Страница:
— Что ты мелешь? — возмутился Виттенгер. — Бенедикта арестовали вместе с Шишкой. Ты хочешь сказать, что Шишка его отравила?
— Нет, Бенедикта отравил человек, с которым у него была встреча в одном из баров Фаон-Полиса, вечером во вторник, после семинара, в последние часы девятого июля по земному времяисчислению, без Шишки… черт, инспектор, я не знаю, как еще точнее выразиться…
Перебив, Виттенгер потребовал доказательств. Я рассказал ему о предпоследнем пузырьке и о незнакомце, толкнувшем Бенедикта под локоть.
— Значит, это была Шишка, — заключил он. Спорить с ним я устал.
— Если в баре подтвердят, что он был с Шишкой, значит она.
— Добро, отработаем эту версию, — деловито произнес инспектор.
Когда посторонний эксперт (в нынешнем случае — Гельман) затрудняется с выводами, я обращаюсь к своему, то есть — к Ларсону.
Ларсон и Яна просматривали иллюстрированные журналы о новинках в мире виртуальных игр. Не меняя серьезного выражения лица, Ларсон скользил взглядом от описания очередной игры к наглядной картинке, от картинки к рекламному развороту, от рекламы к помещенным в конце журнала анекдотам из жизни виртуальных героев. Ни разу не улыбнувшись, эксперт отложил журнал, взял вестник «Фундаментальные проблемы физики», открыл и расхохотался.
— Над чем смеемся? — я заглянул ему через плечо. Формула в прямоугольной рамке начиналась с трехэтажного интеграла от волновой функции Вселенной. — Хм, не нахожу ничего смешного…
— Смотри, вот тут… — Ларсон показал журнал Яне. Давясь от смеха, он ногтем подчеркнул выражение в фигурных скобках. — Как тебе это?
Яна хихикнула:
— Надеюсь, это опечатка.
— Хью, — сказал я, — ты июньский «Плэйбой» до сих пор не распечатал, всё тянешься к легкому чтиву. Брось развлечения, есть дело.
— Слушаю, коллега.
— А я заткнула уши, — сказала Яна.
Я изложил им беседу с Гельманом.
Ларсон засомневался:
— Я не спрашиваю тебя, рассказал ли ты всё. Ясно, что не всё. Я спрашиваю, всё ли из того, что ты мне рассказал содержится в том, что рассказал тебе Гельман?
— Хью, ты способен хоть раз обойтись без словесных выкрутасов…
Ларсон кивнул:
— Упрощаю вопрос. Ты ничего не приврал?
— Нарочно — нет.
— Уже хорошо. Мое мнение таково: сон Бенедикта выражает его страх перед Темпоронным Мозгом. Т-Мозг способен направлять события к определенному аттрактору. Это аттрактор известен только тому, кто запрограммировал Т-Мозг. А кто его запрограммировал? Сначала лаборант — и он выиграл в «ШДТ». Потом, в январе, — Чарльз Корно. Мы не знаем, какое задание он дал Т-Мозгу. Но вспомни, как назвал Т-Мозг Эдуард Брубер. Он назвал его «прибором чудовищной силы», «прибором, способным предсказывать будущее». С чьи слов он это сказал? Со слов Бенедикта. Уже отсюда видно, что Бенедикт боялся Т-Мозга, как собственной смерти. Он чувствовал, что не в состоянии противиться судьбе. Время неумолимо шло, и подсознание Бенедикта указало единственно возможное решение: обратить время, повернуть его вспять. Отсюда его кошмары.
— Ну ты и загнул! По-твоему, Корно приказал Т-Мозгу убить Бенедикта?
— А как еще все это понимать? Корно сказал Рунду, что последствия его задания для Т-Мозга станут известны через четыре — восемь месяцев. И что происходит через семь месяцев? Умирает Бенедикт. Если предположить, что Бенедикт догадался о задании для Т-Мозга, то у него возникает мотив для убийства Корно. Бенедикт убил Корно за то, что тот запрограммировал Т-Мозг убить Бенедикта. Свобода воли, будь она неладна! Своего рода петля событий — неминуемая вещь, когда о каких-то событиях известно заранее.
— А зачем Корно убивать Бенедикта?
— Чтобы тот не разболтал о Т-Мозге, разумеется.
— Тоже почти что петля. В таком случае, о какой игре Бенедикт проговорился доктору Гельману?
— Об игре с Темпоронным Мозгом. Об игре с судьбой, если угодно!
Я посмотрел на Яну. Та отвернулась, уткнувшись в журнал. Журнал мелко подрагивал.
На пороге лаборатории возник Шеф.
— Работаем? — строго спросил он.
— Шеф, — обратился я за поддержкой, — вы бы только знали, какой бред я только что выслушал. Не стану показывать пальцем, но кое-кто считает, что отравленную капсулу подбросил Т-Мозг. Темпороны подкорректировали работу фармацевтической фабрики, и там, вместо алфенона, в капсулу запечатали цианистый калий. Темпороны предопределил появление банки в мусоросборнике и заставили инспектора за ней слазить. Цианид в банке появился на той же фабрике: рабочие, после обеда, слили в банку остатки кислоты. Однако, как известно из большой науки, отдельная флуктуация может привести к последствиям, имеющим противоположное действие. В нашем случае, Т-Мозг заставил меня обратить внимание на найденный в номере Бенедикта видеопланшет, что, в свою очередь, разоблачило замысел Т-Мозга…
— Не оправдывайся, — неожиданно возразил Ларсон. — Не надо все валить на Т-Мозг. Никакие темпороны не заставят нормального человека, получившего в руки чужой видеопланшет, посмотреть в установочные файлы.
— Хью, я не понял. Это комплимент или наезд?
— Наезд. В установочные файлы смотрят в последнюю очередь.
— А в первую куда?
— В текстовые, разумеется. Для чего нужен планшет? Для хранения и чтения текстов.
— Бенедикт читал «Моролингов».
Ларсон и Яна перемигнулись.
— Федр, ты не нервничай, — сказал Яна, — Бенедикт читал не ТЕХ «Моролингов».
К слову, я не собирался нервничать. Я собирался выдернуть стул из-под Ларсона.
— Это был другой роман! — закричал Ларсон, хватаясь за сидение стула. — Понимаешь, другой!
— Хорошо, — я взял себя в руки, — и о чем он?
— О моролингах, но с «Морлингами» Брубера он не имеет ничего общего. Просто другой роман о туземцах с Ауры. Автор и название неизвестны.
— Брубер его передрал?
— Нет, я же сказал, между романами нет ничего общего. Кроме того, Брубер плагиатом не занимается. У него репутация и деньги. Не к чему ему это…
Шеф прокашлялся.
