Страница:
Но в наши дни, по иронии судьбы, эти названия вызывают ассоциации вовсе не с колонистами и индейцами, а с событиями, длившимися всего пятьдесят лет и получившими название Золотой эры. Если вы в разговоре с жителем Лонг-Айленда упомянете Лэттингтон или Матинекок, то он сразу подумает о здешних миллионерах и их роскошных усадьбах, он вспомнит кипучие двадцатые и безумные последние дни Золотой эры на Золотом Берегу.
— О чем ты задумался? — спросила Сюзанна.
— О прошлом, о том, на что оно было похоже. Интересно, мне понравилось бы жить в огромном доме? Тебе, например, нравилось?
Она пожала плечами.
Сюзанна и ее брат Питер жили вместе с родителями в Стенхоп Холле еще в те времена, когда были живы их бабушка и дедушка. В доме, где имеются пятьдесят комнат и почти столько же слуг, могут жить, не стесняя друг друга, несколько поколений большой семьи.
После смерти бабушки и дедушки в середине семидесятых жизнь в Стенхоп Холле изменилась, слуг пришлось уволить, налоги возросли, но отец и мать Сюзанны продолжали держаться за старый дом до тех пор, пока цены за отопление не подскочили в четыре раза. Тогда они устремились в более теплые края.
— Тебе там нравилось? — повторил я свой вопрос.
— Не знаю. Мне не с чем было сравнивать. Я думала, что так живут все, до тех пор... пока не повзрослела. Мне казалось, что у всех есть лошади, служанки, садовники, няньки. — Сюзанна засмеялась. — Звучит глупо, но это так. — Она задумалась. — Но не принимай меня совсем уж за идиотку. Мне почему-то хочется сейчас чаще видеться со своими родителями.
Я ничего не ответил. Я достаточно насмотрелся на Уильяма и Шарлотту еще тогда, когда они изображали из себя лорда и леди в своем Стенхоп Холле. Дед и бабка Сюзанны были еще живы, когда мы с ней поженились и переехали жить в подаренный ей на свадьбу дом — отписанный ей одной, я об этом уже упоминал. Дед и бабка в то время стали совсем старыми, но я помню, что они были очень приличными людьми, всегда заботились о своей прислуге. Правда, о своих деньгах они позаботиться так и не сумели.
Однажды я спросил Сюзанну — но выбрал для этого, вероятно, не самый удачный момент, — откуда взялись деньги у ее семьи.
— Не знаю, — довольно искренне ответила она. — Насколько мне известно, никто к этому не прикладывал никаких усилий. Деньги просто были, о них имелись записи в толстых кожаных книгах, которые мой отец хранил запертыми в чулане.
Сюзанна, конечно, темнит, но так делают почти все люди ее круга. Я думаю, что старые состояния — это, по определению, «состояния, в происхождении которых невозможно разобраться». Но начиная с 1929 года, пройдя через Великую депрессию, через войну, через девяностопроцентные налоги пятидесятых годов, поток этих денег становится все мельче и уже, и недалек тот день, когда они исчезнут так же незаметно, как и возникли.
Сюзанна — я об этом уже упоминал — вовсе не бедная женщина, но, если меня попросят уточнить размер ее состояния, я буду в затруднении. Но она, конечно, не так богата, как были ее дед с бабкой. Я спросил ее:
— Как ты относишься к тому, что люди, подобные Белларозе, спокойно ворочают миллионами, а большая часть денег Стенхопов улетучивается через налоги?
Она пожала плечами.
— Мой дедушка обычно говорил в таких случаях: «Почему бы мне не отдать половину моих денег американскому народу? Я ведь когда-то получил от него все эти деньги».
Я улыбнулся.
— У него были очень прогрессивные взгляды.
Но, с другой стороны, некоторые из богачей сумели распорядиться своими капиталами гораздо лучше, чем Стенхопы, и они до сих пор достаточно богаты. Есть и другие — Асторы, Морганы, Грейсы, Вулворты, Вандербильты, Гейтсы, Уитни, которые просто купаются в деньгах. Они могут спать спокойно, их капиталам ничто не может угрожать, кроме, пожалуй, социальной революции.
— Ты никогда не ощущала, что тебя обокрали? Ведь если бы ты жила, предположим, восемьдесят лет тому назад, ты могла бы позволить себе любые королевские прихоти.
— Что толку думать об этом? Никто из знакомых, тех, кто находятся в таком же, как я, положении, никогда об этом не задумываются.
Сюзанна вообще мало рассказывает о своей прежней жизни в Стенхоп Холле. В их среде не принято говорить о закрытой жизни больших имений с чужаками, а чужаками могут считаться и супруги, если они не выросли в таких же больших имениях. Некоторых, впрочем, иногда прорывает, если, конечно, никто не записывает их слов. Я продолжил допрос.
— У тебя были свой грум и конюший?
— Да.
Это «да» прозвучало примерно так: «Конечно, да, идиот. Неужели ты думаешь, что я сама выгребала навоз из конюшен?»
— А твои дед и бабушка общались с людьми своего круга? Устраивали приемы, например?
— Да, я помню несколько приемов, — кивнула она и сама решила рассказать подробнее. — Однажды дедушка пригласил на Рождество около сотни гостей, они все танцевали в большом зале. Летом тоже устраивались один или два приема. На открытом воздухе или под тентами. — Она подумала и добавила: — Старики любили еще собираться в библиотеке и разглядывать старые фотографии.
Мы снова ехали молча. Не так уж много мне удалось вытянуть из Сюзанны.
Джордж Аллард куда более интересный источник информации, если речь заходит об истории Золотого Берега. Правда, Джордж чаще рассказывает всякие анекдотические случаи, вроде истории о миссис Холлоуэй, которая держала шимпанзе в своей гостиной в «Фоксленде», ее имении в Олд-Уэстбери. От Джорджа можно также узнать, какова была здесь жизнь между двумя войнами. Сюзанна ограничивается только воспоминаниями о своем детстве. Джордж все собирается поведать мне одну историю о Сюзанне-ребенке. Он считает, что это очень смешная история. Я же полагаю, что именно в детстве надо искать ключ к разгадке личности человека.
