Страница:
Он кивнул.
Я с размаху хлопнул его по плечу, и он отшатнулся в сторону.
– Не исчезайте.
Я вышел из служебки, обогнул конторку и направился к Сьюзан. Она сидела на диване. Перед ней на кофейном столике и на коленях лежали фотографии. Я сел рядом.
– Ну вот, факс отправлен. И я предупредил Тина, что позднее позвоню ему по поводу... – Я взял один из снимков – побережье с высокой точки – и тут же узнал остров Пирамида. Фотографировали с пирамидальных скал, где трудились сборщики птичьих яиц.
Другой снимок с самого начала приковал мое внимание: зернистое изображение выходящей из воды Сьюзан. Фотограф явно воспользовался сильным телеобъективом. Обнаженное тело анфас, а на заднем плане в воде – я.
Я перебрал другие снимки: мы со Сьюзан обнимаемся в воде, она разговаривает со шведами, я лежу на животе на песке, а Сьюзан сидит на моей заднице. Я положил фотографии и посмотрел на нее. У Сьюзан было какое-то отрешенное выражение лица, словно она смотрела в пустоту.
– Убью этого подонка, – проговорил я.
Она не ответила и не пошевелилась.
– Сьюзан, ты как? Ну-ка взгляни на меня.
Она вздохнула – раз, другой.
– Ничего, ничего, все в порядке.
– Прекрасно. – Я собрал снимки, положил их в конверт и встал. – Готова? Пошли?
Сьюзан кивнула, но осталась сидеть.
– Гаденыш, – прошептала она.
– Мудак, – согласился я. – Подлый, гнусный извращенец, садист, мелкое дерьмо.
Она не ответила.
– Ну давай, потопали. – Я взял ее за руку.
Сьюзан встала, но не двинулась с места.
– Подонок. Зачем он это сделал?
– Какая разница?
Она подняла на меня глаза.
– Он способен послать эти фотографии Биллу.
Я не сомневался, что снимки уже летели по почте. И не только Биллу.
– И в мою контору.
– Пойдем. – Я потянул ее за руку, но она не пошевелилась.
– Моим друзьям... родным... в полиции есть мой адрес в Леноксе. Начальству в Нью-Йорке.
– С этим будем разбираться потом.
– У них на меня полицейское досье. Со всего, что я отправляла по почте, они списывали адреса.
– Но ты же посылала корреспонденцию в Нью-Йорк с деловой почтой?
– А рождественские открытки? Я их отправляла прямо с центральной почты. – Она попыталась улыбнуться. – Хотела, чтобы на них стоял вьетнамский штамп. Знала, что нельзя этого делать. – Она посмотрела на меня и спросила: – Ты думаешь, он пошлет фотографии в Штаты?
– Слушай, Сьюзан, не делай из мухи слона. Ну сходила на нудистский пляж. Ну сфотографировали голой. Великое дело! Ведь не в постели же!
Она сердито стрельнула на меня глазами.
– Пол, я не хочу, чтобы мои родные и сослуживцы смотрели на меня голую.
– Давай обсудим это потом. Надо сначала выбраться из Вьетнама. Живыми. А потом уж будем волноваться по поводу фотографий.
– Хорошо. Пошли, – кивнула она.
Мы взяли багаж и направились к выходу.
– Нам нужно такси, чтобы доехать до аэропорта Фубай, – сказал я швейцару.
Из темноты возник человек:
– Аэропорт нет света. Самолеты не летай. Надо ждать утро. Тогда самолеты летай. Вы завтракать.
– Я не хочу завтракать, малый. Мне требуется такси. Бай гио. Maintenant[84]. Сейчас.
Сьюзан что-то сказала ему по-вьетнамски. Швейцар хихикнул и вышел на улицу.
– Я ему сказала, что ты жопоголовый псих, вечно торопишься и таскаешь меня за собой.
– А как по-вьетнамски "жопоголовый"? – рассмеялся я.
– Головожопый.
Вернулся швейцар и помог нам вынести багаж. По подъездной дорожке подкатило такси. Мы сели в машину, и шофер тронул ее с места.
Дождь теперь не хлестал – только моросил. Но дорога блестела от воды. Водитель свернул на улицу Хунгвуонг, по направлению к шоссе № 1, рядом с которым располагался аэропорт. Сьюзан посмотрела в заднее окно.
– За нами никого.
– Отлично. Куда мы едем?
– Понятия не имею. Я думала, что ты знаешь.
Я обнял ее за плечи и поцеловал в щеку.
– Я тебя люблю.
– Через несколько дней меня будет любить еще сотня мужиков, – улыбнулась она.
– Почта здесь идет очень медленно.
Сьюзан взяла меня за руку.
– Тебе не кажется, что тебя насилуют?
– Именно этого хочет полковник Манг. Но я не собираюсь играть по его правилам.
– Ты мужчина. Это не одно и то же.
Мне не хотелось обсуждать этот предмет, и поэтому я снова спросил:
– Так куда же мы едем?
– Тут недалеко.
Мы продолжали катить по улице Хунгвуонг через Новый город к шоссе № 1. Сьюзан что-то сказала таксисту, тот развернулся на почти пустой мостовой, и мы направились в обратную сторону. Я не заметил, чтобы еще какая-нибудь машина повторила наш маневр. Теперь мы двигались на север и пересекли реку Перфум по мосту Трангтьен неподалеку от плавучего ресторана. На противоположном берегу показался рынок, где мы с Анхом разговаривали и ели орешки.
Машина остановилась на автобусной станции, которая, как и рынок, называлась Донгба. Мы расплатились с таксистом, вышли из машины и взяли свой багаж.
– Решила ехать на автобусе? – спросил я Сьюзан.
– Нет. Но в это время автобусная станция уже открыта. Это запомнится таксисту. А мы с тобой пойдем на рынок, который тоже никогда не закрывается.
Мы надели рюкзаки, я покатил чемодан по дороге, а она понесла мою сумку.
– Я не возражаю, – объявил я, – потому что понимаю, что тебя обучали в Лэнгли, ты знакома со страной и, надеюсь, знаешь, что делаешь.
– Я знаю, что делаю.
Через пять минут мы оказались на рынке. И хотя еще было темно, здесь уже вовсю кипела жизнь. Какие-то люди, вероятно, содержатели забегаловок, торговались по поводу странного вида рыбы и кусков мяса. Из-за прилавка под висящей на проводе голой, без плафона, лампочкой мне крикнули по-английски:
– Подходите, смотрите – самый лучший на свете фрукт!
Я не обратил внимания, но Сьюзан повернула к огромному столу. И мне пришлось тащиться за ней.
Продавец раскрыл хлипкую дверь ларька, и моя спутница скрылась внутри.
– Входите. Быстрее, – сказал мне продавец.
