Великовскому, стал его другом.
Шапли в двух словах услышал от Великовского, что в историческое время Солнечная система претерпела ряд изменений. Каких? Каким образом? Заинтересовался ли он этим? Захотел ли прочитать труд Великовского? Существующие космологические теории уже многие годы не удовлетворяли его. Где-то глубоко в подсознании непрерывно тлел очаг сомнений. Может быть, невозможность погасить очаг или раздуть его в яркое пламя требовала компенсации и стала причиной общественной деятельности астронома Шапли? Может быть, краткая беседа с Великовским в холле гостиницы «Комодор» разворошила угли тлеющего очага, и мозг, в течение многих лет притерпевшийся к привычной температуре, обожгло нежеланным жаром?
Пфейфер стал другом Иммануила Великовского. О роли Шапли в судьбе Великовского нам еще предстоит узнать. Нет, исторический факт не вступил в противоречие с законами физики.
20. О'НЕЙЛ И НЕЧТО НЕОЖИДАННОЕ
Рукописи двух книг – плод шестилетнего труда – уже сегодня были в таком состоянии, что доработать их можно было в процессе издания. Изложение материала в первой книге («Века в хаосе») к этому времени заканчивалось седьмым веком до нашей эры. В папках накопилось такое количество выписок, результатов исследований, что можно довести изложение событий до царствования Александра Македонского, со времени которого хронология в истории уже не вызывает сомнений.
Великовский в какой-то мере был даже доволен тем, что университетское издательство не приняло рукопись к печати. Он сомневался, стоит ли издавать «Века в хаосе», пока не написана вторая часть книги. И больше того – в последнее время он все чаще думал о том, что сначала следует опубликовать «Миры в столкновениях».
Рукопись хоть сегодня можно было вручить издателю.
Ему не нужны были рекомендации или поддержка астрономов. Не для этого он обратился к Шапли. Астрономы были нужны ему для проверки гипотезы об атмосфере Венеры и Марса, что могло явиться ключевым экспериментом, подтверждающим правильность его теории. Реакция Шапли показала, насколько основательны его опасения, что ортодоксальная астрономия не устроит «торжественный прием» новой теории. Что ж, не для парадов и лавровых венков трудился он шесть лет – для Истины. Ей одной служит ученый.
Спустя семь лет он сформулирует эту мысль и закончит ею свою лекцию, адресованную молодым ученым Принстонского университета: «Удовольствие, которое вы испытаете при обнаружении истины, оплатит вам ваш труд; не ожидайте другой компенсации, потому что ее может не быть».
Он надеялся, что итог шестилетнего труда подвергнут объективной критике, отбрасывая возможные ошибки и заблуждения, чтобы установленное и подтвержденное стало достоянием науки.
Итак, надо публиковать «Миры в столкновениях».
За годы жизни в Америке Великовский не приобрел опыта общения с издательствами.
Поэтому обращение его в Эплтон Сенчури было почти случайным. Он помнил, что этот издательский дом в далеком прошлом опубликовал революционную по тем временам книгу.
Великовский не беседовал предварительно ни с одним из редакторов или директоров издательства. Сугубо официально он вручил рукопись чиновнице, ведающей приемом.
Вскоре Великовский получил любезное письмо, в котором его извещали, что издательство не может опубликовать его чрезвычайно интересную, высоконаучную, отлично документированную книгу. Они рекомендуют уважаемому доктору обратиться в издательство «Макмиллан», имеющее широчайший список публикуемых книг во всех отраслях знаний.
Отказ огорчил Великовского. Он даже не подумал воспользоваться данным советом, сразу же отбросив его как нецелесообразный. Издательство «Макмиллан» было одним из самых больших в Америке. Значительную часть его продукции составляли учебники.
Здесь публиковались труды уже известных ученых. Вероятность того, считал Иммануил, что они издадут его явно неортодоксальную книгу, к тому же написанную неизвестным автором, близка к нулю.
Не показать ли книгу какому-нибудь опытному научному редактору, тем более, что в законченном виде никто, кроме Калена, ее не читал? Перебирая в уме научных редакторов, он вспомнил О'Нейла из «Геральд трибюн» и его отлично написанную содержательную книгу о Николае Тесла, большом изобретателе с нелегкой судьбой.
Книга произвела когда-то на него очень сильное впечатление.
Не позаботившись о каких-либо рекомендациях, Великовский позвонил в «Геральд трибюн». На его счастье, в то летнее yтpo О'Нейл оказался в редакции.
Великовский попросил его о встрече, и О'Нейл предложил приехать сейчас же.
Схватив две увесистые папки с рукописью «Миры в столкновениях», Великовский направился в редакцию.
Читая книгу о Тесла, Великовский почему-то представлял себе ее автора таким же рослым, как он сам. О'Нейл – и это было первым сюрпризом – оказался тщедушным аккуратным седым мужчиной, воспитанным, вежливым, но соблюдающим дистанцию между собой и собеседником. Великовский попросил его прочитать рукопись.
– Видите, доктор, у меня на столе высится Эверест непрочитанных рукописей. Не обещаю, что смогу прочитать вашу работу раньше, чем через два-три месяца.
– Благодарю вас и за это.
На следующий день Великовские покинули душный город, чтобы провести неделю в туристском лагере на берегу озера Магопак, примерно в часе езды от Нью-Йорка.
Спустя четыре дня Великовский приехал домой на несколько минут, чтобы взять нужный ему для работы материал. Не успел он отворить дверь, как зазвонил телефон.
– Доктор Великовский? Вас беспокоит личный секретарь мистера О'Нейла. Я беспрерывно звоню вам с утра до вечера в течение нескольких дней, – прозвучал в трубке приятный женский голос. – Одну минуту, я свяжу вас с боссом.
– Доктор Великовский? – на сей раз это был О'Нейл. – Не могли бы вы быть настолько любезны, чтобы сейчас встретиться со мной?