Судя по тем сведениям, которые у меня имеются, Сюзанна была избалованной, капризной маленькой стервой, но окружающие продолжали ей твердить, что она гениальный и удивительный ребенок. Она и осталась такой до сих пор. Правда, теперь из общительной молодой женщины, на которой я когда-то женился, она превратилась в необычайно замкнутую и сосредоточенную на себе особу. Она живет в созданном ею самой мире. Я бы не сказал, что это делало ее несчастной. Точнее, так: она прикидывает, стоит ли ей становиться несчастной. С другой стороны, в отношениях со мной она вполне счастлива, мы, слава Богу, ладим друг с другом.
Что касается нашего образа жизни, то он весьма похож на жизнь наших соседей, мы наслаждаемся комфортом, хотя и живем среди остатков прежней, не сравнимой с нашей, роскоши. Должен заметить, что Сюзанна, с ее доходами, могла бы обеспечить полный штат слуг для нашего дома, включая и конюшего (желателен старик), но с обоюдного молчаливого согласия мы продолжаем жить на мои гонорары. Они, безусловно, весьма внушительны по американским меркам, но не позволяют иметь слуг. Сюзанна сама вполне справляется с заботами по дому и по саду, а я не чувствую себя обделенным, когда вижу, что мы не собираемся переезжать в Стенхоп Холл и заводить пятьдесят человек прислуги.
— На каком из пляжей ты хотел бы заняться любовью? — спросила меня Сюзанна.
— На таком, на котором нет острых булыжников. С меня хватит и одного такого случая.
— Разве такое с тобой случалось? Наверное, это было еще до меня. Я не помню. Как ее звали?
— Дженни.
— Не Дженни Тилман?
— Нет.
— Ты должен потом рассказать мне эту историю.
— Охотно. — В нашей погоне за супружеской верностью в ходе двадцатилетнего брака Сюзанна и я не только сочиняем сцены из прошлого, но и рассказываем друг другу настоящие эпизоды нашей добрачной жизни. Однажды я прочитал, что такая практика помогает оживить отношения. Иногда бывает, что после таких рассказов один из партнеров лежит и молчит, а второй кусает себе губы, жалея о том, что перестарался в живописании сцен. Но, как говорится, волков бояться — в лес не ходить. — Чем ты сегодня занималась? — полюбопытствовал я.
— Сажала рассаду, подаренную нам не к ночи будь помянутым персонажем. — Она засмеялась.
— Как, под дождем?
— Но эти растения любят дождь. Я посадила их в одном из старых цветников у Стенхоп Холла.
«Вероятно, Сайрус Стенхоп, а также господа Макким, Мид и Уайт перевернулись в гробу при таком кощунстве», — подумал я.
Я свернул на ничем не обозначенную дорогу, по-моему, я по ней никогда прежде не ездил. Большая часть дорог на Северном побережье не имеет никаких указателей. Иногда это делается, как говорят, нарочно. Некоторые из дорог как бы ведут в никуда, и так оно часто и оказывается.
На современной карте этого района вы не увидите, где находятся поместья местных знаменитостей, это вам не карта Голливуда, но когда-то такие карты существовали. Они использовались местной аристократией, для того чтобы знать, куда ехать, если в приглашении на обед указано: «Мистер и миссис Холлоуэй сочтут за честь видеть вас к обеду у себя в „Фоксленде“ 17 мая в восемь часов вечера».
У меня есть одна такая карта. Она сделана в 1928 году, на ней указаны все большие и малые поместья, а также фамилии их владельцев.
— Ты никогда не встречалась с первыми владельцами «Альгамбры», с Дилуорфами? — спросил я Сюзанну.
— Нет, но они дружили с моими дедом и бабушкой. Дилуорф погиб во время Второй мировой войны. Но я хорошо помню то время, когда в этом имении в пятидесятых годах жили Вандербильты.
Создавалось впечатление, что клан Вандербильтов в то или иное время построил или купил чуть ли не половину домов на Золотом Берегу, что позволило торговцам недвижимостью направо и налево утверждать, что «в этом доме когда-то жили Вандербильты».
— А потом это поместье купили Барреты?
— Да. Кэти Баррет была моей лучшей подругой. Но им пришлось расстаться с этим домом из-за больших налогов в 1966 году — как раз в тот год, когда я пошла в колледж. Насколько мне известно, они были последними владельцами «Альгамбры».
Я кивнул, затем решил проверить леди Стенхоп еще раз.
— Мой дед однажды рассказал мне, что нашествие миллионеров на Лонг-Айленд было воспринято местными жителями без малейшего восторга. Они здесь прожили больше сотни лет. Так вот, эти старожилы, в том числе и моя семья, считали вновь пришедших — а среди них были и Стенхопы — аморальными, заносчивыми и неприятными личностями.
Сюзанна расхохоталась.
— Саттеры и Уитмены смотрели на Стенхопов свысока?
— Несомненно.
— А ты, оказывается, сноб.
— Только по отношению к богатым. С массами я очень демократичен.
— Естественно. Ну а куда мы поместим мистера Белларозу? В раздел аморальных хищников или в главу о сбывшейся американской мечте?
— Я пока пребываю в раздумье по этому поводу.
— Я помогу тебе, Джон. Ты, так же как и я, с облегчением вздохнул, узнав, что «Альгамбре» не грозит участь быть расчлененной на сотню мелких участков. Это эгоистично, но можно понять. С другой стороны, ты хотел бы, чтобы по соседству у тебя жил человек, чье богатство не так непосредственно связывалось бы с преступлениями.
— Но ведь есть люди, которые зарабатывают деньги честным трудом.
— Да, есть. Они живут в вагончиках.
— Как ты цинична.
Сюзанна сменила тему разговора.
— Я сегодня разговаривала по телефону с Каролин и Эдвардом.
— Как у них дела?
— Прекрасно. Они очень скучали по нас в эту Пасху.
— Да, без них все как-то совсем по-другому, — сказал я.
— Пасха в этом году была, безусловно, не такой, как обычно, — заметила Сюзанна.
Я не среагировал. Что касается детей, то надо отметить, Каролин еще не совсем привыкла к своей роли студентки Йельского университета. Я также никак не могу сжиться с мыслью, что теперь в Йель принимают девушек. Раньше Каролин ходила в мой колледж Святого Павла, и это тоже было для меня совершенно непривычно. Но мир меняется, и для женщин, возможно, он становится лучше. Эдвард заканчивает колледж Святого Павла, что льстит моему мужскому самолюбию, но будет поступать в университет Сары Лоуренс, в нем училась Сюзанна. Я рад, что дети пошли по стопам родителей, но их выбор меня несколько смущает. Каролин, по-моему сделала правильные выводы, но Эдвард, судя по всему, предпочел безмятежное существование. Но в итоге все у них будет хорошо.
