Страница:
Отдел V разделял с отделом IV исполнительную власть. Руководил им сначала Коппенгофер, потом Одевальд.
Обязанностью отдела VI был сбор сведений о политических группах и наблюдение за их связями с заграницей. В Париже он располагал семью специализированными командами, чьи задачи часто бывали занимательными.
Зондеркоманда «Паннвиц» (по имени ее шефа, гауптштурмфюрера Паннвица из IV управления РСХА) была специально послана из Берлина и работала вместе с отделами IV и VI в операции «Красная капелла». Ее задачей было ликвидировать советскую разведывательную сеть, действовавшую во Франции, где она собирала сведения о немецких войсках, их численности, состоянии дивизий, прибывающих на отдых с Восточного фронта или готовящихся отправиться туда. Эти сведения передавались в Москву по радио либо через Швейцарию. Зондер-команда «Паннвиц» пользовалась также помощью другой специальной команды — «Функшпиль».
В команду «Функшпиль» (Funkspiel означает «радиоигра» в значении «радиоуловка») входили специалисты по пеленгованию подпольных радиопередач.
Третья специальная команда обеспечивала защиту высокопоставленных немецких чиновников, совершавших поездки по Франции. Она состояла из тщательно отобранных эсэсовцев и полицейских из городской полиции порядка.
Четвертая команда — «Венгер» (по имени ее шефа) — осуществляла надзор за выдачей виз. «Зондерреферат» гауптштурмфюрера Вагнера контролировал высшее французское общество. Еще одна команда, техническая, занималась раскрытием маскировки, используемой для автотранспорта секретной армии. Она действовала в южной зоне, где сформировалась секретная армия. Наконец, седьмая и последняя команда набирала проституток для домов, предназначенных для немецких военнослужащих, иногда даже в некоторых концентрационных лагерях.
Во Франции не существовало настоящего отдела VII, но специалисты VII управления не раз приезжали из Берлина изучать «работы» французского антиеврейского института и составляли каталоги библиотек, конфискованных штабом Розенберга. Последний учредил свою службу в Париже (улица Дюмон-д'Орвиль, 12) и методически присваивал предметы искусства, старинную мебель, книги, серебро, драгоценные камни и меха, вообще все более или менее ценные предметы из квартир евреев.
Таким образом, с мая 1942 года германские службы во Франции сколотили всеведущую и вездесущую организацию, подобную той, которую создала для себя Германия. Ей были переданы теперь все полномочия, и она стала всемогущей.
Хотя теоретически функции между службами были разделены по образцу центральных служб, во Франции такое разделение было гораздо менее четким и реальным, чем в Германии. В частности, во внешних секциях, чья общая численность персонала практически не превышала сотни человек, включая административных работников, сотрудники работали сразу по всем направлениям. И по мере того как шло время, они должны были все больше заниматься репрессиями, действуя по информации и доносам, получаемым от французских коллаборационистских организаций и некоторых политических партий, но оставляя сбор сведений за своими французскими «помощниками», которые набирались на местах.
Сотрудники команд сыскной полиции СД носили форму СС с повязкой на левом рукаве с буквами SD. Буквы обозначали не просто службу СД, а определенный разряд, в который входили члены служб безопасности или полиции, также принадлежащей к СС.
Армия лишилась власти, которую взяли в свои руки шефы гестапо. Так, например, только с его согласия военное командование могло теперь назначать французских чиновников в оккупированной зоне. Когда гестапо получило независимость, оно потребовало права вмешиваться в каждое назначение, способное затронуть его полицейские функции.
После оккупации в ноябре 1942 года южной зоны гестапо заявило, что в обеих зонах префекты должны назначаться только с его согласия, и даже предлагало своих кандидатов, против чего выступили военное командование и посольство. Тем не менее отдел III всегда просеивал, словно сквозь сито, все назначения, чтобы выяснить, не окажутся ли новые чиновники помехой для репрессивной работы. В конце концов Оберг добился, чтобы французскую полицию возглавил его человек. Это был Дарнан.
Помимо классических источников получения сведений, гестапо вместе с абвером использовало во Франции и особый источник, типичный для того времени.
Нехватка сырья, продуктов питания и большинства промышленных изделий породила черный рынок, где вершились дела в обход правил рационирования. Германская экономика, виновная в этой нехватке, поскольку она грабила французскую экономику, как и экономику всех оккупированных стран, сама страдала от недостаточности своего производства, что усугублялось воздушными бомбардировками, разрушавшими промышленные зоны Германии. Военные расходы достигали таких величин, что выдерживать их становилось все тяжелее. Если в 1939 году доля этих расходов, покрываемая налогами, составляла 42 процента, то в 1942 году она составила 33 процента, а в 1944 году — только 19 процентов.
Контрибуция, изымаемая из оккупированных стран под видом покрытия «издержек оккупации», достигла 66 миллиардов марок, а если к этому прибавить суммы, заработанные или изъятые по другим статьям, то общая сумма составляла примерно 100 миллиардов. Одна лишь Франция выплатила 31 миллиард 600 миллионов марок в качестве «издержек оккупации», что составляет самую большую долю из всех оккупированных стран, но и это было слабым вкладом, поскольку только за пятый год войны расходы достигли 100 миллиардов марок. [17]
Увеличение причитающихся с Франции поставок требуемых продуктов стало практически невозможным, и посему немецкие службы предприняли вторую форму изъятий, организовав свой черный рынок. Они создали учреждения под названием «закупочные бюро», заключавшие сделки с французскими промышленниками. Фактически эти бюро превратились в гигантские рассадники коррупции. Там обделывались самые невероятные дела, и участники их получали огромные прибыли, которым способствовала безнаказанность привилегированного положения и протекция гестапо. Там продавали, покупали, обменивали самые разнообразные товары: сталь, медь, вольфрам, каучук, ртуть, аптекарские товары, шерсть, ткани, сафьяновые изделия, колючую проволоку, лучшие французские вина, коньяк, шампанское, сыромятные кожи, роскошные духи, шелковые чулки, лес, железнодорожные рельсы. Часто эти бюро отдавались в управление агентам гестапо или абвера в порядке вознаграждения за их услуги. Прибыли были баснословными. Некоторые из больших состояний имеют именно такое происхождение. Там не только торговали золотом и ценными иностранными бумагами и валютой, но и обеспечивали поставки интендантству вермахта. Французским торговцам и промышленникам не составляло большого труда победить свое отвращение к оккупантам, диктуемое шатким патриотизмом, и они предлагали свои услуги этим закупочным бюро. Их умело превращали в агентов-осведомителей, и некоторые принимали эту роль даже с охотой, чтобы не терять выгодных заказов.