Решив, что он вернется к Элишеве на час позже, Великовский пошел к О'Нейлу. Но в тот день Великовский не вернулся в туристский лагерь.
О'Нейл встретил его с распростертыми объятиями. Он очень смешно рассматривал Великовского снизу вверх, словно видел перед собой необычное, диковинное.
– Доктор, произошло нечто неожиданное, чего со мной никогда не происходило. Я пришел домой с вашим манускриптом, сел на скамейку в садике, чтобы в течение примерно пяти минут просмотреть, о чем идет речь. Впервые в жизни я не мог оторваться от книги. Я читал ее до ночи, пока не закончил. Это – грандиозно!
Всегда занятый О'Нейл на сей раз потратил на Великовского время до позднего вечера. Они беседовали о науке, о новых находках и открытиях, о данных, которые противоречат ортодоксальным представлениям. О'Нейл, как гурман, упивался разговором с человеком, равного которому он еще не встречал. Виднейший научный редактор Америки не представлял себе, что в настоящее время могут быть такие универсальные ученые.
– Дорогой Великовский, мне бы очень хотелось в моем очередном обозрении сослаться на вашу работу. Вы позволите мне сделать это?
Два противоречивых чувства столкнулись в сознании Великовского. Обозрение О'Нейла могло отворить перед ним многие двери, а, главное, – двери издательств. Поэтому его не могло не обрадовать предложение О'Нейла. С другой стороны, он боялся, как бы в статье научного редактора не появились сенсационные нотки, намек на рекламу, что могло бы дискредитировать в будущем его научную работу. Он уже было решил попросить О'Нейла показать ему статью перед опубликованием. Но боязнь обидеть недоверием этого замечательного человека сдержала Великовского, и он согласно кивнул головой.
21. КОМПАНИЯ МАКМИЛЛАНА ПРИНЯЛА КНИГУ
Великовский очень скучал по Эрец-Исраэль. Но научную работу, которая полностью подчинила себе все его интересы, можно было осуществить только здесь, в США, вблизи больших библиотек, каких, увы, еще нет на его родной земле. Приходилось оставаться в Нью-Йорке, отсюда с болью и надеждой наблюдать за освободительным движением евреев, возмущаться преступной по отношению к ним политикой Великобритании.
Элишева полностью разделяла симпатии и антипатии мужа и так же, как он, понимала, что гигантский труд, осуществляемый Иммануилом, требует их пребывания в Америке.
Великовский с грустью цитировал замечательного еврейского поэта Иегуда Алеви: «Сердце мое на Востоке, а сам на Западе я».
Другое дело Шуламит. Увезенная из Эрец-Исраэль четырнадцатилетним ребенком, она все время рвалась на родину. И сейчас, в 1946 году, когда уже можно было безопасно пересечь Атлантический океан, она, закончив колледж, уехала в Хайфу.
Младшая дочь, Рут, осталась с родителями в Нью-Йорке.
Отъезд Шуламит супруги Великовские восприняли как нормальное течение событий.
Естественную грусть расставания с дочерью, отец попытался замаскировать шуткой, которую потом, в будущем, будет часто повторять: «Со мной остаются мои сыновья – мои книги».
В этом же году в «Scripta Academia» Великовский опубликовал тезисы книги «Века в хаосе». Внимательный читатель мог понять, что речь идет о реконструкции древней истории и ее хронологии.
Профессор Пфейфер был доволен этой публикацией. Конечно, лучше, если бы вышла из печати вся книга, но и это – серьезная заявка. Мало вероятно, что кто-нибудь в мире мог опубликовать подобную работу раньше Великовского. Просто было желательно, чтобы научный мир побыстрее узнал о новой революционной теории.
В воскресенье, 11 августа 1946 года, в «Геральд трибюн» появилось большое обозрение О'Нейла, в котором теория Иммануила Великовского, впервые провозглашенная миру, занимала основное место. Автор обозрения писал, что Земля – не такая спокойная и безопасная планета, как мы привыкли считать. «Наша заблуждающаяся философия – результат относительно спокойного периода космической активности». О'Нейл подчеркивал, что эта философия была создана людьми, считавшими, что жизнь, мир и Вселенная существуют на основании строгого порядка.
Все большие научные открытия последних пятидесяти лет указывают на то, что такая точка зрения абсолютно безосновательна. Планеты могут не занимать постоянной позиции в системе, и смена позиций могла совершаться неоднократно в течение длительного отрезка времени.
«Вероятность, что события такого масштаба имели место в историческое время, представлена в ныне завершенных исследованиях д-ра Иммануила Великовского… Он собрал в монументальный труд доказательства из летописей всех древних цивилизаций о том, что в первом и во втором тысячелетии до рождества Христова на Земле имели место ужасные катастрофы…»
О'Нейл назвал труд доктора Великовского великолепным. Упоминая, какую работу провел ученый, он нигде не излагал содержания рукописи.
«Потрясающие мир события» – это не просто литературный образ в труде д-ра Великовского». В двух словах О'Нейл говорит об изменениях в календаре, в наклоне земной оси и о связанном с этим изменении климата. «Несомненно, астрономы и физики дадут несколько другую интерпретацию причинам и эффектам, чем та, которая на их основании была написана и заключена ранее. Работа д-ра Великовского, хотя она еще не опубликована, представляет изумительную панораму земной и человеческой истории, которая станет призывом для ученых создать реалистическую картину космоса».
Великовский дважды перечитал статью. Как толково она написана! Вряд ли кто-нибудь другой мог написать лучше О'Нейла! Этот умный, тактичный человек нигде не перешел границ дозволенного, не разгласил вещей, о которых не следует говорить до выхода книги в свет, не допустил в статье элементов сенсационности или рекламы. Он значительно облегчил ему предстоявшие переговоры по поводу опубликования книги.
