Страница:
Димитров! Как только о его аресте стало известно в штаб-квартире гестапо, радости не было конца. Димитров был руководителем подпольного Коминтерна в Западной Европе; в Болгарии он уже был один раз осужден на двадцать лет заключения, а второй раз — на двенадцать. Двое его товарищей были также осуждены за свою политическую деятельность на двенадцать лет каждый. Они бежали из Болгарии в СССР и пребывали там довольно долго. Потом они приехали в Германию, чтобы попытаться тайно вернуться в Болгарию. Они утверждали, что ван дер Люббе никогда не видели, а Торглер известен им только по фамилии. Как только об их задержании стало известно, набежала куча свидетелей, видевших их: вместе с Торглером и ван дер Люббе в ресторане, на улице, в рейхстаге, перетаскивавших какие-то ящики, что-то высматривавших в зале парламента и в самых немыслимых местах. Димитров воспринимал эти заявления спокойно, потому что мог без труда доказать, что в день пожара был в Мюнхене.
Таковы были люди, сидевшие на скамье подсудимых, справедливой только в отношении ван дер Люббе, жалкого человека, пойманного на месте преступления.
Процесс привлек внимание широкой публики. В зале присутствовали 120 журналистов из разных стран, кроме Советского Союза. Корреспондентов из СССР не допустили в здание суда. Гитлер с нетерпением ожидал «сурового» приговора, который по завершении помог бы придать новую силу антикоммунистической пропаганде.
Однако это дело незадолго до Лейпцигского процесса разбиралось в другом суде. Немецкие эмигранты, нашедшие себе убежище во Франции, Англии, а некоторые — и в США, привлекли внимание мировой общественности к данному делу. Они начали свое расследование, собрали свидетельства, опубликовали фотографии и документы в стремлении установить истину, о которой догадывался каждый: рейхстаг был подожжен самими нацистами для подписи престарелым Гинденбургом законов о введении чрезвычайного положения.
В Париже организовалась активная группа, где работали Андре и Клара Мальро, Жан Гюэнно, итальянец Кьяромонте. Двое немецких писателей-коммунистов — Вилли Мюнценберг и Густав Реглер — на многих языках опубликовали «Коричневую книгу», довольно широко распространившуюся. Правда вот-вот могла открыться.
В начале сентября один антифашистский комитет образовал в Лондоне международную комиссию по расследованию, которая решила заранее провести слушание дела о поджоге рейхстага. Комиссия под руководством крупного лондонского адвоката Дэниса Ноуэлла Притта включала в свой состав французских, английских, американских, бельгийских и швейцарских общественных деятелей, таких, как Гастон Бержери, госпожа Моро Джиафери, госпожа Анри Торрес, Артур Хейс, Вермелен. Пост прокурора занял Стаффорд Крипс, который изложил все имеющиеся факты и уточнил, что эта имитация судебного разбирательства не имеет юридической силы, а проводится с целью выяснить истину, из-за определенных обстоятельств неспособную проявиться в самой Германии.
В ходе заседаний этой комиссии стало очевидно, что если Люббе был одним из поджигателей, то он мог быть только чьим-то орудием. В чьих руках? Нацистов, ответила комиссия, в частности Геринга, который становился, таким образом, главным обвиняемым. 11 сентября госпожа Моро Джиафери, которая с самого начала процесса получала письма с угрозами, провозгласила: «Нет в мире такого суда, даже настроенного враждебно по отношению к обвиняемым, который смог бы хоть на секунду допустить обоснованность этих смехотворных доказательств. Теперь нужно спасать лицо; за спинами обвиняемых, уже заранее приговоренных, необходимо спасти лицо того, кто сам теперь обвинен всеми честными людьми — Геринга…»
Кто был в Берлине 27 февраля вечером, кто тот человек, у которого есть ключи от рейхстага?
Кто тот человек, руководящий действиями полиции?
Кто мог усилить либо ослабить полицейский надзор?
У кого были ключи от подвалов, через которые поджигатели проникли в здание рейхстага?
Этот человек не кто иной как Геринг, министр внутренних дел Пруссии и председатель рейхстага!
Спасти лицо… Вот что сказала госпожа Моро Джиафери; именно этим занимался суд в Лейпциге. Там среди обвинителей очень скоро началась паника, и обвинение перешло в защиту от яростных нападок озлобленного Димитрова. Четверо остальных обвиняемых не доставляли им хлопот. Ван дер Люббе постоянно был погружен в состояние мрачного отупения; из него с трудом смогли вытянуть несколько односложных ответов. Что же касается Танева и Попова, то они не знали ни слова по-немецки. Димитров взял в свои руки ведение процесса. Теперь он превратился в обвинителя. И его обвинения были столь точными, что прокурор-обвинитель доктор Вернер объявил о принятии решения, которое ввергло в шок всех присутствующих. Он взял «Коричневую книгу», которую опубликовали эмигранты, и стал, страница за страницей, пытаться опровергнуть содержавшиеся в ней сведения, доказывая, что речь идет о клеветнических измышлениях!
Так обвинители стали обвиняемыми, и дальнейший ход процесса теперь имел своей целью лишь оправдаться.
В суд для дачи показаний были вызваны люди, о которых в Германии говорили только шепотом: начальник штурмовых отрядов Силезии Гейне, префект полиции Бреслау, граф Хеллендорф, руководивший берлинскими штурмовиками в момент пожара, префект полиции Потсдама штурмовик Шульц и, наконец, сам Геринг!
Гизевиус в красках рассказал о появлении Германа Геринга перед судом. Обычно Геринг обожал на публике разыгрывать одну из излюбленных им ролей: любимый народом «душка Геринг», «верный визирь», «национальный герой». Однако была у него одна роль, которую он предпочитал остальным в тот период: роль стального человека, именно ее он избрал для выступления в суде.
Стальной Герман предстал перед судьями в светлом охотничьем костюме и высоких сапогах, стучавших по паркету. Он изображал спокойствие, которое, однако, быстро его покинуло. Разгневанный, он через несколько минут вспотел от ярости и начал кричать так, что его вопли эхом взлетали к сводам зала суда. Он был ошеломлен поворотом судебного разбирательства. Ему плохо удавалось понять, почему судьи занялись «Коричневой книгой» — этим «подстрекательским сочинением, которое он уничтожает повсюду, где находит».