Все эти бюро управлялись службой, называемой «Организация Отто» и имеющей три центральных бюро (дома номер 21 И номер 23 в сквере Булонского леса, дом номер 25 на улице Астор и дом номер 6 на улице Адольфа-Ивона), а также большие склады и доки в Сент-Уане и Сен-Дени.
«Организация Отто» находилась под руководством двух немцев — Германа Брандля по кличке Отто и Роберта Пешля (или Пешеля). Эти два человека официально ведали всеми закупками товаров во Франции для Германии, и их служба пользовалась покровительством абвера. Их личные прибыли можно оценить в несколько миллиардов франков.
Брандль был мозгом организации. Это был человек ниже среднего роста, с овальным, немного полным лицом с двойным подбородком. У него были изящные манеры. Всегда одетый элегантно и даже изысканно, волосы с легкой проседью свободно откинуты назад — таким он появлялся в увеселительных заведениях Парижа, которые посещал ради удовольствия и для того, чтобы проворачивать там дела. «Организацию Отто» интересовало все. Брандль устремлял на собеседников ледяной взгляд и слушал их, не произнося ни слова. Когда сделка заключалась, он предлагал выпить шампанского.
Отто интересовался также биржевыми бумагами. Часто эти бумаги, захваченные или украденные гестаповцами, распространялись на бирже агентами организации. Гестапо осуществляло специальный контроль над ценными бумагами. Оно также оказывало нажим на некоторые крупные общества, чтобы получать от них большие партии акций для германских обществ, в которых участвовало РСХА, чтобы лучше контролировать эти общества и одновременно получать свою долю прибылей.
Кроме того, Отто скупал золото, драгоценные камни и прочие ценные вещи и переправлял все в Германию.
Брандль служил в абвере и имел звание капитана. При нем состоял помощник, который поддерживал постоянную связь с руководством абвера, Вильгельм Радеке, беззаветно преданный ему, субъект беззастенчивый, циничный, грубый, близкий друг Шамберлена (Лафона), с которым вместе рдспутничал.
Через Радеке гестапо набирало агентов для работы среди клиентуры закупочных бюро. Самыми грозными были Фредерик Мартен по кличке Рюди де Мерод и Жорж Дель-фан, или Мазюи; его конторы размещались в доме номер 101 на авеню Анри-Мартена. Он прослыл как изобретатель пытки в ванной.
В период разгрома 1944 года Пешль пытался укрыться в Испании, надеясь потом перебраться в Южную Америку и пользоваться там своим огромным богатством. Он уже догадывался об исходе войны, готовил свое бегство тщательно, и капиталы уже ждали его в Лиссабоне. Но он был арестован гестаповцами на испанской границе. Переправленный в Германию, он был осужден и повешен.
Брандль вернулся в Германию с частью своих сокровищ. На пути из Франции он делал различные тайники. В подсобных помещениях одного замка в Шампани были найдены огнетушители, полные драгоценных камней, которые припрятал Отто. В Германии он обосновался на первых порах в Мюнхене и там тоже припрятал драгоценности в ведрах с застывшим цементом. Он спрятал у друзей полотна Сислея, Ренуара, Будена, Писарро, ковры, бесценную мебель, коллекции редких марок, ценные бумаги, старинное серебро — все самое ценное из того, что было методично награблено во Франции за четыре года.
Когда Германия пала, Брандль жил под чужой фамилией недалеко от Дахау. Там он и был арестован летом 1946 года. В тюрьме Штадельхейм он повесился в своей камере.
Так оба преступника нашли один конец — на веревке. Из «сокровищ Отто» нашли лишь малую часть. Вероятно, полотна художников умирают в надежных тайниках рядом с почерневшим серебром и истлевшими бумагами. Что же до золота, валюты и ценных бумаг, переправленных ими в Португалию и Южную Америку, то не нагрел ли на них руки какой-нибудь сообщник?
Часть пятая
Глава 1
Обязанностью отдела VI был сбор сведений о политических группах и наблюдение за их связями с заграницей. В Париже он располагал семью специализированными командами, чьи задачи часто бывали занимательными.
Зондеркоманда «Паннвиц» (по имени ее шефа, гауптштурмфюрера Паннвица из IV управления РСХА) была специально послана из Берлина и работала вместе с отделами IV и VI в операции «Красная капелла». Ее задачей было ликвидировать советскую разведывательную сеть, действовавшую во Франции, где она собирала сведения о немецких войсках, их численности, состоянии дивизий, прибывающих на отдых с Восточного фронта или готовящихся отправиться туда. Эти сведения передавались в Москву по радио либо через Швейцарию. Зондер-команда «Паннвиц» пользовалась также помощью другой специальной команды — «Функшпиль».
В команду «Функшпиль» (Funkspiel означает «радиоигра» в значении «радиоуловка») входили специалисты по пеленгованию подпольных радиопередач.
Третья специальная команда обеспечивала защиту высокопоставленных немецких чиновников, совершавших поездки по Франции. Она состояла из тщательно отобранных эсэсовцев и полицейских из городской полиции порядка.
Четвертая команда — «Венгер» (по имени ее шефа) — осуществляла надзор за выдачей виз. «Зондерреферат» гауптштурмфюрера Вагнера контролировал высшее французское общество. Еще одна команда, техническая, занималась раскрытием маскировки, используемой для автотранспорта секретной армии. Она действовала в южной зоне, где сформировалась секретная армия. Наконец, седьмая и последняя команда набирала проституток для домов, предназначенных для немецких военнослужащих, иногда даже в некоторых концентрационных лагерях.