— Когда я учился, я приезжал домой на все праздники, — сообщил я.
— Я тоже, если не считать одного Дня благодарения, о котором лучше не вспоминать. — Она засмеялась, затем уже серьезно добавила: — Они теперь быстрее взрослеют, Джон. В самом деле. Меня так опекали, что я не имела ни малейшего представления о деньгах и о сексе до тех пор, пока не пошла в колледж. В этом тоже нет ничего хорошего.
— Да, я тоже так думаю, — согласился я. Сюзанна ходила в местную школу «Френдс академи», это старое и престижное учебное заведение, которое находится под управлением квакеров. Жила она дома, а в школу ее возил личный шофер. «Френдс академи» выбирали многие из местных обитателей, так как считали, что во времена тяжелых потрясений их потомки должны научиться находить в жизни простые радости. Мы думаем, что наш прошлый опыт важен для будущего наших дней, однако часто все бывает совсем иначе. Но я рад, что моя жена в школьные годы между девятью утра и тремя часами дня училась непритязательности. Это когда-нибудь пригодится.
Сюзанна сказала:
— Звонила твоя мать. Они уже вернулись в Саутгемптон.
Мои родители не из тех, кто звонит только затем, чтобы сообщить о своих передвижениях. Однажды они поехали в Европу, и я узнал об этом только несколько месяцев спустя. Наверняка звонили они неспроста.
— Она интересовалась, почему ты так странно вел себя на Пасху. Я объяснила ей, что у тебя выдалось несколько тяжелых дней.
Я пробормотал что-то невразумительное. Моя мать, Гарриет, довольно холодная в общении, но в определенном смысле замечательная женщина. В свое время она придерживалась весьма либеральных взглядов. Она была профессором социологии в Пост-колледже, том самом, который был основан в бывшем поместье зерновых магнатов Постов. Колледж слыл весьма консервативным, в нем училось много студентов из богатой округи, и Гарриет в пятидесятых годах поимела немало неприятностей из-за своих взглядов.
Работать ей не было никакой надобности, так как отец и без того обеспечивал семью всем необходимым, да и в самом колледже многие хотели, чтобы она ушла. Но в шестидесятые годы пришло ее время, и она стала одним из местных апологетов контркультуры.
Я помню, приезжая на каникулы, всегда заставал ее носящейся в своем «фольксвагене» по общественным делам. Мой отец, будучи человеком достаточно либеральным, не возражал, но в качестве мужа вовсе не выказывал восторгов по поводу этой бурной деятельности.
Время, однако, взяло свое, и Гарриет Уитмен-Саттер состарилась. Теперь она уже не любит крепких выражений, не терпит распущенности в сексе, наркотиках и не понимает сына, являющегося на празднование Пасхи небритым и без галстука. И это та самая женщина, которая организовывала студенческие стачки!
— Я позвоню ей завтра, — сказал я Сюзанне.
Сюзанна и моя мать отлично ладят между собой, несмотря на социальные и экономические различия. У них очень много общего.
Мы опять нырнули в приятное молчание, и я осмотрел окрестный пейзаж. По-моему, путешественник, ориентирующийся не по карте, а по местности, без труда сможет понять, что находится не где-нибудь на задворках Гудзона, а в месте, где сам воздух дышит торжеством частной собственности и огромных состояний.
На здешних трехполосных трассах мимо его взора проплывут образцы испанской архитектуры, подобные «Альгамбре», особняки эпохи Тюдоров, французские замки и даже огромные и роскошные дворцы, подобные Стенхоп Холлу. Впечатление такое, будто для всех представителей европейской аристократии выделили по участку земли в одном и том же месте Нового Света. К 1929 году Золотой Берег Лонг-Айленда был поделен примерно на тысячу крупных и малых поместий, здесь сконцентрировалась большая часть богатств Америки, а возможно, и всего мира.
Навстречу нам проскакали шестеро всадников. Сюзанна и я помахали им руками, они замахали в ответ.
— Ой, вспомнила, я же хотела заняться переносом конюшни на новое место, как только установится хорошая погода, — воскликнула Сюзанна.
Я промолчал.
— Нам понадобится письменное согласие нашего нового соседа, — не унималась она.
— Откуда ты знаешь?
— Я проверяла. Конюшня будет располагаться ближе чем в ста ярдах от его границы.
— В гробу я видел его согласие.
— У меня есть документы для подписи. Осталось только представить план и получить подпись.
— В гробу я видел его подпись.
— Это же ерунда, Джон. Просто пошли ему документы и объясни, что надо делать.
Тяжело спорить с женщиной, с которой вскоре предстоит заниматься любовью, но я сделал еще одну попытку.
— А ты не можешь найти для конюшни другое место?
— Нет.
— Ладно. — Мысль о том, что придется просить мистера Белларозу об одолжении, вовсе меня не радовала, особенно в свете того, что я отказался вести его дела. — В конце концов, это твоя земля и твоя конюшня. Я заполню все бумаги, а ты уж возьми на себя переговоры с соседом.
— Спасибо. — Она обняла меня за шею. — Мы же с тобой друзья, не так ли?
— Да, но я ненавижу твоих мерзких лошадей.
— Джон, ты так хорошо смотришься, когда голый. Разрешишь мне нарисовать тебя в таком виде, сейчас ведь стало совсем тепло.
— Нет, — отказал я. У Сюзанны в жизни четыре страсти: лошади, пейзажная живопись, бельведеры и — время от времени — ваш покорный слуга. Общество любителей бельведеров — это группа местных женщин, которая поставила себе целью сохранение этих памятников парковой архитектуры. «Почему именно бельведеры?» — спросите вы. Не знаю. Но весной, летом и осенью они устраивают изысканные пикники в этих самых бельведерах, одеваются по этому случаю в платья эпохи королевы Виктории или короля Эдуарда и приносят с собой зонтики, обязательные к этим нарядам. Сюзанна не любительница шумных сборищ, и я не могу точно сказать, что ее привлекает в этих полубезумных играх. Но скептик, живущий во мне, говорит, что все это делается для прикрытия. Возможно, они там рассказывают сальные анекдоты, возможно, перемывают кому-то кости, исповедуются и взаимно прощают случаи супружеской неверности. А может быть, просто устраивают ленчи. Но меня эти сборища бесят.
