Страница:
— Так я буду сицилийцем или неаполитанцем?
— Я сделаю тебя римлянином, — снова зашелся он от смеха, — так как большинство римлян страдает геморроем.
— Польщен.
— Ну вот и отлично.
В самом деле, все, кто был завязан в бизнесе Фрэнка, были мужчинами, итальянцами, в большинстве своем выходцами с Сицилии или из городка в окрестностях Неаполя, откуда произошел род Белларозы. Это обстоятельство безусловно облегчало ведение дел, но очень препятствовало проникновению в эту среду свежих идей из внешнего мира.
Возможно, роль связующего звена с внешним миром играл для Белларозы Джек Вейнштейн. Он явно не имел никакого отношения к солнечной Италии. Совершенно случайно я узнал, что семьи Вейнштейна и Белларозы познакомились между собой, когда те и другие жили в Вильямсберге. Надо вам сказать, что этот район Бруклина преимущественно населен не итальянцами, а немцами, евреями и ирландцами. Здесь воистину царило смешение многих языков, хотя, если быть точным, на бытовом уровне общения между представителями различных наций почти не происходило. Тем не менее иммигранты, жившие в Вильямсберге, все же отличались от других колоний Нью-Йорка, которые зачастую представляли собой совершенно автономные образования, отделенные от внешнего мира. Итальянцы из Вильямсберга, особенно те из них, кто жил поблизости от собора Святой Лючии, посылали своих детей в школу и те дружили с детьми других национальностей. Уже это свидетельствовало об их открытости. Обо всем этом мне сообщил сам мистер Беллароза, и, хотя он не употреблял таких слов, как «автономные образования» и прочее, я его прекрасно понял. Таким образом, его дружба с Джеком Вейнштейном насчитывала уже немало лет. Это был любопытный факт. При этом Джек не хотел, да и вряд ли мог, попасть под действие законов мафии. Он был кем-то вроде Генри Киссинджера при президенте, если вы позволите мне провести такую аналогию. Так что у меня не имелось ни желания, ни возможности вписаться в структуру преступного клана Белларозы. Для них я мог быть лишь благородным римлянином, больше никем.
Что касается Сюзанны, то она больше не звонила, вернее, она больше не звонила мне. Я также ей не перезванивал, да у меня и не было такой возможности, так как ее новый номер телефона я выбросил. Поэтому, если честно, я немножко нервничал в преддверии возвращения домой.
— Наши женщины встретят нас с распростертыми объятиями. — Беллароза был настроен оптимистично.
Я промолчал.
— Они наверняка полагают, что мы только и делали, что развлекались в Нью-Йорке. Едешь на работу, а они думают, что ты едешь веселиться. А ты в это время бегаешь по городу как собака, заколачиваешь деньга. Верно я говорю?
— Верно.
— Анна, наверное, приготовит сегодня на вечер все мои самые любимые блюда. — И он начал расписывать мне свои излюбленные блюда этим напевным тоном, который употребляют итальянцы, когда говорят о еде. Я, кстати, даже кое-что понял из его монолога, как никак я почетный итальянец. Вероятно, разговоры о еде разожгли в нем аппетит, так как он, не медля, открыл коробку с бисквитами и развернул упаковку сыра, который источал аромат давно не стиранных носков. Позаимствовав у Винни ножик, Беллароза начал уписывать этот свой сыр. Завтрак бизнесмена.
— Будешь? — спросил он меня, не переставая жевать.
— Нет, спасибо.
— Знаешь, как в итальянских кварталах называют контейнер для мусора?
— Нет, не в курсе.
— Столовка на колесах. — Он захохотал, довольный шуткой. — Теперь ты рассказывай.
— Знаешь этот анекдот про тупого мафиозо, который решил, что полицейская машина должна непременно взлететь в воздух? Знаешь, что с ним случилось?
— Нет.
— Он обжег себе рот о выхлопную трубу. Машина так и не взлетела.
Этот анекдот ему так понравился, что он опустил вниз перегородку из плексигласа, отделявшую нас от передних сидений, и тут же пересказал его Ленни и Винни. Они заржали, хотя я не был уверен, что они поняли, в чем соль.
Какое-то время мы ехали молча, я пытался привести в порядок свои растрепанные мысли. Несмотря на недомолвки между мной и доном, я все-таки продолжал оставаться его адвокатом и, как он утверждал, его другом. Я мог бы в это поверить, если бы не одно обстоятельство: я нужен был ему как человек для подтверждения его алиби, а это сильно меняло дело.
Откровенно говоря, у меня отсутствовало всякое желание служить ему дальше в качестве адвоката, быть его другом и свидетелем его алиби. Я мог бы сообщить ему об этом еще несколько дней назад, но по причине того, что он был освобожден под залог, я чувствовал, что мне трудно рвать с ним сейчас все связи. Если судить с адвокатской точки зрения, с точки зрения участника судебного процесса, мое заявление являлось не чем иным, как лжесвидетельством, даже при том, что оно было сделано не под присягой. Опять же с точки зрения адвоката, если я откажусь от своего заявления, то буду исключен из своей, юридической корпорации, а кроме того, получу пулю в лоб. Таков жребий почетного итальянца, если взглянуть на это дело с обратной стороны. Его жизнь состоит не только из поглощения вина и спагетти, в ней есть также закон омерты — обета молчания. В таком случае я становлюсь врагом всех этих сицилийцев и неаполитанцев. Поэтому я должен соблюдать клятву верности дону, не высказанную вслух, но обязательную для исполнения. Mamma mia! Как могло такое случиться с усердным прихожанином епископальной церкви?