Дверь за мной затворилась Мы оказались в узком длинном помещении, которое освещало несколько лампочек. Здесь пахло фруктами и сырой землей. Сьюзан поговорила с продавцом по-вьетнамски, а потом повернулась ко мне:
– Пол, ты же помнишь мистера Уена – мы с ним вместе обедали в доме Фамов.
Я действительно помнил и в подтверждение этого сказал по-вьетнамски:
– Сат конг.
Уен энергично закивал головой:
– Да. Сат конг.
– Мистер Уен решил нам помочь, – объяснила Сьюзан.
Я пристально посмотрел на него.
– Вы понимаете, что за нами следит министерство общественной безопасности? Не исключено, что нас видели, когда мы разговаривали после службы, и теперь за вашим домом тоже установлена слежка. Вы понимаете, что это значит?
Английский язык Уена не отличался совершенством, но все же он меня понял. И ответил:
– Я не боюсь умереть.
– Зато я боюсь, что вы умрете.
– Мне все равно.
Мне показалось, что он не поверил, что я в самом деле за него беспокоился. И продолжал:
– Если полиция арестует меня с вашим мотоциклом, вас найдут по номерам. Бьет?
– Номера сняли с другого мотоцикла, который разбился во время аварии, – перевела его ответ Сьюзан.
– Отлично, – обрадовался я. – Но все-таки успокой его – скажи: если нас застукают с его мотоциклом, мы заявим, что стащили его. И когда он нам будет не нужен, мы утопим его в озере или где-нибудь еще.
Сьюзан перевела. Уен ответил по-вьетнамски, и ей снова пришлось служить переводчиком:
– Он говорит, что ненавидит коммунистов и хочет пострадать... стать мучеником за свою веру.
Я посмотрел на него и спросил:
– А родные?
– То же самое.
Трудно спорить с человеком, который лезет в мученики. Но я все-таки попробовал напоследок. Мне показалось, что им движет не только вера. Скорее ненависть из-за того, что произошло в 68-м и что творилось потом. Анх, как и он, руководствовался не только понятиями свободы и демократии. Они оба ненавидели режим, потому что потеряли родных. Можно простить гибель близкого человека на поле боя, но только не хладнокровное убийство.
– Ну хорошо, раз все понимают и не боятся последствий, продолжим, – буркнул я.
В тусклом свете в углу темнела закрытая тканью груда – видимо, тот самый мотоцикл. Уен подошел и откинул тент. Под ним оказалась огромная черная машина непонятной мне марки. Я положил ладонь на большое кожаное седло. На литом оргстекле красовалась надпись "БМВ", и ниже: "Париж – Дакар". Я не бывал ни там, ни там. Но "Париж" мне показался перспективнее.
Нгуен что-то объяснил. Сьюзан выслушала и перевела:
– Этот "БМВ" модели "Париж – Дакар", очевидно, назван так в честь знаменитых гонок.
– Насколько я знаю, Дакар – в Западной Африке. Что же, эта штуковина умеет даже плавать?
– Не знаю, Пол, слушай дальше. У него девятисотвосьмидесятикубовый мотор. В баке сорок пять литров топлива плюс двухлитровый резерв. Запас хода – от пятисот до пятисот пятидесяти километров. Уен говорит, что он хорошо идет и по дороге, и по грязи, и по целине. Мотоцикл специально для этого и задуман.
– Еще бы! Если на нем катаются из Парижа в Западную Африку, – хмыкнул я и посмотрел на бак, который во избежание случайных повреждений был высоко приподнят на раме. С запасом хода свыше пятисот километров мы проделаем весь девятисоткилометровый путь до Дьенбьенфу всего с одной заправкой. Я наклонился и потрогал покрышки. Они оказались большими, чуть не восемнадцати дюймов, и с хорошим протектором.
Сьюзан что-то спросила Уена и перевела:
– Он говорит, у него приличная скорость и он... кажется, это слово значит "маневренный"... и мягкий на ходу. Мой байкерский лексикон не очень велик.
Я повернулся к вьетнамцу:
– Сколько?
Он покачал головой:
– Бесплатно.
Я впервые услышал это слово с тех пор, как вышел из самолета в Сайгоне.
– Но мы не сумеем вернуть вам мотоцикл. Билет в один конец. Пока-пока!
Уен снова кивнул, но я не мог решить, правильно ли он меня понял.
– Я ему все это уже сказала, – пришла мне на помощь Сьюзан. – Он знает, что к чему.
– Вот как? Где же и когда ты с ним успела пообщаться?
– За ужином меня пригласили позавтракать в воскресенье утром. Тебя тоже, но ты был занят.
А до этого мне показалось, что Сьюзан говорила, будто спала до полудня.
– Значит, дело решенное?
– На твое усмотрение.
Я повернулся к ней и сказал на таком английском, чтобы нгуен уж точно не понял.
– Подумай хорошенько. Кроме того, нам может не поздоровиться, да и другим тоже, – это целая тысяча километров: успеешь и задницу натереть, и в грязи наваляться. Тебе это надо?
Сьюзан повернулась к Уену, и оба залились смехом.
– Чего веселитесь?
– Я спросила у него, не найдется ли вместо мотоцикла слона.
Я расхохотался.
Вьетнамец похлопал ладонью по седлу.
– Отличный мотоцикл. Купить у француза. Он... – Вьетнамец повернулся к Сьюзан.
– Участвовал в ралли из Ханоя в Хюэ, – перевела она.
– Выиграл?
Сьюзан улыбнулась и повернулась к Уену.
– Пришел вторым.
– Лучше бы найти мотоцикл, который победил.
– Ну так да или нет? – нетерпеливо спросила она. Что ж, цена подходила. Я забрался на седло.
– Вези меня вперед.
Уен дал нам быстрый и сбивчивый урок, как пользоваться данным аппаратом, и у меня сложилось впечатление, что он вообще не умел водить мотоцикл или водил его, как все вьетнамцы, методом проб и ошибок, постоянно давя на сигнал.
Я слез с двухколесной машины и похлопал "БМВ" по баку.
– Полный?
Уен кивнул.
Я посмотрел на Сьюзан.
– Ну что ж... тогда все в порядке?
Она кивнула.
Мы открыли пластиковый пакет и переоделись в горские байкерские костюмы: я в кожаную куртку, Сьюзан в стеганую, меховые шапки и горские шарфики. Мистер Уен вытаращил глаза. Содержимое рюкзаков вывалили в объемные седельные сумки, а опустевшие рюкзаки положили сверху.
– Возьмите чемодан и сумку, – повернулся я к Уену. – Прошу вас, позаботьтесь о моих синих пиджаках.
Он кивнул и достал карту из застегнутого на "молнию" чехла на плексигласовом обтекателе.
– Вьетнам.
– А Парижа нет?
– Куда вы едете?