Что касается пейзажной живописи, то тут все чисто. Сюзанна даже завоевала определенную известность своими набросками маслом. Основной сюжет ее картин — руины Золотого Берега, они выполнены в стиле художников Ренессанса, писавших развалины Римской империи, с их колоннами, обвитыми одичавшим виноградом, обрушившимися арками и стенами. Природа на этих полотнах берет верх над творениями Золотого века.
Самая известная работа Сюзанны — это портрет ее глупой лошади Занзибар. Нет, с виду он совсем неплох, никто не спорит. На картине Занзибар стоит в лунном свете на одной из лужаек Лорелтон Холла, бывшего поместья Тиффани. Сюзанна мечтает написать и мой портрет в обнаженном виде в этом же антураже. Но, несмотря на то что она моя жена, я все же стесняюсь позировать ей в качестве натурщика. Кроме того, у меня есть подозрение, что она изобразит меня на картине в виде кентавра.
Покупателями картин Сюзанны выступают местные нувориши, заселившие своими убогими домами старые поместья. Они платят по три — пять тысяч долларов за холст, и на эти деньги Сюзанна вполне в состоянии прокормить своих двух лошадей. Лично я считаю, что она могла бы писать дополнительно еще несколько картин в год, чтобы купить мне новый «бронко».
— Почему ты не хочешь позировать мне голым?
— А что ты собираешься делать с этой картиной потом?
— Повешу ее над камином. Я добавлю тебе еще три дюйма, мы устроим коктейль, и вокруг тебя будут виться очарованные женщины. — Она рассмеялась.
— Сюзанна, вы забываетесь! — Я свернул в направлении Хэмпстед-Бей, где находилось несколько уединенных пляжей, — на каждом из них мы хотя бы по разу уже занимались любовью. Морской воздух действует на меня удивительным образом.
Я размышлял о том, почему Сюзанна выбрала основной темой своей живописи развалины поместий и как ей удается придать этим развалинам столь живописный вид. В самом деле, на ее полотнах проступала удивительная красота этих мест. Старые фонтаны, бельведеры, храмы, беседки, оранжереи, павильоны, статуи делали местность похожей на заброшенный аттракцион для игры в прошлое. Трудно было узнать в этих изображениях скучную и пыльную действительность, что несомненно говорило о таланте моей супруги.
— Ты когда-нибудь рисовала голых мужчин? — спросил я ее.
— Не скажу.
Мы проехали мимо ворот бывшего поместья «Фоксленд», теперь оно превратилось в филиал Нью-Йоркского технологического института. Большая часть всех этих имений стала школами, научными центрами или пансионатами. Другая часть превратилась в музеи. Лучше всего сохранились сторожевые домики, в них до сих пор живет прислуга, которой бывшие хозяева завещали недвижимость за многолетнюю преданность. Эти дома тоже стоят немалых денег, а тот дом, где ныне живут Алларды, и вовсе мог бы уйти за несколько сот тысяч долларов. Если Алларды удалятся на вечный покой, Уильям Стенхоп непременно продаст их дом.
Такой особняк, в котором обитаем мы с Сюзанной, и подавно предел мечтаний для нынешних нуворишей. Но для Сюзанны, жившей когда-то в Стенхоп Холле, это шаг назад.
Когда мы подъехали к очередному земельному владению, Сюзанна сказала:
— Иногда я даже не могу вспомнить названия поместья, если новый владелец не оставляет табличку со старым названием. — Она кивнула в сторону новых домов, тянущихся за забором. — Как называлось вот это место, например?
— Это была часть поместья Хеджесов, но имени последнего владельца я, хоть убей, не помню.
— Я тоже, — сказала она. — А дом сохранился?
— Думаю, что его снесли. Он был прямо здесь, за этими деревьями.
— Точно, — вспомнила Сюзанна. — Это был особняк в английском стиле. И жили тут Конрои. Я ходила в школу с их сыном Филиппом. Очаровательный мальчишка.
— Я, кажется, помню его. Такой прыщавый пижон.
Сюзанна ущипнула меня за руку.
— Сам ты пижон.
— Зато кожа у меня чистая. — Теперь мы ехали на запад. Солнце било прямо в глаза — я опустил козырек. Иногда эти поездки бывают приятными, иногда — нет.
— Ты думала насчет переезда? — спросил я.
— Нет.
— Сюзанна... Пройдет еще лет десять, и ты не узнаешь этих мест. Американцы идут на нас в наступление. Ты понимаешь, что я имею в виду? Здесь будут закусочные, супермаркеты, пиццерии — все это уже проникло сюда, и это только начало. Наступит день, когда мы не найдем уединенного пляжа, чтобы заниматься на нем любовью. Ты же видишь, все уходит в прошлое.
Сюзанна ничего не ответила, бесполезно было пытаться проникнуть в ее внутренний мир.
Эти места чем-то напоминают мне американский Юг по окончании Гражданской войны, только Золотой Берег пал жертвой не военных действий, а экономической катастрофы. Юг был расчленен на двенадцать более мелких штатов, а здесь то же самое произошло на скромном участке в девяносто квадратных миль.
Сказалась близость огромного города, возросшие налоги, изменившиеся нравы. Каждый волен судить по-своему, но человеку всегда было свойственно пытаться удержать ускользающее время.
Я снова посмотрел на Сюзанну. Она сидела с закрытыми глазами, откинув голову на спинку сиденья, казалось, она посылает небу поцелуй своих пухлых губ. Я уже собирался наклониться к ней, как она, уловив мое намерение, сама положила руку на мое бедро и сказала:
— Я люблю тебя.
— А я тебя.
Сюзанна начала поглаживать меня по бедру, я заерзал.
— Не знаю, удастся ли мне дотерпеть до пляжа.
— Тогда на пляж, мой рыцарь.
— Слушаюсь, госпожа.
Сама территория парка была в это время уже закрыта, но я знал объездной путь через яхт-клуб «Хэмпстед-Харбор». Здесь у клуба мы и оставили машину.
Я взял из багажника одеяло, и мы с Сюзанной, взявшись за руки, пошли к пляжу, который узкой полоской тянулся у подножия невысокой скалы. На пляже было пустынно, за исключением группы людей ярдах в ста от нас — они сидели у костра.
Небо было безлунным, но звездным, в море по направлению к пристани Хэмпстед-Бей тянулась вереница яхт.
Стало значительно прохладнее, от холмов дул несильный ветер. Мы нашли неплохое место, где прилив устроил что-то вроде песчаного залива между двумя выступами скалы. Здесь мы были защищены от посторонних глаз. Мы расстелили одеяло, сели на него и стали смотреть на воду.