Беллароза поддел ломтик сыра на кончик ножа и сунул его мне под нос.
— Вот. Ешь. Не люблю, когда со мной рядом сидят и смотрят, как я ем. Mangia.
Я послушно взял у него сыр и положил в рот. Вкус был неплохой, но запах — отвратительный.
— Понравилось? — Беллароза не мог скрыть своего удовлетворения.
— Molto bene[29], — промямлил я. Теперь мы были не только сообщниками в преступлении, но и говорили и пахли одинаково.
— Слушай, — обратился он ко мне после паузы, — я знаю, ты злишься на меня, думаешь, что это я устроил тебе эту историю с Мельцером. Но пойми, в жизни все непросто. Иногда жизнь бьет тебя так, что надо благодарить Бога, что остался в живых. Но зато в следующий раз ты становишься крепче и уже знаешь, как уклоняться от ударов.
— Спасибо тебе, Фрэнк, за все, что ты сделал для меня. Я и не думал, что это так полезно для здоровья.
— Да ладно тебе.
— Только больше не делай мне таких подарков, прошу тебя.
— О'кей, но еще несколько советов. Бесплатных, Не делай мне тоже таких подарков, как этот твой разговор с этой шлюхой-журналистской. Не пытайся отплатить мне. Послушай меня, я тебе только добра желаю. Ты мне нравишься, и я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
— Фрэнк, я не собираюсь затевать вендетту, мстить тебе, как это принято у вас. Мне здорово попало — я утерся и извлек для себя урок. Вот и все. Если бы я начал мстить тебе за историю с Мельцером и за прочие дела, мы бы сейчас с тобой здесь не разговаривали. Так что давай так: что было, то прошло. На этом кончаем наши дела и расстаемся друзьями. Capisce?
— Да-а-а, — протянул он после долгой паузы. — Ты, конечно, парень меткий, но, бьюсь об заклад, ты не станешь поднимать на меня руку.
— Еще раз обманешь меня, тогда и поглядим.
— Да?
— Да.
Этот наш разговор был ему явно не по душе, но он, помолчав, все же сказал:
— Ладно, с моей стороны больше никаких обманов не будет, так что не будем тебя испытывать. О'кей?
— Договорились.
Беллароза протянул мне руку, я пожал ее. Ни я, ни он, пожалуй, не смогли бы объяснить, что значило это дружеское рукопожатие. Фрэнк наверняка не верил в мой отказ от мести, так же как и я не верил ему, зная, что при первом же удобном случае он не преминет обмануть меня.
— Слушай, приходите ко мне на ужин сегодня вечером, — сказал он тоном примирения, когда мы уже приближались к Лэттингтону. — У нас же полно еды. Анна пригласила гостей. Все мои родственники. Никаких разговоров о делах.
— А мы что уже стали родственниками?
— Нет, но быть приглашенным на такой семейный вечер — это большая честь.
— Благодарю, — ответил я, ничего не пообещав.
— Вот и славно. Сюзанну тоже с собой возьми. Думаю, Анна уже ее пригласила. — Фрэнк вдруг заулыбался. — Слушай, есть идея. Давай посвятим этот вечер ее картине. Там будут все свои, я как раз хотел показать им то, что она нарисовала. Давай?
У меня было такое впечатление, что об этом его плане все приглашенные родственники уже давно знают. В приличном обществе такие вечера устраивают специально для того, чтобы примирить рассорившихся супругов. Но у Фрэнка, как обычно, реализовывалось сразу несколько задумок.
— Твоя жена будет сегодня почетной гостьей, — сообщил он. — Ты не возражаешь?
Как вы сами понимаете, перспектива провести вечер в компании мафиози со своей, можно сказать, бывшей женой в качестве почетной гостьи была не слишком лучезарной.
— Ну что, придете? Ждем вас к шести, — напомнил он.
Винни неожиданно зашелся от смеха и опустил стекло.
— Так вы сказали: «Обжег свой рот о выхлопную трубу?» Теперь понял!
Лучше бы я поехал домой поездом.
Глава 33
— Я сделаю тебя римлянином, — снова зашелся он от смеха, — так как большинство римлян страдает геморроем.
— Польщен.
— Ну вот и отлично.
В самом деле, все, кто был завязан в бизнесе Фрэнка, были мужчинами, итальянцами, в большинстве своем выходцами с Сицилии или из городка в окрестностях Неаполя, откуда произошел род Белларозы. Это обстоятельство безусловно облегчало ведение дел, но очень препятствовало проникновению в эту среду свежих идей из внешнего мира.