— Между прочим, — напомнила Яна, — босс все еще здесь.
— Федр, — сказал Шеф. — Когда ты приведешь ко мне Шишку?
— Не исключено, что она уже к вам приходила, только дома не застала…
— Что?!
— Шишка — бездомная. Для развлечения она ходит по домам, пока хозяева ходят где-то еще. И она всем приносит подарки. Мне, например, — продукты. У Виттенгера она прибрала в квартире и сварила ему вегетарианский суп. Он вам не говорил?
— Нет.
— В общем, ждите, скоро и вам что-нибудь принесет.
— Да сколько ждать-то! Зима на дворе…
Шеф помолчал, потом предложил Яне альтернативу: либо она говорит, кто убил Корно, либо делает ему кофе с коньяком.
— Рунд, — сказала Яна не раздумывая.
— Тебе лень сварить кофе? — возмутился Шеф.
— Нет, — ответила Яна, прижимая к уху наушник. — Просто Рунд просится к вам на прием.
Мы все застыли. Шеф пришел в себя первым:
— Скажи, чтобы впустили. А вы сидите в лаборатории и не высовывайтесь.
Коллеги послушно уткнулись в журналы. Я заметил на столе экземпляр «Вестника Фаонского Университета», раздел «Текстология и лингвистика». Открыл на загнутой странице. Имя автора статьи было заключено в черную рамку.
Бенедикт Эппель. «Динамическая лингвистика и ее приложения к анализу первобытных мифов».
— Отдал в печать в июне, — пояснил Ларсон, — если что непонятно, спрашивай…
— Справлюсь, не физика…
После первого прочтения, я пришел к выводу, что понимаю процентов десять. Перечитав, я увеличил КПД с десяти процентов до двенадцати. Третье прочтение накинуло еще один процент. Выходит, сколько бы я не перечитывал, выше четырнадцати процентов мне не подняться.
В понятных мне тринадцати процентах Бенедикт рассказывал о том, как из одного мифа возникает другой, — на первый взгляд, совсем не похожий на оригинал. Взаимосвязь двух отдельно взятых мифов раскрыть невозможно, однако сравнивая и находя различия между несколькими парами историй, легенд и даже рисунков, исследователь не только находит искомую связь, но и приближается к пониманию истинного смысла всей группы изучаемых «семиотических объектов». Процесс сравнения и нахождения различий был облечен в математическую форму и назвался «вычислением гомологий».
Делая вид, что читает физически вестник, Ларсон тайком следил, на каких страницах я спотыкаюсь. Заметив, что я вернулся к «Введению», он пояснил:
— Как для расшифровки одного слова или даже одной буквы в тексте, написанном на неизвестном языке, требуется текст достаточно большой длины, так и для расшифровки смысла одной легенды требуется проанализировать и сравнить несколько подчас абсолютно непохожих легенд. Кто поймет, почему в одном мифе любвеобильный муж вдруг потерял собаку, а в другом — ленивая дочь, выйдя замуж, рожала только мертвых детей и в конце концов вернулась к отцу, тот и получит шанс догадаться, что на самом деле… впрочем, — он снова уставился в свой журнал, — читай дальше.
Сколько я не искал в статье, что же на самом деле произошло с любвеобильной, но ленивой собакой, ничего толкового не обнаружил. Следовать ссылке на работу Леви-Строса я поленился.
Через некоторое время Ларсон осчастливил меня новой аналогией:
— Метод, используемый Бенедиктом, смахивает на решение системы уравнений со многими неизвестными с той разницей, что Бенедикт искал не неизвестные числа, а скрытые «смыслы» и «понятия».
Я ответил, что статью Бенедикта надо лечить тем же способом, а именно: взять несколько статей — его собственного сочинение, его единомышленников и оппонентов — и вычислить гомологии. И только тогда станет ясно, что же он имел в виду на самом деле.
Ларсон пустился в пространное объяснение, что, мол, метод гомологий антропологи применяют давным-давно, у него есть сторонники и противники. Противники не особенно возражают против «первых гомологий», но про вторые и выше говорят, что это поиск иголки закономерности в стоге случайностей. Если и найти эту иголку, то она скорее скажет о закономерностях в мышлении исследователя («вторичный фольклор», по выражению Сёмина), но не о смысловых закономерностях «семиотических объектов».
Гомологии Бенедикт вычислил вплоть до четвертых, однако об аттракторах и темпоронах не написал ни строчки — или так зашифровал в недоступных мне восьмидесяти семи процентах текста, что без помощи специалиста никак не разобраться. Ларсон ждал, что я обращусь к нему, но я сказал, что под «специалистом» я подразумеваю Цанса.
От Шефа Рунд ушел в седьмом часу вечера. После того как с проходной сообщили, что посетитель сел в арендованный флаер с таким-то номером, я зашел к Шефу и спросил, зачем Рунд тащился в такую даль. По началу Шеф наотрез отказался вдаваться в подробности их разговора. Рунд вроде бы хотел получить гарантии, что Шеф не станет чинить препятствий, если Рунд побудет какое-то время на Фаоне.
— Он что, в отпуск прилетел? — удивился я.
— В долговременный, — уточнил Шеф.
— А еще точнее?
Шеф снизошел и дал мне посмотреть видеозапись беседы.
Сначала Рунд достаточно подробно описал, как развивались его отношения с Корно. По сути он повторил уже рассказанное мне на Ауре. Затем он сделал попытку как-то прокомментировать ту программу, которую Корно написал для Темпоронного Мозга. Попытка была неудачной Рунд явно не понимал, чего добивался Корно.
Выслушав сбивчивые объяснения, Шеф согнул проволочу буквой "К" и подал Рунду.
— Зачем? — спросил Рунд.
— Это вам орден. Носите на груди. "К" означает «кретин».
Рунд орден отверг. Тогда Шеф потребовал, чтоб тот поскорее переходил к Евклиду.
— Я не снимаю своей вины, — поспешил заявить Рунд лишь для того, чтобы затем сказать «но»:
— Но это был не мой план. В апреле этого года мне стало известно, что как только технология создания Т-Мозга будет полностью разработана, лабораторию уничтожат. Центр Радиокосмических Наблюдений, где впервые в мире были обнаружены темпороны, слишком известное научное учреждение. За его работой постоянно наблюдают агенты промышленных разведок других планет. Поэтому, считали в правительстве, все доказательства существования Т-Мозга необходимо уничтожить. После уничтожения ЦРН лабораторию воссоздадут в более безопасном месте. Кто из ученых будет допущен в новую лабораторию, а кто погибнет вместе с ЦРН — решали люди из правительства Ауры. Несколько человек из Службы Безопасности задумали нанести упреждающий удар. Так возник полоумный террорист, позднее получивший кличку «Евклид».