Со своего председательского места Бюнгер наблюдал эту сцену в полной растерянности. Он начал понимать, что это судебное разбирательство поставит точку в его карьере. На скамье подсудимых Димитров не скрывал своего удовлетворения. Геринг, еще не вышедший из приступа ярости, бросал на него угрожающие взгляды, пытаясь держать себя в руках. И вот обвиняемый Димитров принялся в свою очередь допрашивать министра-президента! И министр-президент был вынужден ему отвечать.
Начался невероятный диалог:
— Что вы делали, господин министр внутренних дел, в день 28 февраля и в течение последующих дней, когда так легко было обнаружить сообщников ван дер Люббе? — спросил Димитров.
— Я не сотрудник судебной полиции, я министр, — отвечал Геринг. — Для меня гораздо важнее заниматься делами партии, идеи которой движут миром, за что она несет ответственность.
Так он попал в сеть, расставленную Димитровым, перейдя к политической дискуссии. Несмотря на то что он был великим стратегом национал-социалистической партии, ему было не сравниться с мастером марксистской диалектики. В мгновение ока допрос обернулся лекцией по коммунистической пропаганде. Герман, выйдя из себя, брызгал слюной и постоянно оскорблял соперника.
— Ублюдок, — кричал он, — по вам веревка плачет!
Судья вмешался и напомнил Димитрову, что ему уже было запрещено заниматься пропагандой.
— Ограничьтесь вопросами, прямо относящимися к делу, — добавил он примирительным тоном.
— Спасибо, — ответил Димитров. — Я вполне удовлетворен ответами господина министра.
— Негодяй, — кричал Геринг, — негодяй, проваливай! Я еще до тебя доберусь!
Когда Димитрова выводили из зала заседаний, посреди всеобщей суматохи он повернулся к Герингу:
— Уж не боитесь ли вы, господин министр? Уж не страшно ли вам?..
Обвинение ван дер Люббе и остальных четверых подсудимых основывалось на том факте, что ван дер Люббе был коммунистом. Тем не менее в ходе судебного разбирательства обнаружилось, что если ван дер Люббе и был когда-то коммунистом, то вышел из компартии в 1931 году. Расследование, организованное уголовной полицией, это доказало.
23 декабря суд вынес приговор: ван дер Люббе был приговорен к смертной казни, остальные четверо подсудимых были оправданы. Мировая пресса широко комментировала события, немецкие эмигранты торжествовали. Несмотря на приказ свыше, судьи не смогли приговорить к смерти невиновных. Узнав о приговоре, Гитлер впал в один из своих приступов ярости, которых так боялись его подчиненные.
Геринг отказывался выпустить свою добычу. Он сказал однажды Димитрову: «Я до тебя доберусь». И он действительно до него добрался. Несмотря на оправдательный приговор, четверо коммунистических лидеров были заключены в тюрьму. Они были освобождены 27 февраля под давлением международного общественного мнения, все громче выражавшего свое возмущение. После выхода из тюрьмы Торглер был направлен в концлагерь. За свое освобождение он был вынужден заплатить переходом на сторону нацистов.
10 января было объявлено, что в лейпцигской тюрьме приговор ван дер Люббе был приведен в исполнение. В Германии многие сомневались в правдивости этого заявления. Утверждалось, что семья ван дер Люббе, в соответствии с законодательством, несколько раз обращалась с просьбой выдать им тело покойного, чтобы похоронить его в Голландии. Однако им не удалось получить от немецких властей такое разрешение. Становится непонятно, почему нацисты не могли избавиться от столь неудобного свидетеля в полном соответствии с буквой закона? Гестапо не любило оставлять следов.
На дымящихся развалинах рейхстага хочется написать латинское изречение: «Is fecit cui prodest?» («Кому это было выгодно?») Для нацистов этот пожар был провидением Господним, он был им необходим для оправдания репрессий, усиления роли гестапо и проведения своей предвыборной кампании.
Час спустя после обнаружения поджога Гитлер и Геринг наблюдали, как горит здание. Дильс сопровождал их по еще свободным от огня коридорам и докладывал, в чем преуспели его люди, принявшиеся за работу.
Завороженный языками пламени, Гитлер воскликнул: «Это знамение Господне! Никто не помешает нам теперь уничтожить коммунистов».
31 января Геббельс писал в своем дневнике: «На совещании у Гитлера были намечены основные направления борьбы с красным террором. На данный момент мы воздерживаемся от контрмер. Мы ударим в удобный момент, когда коммунисты начнут свою революцию».
Таким образом, чтобы приступить к контрмерам, следовало дождаться, когда коммунисты «начнут свою революцию». Однако время шло, революция не начиналась, приближались выборы. И пожар, как подарок небес, произошел как раз за неделю до выборов. Доктор Геббельс сумел из этого события извлечь немалую выгоду.
22 февраля, за пять дней до пожара, Геринг подписал декрет о преобразовании СА во вспомогательные силы полиции. Без этих вспомогательных сил массовые аресты в ночь и на следующий день после пожара не удалось бы осуществить. Списки лиц, подлежащих аресту, были составлены заранее, и аресты требовали большой численности участников операции.
Еще один факт: пожар произошел в самый разгар предвыборной кампании. Гитлер, по своему обыкновению, принял в ней широкомасштабное участие. Его график выступлений, разработанный Геббельсом и 10 февраля переданный членам партии для ознакомления, был очень загружен. На каждый день у него было назначено выступление на собрании, ему нельзя было терять ни минуты из столь драгоценного времени. Однако удивительное дело — на 25, 26 и 27 февраля в его графике не назначено ни одного выступления, а 10 февраля все были оповещены о том, что 27 февраля фюрер нигде не будет выступать. Странное совпадение: как раз вечером этого дня рейхстаг и загорелся.