Возможно, роль связующего звена с внешним миром играл для Белларозы Джек Вейнштейн. Он явно не имел никакого отношения к солнечной Италии. Совершенно случайно я узнал, что семьи Вейнштейна и Белларозы познакомились между собой, когда те и другие жили в Вильямсберге. Надо вам сказать, что этот район Бруклина преимущественно населен не итальянцами, а немцами, евреями и ирландцами. Здесь воистину царило смешение многих языков, хотя, если быть точным, на бытовом уровне общения между представителями различных наций почти не происходило. Тем не менее иммигранты, жившие в Вильямсберге, все же отличались от других колоний Нью-Йорка, которые зачастую представляли собой совершенно автономные образования, отделенные от внешнего мира. Итальянцы из Вильямсберга, особенно те из них, кто жил поблизости от собора Святой Лючии, посылали своих детей в школу и те дружили с детьми других национальностей. Уже это свидетельствовало об их открытости. Обо всем этом мне сообщил сам мистер Беллароза, и, хотя он не употреблял таких слов, как «автономные образования» и прочее, я его прекрасно понял. Таким образом, его дружба с Джеком Вейнштейном насчитывала уже немало лет. Это был любопытный факт. При этом Джек не хотел, да и вряд ли мог, попасть под действие законов мафии. Он был кем-то вроде Генри Киссинджера при президенте, если вы позволите мне провести такую аналогию. Так что у меня не имелось ни желания, ни возможности вписаться в структуру преступного клана Белларозы. Для них я мог быть лишь благородным римлянином, больше никем.
* * *
В воскресенье мы наконец покинули отель «Плаза» и вернулись на Лонг-Айленд. Наш кортеж состоял из трех машин, каждая из которых была под завязку набита итальянцами и продуктами итальянской кухни. Я ехал в средней машине кортежа вместе с Белларозой и задыхался от запаха сыров и дешевых сигар. Интересно, что мне потом делать с моим костюмом — долго кипятить его или сразу выбросить на помойку?Что касается Сюзанны, то она больше не звонила, вернее, она больше не звонила мне. Я также ей не перезванивал, да у меня и не было такой возможности, так как ее новый номер телефона я выбросил. Поэтому, если честно, я немножко нервничал в преддверии возвращения домой.
— Наши женщины встретят нас с распростертыми объятиями. — Беллароза был настроен оптимистично.
Я промолчал.
— Они наверняка полагают, что мы только и делали, что развлекались в Нью-Йорке. Едешь на работу, а они думают, что ты едешь веселиться. А ты в это время бегаешь по городу как собака, заколачиваешь деньга. Верно я говорю?
— Верно.
— Анна, наверное, приготовит сегодня на вечер все мои самые любимые блюда. — И он начал расписывать мне свои излюбленные блюда этим напевным тоном, который употребляют итальянцы, когда говорят о еде. Я, кстати, даже кое-что понял из его монолога, как никак я почетный итальянец. Вероятно, разговоры о еде разожгли в нем аппетит, так как он, не медля, открыл коробку с бисквитами и развернул упаковку сыра, который источал аромат давно не стиранных носков. Позаимствовав у Винни ножик, Беллароза начал уписывать этот свой сыр. Завтрак бизнесмена.
— Будешь? — спросил он меня, не переставая жевать.
— Нет, спасибо.
— Знаешь, как в итальянских кварталах называют контейнер для мусора?
— Нет, не в курсе.
— Столовка на колесах. — Он захохотал, довольный шуткой. — Теперь ты рассказывай.
— Знаешь этот анекдот про тупого мафиозо, который решил, что полицейская машина должна непременно взлететь в воздух? Знаешь, что с ним случилось?
— Нет.
— Он обжег себе рот о выхлопную трубу. Машина так и не взлетела.
Этот анекдот ему так понравился, что он опустил вниз перегородку из плексигласа, отделявшую нас от передних сидений, и тут же пересказал его Ленни и Винни. Они заржали, хотя я не был уверен, что они поняли, в чем соль.
Какое-то время мы ехали молча, я пытался привести в порядок свои растрепанные мысли. Несмотря на недомолвки между мной и доном, я все-таки продолжал оставаться его адвокатом и, как он утверждал, его другом. Я мог бы в это поверить, если бы не одно обстоятельство: я нужен был ему как человек для подтверждения его алиби, а это сильно меняло дело.
Откровенно говоря, у меня отсутствовало всякое желание служить ему дальше в качестве адвоката, быть его другом и свидетелем его алиби. Я мог бы сообщить ему об этом еще несколько дней назад, но по причине того, что он был освобожден под залог, я чувствовал, что мне трудно рвать с ним сейчас все связи. Если судить с адвокатской точки зрения, с точки зрения участника судебного процесса, мое заявление являлось не чем иным, как лжесвидетельством, даже при том, что оно было сделано не под присягой. Опять же с точки зрения адвоката, если я откажусь от своего заявления, то буду исключен из своей, юридической корпорации, а кроме того, получу пулю в лоб. Таков жребий почетного итальянца, если взглянуть на это дело с обратной стороны. Его жизнь состоит не только из поглощения вина и спагетти, в ней есть также закон омерты — обета молчания. В таком случае я становлюсь врагом всех этих сицилийцев и неаполитанцев. Поэтому я должен соблюдать клятву верности дону, не высказанную вслух, но обязательную для исполнения. Mamma mia! Как могло такое случиться с усердным прихожанином епископальной церкви?