Вооружившись статьей из «Геральд трибюн», Великовский с большей уверенностью стал обращаться в издательства. Но рукопись обычно возвращалась через несколько дней после отсылки. Было совершенно очевидно: ее даже не показывали внешнему рецензенту, в лучшем случае манускрипт просматривал кто-нибудь из редакторов издательства. Ясно, что они не хотят публиковать сугубо научную книгу с колоссальным количеством сносок, с обширным списком литературы в конце каждой главы, с научным аппаратом, который не может быть интересен рядовому читателю. В издательствах, видимо, считали, что у этой книги не может быть коммерческого успеха. Зачем же ее издавать?
До конца октября 1945 года книгу отвергли девять издательств.
Великовский вспомнил совет, данный ему в Эплтон Сенчури по поводу издательства «Макмиллан».
Вероятность того, что это издательство примет рукопись, была ничтожно малой. Но ничего иного делать не оставалось.
В дождливый ноябрьский день он позвонил в знаменитое издательство и изложил причину своего желания обратиться к ним. Ему назначили время для встречи с главным редактором Гарольдом Латамом. Но утром назначенного дня из издательства позвонили и сообщили, что мистер Латам должен срочно уехать и предлагает либо перенести свидание на другой день, либо обратиться к его помощнику Джеймсу Путнэму. Великовский предпочел второй вариант.
Трудно сказать, что он был в хорошем расположении духа, входя с залитой дождем Пятой авеню в фешенебельное здание издательства «Макмиллан».
Джеймс Путнэм был не просто сотрудником, а, образно говоря, частью издательства.
Он прослужил здесь более двадцати лет. За несколько лет до войны он стал помощником президента компании. Эту должность оставил по причине весьма уважительной: ушел на войну. Возвратился Путнэм в «Макмиллан» сразу после демобилизации на должность помощника главного редактора.
Буквально с первых минут общения Великовский и Путнэм почувствовали взаимную симпатию.
Путнэм дал рукопись постороннему не редакционному рецензенту. Великовский никогда не узнал, кто был этот человек, настоятельно рекомендовавший опубликовать книгу и давший в своем отзыве очень ценный совет автору.
Вторым рецензентом оказался О'Нейл: издательство получило от нero восторженный отзыв о книге.
Еще один отзыв написал Гордон Этвотер, директор астрономического отдела Музея естественной истории в Нью-Йорке и куратор Гайденского планетария. Рецензия была более, чем положительной. Она отмечала необычность работы Великовского и необходимость ее опубликования с тем, чтобы современная наука могла быть пересмотрена в соответствии с представленной теорией. Этвотер остановился не только на объекте рукописи, но также на философских проблемах, связанных с ней.
Он упрекнул Великовского в том, что категорически заключая каждый свой аргумент, он «хватает» науку в стальной капкан, не оставляя ей пути к отходу.
«Наука – это продукт честного исследования и искреннего личного усилия. Истинный ученый восприимчив к новым свойствам и будет тяжко работать, чтобы установить их прочность или слабость». Это то, считал он, что приведет к сотрудничеству с Великовским лучших представителей современной науки.
У Этвотера была, можно сказать, личная заинтересованность в том, чтобы «Миры в столкновениях» были опубликованы как можно быстрее. Куратор планетария хотел показать драматизированную программу, основанную на описанных в книге событиях, предвидя, какой успех может она иметь.
Спустя двадцать пять лет, 30 августа 1972 года, Великовский получит письмо от Джона Нешна, директора астрономического отдела музея истории и науки в Форт Уорт (штат Техас), содержавшее следующие строки:
«…программа "Миры в столкновениях: теории Иммануила Великовского" имела самый лучший прием, который видело это заведение. Посещаемость превзошла все следующие программы. В воскресенье, после полудня, например, мы имели три полночасовых программы, а иногда и четыре, в сравнении с двумя в обычный день. Будние дни были также заполнены до предела. Реакция была очень благоприятной. Многие спрашивали, где можно достать книгу, другие просто выражали свое удовольствие…
Представление этой программы было особым наслаждением. Мне бы хотелось поблагодарить вас за то, что вы предоставили нам возможность сделать это».
Подобные программы демонстрировались и в других планетариях. Но Этвотер, первый, кто мечтал об этом, так и не осуществил своего замысла.
После появления статьи в «Геральд трибюн» к Великовскому и О'Нейлу обратились два редактора с предложением опубликовать «Миры в столкновениях» в их журналах.
Обращения были неоднократными и весьма настойчивыми. Великовский категорически отказывался от этих предложений. Уже после того, как в мае 1947 года был заключен необязательный договор об издании книги компанией «Макмиллан», Великовский дал «Миры в столкновениях», а затем «Века в хаосе» одному из редакторов – Клифтону Фадимэну, но только, чтобы узнать его профессиональное мнение о книгах. Как и О'Нейл, Фэдимэн не мог оторваться от рукописей, пока не дочитал их до конца. Он посоветовал Великовскому отточить язык книг. Все-таки чувствовалось, что английский – не родной язык автора.
Находкой оказалась для Великовского мисс Марион Кун. Филолог, закончившая Смитовский колледж, она тонко чувствовала язык и умело обращалась со словом. В детстве она перенесла полиомиелит, приковавший ее к креслу-коляске.
Корректированию и перепечатыванию рукописи она могла посвятить значительно больше времени, чем ее коллеги. Очень удобным оказалось то, что она жила по соседству с Великовским.
Первые страницы «Веков в хаосе», вернувшиеся к автору после «правки языка», проведенной Кун, несколько смутили и разочаровали Великовского. Это действительно были его мысли, даже его фразы, но написаны они были рафинированным языком изысканного салона. Великовскому хотелось, чтобы в книге звучала его живая образная речь. Мисс Кун должна была понять это. Ей просто следовало очистить его английский от «кальки», от неточных слов и, разумеется, от ошибок.