Во Франции не существовало настоящего отдела VII, но специалисты VII управления не раз приезжали из Берлина изучать «работы» французского антиеврейского института и составляли каталоги библиотек, конфискованных штабом Розенберга. Последний учредил свою службу в Париже (улица Дюмон-д'Орвиль, 12) и методически присваивал предметы искусства, старинную мебель, книги, серебро, драгоценные камни и меха, вообще все более или менее ценные предметы из квартир евреев.
Таким образом, с мая 1942 года германские службы во Франции сколотили всеведущую и вездесущую организацию, подобную той, которую создала для себя Германия. Ей были переданы теперь все полномочия, и она стала всемогущей.
Хотя теоретически функции между службами были разделены по образцу центральных служб, во Франции такое разделение было гораздо менее четким и реальным, чем в Германии. В частности, во внешних секциях, чья общая численность персонала практически не превышала сотни человек, включая административных работников, сотрудники работали сразу по всем направлениям. И по мере того как шло время, они должны были все больше заниматься репрессиями, действуя по информации и доносам, получаемым от французских коллаборационистских организаций и некоторых политических партий, но оставляя сбор сведений за своими французскими «помощниками», которые набирались на местах.
Сотрудники команд сыскной полиции СД носили форму СС с повязкой на левом рукаве с буквами SD. Буквы обозначали не просто службу СД, а определенный разряд, в который входили члены служб безопасности или полиции, также принадлежащей к СС.
Армия лишилась власти, которую взяли в свои руки шефы гестапо. Так, например, только с его согласия военное командование могло теперь назначать французских чиновников в оккупированной зоне. Когда гестапо получило независимость, оно потребовало права вмешиваться в каждое назначение, способное затронуть его полицейские функции.
После оккупации в ноябре 1942 года южной зоны гестапо заявило, что в обеих зонах префекты должны назначаться только с его согласия, и даже предлагало своих кандидатов, против чего выступили военное командование и посольство. Тем не менее отдел III всегда просеивал, словно сквозь сито, все назначения, чтобы выяснить, не окажутся ли новые чиновники помехой для репрессивной работы. В конце концов Оберг добился, чтобы французскую полицию возглавил его человек. Это был Дарнан.
Помимо классических источников получения сведений, гестапо вместе с абвером использовало во Франции и особый источник, типичный для того времени.
Нехватка сырья, продуктов питания и большинства промышленных изделий породила черный рынок, где вершились дела в обход правил рационирования. Германская экономика, виновная в этой нехватке, поскольку она грабила французскую экономику, как и экономику всех оккупированных стран, сама страдала от недостаточности своего производства, что усугублялось воздушными бомбардировками, разрушавшими промышленные зоны Германии. Военные расходы достигали таких величин, что выдерживать их становилось все тяжелее. Если в 1939 году доля этих расходов, покрываемая налогами, составляла 42 процента, то в 1942 году она составила 33 процента, а в 1944 году — только 19 процентов.
Контрибуция, изымаемая из оккупированных стран под видом покрытия «издержек оккупации», достигла 66 миллиардов марок, а если к этому прибавить суммы, заработанные или изъятые по другим статьям, то общая сумма составляла примерно 100 миллиардов. Одна лишь Франция выплатила 31 миллиард 600 миллионов марок в качестве «издержек оккупации», что составляет самую большую долю из всех оккупированных стран, но и это было слабым вкладом, поскольку только за пятый год войны расходы достигли 100 миллиардов марок. [17]
Увеличение причитающихся с Франции поставок требуемых продуктов стало практически невозможным, и посему немецкие службы предприняли вторую форму изъятий, организовав свой черный рынок. Они создали учреждения под названием «закупочные бюро», заключавшие сделки с французскими промышленниками. Фактически эти бюро превратились в гигантские рассадники коррупции. Там обделывались самые невероятные дела, и участники их получали огромные прибыли, которым способствовала безнаказанность привилегированного положения и протекция гестапо. Там продавали, покупали, обменивали самые разнообразные товары: сталь, медь, вольфрам, каучук, ртуть, аптекарские товары, шерсть, ткани, сафьяновые изделия, колючую проволоку, лучшие французские вина, коньяк, шампанское, сыромятные кожи, роскошные духи, шелковые чулки, лес, железнодорожные рельсы. Часто эти бюро отдавались в управление агентам гестапо или абвера в порядке вознаграждения за их услуги. Прибыли были баснословными. Некоторые из больших состояний имеют именно такое происхождение. Там не только торговали золотом и ценными иностранными бумагами и валютой, но и обеспечивали поставки интендантству вермахта. Французским торговцам и промышленникам не составляло большого труда победить свое отвращение к оккупантам, диктуемое шатким патриотизмом, и они предлагали свои услуги этим закупочным бюро. Их умело превращали в агентов-осведомителей, и некоторые принимали эту роль даже с охотой, чтобы не терять выгодных заказов.
Все эти бюро управлялись службой, называемой «Организация Отто» и имеющей три центральных бюро (дома номер 21 И номер 23 в сквере Булонского леса, дом номер 25 на улице Астор и дом номер 6 на улице Адольфа-Ивона), а также большие склады и доки в Сент-Уане и Сен-Дени.
«Организация Отто» находилась под руководством двух немцев — Германа Брандля по кличке Отто и Роберта Пешля (или Пешеля). Эти два человека официально ведали всеми закупками товаров во Франции для Германии, и их служба пользовалась покровительством абвера. Их личные прибыли можно оценить в несколько миллиардов франков.
Брандль был мозгом организации. Это был человек ниже среднего роста, с овальным, немного полным лицом с двойным подбородком. У него были изящные манеры. Всегда одетый элегантно и даже изысканно, волосы с легкой проседью свободно откинуты назад — таким он появлялся в увеселительных заведениях Парижа, которые посещал ради удовольствия и для того, чтобы проворачивать там дела. «Организацию Отто» интересовало все. Брандль устремлял на собеседников ледяной взгляд и слушал их, не произнося ни слова. Когда сделка заключалась, он предлагал выпить шампанского.
