Страница:
Возвратилась Сьюзан, однако без напитков.
– Официантка принесет, – объяснила она. – Вам повезло: ее зовут Люси.
– Потрясающе.
Во французском окне показалась пожилая женщина с подносом. На вид ей можно было дать около шестидесяти – морщинистое лицо, зубы почернели, точно плоды бетеля. Но на самом деле она была скорее всего моего возраста.
– Пол, это ваша давнишняя приятельница Люси, – представила ее Сьюзан.
Люси хихикнула и поставила поднос на стол. Женщины разговорились и некоторое время болтали по-вьетнамски.
– Она служила здесь горничной еще девочкой, когда гостиница принадлежала французам-плантаторам. Потом сюда приезжали в отпуск американские солдаты. В семьдесят пятом здесь устроили закрытый отель коммунистической партии. А теперь можно снова селиться всем. В шестьдесят восьмом она разносила коктейли и говорит, что помнит похожего на вас американца, который гонялся за ней между столиков и норовил ущипнуть за зад.
Пожилая дама снова хихикнула.
Я сильно подозревал, что последняя часть ее рассказа – выдумка, но, желая сделать приятное, сказал:
– Переведите ей, что она по-прежнему красива – то, что надо. Я и сейчас не прочь ущипнуть ее за попку.
Официантка рассмеялась на "то, что надо" прежде, чем Сьюзан успела перевести. А на "попку" залилась как девчонка. Что-то произнесла, игриво хлопнула меня по плечу и ушла.
– Она назвала вас старым козлом, – улыбнулась Сьюзан. – И поздравила с возвращением.
Я кивнул. Поистине возвращение.
Нячанг, гостиница и эта женщина, казалось, выпали из военных воспоминаний. Но обнаружилось, что ничего не забывается.
Сьюзан пила джин с тоником, а я налил в пластиковую кружку пива "Тигр".
На столе было блюдо с непонятной мешаниной – мне так и не удалось определить ее составляющие. Я поднял кружку.
– Спасибо за помощь и за компанию. – Мы чокнулись.
– Спасибо, что позвали меня с собой, – ответила Сьюзан.
Мы рассмеялись. А потом потягивали каждый свое и смотрели на море. Выпало одно из тех редких мгновений, когда солнце, ветерок и вода были как раз то, что надо, тяготы дневного путешествия позади, пиво холодное, а женщина красива.
– А чем вы здесь занимались, кроме того, что напивались? – спросила Сьюзан.
– Большую часть времени валялись на пляже и жрали. Чтобы сбить напряжение, играли в карты. У многих после джунглей образовались тропические болячки. Так что солнце и вода хорошо на нас действовали.
– А как насчет женщин? – Сьюзан закурила.
– Приставать к работающим в гостинице женщинам нам не разрешалось.
– А выходить из гостиницы разрешалось?
– Да.
– У вас была девушка, когда вас послали во Вьетнам?
– Была. Ее звали Пегги – добрая ирландская католичка-южанка. Сьюзан выпустила дым и посмотрела на море.
– А в семьдесят втором?
– Я был женат. Но брак оказался недолгим и распался, как только я вернулся. А на самом деле – еще до того, как я вернулся.
– А что с тех пор?
– С тех пор я обещал себе две вещи: никогда не возвращаться во Вьетнам и никогда не жениться.
Сьюзан улыбнулась:
– Что показалось вам страшнее: война или брак?
– И в том, и в другом были свои прелести. А как обстояли дела с вами?
– Я никогда не было замужем.
– Неужели?
– Не была. Хотите выслушать историю моих сексуальных связей?
Я хотел начать обед до восьми и поэтому ответил "нет".
Снова подошла официантка, и пока Сьюзан заказывала еще по одной и они болтали, я разглядывал женщину. Да, она могла быть Люси. Но в моем сознании Люси осталась счастливой, смешливой девчушкой, которая шутливо перебранивалась с солдатами. Мы были безнадежно в нее влюблены, но она не продавалась. Всегда ведь хочется того, что не можешь иметь. И Люси стала символом Гранд-приза в "Гранд-отеле". Но если теперешняя старая ворона все же не Люси, я надеялся, что Люси пережила войну, вышла замуж за вьетнамского солдатика и была с ним счастлива.
– О чем вы думаете? – спросила меня Сьюзан.
– Думаю о том, что, когда я был здесь в прошлый раз, вы еще не родились.
– Родилась, но сама на горшок еще не садилась.
Принесли напитки. Мы сидели и смотрели, как темнело небо. Внизу, в кафе под тростниковыми крышами и над лотками с сувенирами, зажигались лампочки. Ветер усилился, стало холоднее, но все равно казалось приятно.
Мы уже пили по третьей, когда Сьюзан спросила:
– Вам не нужно связаться с кем-нибудь из Штатов?
– Я рассчитывал связаться с вами и доложить, что прибыл в Нячанг, если бы вы остались в Сайгоне. Но вы здесь, со мной.
– В гостинице есть факс, – ответила она. – Я сообщила Биллу, что мы приехали и где остановились. Он знает, с кем связаться в консульстве. А тот человек передаст вашим людям. После того как факс отправили, я забрала оригинал и съела. Правильно?
– Отличная работа. А Билл не удивился, получив от вас факс из Нячанга? Или вы просветили его, когда звонили из "Рекса"?
– Тогда я еще не была уверена, что хочу с вами ехать, – ответила она. – А от Билла я еще ничего не получила.
– Если бы я получил от своей девушки факс, что она уехала на море с каким-то типом, то не стал бы трудиться отвечать.
Сьюзан помедлила и сказала:
– Я просила его подтвердить получение. – И добавила: – Если белые путешествуют здесь по стране, они обязательно сообщают своим, где находятся. Мало ли что может случиться. Кроме того, наши отношения – чисто деловые. Ведь правда? Так что ему надо отвечать.
– Или по крайней мере подтвердить получение факса.
– Если честно, я чувствую себя немного виноватой. И поэтому пригласила его сюда.
Такого оборота я никак не ожидал. И мое лицо выдало удивление. Или что-то другое.
– Очень мило, – заметил я, что было абсолютной чепухой.
Сьюзан подняла на меня глаза.
– Еще я написала ему, что между нами все кончено.
Я не знал, что сказать, и молча сидел.
– Он и так это знает, – продолжала она. – Просто не хотелось, чтобы получилось так, как получилось. Но к вам это не имеет никакого отношения, так что не стоит надуваться от важности.
Я попытался что-то произнести, но Сьюзан меня перебила:
– Молчите и слушайте. Я поняла, что ходить в "Ку-бар" забавнее с вами, чем с ним.