— То есть, — прервал его Шеф, — взрывы в вершинах тетраэдра они устроили, чтобы все поверили, что Евклид — сумасшедший?
— Да, для этого.
— Продолжайте.
— Когда план провалился, заговорщики ушли в тень. Как меня и предупреждали, второй корпус ЦРН, в котором находился Темпоронный Мозг, смели направленной лавиной. Мне позволили уцелеть. Наверное, они считали меня слишком ценным работником. В тот день я выехал на переговоры к моролингам; узнав о взрыве, бежал на Фаон. В правительстве считали, что я по-прежнему нахожусь у моролингов и не стали меня искать. Потом я получил сообщение, в котором мне гарантировалась во-первых неприкосновенность и во-вторых — возможность продолжить работу над Т-Мозгом. Поэтому я вернулся на Ауру.
— Кажется, нечто подобное вы теперь хотите получить на Фаоне?
— Да, я на это надеюсь.
— Чем вас не устроила Аура?
— Моролинги не хотят продолжать исследования. Без подключения их мозга к вычислительному контуру Т-Мозг беспомощен. Вину за их отказ возложат на меня. В живых меня не оставят.
— Разве у вашего правительства не хватит сил заставить моролингов сотрудничать?
— Нет, они не заставят. Морлингов нельзя заставить что-то делать против их воли. Кроме того, об участии моролингов в создании Т-Мозга теперь известно вам, профессору Цансу и Бруберу из комитета «В защиту договора». Вероятно — и Вейлингу из «Виртуальных Игр». Если правительство применит против моролингов силу, немедленно поднимется шум, и ООН возьмет Ауру под свой контроль. Нет, с моролингами больше ничего не выйдет.
— Если без моролингов Т-Мозг невозможен, то чем же вы планируете заняться на Фаоне. Неужели фаонцы вам заменят моролингов?
— У нас с моролингами общие предки. В своей массе человечество утратило восприимчивость к темпоронам, но я уверен, кто-то из людей сохранил эту способность.
— И у вас есть кандидаты?
— Есть, — кивнул Рунд. — Но я о них я сообщу вам только в обмен на гарантии.
— Я не уполномочен, — развел руками Шеф.
Не монтаж ли, подумал я, ибо произнесено это было с невероятной для Шефа скромностью.
Рунд возразил:
— Вы способны оказать содействие.
Лицо Шефа вдруг прояснилось.
— Кандидаты… Точнее, кандидатка… Шишка!
Рунд промолчал.
— Она? — настаивал Шеф.
— Нет, не она.
— Рунд, я хочу услышать пра…
С полуправдой на устах голограмма моего босса замерла. Заслушавшись сам себя, Шеф опоздал с нажатием на кнопку «пауза».
— Дальше неинтересно, — пряча лицо сказал мне Шеф. — Ты все понял?
— Да. Корно он не убивал. Быть рядом с Бенедиктом девятого июля не имел возможности. В любом случае, он слишком ценный тип, чтобы навешивать на него два убийства…
— Достаточно! — Шеф пожалел, что у него нет дистанционного пульта для меня. — Ты слишком понятлив.
— Да, Шеф. Кстати, не переоцените его ценность. Т-Мозг у Рунда получился так себе. Я одним своим обошелся, чтобы найти четвертую бомбу.
— Ну, — развел Шеф руками, — против лома нет приема.
Вот это меня задело.
— Не лом, о мой прораб, а свобода воли.
— Ладно, — отмахнулся Шеф. — К черту метафизику! Под большим секретом, вот это место…
Шеф промотал запись почти до самого конца. Рунд стоял в дверях. Говорил Шеф.
— Рунд, я подозреваю, что Темпоронный Мозг не только дошел до шестого уровня, но и успел немного поиграть непосредственно на шестом. Чем закончилась игра?
— Моролингами, — ответил Рунд.
35
— Нет, Бенедикта отравил человек, с которым у него была встреча в одном из баров Фаон-Полиса, вечером во вторник, после семинара, в последние часы девятого июля по земному времяисчислению, без Шишки… черт, инспектор, я не знаю, как еще точнее выразиться…
Перебив, Виттенгер потребовал доказательств. Я рассказал ему о предпоследнем пузырьке и о незнакомце, толкнувшем Бенедикта под локоть.
— Значит, это была Шишка, — заключил он. Спорить с ним я устал.
— Если в баре подтвердят, что он был с Шишкой, значит она.
— Добро, отработаем эту версию, — деловито произнес инспектор.
Когда посторонний эксперт (в нынешнем случае — Гельман) затрудняется с выводами, я обращаюсь к своему, то есть — к Ларсону.
Ларсон и Яна просматривали иллюстрированные журналы о новинках в мире виртуальных игр. Не меняя серьезного выражения лица, Ларсон скользил взглядом от описания очередной игры к наглядной картинке, от картинки к рекламному развороту, от рекламы к помещенным в конце журнала анекдотам из жизни виртуальных героев. Ни разу не улыбнувшись, эксперт отложил журнал, взял вестник «Фундаментальные проблемы физики», открыл и расхохотался.
— Над чем смеемся? — я заглянул ему через плечо. Формула в прямоугольной рамке начиналась с трехэтажного интеграла от волновой функции Вселенной. — Хм, не нахожу ничего смешного…
— Смотри, вот тут… — Ларсон показал журнал Яне. Давясь от смеха, он ногтем подчеркнул выражение в фигурных скобках. — Как тебе это?
Яна хихикнула:
— Надеюсь, это опечатка.
— Хью, — сказал я, — ты июньский «Плэйбой» до сих пор не распечатал, всё тянешься к легкому чтиву. Брось развлечения, есть дело.
— Слушаю, коллега.
— А я заткнула уши, — сказала Яна.
Я изложил им беседу с Гельманом.
Ларсон засомневался:
— Я не спрашиваю тебя, рассказал ли ты всё. Ясно, что не всё. Я спрашиваю, всё ли из того, что ты мне рассказал содержится в том, что рассказал тебе Гельман?
— Хью, ты способен хоть раз обойтись без словесных выкрутасов…
Ларсон кивнул:
— Упрощаю вопрос. Ты ничего не приврал?
— Нарочно — нет.