Отто интересовался также биржевыми бумагами. Часто эти бумаги, захваченные или украденные гестаповцами, распространялись на бирже агентами организации. Гестапо осуществляло специальный контроль над ценными бумагами. Оно также оказывало нажим на некоторые крупные общества, чтобы получать от них большие партии акций для германских обществ, в которых участвовало РСХА, чтобы лучше контролировать эти общества и одновременно получать свою долю прибылей.
Кроме того, Отто скупал золото, драгоценные камни и прочие ценные вещи и переправлял все в Германию.
Брандль служил в абвере и имел звание капитана. При нем состоял помощник, который поддерживал постоянную связь с руководством абвера, Вильгельм Радеке, беззаветно преданный ему, субъект беззастенчивый, циничный, грубый, близкий друг Шамберлена (Лафона), с которым вместе рдспутничал.
Через Радеке гестапо набирало агентов для работы среди клиентуры закупочных бюро. Самыми грозными были Фредерик Мартен по кличке Рюди де Мерод и Жорж Дель-фан, или Мазюи; его конторы размещались в доме номер 101 на авеню Анри-Мартена. Он прослыл как изобретатель пытки в ванной.
В период разгрома 1944 года Пешль пытался укрыться в Испании, надеясь потом перебраться в Южную Америку и пользоваться там своим огромным богатством. Он уже догадывался об исходе войны, готовил свое бегство тщательно, и капиталы уже ждали его в Лиссабоне. Но он был арестован гестаповцами на испанской границе. Переправленный в Германию, он был осужден и повешен.
Брандль вернулся в Германию с частью своих сокровищ. На пути из Франции он делал различные тайники. В подсобных помещениях одного замка в Шампани были найдены огнетушители, полные драгоценных камней, которые припрятал Отто. В Германии он обосновался на первых порах в Мюнхене и там тоже припрятал драгоценности в ведрах с застывшим цементом. Он спрятал у друзей полотна Сислея, Ренуара, Будена, Писарро, ковры, бесценную мебель, коллекции редких марок, ценные бумаги, старинное серебро — все самое ценное из того, что было методично награблено во Франции за четыре года.
Когда Германия пала, Брандль жил под чужой фамилией недалеко от Дахау. Там он и был арестован летом 1946 года. В тюрьме Штадельхейм он повесился в своей камере.
Так оба преступника нашли один конец — на веревке. Из «сокровищ Отто» нашли лишь малую часть. Вероятно, полотна художников умирают в надежных тайниках рядом с почерневшим серебром и истлевшими бумагами. Что же до золота, валюты и ценных бумаг, переправленных ими в Португалию и Южную Америку, то не нагрел ли на них руки какой-нибудь сообщник?
Часть пятая
ГЕСТАПОВСКИЙ АД
1940–1944 годы
Глава 1
ГЕСТАПО ЗА РАБОТОЙ ВО ФРАНЦИИ
Благодаря использованию системы, созданной Кнохеном под руководством Оберга, и организациям-спутникам, расплодившимся под ее покровом, благодаря росту коррупции, политическим страстям и страху перед народным гневом — благодаря всему этому репрессии резко усилились.
Оберг, почтенный отец семейства, миролюбивый и педантичный чиновник, которого подчиненные уважали за справедливость и доброту, как дисциплинированный нацист неукоснительно выполнял приказы и превратился, по рассказам Тэтингера, в «некое демоническое существо, способное на что угодно ради своего фюрера. Превосходное воплощение тупости, он, казалось, поставил себе задачу заставить всех себя невзлюбить и превосходно с ней справился».
Невзлюбить… не совсем то слово. Волна ненависти и бессильного гнева поднимается в душах тех, кто познал методы гестапо и его дьявольскую кухню смерти.
Аресты, число которых безостановочно нарастало, достигли максимума в мае—августе 1944 года. В южной зоне Франции, особенно в Лионском районе, они приняли две формы: индивидуальную — аресты лиц, известных своей противогерманской деятельностью или подозреваемых в ней, и массовую — это облавы. Наиболее крупные облавы были проведены во Франции в августе и декабре 1941 года, июле 1942 года (массовые аресты евреев); в ноябре 1943 года в Страсбургском университете, переведенном в Клермон-Ферран; в январе 1943 года в Марселе, где было схвачено 40 тысяч человек; 24 декабря 1943 года в Гренобле; 24 декабря 1944 года в Клюни; в мае 1944 года в Фижаке и Эйсьё; в июле 1944 года в Сен-Поль-де-Леоне и в Локмине. Такие же методы использовались в Бельгии, Голландии и Дании. В странах Центральной и Восточной Европы репрессии были еще более массовыми: целыми поселениями людей высылали, перемещали или депортировали, обращали в рабство.
Арестованных в индивидуальном порядке гестапо допрашивало и почти всегда пытало. Обычно первый допрос, если не возникала необходимость в немедленном расследовании, проводился через месяц после ареста. Способы заставить говорить арестованных повсюду были примерно одни и те же. Их заставляли встать коленями на вертикальную треугольную линейку, тогда как палач вставал к ним на плечи; их вешали за отведенные назад руки, пока они не теряли сознание; их избивали кулаками, ногами, кнутами из бычьих жил; их приводили в чувство, обливая холодной водой. Им пилили зубы, вырывали ногти, жгли сигаретами, а иногда и паяльной лампой. Применяли и пытки электрическим током, когда один провод укреплялся на лодыжке, а другим касались наиболее чувствительных точек тела. Бритвой рассекали кожу на подошвах и заставляли ходить по соли. Между пальцев ног зажимали смоченные бензином тряпки и зажигали их. Пытка водой состояла в том, что заключенного с руками, скованными за спиной, погружали в чан с ледяной водой, его голову удерживали под водой до тех пор, пока он не захлебывался. Затем его голову поднимали за волосы над водой, и, если допрашиваемый отказывался говорить, его немедленно опускали под воду снова.
Мазюи, специалист этого метода, имел привычку прерывать «сеанс», когда жертва была на грани смерти, и приказывал подать горячий кофе или чай, а иногда даже коньяк. После того как несчастный приходил в себя, пытки возобновлялись с прежней жестокостью.