– Ничего не скажешь – высокая оценка, – отозвался я, но тут же почувствовал, что ляпнул не к месту: прервал момент ее исповеди. И поспешил добавить: – Извините. Иногда мне становится... как-то неловко.
– Ничего, я закончу. Вы интересный человек. Но не в ладах с жизнью и, наверное, с любовью. Отчасти ваша проблема в том, что вы сами себя не понимаете. – Она подняла глаза. – Посмотрите на меня. – Мы встретились взглядами. – Признайтесь откровенно, что вы почувствовали, когда я заявила, что пригласила сюда Билла?
– Гнусно почувствовал, – ответил я и добавил: – Лицо дрогнуло. Вы заметили?
– Не дрогнуло – макнулось в пиво. Так что мы квиты: мне от вас тоже крепко досталось. Хотя вы могли избавиться от меня, но не пожелали. И вместо этого...
– О'кей, все ясно. Извиняюсь и обещаю быть паинькой. Знайте, мне не только нравится ваше общество, я не только рассчитываю на ваше общество...
– Хорошо, продолжайте.
– Вы мне нравитесь, я скучаю, когда вас нет рядом, и если нам придется расстаться...
– Прекрасно. Вот что я вам скажу: ситуация достаточно пикантная – у вас есть кто-то дома, вы здесь на задании, само место вас возбуждает. Так что пусть эти дни стоят вне остального течения времени. Будем наслаждаться солнцем. И что случится – пусть то и случится. Потом вы поедете в Хюэ, а я в Сайгон. И с Божьей помощью когда-нибудь вернемся домой.
Я кивнул.
Мы взялись за руки и стали наблюдать, как небо из багрового превращалось в черное. Над морем зажигались яркие звезды, и убывающая луна серебрила воду. Мальчишка расставил по столам масляные лампы, и по веранде замелькали всполохи света и тени.
Я заплатил по счету, и мы пересекли газон, шоссе и спустились на пляж, где некогда прогуливался рядовой первого класса Пол Бреннер.
Завернули в уличное кафе, за решетками под пальмами, которое называлось "Кокосовая роща".
Сели за освещенный красной масляной лампой маленький деревянный столик и заказали пиво "Тигр". Здесь ветер чувствовался сильнее, и в пятидесяти метрах я явственнее слышал шум прибоя.
Принесли меню. Текст был на вьетнамском, английском и французском языках, но цены американские.
Как и следовало ожидать в рыбацком городе, большинство блюд готовили из даров моря. Но за десять долларов я мог отведать суп из птичьего гнезда. Он предлагался в дополнение к меню, поскольку гнезда собирали только дважды в год. Мне повезло – я попал сюда в месяц сбора урожая. Гнездо было слеплено из красной травы и воробьиной слюны. Но основная притягательность деликатеса заключалась в том, что он обладал способностью повышать потенцию.
– Я возьму суп из птичьего гнезда, – заявил я.
– Разве вам уже надо? – улыбнулась Сьюзан.
Мы заказали салат из морских фруктов и овощи, которые официант поджаривал на стоящей в углу угольной жаровне.
Вокруг нас сидели в основном убежавшие от зимы европейцы-северяне. Открытый французами, Нячанг некогда назывался Cote d'Azur[52] Юго-Восточной Азии. И теперь, хотя прошло немало времени, он опять стал таким же.
Мы заказали новые дары моря, и официант начал подшучивать над Сьюзан, как бы она не растолстела. Приятное было местечко – в ночном воздухе ощущалась некая магия.
Мы сидели и трепались о всяких пустяках – так ведут себя люди, которые только что говорили о важных вещах и этот разговор их изрядно сблизил.
От десерта мы отказались и, держа в руках обувь, пошли босиком по пляжу. Был час отлива, и песок покрывали раковины и всякая морская живность. Несколько серфингистов катались на досках, рюкзачники разводили костры, и вдоль берега, взявшись за руки, бродили такие же, как и мы, пары.
Небо совершенно расчистилось, и на нем мерцали Млечный Путь и другие созвездия. Мы шли на юг от центра городка. Полоса пляжа становилась все шире, и вдоль нее стояли недавно построенные гостиницы. Через полмили нам встретился "Моряцкий клуб" – фешенебельное заведение с танцами. Мы вошли, заказали по пиву и танцевали с другими европейцами под ужаснейшие, невероятно громкие мелодии 70-х, которые играл самый плохой на Тихоокеанском побережье, а может, и во всем мире, оркестр. Но это было забавно. Мы разговаривали с другими посетителями и даже менялись партнершами. Мужчины узнавали во мне ветерана, однако, несмотря на это, никто не собирался говорить о войне.
То ли я напился, размяк или непонятно чему радовался, только впервые за долгое время я ощутил себя в согласии с самим собой.
Из "Моряцкого клуба" мы вышли после часу ночи, и пока направлялись обратно в сторону цветных огоньков прибрежных кафе, Сьюзан спросила:
– Это опасно – то, что вы здесь делаете?
– Я должен найти одного человека, допросить, после чего сесть в Ханое на самолет и лететь домой.
– Где этот человек? В Тамки?
– Пока не знаю, – ответил я и переменил тему: – Сьюзан, а вы почему здесь?
Она отняла руку и закурила.
– Ну... это не настолько важно и драматично по сравнению с тем, почему здесь вы. – Она затянулась. – Был такой человек Сэм. Мы в детстве обожали друг друга. Встречались, когда учились в колледже – он был в Дартмуте[53]. Вместе ходили в школу бизнеса. Вы, должно быть, видели его на фотографии в моем кабинете.
Ага, Красавчик Гарри, подумал я про себя, но ничего не сказал.
– Мы жили с ним вместе в Нью-Йорке... Я сходила по нему с ума, не могла представить без него мира. Мы были помолвлены, собирались жениться, купить дом в Коннектикуте, нарожать детей и наслаждаться вечным счастьем. – Сьюзан помолчала. – Я любила его с детских лет до тех самых пор, когда он возвратился домой и сказал, что у него связь с другой женщиной. Женщиной с работы. Собрал чемоданы и ушел.
– Сочувствую.
– Такое иногда случается. Но я не могла поверить, что это случилось со мной. Не почувствовала приближения неизбежного и сама себе удивлялась. Так и не смогла перенести – оставила работу в Нью-Йорке и на какое-то время приехала в Ленокс. Там все поразевали рты: Сэм Торп был соседским мальчиком, и наша свадьба считалась делом решенным. Отец хотел вскрыть его живьем. – Она рассмеялась.
Мы шли все дальше по берегу.