– Убивать коммунистов.
– Очень хорошо. Где?
– Далат.
– О'кей. Удачи.
– Спасибо. – Я достал бумажник и отдал ему последние две сотни. Не слишком обременительная цена за дорогую "бээмвуху".
Уен опять покачал головой.
– Он в самом деле хочет отдать нам мотоцикл даром, – произнесла Сьюзан.
– Спасибо, – сказал я вьетнамцу.
Он склонил голову, оглядел свое овощехранилище, выбрал гроздь бананов и положил в седельную сумку. А поверх еще две литровые бутылки с водой. И дал мне знак выводить мотоцикл. А сам подошел к двери, немного приоткрыл, повернулся к нам и кивнул.
Я застегнул "молнию" на кожаной куртке, повязал на шею темный шарф, нацепил очки и натянул кожаные перчатки, которые оказались мне малы.
Сьюзан проделала то же самое, и мы посмотрели друг на друга. Смешно, но мы не рассмеялись.
– Так ты кто: мотоциклист или летчик? – спросила она.
– Идея не моя, – парировал я.
Сьюзан и Уен обменялись новогодними поздравлениями и раскланялись. А потом он повернулся ко мне и на прекрасном английском произнес:
– Храни вас Господь. Вас и мисс Сьюзан. Счастливого пути.
– И вы берегите себя, – ответил я.
Он кивнул и распахнул створку. Я вывел тяжелую машину на рыночную площадь. Сьюзан вышла следом за мной. Торговцы покосились на нас. Но в таком виде меня бы не узнала и собственная мать, так что это не имело особого значения. Я обернулся к Уену, но тот уже закрыл дверь.
– Ближайшая дорога налево вдоль реки, – сказала Сьюзан. – Готов?
Я сел в седло и завел мотор. Раздался ужасный рев, и я почувствовал, как мощный двигатель сотрясает раму. Я снизил обороты и посмотрел на циферблаты приборов – все, казалось, было в полной исправности. Я зажег свет. Сьюзан села позади меня, я включил первую передачу, и мы начали спуск по травянистому откосу к дороге, которая шла по берегу реки.
Мы ехали по набережной. Слева текла река Перфум, а справа возвышались стены Цитадели. Мотоциклу вполне хватало мощности даже для двоих. Забавная могла бы получиться поездка. Но я опять нисколько не радовался.
Движение было небольшим, и мне удалось овладеть навыками вождения тяжелой машины, не убив ни себя, ни других.
Мы миновали два моста, флаговую башню, и, когда кончились стены Цитадели, Сьюзан крикнула мне в ухо:
– Сейчас направо.
Я повернул на дорогу, которая шла на север параллельно западной крепостной стене и железной дороге. Наконец двухкилометровое укрепление кончилось, и мы переехали через широкий, окружающий Цитадель ров. Дорога сделалась шире, и я понял, что выехал на шоссе № 1.
Сьюзан шлепнула меня по спине, и я обернулся через плечо. Она вытянула руку, и я посмотрел туда, куда она показывала. Там за горизонтом скрывалась вдали Цитадель, в середине которой лежала императорская столица – жемчужина вьетнамских городов, – погибшая в 68-м году и возрожденная на костях своего народа.
Я вспомнил Анха и его отца, пехотного капитана, Уена и всю семью Фам, шестнадцатигранный ресторан, где мы со Сьюзан обедали под дождем, канун Тета на реке Перфум, католический собор, праздничную иллюминацию и фейерверк. Год Быка.
Сьюзан обхватила меня руками и прошептала в ухо:
– Мне всегда жалко уезжать из мест, где у меня было что-то хорошее.
Я кивнул.
Небо на востоке светлело, и шоссе № 1 – Безрадостная улица, по которой мы ездили в Куангчи и обратно, в ад и назад, – постепенно становилось оживленнее. Предгорья тронули лучи восходящего над Южно-Китайским морем солнца. Я помнил эти места, когда в феврале 68-го года здесь моросил холодный дождь. И еще я помнил ребят, которые слишком повзрослели до того, как кончилось их детство, но умерли слишком молодыми, прежде чем сбылась хотя бы одна их мечта.
С 1968 года я всегда ощущал, что жил у времени взаймы, и каждый мой день был днем, которого не имели другие. Поэтому я всеми силами старался прожить его хорошо и ценить доставшееся мне дополнительное время.
Я обернулся назад и сдавил ногу Сьюзан.
Она крепче меня обняла, плотнее прижалась к моей спине и положила мне голову на плечо.
Странное это было путешествие: из Бостона, штат Массачусетс, почти в никуда, но эта дорога показалась мне даром Божьим.
Книга VI
Глава 38
Я с размаху хлопнул его по плечу, и он отшатнулся в сторону.
– Не исчезайте.
Я вышел из служебки, обогнул конторку и направился к Сьюзан. Она сидела на диване. Перед ней на кофейном столике и на коленях лежали фотографии. Я сел рядом.
– Ну вот, факс отправлен. И я предупредил Тина, что позднее позвоню ему по поводу... – Я взял один из снимков – побережье с высокой точки – и тут же узнал остров Пирамида. Фотографировали с пирамидальных скал, где трудились сборщики птичьих яиц.
Другой снимок с самого начала приковал мое внимание: зернистое изображение выходящей из воды Сьюзан. Фотограф явно воспользовался сильным телеобъективом. Обнаженное тело анфас, а на заднем плане в воде – я.
Я перебрал другие снимки: мы со Сьюзан обнимаемся в воде, она разговаривает со шведами, я лежу на животе на песке, а Сьюзан сидит на моей заднице. Я положил фотографии и посмотрел на нее. У Сьюзан было какое-то отрешенное выражение лица, словно она смотрела в пустоту.
– Убью этого подонка, – проговорил я.
Она не ответила и не пошевелилась.
– Сьюзан, ты как? Ну-ка взгляни на меня.
Она вздохнула – раз, другой.
– Ничего, ничего, все в порядке.
– Прекрасно. – Я собрал снимки, положил их в конверт и встал. – Готова? Пошли?
Сьюзан кивнула, но осталась сидеть.
– Гаденыш, – прошептала она.
– Мудак, – согласился я. – Подлый, гнусный извращенец, садист, мелкое дерьмо.
Она не ответила.
– Ну давай, потопали. – Я взял ее за руку.
Сьюзан встала, но не двинулась с места.
– Подонок. Зачем он это сделал?
– Какая разница?
Она подняла на меня глаза.
– Он способен послать эти фотографии Биллу.
Я не сомневался, что снимки уже летели по почте. И не только Биллу.
– И в мою контору.
– Пойдем. – Я потянул ее за руку, но она не пошевелилась.
– Моим друзьям... родным... в полиции есть мой адрес в Леноксе. Начальству в Нью-Йорке.