Женщин от пыток не освобождали, к ним палачи применяли самые отвратительные свои изыски. Французские подручные гестапо соревновались со своими нацистскими хозяевами в изобретении новых пыток. Все французы слышали об этих приемах. Некоторые не признавали их применение из политических соображений, другие считали, что рассказы жертв преувеличены. Но медицинские акты, протоколы экспертизы, вещественные доказательства, признания самих палачей кишат столь невообразимыми подробностями, что это невозможно отрицать.
Каждая «контора» гестапо работала самостоятельно и из-за требований секретности не всегда знала о том, что происходит в соседних службах. Поэтому случалось, что какого-то заключенного испрашивали сразу несколько служб. И каждая из них вызывала его для собственных допросов.
Несчастного, затребованного на допрос, привозили в тюремной машине, чаще всего из тюрьмы Френ, и он ждал свою очередь во временной камере. На улице Соссэ камеры находились в различных частях здания. Более или менее просторные были расположены в подвалах, а на этажах наскоро оборудовали из всякого рода подсобных помещений временные камеры. Заключенные по пять или шесть человек часами сидели в крохотных, душных клетушках. В основном их оставляли там в наручниках, а иногда приковывали к кольцам, вделанным в стену.
Наконец наступало время предстать перед «следователями». После первых же ответов на допрашиваемого сыпался град ударов. Если несчастный падал, его заставляли встать пинками, причем били с такой силой, что переломы ребер и конечностей были обычным делом.
Избиения чередовались с угрозами в адрес семьи допрашиваемого (и эти угрозы приводились в действие), «щедрыми» обещаниями или посулами с целью добиться цели. Обвиняемый часами стоял, осыпаемый угрозами и ударами, а палачи работали посменно.
Самые «изощренные» методы применялись для самых упрямых. Здесь садизм и изобретательность палачей были неисчерпаемы, порождая бесконечные варианты и открытия, чем их авторы очень гордились, подобно тому, как в Средние века «мастера застенков» передавали от отца к сыну фамильные приемы. Патриотическая индульгенция, выданная им нацизмом, и объективные «обстоятельства» способствовали тому, что из подсознания этих людей, внешне корректных и прежде вполне нормальных, всплывали чудовищные инстинкты. Одни оправдывали себя тем, что следовали распространенному примеру или боялись прослыть предателями. Другие же мало беспокоились об этом; они получали удовольствие от этих процедур. Повсюду, даже в самом ничтожном «местном отделении» гестапо, процветала эта бесчеловечная практика.
На вилле Розье в Монпелье, в тупике Тиволи в Лиможе, в большинстве тюрем Франции, в зданиях на улице Лористон и на улице Соссэ в Париже — во всех помещениях, занятых гестапо, можно было слышать крики пытаемых патриотов и видеть, как льется их кровь. На улице Соссэ работники кухни, расположенной на третьем этаже в помещениях номер 240 и 242, превращенных в столовую, часто слышали вопли жертв, которых «допрашивали» на пятом этаже.
Эти методы применялись к беднягам, и без того измученным заточением. Во французских тюрьмах к тому времени погибло 40 тысяч заключенных; к этому числу нужно прибавить осужденных на смерть французским судом, нацистскими судами и военными трибуналами, а также узников французских концлагерей, уничтоженных без суда и следствия. Заключенные содержались в тесных камерах переполненных тюрем, где «плотность» была столь высока, что в маленькой камере площадью 7–8 квадратных метров помещалось по 15 человек, они получали ничтожный паек, [18]существуя в невообразимой грязи, покрытые вшами, не получая ни писем, ни посылок, ни свиданий, будучи отрезанными от внешнего мира. Нужна была железная стойкость, нечеловеческая воля, чтобы устоять и не назвать на допросах имена друзей, оставшихся на воле. Некоторые, сломленные морально и физически, сдавались. Но кто осмелится их осудить?
Сотни других, как Жан Мулен, погибли от побоев или из-за полученных увечий во время пыток. А некоторые, как Пьер Броссолетт, кончали с собой, чтобы избежать пыток и спастись в великом молчании смерти. [19]
Когда гестаповцы убеждались, что узнали все, что можно было вытянуть из человека, они отправляли его в ссылку с очередным эшелоном или передавали дело в германский суд.
В первом случае человек был обречен на медленную смерть от рабского труда, болезней и дурного обращения. Транспортировка осуществлялась в душных вагонах для скота, по 100–120 человек в каждом, и длилась в основном три дня. Пищи и воды во время перевозки не полагалось. В составах, прибывавших в Бухенвальд и Дахау, за дорогу часто погибало 25 процентов узников.
С 1 января по 25 августа 1944 года — дата отправления последнего эшелона — из Франции ушло 326 составов, не считая тех, что следовали из департаментов Верхний и Нижний Рейн и Мозель. В каждом перевозилось от одной до 2 тысяч человек. Количество составов, направлявшихся ежегодно из Франции, дает представление о постоянном росте нацистских репрессий: в 1940 году — 3 состава, в 1941 году — 19, в 1942 году — 104 (ясно видно, что «взятие власти» гестапо в Париже немедленно отразилось на кривой роста), в 1943 году — 257 составов. Из Франции было выслано 250 тысяч человек, а вернулось только 35 тысяч [20]физически искалеченных, отчаявшихся людей. Газовые камеры Дахау, которые в 1942 году пропускали по 300–400 человек, в 1943 году были расширены и вмещали уже по одной тысяче, а в 1945 году — по 2 тысячи человек.
Атмосфера и образ жизни в концлагерях подробно описаны во многих книгах бывших заключенных. Люди, пережившие этот кошмар в так называемую цивилизованную эпоху в цивилизованной стране, во всей полноте познали сущность нацизма. Этот мир рабов, до смерти зависящих от капризов жалкой кучки своих хозяев, является логическим завершением исходных теорий нацизма. Попасть в концлагерь значило с самого прибытия узнать, что отсюда нет выхода на свободу. В одном из лагерей об этом с издевкой говорили вновь прибывшим: «Отсюда есть только один выход — через дымоход»; в другом лагере о том же извещала надпись на огромном полотне, укрепленном у ворот: «Здесь входят через ворота, а выходят через дымоход». Типично нацистская шуточка, значение которой объяснял тошнотворный запах, исходивший из печей крематория.