Беллароза поддел ломтик сыра на кончик ножа и сунул его мне под нос.
— Вот. Ешь. Не люблю, когда со мной рядом сидят и смотрят, как я ем. Mangia.
Я послушно взял у него сыр и положил в рот. Вкус был неплохой, но запах — отвратительный.
— Понравилось? — Беллароза не мог скрыть своего удовлетворения.
— Molto bene[29], — промямлил я. Теперь мы были не только сообщниками в преступлении, но и говорили и пахли одинаково.
— Слушай, — обратился он ко мне после паузы, — я знаю, ты злишься на меня, думаешь, что это я устроил тебе эту историю с Мельцером. Но пойми, в жизни все непросто. Иногда жизнь бьет тебя так, что надо благодарить Бога, что остался в живых. Но зато в следующий раз ты становишься крепче и уже знаешь, как уклоняться от ударов.
— Спасибо тебе, Фрэнк, за все, что ты сделал для меня. Я и не думал, что это так полезно для здоровья.
— Да ладно тебе.
— Только больше не делай мне таких подарков, прошу тебя.
— О'кей, но еще несколько советов. Бесплатных, Не делай мне тоже таких подарков, как этот твой разговор с этой шлюхой-журналистской. Не пытайся отплатить мне. Послушай меня, я тебе только добра желаю. Ты мне нравишься, и я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
— Фрэнк, я не собираюсь затевать вендетту, мстить тебе, как это принято у вас. Мне здорово попало — я утерся и извлек для себя урок. Вот и все. Если бы я начал мстить тебе за историю с Мельцером и за прочие дела, мы бы сейчас с тобой здесь не разговаривали. Так что давай так: что было, то прошло. На этом кончаем наши дела и расстаемся друзьями. Capisce?
— Да-а-а, — протянул он после долгой паузы. — Ты, конечно, парень меткий, но, бьюсь об заклад, ты не станешь поднимать на меня руку.
— Еще раз обманешь меня, тогда и поглядим.
— Да?
— Да.
Этот наш разговор был ему явно не по душе, но он, помолчав, все же сказал:
— Ладно, с моей стороны больше никаких обманов не будет, так что не будем тебя испытывать. О'кей?
— Договорились.
Беллароза протянул мне руку, я пожал ее. Ни я, ни он, пожалуй, не смогли бы объяснить, что значило это дружеское рукопожатие. Фрэнк наверняка не верил в мой отказ от мести, так же как и я не верил ему, зная, что при первом же удобном случае он не преминет обмануть меня.
— Слушай, приходите ко мне на ужин сегодня вечером, — сказал он тоном примирения, когда мы уже приближались к Лэттингтону. — У нас же полно еды. Анна пригласила гостей. Все мои родственники. Никаких разговоров о делах.
— А мы что уже стали родственниками?
— Нет, но быть приглашенным на такой семейный вечер — это большая честь.
— Благодарю, — ответил я, ничего не пообещав.
— Вот и славно. Сюзанну тоже с собой возьми. Думаю, Анна уже ее пригласила. — Фрэнк вдруг заулыбался. — Слушай, есть идея. Давай посвятим этот вечер ее картине. Там будут все свои, я как раз хотел показать им то, что она нарисовала. Давай?
У меня было такое впечатление, что об этом его плане все приглашенные родственники уже давно знают. В приличном обществе такие вечера устраивают специально для того, чтобы примирить рассорившихся супругов. Но у Фрэнка, как обычно, реализовывалось сразу несколько задумок.
— Твоя жена будет сегодня почетной гостьей, — сообщил он. — Ты не возражаешь?
Как вы сами понимаете, перспектива провести вечер в компании мафиози со своей, можно сказать, бывшей женой в качестве почетной гостьи была не слишком лучезарной.
— Ну что, придете? Ждем вас к шести, — напомнил он.
Винни неожиданно зашелся от смеха и опустил стекло.
— Так вы сказали: «Обжег свой рот о выхлопную трубу?» Теперь понял!
Лучше бы я поехал домой поездом.
Глава 33
Кортеж въехал в ворота Стенхоп Холла и направился к главному зданию, недавно перешедшему в собственность Белларозы. Машины остановились у скромного домика Сюзанны, я попрощался с моими криминальными друзьями и поволок свой чемодан ко входу в дом.
«Ягуар» Сюзанны был припаркован перед домом, но, поскольку здесь проживают любители верховых прогулок, этот факт вовсе не означал, что дома кто-то есть. Я вошел и сразу понял, что хозяйка отсутствует. Итак, радостная встреча откладывалась.