– С этим будем разбираться потом.
– У них на меня полицейское досье. Со всего, что я отправляла по почте, они списывали адреса.
– Но ты же посылала корреспонденцию в Нью-Йорк с деловой почтой?
– А рождественские открытки? Я их отправляла прямо с центральной почты. – Она попыталась улыбнуться. – Хотела, чтобы на них стоял вьетнамский штамп. Знала, что нельзя этого делать. – Она посмотрела на меня и спросила: – Ты думаешь, он пошлет фотографии в Штаты?
– Слушай, Сьюзан, не делай из мухи слона. Ну сходила на нудистский пляж. Ну сфотографировали голой. Великое дело! Ведь не в постели же!
Она сердито стрельнула на меня глазами.
– Пол, я не хочу, чтобы мои родные и сослуживцы смотрели на меня голую.
– Давай обсудим это потом. Надо сначала выбраться из Вьетнама. Живыми. А потом уж будем волноваться по поводу фотографий.
– Хорошо. Пошли, – кивнула она.
Мы взяли багаж и направились к выходу.
– Нам нужно такси, чтобы доехать до аэропорта Фубай, – сказал я швейцару.
Из темноты возник человек:
– Аэропорт нет света. Самолеты не летай. Надо ждать утро. Тогда самолеты летай. Вы завтракать.
– Я не хочу завтракать, малый. Мне требуется такси. Бай гио. Maintenant[84]. Сейчас.
Сьюзан что-то сказала ему по-вьетнамски. Швейцар хихикнул и вышел на улицу.
– Я ему сказала, что ты жопоголовый псих, вечно торопишься и таскаешь меня за собой.
– А как по-вьетнамски "жопоголовый"? – рассмеялся я.
– Головожопый.
Вернулся швейцар и помог нам вынести багаж. По подъездной дорожке подкатило такси. Мы сели в машину, и шофер тронул ее с места.
Дождь теперь не хлестал – только моросил. Но дорога блестела от воды. Водитель свернул на улицу Хунгвуонг, по направлению к шоссе № 1, рядом с которым располагался аэропорт. Сьюзан посмотрела в заднее окно.
– За нами никого.
– Отлично. Куда мы едем?
– Понятия не имею. Я думала, что ты знаешь.
Я обнял ее за плечи и поцеловал в щеку.
– Я тебя люблю.
– Через несколько дней меня будет любить еще сотня мужиков, – улыбнулась она.
– Почта здесь идет очень медленно.
Сьюзан взяла меня за руку.
– Тебе не кажется, что тебя насилуют?
– Именно этого хочет полковник Манг. Но я не собираюсь играть по его правилам.
– Ты мужчина. Это не одно и то же.
Мне не хотелось обсуждать этот предмет, и поэтому я снова спросил:
– Так куда же мы едем?
– Тут недалеко.
Мы продолжали катить по улице Хунгвуонг через Новый город к шоссе № 1. Сьюзан что-то сказала таксисту, тот развернулся на почти пустой мостовой, и мы направились в обратную сторону. Я не заметил, чтобы еще какая-нибудь машина повторила наш маневр. Теперь мы двигались на север и пересекли реку Перфум по мосту Трангтьен неподалеку от плавучего ресторана. На противоположном берегу показался рынок, где мы с Анхом разговаривали и ели орешки.
Машина остановилась на автобусной станции, которая, как и рынок, называлась Донгба. Мы расплатились с таксистом, вышли из машины и взяли свой багаж.
– Решила ехать на автобусе? – спросил я Сьюзан.
– Нет. Но в это время автобусная станция уже открыта. Это запомнится таксисту. А мы с тобой пойдем на рынок, который тоже никогда не закрывается.
Мы надели рюкзаки, я покатил чемодан по дороге, а она понесла мою сумку.
– Я не возражаю, – объявил я, – потому что понимаю, что тебя обучали в Лэнгли, ты знакома со страной и, надеюсь, знаешь, что делаешь.
– Я знаю, что делаю.
Через пять минут мы оказались на рынке. И хотя еще было темно, здесь уже вовсю кипела жизнь. Какие-то люди, вероятно, содержатели забегаловок, торговались по поводу странного вида рыбы и кусков мяса. Из-за прилавка под висящей на проводе голой, без плафона, лампочкой мне крикнули по-английски:
– Подходите, смотрите – самый лучший на свете фрукт!
Я не обратил внимания, но Сьюзан повернула к огромному столу. И мне пришлось тащиться за ней.
Продавец раскрыл хлипкую дверь ларька, и моя спутница скрылась внутри.
– Входите. Быстрее, – сказал мне продавец.
Дверь за мной затворилась Мы оказались в узком длинном помещении, которое освещало несколько лампочек. Здесь пахло фруктами и сырой землей. Сьюзан поговорила с продавцом по-вьетнамски, а потом повернулась ко мне:
– Пол, ты же помнишь мистера Уена – мы с ним вместе обедали в доме Фамов.
Я действительно помнил и в подтверждение этого сказал по-вьетнамски:
– Сат конг.
Уен энергично закивал головой:
– Да. Сат конг.
– Мистер Уен решил нам помочь, – объяснила Сьюзан.
Я пристально посмотрел на него.
– Вы понимаете, что за нами следит министерство общественной безопасности? Не исключено, что нас видели, когда мы разговаривали после службы, и теперь за вашим домом тоже установлена слежка. Вы понимаете, что это значит?
Английский язык Уена не отличался совершенством, но все же он меня понял. И ответил:
– Я не боюсь умереть.
– Зато я боюсь, что вы умрете.
– Мне все равно.
Мне показалось, что он не поверил, что я в самом деле за него беспокоился. И продолжал:
– Если полиция арестует меня с вашим мотоциклом, вас найдут по номерам. Бьет?
– Номера сняли с другого мотоцикла, который разбился во время аварии, – перевела его ответ Сьюзан.
– Отлично, – обрадовался я. – Но все-таки успокой его – скажи: если нас застукают с его мотоциклом, мы заявим, что стащили его. И когда он нам будет не нужен, мы утопим его в озере или где-нибудь еще.
Сьюзан перевела. Уен ответил по-вьетнамски, и ей снова пришлось служить переводчиком:
– Он говорит, что ненавидит коммунистов и хочет пострадать... стать мучеником за свою веру.
Я посмотрел на него и спросил:
– А родные?
– То же самое.
Трудно спорить с человеком, который лезет в мученики. Но я все-таки попробовал напоследок. Мне показалось, что им движет не только вера. Скорее ненависть из-за того, что произошло в 68-м и что творилось потом. Анх, как и он, руководствовался не только понятиями свободы и демократии. Они оба ненавидели режим, потому что потеряли родных. Можно простить гибель близкого человека на поле боя, но только не хладнокровное убийство.