Что касается самого пожара: полицейские, первыми прибывшие на место пожара всего несколько минут спустя после его обнаружения, примерно в 21.15, были просто шокированы многочисленными очагами возгорания — от шестидесяти до шестидесяти пяти, разбросанными по всему зданию. Большинство из них, без сомнения, были произведены с помощью легковоспламеняющихся веществ; особенно столб огня, возносившийся до потолка в большом зале заседаний.
Консервативный еженедельник «Ринг», издававшийся Генрихом фон Глейхеном, членом «Геррен-клуба», в своем мартовском выпуске опубликовал статью, оканчивающуюся такими вопросами: «Как это все возможно? Неужели мы действительно являемся нацией слепых баранов? Где искать авторов преступления, так уверенных в том, что они делают?.. Может быть, эти люди из высших немецких или международных кругов?»
После выхода этой статьи «Ринг» был запрещен, но подобные вопросы возникали у всех.
Геринг и Геббельс провозглашали на всех волнах, что поджог мог быть организован только коммунистами. На следующий день после пожара гестапо и крипо (криминальная полиция) устроили обыск в доме имени Карла Либкнехта, который служил штаб-квартирой коммунистической партии. Несмотря на то что это здание уже обыскивали много раз, занимавшие его коммунисты покинули свой штаб месяц назад, и дом охранялся полицией, тем не менее там снова нашли «многокилограммовые», как сказал доктор Геббельс, папки документов. Их содержание свидетельствовало о наличии плана насильственного захвата власти коммунистами. А сигналом к началу красного террора должен был послужить пожар рейхстага. На всех углах рассказывалось о подробностях этого плана, который не удался лишь благодаря мерам, предпринятым нацистами-патриотами. Однако тексты, уличающие коммунистов, так и не появились в печати, несмотря на многочисленные просьбы иностранной прессы, ни одна страница не фигурировала в ходе судебного разбирательства по поводу поджога рейхстага.
Чем же занималась полиция, расследовавшая обстоятельства преступления? В ее распоряжении были все протоколы обследования места происшествия, у нее в руках был один из поджигателей, пойманный на месте преступления. Но больше не поймали никого, кроме Торглера и троих болгар. А Дильс лично «руководил» расследованием вместе с Артуром Небе, ветераном уголовной полиции, автором солидного учебника по криминалистике. Их расследование топталось на месте или уводило в самые неожиданные места.
Между тем в странных слухах назывались удивлявшие всех фамилии, и их отголоски не могли не добраться до ушей гестапо.
Некий доктор Белл, имевший много друзей в рядах Национал-социалистической рабочей партии Германии, рассказывал любопытные вещи о ван дер Люббе. Так, он утверждал, что ван дер Люббе имел широкие связи со штурмовиками, а он сам знает истину о происхождении пожара. 3 или 4 марта в национальном клубе на Фридрихштрассе он рассказал о том, что ему было известно, одному из своих друзей из популистской партии. Тот, в восторге от полученной информации, написал многим своим товарищам письма, делясь откровениями доктора Белла. Одно из таких писем попало в гестапо. Доктор Белл тут же обнаружил за собой слежку, жутко испугался и решил искать убежище по ту сторону австрийской границы в Куфштейне, мирном маленьком городке. 3 апреля, когда он уже начал отходить от своих страхов, его прикончили штурмовики, специально прибывшие для этого из Мюнхена.
Не менее странная история произошла с доктором Оберфохреном, председателем группы немецких националистов в рейхстаге, который был весьма подробно осведомлен. Он также знал странные детали произошедшего дела, имел неосторожность написать записку о том, что ему было известно о подготовке поджога, и разослать ее своим знакомым. Один из ее экземпляров попал за границу и был опубликован во французских, английских, швейцарских газетах. 3 мая доктора Оберфохрена находят мертвым в своей квартире. Полицейский рапорт о его смерти квалифицировал это как самоубийство, чему противоречило заявление семьи покойного о том, что все личные бумаги покойного исчезли.
Позднее (после кровавой «чистки людей Рема»), 30 июня 1934 года, Крузе, шофер Рема, скрывшийся за границу, напишет маршалу Гинденбургу письмо, в котором сообщит, что поджог рейхстага был совершен одной из групп СА — доверенными людьми Рема, действовавшими при содействии Геринга и Геббельса.
Но все эти слухи не являются такими убедительными, как некоторые детали дела. Как можно было проникнуть в рейхстаг? Обычно использовались два входа: 2-й подъезд со стороны Симсонштрассе, открывавшийся только в дни заседаний, и 5-й подъезд со стороны набережной. 27 февпаля функционировал только он. Через эту дверь можно было попасть в вестибюль, перекрытый ограждением с находящимся за ним портье. Каждый посетитель должен был заполнить бланк, в котором он указывал фамилию нужного депутата, свое имя и причину визита. Курьер относил этот бланк депутату, и только с его согласия посетитель мог пройти в здание в сопровождении курьера, который провожал его к этому депутату. Кроме того, всех посетителей регистрировали в ежедневном списке посещений.
Каким образом семь—десять человек пронесли в здание объемную тару с воспламеняющимися веществами (следствием было установлено, что они должны были воспользоваться лестницей), миновав строгий контроль?
Однако из подвала рейхстага, где располагалась котельная, вела маленькая лестница, приводившая в подземный коридор. Он проходил под колоннадой, пересекал Фридрих-Эберт-штрассе и заканчивался в здании президентского дворца, который находился по другую сторону Фридрих-Эберт-штрассе. От подвала с котельной этот коридор отделялся дверью. Он был довольно широк; там были проложены рельсы, по которым на вагонетках доставлялся уголь из котельной рейхстага в президентский дворец. Преимуществом этой системы было то, что дворец председателя рейхстага имел бесплатное отопление. А этим председателем был не кто иной, как Геринг. Поэтому ему легко было провести даже целый взвод в помещение рейхстага.
Ходили слухи о том, что одним из поджигателей был начальник СА Эрнст вместе с Гейнсом, и граф Гелльдорф также участвовал в экспедиции или по меньшей мере в разработке плана операции. Впрочем, Эрнст, однажды немало выпив, сам хвалился своим участием в деле. Проговаривались и другие. Некий Ралль, уголовник-рецидивист, арестованный через несколько недель после пожара за очередное нарушение уголовного кодекса, посчитал, что сможет выпутаться из своего положения, рассказав некоторые детали по поводу пожара рейхстага. Он попросил, чтобы следователь заслушал его как свидетеля «по другому делу».