Узники концлагеря попадали во владения СС, которыми скрытно управляло гестапо. Где-то наверху Гиммлер решил вопрос о создании частей «Мертвая голова», предназначенных для охраны лагерей. Лагерями управлял специальный орган СС — Главное административно-хозяйственное управление во главе с Освальдом Полем. [21]Что касается гестапо, то, заполнив лагеря, оно осуществляло за ними лишь политический контроль. Среди нацистов была в ходу такая формула: Гиммлер является «единственным хозяином концлагерей, включая их персонал вплоть до последней уборщицы».
Гиммлер, Гейдрих и его преемник Кальтенбруннер часто посещали лагеря. Все они любили смотреть на изнурительные работы, которые заставляли делать заключенных, наблюдали за работой газовых камер и присутствовали при казнях. В этом мире смерти ничто более не удивляло. По выходе трупов из газовых камер выдирались золотые коронки и протезы и сдавались экономической службе. Она же собирала золотые оправы от очков и обручальные кольца. Однажды Поль был приглашен на банкет, организованный Рейхсбанком для нацистской верхушки. Прежде чем сесть за стол, решили осмотреть подвалы банка, где Полю и сопровождающим его эсэсовцам показали сундуки с имуществом экономической службы СС. Знатным гостям были продемонстрированы небольшие слитки, отлитые из золота, собранного в концлагерях, а также множество оправ от очков, ручек, зубов, сваленных в нетронутом виде в нечто вроде похоронных курганов. После этой демонстрации все отправились в банкетный зал… Во время освобождения узников из лагерей там были обнаружены остатки невывезенного добра, среди которого было 20 952 килограмма золотых слитков и 35 вагонов мехов.
Промышленники, использовавшие на своих предприятиях труд узников лагерей, переводили их зарплату в экономическую службу СС. Только за 1943 год денежные вклады СС в Рейхсбанке достигли более 100 миллионов марок.
Использовалось все. Дело дошло до того, что из костей погибших делали удобрения, а из человеческого жира вырабатывалось мыло.
В инструкции по использованию газовых камер [22]для подготовки женщин отводилось на пять минут больше, чем мужчин. И продиктовано это было не гуманностью, а тем фактом, что у женщин нужно было срезать волосы.
Когда советские войска освободили лагерь Освенцим, они обнаружили там 7 тонн волос, которые были срезаны со 140 тысяч женщин. Никто не знал, для чего нужны были эти волосы, пока однажды не был найден циркуляр управления лагерей от 6 августа 1942 года. В нем разъяснялось, что обергруппенфюрер СС Поль издал приказ о том, чтобы человеческие волосы, срезанные в концлагерях, «были использованы надлежащим образом»: «Из срезанных и вычесанных женских волос изготовляются мягкие тапочки для экипажей подводных лодок и стельки для обуви служащих железных дорог рейха». Что касается мужских волос, они могут использоваться лишь в том случае, если достигают длины 20 миллиметров. Циркуляр заканчивался изумительной в административном плане фразой: «Донесения о количестве собранных волос, отдельно по мужским и женским, должны подаваться на 5-е число каждого месяца начиная с 5 сентября 1942 года».
Населением этого ада были работники гестапо, и они поддерживали численность этого населения на должном уровне. Решение об интернировании в концлагерь зависело исключительно от служб гестапо. Только два человека были уполномочены подписывать приказ об интернировании: шеф РСХА Гейдрих (позднее его преемник Кальтенбруннер), а в его отсутствие шеф гестапо Мюллер.
Когда в лагерях не хватало рабочей силы, ее пополнением занималось гестапо. Так, циркуляр Мюллера от 17 декабря 1942 года предписывал направить в концлагеря 35 тысяч трудоспособных заключенных до конца января 1943 года.
Внутри лагеря гестапо было представлено службой, которая называлась политической секцией. Она была объектом ужаса для пленных и источником стычек с руководством лагеря. Лагерем управляла и руководила комендатура, которая, завидуя привилегиям гестапо, не терпела его вмешательства во внутренние дела лагеря.
По прибытии в лагерь каждый новый пленный подвергался длительному допросу и должен был ответить на множество вопросов о своем прошлом. В дело, которое хранилось в архивах политической секции, открытое на его имя, подшивались документы о причинах его ареста, акты гражданского состояния и т. д. Ее сотрудник вел картотеку, где можно было в любое время получить необходимые сведения о каждом узнике.
Оберг, почтенный отец семейства, миролюбивый и педантичный чиновник, которого подчиненные уважали за справедливость и доброту, как дисциплинированный нацист неукоснительно выполнял приказы и превратился, по рассказам Тэтингера, в «некое демоническое существо, способное на что угодно ради своего фюрера. Превосходное воплощение тупости, он, казалось, поставил себе задачу заставить всех себя невзлюбить и превосходно с ней справился».
Невзлюбить… не совсем то слово. Волна ненависти и бессильного гнева поднимается в душах тех, кто познал методы гестапо и его дьявольскую кухню смерти.
Аресты, число которых безостановочно нарастало, достигли максимума в мае—августе 1944 года. В южной зоне Франции, особенно в Лионском районе, они приняли две формы: индивидуальную — аресты лиц, известных своей противогерманской деятельностью или подозреваемых в ней, и массовую — это облавы. Наиболее крупные облавы были проведены во Франции в августе и декабре 1941 года, июле 1942 года (массовые аресты евреев); в ноябре 1943 года в Страсбургском университете, переведенном в Клермон-Ферран; в январе 1943 года в Марселе, где было схвачено 40 тысяч человек; 24 декабря 1943 года в Гренобле; 24 декабря 1944 года в Клюни; в мае 1944 года в Фижаке и Эйсьё; в июле 1944 года в Сен-Поль-де-Леоне и в Локмине. Такие же методы использовались в Бельгии, Голландии и Дании. В странах Центральной и Восточной Европы репрессии были еще более массовыми: целыми поселениями людей высылали, перемещали или депортировали, обращали в рабство.