— О чем ты задумался? — спросила Сюзанна.
— О прошлом, о том, на что оно было похоже. Интересно, мне понравилось бы жить в огромном доме? Тебе, например, нравилось?
Она пожала плечами.
Сюзанна и ее брат Питер жили вместе с родителями в Стенхоп Холле еще в те времена, когда были живы их бабушка и дедушка. В доме, где имеются пятьдесят комнат и почти столько же слуг, могут жить, не стесняя друг друга, несколько поколений большой семьи.
После смерти бабушки и дедушки в середине семидесятых жизнь в Стенхоп Холле изменилась, слуг пришлось уволить, налоги возросли, но отец и мать Сюзанны продолжали держаться за старый дом до тех пор, пока цены за отопление не подскочили в четыре раза. Тогда они устремились в более теплые края.
— Тебе там нравилось? — повторил я свой вопрос.
— Не знаю. Мне не с чем было сравнивать. Я думала, что так живут все, до тех пор... пока не повзрослела. Мне казалось, что у всех есть лошади, служанки, садовники, няньки. — Сюзанна засмеялась. — Звучит глупо, но это так. — Она задумалась. — Но не принимай меня совсем уж за идиотку. Мне почему-то хочется сейчас чаще видеться со своими родителями.
Я ничего не ответил. Я достаточно насмотрелся на Уильяма и Шарлотту еще тогда, когда они изображали из себя лорда и леди в своем Стенхоп Холле. Дед и бабка Сюзанны были еще живы, когда мы с ней поженились и переехали жить в подаренный ей на свадьбу дом — отписанный ей одной, я об этом уже упоминал. Дед и бабка в то время стали совсем старыми, но я помню, что они были очень приличными людьми, всегда заботились о своей прислуге. Правда, о своих деньгах они позаботиться так и не сумели.
Однажды я спросил Сюзанну — но выбрал для этого, вероятно, не самый удачный момент, — откуда взялись деньги у ее семьи.
— Не знаю, — довольно искренне ответила она. — Насколько мне известно, никто к этому не прикладывал никаких усилий. Деньги просто были, о них имелись записи в толстых кожаных книгах, которые мой отец хранил запертыми в чулане.
Сюзанна, конечно, темнит, но так делают почти все люди ее круга. Я думаю, что старые состояния — это, по определению, «состояния, в происхождении которых невозможно разобраться». Но начиная с 1929 года, пройдя через Великую депрессию, через войну, через девяностопроцентные налоги пятидесятых годов, поток этих денег становится все мельче и уже, и недалек тот день, когда они исчезнут так же незаметно, как и возникли.
Сюзанна — я об этом уже упоминал — вовсе не бедная женщина, но, если меня попросят уточнить размер ее состояния, я буду в затруднении. Но она, конечно, не так богата, как были ее дед с бабкой. Я спросил ее:
— Как ты относишься к тому, что люди, подобные Белларозе, спокойно ворочают миллионами, а большая часть денег Стенхопов улетучивается через налоги?
Она пожала плечами.
— Мой дедушка обычно говорил в таких случаях: «Почему бы мне не отдать половину моих денег американскому народу? Я ведь когда-то получил от него все эти деньги».
Я улыбнулся.
— У него были очень прогрессивные взгляды.
Но, с другой стороны, некоторые из богачей сумели распорядиться своими капиталами гораздо лучше, чем Стенхопы, и они до сих пор достаточно богаты. Есть и другие — Асторы, Морганы, Грейсы, Вулворты, Вандербильты, Гейтсы, Уитни, которые просто купаются в деньгах. Они могут спать спокойно, их капиталам ничто не может угрожать, кроме, пожалуй, социальной революции.
— Ты никогда не ощущала, что тебя обокрали? Ведь если бы ты жила, предположим, восемьдесят лет тому назад, ты могла бы позволить себе любые королевские прихоти.
— Что толку думать об этом? Никто из знакомых, тех, кто находятся в таком же, как я, положении, никогда об этом не задумываются.
Сюзанна вообще мало рассказывает о своей прежней жизни в Стенхоп Холле. В их среде не принято говорить о закрытой жизни больших имений с чужаками, а чужаками могут считаться и супруги, если они не выросли в таких же больших имениях. Некоторых, впрочем, иногда прорывает, если, конечно, никто не записывает их слов. Я продолжил допрос.
— У тебя были свой грум и конюший?
— Да.
Это «да» прозвучало примерно так: «Конечно, да, идиот. Неужели ты думаешь, что я сама выгребала навоз из конюшен?»
— А твои дед и бабушка общались с людьми своего круга? Устраивали приемы, например?
— Да, я помню несколько приемов, — кивнула она и сама решила рассказать подробнее. — Однажды дедушка пригласил на Рождество около сотни гостей, они все танцевали в большом зале. Летом тоже устраивались один или два приема. На открытом воздухе или под тентами. — Она подумала и добавила: — Старики любили еще собираться в библиотеке и разглядывать старые фотографии.
Мы снова ехали молча. Не так уж много мне удалось вытянуть из Сюзанны.
Джордж Аллард куда более интересный источник информации, если речь заходит об истории Золотого Берега. Правда, Джордж чаще рассказывает всякие анекдотические случаи, вроде истории о миссис Холлоуэй, которая держала шимпанзе в своей гостиной в «Фоксленде», ее имении в Олд-Уэстбери. От Джорджа можно также узнать, какова была здесь жизнь между двумя войнами. Сюзанна ограничивается только воспоминаниями о своем детстве. Джордж все собирается поведать мне одну историю о Сюзанне-ребенке. Он считает, что это очень смешная история. Я же полагаю, что именно в детстве надо искать ключ к разгадке личности человека.
Судя по тем сведениям, которые у меня имеются, Сюзанна была избалованной, капризной маленькой стервой, но окружающие продолжали ей твердить, что она гениальный и удивительный ребенок. Она и осталась такой до сих пор. Правда, теперь из общительной молодой женщины, на которой я когда-то женился, она превратилась в необычайно замкнутую и сосредоточенную на себе особу. Она живет в созданном ею самой мире. Я бы не сказал, что это делало ее несчастной. Точнее, так: она прикидывает, стоит ли ей становиться несчастной. С другой стороны, в отношениях со мной она вполне счастлива, мы, слава Богу, ладим друг с другом.