Мисс Кун учла эти пожелания, став вскоре именно тем человеком, которого искал Великовский. В течение семи месяцев они работали над рукописью «Веков в хаосе».
Пока мисс Марион печатала, Великовский готовил сноски и выверял цитируемый материал. К рукописи «Миров в столкновениях» ему хотелось приступить, когда совместная работа приобретет автоматизм.
В октябре 1947 года Великовский взвалил на себя дополнительную работу. Как бы он ни был занят, как бы ни был загружен своими исследованиями, не оставлявшими, казалось, микроскопической щели, в которую могли проникнуть посторонние интересы, даже мимолетные мысли, – ощущение родины, своей земли, Сиона, оставалось таким же постоянным, как биение сердца. Сейчас, когда Организация Объединенных Наций занялась вопросом британского мандата в Палестине, ощущение это стало еще острее.
Великовскому безумно хотелось принять активное участие в судьбе своей страны.
Нет, он не воин. Даже не потому, что ему перевалило за пятьдесят два. Несмотря на то, что Бог не обделил его силой, с раннего детства в нем превалировала интеллектуальная сила. Сейчас она могла оказаться полезной его народу, его стране.
В то тяжелое для евреев Эрец-Исраэль время – сразу после принятия в ООН решения о разделе Палестины и создании государства Израиль и во время войны израильтян за независимость – в газете «Нью-Йорк пост» регулярно публиковались объективные статьи о положении на Ближнем Востоке. Подпись «Обозреватель» ничего не говорила читателю, черпающему информацию, которая вызывала симпатию к израильтянам даже у антисемитов. Большинство читателей газеты считали, что статьи написаны редактором. Истинный автор оставался анонимным. Да и потом, когда имя Великовского зазвучало не только в Америке, никто не связал более пятидесяти статей о Ближнем Востоке в «Нью-Йорк пост» с автором революционных теорий Ни один политический обозреватель не мог бы создать подобной серии статей. Кроме массы фактического материала, статьи были пронизаны глубоким подтекстом, имеющим два источника. Психоаналитик Великовский нашел в арабо-израильском конфликте подтверждение некоторым своим мыслям, изложенным в научной статье «Крейцерова соната Толстого и неосознанный гомосексуализм».
В течение столетий у арабов сложилось представление о евреях как о подавляемой и преследуемой нации. Себя они чувствовали «мужской» нацией. И вдруг «подавляемые» и «преследуемые» поднимают свой голос, ущемляющий «мужское начало» арабов.
Великовский отлично понимал, что никакие уступки никогда не успокоят арабов, что только проявление силы – чем более внушительное, тем лучше! – сможет заставить арабские страны – от Марокко до Ирака и Судана – уважать еврейское независимое государство, сможет, если не излечить, то хотя бы залечить неосознанную гомосексуальность.
Ученый, первым обнаруживший, что гиксосы – это амалекиты, Великовский как никто другой, знал, откуда проистекает взаимная ненависть амалекитов и евреев, не угасающая три с половиной тысячи лет. Потомки амалекитов не могут простить евреям убийства их царя Агога, их решающих поражений и уничтожения их влияния в Египте и на всем Ближнем Востоке. Злейшего своего врага в любом конце света евреи называли «амалеком». Что же говорить, когда речь идет действительно о потомках Амалека?
Современные события, описываемые Великовским, на газетной странице приобретали трехмерность, именно потому они читались с таким интересом. Для редактора «Нью-Йорк пост» сотрудничество Великовского с газетой оказалось «даром небес». Он понял: такие журналисты рождаются нечасто!
В свою очередь Великовский был рад знакомству с редактором Тедом Теккереем, человеком острым, несколько более левых взглядов, чем, возможно, следовало бы, но честности и порядочности необыкновенной. Сотрудничая в «Нью-Йорк пост», Великовский не подозревал, что спустя несколько лет Теккерей должен будет проявить свою честность и порядочность именно по отношению к нему, к тому же, в области, не имеющей ничего общего ни с газетой, ни с журналистикой вообще.
22. ГОСУДАРСТВО ИЗРАИЛЬ И ГРАНКИ КНИГИ
Май 1948 года стал для Великовских месяцем двух важнейших событий. Ровно через год после подписания необязательного предварительного договора, издательство «Макмиллан» заключило с Великовским договор на публикацию книги «Миры в столкновениях».
Пятого ияра – 14 мая 1948 года – было провозглашено государство Израиль.
Тридцать лет назад, в брошюре «Третий исход» Великовский писал не только о праве евреев на создание независимого государства, но и моральной обязанности народов возвратить евреям их землю.
С ноября 1947 года, когда члены ООН проголосовали за создание государства Израиль, Великовские жили в постоянной тревоге за судьбу Шуламит и за судьбу своей страны. Сейчас напряжение стало еще большим. На только что провозглашенный Израиль при молчаливом попустительстве безучастного мира, а иногда – с его благословения, напали семь арабских государств.
Великовский снова не заметил, что исторический факт вовсе не вступил в противоречие с физическими законами. Просто Шапли вступил в противоречие с Великовским. Но только ли с Великовским?..
Роберт Пфейфер и Харлоу Шапли. Два профессора Гарвардского университета. Два видных представителя науки – каждый в своей области. Оба – люди преклонного возраста. Оба ощущали неустроенность, несовершенство нашего мира. Пфейфер глубоко изучил историю, поэтому знал, к чему ведут радикальные изменения. Он боялся их. Он видел, насколько улучшились социальные отношения в Америке даже в течение его жизни, и с оптимизмом предвидел будущее. Единственное, что он лично мог предложить обществу как вклад в настоящее и будущее – это свой высокопрофессиональный труд. И он продолжал трудиться – изучать историю и обучать студентов.