— Уже хорошо. Мое мнение таково: сон Бенедикта выражает его страх перед Темпоронным Мозгом. Т-Мозг способен направлять события к определенному аттрактору. Это аттрактор известен только тому, кто запрограммировал Т-Мозг. А кто его запрограммировал? Сначала лаборант — и он выиграл в «ШДТ». Потом, в январе, — Чарльз Корно. Мы не знаем, какое задание он дал Т-Мозгу. Но вспомни, как назвал Т-Мозг Эдуард Брубер. Он назвал его «прибором чудовищной силы», «прибором, способным предсказывать будущее». С чьи слов он это сказал? Со слов Бенедикта. Уже отсюда видно, что Бенедикт боялся Т-Мозга, как собственной смерти. Он чувствовал, что не в состоянии противиться судьбе. Время неумолимо шло, и подсознание Бенедикта указало единственно возможное решение: обратить время, повернуть его вспять. Отсюда его кошмары.
— Ну ты и загнул! По-твоему, Корно приказал Т-Мозгу убить Бенедикта?
— А как еще все это понимать? Корно сказал Рунду, что последствия его задания для Т-Мозга станут известны через четыре — восемь месяцев. И что происходит через семь месяцев? Умирает Бенедикт. Если предположить, что Бенедикт догадался о задании для Т-Мозга, то у него возникает мотив для убийства Корно. Бенедикт убил Корно за то, что тот запрограммировал Т-Мозг убить Бенедикта. Свобода воли, будь она неладна! Своего рода петля событий — неминуемая вещь, когда о каких-то событиях известно заранее.
— А зачем Корно убивать Бенедикта?
— Чтобы тот не разболтал о Т-Мозге, разумеется.
— Тоже почти что петля. В таком случае, о какой игре Бенедикт проговорился доктору Гельману?
— Об игре с Темпоронным Мозгом. Об игре с судьбой, если угодно!
Я посмотрел на Яну. Та отвернулась, уткнувшись в журнал. Журнал мелко подрагивал.
На пороге лаборатории возник Шеф.
— Работаем? — строго спросил он.
— Шеф, — обратился я за поддержкой, — вы бы только знали, какой бред я только что выслушал. Не стану показывать пальцем, но кое-кто считает, что отравленную капсулу подбросил Т-Мозг. Темпороны подкорректировали работу фармацевтической фабрики, и там, вместо алфенона, в капсулу запечатали цианистый калий. Темпороны предопределил появление банки в мусоросборнике и заставили инспектора за ней слазить. Цианид в банке появился на той же фабрике: рабочие, после обеда, слили в банку остатки кислоты. Однако, как известно из большой науки, отдельная флуктуация может привести к последствиям, имеющим противоположное действие. В нашем случае, Т-Мозг заставил меня обратить внимание на найденный в номере Бенедикта видеопланшет, что, в свою очередь, разоблачило замысел Т-Мозга…
— Не оправдывайся, — неожиданно возразил Ларсон. — Не надо все валить на Т-Мозг. Никакие темпороны не заставят нормального человека, получившего в руки чужой видеопланшет, посмотреть в установочные файлы.
— Хью, я не понял. Это комплимент или наезд?
— Наезд. В установочные файлы смотрят в последнюю очередь.
— А в первую куда?
— В текстовые, разумеется. Для чего нужен планшет? Для хранения и чтения текстов.
— Бенедикт читал «Моролингов».
Ларсон и Яна перемигнулись.
— Федр, ты не нервничай, — сказал Яна, — Бенедикт читал не ТЕХ «Моролингов».
К слову, я не собирался нервничать. Я собирался выдернуть стул из-под Ларсона.
— Это был другой роман! — закричал Ларсон, хватаясь за сидение стула. — Понимаешь, другой!
— Хорошо, — я взял себя в руки, — и о чем он?
— О моролингах, но с «Морлингами» Брубера он не имеет ничего общего. Просто другой роман о туземцах с Ауры. Автор и название неизвестны.
— Брубер его передрал?
— Нет, я же сказал, между романами нет ничего общего. Кроме того, Брубер плагиатом не занимается. У него репутация и деньги. Не к чему ему это…
Шеф прокашлялся.
— Между прочим, — напомнила Яна, — босс все еще здесь.
— Федр, — сказал Шеф. — Когда ты приведешь ко мне Шишку?
— Не исключено, что она уже к вам приходила, только дома не застала…
— Что?!
— Шишка — бездомная. Для развлечения она ходит по домам, пока хозяева ходят где-то еще. И она всем приносит подарки. Мне, например, — продукты. У Виттенгера она прибрала в квартире и сварила ему вегетарианский суп. Он вам не говорил?
— Нет.
— В общем, ждите, скоро и вам что-нибудь принесет.
— Да сколько ждать-то! Зима на дворе…
Шеф помолчал, потом предложил Яне альтернативу: либо она говорит, кто убил Корно, либо делает ему кофе с коньяком.
— Рунд, — сказала Яна не раздумывая.
— Тебе лень сварить кофе? — возмутился Шеф.
— Нет, — ответила Яна, прижимая к уху наушник. — Просто Рунд просится к вам на прием.
Мы все застыли. Шеф пришел в себя первым:
— Скажи, чтобы впустили. А вы сидите в лаборатории и не высовывайтесь.
Коллеги послушно уткнулись в журналы. Я заметил на столе экземпляр «Вестника Фаонского Университета», раздел «Текстология и лингвистика». Открыл на загнутой странице. Имя автора статьи было заключено в черную рамку.
Бенедикт Эппель. «Динамическая лингвистика и ее приложения к анализу первобытных мифов».
— Отдал в печать в июне, — пояснил Ларсон, — если что непонятно, спрашивай…
— Справлюсь, не физика…
После первого прочтения, я пришел к выводу, что понимаю процентов десять. Перечитав, я увеличил КПД с десяти процентов до двенадцати. Третье прочтение накинуло еще один процент. Выходит, сколько бы я не перечитывал, выше четырнадцати процентов мне не подняться.
В понятных мне тринадцати процентах Бенедикт рассказывал о том, как из одного мифа возникает другой, — на первый взгляд, совсем не похожий на оригинал. Взаимосвязь двух отдельно взятых мифов раскрыть невозможно, однако сравнивая и находя различия между несколькими парами историй, легенд и даже рисунков, исследователь не только находит искомую связь, но и приближается к пониманию истинного смысла всей группы изучаемых «семиотических объектов». Процесс сравнения и нахождения различий был облечен в математическую форму и назвался «вычислением гомологий».
Делая вид, что читает физически вестник, Ларсон тайком следил, на каких страницах я спотыкаюсь. Заметив, что я вернулся к «Введению», он пояснил:
— Как для расшифровки одного слова или даже одной буквы в тексте, написанном на неизвестном языке, требуется текст достаточно большой длины, так и для расшифровки смысла одной легенды требуется проанализировать и сравнить несколько подчас абсолютно непохожих легенд. Кто поймет, почему в одном мифе любвеобильный муж вдруг потерял собаку, а в другом — ленивая дочь, выйдя замуж, рожала только мертвых детей и в конце концов вернулась к отцу, тот и получит шанс догадаться, что на самом деле… впрочем, — он снова уставился в свой журнал, — читай дальше.