– Ну хорошо, раз все понимают и не боятся последствий, продолжим, – буркнул я.
В тусклом свете в углу темнела закрытая тканью груда – видимо, тот самый мотоцикл. Уен подошел и откинул тент. Под ним оказалась огромная черная машина непонятной мне марки. Я положил ладонь на большое кожаное седло. На литом оргстекле красовалась надпись "БМВ", и ниже: "Париж – Дакар". Я не бывал ни там, ни там. Но "Париж" мне показался перспективнее.
Нгуен что-то объяснил. Сьюзан выслушала и перевела:
– Этот "БМВ" модели "Париж – Дакар", очевидно, назван так в честь знаменитых гонок.
– Насколько я знаю, Дакар – в Западной Африке. Что же, эта штуковина умеет даже плавать?
– Не знаю, Пол, слушай дальше. У него девятисотвосьмидесятикубовый мотор. В баке сорок пять литров топлива плюс двухлитровый резерв. Запас хода – от пятисот до пятисот пятидесяти километров. Уен говорит, что он хорошо идет и по дороге, и по грязи, и по целине. Мотоцикл специально для этого и задуман.
– Еще бы! Если на нем катаются из Парижа в Западную Африку, – хмыкнул я и посмотрел на бак, который во избежание случайных повреждений был высоко приподнят на раме. С запасом хода свыше пятисот километров мы проделаем весь девятисоткилометровый путь до Дьенбьенфу всего с одной заправкой. Я наклонился и потрогал покрышки. Они оказались большими, чуть не восемнадцати дюймов, и с хорошим протектором.
Сьюзан что-то спросила Уена и перевела:
– Он говорит, у него приличная скорость и он... кажется, это слово значит "маневренный"... и мягкий на ходу. Мой байкерский лексикон не очень велик.
Я повернулся к вьетнамцу:
– Сколько?
Он покачал головой:
– Бесплатно.
Я впервые услышал это слово с тех пор, как вышел из самолета в Сайгоне.
– Но мы не сумеем вернуть вам мотоцикл. Билет в один конец. Пока-пока!
Уен снова кивнул, но я не мог решить, правильно ли он меня понял.
– Я ему все это уже сказала, – пришла мне на помощь Сьюзан. – Он знает, что к чему.
– Вот как? Где же и когда ты с ним успела пообщаться?
– За ужином меня пригласили позавтракать в воскресенье утром. Тебя тоже, но ты был занят.
А до этого мне показалось, что Сьюзан говорила, будто спала до полудня.
– Значит, дело решенное?
– На твое усмотрение.
Я повернулся к ней и сказал на таком английском, чтобы нгуен уж точно не понял.
– Подумай хорошенько. Кроме того, нам может не поздоровиться, да и другим тоже, – это целая тысяча километров: успеешь и задницу натереть, и в грязи наваляться. Тебе это надо?
Сьюзан повернулась к Уену, и оба залились смехом.
– Чего веселитесь?
– Я спросила у него, не найдется ли вместо мотоцикла слона.
Я расхохотался.
Вьетнамец похлопал ладонью по седлу.
– Отличный мотоцикл. Купить у француза. Он... – Вьетнамец повернулся к Сьюзан.
– Участвовал в ралли из Ханоя в Хюэ, – перевела она.
– Выиграл?
Сьюзан улыбнулась и повернулась к Уену.
– Пришел вторым.
– Лучше бы найти мотоцикл, который победил.
– Ну так да или нет? – нетерпеливо спросила она. Что ж, цена подходила. Я забрался на седло.
– Вези меня вперед.
Уен дал нам быстрый и сбивчивый урок, как пользоваться данным аппаратом, и у меня сложилось впечатление, что он вообще не умел водить мотоцикл или водил его, как все вьетнамцы, методом проб и ошибок, постоянно давя на сигнал.
Я слез с двухколесной машины и похлопал "БМВ" по баку.
– Полный?
Уен кивнул.
Я посмотрел на Сьюзан.
– Ну что ж... тогда все в порядке?
Она кивнула.
Мы открыли пластиковый пакет и переоделись в горские байкерские костюмы: я в кожаную куртку, Сьюзан в стеганую, меховые шапки и горские шарфики. Мистер Уен вытаращил глаза. Содержимое рюкзаков вывалили в объемные седельные сумки, а опустевшие рюкзаки положили сверху.
– Возьмите чемодан и сумку, – повернулся я к Уену. – Прошу вас, позаботьтесь о моих синих пиджаках.
Он кивнул и достал карту из застегнутого на "молнию" чехла на плексигласовом обтекателе.
– Вьетнам.
– А Парижа нет?
– Куда вы едете?
– Убивать коммунистов.
– Очень хорошо. Где?
– Далат.
– О'кей. Удачи.
– Спасибо. – Я достал бумажник и отдал ему последние две сотни. Не слишком обременительная цена за дорогую "бээмвуху".
Уен опять покачал головой.
– Он в самом деле хочет отдать нам мотоцикл даром, – произнесла Сьюзан.
– Спасибо, – сказал я вьетнамцу.
Он склонил голову, оглядел свое овощехранилище, выбрал гроздь бананов и положил в седельную сумку. А поверх еще две литровые бутылки с водой. И дал мне знак выводить мотоцикл. А сам подошел к двери, немного приоткрыл, повернулся к нам и кивнул.
Я застегнул "молнию" на кожаной куртке, повязал на шею темный шарф, нацепил очки и натянул кожаные перчатки, которые оказались мне малы.
Сьюзан проделала то же самое, и мы посмотрели друг на друга. Смешно, но мы не рассмеялись.
– Так ты кто: мотоциклист или летчик? – спросила она.
– Идея не моя, – парировал я.
Сьюзан и Уен обменялись новогодними поздравлениями и раскланялись. А потом он повернулся ко мне и на прекрасном английском произнес:
– Храни вас Господь. Вас и мисс Сьюзан. Счастливого пути.
– И вы берегите себя, – ответил я.
Он кивнул и распахнул створку. Я вывел тяжелую машину на рыночную площадь. Сьюзан вышла следом за мной. Торговцы покосились на нас. Но в таком виде меня бы не узнала и собственная мать, так что это не имело особого значения. Я обернулся к Уену, но тот уже закрыл дверь.
– Ближайшая дорога налево вдоль реки, – сказала Сьюзан. – Готов?
Я сел в седло и завел мотор. Раздался ужасный рев, и я почувствовал, как мощный двигатель сотрясает раму. Я снизил обороты и посмотрел на циферблаты приборов – все, казалось, было в полной исправности. Я зажег свет. Сьюзан села позади меня, я включил первую передачу, и мы начали спуск по травянистому откосу к дороге, которая шла по берегу реки.