– Я пыталась все позабыть, но в Леноксе каждая мелочь бередила память. Я постоянно плакала, и окружающие начинали терять терпение. Но я продолжала по нему скучать – не могла взять себя в руки. Поэтому стала подыскивать работу в какой-нибудь заграничной дыре и через шесть месяцев после того, как Сэм от меня ушел, оказалась в Сайгоне.
– А потом вы что-нибудь о нем слышали?
– А как же... Через несколько месяцев после того, как я приехала в Сайгон, он написал мне длиннющее письмо. Говорил, что совершил самую большую в жизни ошибку. Звал вернуться домой и просил выйти за него замуж. Вспоминал все хорошее, что было в юности: школьные танцы, первый поцелуй, домашние вечеринки и все такое. Утверждал, что каждый из нас – часть жизни другого, что мы должны жениться, родить детей и вместе состариться.
– Видимо, на стороне у него не сложилось.
– Скорее всего.
– И что вы ему ответили?
– Ничего не ответила. – Сьюзан тяжело вздохнула. – Сэм разбил мое сердце, и я понимала, что никогда не сумею стать прежней. И чтобы избавить нас обоих от унижений, не ответила на его письмо. Он писал еще несколько раз, а потом прекратил. – Она швырнула окурок в волны. – От общих друзей я узнала, что он женился в Нью-Йорке.
Мы шли по самой кромке воды; прохладный песок и набегающие волны приятно освежали ступни. Я думал о Сьюзан и Сэме и одновременно о Синтии и Поле. В идеальном мире люди будут, как пингвины, спариваться и жить рядом с тем айсбергом, у которого родились сами. Но нынешних мужчин и женщин носит по свету, и они разбивают друг другу сердца. Когда я был моложе, думал больше членом, чем головой. И теперь думаю им, но не так часто, как раньше.
– А если бы он сам приехал в Сайгон, а не просил вас вернуться в письме? – спросил я Сьюзан.
– Интересный вопрос, – ответила она. – Однажды я поехала в отпуск домой. Думаю, он узнал, что я вернулась, но к тому времени мы оба понимали, что не должны видеться. Не могу сказать, как бы я поступила, если бы он объявился у меня на пороге на улице Донгхой.
– А сами как думаете?
– Думаю, если бы мужчина искренне сожалел о том, что совершил, он бы не стал писать письмо. Он прилетел бы в Сайгон и забрал меня с собой.
– И вы бы с ним поехали?
– Я бы поехала с мужчиной, который мучился угрызениями совести и имел достаточно мужества, чтобы примчаться за мной. Но Сэм оказался не таким. Он остановил свой выбор на почте. – Она посмотрела на меня. – Другой, например, вы, не писал бы глупых писем, а рванул бы сразу сюда.
Я не ответил прямо, а вместо этого сказал:
– Мы с Синтией живем в нескольких сотнях миль друг от друга, но я не делаю никаких попыток переехать к ней, хотя она, наверное, поехала бы ко мне.
– Женщины всегда едут туда, где живет их мужчина. А вы должны подумать, почему не стремитесь к ней.
Я опять переменил тему и стал говорить о ней:
– Вы избавились от того, от чего бежали. Не пора ли возвращаться?
Сьюзан не ответила. Мы продолжали идти вперед по влажному песку. Но вот она отшвырнула сандалии и вошла по колено в воду; я побрел за ней.
– Такова моя печальная история, – снова заговорила она. – Но знаете что? Переехать в Сайгон оказалось самым лучшим решением в моей жизни.
– Вы меня пугаете.
Сьюзан рассмеялась.
– Это правда. Здесь я очень быстро повзрослела. Раньше была испорченной, изнеженной, вовсе без всякого стержня папиной девочкой, зазнобой Сэма и любимой маминой дочкой. Ходила на заседания женских организаций Джуниор лиг[54]. И все было в порядке, я чувствовала себя довольной. Наверное, я казалась скучной и утомительной.
– Должен сказать, с этой проблемой вы успешно справились.
– Вот именно. Сэм от меня устал. Я даже не флиртовала с другими парнями. И поэтому, когда он заявил, что трахал женщину с работы, я так сильно переживала предательство. Надо было отдаться его лучшему другу, – рассмеялась она. – Ну как, жалеете, что спросили?
– Нисколько. Я вас понимаю.
– Так вот, когда я здесь оказалась, то так перепугалась, что чуть не сбежала домой.
– Мне знакомо это чувство.
Сьюзан снова рассмеялась.
– Мой вояж сюда не сравнить с вашими, но для меня это был серьезный шаг к росту. Если бы я осталась дома... хотя кто знает. Я вам говорила, три года назад вы бы меня не узнали. Встретили бы в Нью-Йорке и не смогли говорить дольше пяти минут.
– Не уверен. Но доверяю вашему вкусу. Значит, формирование вашего характера почти завершено?
– Вам судить.
– Я вам сказал: пора возвращаться домой. Приближается момент, когда желание ехать на родину совершенно исчезнет.
– Как его определить?
– Вы должны почувствовать сами. Во время войны срок службы солдат ограничивали двенадцатью-тринадцатью месяцами. Если солдат выживал в первый год, он превращался в мужчину, а если изъявлял желание остаться на второй год, превращался в нечто иное. Я уже говорил вам в "Апокалипсисе", наступал момент, когда человек вообще терял способность возвратиться на родину, разве что ему приказывали или отправляли в трупном мешке.
Сьюзан не ответила.
– Здесь теперь не так плохо, – продолжал я. – Мне понятно очарование этого места. Но вы заработали ученую степень. Так поезжайте в Америку и используйте ее как-нибудь.
– Я об этом задумывалась, – отозвалась Сьюзан и переменила тему. – Надо будет взять катер и прокатиться на острова.
Мы стояли в воде, держались за руки и смотрели на море и на черное небо.
В гостиницу мы вернулись, когда время подходило к двум ночи, и впускать нас пришлось охраннику. За конторкой никто не сидел, и нам не удалось проверить, не поступило ли каких-нибудь сообщений, – пришлось сразу подниматься на третий этаж.
Сначала мы зашли ко мне – факса не оказалось. Тогда отправились к ней. Сьюзан открыла дверь, и мы сразу увидели на полу лист бумаги. Она подняла его, прошла в комнату и зажгла свет. Прочитала и подала мне. Текст был такой:
Твое сообщение получено и передано в соответствующее место. Я очень обижен и зол, но это ты так решила – не я. Думаю, ты совершаешь громадную ошибку. Если бы ты не уехала в Нячанг, мы бы это с тобой обсудили. Но теперь поздно. – И подпись: – Билл.