Сколько я не искал в статье, что же на самом деле произошло с любвеобильной, но ленивой собакой, ничего толкового не обнаружил. Следовать ссылке на работу Леви-Строса я поленился.
Через некоторое время Ларсон осчастливил меня новой аналогией:
— Метод, используемый Бенедиктом, смахивает на решение системы уравнений со многими неизвестными с той разницей, что Бенедикт искал не неизвестные числа, а скрытые «смыслы» и «понятия».
Я ответил, что статью Бенедикта надо лечить тем же способом, а именно: взять несколько статей — его собственного сочинение, его единомышленников и оппонентов — и вычислить гомологии. И только тогда станет ясно, что же он имел в виду на самом деле.
Ларсон пустился в пространное объяснение, что, мол, метод гомологий антропологи применяют давным-давно, у него есть сторонники и противники. Противники не особенно возражают против «первых гомологий», но про вторые и выше говорят, что это поиск иголки закономерности в стоге случайностей. Если и найти эту иголку, то она скорее скажет о закономерностях в мышлении исследователя («вторичный фольклор», по выражению Сёмина), но не о смысловых закономерностях «семиотических объектов».
Гомологии Бенедикт вычислил вплоть до четвертых, однако об аттракторах и темпоронах не написал ни строчки — или так зашифровал в недоступных мне восьмидесяти семи процентах текста, что без помощи специалиста никак не разобраться. Ларсон ждал, что я обращусь к нему, но я сказал, что под «специалистом» я подразумеваю Цанса.
От Шефа Рунд ушел в седьмом часу вечера. После того как с проходной сообщили, что посетитель сел в арендованный флаер с таким-то номером, я зашел к Шефу и спросил, зачем Рунд тащился в такую даль. По началу Шеф наотрез отказался вдаваться в подробности их разговора. Рунд вроде бы хотел получить гарантии, что Шеф не станет чинить препятствий, если Рунд побудет какое-то время на Фаоне.
— Он что, в отпуск прилетел? — удивился я.
— В долговременный, — уточнил Шеф.
— А еще точнее?
Шеф снизошел и дал мне посмотреть видеозапись беседы.
Сначала Рунд достаточно подробно описал, как развивались его отношения с Корно. По сути он повторил уже рассказанное мне на Ауре. Затем он сделал попытку как-то прокомментировать ту программу, которую Корно написал для Темпоронного Мозга. Попытка была неудачной Рунд явно не понимал, чего добивался Корно.
Выслушав сбивчивые объяснения, Шеф согнул проволочу буквой "К" и подал Рунду.
— Зачем? — спросил Рунд.
— Это вам орден. Носите на груди. "К" означает «кретин».
Рунд орден отверг. Тогда Шеф потребовал, чтоб тот поскорее переходил к Евклиду.
— Я не снимаю своей вины, — поспешил заявить Рунд лишь для того, чтобы затем сказать «но»:
— Но это был не мой план. В апреле этого года мне стало известно, что как только технология создания Т-Мозга будет полностью разработана, лабораторию уничтожат. Центр Радиокосмических Наблюдений, где впервые в мире были обнаружены темпороны, слишком известное научное учреждение. За его работой постоянно наблюдают агенты промышленных разведок других планет. Поэтому, считали в правительстве, все доказательства существования Т-Мозга необходимо уничтожить. После уничтожения ЦРН лабораторию воссоздадут в более безопасном месте. Кто из ученых будет допущен в новую лабораторию, а кто погибнет вместе с ЦРН — решали люди из правительства Ауры. Несколько человек из Службы Безопасности задумали нанести упреждающий удар. Так возник полоумный террорист, позднее получивший кличку «Евклид».
— То есть, — прервал его Шеф, — взрывы в вершинах тетраэдра они устроили, чтобы все поверили, что Евклид — сумасшедший?
— Да, для этого.
— Продолжайте.
— Когда план провалился, заговорщики ушли в тень. Как меня и предупреждали, второй корпус ЦРН, в котором находился Темпоронный Мозг, смели направленной лавиной. Мне позволили уцелеть. Наверное, они считали меня слишком ценным работником. В тот день я выехал на переговоры к моролингам; узнав о взрыве, бежал на Фаон. В правительстве считали, что я по-прежнему нахожусь у моролингов и не стали меня искать. Потом я получил сообщение, в котором мне гарантировалась во-первых неприкосновенность и во-вторых — возможность продолжить работу над Т-Мозгом. Поэтому я вернулся на Ауру.
— Кажется, нечто подобное вы теперь хотите получить на Фаоне?
— Да, я на это надеюсь.
— Чем вас не устроила Аура?
— Моролинги не хотят продолжать исследования. Без подключения их мозга к вычислительному контуру Т-Мозг беспомощен. Вину за их отказ возложат на меня. В живых меня не оставят.
— Разве у вашего правительства не хватит сил заставить моролингов сотрудничать?
— Нет, они не заставят. Морлингов нельзя заставить что-то делать против их воли. Кроме того, об участии моролингов в создании Т-Мозга теперь известно вам, профессору Цансу и Бруберу из комитета «В защиту договора». Вероятно — и Вейлингу из «Виртуальных Игр». Если правительство применит против моролингов силу, немедленно поднимется шум, и ООН возьмет Ауру под свой контроль. Нет, с моролингами больше ничего не выйдет.
— Если без моролингов Т-Мозг невозможен, то чем же вы планируете заняться на Фаоне. Неужели фаонцы вам заменят моролингов?
— У нас с моролингами общие предки. В своей массе человечество утратило восприимчивость к темпоронам, но я уверен, кто-то из людей сохранил эту способность.
— И у вас есть кандидаты?
— Есть, — кивнул Рунд. — Но я о них я сообщу вам только в обмен на гарантии.
— Я не уполномочен, — развел руками Шеф.
Не монтаж ли, подумал я, ибо произнесено это было с невероятной для Шефа скромностью.
Рунд возразил:
— Вы способны оказать содействие.
Лицо Шефа вдруг прояснилось.
— Кандидаты… Точнее, кандидатка… Шишка!
Рунд промолчал.
— Она? — настаивал Шеф.
— Нет, не она.
— Рунд, я хочу услышать пра…
С полуправдой на устах голограмма моего босса замерла. Заслушавшись сам себя, Шеф опоздал с нажатием на кнопку «пауза».
— Дальше неинтересно, — пряча лицо сказал мне Шеф. — Ты все понял?