«В феврале, — рассказывал он, — я принадлежал к личной охране Карла Эрнста и участвовал в поджоге рейхстага». И он продолжил свой рассказ, цитируя Геббельса и Геринга, называя фамилии участников и выдавая подробности операции, в то время как ошеломленный судебный чиновник записывал все данные в протокол допроса. Однажды вечером в феврале Эрнст вызвал десятерых штурмовиков из своей охраны, которым поручал самые деликатные поручения. Ралль был в их числе. Он передал им план внутренних помещений рейхстага. Целью операции был поджог рейхстага, о чем их сразу уведомили. Вечером дня, когда произошел пожар, около десяти часов, десять человек прибыли на машине к президентскому дворцу. Они спустились в подвал. Там они находились два или три часа, ожидая, когда Карл Эрнст даст им сигнал. Каждый из них получил квадратную коробку с зажигательной смесью и уже знал, что ему надлежит делать, поскольку они уже несколько раз отрепетировали все свои действия.
Во время этого долгого ожидания должна была осуществиться «какая-то другая операция», о которой им не было известно.
К девяти часам вечера наконец появился Эрнст и подал им ожидаемый сигнал. Десять человек прошли по подземному коридору, проникли в рейхстаг и рассыпались по пустому в этот час зданию, размещая зажигательные коробки. Через десять минут их операция была окончена, тем же путем они вернулись в президентский дворец.
Параллельная операция, завершения которой ожидали поджигатели, чтобы начать свою, не могла быть ничем иным, кроме «запуска» ван дер Люббе, предварительно психологически обработанного «своими друзьями». В тот момент, когда несчастный (вероятно, накачанный наркотиками) появился перед зданием рейхстага с карманами, набитыми спичками, взобрался на фасад парламента и разбил окно, штурмовики уже бежали по залам, разбрасывая свои коробки в условленных местах, чтобы потом укрыться в доме Геринга. Вне всякого сомнения, Геринг был уже введен в курс Геббельсом по поводу этой операции, нашел эту затею гениальной и дал на нее свое согласие.
Гизевиус, приводивший в своем рассказе детали, которые мог знать только человек на стратегической позиции, которую он занимал во время происходивших событий, сообщил, что, как только план операции был разработан, Геринг поручил Дильсу помешать следствию и устранить все непредвиденные осложнения.
Ралль и стал одним из непредвиденных осложнений.
Судебный чиновник Рейнекинг, который записал показания Ралля, был нацистом и убежденным сторонником режима. Он увидел возможность выслужиться перед высшими нацистскими чинами. Он считал, что Ралль рассказал правду — слишком много в его рассказе было правдоподобных подробностей, возможных обстоятельств, особенно тот — проверенный! — факт, что Ралль действительно в конце февраля принадлежал к охране Карла Эрнста. Рейнекинг по своему опыту умел хорошо разбираться в показаниях и свидетелях.
Он доложил о произошедшем своему начальнику. Оценив высокую важность дела, они решили обратиться в штаб-квартиру СА, откуда их направили в гестапо.
Гестаповцы забрали Ралля из тюрьмы Нойруппин под предлогом того, что им необходимы его свидетельские показания. Они переправили его в Берлин, в штаб-квартиру гестапо, где подвергли двадцатичетырехчасовому допросу.
Недолго медля во все концы понеслись гестаповские эмиссары. В Лейпциг они отправились перехватывать письмо, адресованное следователям Верховного суда, которое было написано следователем тюрьмы Нойруппин и посланное вместе с копией протокольной записи показаний Ралля.
Рейнекингу, моментально получившему в Нойруппине чин командира взвода, было поручено уничтожить оригинал протокола. Кроме того, гестапо провело обыск на дому у Ралля, у его любовницы и повсюду, где он мог оставить письмо или какие-то заметки.
Надежды Ралля оправдались — он обрел свободу. Полную свободу. Его труп обнаружили несколько дней спустя на поле, вывернутый крестьянским плугом при пахоте. Труп был зарыт всего на двадцать сантиметров глубины. Ралль был задушен.
Из этой информации можно сделать один вывод: роль гестапо здесь очевидна. Не составляет ни малейшего сомнения, что поджог рейхстага был осуществлен штурмовиками по инициативе гестапо, автором плана был Геббельс, а Геринг выступил сообщником.
А что же делал здесь ван дер Люббе? Несчастный был гомосексуалистом, что было установлено в ходе судебного процесса. Он нередко посещал ночные приюты, сомнительные берлинские ресторанчики и знал многих представителей этого специфического сообщества, вращавшихся там.
Штурмовики наполовину состояли из гомосексуалистов: среди них процветала «мужская дружба». А подавал им пример глава генерального штаба СА — Рем. Берлинско-бранденбургское подразделение штурмовиков, к которому принадлежали поджигатели, было также заражено этим «вирусом». Окружение Эрнста, а может быть, и он сам, Гейне и многие другие были частью этого «братства», среди них набирали личных охранников, шоферов и доверенных лиц. Благодаря своим тайным связям в этой среде голландец попал в круг внимания во время разработки планов поджога. Они сразу придумали, как его использовать. Этого дурачка, несомненно, морально обработали, разожгли его анархистские наклонности, убедили сокрушить символ общественной системы, которую он ненавидел. Подобно Герострату, Люббе швырнул в рейхстаг свой пылающий факел. Во время процесса он бормотал о том, что «там были и другие». От него не смогли добиться больше ничего; он впал в отупение, в котором врачи усматривали симптомы действия скополамина.
О существовании подземного хода известно Международной комиссии по расследованию обстоятельств пожара, находившейся в Лондоне. Во время процесса лейпцигский суд отправился в рейхстаг и спустился в тот проход. Он заключил, что поджигатели не могли проникнуть этим путем, поскольку ночные сторожа клятвенно заверили судей в невозможности преступников пройти здесь незамеченными.