Я отдал ей листок.
– Вам не следовало показывать это мне.
– Он такой романтик, – проговорила Сьюзан. – Но заметьте, не собирается тащиться в Нячанг.
– Вы очень суровы к мужчинам. Боюсь подумать, что вы наговорили обо мне в "Ку-баре".
Сьюзан взглянула на меня.
– Все, что я говорю о вас, я говорю вам.
Я почувствовал неловкость и огляделся. Ее комната была точь-в-точь как моя. На тумбочке у кровати лежал снежный шарик, в открытом алькове висели ее вещи.
– Вам дали мыло или шампунь? – спросил я.
– Нет. Но я все привезла с собой. Забыла вас предупредить.
– Ничего, завтра куплю.
– Возьмите половину моего куска мыла.
Когда я заговорил о мыле, то совсем не это имел в виду. И мы оба это поняли.
– Отлично... Вот что...
Она обняла меня и прижалась лицом к груди.
– Прежде чем я уеду, наверное, стоит об этом подумать. Хорошо?
– Да.
Мы поцеловались, и я было подумал, что она уже все решила. Но в этот момент Сьюзан отстранилась и сказала:
– Ну ладно... Спокойной ночи. Завтрак в десять?
– Отлично. – Я не люблю долгих прощаний и поэтому сразу повернулся и ушел.
У себя в комнате я снял рубашку, стянул с себя мокрые брюки и закинул на одну из свободных кроватей.
Выставил на балкон стул, сел, положил ноги на перила, смотрел на ночное небо и зевал. Ветерок доносил с пляжа музыку и голоса, волны шуршали по песку. Я ждал, не раздастся ли стук в дверь, но никто не постучал.
Мысль перескочила в май 1968-го, когда я приехал сюда и меня заботило одно – остаться в живых. Как многим людям среднего возраста, которым пришлось побывать на войне, мне иногда начинало казаться, что война заключает в себе некую абсолютную и честную простоту, некое почти трансцендентное качество, которое мобилизует разум и тело, как ничто другое. Но это ощущение мне больше не дано испытать.
Однако, несмотря на выбросы адреналина, жизненный опыт, ослепительные вспышки прозрения и света, война, как наркотик, взимает свою мзду с разума, души и тела. Наступает минута, когда нет сил возвращаться домой и приходится платить по счету за то, что научился плевать в глаза смерти.
Я смотрел на звезды и думал о Синтии, о Сьюзан, о Поле Бреннере и его третьем акте во Вьетнаме.
А потом лег в кровать, опустил москитную сетку, но заснуть не мог, и в голове у меня отстукивали такт слова: «Солнце село, день прошел, / Все на свете хорошо, / Мирно спят поля, леса, / Воды, реки, темный лог, / Знаем мы, что с нами Бог».
Глава 17
– Официантка принесет, – объяснила она. – Вам повезло: ее зовут Люси.
– Потрясающе.
Во французском окне показалась пожилая женщина с подносом. На вид ей можно было дать около шестидесяти – морщинистое лицо, зубы почернели, точно плоды бетеля. Но на самом деле она была скорее всего моего возраста.
– Пол, это ваша давнишняя приятельница Люси, – представила ее Сьюзан.
Люси хихикнула и поставила поднос на стол. Женщины разговорились и некоторое время болтали по-вьетнамски.
– Она служила здесь горничной еще девочкой, когда гостиница принадлежала французам-плантаторам. Потом сюда приезжали в отпуск американские солдаты. В семьдесят пятом здесь устроили закрытый отель коммунистической партии. А теперь можно снова селиться всем. В шестьдесят восьмом она разносила коктейли и говорит, что помнит похожего на вас американца, который гонялся за ней между столиков и норовил ущипнуть за зад.
Пожилая дама снова хихикнула.
Я сильно подозревал, что последняя часть ее рассказа – выдумка, но, желая сделать приятное, сказал:
– Переведите ей, что она по-прежнему красива – то, что надо. Я и сейчас не прочь ущипнуть ее за попку.
Официантка рассмеялась на "то, что надо" прежде, чем Сьюзан успела перевести. А на "попку" залилась как девчонка. Что-то произнесла, игриво хлопнула меня по плечу и ушла.
– Она назвала вас старым козлом, – улыбнулась Сьюзан. – И поздравила с возвращением.
Я кивнул. Поистине возвращение.
Нячанг, гостиница и эта женщина, казалось, выпали из военных воспоминаний. Но обнаружилось, что ничего не забывается.
Сьюзан пила джин с тоником, а я налил в пластиковую кружку пива "Тигр".
На столе было блюдо с непонятной мешаниной – мне так и не удалось определить ее составляющие. Я поднял кружку.
– Спасибо за помощь и за компанию. – Мы чокнулись.
– Спасибо, что позвали меня с собой, – ответила Сьюзан.
Мы рассмеялись. А потом потягивали каждый свое и смотрели на море. Выпало одно из тех редких мгновений, когда солнце, ветерок и вода были как раз то, что надо, тяготы дневного путешествия позади, пиво холодное, а женщина красива.
– А чем вы здесь занимались, кроме того, что напивались? – спросила Сьюзан.
– Большую часть времени валялись на пляже и жрали. Чтобы сбить напряжение, играли в карты. У многих после джунглей образовались тропические болячки. Так что солнце и вода хорошо на нас действовали.
– А как насчет женщин? – Сьюзан закурила.
– Приставать к работающим в гостинице женщинам нам не разрешалось.
– А выходить из гостиницы разрешалось?
– Да.
– У вас была девушка, когда вас послали во Вьетнам?
– Была. Ее звали Пегги – добрая ирландская католичка-южанка. Сьюзан выпустила дым и посмотрела на море.
– А в семьдесят втором?
– Я был женат. Но брак оказался недолгим и распался, как только я вернулся. А на самом деле – еще до того, как я вернулся.
– А что с тех пор?
– С тех пор я обещал себе две вещи: никогда не возвращаться во Вьетнам и никогда не жениться.
Сьюзан улыбнулась:
– Что показалось вам страшнее: война или брак?
– И в том, и в другом были свои прелести. А как обстояли дела с вами?
– Я никогда не было замужем.
– Неужели?
– Не была. Хотите выслушать историю моих сексуальных связей?
Я хотел начать обед до восьми и поэтому ответил "нет".