Мы ехали по набережной. Слева текла река Перфум, а справа возвышались стены Цитадели. Мотоциклу вполне хватало мощности даже для двоих. Забавная могла бы получиться поездка. Но я опять нисколько не радовался.
Движение было небольшим, и мне удалось овладеть навыками вождения тяжелой машины, не убив ни себя, ни других.
Мы миновали два моста, флаговую башню, и, когда кончились стены Цитадели, Сьюзан крикнула мне в ухо:
– Сейчас направо.
Я повернул на дорогу, которая шла на север параллельно западной крепостной стене и железной дороге. Наконец двухкилометровое укрепление кончилось, и мы переехали через широкий, окружающий Цитадель ров. Дорога сделалась шире, и я понял, что выехал на шоссе № 1.
Сьюзан шлепнула меня по спине, и я обернулся через плечо. Она вытянула руку, и я посмотрел туда, куда она показывала. Там за горизонтом скрывалась вдали Цитадель, в середине которой лежала императорская столица – жемчужина вьетнамских городов, – погибшая в 68-м году и возрожденная на костях своего народа.
Я вспомнил Анха и его отца, пехотного капитана, Уена и всю семью Фам, шестнадцатигранный ресторан, где мы со Сьюзан обедали под дождем, канун Тета на реке Перфум, католический собор, праздничную иллюминацию и фейерверк. Год Быка.
Сьюзан обхватила меня руками и прошептала в ухо:
– Мне всегда жалко уезжать из мест, где у меня было что-то хорошее.
Я кивнул.
Небо на востоке светлело, и шоссе № 1 – Безрадостная улица, по которой мы ездили в Куангчи и обратно, в ад и назад, – постепенно становилось оживленнее. Предгорья тронули лучи восходящего над Южно-Китайским морем солнца. Я помнил эти места, когда в феврале 68-го года здесь моросил холодный дождь. И еще я помнил ребят, которые слишком повзрослели до того, как кончилось их детство, но умерли слишком молодыми, прежде чем сбылась хотя бы одна их мечта.
С 1968 года я всегда ощущал, что жил у времени взаймы, и каждый мой день был днем, которого не имели другие. Поэтому я всеми силами старался прожить его хорошо и ценить доставшееся мне дополнительное время.
Я обернулся назад и сдавил ногу Сьюзан.
Она крепче меня обняла, плотнее прижалась к моей спине и положила мне голову на плечо.
Странное это было путешествие: из Бостона, штат Массачусетс, почти в никуда, но эта дорога показалась мне даром Божьим.
Книга VI
В глубинке
Глава 38
Мы ехали дальше по шоссе № 1. Совершенно рассвело, и машин стало заметно больше. Я то и дело разгонял мотоцикл до ста километров в час и в совершенстве овладел вьетнамской манерой беспрерывно давить на сигнал.
– Слушай, когда ты в последний раз водил мотоцикл до Кучи? – крикнула мне в ухо Сьюзан.
– Лет двадцать назад, – прокричал я в ответ. – Но этот навык не забывается. А почему ты спрашиваешь?
– Просто интересно.
Мы проехали поворот на Куангчи. Промелькнули брошенный танк и разбитая буддийская высшая школа, в которой началась вся эта история. Чуть позже возник мост и под ним дот с нацарапанным на стене моим именем.
Через пятнадцать минут мы притормозили перед перекрестком Донгха, медленно проехали безобразную городскую парковку грузовиков и на пересечении с шоссе № 9 увидели на другой стороне дороги желтый полицейский джип и в нем двух полицейских. Они едва взглянули в нашу сторону.
– Подумали, что мы горцы, – обрадовалась Сьюзан.
– Не знаю что они подумали, – ответил я, – но эксклюзивная модель нашего байка бросается в глаза сама по себе.
– Тебе, – возразила она. – В страну хлынуло столько новых вещей, что вьетнамцы их почти не замечают.
Я в это не очень поверил и сказал то, что не давало мне покоя:
– Что-то я не замечал других горцев на мотоциклах.
– Я видела двоих, – ответила Сьюзан.
– В следующий раз покажи и мне.
Я рулил в сторону ДМЗ и был уже к северу от шоссе № 9 в прежней зоне операций морских пехотинцев. По этому участку дороги я ездил только раз – как-то пристроился к военному конвою, чтобы повидать квартировавшего в Контьене дружка из Бостона. Его в это время услали на дело. Я оставил записку в его казарме, но он ее так и не прочитал.
Некоторое время за Донгха тянулись прилавки торговцев. Но как только они кончились, я опять разогнал мотоцикл до ста километров в час. И решил, что это не так опасно, как по дороге в Кучи, когда то же самое проделывала Сьюзан.
Прошло еще пятнадцать минут, и пейзаж из унылого превратился в мертвый.
– Наверное, мы уже в ДМЗ! – крикнул я своей пассажирке.
– Господи... как голо!
Ничья земля. Ее до сих пор никто не населял. Только на избитой бомбами и снарядами белой почве тянулись к небу редкие низкорослые растеньица. Если бы на Луне выпадало несколько дюймов осадков, она выглядела бы именно так. Я заметил вдали колючую проволоку и обломки ржавеющего джипа – на минное поле не решались заходить даже сборщики металлолома.
Впереди в дымке возник мост через реку Бенхай. Я сбросил газ и обернулся к Сьюзан.
– В прошлый раз, когда я здесь был, моста не существовало.
Мы доехали до его середины и остановились. Под нами текла река, которая двадцать лет разделяла страну на северную и южную.
– Вот я и в Северном Вьетнаме.
– А я все еще в Южном, – ответила Сьюзан. – Давай сойдем.
– Согласен. Пошли прогуляемся.
Мы слезли с мотоцикла. Она достала из седельной сумки пеньковый пакет с фотоснимками с острова Пирамида и подожгла зажигалкой уголок. Пакет вспыхнул. Сьюзан держала его до тех пор, пока пламя не обожгло пальцы, и тогда уронила в воду.
Мы сели на мотоцикл и продолжали путь.
На другой стороне реки стоял памятник северовьетнамскому солдату – в каске и с автоматом. У него были такие же безжизненные глаза, как у американских каменных фигур у Стены.
Мы неслись по бывшей вражеской территории, и чем дальше отъезжали от ДМЗ, тем приятнее становился пейзаж, хотя попадалось еще много бомбовых воронок и разрушенных домов.
Но покрытие дороги оставалось по-прежнему дрянным и к тому же скользким от тумана и моросящего дождя. Мне то и дело приходилось протирать очки и лицо горским шарфом. А моя кожаная куртка блестела от влаги.
Нам встретился спешащий на юг мотоцикл, и я заметил, что его седоки были одеты точно так же, как мы. Они помахали нам руками, и мы помахали им в ответ.
– Видел? – обрадовалась Сьюзан. – Даже горцы принимают нас за своих.