Шапли уже давно был знаменитым астрономом. Он заведовал университетской обсерваторией. Оттуда выходила научная продукция. Не выдающаяся, к слову, не фундаментальная. На хорошем среднем уровне. А честолюбие Шапли требовало большего. К тому же мир оставался ужасно неустроенным: все в нем не так, как надо. И тогда Шапли погрузился в общественную деятельность.
На пути Пфейфера и Шапли появился неведомый им до этого Великовский. Пфейфер внимательно прочитал его работу, ломающую привычные представления старого ученого, мешающую спокойно продолжать преподавание устоявшихся положений, требующую реконструкции сложившихся годами стереотипов. Старый ученый пытался найти ошибки в работе Великовского, чтобы спастись от реконструкции. Но он служил Истине. Не найдя ошибки, он… начал помогать Великовскому, стал его другом.
Шапли в двух словах услышал от Великовского, что в историческое время Солнечная система претерпела ряд изменений. Каких? Каким образом? Заинтересовался ли он этим? Захотел ли прочитать труд Великовского? Существующие космологические теории уже многие годы не удовлетворяли его. Где-то глубоко в подсознании непрерывно тлел очаг сомнений. Может быть, невозможность погасить очаг или раздуть его в яркое пламя требовала компенсации и стала причиной общественной деятельности астронома Шапли? Может быть, краткая беседа с Великовским в холле гостиницы «Комодор» разворошила угли тлеющего очага, и мозг, в течение многих лет притерпевшийся к привычной температуре, обожгло нежеланным жаром?
Пфейфер стал другом Иммануила Великовского. О роли Шапли в судьбе Великовского нам еще предстоит узнать. Нет, исторический факт не вступил в противоречие с законами физики.
20. О'НЕЙЛ И НЕЧТО НЕОЖИДАННОЕ
Рукописи двух книг – плод шестилетнего труда – уже сегодня были в таком состоянии, что доработать их можно было в процессе издания. Изложение материала в первой книге («Века в хаосе») к этому времени заканчивалось седьмым веком до нашей эры. В папках накопилось такое количество выписок, результатов исследований, что можно довести изложение событий до царствования Александра Македонского, со времени которого хронология в истории уже не вызывает сомнений.
Великовский в какой-то мере был даже доволен тем, что университетское издательство не приняло рукопись к печати. Он сомневался, стоит ли издавать «Века в хаосе», пока не написана вторая часть книги. И больше того – в последнее время он все чаще думал о том, что сначала следует опубликовать «Миры в столкновениях».
Рукопись хоть сегодня можно было вручить издателю.
Ему не нужны были рекомендации или поддержка астрономов. Не для этого он обратился к Шапли. Астрономы были нужны ему для проверки гипотезы об атмосфере Венеры и Марса, что могло явиться ключевым экспериментом, подтверждающим правильность его теории. Реакция Шапли показала, насколько основательны его опасения, что ортодоксальная астрономия не устроит «торжественный прием» новой теории. Что ж, не для парадов и лавровых венков трудился он шесть лет – для Истины. Ей одной служит ученый.
Спустя семь лет он сформулирует эту мысль и закончит ею свою лекцию, адресованную молодым ученым Принстонского университета: «Удовольствие, которое вы испытаете при обнаружении истины, оплатит вам ваш труд; не ожидайте другой компенсации, потому что ее может не быть».
Он надеялся, что итог шестилетнего труда подвергнут объективной критике, отбрасывая возможные ошибки и заблуждения, чтобы установленное и подтвержденное стало достоянием науки.
Итак, надо публиковать «Миры в столкновениях».
За годы жизни в Америке Великовский не приобрел опыта общения с издательствами.
Поэтому обращение его в Эплтон Сенчури было почти случайным. Он помнил, что этот издательский дом в далеком прошлом опубликовал революционную по тем временам книгу.
Великовский не беседовал предварительно ни с одним из редакторов или директоров издательства. Сугубо официально он вручил рукопись чиновнице, ведающей приемом.
Вскоре Великовский получил любезное письмо, в котором его извещали, что издательство не может опубликовать его чрезвычайно интересную, высоконаучную, отлично документированную книгу. Они рекомендуют уважаемому доктору обратиться в издательство «Макмиллан», имеющее широчайший список публикуемых книг во всех отраслях знаний.
Отказ огорчил Великовского. Он даже не подумал воспользоваться данным советом, сразу же отбросив его как нецелесообразный. Издательство «Макмиллан» было одним из самых больших в Америке. Значительную часть его продукции составляли учебники.
Здесь публиковались труды уже известных ученых. Вероятность того, считал Иммануил, что они издадут его явно неортодоксальную книгу, к тому же написанную неизвестным автором, близка к нулю.
Не показать ли книгу какому-нибудь опытному научному редактору, тем более, что в законченном виде никто, кроме Калена, ее не читал? Перебирая в уме научных редакторов, он вспомнил О'Нейла из «Геральд трибюн» и его отлично написанную содержательную книгу о Николае Тесла, большом изобретателе с нелегкой судьбой.
Книга произвела когда-то на него очень сильное впечатление.
Не позаботившись о каких-либо рекомендациях, Великовский позвонил в «Геральд трибюн». На его счастье, в то летнее yтpo О'Нейл оказался в редакции.
Великовский попросил его о встрече, и О'Нейл предложил приехать сейчас же.
Схватив две увесистые папки с рукописью «Миры в столкновениях», Великовский направился в редакцию.
Читая книгу о Тесла, Великовский почему-то представлял себе ее автора таким же рослым, как он сам. О'Нейл – и это было первым сюрпризом – оказался тщедушным аккуратным седым мужчиной, воспитанным, вежливым, но соблюдающим дистанцию между собой и собеседником. Великовский попросил его прочитать рукопись.