Снова подошла официантка, и пока Сьюзан заказывала еще по одной и они болтали, я разглядывал женщину. Да, она могла быть Люси. Но в моем сознании Люси осталась счастливой, смешливой девчушкой, которая шутливо перебранивалась с солдатами. Мы были безнадежно в нее влюблены, но она не продавалась. Всегда ведь хочется того, что не можешь иметь. И Люси стала символом Гранд-приза в "Гранд-отеле". Но если теперешняя старая ворона все же не Люси, я надеялся, что Люси пережила войну, вышла замуж за вьетнамского солдатика и была с ним счастлива.
– О чем вы думаете? – спросила меня Сьюзан.
– Думаю о том, что, когда я был здесь в прошлый раз, вы еще не родились.
– Родилась, но сама на горшок еще не садилась.
Принесли напитки. Мы сидели и смотрели, как темнело небо. Внизу, в кафе под тростниковыми крышами и над лотками с сувенирами, зажигались лампочки. Ветер усилился, стало холоднее, но все равно казалось приятно.
Мы уже пили по третьей, когда Сьюзан спросила:
– Вам не нужно связаться с кем-нибудь из Штатов?
– Я рассчитывал связаться с вами и доложить, что прибыл в Нячанг, если бы вы остались в Сайгоне. Но вы здесь, со мной.
– В гостинице есть факс, – ответила она. – Я сообщила Биллу, что мы приехали и где остановились. Он знает, с кем связаться в консульстве. А тот человек передаст вашим людям. После того как факс отправили, я забрала оригинал и съела. Правильно?
– Отличная работа. А Билл не удивился, получив от вас факс из Нячанга? Или вы просветили его, когда звонили из "Рекса"?
– Тогда я еще не была уверена, что хочу с вами ехать, – ответила она. – А от Билла я еще ничего не получила.
– Если бы я получил от своей девушки факс, что она уехала на море с каким-то типом, то не стал бы трудиться отвечать.
Сьюзан помедлила и сказала:
– Я просила его подтвердить получение. – И добавила: – Если белые путешествуют здесь по стране, они обязательно сообщают своим, где находятся. Мало ли что может случиться. Кроме того, наши отношения – чисто деловые. Ведь правда? Так что ему надо отвечать.
– Или по крайней мере подтвердить получение факса.
– Если честно, я чувствую себя немного виноватой. И поэтому пригласила его сюда.
Такого оборота я никак не ожидал. И мое лицо выдало удивление. Или что-то другое.
– Очень мило, – заметил я, что было абсолютной чепухой.
Сьюзан подняла на меня глаза.
– Еще я написала ему, что между нами все кончено.
Я не знал, что сказать, и молча сидел.
– Он и так это знает, – продолжала она. – Просто не хотелось, чтобы получилось так, как получилось. Но к вам это не имеет никакого отношения, так что не стоит надуваться от важности.
Я попытался что-то произнести, но Сьюзан меня перебила:
– Молчите и слушайте. Я поняла, что ходить в "Ку-бар" забавнее с вами, чем с ним.
– Ничего не скажешь – высокая оценка, – отозвался я, но тут же почувствовал, что ляпнул не к месту: прервал момент ее исповеди. И поспешил добавить: – Извините. Иногда мне становится... как-то неловко.
– Ничего, я закончу. Вы интересный человек. Но не в ладах с жизнью и, наверное, с любовью. Отчасти ваша проблема в том, что вы сами себя не понимаете. – Она подняла глаза. – Посмотрите на меня. – Мы встретились взглядами. – Признайтесь откровенно, что вы почувствовали, когда я заявила, что пригласила сюда Билла?
– Гнусно почувствовал, – ответил я и добавил: – Лицо дрогнуло. Вы заметили?
– Не дрогнуло – макнулось в пиво. Так что мы квиты: мне от вас тоже крепко досталось. Хотя вы могли избавиться от меня, но не пожелали. И вместо этого...
– О'кей, все ясно. Извиняюсь и обещаю быть паинькой. Знайте, мне не только нравится ваше общество, я не только рассчитываю на ваше общество...
– Хорошо, продолжайте.
– Вы мне нравитесь, я скучаю, когда вас нет рядом, и если нам придется расстаться...
– Прекрасно. Вот что я вам скажу: ситуация достаточно пикантная – у вас есть кто-то дома, вы здесь на задании, само место вас возбуждает. Так что пусть эти дни стоят вне остального течения времени. Будем наслаждаться солнцем. И что случится – пусть то и случится. Потом вы поедете в Хюэ, а я в Сайгон. И с Божьей помощью когда-нибудь вернемся домой.
Я кивнул.
Мы взялись за руки и стали наблюдать, как небо из багрового превращалось в черное. Над морем зажигались яркие звезды, и убывающая луна серебрила воду. Мальчишка расставил по столам масляные лампы, и по веранде замелькали всполохи света и тени.
Я заплатил по счету, и мы пересекли газон, шоссе и спустились на пляж, где некогда прогуливался рядовой первого класса Пол Бреннер.
Завернули в уличное кафе, за решетками под пальмами, которое называлось "Кокосовая роща".
Сели за освещенный красной масляной лампой маленький деревянный столик и заказали пиво "Тигр". Здесь ветер чувствовался сильнее, и в пятидесяти метрах я явственнее слышал шум прибоя.
Принесли меню. Текст был на вьетнамском, английском и французском языках, но цены американские.
Как и следовало ожидать в рыбацком городе, большинство блюд готовили из даров моря. Но за десять долларов я мог отведать суп из птичьего гнезда. Он предлагался в дополнение к меню, поскольку гнезда собирали только дважды в год. Мне повезло – я попал сюда в месяц сбора урожая. Гнездо было слеплено из красной травы и воробьиной слюны. Но основная притягательность деликатеса заключалась в том, что он обладал способностью повышать потенцию.
– Я возьму суп из птичьего гнезда, – заявил я.
– Разве вам уже надо? – улыбнулась Сьюзан.
Мы заказали салат из морских фруктов и овощи, которые официант поджаривал на стоящей в углу угольной жаровне.
Вокруг нас сидели в основном убежавшие от зимы европейцы-северяне. Открытый французами, Нячанг некогда назывался Cote d'Azur[52] Юго-Восточной Азии. И теперь, хотя прошло немало времени, он опять стал таким же.
Мы заказали новые дары моря, и официант начал подшучивать над Сьюзан, как бы она не растолстела. Приятное было местечко – в ночном воздухе ощущалась некая магия.
Мы сидели и трепались о всяких пустяках – так ведут себя люди, которые только что говорили о важных вещах и этот разговор их изрядно сблизил.
От десерта мы отказались и, держа в руках обувь, пошли босиком по пляжу. Был час отлива, и песок покрывали раковины и всякая морская живность. Несколько серфингистов катались на досках, рюкзачники разводили костры, и вдоль берега, взявшись за руки, бродили такие же, как и мы, пары.