Через час мы приблизились к довольно крупному городу, который, судя по указателю, носил название Донгхой.
На улицах я снизил скорость и огляделся. Меня поразило, что все в этом месте выглядело мрачнее, чем в любом городе, который мне приходилось видеть в Южном Вьетнаме. Легковушки и грузовики казались более старыми, и бросалось в глаза отсутствие мотороллеров и велорикш. Люди или ехали на велосипедах, или шли пешком, их одежда была грязной и поношенной. И еще я заметил почти полное отсутствие торговли – не то что по южную сторону ДМЗ. Ни баров, ни магазинов, только несколько маленьких кафешек. Контраст был такой же, как в прошлом во время переезда из Западной Германии в Восточную.
– Родина Трама, – сказал я Сьюзан. – Нашего гида в Кесанге.
– Теперь понятно, почему он переехал.
Мы снова проехали мимо желтого полицейского джипа, и опять коп, продолжая курить, не повернул в нашу сторону головы. Что ж, не исключено, что хитрость Сьюзан сработала.
Я догнал военную колонну: открытые грузовики и джипы с солдатами и несколько штабных машин. Прибавил скорость и пошел на обгон. Поднял глаза и заметил, что и водители и пассажиры, все косятся в нашу сторону. Их заинтересовал не я, а Сьюзан. Лицо замотано шарфом, на носу очки, на голове шапка – так, наверное, выглядели их прабабушки. Но им понравилась хорошенькая задница, и они замахали руками и закричали. Сьюзан скромно отвернулась – она знала, что именно так бы поступила горская женщина.
Мы встретились глазами с водителем ближайшего джипа, и по его выражению я догадался, что он старается понять, из какого я племени. Честно говоря, я сомневался, что могу сойти за горца. И поспешил прибавить газу и обогнать головную машину колонны.
На этом участке шоссе № 1 было ровным и шло вдоль побережья – неплохие условия для высокой скорости. Но на переполненной дороге было столько автомобилей разных размеров и мощности, повозок, велосипедистов и пешеходов, что езда больше напоминала гонку с препятствиями: приходилось постоянно оставаться начеку, испытывая напряжение.
Мы отъехали от Хюэ на двести километров. Время приближалось к девяти. Что ж, сто двадцать миль за два с половиной часа – неплохой результат. Но шоссе № 1 было самым легким отрезком пути.
Впереди маячили горы, которые, как все остальные в этой стране, громоздились над побережьем Южно-Китайского моря, и нам предстояло преодолеть высокий перевал. Дорога пошла на подъем. Многие мотоциклисты уже катили свои машины руками, запряженные волами повозки тащились еле-еле. Я принял влево и прибавил газу. Через двадцать минут серпантин привел к высшей точке перевала. Здесь было холодно, дул сильный ветер, управлять мотоциклом стало труднее.
Еще не доезжая до вершины, я заметил каких-то людей в грязных лохмотьях. Они вылезали из-за камней и тянули к нам руки.
– Нищие, – объяснила мне в ухо Сьюзан.
Ничего себе нищие! Прямо персонажи из "Мести мумии".
Сьюзан прикрикнула на них, и мы проехали мимо. Но они пытались схватить нас за руки, и мне приходилось, уворачиваясь от них, вилять на середине дороги.
Мы начали спуск в прибрежную долину. Мотоцикл несколько раз заносило на скользком покрытии, и я постоянно переходил на низшие передачи.
Внизу раскинулись затопленные по самые дамбы рисовые поля, а на небольших островках сухой земли стояли крестьянские хижины. Здесь было больше сосен, чем пальм, и больше кладбищ, чем на юге. Я вспомнил, что Северный Вьетнам потерял во время войны свыше двух миллионов человек – почти десять процентов населения. Отсюда эти многочисленных захоронения. Какая же это все-таки мерзость – война!
Через полтора часа после перевала мы подъехали к большому городу. Я свернул на боковую дорогу и катил по грязи до тех пор, пока нас не стало видно с шоссе.
Тогда мы слезли с мотоцикла и потянулись, а потом воспользовались местными удобствами, то есть ближайшими кустами.
Я расстегнул "молнию", вынул карту из кожаной сумочки и сориентировался на местности. Город перед нами назывался Вин.
– Туристический центр, – сообщила мне Сьюзан. – Можем, если хочешь, остановиться и позвонить в "Сенчури риверсайд".
– А что в нем такого туристического?
– Здесь неподалеку родился Хо Ши Мин.
– И даже с Запада приезжают?
– Вряд ли западных туристов особенно волнует место рождения дядюшки Хо. Но "Видотур", будь уверен, включил этот город в обязательный пункт посещения любой экскурсии. И еще: он на полпути от Ханоя до Хюэ. Здесь останавливаются на ночлег туристские автобусы.
– Слушай, когда ты в последний раз водил мотоцикл до Кучи? – крикнула мне в ухо Сьюзан.
– Лет двадцать назад, – прокричал я в ответ. – Но этот навык не забывается. А почему ты спрашиваешь?
– Просто интересно.
Мы проехали поворот на Куангчи. Промелькнули брошенный танк и разбитая буддийская высшая школа, в которой началась вся эта история. Чуть позже возник мост и под ним дот с нацарапанным на стене моим именем.
Через пятнадцать минут мы притормозили перед перекрестком Донгха, медленно проехали безобразную городскую парковку грузовиков и на пересечении с шоссе № 9 увидели на другой стороне дороги желтый полицейский джип и в нем двух полицейских. Они едва взглянули в нашу сторону.
– Подумали, что мы горцы, – обрадовалась Сьюзан.
– Не знаю что они подумали, – ответил я, – но эксклюзивная модель нашего байка бросается в глаза сама по себе.
– Тебе, – возразила она. – В страну хлынуло столько новых вещей, что вьетнамцы их почти не замечают.
Я в это не очень поверил и сказал то, что не давало мне покоя:
– Что-то я не замечал других горцев на мотоциклах.
– Я видела двоих, – ответила Сьюзан.
– В следующий раз покажи и мне.
Я рулил в сторону ДМЗ и был уже к северу от шоссе № 9 в прежней зоне операций морских пехотинцев. По этому участку дороги я ездил только раз – как-то пристроился к военному конвою, чтобы повидать квартировавшего в Контьене дружка из Бостона. Его в это время услали на дело. Я оставил записку в его казарме, но он ее так и не прочитал.
Некоторое время за Донгха тянулись прилавки торговцев. Но как только они кончились, я опять разогнал мотоцикл до ста километров в час. И решил, что это не так опасно, как по дороге в Кучи, когда то же самое проделывала Сьюзан.
Прошло еще пятнадцать минут, и пейзаж из унылого превратился в мертвый.
– Наверное, мы уже в ДМЗ! – крикнул я своей пассажирке.