— Да. Корно он не убивал. Быть рядом с Бенедиктом девятого июля не имел возможности. В любом случае, он слишком ценный тип, чтобы навешивать на него два убийства…
— Достаточно! — Шеф пожалел, что у него нет дистанционного пульта для меня. — Ты слишком понятлив.
— Да, Шеф. Кстати, не переоцените его ценность. Т-Мозг у Рунда получился так себе. Я одним своим обошелся, чтобы найти четвертую бомбу.
— Ну, — развел Шеф руками, — против лома нет приема.
Вот это меня задело.
— Не лом, о мой прораб, а свобода воли.
— Ладно, — отмахнулся Шеф. — К черту метафизику! Под большим секретом, вот это место…
Шеф промотал запись почти до самого конца. Рунд стоял в дверях. Говорил Шеф.
— Рунд, я подозреваю, что Темпоронный Мозг не только дошел до шестого уровня, но и успел немного поиграть непосредственно на шестом. Чем закончилась игра?
— Моролингами, — ответил Рунд.
35
Зима в наших краях малоснежная, я об этом уже говорил. Черные кактусы посеребрились инеем, земля заледенела, на площади перед университетом валялись фантики и шпаргалки. Иными словами, поблизости от университета снега не было. Поэтому первое, о чем я спросил себя, когда получил снежком по затылку — откуда взялся снег? Из холодильника?
Посмотрел по сторонам.
Ученый секретарь кафедры Динамического Моделирования, мадемуазель Ливей отряхивала рукавицы. Я выскреб снег из-за шиворота. Вот она диалектика: за шиворот утепленной куртки снег попадет крайне редко, но если попадает, то черта с два выцарапаешь.
— Я не думала, что попаду, — сказала она с виноватой улыбкой.
— Нельзя так расходовать снег. Где вы его взяли?
— Наскребла возле дома. Я тут рядом живу, — и она указала на жилой квартал в километре от университета. На Фаоне я умею определять расстояния на глаз.
— И ходите пешком?
— Конечно. Очень полезно для тех, кто подолгу просиживает перед экраном.
Я ответил, что ко мне это не относится. Мы вошли в здание, «ночной кошмар Мёбиуса» довез нас до кафедры.
— Так вы оказывается к нам! — она была приятно удивлена.
— И к вам и к Цансу. Профессору, насколько я знаю, разрешили работать…
— Не разрешили, — возразила Ливей. — Он вам солгал. Врачи просили его еще неделю побыть дома.
Она сняла пуховую куртку, делавшую ее в четыре раза толще, включила компьютер, он автоматически стал загружать «ШДТ».
— Далеко продвинулись?
— Вывела синие водоросли, — сказала она с гордостью.
— Отчего не зеленые? Желтой краски не хватило?
— Вы эволюцию в школе проходили? (я кивнул) Сразу видно, что нет. Или вы прогуливали уроки. Синие водоросли — это фотосинтез. Вы понимаете, на моей планете включилась фотонная мельница — основа основ жизни. Теперь все пойдет как по накатанному: появится кислород, а вместе с ним и озоновый слой. Озоновый слой защитит живых существ от ультрафиолета. А двухатомным кислородом будут дышать мои моролинги.
— Кто?! — я едва не опрокинул на себя стакан горячего чая. (Ливей заботливо предложила мне чай сразу после того, как загрузились «ШДТ».)
— Чего вы так пугаетесь? Поставьте стакан на стол, а то разольете.
Мне удалось несколько унять волнение. Ливей раскладывала на столе папки с бумагами, что-то весело напевала себе под нос.
— Своих сапиенсов вы назвали моролингами в честь туземцев из романа Брубера?
— Какой БрубЕрр ? Я знала одного Бруберра, когда еще жила в Париже. Бог мой, сколько лет прошло… Десять? — и она посмотрела на меня, словно я знал ответ. — Нет, все двенадцать! Он приехал из Кёльна, такой высокий…
— Хорошо, пусть не из романа, — мне пришлось ее перебить. — Но все же, почему вы назвали сапиенсов моролингами, хотя никто не мешал вам назвать их неандертальцами, кроманьонцами или, к примеру, австралопитеками?
— О, какие слова вам известны! Кто б мог подумать.
— А если без иронии.
— Как же можно без иронии? Ну хорошо, эту таинственную историю мне поведал мсье Сёмин. Сёмину рассказал профессор Цанс, которого вы так жаждете видеть. А профессору, вероятно, рассказали сами моролинги. Моролиги утверждают, и профессор Цанс с ними согласен, что первыми на Земле появились они, потом люди мутировали — все, за исключением моролингов. Мы с вами мутанты, господин Федре, настоящие земляне — моролинги.
— И все это всерьез?
— А вы видели когда-нибудь моролинга с чувством юмора?
— Меня они не насмешили.
— Ну вот вам и ответ… ох, — она сжала губы и уткнуло лицо в ладони.
— А «ох» к чему относится?
— Я все время забываю, что Бенедикта больше нет, — всхлипнула она. — Я такая легкомысленная… Наверное, это из-за увлечения играми.
— Да, — согласился я, — в играх через каждый килобайт убивают какого-нибудь Бенедикта. Легко привыкнуть.
— Больше не буду в них играть… Кстати, вот и профессор, — она утерла слезу и сделала изящный жест ладонью, словно Цанс должен был появиться на ладони, а не из дверей.
Я взглянул на пустую ладонь, потом обернулся. Профессор шел, опираясь на трость из шпастого бамбука, украшенную индейским орнаментом. Трость ему подарила Катя в память о Ламонтанье.
— Вы ко мне? — спросил Цанс.
— Да, профессор. Вчера я прочитал последнюю статью Бенедикта: динамическая лингвистика, ее приложения и так далее. Мне не все в ней понятно.
— Статья большая, вы задавайте конкретные вопросы, мы постараемся ответить.
— Хорошо. В статье Бенедикт объяснял, как по совокупности мифов понять их источник и их смысл. И я подумал, нет ли связи между динамической лингвистикой в том виде, в каком она представлена в статье, и проблемой вычислимости аттракторов, которую… которую мы знаем, как решить… — последние слова я произносил с оглядкой на мадемуазель Ливей и ждал, что профессор сам предложит пройти к нему в кабинет.
Цанс, однако, ответил сразу:
— Начнем с мышления, ибо динамическая лингвистика, по сути, наука о мышлении. Мышление— это физический процесс, и, как всякий физический процесс, оно описывается некоторыми физическими законами. Более конкретно — законами хаоса, хотя некоторые из нас по-прежнему склонны верить в свободу воли. Поэтому сознание идет не куда попало, а к некоторым областям притяжения…
— К аттракторам, — догадался я.