Небо совершенно расчистилось, и на нем мерцали Млечный Путь и другие созвездия. Мы шли на юг от центра городка. Полоса пляжа становилась все шире, и вдоль нее стояли недавно построенные гостиницы. Через полмили нам встретился "Моряцкий клуб" – фешенебельное заведение с танцами. Мы вошли, заказали по пиву и танцевали с другими европейцами под ужаснейшие, невероятно громкие мелодии 70-х, которые играл самый плохой на Тихоокеанском побережье, а может, и во всем мире, оркестр. Но это было забавно. Мы разговаривали с другими посетителями и даже менялись партнершами. Мужчины узнавали во мне ветерана, однако, несмотря на это, никто не собирался говорить о войне.
То ли я напился, размяк или непонятно чему радовался, только впервые за долгое время я ощутил себя в согласии с самим собой.
Из "Моряцкого клуба" мы вышли после часу ночи, и пока направлялись обратно в сторону цветных огоньков прибрежных кафе, Сьюзан спросила:
– Это опасно – то, что вы здесь делаете?
– Я должен найти одного человека, допросить, после чего сесть в Ханое на самолет и лететь домой.
– Где этот человек? В Тамки?
– Пока не знаю, – ответил я и переменил тему: – Сьюзан, а вы почему здесь?
Она отняла руку и закурила.
– Ну... это не настолько важно и драматично по сравнению с тем, почему здесь вы. – Она затянулась. – Был такой человек Сэм. Мы в детстве обожали друг друга. Встречались, когда учились в колледже – он был в Дартмуте[53]. Вместе ходили в школу бизнеса. Вы, должно быть, видели его на фотографии в моем кабинете.
Ага, Красавчик Гарри, подумал я про себя, но ничего не сказал.
– Мы жили с ним вместе в Нью-Йорке... Я сходила по нему с ума, не могла представить без него мира. Мы были помолвлены, собирались жениться, купить дом в Коннектикуте, нарожать детей и наслаждаться вечным счастьем. – Сьюзан помолчала. – Я любила его с детских лет до тех самых пор, когда он возвратился домой и сказал, что у него связь с другой женщиной. Женщиной с работы. Собрал чемоданы и ушел.
– Сочувствую.
– Такое иногда случается. Но я не могла поверить, что это случилось со мной. Не почувствовала приближения неизбежного и сама себе удивлялась. Так и не смогла перенести – оставила работу в Нью-Йорке и на какое-то время приехала в Ленокс. Там все поразевали рты: Сэм Торп был соседским мальчиком, и наша свадьба считалась делом решенным. Отец хотел вскрыть его живьем. – Она рассмеялась.
Мы шли все дальше по берегу.
– Я пыталась все позабыть, но в Леноксе каждая мелочь бередила память. Я постоянно плакала, и окружающие начинали терять терпение. Но я продолжала по нему скучать – не могла взять себя в руки. Поэтому стала подыскивать работу в какой-нибудь заграничной дыре и через шесть месяцев после того, как Сэм от меня ушел, оказалась в Сайгоне.
– А потом вы что-нибудь о нем слышали?
– А как же... Через несколько месяцев после того, как я приехала в Сайгон, он написал мне длиннющее письмо. Говорил, что совершил самую большую в жизни ошибку. Звал вернуться домой и просил выйти за него замуж. Вспоминал все хорошее, что было в юности: школьные танцы, первый поцелуй, домашние вечеринки и все такое. Утверждал, что каждый из нас – часть жизни другого, что мы должны жениться, родить детей и вместе состариться.
– Видимо, на стороне у него не сложилось.
– Скорее всего.
– И что вы ему ответили?
– Ничего не ответила. – Сьюзан тяжело вздохнула. – Сэм разбил мое сердце, и я понимала, что никогда не сумею стать прежней. И чтобы избавить нас обоих от унижений, не ответила на его письмо. Он писал еще несколько раз, а потом прекратил. – Она швырнула окурок в волны. – От общих друзей я узнала, что он женился в Нью-Йорке.
Мы шли по самой кромке воды; прохладный песок и набегающие волны приятно освежали ступни. Я думал о Сьюзан и Сэме и одновременно о Синтии и Поле. В идеальном мире люди будут, как пингвины, спариваться и жить рядом с тем айсбергом, у которого родились сами. Но нынешних мужчин и женщин носит по свету, и они разбивают друг другу сердца. Когда я был моложе, думал больше членом, чем головой. И теперь думаю им, но не так часто, как раньше.
– А если бы он сам приехал в Сайгон, а не просил вас вернуться в письме? – спросил я Сьюзан.
– Интересный вопрос, – ответила она. – Однажды я поехала в отпуск домой. Думаю, он узнал, что я вернулась, но к тому времени мы оба понимали, что не должны видеться. Не могу сказать, как бы я поступила, если бы он объявился у меня на пороге на улице Донгхой.
– А сами как думаете?
– Думаю, если бы мужчина искренне сожалел о том, что совершил, он бы не стал писать письмо. Он прилетел бы в Сайгон и забрал меня с собой.
– И вы бы с ним поехали?
– Я бы поехала с мужчиной, который мучился угрызениями совести и имел достаточно мужества, чтобы примчаться за мной. Но Сэм оказался не таким. Он остановил свой выбор на почте. – Она посмотрела на меня. – Другой, например, вы, не писал бы глупых писем, а рванул бы сразу сюда.
Я не ответил прямо, а вместо этого сказал:
– Мы с Синтией живем в нескольких сотнях миль друг от друга, но я не делаю никаких попыток переехать к ней, хотя она, наверное, поехала бы ко мне.
– Женщины всегда едут туда, где живет их мужчина. А вы должны подумать, почему не стремитесь к ней.
Я опять переменил тему и стал говорить о ней:
– Вы избавились от того, от чего бежали. Не пора ли возвращаться?
Сьюзан не ответила. Мы продолжали идти вперед по влажному песку. Но вот она отшвырнула сандалии и вошла по колено в воду; я побрел за ней.
– Такова моя печальная история, – снова заговорила она. – Но знаете что? Переехать в Сайгон оказалось самым лучшим решением в моей жизни.
– Вы меня пугаете.
Сьюзан рассмеялась.
– Это правда. Здесь я очень быстро повзрослела. Раньше была испорченной, изнеженной, вовсе без всякого стержня папиной девочкой, зазнобой Сэма и любимой маминой дочкой. Ходила на заседания женских организаций Джуниор лиг[54]. И все было в порядке, я чувствовала себя довольной. Наверное, я казалась скучной и утомительной.