Арестованных в индивидуальном порядке гестапо допрашивало и почти всегда пытало. Обычно первый допрос, если не возникала необходимость в немедленном расследовании, проводился через месяц после ареста. Способы заставить говорить арестованных повсюду были примерно одни и те же. Их заставляли встать коленями на вертикальную треугольную линейку, тогда как палач вставал к ним на плечи; их вешали за отведенные назад руки, пока они не теряли сознание; их избивали кулаками, ногами, кнутами из бычьих жил; их приводили в чувство, обливая холодной водой. Им пилили зубы, вырывали ногти, жгли сигаретами, а иногда и паяльной лампой. Применяли и пытки электрическим током, когда один провод укреплялся на лодыжке, а другим касались наиболее чувствительных точек тела. Бритвой рассекали кожу на подошвах и заставляли ходить по соли. Между пальцев ног зажимали смоченные бензином тряпки и зажигали их. Пытка водой состояла в том, что заключенного с руками, скованными за спиной, погружали в чан с ледяной водой, его голову удерживали под водой до тех пор, пока он не захлебывался. Затем его голову поднимали за волосы над водой, и, если допрашиваемый отказывался говорить, его немедленно опускали под воду снова.
Мазюи, специалист этого метода, имел привычку прерывать «сеанс», когда жертва была на грани смерти, и приказывал подать горячий кофе или чай, а иногда даже коньяк. После того как несчастный приходил в себя, пытки возобновлялись с прежней жестокостью.
Женщин от пыток не освобождали, к ним палачи применяли самые отвратительные свои изыски. Французские подручные гестапо соревновались со своими нацистскими хозяевами в изобретении новых пыток. Все французы слышали об этих приемах. Некоторые не признавали их применение из политических соображений, другие считали, что рассказы жертв преувеличены. Но медицинские акты, протоколы экспертизы, вещественные доказательства, признания самих палачей кишат столь невообразимыми подробностями, что это невозможно отрицать.
Каждая «контора» гестапо работала самостоятельно и из-за требований секретности не всегда знала о том, что происходит в соседних службах. Поэтому случалось, что какого-то заключенного испрашивали сразу несколько служб. И каждая из них вызывала его для собственных допросов.
Несчастного, затребованного на допрос, привозили в тюремной машине, чаще всего из тюрьмы Френ, и он ждал свою очередь во временной камере. На улице Соссэ камеры находились в различных частях здания. Более или менее просторные были расположены в подвалах, а на этажах наскоро оборудовали из всякого рода подсобных помещений временные камеры. Заключенные по пять или шесть человек часами сидели в крохотных, душных клетушках. В основном их оставляли там в наручниках, а иногда приковывали к кольцам, вделанным в стену.
Наконец наступало время предстать перед «следователями». После первых же ответов на допрашиваемого сыпался град ударов. Если несчастный падал, его заставляли встать пинками, причем били с такой силой, что переломы ребер и конечностей были обычным делом.
Избиения чередовались с угрозами в адрес семьи допрашиваемого (и эти угрозы приводились в действие), «щедрыми» обещаниями или посулами с целью добиться цели. Обвиняемый часами стоял, осыпаемый угрозами и ударами, а палачи работали посменно.
Самые «изощренные» методы применялись для самых упрямых. Здесь садизм и изобретательность палачей были неисчерпаемы, порождая бесконечные варианты и открытия, чем их авторы очень гордились, подобно тому, как в Средние века «мастера застенков» передавали от отца к сыну фамильные приемы. Патриотическая индульгенция, выданная им нацизмом, и объективные «обстоятельства» способствовали тому, что из подсознания этих людей, внешне корректных и прежде вполне нормальных, всплывали чудовищные инстинкты. Одни оправдывали себя тем, что следовали распространенному примеру или боялись прослыть предателями. Другие же мало беспокоились об этом; они получали удовольствие от этих процедур. Повсюду, даже в самом ничтожном «местном отделении» гестапо, процветала эта бесчеловечная практика.
На вилле Розье в Монпелье, в тупике Тиволи в Лиможе, в большинстве тюрем Франции, в зданиях на улице Лористон и на улице Соссэ в Париже — во всех помещениях, занятых гестапо, можно было слышать крики пытаемых патриотов и видеть, как льется их кровь. На улице Соссэ работники кухни, расположенной на третьем этаже в помещениях номер 240 и 242, превращенных в столовую, часто слышали вопли жертв, которых «допрашивали» на пятом этаже.
Эти методы применялись к беднягам, и без того измученным заточением. Во французских тюрьмах к тому времени погибло 40 тысяч заключенных; к этому числу нужно прибавить осужденных на смерть французским судом, нацистскими судами и военными трибуналами, а также узников французских концлагерей, уничтоженных без суда и следствия. Заключенные содержались в тесных камерах переполненных тюрем, где «плотность» была столь высока, что в маленькой камере площадью 7–8 квадратных метров помещалось по 15 человек, они получали ничтожный паек, [18]существуя в невообразимой грязи, покрытые вшами, не получая ни писем, ни посылок, ни свиданий, будучи отрезанными от внешнего мира. Нужна была железная стойкость, нечеловеческая воля, чтобы устоять и не назвать на допросах имена друзей, оставшихся на воле. Некоторые, сломленные морально и физически, сдавались. Но кто осмелится их осудить?
Сотни других, как Жан Мулен, погибли от побоев или из-за полученных увечий во время пыток. А некоторые, как Пьер Броссолетт, кончали с собой, чтобы избежать пыток и спастись в великом молчании смерти. [19]
Когда гестаповцы убеждались, что узнали все, что можно было вытянуть из человека, они отправляли его в ссылку с очередным эшелоном или передавали дело в германский суд.
В первом случае человек был обречен на медленную смерть от рабского труда, болезней и дурного обращения. Транспортировка осуществлялась в душных вагонах для скота, по 100–120 человек в каждом, и длилась в основном три дня. Пищи и воды во время перевозки не полагалось. В составах, прибывавших в Бухенвальд и Дахау, за дорогу часто погибало 25 процентов узников.