— Да, к аттракторам. Ну так вот, законы хаоса, управляющие мышлением, те же самые, что и у эволюционных процессов. Построив соответствующую математическую модель, теоретически можно спрогнозировать тот или иной аттрактор, который в данном случае является в общем смысле текстом. Есть и обратная задача: зная текст, восстановить предысторию его появления, иначе говоря восстановить ментальные флуктуации, приведшие к появлению исходно текста. Вот, в целом, суть проблемы. Не знаю, довольны ли вы моим ответом…
Я сказал, что для полного удовлетворения мне не достает совсем чуть-чуть. Потом предложил:
— Давайте я попробую перевести ваш ответ на человеческий язык. Итак, у сознания есть аттракторы. Пусть одним из аттракторов первобытного индейца стал миф о любвеобильной собаке. Теперь пойдем назад во времени и по пути спросим себя, что подтолкнуло сознание индейца к созданию мифа об упомянутой любвеобильной собаке, а не о фригидном муравьеде. В прошлом, в некоторый момент произошло событие — флуктуация или возмущение — которое направило сознание к аттрактору-собаке. И Бенедикт задался бы вопросом — что это было за возмущение? После вашего объяснения, мне кажется, что задача вычисления возмущения очень похожа на ту задачу, которую решал… эээ… известный нам прибор. А вам так не кажется?
— Вероятно, вы правы… — пробормотал Цанс.
Ливей смотрела на меня как на шимпанзе, вдруг заговорившего об экзистенциализме.
— Рад это слышать… У меня к вам еще одно дело, — удовлетворив личный интерес, я решил перейти к интересам корпоративным.
Цанс наконец догадался проводить меня в кабинет.
— Стакан-то захватите, — крикнула вдогонку Ливей.
Профессор тяжело опустился в единственное кресло. Отставив трость, он машинально стал выкладывать из портфеля на стол бумаги, исписанные непонятными формулами.
— Над чем вы сейчас работаете? — спросил я со своего места на подоконнике.
Глядя мимо меня в окно, Цанс поднял несколько листов и постучал ими по столу, выравнивая стопку.
— Возможно, — сказал он, всматриваясь в даль, — уже в этом веке, а в худшем случае — в следующем, мы научимся общению с Другой Вселенной. Мы станем задавать ей вопросы. Сколько времени уйдет на ответ у тех, кто нас услышит, мы не знаем. В любом случае, ответ придет. Но, следовательно, он уже пришел — ведь время в Другой Вселенной идет в обратную сторону. В какой форме пришел ответ, нам не известно. И нам неизвестно, какой след оставил этот ответ в нашей истории. Я намерен найти этот след, иначе говоря, найти ответы на незаданные вопросы.
Переварив объяснение, я тактично осведомился:
— А причинно-следственной путаницы вы не боитесь?
— Я же еще пока ничего не нашел…— усмехнулся он. — Так о чем ваше дело?
— Профессор, вы помните тот семинар, на котором Эдуард Брубер призвал нас встать на защиту моролингов?
— Да, конечно.
— Потом вы устроили обед в честь гостя.
— И это было…
— Во сколько он закончился, вы не припоминаете?
— Около десяти, кажется…
— И вы сразу поехали домой?
— Да, Брубер довез меня до дома.
— А остальные преподаватели — доцент Семин, академик Чигур и прочие — они были с вами?
— Нет, каждый из них отправился домой на своем флаере… Хотя нет, кажется Семин был без флаера. Он хотел идти к «трубе». Чигур предложил подвести, но Семин, по-моему, отказался.
— Вы пригласили Брубера к себе?
— Да, но он куда-то спешил, поэтому приглашения не принял.
— То есть в тот вечер вы оставались один.
— Если бы я не знал, что вы расследуете убийство, — недовольно заворчал Цанс, — я бы назвал этот вопрос вмешательством в личную жизнь.
— Итак, вы были одни.
— Один. Это то, о чем вы собирались меня спросить?
— Нет, я приехал с предложением. С предложением от моего босса. Ему необходима ваша консультация.
Посмотрел по сторонам.
Ученый секретарь кафедры Динамического Моделирования, мадемуазель Ливей отряхивала рукавицы. Я выскреб снег из-за шиворота. Вот она диалектика: за шиворот утепленной куртки снег попадет крайне редко, но если попадает, то черта с два выцарапаешь.
— Я не думала, что попаду, — сказала она с виноватой улыбкой.
— Нельзя так расходовать снег. Где вы его взяли?
— Наскребла возле дома. Я тут рядом живу, — и она указала на жилой квартал в километре от университета. На Фаоне я умею определять расстояния на глаз.
— И ходите пешком?
— Конечно. Очень полезно для тех, кто подолгу просиживает перед экраном.
Я ответил, что ко мне это не относится. Мы вошли в здание, «ночной кошмар Мёбиуса» довез нас до кафедры.
— Так вы оказывается к нам! — она была приятно удивлена.
— И к вам и к Цансу. Профессору, насколько я знаю, разрешили работать…
— Не разрешили, — возразила Ливей. — Он вам солгал. Врачи просили его еще неделю побыть дома.
Она сняла пуховую куртку, делавшую ее в четыре раза толще, включила компьютер, он автоматически стал загружать «ШДТ».
— Далеко продвинулись?
— Вывела синие водоросли, — сказала она с гордостью.
— Отчего не зеленые? Желтой краски не хватило?
— Вы эволюцию в школе проходили? (я кивнул) Сразу видно, что нет. Или вы прогуливали уроки. Синие водоросли — это фотосинтез. Вы понимаете, на моей планете включилась фотонная мельница — основа основ жизни. Теперь все пойдет как по накатанному: появится кислород, а вместе с ним и озоновый слой. Озоновый слой защитит живых существ от ультрафиолета. А двухатомным кислородом будут дышать мои моролинги.
— Кто?! — я едва не опрокинул на себя стакан горячего чая. (Ливей заботливо предложила мне чай сразу после того, как загрузились «ШДТ».)
— Чего вы так пугаетесь? Поставьте стакан на стол, а то разольете.
Мне удалось несколько унять волнение. Ливей раскладывала на столе папки с бумагами, что-то весело напевала себе под нос.
— Своих сапиенсов вы назвали моролингами в честь туземцев из романа Брубера?
— Какой БрубЕрр ? Я знала одного Бруберра, когда еще жила в Париже. Бог мой, сколько лет прошло… Десять? — и она посмотрела на меня, словно я знал ответ. — Нет, все двенадцать! Он приехал из Кёльна, такой высокий…
— Хорошо, пусть не из романа, — мне пришлось ее перебить. — Но все же, почему вы назвали сапиенсов моролингами, хотя никто не мешал вам назвать их неандертальцами, кроманьонцами или, к примеру, австралопитеками?