– Господи... как голо!
Ничья земля. Ее до сих пор никто не населял. Только на избитой бомбами и снарядами белой почве тянулись к небу редкие низкорослые растеньица. Если бы на Луне выпадало несколько дюймов осадков, она выглядела бы именно так. Я заметил вдали колючую проволоку и обломки ржавеющего джипа – на минное поле не решались заходить даже сборщики металлолома.
Впереди в дымке возник мост через реку Бенхай. Я сбросил газ и обернулся к Сьюзан.
– В прошлый раз, когда я здесь был, моста не существовало.
Мы доехали до его середины и остановились. Под нами текла река, которая двадцать лет разделяла страну на северную и южную.
– Вот я и в Северном Вьетнаме.
– А я все еще в Южном, – ответила Сьюзан. – Давай сойдем.
– Согласен. Пошли прогуляемся.
Мы слезли с мотоцикла. Она достала из седельной сумки пеньковый пакет с фотоснимками с острова Пирамида и подожгла зажигалкой уголок. Пакет вспыхнул. Сьюзан держала его до тех пор, пока пламя не обожгло пальцы, и тогда уронила в воду.
Мы сели на мотоцикл и продолжали путь.
На другой стороне реки стоял памятник северовьетнамскому солдату – в каске и с автоматом. У него были такие же безжизненные глаза, как у американских каменных фигур у Стены.
Мы неслись по бывшей вражеской территории, и чем дальше отъезжали от ДМЗ, тем приятнее становился пейзаж, хотя попадалось еще много бомбовых воронок и разрушенных домов.
Но покрытие дороги оставалось по-прежнему дрянным и к тому же скользким от тумана и моросящего дождя. Мне то и дело приходилось протирать очки и лицо горским шарфом. А моя кожаная куртка блестела от влаги.
Нам встретился спешащий на юг мотоцикл, и я заметил, что его седоки были одеты точно так же, как мы. Они помахали нам руками, и мы помахали им в ответ.
– Видел? – обрадовалась Сьюзан. – Даже горцы принимают нас за своих.
Через час мы приблизились к довольно крупному городу, который, судя по указателю, носил название Донгхой.
На улицах я снизил скорость и огляделся. Меня поразило, что все в этом месте выглядело мрачнее, чем в любом городе, который мне приходилось видеть в Южном Вьетнаме. Легковушки и грузовики казались более старыми, и бросалось в глаза отсутствие мотороллеров и велорикш. Люди или ехали на велосипедах, или шли пешком, их одежда была грязной и поношенной. И еще я заметил почти полное отсутствие торговли – не то что по южную сторону ДМЗ. Ни баров, ни магазинов, только несколько маленьких кафешек. Контраст был такой же, как в прошлом во время переезда из Западной Германии в Восточную.
– Родина Трама, – сказал я Сьюзан. – Нашего гида в Кесанге.
– Теперь понятно, почему он переехал.
Мы снова проехали мимо желтого полицейского джипа, и опять коп, продолжая курить, не повернул в нашу сторону головы. Что ж, не исключено, что хитрость Сьюзан сработала.
Я догнал военную колонну: открытые грузовики и джипы с солдатами и несколько штабных машин. Прибавил скорость и пошел на обгон. Поднял глаза и заметил, что и водители и пассажиры, все косятся в нашу сторону. Их заинтересовал не я, а Сьюзан. Лицо замотано шарфом, на носу очки, на голове шапка – так, наверное, выглядели их прабабушки. Но им понравилась хорошенькая задница, и они замахали руками и закричали. Сьюзан скромно отвернулась – она знала, что именно так бы поступила горская женщина.
Мы встретились глазами с водителем ближайшего джипа, и по его выражению я догадался, что он старается понять, из какого я племени. Честно говоря, я сомневался, что могу сойти за горца. И поспешил прибавить газу и обогнать головную машину колонны.
На этом участке шоссе № 1 было ровным и шло вдоль побережья – неплохие условия для высокой скорости. Но на переполненной дороге было столько автомобилей разных размеров и мощности, повозок, велосипедистов и пешеходов, что езда больше напоминала гонку с препятствиями: приходилось постоянно оставаться начеку, испытывая напряжение.
Мы отъехали от Хюэ на двести километров. Время приближалось к девяти. Что ж, сто двадцать миль за два с половиной часа – неплохой результат. Но шоссе № 1 было самым легким отрезком пути.
Впереди маячили горы, которые, как все остальные в этой стране, громоздились над побережьем Южно-Китайского моря, и нам предстояло преодолеть высокий перевал. Дорога пошла на подъем. Многие мотоциклисты уже катили свои машины руками, запряженные волами повозки тащились еле-еле. Я принял влево и прибавил газу. Через двадцать минут серпантин привел к высшей точке перевала. Здесь было холодно, дул сильный ветер, управлять мотоциклом стало труднее.
Еще не доезжая до вершины, я заметил каких-то людей в грязных лохмотьях. Они вылезали из-за камней и тянули к нам руки.
– Нищие, – объяснила мне в ухо Сьюзан.
Ничего себе нищие! Прямо персонажи из "Мести мумии".
Сьюзан прикрикнула на них, и мы проехали мимо. Но они пытались схватить нас за руки, и мне приходилось, уворачиваясь от них, вилять на середине дороги.
Мы начали спуск в прибрежную долину. Мотоцикл несколько раз заносило на скользком покрытии, и я постоянно переходил на низшие передачи.
Внизу раскинулись затопленные по самые дамбы рисовые поля, а на небольших островках сухой земли стояли крестьянские хижины. Здесь было больше сосен, чем пальм, и больше кладбищ, чем на юге. Я вспомнил, что Северный Вьетнам потерял во время войны свыше двух миллионов человек – почти десять процентов населения. Отсюда эти многочисленных захоронения. Какая же это все-таки мерзость – война!
Через полтора часа после перевала мы подъехали к большому городу. Я свернул на боковую дорогу и катил по грязи до тех пор, пока нас не стало видно с шоссе.
Тогда мы слезли с мотоцикла и потянулись, а потом воспользовались местными удобствами, то есть ближайшими кустами.
Я расстегнул "молнию", вынул карту из кожаной сумочки и сориентировался на местности. Город перед нами назывался Вин.
– Туристический центр, – сообщила мне Сьюзан. – Можем, если хочешь, остановиться и позвонить в "Сенчури риверсайд".
– А что в нем такого туристического?
– Здесь неподалеку родился Хо Ши Мин.
– И даже с Запада приезжают?
– Вряд ли западных туристов особенно волнует место рождения дядюшки Хо. Но "Видотур", будь уверен, включил этот город в обязательный пункт посещения любой экскурсии. И еще: он на полпути от Ханоя до Хюэ. Здесь останавливаются на ночлег туристские автобусы.