Что касается нашего образа жизни, то он весьма похож на жизнь наших соседей, мы наслаждаемся комфортом, хотя и живем среди остатков прежней, не сравнимой с нашей, роскоши. Должен заметить, что Сюзанна, с ее доходами, могла бы обеспечить полный штат слуг для нашего дома, включая и конюшего (желателен старик), но с обоюдного молчаливого согласия мы продолжаем жить на мои гонорары. Они, безусловно, весьма внушительны по американским меркам, но не позволяют иметь слуг. Сюзанна сама вполне справляется с заботами по дому и по саду, а я не чувствую себя обделенным, когда вижу, что мы не собираемся переезжать в Стенхоп Холл и заводить пятьдесят человек прислуги.
— На каком из пляжей ты хотел бы заняться любовью? — спросила меня Сюзанна.
— На таком, на котором нет острых булыжников. С меня хватит и одного такого случая.
— Разве такое с тобой случалось? Наверное, это было еще до меня. Я не помню. Как ее звали?
— Дженни.
— Не Дженни Тилман?
— Нет.
— Ты должен потом рассказать мне эту историю.
— Охотно. — В нашей погоне за супружеской верностью в ходе двадцатилетнего брака Сюзанна и я не только сочиняем сцены из прошлого, но и рассказываем друг другу настоящие эпизоды нашей добрачной жизни. Однажды я прочитал, что такая практика помогает оживить отношения. Иногда бывает, что после таких рассказов один из партнеров лежит и молчит, а второй кусает себе губы, жалея о том, что перестарался в живописании сцен. Но, как говорится, волков бояться — в лес не ходить. — Чем ты сегодня занималась? — полюбопытствовал я.
— Сажала рассаду, подаренную нам не к ночи будь помянутым персонажем. — Она засмеялась.
— Как, под дождем?
— Но эти растения любят дождь. Я посадила их в одном из старых цветников у Стенхоп Холла.
«Вероятно, Сайрус Стенхоп, а также господа Макким, Мид и Уайт перевернулись в гробу при таком кощунстве», — подумал я.
Я свернул на ничем не обозначенную дорогу, по-моему, я по ней никогда прежде не ездил. Большая часть дорог на Северном побережье не имеет никаких указателей. Иногда это делается, как говорят, нарочно. Некоторые из дорог как бы ведут в никуда, и так оно часто и оказывается.
На современной карте этого района вы не увидите, где находятся поместья местных знаменитостей, это вам не карта Голливуда, но когда-то такие карты существовали. Они использовались местной аристократией, для того чтобы знать, куда ехать, если в приглашении на обед указано: «Мистер и миссис Холлоуэй сочтут за честь видеть вас к обеду у себя в „Фоксленде“ 17 мая в восемь часов вечера».
У меня есть одна такая карта. Она сделана в 1928 году, на ней указаны все большие и малые поместья, а также фамилии их владельцев.
— Ты никогда не встречалась с первыми владельцами «Альгамбры», с Дилуорфами? — спросил я Сюзанну.
— Нет, но они дружили с моими дедом и бабушкой. Дилуорф погиб во время Второй мировой войны. Но я хорошо помню то время, когда в этом имении в пятидесятых годах жили Вандербильты.
Создавалось впечатление, что клан Вандербильтов в то или иное время построил или купил чуть ли не половину домов на Золотом Берегу, что позволило торговцам недвижимостью направо и налево утверждать, что «в этом доме когда-то жили Вандербильты».
— А потом это поместье купили Барреты?
— Да. Кэти Баррет была моей лучшей подругой. Но им пришлось расстаться с этим домом из-за больших налогов в 1966 году — как раз в тот год, когда я пошла в колледж. Насколько мне известно, они были последними владельцами «Альгамбры».
Я кивнул, затем решил проверить леди Стенхоп еще раз.
— Мой дед однажды рассказал мне, что нашествие миллионеров на Лонг-Айленд было воспринято местными жителями без малейшего восторга. Они здесь прожили больше сотни лет. Так вот, эти старожилы, в том числе и моя семья, считали вновь пришедших — а среди них были и Стенхопы — аморальными, заносчивыми и неприятными личностями.
Сюзанна расхохоталась.
— Саттеры и Уитмены смотрели на Стенхопов свысока?
— Несомненно.
— А ты, оказывается, сноб.
— Только по отношению к богатым. С массами я очень демократичен.
— Естественно. Ну а куда мы поместим мистера Белларозу? В раздел аморальных хищников или в главу о сбывшейся американской мечте?
— Я пока пребываю в раздумье по этому поводу.
— Я помогу тебе, Джон. Ты, так же как и я, с облегчением вздохнул, узнав, что «Альгамбре» не грозит участь быть расчлененной на сотню мелких участков. Это эгоистично, но можно понять. С другой стороны, ты хотел бы, чтобы по соседству у тебя жил человек, чье богатство не так непосредственно связывалось бы с преступлениями.
— Но ведь есть люди, которые зарабатывают деньги честным трудом.
— Да, есть. Они живут в вагончиках.
— Как ты цинична.
Сюзанна сменила тему разговора.
— Я сегодня разговаривала по телефону с Каролин и Эдвардом.
— Как у них дела?
— Прекрасно. Они очень скучали по нас в эту Пасху.
— Да, без них все как-то совсем по-другому, — сказал я.
— Пасха в этом году была, безусловно, не такой, как обычно, — заметила Сюзанна.
Я не среагировал. Что касается детей, то надо отметить, Каролин еще не совсем привыкла к своей роли студентки Йельского университета. Я также никак не могу сжиться с мыслью, что теперь в Йель принимают девушек. Раньше Каролин ходила в мой колледж Святого Павла, и это тоже было для меня совершенно непривычно. Но мир меняется, и для женщин, возможно, он становится лучше. Эдвард заканчивает колледж Святого Павла, что льстит моему мужскому самолюбию, но будет поступать в университет Сары Лоуренс, в нем училась Сюзанна. Я рад, что дети пошли по стопам родителей, но их выбор меня несколько смущает. Каролин, по-моему сделала правильные выводы, но Эдвард, судя по всему, предпочел безмятежное существование. Но в итоге все у них будет хорошо.
— Когда я учился, я приезжал домой на все праздники, — сообщил я.
— Я тоже, если не считать одного Дня благодарения, о котором лучше не вспоминать. — Она засмеялась, затем уже серьезно добавила: — Они теперь быстрее взрослеют, Джон. В самом деле. Меня так опекали, что я не имела ни малейшего представления о деньгах и о сексе до тех пор, пока не пошла в колледж. В этом тоже нет ничего хорошего.