– Должен сказать, с этой проблемой вы успешно справились.
– Вот именно. Сэм от меня устал. Я даже не флиртовала с другими парнями. И поэтому, когда он заявил, что трахал женщину с работы, я так сильно переживала предательство. Надо было отдаться его лучшему другу, – рассмеялась она. – Ну как, жалеете, что спросили?
– Нисколько. Я вас понимаю.
– Так вот, когда я здесь оказалась, то так перепугалась, что чуть не сбежала домой.
– Мне знакомо это чувство.
Сьюзан снова рассмеялась.
– Мой вояж сюда не сравнить с вашими, но для меня это был серьезный шаг к росту. Если бы я осталась дома... хотя кто знает. Я вам говорила, три года назад вы бы меня не узнали. Встретили бы в Нью-Йорке и не смогли говорить дольше пяти минут.
– Не уверен. Но доверяю вашему вкусу. Значит, формирование вашего характера почти завершено?
– Вам судить.
– Я вам сказал: пора возвращаться домой. Приближается момент, когда желание ехать на родину совершенно исчезнет.
– Как его определить?
– Вы должны почувствовать сами. Во время войны срок службы солдат ограничивали двенадцатью-тринадцатью месяцами. Если солдат выживал в первый год, он превращался в мужчину, а если изъявлял желание остаться на второй год, превращался в нечто иное. Я уже говорил вам в "Апокалипсисе", наступал момент, когда человек вообще терял способность возвратиться на родину, разве что ему приказывали или отправляли в трупном мешке.
Сьюзан не ответила.
– Здесь теперь не так плохо, – продолжал я. – Мне понятно очарование этого места. Но вы заработали ученую степень. Так поезжайте в Америку и используйте ее как-нибудь.
– Я об этом задумывалась, – отозвалась Сьюзан и переменила тему. – Надо будет взять катер и прокатиться на острова.
Мы стояли в воде, держались за руки и смотрели на море и на черное небо.
В гостиницу мы вернулись, когда время подходило к двум ночи, и впускать нас пришлось охраннику. За конторкой никто не сидел, и нам не удалось проверить, не поступило ли каких-нибудь сообщений, – пришлось сразу подниматься на третий этаж.
Сначала мы зашли ко мне – факса не оказалось. Тогда отправились к ней. Сьюзан открыла дверь, и мы сразу увидели на полу лист бумаги. Она подняла его, прошла в комнату и зажгла свет. Прочитала и подала мне. Текст был такой:
Твое сообщение получено и передано в соответствующее место. Я очень обижен и зол, но это ты так решила – не я. Думаю, ты совершаешь громадную ошибку. Если бы ты не уехала в Нячанг, мы бы это с тобой обсудили. Но теперь поздно. – И подпись: – Билл.
Я отдал ей листок.
– Вам не следовало показывать это мне.
– Он такой романтик, – проговорила Сьюзан. – Но заметьте, не собирается тащиться в Нячанг.
– Вы очень суровы к мужчинам. Боюсь подумать, что вы наговорили обо мне в "Ку-баре".
Сьюзан взглянула на меня.
– Все, что я говорю о вас, я говорю вам.
Я почувствовал неловкость и огляделся. Ее комната была точь-в-точь как моя. На тумбочке у кровати лежал снежный шарик, в открытом алькове висели ее вещи.
– Вам дали мыло или шампунь? – спросил я.
– Нет. Но я все привезла с собой. Забыла вас предупредить.
– Ничего, завтра куплю.
– Возьмите половину моего куска мыла.
Когда я заговорил о мыле, то совсем не это имел в виду. И мы оба это поняли.
– Отлично... Вот что...
Она обняла меня и прижалась лицом к груди.
– Прежде чем я уеду, наверное, стоит об этом подумать. Хорошо?
– Да.
Мы поцеловались, и я было подумал, что она уже все решила. Но в этот момент Сьюзан отстранилась и сказала:
– Ну ладно... Спокойной ночи. Завтрак в десять?
– Отлично. – Я не люблю долгих прощаний и поэтому сразу повернулся и ушел.
У себя в комнате я снял рубашку, стянул с себя мокрые брюки и закинул на одну из свободных кроватей.
Выставил на балкон стул, сел, положил ноги на перила, смотрел на ночное небо и зевал. Ветерок доносил с пляжа музыку и голоса, волны шуршали по песку. Я ждал, не раздастся ли стук в дверь, но никто не постучал.
Мысль перескочила в май 1968-го, когда я приехал сюда и меня заботило одно – остаться в живых. Как многим людям среднего возраста, которым пришлось побывать на войне, мне иногда начинало казаться, что война заключает в себе некую абсолютную и честную простоту, некое почти трансцендентное качество, которое мобилизует разум и тело, как ничто другое. Но это ощущение мне больше не дано испытать.
Однако, несмотря на выбросы адреналина, жизненный опыт, ослепительные вспышки прозрения и света, война, как наркотик, взимает свою мзду с разума, души и тела. Наступает минута, когда нет сил возвращаться домой и приходится платить по счету за то, что научился плевать в глаза смерти.
Я смотрел на звезды и думал о Синтии, о Сьюзан, о Поле Бреннере и его третьем акте во Вьетнаме.
А потом лег в кровать, опустил москитную сетку, но заснуть не мог, и в голове у меня отстукивали такт слова: «Солнце село, день прошел, / Все на свете хорошо, / Мирно спят поля, леса, / Воды, реки, темный лог, / Знаем мы, что с нами Бог».
Глава 17
Я вышел на веранду в десять часов. Сьюзан уже сидела за столиком, на котором стоял кофейник, и читала "Экономист".
На веранде завтракали еще несколько человек – все без исключения белые, – и я решил, что в этот момент на меня не обращен взор министерства общественной безопасности. Ведь на этот день я не планировал никакой антиправительственной каверзы.
Мудрые головы в Вашингтоне предусмотрели неделю, в течение которой бывший ветеран Пол Бреннер должен был доказать свою невиновность в качестве обыкновенного туриста. Обычный прием: кратковременные наезды за тридевять земель, как правило, вызывают подозрение у иммиграционных властей и таможенников. Так же как выданные за несколько дней перед дальними путешествиями визы. В этом полковник Манг прав. Но теперь уже ничего не поделаешь.
Я подсел к Сьюзан.
– Доброе утро.
Она отложила журнал.
– Доброе утро. Как спали?
– Один.
Она улыбнулась и налила мне кофе.
На ней, как и на мне, были свободные брюки цвета хаки и темно-синий пуловер без рукавов.