Несчастный ван дер Люббе заплатил жизнью за то, что случайно оказался на пути поджигателей в коричневых рубашках. И он был не единственным. Большинство поджигателей пали под пулями своих сообщников: гестапо не любило свидетелей.
Поджог рейхстага и Лейпцигский процесс поместили нацистский режим, его методы и его деятелей под неумолимый свет прожекторов международного общественного мнения. Весь мир понял, что собой представляет их идеология, оценил их «мораль» и установил, что речь идет о самом страшном типе убийц. Из всего этого было нетрудно сделать очевидные выводы.
Таковы были люди, сидевшие на скамье подсудимых, справедливой только в отношении ван дер Люббе, жалкого человека, пойманного на месте преступления.
Процесс привлек внимание широкой публики. В зале присутствовали 120 журналистов из разных стран, кроме Советского Союза. Корреспондентов из СССР не допустили в здание суда. Гитлер с нетерпением ожидал «сурового» приговора, который по завершении помог бы придать новую силу антикоммунистической пропаганде.
Однако это дело незадолго до Лейпцигского процесса разбиралось в другом суде. Немецкие эмигранты, нашедшие себе убежище во Франции, Англии, а некоторые — и в США, привлекли внимание мировой общественности к данному делу. Они начали свое расследование, собрали свидетельства, опубликовали фотографии и документы в стремлении установить истину, о которой догадывался каждый: рейхстаг был подожжен самими нацистами для подписи престарелым Гинденбургом законов о введении чрезвычайного положения.
В Париже организовалась активная группа, где работали Андре и Клара Мальро, Жан Гюэнно, итальянец Кьяромонте. Двое немецких писателей-коммунистов — Вилли Мюнценберг и Густав Реглер — на многих языках опубликовали «Коричневую книгу», довольно широко распространившуюся. Правда вот-вот могла открыться.
В начале сентября один антифашистский комитет образовал в Лондоне международную комиссию по расследованию, которая решила заранее провести слушание дела о поджоге рейхстага. Комиссия под руководством крупного лондонского адвоката Дэниса Ноуэлла Притта включала в свой состав французских, английских, американских, бельгийских и швейцарских общественных деятелей, таких, как Гастон Бержери, госпожа Моро Джиафери, госпожа Анри Торрес, Артур Хейс, Вермелен. Пост прокурора занял Стаффорд Крипс, который изложил все имеющиеся факты и уточнил, что эта имитация судебного разбирательства не имеет юридической силы, а проводится с целью выяснить истину, из-за определенных обстоятельств неспособную проявиться в самой Германии.
В ходе заседаний этой комиссии стало очевидно, что если Люббе был одним из поджигателей, то он мог быть только чьим-то орудием. В чьих руках? Нацистов, ответила комиссия, в частности Геринга, который становился, таким образом, главным обвиняемым. 11 сентября госпожа Моро Джиафери, которая с самого начала процесса получала письма с угрозами, провозгласила: «Нет в мире такого суда, даже настроенного враждебно по отношению к обвиняемым, который смог бы хоть на секунду допустить обоснованность этих смехотворных доказательств. Теперь нужно спасать лицо; за спинами обвиняемых, уже заранее приговоренных, необходимо спасти лицо того, кто сам теперь обвинен всеми честными людьми — Геринга…»
Кто был в Берлине 27 февраля вечером, кто тот человек, у которого есть ключи от рейхстага?
Кто тот человек, руководящий действиями полиции?
Кто мог усилить либо ослабить полицейский надзор?
У кого были ключи от подвалов, через которые поджигатели проникли в здание рейхстага?
Этот человек не кто иной как Геринг, министр внутренних дел Пруссии и председатель рейхстага!
Спасти лицо… Вот что сказала госпожа Моро Джиафери; именно этим занимался суд в Лейпциге. Там среди обвинителей очень скоро началась паника, и обвинение перешло в защиту от яростных нападок озлобленного Димитрова. Четверо остальных обвиняемых не доставляли им хлопот. Ван дер Люббе постоянно был погружен в состояние мрачного отупения; из него с трудом смогли вытянуть несколько односложных ответов. Что же касается Танева и Попова, то они не знали ни слова по-немецки. Димитров взял в свои руки ведение процесса. Теперь он превратился в обвинителя. И его обвинения были столь точными, что прокурор-обвинитель доктор Вернер объявил о принятии решения, которое ввергло в шок всех присутствующих. Он взял «Коричневую книгу», которую опубликовали эмигранты, и стал, страница за страницей, пытаться опровергнуть содержавшиеся в ней сведения, доказывая, что речь идет о клеветнических измышлениях!
Так обвинители стали обвиняемыми, и дальнейший ход процесса теперь имел своей целью лишь оправдаться.
В суд для дачи показаний были вызваны люди, о которых в Германии говорили только шепотом: начальник штурмовых отрядов Силезии Гейне, префект полиции Бреслау, граф Хеллендорф, руководивший берлинскими штурмовиками в момент пожара, префект полиции Потсдама штурмовик Шульц и, наконец, сам Геринг!
Гизевиус в красках рассказал о появлении Германа Геринга перед судом. Обычно Геринг обожал на публике разыгрывать одну из излюбленных им ролей: любимый народом «душка Геринг», «верный визирь», «национальный герой». Однако была у него одна роль, которую он предпочитал остальным в тот период: роль стального человека, именно ее он избрал для выступления в суде.
Стальной Герман предстал перед судьями в светлом охотничьем костюме и высоких сапогах, стучавших по паркету. Он изображал спокойствие, которое, однако, быстро его покинуло. Разгневанный, он через несколько минут вспотел от ярости и начал кричать так, что его вопли эхом взлетали к сводам зала суда. Он был ошеломлен поворотом судебного разбирательства. Ему плохо удавалось понять, почему судьи занялись «Коричневой книгой» — этим «подстрекательским сочинением, которое он уничтожает повсюду, где находит».
Со своего председательского места Бюнгер наблюдал эту сцену в полной растерянности. Он начал понимать, что это судебное разбирательство поставит точку в его карьере. На скамье подсудимых Димитров не скрывал своего удовлетворения. Геринг, еще не вышедший из приступа ярости, бросал на него угрожающие взгляды, пытаясь держать себя в руках. И вот обвиняемый Димитров принялся в свою очередь допрашивать министра-президента! И министр-президент был вынужден ему отвечать.