– Видите, доктор, у меня на столе высится Эверест непрочитанных рукописей. Не обещаю, что смогу прочитать вашу работу раньше, чем через два-три месяца.
– Благодарю вас и за это.
На следующий день Великовские покинули душный город, чтобы провести неделю в туристском лагере на берегу озера Магопак, примерно в часе езды от Нью-Йорка.
Спустя четыре дня Великовский приехал домой на несколько минут, чтобы взять нужный ему для работы материал. Не успел он отворить дверь, как зазвонил телефон.
– Доктор Великовский? Вас беспокоит личный секретарь мистера О'Нейла. Я беспрерывно звоню вам с утра до вечера в течение нескольких дней, – прозвучал в трубке приятный женский голос. – Одну минуту, я свяжу вас с боссом.
– Доктор Великовский? – на сей раз это был О'Нейл. – Не могли бы вы быть настолько любезны, чтобы сейчас встретиться со мной?
Решив, что он вернется к Элишеве на час позже, Великовский пошел к О'Нейлу. Но в тот день Великовский не вернулся в туристский лагерь.
О'Нейл встретил его с распростертыми объятиями. Он очень смешно рассматривал Великовского снизу вверх, словно видел перед собой необычное, диковинное.
– Доктор, произошло нечто неожиданное, чего со мной никогда не происходило. Я пришел домой с вашим манускриптом, сел на скамейку в садике, чтобы в течение примерно пяти минут просмотреть, о чем идет речь. Впервые в жизни я не мог оторваться от книги. Я читал ее до ночи, пока не закончил. Это – грандиозно!
Всегда занятый О'Нейл на сей раз потратил на Великовского время до позднего вечера. Они беседовали о науке, о новых находках и открытиях, о данных, которые противоречат ортодоксальным представлениям. О'Нейл, как гурман, упивался разговором с человеком, равного которому он еще не встречал. Виднейший научный редактор Америки не представлял себе, что в настоящее время могут быть такие универсальные ученые.
– Дорогой Великовский, мне бы очень хотелось в моем очередном обозрении сослаться на вашу работу. Вы позволите мне сделать это?
Два противоречивых чувства столкнулись в сознании Великовского. Обозрение О'Нейла могло отворить перед ним многие двери, а, главное, – двери издательств. Поэтому его не могло не обрадовать предложение О'Нейла. С другой стороны, он боялся, как бы в статье научного редактора не появились сенсационные нотки, намек на рекламу, что могло бы дискредитировать в будущем его научную работу. Он уже было решил попросить О'Нейла показать ему статью перед опубликованием. Но боязнь обидеть недоверием этого замечательного человека сдержала Великовского, и он согласно кивнул головой.
21. КОМПАНИЯ МАКМИЛЛАНА ПРИНЯЛА КНИГУ
Великовский очень скучал по Эрец-Исраэль. Но научную работу, которая полностью подчинила себе все его интересы, можно было осуществить только здесь, в США, вблизи больших библиотек, каких, увы, еще нет на его родной земле. Приходилось оставаться в Нью-Йорке, отсюда с болью и надеждой наблюдать за освободительным движением евреев, возмущаться преступной по отношению к ним политикой Великобритании.
Элишева полностью разделяла симпатии и антипатии мужа и так же, как он, понимала, что гигантский труд, осуществляемый Иммануилом, требует их пребывания в Америке.
Великовский с грустью цитировал замечательного еврейского поэта Иегуда Алеви: «Сердце мое на Востоке, а сам на Западе я».
Другое дело Шуламит. Увезенная из Эрец-Исраэль четырнадцатилетним ребенком, она все время рвалась на родину. И сейчас, в 1946 году, когда уже можно было безопасно пересечь Атлантический океан, она, закончив колледж, уехала в Хайфу.
Младшая дочь, Рут, осталась с родителями в Нью-Йорке.
Отъезд Шуламит супруги Великовские восприняли как нормальное течение событий.
Естественную грусть расставания с дочерью, отец попытался замаскировать шуткой, которую потом, в будущем, будет часто повторять: «Со мной остаются мои сыновья – мои книги».
В этом же году в «Scripta Academia» Великовский опубликовал тезисы книги «Века в хаосе». Внимательный читатель мог понять, что речь идет о реконструкции древней истории и ее хронологии.
Профессор Пфейфер был доволен этой публикацией. Конечно, лучше, если бы вышла из печати вся книга, но и это – серьезная заявка. Мало вероятно, что кто-нибудь в мире мог опубликовать подобную работу раньше Великовского. Просто было желательно, чтобы научный мир побыстрее узнал о новой революционной теории.
В воскресенье, 11 августа 1946 года, в «Геральд трибюн» появилось большое обозрение О'Нейла, в котором теория Иммануила Великовского, впервые провозглашенная миру, занимала основное место. Автор обозрения писал, что Земля – не такая спокойная и безопасная планета, как мы привыкли считать. «Наша заблуждающаяся философия – результат относительно спокойного периода космической активности». О'Нейл подчеркивал, что эта философия была создана людьми, считавшими, что жизнь, мир и Вселенная существуют на основании строгого порядка.
Все большие научные открытия последних пятидесяти лет указывают на то, что такая точка зрения абсолютно безосновательна. Планеты могут не занимать постоянной позиции в системе, и смена позиций могла совершаться неоднократно в течение длительного отрезка времени.
«Вероятность, что события такого масштаба имели место в историческое время, представлена в ныне завершенных исследованиях д-ра Иммануила Великовского… Он собрал в монументальный труд доказательства из летописей всех древних цивилизаций о том, что в первом и во втором тысячелетии до рождества Христова на Земле имели место ужасные катастрофы…»
О'Нейл назвал труд доктора Великовского великолепным. Упоминая, какую работу провел ученый, он нигде не излагал содержания рукописи.