— О, какие слова вам известны! Кто б мог подумать.
— А если без иронии.
— Как же можно без иронии? Ну хорошо, эту таинственную историю мне поведал мсье Сёмин. Сёмину рассказал профессор Цанс, которого вы так жаждете видеть. А профессору, вероятно, рассказали сами моролинги. Моролиги утверждают, и профессор Цанс с ними согласен, что первыми на Земле появились они, потом люди мутировали — все, за исключением моролингов. Мы с вами мутанты, господин Федре, настоящие земляне — моролинги.
— И все это всерьез?
— А вы видели когда-нибудь моролинга с чувством юмора?
— Меня они не насмешили.
— Ну вот вам и ответ… ох, — она сжала губы и уткнуло лицо в ладони.
— А «ох» к чему относится?
— Я все время забываю, что Бенедикта больше нет, — всхлипнула она. — Я такая легкомысленная… Наверное, это из-за увлечения играми.
— Да, — согласился я, — в играх через каждый килобайт убивают какого-нибудь Бенедикта. Легко привыкнуть.
— Больше не буду в них играть… Кстати, вот и профессор, — она утерла слезу и сделала изящный жест ладонью, словно Цанс должен был появиться на ладони, а не из дверей.
Я взглянул на пустую ладонь, потом обернулся. Профессор шел, опираясь на трость из шпастого бамбука, украшенную индейским орнаментом. Трость ему подарила Катя в память о Ламонтанье.
— Вы ко мне? — спросил Цанс.
— Да, профессор. Вчера я прочитал последнюю статью Бенедикта: динамическая лингвистика, ее приложения и так далее. Мне не все в ней понятно.
— Статья большая, вы задавайте конкретные вопросы, мы постараемся ответить.
— Хорошо. В статье Бенедикт объяснял, как по совокупности мифов понять их источник и их смысл. И я подумал, нет ли связи между динамической лингвистикой в том виде, в каком она представлена в статье, и проблемой вычислимости аттракторов, которую… которую мы знаем, как решить… — последние слова я произносил с оглядкой на мадемуазель Ливей и ждал, что профессор сам предложит пройти к нему в кабинет.
Цанс, однако, ответил сразу:
— Начнем с мышления, ибо динамическая лингвистика, по сути, наука о мышлении. Мышление— это физический процесс, и, как всякий физический процесс, оно описывается некоторыми физическими законами. Более конкретно — законами хаоса, хотя некоторые из нас по-прежнему склонны верить в свободу воли. Поэтому сознание идет не куда попало, а к некоторым областям притяжения…
— К аттракторам, — догадался я.
— Да, к аттракторам. Ну так вот, законы хаоса, управляющие мышлением, те же самые, что и у эволюционных процессов. Построив соответствующую математическую модель, теоретически можно спрогнозировать тот или иной аттрактор, который в данном случае является в общем смысле текстом. Есть и обратная задача: зная текст, восстановить предысторию его появления, иначе говоря восстановить ментальные флуктуации, приведшие к появлению исходно текста. Вот, в целом, суть проблемы. Не знаю, довольны ли вы моим ответом…
Я сказал, что для полного удовлетворения мне не достает совсем чуть-чуть. Потом предложил:
— Давайте я попробую перевести ваш ответ на человеческий язык. Итак, у сознания есть аттракторы. Пусть одним из аттракторов первобытного индейца стал миф о любвеобильной собаке. Теперь пойдем назад во времени и по пути спросим себя, что подтолкнуло сознание индейца к созданию мифа об упомянутой любвеобильной собаке, а не о фригидном муравьеде. В прошлом, в некоторый момент произошло событие — флуктуация или возмущение — которое направило сознание к аттрактору-собаке. И Бенедикт задался бы вопросом — что это было за возмущение? После вашего объяснения, мне кажется, что задача вычисления возмущения очень похожа на ту задачу, которую решал… эээ… известный нам прибор. А вам так не кажется?
— Вероятно, вы правы… — пробормотал Цанс.
Ливей смотрела на меня как на шимпанзе, вдруг заговорившего об экзистенциализме.
— Рад это слышать… У меня к вам еще одно дело, — удовлетворив личный интерес, я решил перейти к интересам корпоративным.
Цанс наконец догадался проводить меня в кабинет.
— Стакан-то захватите, — крикнула вдогонку Ливей.
Профессор тяжело опустился в единственное кресло. Отставив трость, он машинально стал выкладывать из портфеля на стол бумаги, исписанные непонятными формулами.
— Над чем вы сейчас работаете? — спросил я со своего места на подоконнике.
Глядя мимо меня в окно, Цанс поднял несколько листов и постучал ими по столу, выравнивая стопку.
— Возможно, — сказал он, всматриваясь в даль, — уже в этом веке, а в худшем случае — в следующем, мы научимся общению с Другой Вселенной. Мы станем задавать ей вопросы. Сколько времени уйдет на ответ у тех, кто нас услышит, мы не знаем. В любом случае, ответ придет. Но, следовательно, он уже пришел — ведь время в Другой Вселенной идет в обратную сторону. В какой форме пришел ответ, нам не известно. И нам неизвестно, какой след оставил этот ответ в нашей истории. Я намерен найти этот след, иначе говоря, найти ответы на незаданные вопросы.
Переварив объяснение, я тактично осведомился:
— А причинно-следственной путаницы вы не боитесь?
— Я же еще пока ничего не нашел…— усмехнулся он. — Так о чем ваше дело?
— Профессор, вы помните тот семинар, на котором Эдуард Брубер призвал нас встать на защиту моролингов?
— Да, конечно.
— Потом вы устроили обед в честь гостя.
— И это было…
— Во сколько он закончился, вы не припоминаете?
— Около десяти, кажется…
— И вы сразу поехали домой?
— Да, Брубер довез меня до дома.
— А остальные преподаватели — доцент Семин, академик Чигур и прочие — они были с вами?
— Нет, каждый из них отправился домой на своем флаере… Хотя нет, кажется Семин был без флаера. Он хотел идти к «трубе». Чигур предложил подвести, но Семин, по-моему, отказался.
— Вы пригласили Брубера к себе?
— Да, но он куда-то спешил, поэтому приглашения не принял.
— То есть в тот вечер вы оставались один.
— Если бы я не знал, что вы расследуете убийство, — недовольно заворчал Цанс, — я бы назвал этот вопрос вмешательством в личную жизнь.
— Итак, вы были одни.
— Один. Это то, о чем вы собирались меня спросить?
— Нет, я приехал с предложением. С предложением от моего босса. Ему необходима ваша консультация.