— Да, я тоже так думаю, — согласился я. Сюзанна ходила в местную школу «Френдс академи», это старое и престижное учебное заведение, которое находится под управлением квакеров. Жила она дома, а в школу ее возил личный шофер. «Френдс академи» выбирали многие из местных обитателей, так как считали, что во времена тяжелых потрясений их потомки должны научиться находить в жизни простые радости. Мы думаем, что наш прошлый опыт важен для будущего наших дней, однако часто все бывает совсем иначе. Но я рад, что моя жена в школьные годы между девятью утра и тремя часами дня училась непритязательности. Это когда-нибудь пригодится.
Сюзанна сказала:
— Звонила твоя мать. Они уже вернулись в Саутгемптон.
Мои родители не из тех, кто звонит только затем, чтобы сообщить о своих передвижениях. Однажды они поехали в Европу, и я узнал об этом только несколько месяцев спустя. Наверняка звонили они неспроста.
— Она интересовалась, почему ты так странно вел себя на Пасху. Я объяснила ей, что у тебя выдалось несколько тяжелых дней.
Я пробормотал что-то невразумительное. Моя мать, Гарриет, довольно холодная в общении, но в определенном смысле замечательная женщина. В свое время она придерживалась весьма либеральных взглядов. Она была профессором социологии в Пост-колледже, том самом, который был основан в бывшем поместье зерновых магнатов Постов. Колледж слыл весьма консервативным, в нем училось много студентов из богатой округи, и Гарриет в пятидесятых годах поимела немало неприятностей из-за своих взглядов.
Работать ей не было никакой надобности, так как отец и без того обеспечивал семью всем необходимым, да и в самом колледже многие хотели, чтобы она ушла. Но в шестидесятые годы пришло ее время, и она стала одним из местных апологетов контркультуры.
Я помню, приезжая на каникулы, всегда заставал ее носящейся в своем «фольксвагене» по общественным делам. Мой отец, будучи человеком достаточно либеральным, не возражал, но в качестве мужа вовсе не выказывал восторгов по поводу этой бурной деятельности.
Время, однако, взяло свое, и Гарриет Уитмен-Саттер состарилась. Теперь она уже не любит крепких выражений, не терпит распущенности в сексе, наркотиках и не понимает сына, являющегося на празднование Пасхи небритым и без галстука. И это та самая женщина, которая организовывала студенческие стачки!
— Я позвоню ей завтра, — сказал я Сюзанне.
Сюзанна и моя мать отлично ладят между собой, несмотря на социальные и экономические различия. У них очень много общего.
Мы опять нырнули в приятное молчание, и я осмотрел окрестный пейзаж. По-моему, путешественник, ориентирующийся не по карте, а по местности, без труда сможет понять, что находится не где-нибудь на задворках Гудзона, а в месте, где сам воздух дышит торжеством частной собственности и огромных состояний.
На здешних трехполосных трассах мимо его взора проплывут образцы испанской архитектуры, подобные «Альгамбре», особняки эпохи Тюдоров, французские замки и даже огромные и роскошные дворцы, подобные Стенхоп Холлу. Впечатление такое, будто для всех представителей европейской аристократии выделили по участку земли в одном и том же месте Нового Света. К 1929 году Золотой Берег Лонг-Айленда был поделен примерно на тысячу крупных и малых поместий, здесь сконцентрировалась большая часть богатств Америки, а возможно, и всего мира.
Навстречу нам проскакали шестеро всадников. Сюзанна и я помахали им руками, они замахали в ответ.
— Ой, вспомнила, я же хотела заняться переносом конюшни на новое место, как только установится хорошая погода, — воскликнула Сюзанна.
Я промолчал.
— Нам понадобится письменное согласие нашего нового соседа, — не унималась она.
— Откуда ты знаешь?
— Я проверяла. Конюшня будет располагаться ближе чем в ста ярдах от его границы.
— В гробу я видел его согласие.
— У меня есть документы для подписи. Осталось только представить план и получить подпись.
— В гробу я видел его подпись.
— Это же ерунда, Джон. Просто пошли ему документы и объясни, что надо делать.
Тяжело спорить с женщиной, с которой вскоре предстоит заниматься любовью, но я сделал еще одну попытку.
— А ты не можешь найти для конюшни другое место?
— Нет.
— Ладно. — Мысль о том, что придется просить мистера Белларозу об одолжении, вовсе меня не радовала, особенно в свете того, что я отказался вести его дела. — В конце концов, это твоя земля и твоя конюшня. Я заполню все бумаги, а ты уж возьми на себя переговоры с соседом.
— Спасибо. — Она обняла меня за шею. — Мы же с тобой друзья, не так ли?
— Да, но я ненавижу твоих мерзких лошадей.
— Джон, ты так хорошо смотришься, когда голый. Разрешишь мне нарисовать тебя в таком виде, сейчас ведь стало совсем тепло.
— Нет, — отказал я. У Сюзанны в жизни четыре страсти: лошади, пейзажная живопись, бельведеры и — время от времени — ваш покорный слуга. Общество любителей бельведеров — это группа местных женщин, которая поставила себе целью сохранение этих памятников парковой архитектуры. «Почему именно бельведеры?» — спросите вы. Не знаю. Но весной, летом и осенью они устраивают изысканные пикники в этих самых бельведерах, одеваются по этому случаю в платья эпохи королевы Виктории или короля Эдуарда и приносят с собой зонтики, обязательные к этим нарядам. Сюзанна не любительница шумных сборищ, и я не могу точно сказать, что ее привлекает в этих полубезумных играх. Но скептик, живущий во мне, говорит, что все это делается для прикрытия. Возможно, они там рассказывают сальные анекдоты, возможно, перемывают кому-то кости, исповедуются и взаимно прощают случаи супружеской неверности. А может быть, просто устраивают ленчи. Но меня эти сборища бесят.
Что касается пейзажной живописи, то тут все чисто. Сюзанна даже завоевала определенную известность своими набросками маслом. Основной сюжет ее картин — руины Золотого Берега, они выполнены в стиле художников Ренессанса, писавших развалины Римской империи, с их колоннами, обвитыми одичавшим виноградом, обрушившимися арками и стенами. Природа на этих полотнах берет верх над творениями Золотого века.