«Потрясающие мир события» – это не просто литературный образ в труде д-ра Великовского». В двух словах О'Нейл говорит об изменениях в календаре, в наклоне земной оси и о связанном с этим изменении климата. «Несомненно, астрономы и физики дадут несколько другую интерпретацию причинам и эффектам, чем та, которая на их основании была написана и заключена ранее. Работа д-ра Великовского, хотя она еще не опубликована, представляет изумительную панораму земной и человеческой истории, которая станет призывом для ученых создать реалистическую картину космоса».
Великовский дважды перечитал статью. Как толково она написана! Вряд ли кто-нибудь другой мог написать лучше О'Нейла! Этот умный, тактичный человек нигде не перешел границ дозволенного, не разгласил вещей, о которых не следует говорить до выхода книги в свет, не допустил в статье элементов сенсационности или рекламы. Он значительно облегчил ему предстоявшие переговоры по поводу опубликования книги.
Вооружившись статьей из «Геральд трибюн», Великовский с большей уверенностью стал обращаться в издательства. Но рукопись обычно возвращалась через несколько дней после отсылки. Было совершенно очевидно: ее даже не показывали внешнему рецензенту, в лучшем случае манускрипт просматривал кто-нибудь из редакторов издательства. Ясно, что они не хотят публиковать сугубо научную книгу с колоссальным количеством сносок, с обширным списком литературы в конце каждой главы, с научным аппаратом, который не может быть интересен рядовому читателю. В издательствах, видимо, считали, что у этой книги не может быть коммерческого успеха. Зачем же ее издавать?
До конца октября 1945 года книгу отвергли девять издательств.
Великовский вспомнил совет, данный ему в Эплтон Сенчури по поводу издательства «Макмиллан».
Вероятность того, что это издательство примет рукопись, была ничтожно малой. Но ничего иного делать не оставалось.
В дождливый ноябрьский день он позвонил в знаменитое издательство и изложил причину своего желания обратиться к ним. Ему назначили время для встречи с главным редактором Гарольдом Латамом. Но утром назначенного дня из издательства позвонили и сообщили, что мистер Латам должен срочно уехать и предлагает либо перенести свидание на другой день, либо обратиться к его помощнику Джеймсу Путнэму. Великовский предпочел второй вариант.
Трудно сказать, что он был в хорошем расположении духа, входя с залитой дождем Пятой авеню в фешенебельное здание издательства «Макмиллан».
Джеймс Путнэм был не просто сотрудником, а, образно говоря, частью издательства.
Он прослужил здесь более двадцати лет. За несколько лет до войны он стал помощником президента компании. Эту должность оставил по причине весьма уважительной: ушел на войну. Возвратился Путнэм в «Макмиллан» сразу после демобилизации на должность помощника главного редактора.
Буквально с первых минут общения Великовский и Путнэм почувствовали взаимную симпатию.
Путнэм дал рукопись постороннему не редакционному рецензенту. Великовский никогда не узнал, кто был этот человек, настоятельно рекомендовавший опубликовать книгу и давший в своем отзыве очень ценный совет автору.
Вторым рецензентом оказался О'Нейл: издательство получило от нero восторженный отзыв о книге.
Еще один отзыв написал Гордон Этвотер, директор астрономического отдела Музея естественной истории в Нью-Йорке и куратор Гайденского планетария. Рецензия была более, чем положительной. Она отмечала необычность работы Великовского и необходимость ее опубликования с тем, чтобы современная наука могла быть пересмотрена в соответствии с представленной теорией. Этвотер остановился не только на объекте рукописи, но также на философских проблемах, связанных с ней.
Он упрекнул Великовского в том, что категорически заключая каждый свой аргумент, он «хватает» науку в стальной капкан, не оставляя ей пути к отходу.
«Наука – это продукт честного исследования и искреннего личного усилия. Истинный ученый восприимчив к новым свойствам и будет тяжко работать, чтобы установить их прочность или слабость». Это то, считал он, что приведет к сотрудничеству с Великовским лучших представителей современной науки.
У Этвотера была, можно сказать, личная заинтересованность в том, чтобы «Миры в столкновениях» были опубликованы как можно быстрее. Куратор планетария хотел показать драматизированную программу, основанную на описанных в книге событиях, предвидя, какой успех может она иметь.
Спустя двадцать пять лет, 30 августа 1972 года, Великовский получит письмо от Джона Нешна, директора астрономического отдела музея истории и науки в Форт Уорт (штат Техас), содержавшее следующие строки:
«…программа "Миры в столкновениях: теории Иммануила Великовского" имела самый лучший прием, который видело это заведение. Посещаемость превзошла все следующие программы. В воскресенье, после полудня, например, мы имели три полночасовых программы, а иногда и четыре, в сравнении с двумя в обычный день. Будние дни были также заполнены до предела. Реакция была очень благоприятной. Многие спрашивали, где можно достать книгу, другие просто выражали свое удовольствие…
Представление этой программы было особым наслаждением. Мне бы хотелось поблагодарить вас за то, что вы предоставили нам возможность сделать это».
Подобные программы демонстрировались и в других планетариях. Но Этвотер, первый, кто мечтал об этом, так и не осуществил своего замысла.
После появления статьи в «Геральд трибюн» к Великовскому и О'Нейлу обратились два редактора с предложением опубликовать «Миры в столкновениях» в их журналах.
Обращения были неоднократными и весьма настойчивыми. Великовский категорически отказывался от этих предложений. Уже после того, как в мае 1947 года был заключен необязательный договор об издании книги компанией «Макмиллан», Великовский дал «Миры в столкновениях», а затем «Века в хаосе» одному из редакторов – Клифтону Фадимэну, но только, чтобы узнать его профессиональное мнение о книгах. Как и О'Нейл, Фэдимэн не мог оторваться от рукописей, пока не дочитал их до конца. Он посоветовал Великовскому отточить язык книг. Все-таки чувствовалось, что английский – не родной язык автора.