Начался невероятный диалог:
— Что вы делали, господин министр внутренних дел, в день 28 февраля и в течение последующих дней, когда так легко было обнаружить сообщников ван дер Люббе? — спросил Димитров.
— Я не сотрудник судебной полиции, я министр, — отвечал Геринг. — Для меня гораздо важнее заниматься делами партии, идеи которой движут миром, за что она несет ответственность.
Так он попал в сеть, расставленную Димитровым, перейдя к политической дискуссии. Несмотря на то что он был великим стратегом национал-социалистической партии, ему было не сравниться с мастером марксистской диалектики. В мгновение ока допрос обернулся лекцией по коммунистической пропаганде. Герман, выйдя из себя, брызгал слюной и постоянно оскорблял соперника.
— Ублюдок, — кричал он, — по вам веревка плачет!
Судья вмешался и напомнил Димитрову, что ему уже было запрещено заниматься пропагандой.
— Ограничьтесь вопросами, прямо относящимися к делу, — добавил он примирительным тоном.
— Спасибо, — ответил Димитров. — Я вполне удовлетворен ответами господина министра.
— Негодяй, — кричал Геринг, — негодяй, проваливай! Я еще до тебя доберусь!
Когда Димитрова выводили из зала заседаний, посреди всеобщей суматохи он повернулся к Герингу:
— Уж не боитесь ли вы, господин министр? Уж не страшно ли вам?..
Обвинение ван дер Люббе и остальных четверых подсудимых основывалось на том факте, что ван дер Люббе был коммунистом. Тем не менее в ходе судебного разбирательства обнаружилось, что если ван дер Люббе и был когда-то коммунистом, то вышел из компартии в 1931 году. Расследование, организованное уголовной полицией, это доказало.
23 декабря суд вынес приговор: ван дер Люббе был приговорен к смертной казни, остальные четверо подсудимых были оправданы. Мировая пресса широко комментировала события, немецкие эмигранты торжествовали. Несмотря на приказ свыше, судьи не смогли приговорить к смерти невиновных. Узнав о приговоре, Гитлер впал в один из своих приступов ярости, которых так боялись его подчиненные.
Геринг отказывался выпустить свою добычу. Он сказал однажды Димитрову: «Я до тебя доберусь». И он действительно до него добрался. Несмотря на оправдательный приговор, четверо коммунистических лидеров были заключены в тюрьму. Они были освобождены 27 февраля под давлением международного общественного мнения, все громче выражавшего свое возмущение. После выхода из тюрьмы Торглер был направлен в концлагерь. За свое освобождение он был вынужден заплатить переходом на сторону нацистов.
10 января было объявлено, что в лейпцигской тюрьме приговор ван дер Люббе был приведен в исполнение. В Германии многие сомневались в правдивости этого заявления. Утверждалось, что семья ван дер Люббе, в соответствии с законодательством, несколько раз обращалась с просьбой выдать им тело покойного, чтобы похоронить его в Голландии. Однако им не удалось получить от немецких властей такое разрешение. Становится непонятно, почему нацисты не могли избавиться от столь неудобного свидетеля в полном соответствии с буквой закона? Гестапо не любило оставлять следов.
На дымящихся развалинах рейхстага хочется написать латинское изречение: «Is fecit cui prodest?» («Кому это было выгодно?») Для нацистов этот пожар был провидением Господним, он был им необходим для оправдания репрессий, усиления роли гестапо и проведения своей предвыборной кампании.
Час спустя после обнаружения поджога Гитлер и Геринг наблюдали, как горит здание. Дильс сопровождал их по еще свободным от огня коридорам и докладывал, в чем преуспели его люди, принявшиеся за работу.
Завороженный языками пламени, Гитлер воскликнул: «Это знамение Господне! Никто не помешает нам теперь уничтожить коммунистов».
31 января Геббельс писал в своем дневнике: «На совещании у Гитлера были намечены основные направления борьбы с красным террором. На данный момент мы воздерживаемся от контрмер. Мы ударим в удобный момент, когда коммунисты начнут свою революцию».
Таким образом, чтобы приступить к контрмерам, следовало дождаться, когда коммунисты «начнут свою революцию». Однако время шло, революция не начиналась, приближались выборы. И пожар, как подарок небес, произошел как раз за неделю до выборов. Доктор Геббельс сумел из этого события извлечь немалую выгоду.
22 февраля, за пять дней до пожара, Геринг подписал декрет о преобразовании СА во вспомогательные силы полиции. Без этих вспомогательных сил массовые аресты в ночь и на следующий день после пожара не удалось бы осуществить. Списки лиц, подлежащих аресту, были составлены заранее, и аресты требовали большой численности участников операции.
Еще один факт: пожар произошел в самый разгар предвыборной кампании. Гитлер, по своему обыкновению, принял в ней широкомасштабное участие. Его график выступлений, разработанный Геббельсом и 10 февраля переданный членам партии для ознакомления, был очень загружен. На каждый день у него было назначено выступление на собрании, ему нельзя было терять ни минуты из столь драгоценного времени. Однако удивительное дело — на 25, 26 и 27 февраля в его графике не назначено ни одного выступления, а 10 февраля все были оповещены о том, что 27 февраля фюрер нигде не будет выступать. Странное совпадение: как раз вечером этого дня рейхстаг и загорелся.
Что касается самого пожара: полицейские, первыми прибывшие на место пожара всего несколько минут спустя после его обнаружения, примерно в 21.15, были просто шокированы многочисленными очагами возгорания — от шестидесяти до шестидесяти пяти, разбросанными по всему зданию. Большинство из них, без сомнения, были произведены с помощью легковоспламеняющихся веществ; особенно столб огня, возносившийся до потолка в большом зале заседаний.
Консервативный еженедельник «Ринг», издававшийся Генрихом фон Глейхеном, членом «Геррен-клуба», в своем мартовском выпуске опубликовал статью, оканчивающуюся такими вопросами: «Как это все возможно? Неужели мы действительно являемся нацией слепых баранов? Где искать авторов преступления, так уверенных в том, что они делают?.. Может быть, эти люди из высших немецких или международных кругов?»