Я направился в свой кабинет и стер все двадцать шесть сообщений, записанных на автоответчик, затем взял стопку факсов и, не читая, сжег их в камине. Письма я все же просмотрел, так как испытываю уважение к посланиям, написанным от руки. Но такое письмо было только одно, от Эмили; его я отложил в сторону. Все остальное — деловые письма, счета, рекламу и прочую муру — я также предал огню.
Затем, усевшись в кресло, я прочел письмо Эмили:
"Дорогой Джон,
Где это ты раскопал такой жуткий галстук? Я пыталась поправить цвет в своем телевизоре, но галстук подошел к твоему костюму только тогда, когда твое лицо приобрело зеленоватый оттенок. Кроме того, мне пришлось убедиться, что ты до сих пор не носишь с собой расческу. Я видела эту женщину, по виду испанку, ее фамилия, кажется, Альварес. Такое впечатление, что она либо ненавидит тебя, либо влюблена в тебя по уши. Выясни, что из этого правда. У нас с Гэри все в порядке. Если хочешь, приезжай. До скорого.
Целую тебя,
Твоя сестра".
Я положил письмо в ящик стола и пошел на кухню. У нас там на стене висит доска для семейных сообщений, но в данный момент на ней была прикреплена только одна бумажка с надписью: «ЗАНЗИБАР, ВО ВТОРНИК — К ВЕТЕРИНАРУ». Пошла она к черту, эта кобыла. Она и читать-то не умеет, да и в кухню ее не пускают.
Я отнес свой чемодан наверх в бывшую спальню хозяина, а ныне — спальню любовницы. Переодевшись в джинсы, мокасины и майку, я направился в ванную. Во рту у меня до сих пор сохранился вкус этого жуткого сыра. Я прополоскал рот мятным эликсиром, но это не помогло. Должно быть, эта зараза проникла ко мне в кровь.
Я вышел из дома и сел в свой «бронко». Он долго не заводился, так как в мое отсутствие им никто не пользовался. Бедный Джордж Аллард не мог этого сделать, он умер. Наконец мотор заурчал — я двинулся к воротам, намереваясь съездить навестить мою яхту. Когда я подъехал к сторожевому домику, на крыльце появилась Этель, она была в своем воскресном платье в цветочек.
Я остановил «бронко».
— Привет, Этель.
— Здравствуйте, мистер Саттер.
— Как поживаете?
— Все хорошо, — ответила она.
— Выглядите вы отлично, — заметил я, хотя это и не соответствовало действительности. Просто я всегда очень легко общаюсь с вдовами, сиротами и инвалидами.
— Конечно, не мое это дело, — сказала Этель, — но, по-моему, пресса обращается с вами совсем неподобающим образом, мистер Саттер.
Неужели это говорит Этель Аллард? Она даже употребила любимое выражение Джорджа «не мое это дело». Наверное, в нее переселился дух ее покойного мужа.
— Спасибо за эти слова, миссис Аллард, — произнес я.
— Понимаю, как вам тяжело сейчас, сэр.
Вероятно, в эту минуту мне следовало поднять глаза к небу, чтобы увидеть, как оттуда улыбается Джордж.
— Я очень сожалею, — сказал я Этель, — что многочисленные визитеры доставляют вам массу неудобств.
— Ничего страшного, сэр. Это моя работа.
Вот это да!
— И все же. Для этого нужно столько нервов. Боюсь, что это продлится еще какое-то время.
Она кивнула головой, можно даже сказать поклонилась — так делал Джордж, когда хотел показать, что он все слышал и понял. Это уже было, пожалуй, чересчур.
— Ну что ж, берегите себя, — проговорил я на прощание и выехал из ворот.
— Миссис Саттер ездила сегодня утром в церковь вместе со мной, — крикнула она мне вслед.
— Хорошо, — отозвался я, притормозив.
— Она сказала, что вы должны приехать сегодня.
— Да, и что?
— Она просила передать вам, что появится в поместье сегодня во второй половине дня. Миссис Саттер сказала, что будет заниматься огородом или ухаживать за лошадьми. Просила, чтобы вы разыскали ее. — Этель вздохнула и добавила с дрожью в голосе: — Знаете, в последнее время она ходит сама не своя.
Ты тоже на себя непохожа, дорогая Этель. И никто из нас не похож на себя. В тот момент я многое отдал бы за то, чтобы снова перенестись в тот апрель, когда все было так мирно и скучно. Но с Сюзанной я не хотел встречаться с любом случае; к тому же я собирался полюбоваться на мою яхту. Однако я не мог никак не прореагировать на слова Этель.
— Спасибо, — сказал я ей. — Я обязательно разыщу ее.
Я снова тронулся с места и, развернувшись у ворот, поехал по главной аллее усадьбы.
Доехав до конюшни, я вышел из машины и заглянул вовнутрь. Сюзанны здесь не было, обе лошади стояли в своих стойлах. Тогда я направился к главному дому, однако на огороде Сюзанны тоже не оказалось. Проехав мимо бельведера и лабиринта из кустарника, я и там не обнаружил ее присутствия.