Самая известная работа Сюзанны — это портрет ее глупой лошади Занзибар. Нет, с виду он совсем неплох, никто не спорит. На картине Занзибар стоит в лунном свете на одной из лужаек Лорелтон Холла, бывшего поместья Тиффани. Сюзанна мечтает написать и мой портрет в обнаженном виде в этом же антураже. Но, несмотря на то что она моя жена, я все же стесняюсь позировать ей в качестве натурщика. Кроме того, у меня есть подозрение, что она изобразит меня на картине в виде кентавра.
Покупателями картин Сюзанны выступают местные нувориши, заселившие своими убогими домами старые поместья. Они платят по три — пять тысяч долларов за холст, и на эти деньги Сюзанна вполне в состоянии прокормить своих двух лошадей. Лично я считаю, что она могла бы писать дополнительно еще несколько картин в год, чтобы купить мне новый «бронко».
— Почему ты не хочешь позировать мне голым?
— А что ты собираешься делать с этой картиной потом?
— Повешу ее над камином. Я добавлю тебе еще три дюйма, мы устроим коктейль, и вокруг тебя будут виться очарованные женщины. — Она рассмеялась.
— Сюзанна, вы забываетесь! — Я свернул в направлении Хэмпстед-Бей, где находилось несколько уединенных пляжей, — на каждом из них мы хотя бы по разу уже занимались любовью. Морской воздух действует на меня удивительным образом.
Я размышлял о том, почему Сюзанна выбрала основной темой своей живописи развалины поместий и как ей удается придать этим развалинам столь живописный вид. В самом деле, на ее полотнах проступала удивительная красота этих мест. Старые фонтаны, бельведеры, храмы, беседки, оранжереи, павильоны, статуи делали местность похожей на заброшенный аттракцион для игры в прошлое. Трудно было узнать в этих изображениях скучную и пыльную действительность, что несомненно говорило о таланте моей супруги.
— Ты когда-нибудь рисовала голых мужчин? — спросил я ее.
— Не скажу.
Мы проехали мимо ворот бывшего поместья «Фоксленд», теперь оно превратилось в филиал Нью-Йоркского технологического института. Большая часть всех этих имений стала школами, научными центрами или пансионатами. Другая часть превратилась в музеи. Лучше всего сохранились сторожевые домики, в них до сих пор живет прислуга, которой бывшие хозяева завещали недвижимость за многолетнюю преданность. Эти дома тоже стоят немалых денег, а тот дом, где ныне живут Алларды, и вовсе мог бы уйти за несколько сот тысяч долларов. Если Алларды удалятся на вечный покой, Уильям Стенхоп непременно продаст их дом.
Такой особняк, в котором обитаем мы с Сюзанной, и подавно предел мечтаний для нынешних нуворишей. Но для Сюзанны, жившей когда-то в Стенхоп Холле, это шаг назад.
Когда мы подъехали к очередному земельному владению, Сюзанна сказала:
— Иногда я даже не могу вспомнить названия поместья, если новый владелец не оставляет табличку со старым названием. — Она кивнула в сторону новых домов, тянущихся за забором. — Как называлось вот это место, например?
— Это была часть поместья Хеджесов, но имени последнего владельца я, хоть убей, не помню.
— Я тоже, — сказала она. — А дом сохранился?
— Думаю, что его снесли. Он был прямо здесь, за этими деревьями.
— Точно, — вспомнила Сюзанна. — Это был особняк в английском стиле. И жили тут Конрои. Я ходила в школу с их сыном Филиппом. Очаровательный мальчишка.
— Я, кажется, помню его. Такой прыщавый пижон.
Сюзанна ущипнула меня за руку.
— Сам ты пижон.
— Зато кожа у меня чистая. — Теперь мы ехали на запад. Солнце било прямо в глаза — я опустил козырек. Иногда эти поездки бывают приятными, иногда — нет.
— Ты думала насчет переезда? — спросил я.
— Нет.
— Сюзанна... Пройдет еще лет десять, и ты не узнаешь этих мест. Американцы идут на нас в наступление. Ты понимаешь, что я имею в виду? Здесь будут закусочные, супермаркеты, пиццерии — все это уже проникло сюда, и это только начало. Наступит день, когда мы не найдем уединенного пляжа, чтобы заниматься на нем любовью. Ты же видишь, все уходит в прошлое.
Сюзанна ничего не ответила, бесполезно было пытаться проникнуть в ее внутренний мир.
Эти места чем-то напоминают мне американский Юг по окончании Гражданской войны, только Золотой Берег пал жертвой не военных действий, а экономической катастрофы. Юг был расчленен на двенадцать более мелких штатов, а здесь то же самое произошло на скромном участке в девяносто квадратных миль.
Сказалась близость огромного города, возросшие налоги, изменившиеся нравы. Каждый волен судить по-своему, но человеку всегда было свойственно пытаться удержать ускользающее время.
Я снова посмотрел на Сюзанну. Она сидела с закрытыми глазами, откинув голову на спинку сиденья, казалось, она посылает небу поцелуй своих пухлых губ. Я уже собирался наклониться к ней, как она, уловив мое намерение, сама положила руку на мое бедро и сказала:
— Я люблю тебя.
— А я тебя.
Сюзанна начала поглаживать меня по бедру, я заерзал.
— Не знаю, удастся ли мне дотерпеть до пляжа.
— Тогда на пляж, мой рыцарь.
— Слушаюсь, госпожа.
* * *
Солнце уже село, и сквозь листву деревьев проглядывал свет от окон большого дома. Я решил поехать на север через поселок Си-Клифф, затем у бывшего поместья Томаса Гарви свернуть на запад. Дальше мне предстоял путь мимо древней стоянки индейцев, ныне превращенной в этнографический музей, посвященный тем же индейцам. Злая ирония судьбы.Сама территория парка была в это время уже закрыта, но я знал объездной путь через яхт-клуб «Хэмпстед-Харбор». Здесь у клуба мы и оставили машину.
Я взял из багажника одеяло, и мы с Сюзанной, взявшись за руки, пошли к пляжу, который узкой полоской тянулся у подножия невысокой скалы. На пляже было пустынно, за исключением группы людей ярдах в ста от нас — они сидели у костра.
Небо было безлунным, но звездным, в море по направлению к пристани Хэмпстед-Бей тянулась вереница яхт.
Стало значительно прохладнее, от холмов дул несильный ветер. Мы нашли неплохое место, где прилив устроил что-то вроде песчаного залива между двумя выступами скалы. Здесь мы были защищены от посторонних глаз. Мы расстелили одеяло, сели на него и стали смотреть на воду.