С 1 января по 25 августа 1944 года — дата отправления последнего эшелона — из Франции ушло 326 составов, не считая тех, что следовали из департаментов Верхний и Нижний Рейн и Мозель. В каждом перевозилось от одной до 2 тысяч человек. Количество составов, направлявшихся ежегодно из Франции, дает представление о постоянном росте нацистских репрессий: в 1940 году — 3 состава, в 1941 году — 19, в 1942 году — 104 (ясно видно, что «взятие власти» гестапо в Париже немедленно отразилось на кривой роста), в 1943 году — 257 составов. Из Франции было выслано 250 тысяч человек, а вернулось только 35 тысяч [20]физически искалеченных, отчаявшихся людей. Газовые камеры Дахау, которые в 1942 году пропускали по 300–400 человек, в 1943 году были расширены и вмещали уже по одной тысяче, а в 1945 году — по 2 тысячи человек.
Атмосфера и образ жизни в концлагерях подробно описаны во многих книгах бывших заключенных. Люди, пережившие этот кошмар в так называемую цивилизованную эпоху в цивилизованной стране, во всей полноте познали сущность нацизма. Этот мир рабов, до смерти зависящих от капризов жалкой кучки своих хозяев, является логическим завершением исходных теорий нацизма. Попасть в концлагерь значило с самого прибытия узнать, что отсюда нет выхода на свободу. В одном из лагерей об этом с издевкой говорили вновь прибывшим: «Отсюда есть только один выход — через дымоход»; в другом лагере о том же извещала надпись на огромном полотне, укрепленном у ворот: «Здесь входят через ворота, а выходят через дымоход». Типично нацистская шуточка, значение которой объяснял тошнотворный запах, исходивший из печей крематория.
Узники концлагеря попадали во владения СС, которыми скрытно управляло гестапо. Где-то наверху Гиммлер решил вопрос о создании частей «Мертвая голова», предназначенных для охраны лагерей. Лагерями управлял специальный орган СС — Главное административно-хозяйственное управление во главе с Освальдом Полем. [21]Что касается гестапо, то, заполнив лагеря, оно осуществляло за ними лишь политический контроль. Среди нацистов была в ходу такая формула: Гиммлер является «единственным хозяином концлагерей, включая их персонал вплоть до последней уборщицы».
Гиммлер, Гейдрих и его преемник Кальтенбруннер часто посещали лагеря. Все они любили смотреть на изнурительные работы, которые заставляли делать заключенных, наблюдали за работой газовых камер и присутствовали при казнях. В этом мире смерти ничто более не удивляло. По выходе трупов из газовых камер выдирались золотые коронки и протезы и сдавались экономической службе. Она же собирала золотые оправы от очков и обручальные кольца. Однажды Поль был приглашен на банкет, организованный Рейхсбанком для нацистской верхушки. Прежде чем сесть за стол, решили осмотреть подвалы банка, где Полю и сопровождающим его эсэсовцам показали сундуки с имуществом экономической службы СС. Знатным гостям были продемонстрированы небольшие слитки, отлитые из золота, собранного в концлагерях, а также множество оправ от очков, ручек, зубов, сваленных в нетронутом виде в нечто вроде похоронных курганов. После этой демонстрации все отправились в банкетный зал… Во время освобождения узников из лагерей там были обнаружены остатки невывезенного добра, среди которого было 20 952 килограмма золотых слитков и 35 вагонов мехов.
Промышленники, использовавшие на своих предприятиях труд узников лагерей, переводили их зарплату в экономическую службу СС. Только за 1943 год денежные вклады СС в Рейхсбанке достигли более 100 миллионов марок.
Использовалось все. Дело дошло до того, что из костей погибших делали удобрения, а из человеческого жира вырабатывалось мыло.
В инструкции по использованию газовых камер [22]для подготовки женщин отводилось на пять минут больше, чем мужчин. И продиктовано это было не гуманностью, а тем фактом, что у женщин нужно было срезать волосы.
Когда советские войска освободили лагерь Освенцим, они обнаружили там 7 тонн волос, которые были срезаны со 140 тысяч женщин. Никто не знал, для чего нужны были эти волосы, пока однажды не был найден циркуляр управления лагерей от 6 августа 1942 года. В нем разъяснялось, что обергруппенфюрер СС Поль издал приказ о том, чтобы человеческие волосы, срезанные в концлагерях, «были использованы надлежащим образом»: «Из срезанных и вычесанных женских волос изготовляются мягкие тапочки для экипажей подводных лодок и стельки для обуви служащих железных дорог рейха». Что касается мужских волос, они могут использоваться лишь в том случае, если достигают длины 20 миллиметров. Циркуляр заканчивался изумительной в административном плане фразой: «Донесения о количестве собранных волос, отдельно по мужским и женским, должны подаваться на 5-е число каждого месяца начиная с 5 сентября 1942 года».
Населением этого ада были работники гестапо, и они поддерживали численность этого населения на должном уровне. Решение об интернировании в концлагерь зависело исключительно от служб гестапо. Только два человека были уполномочены подписывать приказ об интернировании: шеф РСХА Гейдрих (позднее его преемник Кальтенбруннер), а в его отсутствие шеф гестапо Мюллер.
Когда в лагерях не хватало рабочей силы, ее пополнением занималось гестапо. Так, циркуляр Мюллера от 17 декабря 1942 года предписывал направить в концлагеря 35 тысяч трудоспособных заключенных до конца января 1943 года.
Внутри лагеря гестапо было представлено службой, которая называлась политической секцией. Она была объектом ужаса для пленных и источником стычек с руководством лагеря. Лагерем управляла и руководила комендатура, которая, завидуя привилегиям гестапо, не терпела его вмешательства во внутренние дела лагеря.
По прибытии в лагерь каждый новый пленный подвергался длительному допросу и должен был ответить на множество вопросов о своем прошлом. В дело, которое хранилось в архивах политической секции, открытое на его имя, подшивались документы о причинах его ареста, акты гражданского состояния и т. д. Ее сотрудник вел картотеку, где можно было в любое время получить необходимые сведения о каждом узнике.