Я вдруг понял, что еду уже не по земле, принадлежащей Стенхопам, а по владениям дона Белларозы. Впрочем, я находился на его территории уже давно, так как главная аллея относилась к главному дому и, следовательно, также принадлежала ему. Если только проныра-юрист не включил в договор пункт об общем доступе к дому. Но какая мне разница, я же все равно не являлся владельцем этих земель. Пусть об этом болит голова у Фрэнка и Сюзанны. Но мне, поверьте, в те минуты было очень жаль самого себя. Еще бы — без земли, без денег, без власти, без работы да еще с рогами. Но зато я был свободен. И мог оставаться таковым до тех пор, пока не сойду с ума или не обзаведусь вновь землей, деньгами, властью, работой и женой, пусть той же самой. Проезжая мимо сливового сада, я заметил соломенную шляпку, лежащую на камне, и остановил машину. Подойдя поближе, я увидел, что рядом со шляпкой лежит букет полевых цветов, связанных лентой от шляпки.
Я в нерешительности потоптался на месте, потом все же направился в сад. Сливовые деревья были посажены нечасто, и хотя в этом старом саду они здорово разрослись, здесь оказалось довольно светло, сад просматривался почти насквозь.
Она шла среди деревьев в простом белом хлопковом платье, неся в руках корзинку. Она собирала сливы, их было не так много в этом старом умирающем саду. Я смотрел на нее и, хотя из-за бликов солнца, наполнявших сад, не видел ее лица, мне все же показалось, что она чем-то сильно удручена. Если вы находите эту сцену несколько театральной, то могу сказать в свое оправдание, что и мне она в те минуты показалась таковой. То есть я подумал, что она нарочно попросила Этель направить меня в этот печальный сад. Но, с другой стороны, на Сюзанну это было совсем непохоже, она никогда не разыгрывала сцен, никогда не прибегала к другим женским хитростям. Поэтому, если она сама все подстроила, это уже говорило о многом. И если бы я застал ее собирающей овощи, которые нам подарил Беллароза, то это тоже говорило бы о многом. Верно? Ну ладно, хватит этой огородной психологии. Она почувствовала, что не одна в саду, подняла на меня глаза и робко улыбнулась.
Теперь можете вообразить нас бегущими, как в замедленном кино, навстречу друг другу по священной роще. Корзинка летит в сторону, сливы катятся по земле, блики солнца пляшут на наших радостных лицах, мы бросаемся друг другу в объятия. Вообразили?
А теперь посмотрите на Джона Саттера. Он стоит, засунув руки в карманы своих джинсов, и смотрит на свою жену холодным отстраненным взглядом. Ее робкая улыбка становится совсем робкой.
Тем не менее она первая сдвинулась с места.
— Привет, Джон, — тихо сказала она.
— Привет.
Она продолжала идти мне навстречу, корзинка слегка покачивалась в ее руке. За то время, пока я ее не видел, она загорела, на лице высыпали веснушки. Я заметил, что она босиком, сандалии лежали в корзинке. Ей нельзя было дать больше девятнадцати лет в тот момент, и, когда она вплотную подошла ко мне, сердце у меня в груди билось как сумасшедшее. Достав из корзинки несколько слив, она протянула их мне.
— Хочешь?
У меня был предок, который однажды польстился на фрукт, предложенный ему женщиной в саду. Это повлекло за собой кучу неприятностей.
— Нет, спасибо, — сказал я.
Мы стояли молча друг против друга.
— Этель сказала, что ты хотела поговорить со мной, — нарушил я молчание.
— Да, я хотела тебе сказать: «Добро пожаловать домой, Джон».
— Извини, но это не мой дом.
— Нет, он твой, Джон.
— Послушай, Сюзанна, один из первых уроков, который выучивают дети, родившиеся не в особняках, состоит в следующем: бесплатных завтраков не бывает. За свою распущенность надо платить. Ты сделала свой выбор, Сюзанна, так будь добра, отвечай теперь за свои поступки.
— Благодарю тебя за протестантскую мораль для среднего класса. Верно, меня воспитывали совсем по-другому, но это позволило мне приспособиться к новым условиям жизни куда лучше, чем это сделал ты. Я была тебе хорошей женой, Джон, и заслуживаю куда лучшего обращения.
— Неужели? Не хочешь ли ты сказать, что не спала с Белларозой? Ты что, отрицаешь это?
— Да, я это отрицаю.
— Я не верю тебе.
— Тогда почему ты не задашь этот вопрос ему? — Ее лицо залилось краской.
— В этом нет необходимости, Сюзанна, ты же уже успела сообщить ему о нашем с тобой разговоре. С какой стати я должен верить тебе или ему, если с самого начала было ясно, что вы заодно. Я же не идиот.
— Нет, ты мудрый адвокат. Вот только в последнее время стал чересчур подозрительным и циничным. — Она замолчала и посмотрела мне в глаза. — И все же я хочу сказать тебе еще кое-что. Да, в самом деле я и Фрэнк стали друзьями, мы действительно много общались, много говорили, в том числе и о тебе. Если эти разговоры считать супружеской изменой, что ж, я могу только извиниться.