Находкой оказалась для Великовского мисс Марион Кун. Филолог, закончившая Смитовский колледж, она тонко чувствовала язык и умело обращалась со словом. В детстве она перенесла полиомиелит, приковавший ее к креслу-коляске.
Корректированию и перепечатыванию рукописи она могла посвятить значительно больше времени, чем ее коллеги. Очень удобным оказалось то, что она жила по соседству с Великовским.
Первые страницы «Веков в хаосе», вернувшиеся к автору после «правки языка», проведенной Кун, несколько смутили и разочаровали Великовского. Это действительно были его мысли, даже его фразы, но написаны они были рафинированным языком изысканного салона. Великовскому хотелось, чтобы в книге звучала его живая образная речь. Мисс Кун должна была понять это. Ей просто следовало очистить его английский от «кальки», от неточных слов и, разумеется, от ошибок.
Мисс Кун учла эти пожелания, став вскоре именно тем человеком, которого искал Великовский. В течение семи месяцев они работали над рукописью «Веков в хаосе».
Пока мисс Марион печатала, Великовский готовил сноски и выверял цитируемый материал. К рукописи «Миров в столкновениях» ему хотелось приступить, когда совместная работа приобретет автоматизм.
В октябре 1947 года Великовский взвалил на себя дополнительную работу. Как бы он ни был занят, как бы ни был загружен своими исследованиями, не оставлявшими, казалось, микроскопической щели, в которую могли проникнуть посторонние интересы, даже мимолетные мысли, – ощущение родины, своей земли, Сиона, оставалось таким же постоянным, как биение сердца. Сейчас, когда Организация Объединенных Наций занялась вопросом британского мандата в Палестине, ощущение это стало еще острее.
Великовскому безумно хотелось принять активное участие в судьбе своей страны.
Нет, он не воин. Даже не потому, что ему перевалило за пятьдесят два. Несмотря на то, что Бог не обделил его силой, с раннего детства в нем превалировала интеллектуальная сила. Сейчас она могла оказаться полезной его народу, его стране.
В то тяжелое для евреев Эрец-Исраэль время – сразу после принятия в ООН решения о разделе Палестины и создании государства Израиль и во время войны израильтян за независимость – в газете «Нью-Йорк пост» регулярно публиковались объективные статьи о положении на Ближнем Востоке. Подпись «Обозреватель» ничего не говорила читателю, черпающему информацию, которая вызывала симпатию к израильтянам даже у антисемитов. Большинство читателей газеты считали, что статьи написаны редактором. Истинный автор оставался анонимным. Да и потом, когда имя Великовского зазвучало не только в Америке, никто не связал более пятидесяти статей о Ближнем Востоке в «Нью-Йорк пост» с автором революционных теорий Ни один политический обозреватель не мог бы создать подобной серии статей. Кроме массы фактического материала, статьи были пронизаны глубоким подтекстом, имеющим два источника. Психоаналитик Великовский нашел в арабо-израильском конфликте подтверждение некоторым своим мыслям, изложенным в научной статье «Крейцерова соната Толстого и неосознанный гомосексуализм».
В течение столетий у арабов сложилось представление о евреях как о подавляемой и преследуемой нации. Себя они чувствовали «мужской» нацией. И вдруг «подавляемые» и «преследуемые» поднимают свой голос, ущемляющий «мужское начало» арабов.
Великовский отлично понимал, что никакие уступки никогда не успокоят арабов, что только проявление силы – чем более внушительное, тем лучше! – сможет заставить арабские страны – от Марокко до Ирака и Судана – уважать еврейское независимое государство, сможет, если не излечить, то хотя бы залечить неосознанную гомосексуальность.
Ученый, первым обнаруживший, что гиксосы – это амалекиты, Великовский как никто другой, знал, откуда проистекает взаимная ненависть амалекитов и евреев, не угасающая три с половиной тысячи лет. Потомки амалекитов не могут простить евреям убийства их царя Агога, их решающих поражений и уничтожения их влияния в Египте и на всем Ближнем Востоке. Злейшего своего врага в любом конце света евреи называли «амалеком». Что же говорить, когда речь идет действительно о потомках Амалека?
Современные события, описываемые Великовским, на газетной странице приобретали трехмерность, именно потому они читались с таким интересом. Для редактора «Нью-Йорк пост» сотрудничество Великовского с газетой оказалось «даром небес». Он понял: такие журналисты рождаются нечасто!
В свою очередь Великовский был рад знакомству с редактором Тедом Теккереем, человеком острым, несколько более левых взглядов, чем, возможно, следовало бы, но честности и порядочности необыкновенной. Сотрудничая в «Нью-Йорк пост», Великовский не подозревал, что спустя несколько лет Теккерей должен будет проявить свою честность и порядочность именно по отношению к нему, к тому же, в области, не имеющей ничего общего ни с газетой, ни с журналистикой вообще.
22. ГОСУДАРСТВО ИЗРАИЛЬ И ГРАНКИ КНИГИ
Май 1948 года стал для Великовских месяцем двух важнейших событий. Ровно через год после подписания необязательного предварительного договора, издательство «Макмиллан» заключило с Великовским договор на публикацию книги «Миры в столкновениях».
Пятого ияра – 14 мая 1948 года – было провозглашено государство Израиль.
Тридцать лет назад, в брошюре «Третий исход» Великовский писал не только о праве евреев на создание независимого государства, но и моральной обязанности народов возвратить евреям их землю.
С ноября 1947 года, когда члены ООН проголосовали за создание государства Израиль, Великовские жили в постоянной тревоге за судьбу Шуламит и за судьбу своей страны. Сейчас напряжение стало еще большим. На только что провозглашенный Израиль при молчаливом попустительстве безучастного мира, а иногда – с его благословения, напали семь арабских государств.