После выхода этой статьи «Ринг» был запрещен, но подобные вопросы возникали у всех.
Геринг и Геббельс провозглашали на всех волнах, что поджог мог быть организован только коммунистами. На следующий день после пожара гестапо и крипо (криминальная полиция) устроили обыск в доме имени Карла Либкнехта, который служил штаб-квартирой коммунистической партии. Несмотря на то что это здание уже обыскивали много раз, занимавшие его коммунисты покинули свой штаб месяц назад, и дом охранялся полицией, тем не менее там снова нашли «многокилограммовые», как сказал доктор Геббельс, папки документов. Их содержание свидетельствовало о наличии плана насильственного захвата власти коммунистами. А сигналом к началу красного террора должен был послужить пожар рейхстага. На всех углах рассказывалось о подробностях этого плана, который не удался лишь благодаря мерам, предпринятым нацистами-патриотами. Однако тексты, уличающие коммунистов, так и не появились в печати, несмотря на многочисленные просьбы иностранной прессы, ни одна страница не фигурировала в ходе судебного разбирательства по поводу поджога рейхстага.
Чем же занималась полиция, расследовавшая обстоятельства преступления? В ее распоряжении были все протоколы обследования места происшествия, у нее в руках был один из поджигателей, пойманный на месте преступления. Но больше не поймали никого, кроме Торглера и троих болгар. А Дильс лично «руководил» расследованием вместе с Артуром Небе, ветераном уголовной полиции, автором солидного учебника по криминалистике. Их расследование топталось на месте или уводило в самые неожиданные места.
Между тем в странных слухах назывались удивлявшие всех фамилии, и их отголоски не могли не добраться до ушей гестапо.
Некий доктор Белл, имевший много друзей в рядах Национал-социалистической рабочей партии Германии, рассказывал любопытные вещи о ван дер Люббе. Так, он утверждал, что ван дер Люббе имел широкие связи со штурмовиками, а он сам знает истину о происхождении пожара. 3 или 4 марта в национальном клубе на Фридрихштрассе он рассказал о том, что ему было известно, одному из своих друзей из популистской партии. Тот, в восторге от полученной информации, написал многим своим товарищам письма, делясь откровениями доктора Белла. Одно из таких писем попало в гестапо. Доктор Белл тут же обнаружил за собой слежку, жутко испугался и решил искать убежище по ту сторону австрийской границы в Куфштейне, мирном маленьком городке. 3 апреля, когда он уже начал отходить от своих страхов, его прикончили штурмовики, специально прибывшие для этого из Мюнхена.
Не менее странная история произошла с доктором Оберфохреном, председателем группы немецких националистов в рейхстаге, который был весьма подробно осведомлен. Он также знал странные детали произошедшего дела, имел неосторожность написать записку о том, что ему было известно о подготовке поджога, и разослать ее своим знакомым. Один из ее экземпляров попал за границу и был опубликован во французских, английских, швейцарских газетах. 3 мая доктора Оберфохрена находят мертвым в своей квартире. Полицейский рапорт о его смерти квалифицировал это как самоубийство, чему противоречило заявление семьи покойного о том, что все личные бумаги покойного исчезли.
Позднее (после кровавой «чистки людей Рема»), 30 июня 1934 года, Крузе, шофер Рема, скрывшийся за границу, напишет маршалу Гинденбургу письмо, в котором сообщит, что поджог рейхстага был совершен одной из групп СА — доверенными людьми Рема, действовавшими при содействии Геринга и Геббельса.
Но все эти слухи не являются такими убедительными, как некоторые детали дела. Как можно было проникнуть в рейхстаг? Обычно использовались два входа: 2-й подъезд со стороны Симсонштрассе, открывавшийся только в дни заседаний, и 5-й подъезд со стороны набережной. 27 февпаля функционировал только он. Через эту дверь можно было попасть в вестибюль, перекрытый ограждением с находящимся за ним портье. Каждый посетитель должен был заполнить бланк, в котором он указывал фамилию нужного депутата, свое имя и причину визита. Курьер относил этот бланк депутату, и только с его согласия посетитель мог пройти в здание в сопровождении курьера, который провожал его к этому депутату. Кроме того, всех посетителей регистрировали в ежедневном списке посещений.
Каким образом семь—десять человек пронесли в здание объемную тару с воспламеняющимися веществами (следствием было установлено, что они должны были воспользоваться лестницей), миновав строгий контроль?
Однако из подвала рейхстага, где располагалась котельная, вела маленькая лестница, приводившая в подземный коридор. Он проходил под колоннадой, пересекал Фридрих-Эберт-штрассе и заканчивался в здании президентского дворца, который находился по другую сторону Фридрих-Эберт-штрассе. От подвала с котельной этот коридор отделялся дверью. Он был довольно широк; там были проложены рельсы, по которым на вагонетках доставлялся уголь из котельной рейхстага в президентский дворец. Преимуществом этой системы было то, что дворец председателя рейхстага имел бесплатное отопление. А этим председателем был не кто иной, как Геринг. Поэтому ему легко было провести даже целый взвод в помещение рейхстага.
Ходили слухи о том, что одним из поджигателей был начальник СА Эрнст вместе с Гейнсом, и граф Гелльдорф также участвовал в экспедиции или по меньшей мере в разработке плана операции. Впрочем, Эрнст, однажды немало выпив, сам хвалился своим участием в деле. Проговаривались и другие. Некий Ралль, уголовник-рецидивист, арестованный через несколько недель после пожара за очередное нарушение уголовного кодекса, посчитал, что сможет выпутаться из своего положения, рассказав некоторые детали по поводу пожара рейхстага. Он попросил, чтобы следователь заслушал его как свидетеля «по другому делу».