Я смотрел ей в глаза. Мне очень хотелось поверить ей, но у меня имелось слишком много косвенных улик.
— Сюзанна, — обратился я к ней, — признайся, что у тебя был с ним роман, и я прощу тебя. Я не ставлю никаких условий и обещаю, что после этого мы никогда не будем касаться этой темы. Даю тебе честное слово. Но ты должна признаться в этом сейчас, в эту минуту и больше не лгать мне. — Я перевел дыхание и добавил: — Это предложение действительно только сейчас.
— Я уже объяснила тебе, как выглядели наши отношения, — проговорила она. — Мы близко общались, но это не имело никакого отношения к сексу. Возможно, мы общались слишком близко, но это можно поправить, уверяю тебя. Я еще раз извиняюсь за то, что так доверялась этому человеку. Я понимаю, что тебя это бесит, понимаю. Но мне нужен ты, только ты. Мне было так одиноко без тебя.
— Мне тоже не хватало тебя, — сказал я, и это было правдой. Неправдой было ее признание в менее тяжком грехе. Это старый трюк. Я понял, что она решила стоять на своем до конца. Упорству Сюзанны можно позавидовать, она будет давать свидетельские показания восемь часов без перерыва, и любой, даже самый опытный, адвокат свихнется, но ему не удастся сбить ее с толку. Она приняла решение лгать мне, вернее, такое решение принял Беллароза и внушил это ей, имея на то свои причины. Думаю, если бы здесь был замешан кто-то другой, она все-таки сказала бы мне правду. Но этот человек возымел над ней такую страшную власть, что она могла спокойно, не мигая, смотреть мне в глаза и врать, хотя все в ней, в том числе и ее благородное воспитание, восставало против этой лжи.
В тот момент я чувствовал себя ужасно. Наверное, я легче перенес бы даже ее откровенное признание: «Да, я спала с ним все эти три месяца». Мне было страшно за нее, я понимал, что ей труднее, чем мне, противостоять разрушающему влиянию дона Белларозы. Инстинкт подсказывал мне, что сейчас не следует нажимать на нее и припирать ее к стенке.
— Хорошо, Сюзанна, — произнес я. — Я понимаю, что он совратил тебя в несколько ином смысле. Да, меня бесят ваши с ним отношения, они вызывают у меня ревность, даже при том, что не имеют никакого отношения к сексу. Возможно, было бы проще, если бы все сводилось к физическому влечению, а не к метафизике. — Тут я приврал, потому что в первую очередь я мужчина, а уж потом всепонимающий муж-интеллектуал. Более того, на мой взгляд современный муж-интеллектуал стоит даже не на втором, а на третьем или на четвертом месте. Однако такой ответ был вполне уместен, учитывая ее признание в чисто эмоциональной супружеской неверности.
— Тебя он тоже совратил, Джон, — сказала Сюзанна.
— Это верно, не отрицаю.
— Так мы можем остаться с тобой друзьями?
— Можем попытаться. Но есть вещи, которые до сих пор приводят меня в ярость. Возможно, и ты испытываешь подобные чувства.
— Да, — воскликнула она, — меня бесит то, что ты подозреваешь меня в измене и вот уже несколько месяцев делаешь вид, что мы с тобой чужие друг другу люди.
— Наверное, нам надо какое-то время пожить отдельно.
Она проглотила это, затем сказала:
— Меня больше устроило бы, если бы мы с тобой решили наши проблемы, живя вместе. Мы можем спать в разных спальнях, но я хочу, чтобы ты был дома.
— У тебя дома, хочешь ты сказать.
— Я дала указания своим адвокатам, чтобы они включили этот дом в нашу общую собственность.
Не правда ли, жизнь полна неожиданностей?
— Дай им еще одно указание — не делать никаких исправлений, — промолвил я.
— Почему?
— Я не хочу иметь недвижимость в своей собственности, если возникнут проблемы с налогами. А обладать собственностью вместе с тобой я не хочу ни при каких обстоятельствах. Но за красивый жест благодарю.
— Ладно, — кивнула она. — Так где ты будешь жить это время?
— Что-нибудь придумаю. Несколько дней покатаюсь на яхте. Боюсь, я не смогу составить тебе компанию на сегодняшний вечер.
— Если хочешь... я могу попросить Анну все отменить, — неуверенно произнесла она.
— Нет-нет, Анна расстроится, не надо. Передай ей, что я очень сожалею, что не смог быть с вами.
— Непременно.
— Увидимся через несколько дней. — Я повернулся, чтобы уйти.
— Джон?
— Да?
— Я вдруг вспомнила. Тут заезжал мистер Мельцер, это было, кажется, в четверг или в пятницу.
— И что?
— Он говорил, что ты собирался сделать как бы первый взнос в уплату за это дело с налогами.
— Ты объяснила ему, что мы еще не успели продать дом в Ист-Хэмптоне?
— Да. Он сказал, что попытается как-то выкрутиться, но вид у него при этом был очень озабоченный.
— Хорошо, я свяжусь с ним. — Я помолчал, потом добавил: — Сюзанна, нам придется начинать все сначала.