Утро выдалось погожим: температура около семидесяти пяти, на небе ни облачка. Подошел официант.
– У них только два завтрака, – перевела мне Сьюзан, – вьетнамский и западный: либо суп фо, либо яичница. Что такое болтунья, они не знают, так что заказывать бессмысленно.
– Яйца.
Она перевела на вьетнамский.
– У вас есть горячая вода? – спросил я ее.
– Забыла вам сказать. Над туалетом висит бойлер. Неужели не заметили?
– Я решил, что это деталь туалета.
– Нет. Там есть выключатель, и он нагревает около десяти галлонов воды. Только надо немного подождать. Но в десять часов бойлеры обесточиваются.
– Не важно. Все равно у меня нет мыла.
– Сходим на рынок и купим все, что нужно.
– Как вы считаете, когда Билл связывался с консульством, он сообщил, что вы тоже отправились в Нячанг? – спросил я ее.
Сьюзан закурила.
– Я об этом думала. С одной стороны, должен был, если намерен серьезно сотрудничать с консульством. Но с другой – все знают, что мы с ним... что мы с ним встречаемся, и он мог постесняться сказать, что я удрала с вами.
Я кивнул.
– Как вы полагаете, у вас будут неприятности, если в вашей конторе узнают, что мы поехали вместе?
– Думаю, там не обрадуются, – ответил я. – Но что они могут сделать? Сослать меня во Вьетнам?
Сьюзан улыбнулась:
– Наверное, вы так балагурили, когда были здесь на войне?
– Каждый день.
– Что ж... извините, если из-за меня у вас возникнут проблемы.
– Никаких проблем. – Если только Карл не сдаст меня Синтии. Но такую подлянку он мне не подкинет – разве что для пользы дела.
Принесли яичницу.
– Я думала о том, что рассказала вам про Сэма, – проговорила Сьюзан. – И не хочу, чтобы вы считали, что причиной моего приезда сюда стал мужчина.
– Именно так я и решил.
– И ошиблись. Он не был причиной – решение приняла я сама. А он всего лишь послужил катализатором.
– Ясно.
– Мне понадобилось что-то доказать себе, а не Сэму. И теперь, мне кажется, я именно тот человек, каким хочу быть, и готова искать себе спутника.
– Превосходно.
– Скажите, что вы обо мне думаете? Только откровенно.
– Ладно. Я думаю, вчера вечером, когда напились, вы все сказали правильно. И еще думаю, что вы приехали во Вьетнам с намерением пробыть здесь ровно до тех пор, пока Сэм вновь не заинтересуется вами. И если бы он за вами примчался, вы бы вернулись домой задолго до того, как успели что-то себе доказать. Но вам было очень важно, чтобы он явился сюда и понял, что вы прекрасно обходитесь без него. Подытожим: все ваши действия совершались ради мужчины, но теперь вы себя перебороли.
На веранде завтракали еще несколько человек – все без исключения белые, – и я решил, что в этот момент на меня не обращен взор министерства общественной безопасности. Ведь на этот день я не планировал никакой антиправительственной каверзы.
Мудрые головы в Вашингтоне предусмотрели неделю, в течение которой бывший ветеран Пол Бреннер должен был доказать свою невиновность в качестве обыкновенного туриста. Обычный прием: кратковременные наезды за тридевять земель, как правило, вызывают подозрение у иммиграционных властей и таможенников. Так же как выданные за несколько дней перед дальними путешествиями визы. В этом полковник Манг прав. Но теперь уже ничего не поделаешь.
Я подсел к Сьюзан.
– Доброе утро.
Она отложила журнал.
– Доброе утро. Как спали?
– Один.
Она улыбнулась и налила мне кофе.
На ней, как и на мне, были свободные брюки цвета хаки и темно-синий пуловер без рукавов.
Утро выдалось погожим: температура около семидесяти пяти, на небе ни облачка. Подошел официант.
– У них только два завтрака, – перевела мне Сьюзан, – вьетнамский и западный: либо суп фо, либо яичница. Что такое болтунья, они не знают, так что заказывать бессмысленно.
– Яйца.
Она перевела на вьетнамский.
– У вас есть горячая вода? – спросил я ее.
– Забыла вам сказать. Над туалетом висит бойлер. Неужели не заметили?
– Я решил, что это деталь туалета.
– Нет. Там есть выключатель, и он нагревает около десяти галлонов воды. Только надо немного подождать. Но в десять часов бойлеры обесточиваются.
– Не важно. Все равно у меня нет мыла.
– Сходим на рынок и купим все, что нужно.
– Как вы считаете, когда Билл связывался с консульством, он сообщил, что вы тоже отправились в Нячанг? – спросил я ее.
Сьюзан закурила.
– Я об этом думала. С одной стороны, должен был, если намерен серьезно сотрудничать с консульством. Но с другой – все знают, что мы с ним... что мы с ним встречаемся, и он мог постесняться сказать, что я удрала с вами.
Я кивнул.
– Как вы полагаете, у вас будут неприятности, если в вашей конторе узнают, что мы поехали вместе?
– Думаю, там не обрадуются, – ответил я. – Но что они могут сделать? Сослать меня во Вьетнам?
Сьюзан улыбнулась:
– Наверное, вы так балагурили, когда были здесь на войне?
– Каждый день.
– Что ж... извините, если из-за меня у вас возникнут проблемы.
– Никаких проблем. – Если только Карл не сдаст меня Синтии. Но такую подлянку он мне не подкинет – разве что для пользы дела.
Принесли яичницу.
– Я думала о том, что рассказала вам про Сэма, – проговорила Сьюзан. – И не хочу, чтобы вы считали, что причиной моего приезда сюда стал мужчина.
– Именно так я и решил.
– И ошиблись. Он не был причиной – решение приняла я сама. А он всего лишь послужил катализатором.
– Ясно.
– Мне понадобилось что-то доказать себе, а не Сэму. И теперь, мне кажется, я именно тот человек, каким хочу быть, и готова искать себе спутника.
– Превосходно.
– Скажите, что вы обо мне думаете? Только откровенно.
– Ладно. Я думаю, вчера вечером, когда напились, вы все сказали правильно. И еще думаю, что вы приехали во Вьетнам с намерением пробыть здесь ровно до тех пор, пока Сэм вновь не заинтересуется вами. И если бы он за вами примчался, вы бы вернулись домой задолго до того, как успели что-то себе доказать. Но вам было очень важно, чтобы он явился сюда и понял, что вы прекрасно обходитесь без него. Подытожим: все ваши действия совершались ради мужчины, но теперь вы себя перебороли.