«В феврале, — рассказывал он, — я принадлежал к личной охране Карла Эрнста и участвовал в поджоге рейхстага». И он продолжил свой рассказ, цитируя Геббельса и Геринга, называя фамилии участников и выдавая подробности операции, в то время как ошеломленный судебный чиновник записывал все данные в протокол допроса. Однажды вечером в феврале Эрнст вызвал десятерых штурмовиков из своей охраны, которым поручал самые деликатные поручения. Ралль был в их числе. Он передал им план внутренних помещений рейхстага. Целью операции был поджог рейхстага, о чем их сразу уведомили. Вечером дня, когда произошел пожар, около десяти часов, десять человек прибыли на машине к президентскому дворцу. Они спустились в подвал. Там они находились два или три часа, ожидая, когда Карл Эрнст даст им сигнал. Каждый из них получил квадратную коробку с зажигательной смесью и уже знал, что ему надлежит делать, поскольку они уже несколько раз отрепетировали все свои действия.
Во время этого долгого ожидания должна была осуществиться «какая-то другая операция», о которой им не было известно.
К девяти часам вечера наконец появился Эрнст и подал им ожидаемый сигнал. Десять человек прошли по подземному коридору, проникли в рейхстаг и рассыпались по пустому в этот час зданию, размещая зажигательные коробки. Через десять минут их операция была окончена, тем же путем они вернулись в президентский дворец.
Параллельная операция, завершения которой ожидали поджигатели, чтобы начать свою, не могла быть ничем иным, кроме «запуска» ван дер Люббе, предварительно психологически обработанного «своими друзьями». В тот момент, когда несчастный (вероятно, накачанный наркотиками) появился перед зданием рейхстага с карманами, набитыми спичками, взобрался на фасад парламента и разбил окно, штурмовики уже бежали по залам, разбрасывая свои коробки в условленных местах, чтобы потом укрыться в доме Геринга. Вне всякого сомнения, Геринг был уже введен в курс Геббельсом по поводу этой операции, нашел эту затею гениальной и дал на нее свое согласие.
Гизевиус, приводивший в своем рассказе детали, которые мог знать только человек на стратегической позиции, которую он занимал во время происходивших событий, сообщил, что, как только план операции был разработан, Геринг поручил Дильсу помешать следствию и устранить все непредвиденные осложнения.
Ралль и стал одним из непредвиденных осложнений.
Судебный чиновник Рейнекинг, который записал показания Ралля, был нацистом и убежденным сторонником режима. Он увидел возможность выслужиться перед высшими нацистскими чинами. Он считал, что Ралль рассказал правду — слишком много в его рассказе было правдоподобных подробностей, возможных обстоятельств, особенно тот — проверенный! — факт, что Ралль действительно в конце февраля принадлежал к охране Карла Эрнста. Рейнекинг по своему опыту умел хорошо разбираться в показаниях и свидетелях.
Он доложил о произошедшем своему начальнику. Оценив высокую важность дела, они решили обратиться в штаб-квартиру СА, откуда их направили в гестапо.
Гестаповцы забрали Ралля из тюрьмы Нойруппин под предлогом того, что им необходимы его свидетельские показания. Они переправили его в Берлин, в штаб-квартиру гестапо, где подвергли двадцатичетырехчасовому допросу.
Недолго медля во все концы понеслись гестаповские эмиссары. В Лейпциг они отправились перехватывать письмо, адресованное следователям Верховного суда, которое было написано следователем тюрьмы Нойруппин и посланное вместе с копией протокольной записи показаний Ралля.
Рейнекингу, моментально получившему в Нойруппине чин командира взвода, было поручено уничтожить оригинал протокола. Кроме того, гестапо провело обыск на дому у Ралля, у его любовницы и повсюду, где он мог оставить письмо или какие-то заметки.
Надежды Ралля оправдались — он обрел свободу. Полную свободу. Его труп обнаружили несколько дней спустя на поле, вывернутый крестьянским плугом при пахоте. Труп был зарыт всего на двадцать сантиметров глубины. Ралль был задушен.
Из этой информации можно сделать один вывод: роль гестапо здесь очевидна. Не составляет ни малейшего сомнения, что поджог рейхстага был осуществлен штурмовиками по инициативе гестапо, автором плана был Геббельс, а Геринг выступил сообщником.
А что же делал здесь ван дер Люббе? Несчастный был гомосексуалистом, что было установлено в ходе судебного процесса. Он нередко посещал ночные приюты, сомнительные берлинские ресторанчики и знал многих представителей этого специфического сообщества, вращавшихся там.
Штурмовики наполовину состояли из гомосексуалистов: среди них процветала «мужская дружба». А подавал им пример глава генерального штаба СА — Рем. Берлинско-бранденбургское подразделение штурмовиков, к которому принадлежали поджигатели, было также заражено этим «вирусом». Окружение Эрнста, а может быть, и он сам, Гейне и многие другие были частью этого «братства», среди них набирали личных охранников, шоферов и доверенных лиц. Благодаря своим тайным связям в этой среде голландец попал в круг внимания во время разработки планов поджога. Они сразу придумали, как его использовать. Этого дурачка, несомненно, морально обработали, разожгли его анархистские наклонности, убедили сокрушить символ общественной системы, которую он ненавидел. Подобно Герострату, Люббе швырнул в рейхстаг свой пылающий факел. Во время процесса он бормотал о том, что «там были и другие». От него не смогли добиться больше ничего; он впал в отупение, в котором врачи усматривали симптомы действия скополамина.
О существовании подземного хода известно Международной комиссии по расследованию обстоятельств пожара, находившейся в Лондоне. Во время процесса лейпцигский суд отправился в рейхстаг и спустился в тот проход. Он заключил, что поджигатели не могли проникнуть этим путем, поскольку ночные сторожа клятвенно заверили судей в невозможности преступников пройти здесь незамеченными.
Несчастный ван дер Люббе заплатил жизнью за то, что случайно оказался на пути поджигателей в коричневых рубашках. И он был не единственным. Большинство поджигателей пали под пулями своих сообщников: гестапо не любило свидетелей.
Поджог рейхстага и Лейпцигский процесс поместили нацистский режим, его методы и его деятелей под неумолимый свет прожекторов международного общественного мнения. Весь мир понял, что собой представляет их идеология, оценил их «мораль» и установил, что речь идет о самом страшном типе убийц. Из всего этого было нетрудно сделать очевидные выводы.