— Мы могли бы уехать отсюда на какое-то время, когда все уладится, — проговорила она. — Будем вдвоем — только ты и я. Можем поплыть на яхте на Карибы, если хочешь.
Она пыталась все наладить, а я к этому не стремился. Мне было слишком больно, и от новых порций лжи вряд ли стало бы легче. Мне вдруг захотелось сказать ей, что я переспал с очень известной тележурналисткой, и я бы так и сделал, если бы посчитал, что кому-то из нас это принесло бы хоть какое-то облегчение. Но вины за собой я не чувствовал, поэтому мне не было нужды исповедоваться, а Сюзанна в моей исповеди, продиктованной мстительностью, и подавно не нуждалась.
— Подумай о моем предложении, Джон, — попросила она.
— Подумаю.
— Знаешь, мне звонили и Эдвард, и Каролин. Они передают тебе привет. Оба собираются написать тебе письма, но, ты сам понимаешь, это займет какое-то время. — Она улыбнулась.
— Я позвоню им, когда вернусь. До встречи через несколько дней.
— Будь осторожней, Джон. Может быть, не стоит выходить одному в море?
«Ягуар» Сюзанны был припаркован перед домом, но, поскольку здесь проживают любители верховых прогулок, этот факт вовсе не означал, что дома кто-то есть. Я вошел и сразу понял, что хозяйка отсутствует. Итак, радостная встреча откладывалась.
Я направился в свой кабинет и стер все двадцать шесть сообщений, записанных на автоответчик, затем взял стопку факсов и, не читая, сжег их в камине. Письма я все же просмотрел, так как испытываю уважение к посланиям, написанным от руки. Но такое письмо было только одно, от Эмили; его я отложил в сторону. Все остальное — деловые письма, счета, рекламу и прочую муру — я также предал огню.
Затем, усевшись в кресло, я прочел письмо Эмили:
"Дорогой Джон,
Где это ты раскопал такой жуткий галстук? Я пыталась поправить цвет в своем телевизоре, но галстук подошел к твоему костюму только тогда, когда твое лицо приобрело зеленоватый оттенок. Кроме того, мне пришлось убедиться, что ты до сих пор не носишь с собой расческу. Я видела эту женщину, по виду испанку, ее фамилия, кажется, Альварес. Такое впечатление, что она либо ненавидит тебя, либо влюблена в тебя по уши. Выясни, что из этого правда. У нас с Гэри все в порядке. Если хочешь, приезжай. До скорого.
Целую тебя,
Твоя сестра".
Я положил письмо в ящик стола и пошел на кухню. У нас там на стене висит доска для семейных сообщений, но в данный момент на ней была прикреплена только одна бумажка с надписью: «ЗАНЗИБАР, ВО ВТОРНИК — К ВЕТЕРИНАРУ». Пошла она к черту, эта кобыла. Она и читать-то не умеет, да и в кухню ее не пускают.
Я отнес свой чемодан наверх в бывшую спальню хозяина, а ныне — спальню любовницы. Переодевшись в джинсы, мокасины и майку, я направился в ванную. Во рту у меня до сих пор сохранился вкус этого жуткого сыра. Я прополоскал рот мятным эликсиром, но это не помогло. Должно быть, эта зараза проникла ко мне в кровь.
Я вышел из дома и сел в свой «бронко». Он долго не заводился, так как в мое отсутствие им никто не пользовался. Бедный Джордж Аллард не мог этого сделать, он умер. Наконец мотор заурчал — я двинулся к воротам, намереваясь съездить навестить мою яхту. Когда я подъехал к сторожевому домику, на крыльце появилась Этель, она была в своем воскресном платье в цветочек.
Я остановил «бронко».
— Привет, Этель.
— Здравствуйте, мистер Саттер.
— Как поживаете?
— Все хорошо, — ответила она.
— Выглядите вы отлично, — заметил я, хотя это и не соответствовало действительности. Просто я всегда очень легко общаюсь с вдовами, сиротами и инвалидами.
— Конечно, не мое это дело, — сказала Этель, — но, по-моему, пресса обращается с вами совсем неподобающим образом, мистер Саттер.
Неужели это говорит Этель Аллард? Она даже употребила любимое выражение Джорджа «не мое это дело». Наверное, в нее переселился дух ее покойного мужа.
— Спасибо за эти слова, миссис Аллард, — произнес я.
— Понимаю, как вам тяжело сейчас, сэр.
Вероятно, в эту минуту мне следовало поднять глаза к небу, чтобы увидеть, как оттуда улыбается Джордж.
— Я очень сожалею, — сказал я Этель, — что многочисленные визитеры доставляют вам массу неудобств.
— Ничего страшного, сэр. Это моя работа.
Вот это да!
— И все же. Для этого нужно столько нервов. Боюсь, что это продлится еще какое-то время.
Она кивнула головой, можно даже сказать поклонилась — так делал Джордж, когда хотел показать, что он все слышал и понял. Это уже было, пожалуй, чересчур.
— Ну что ж, берегите себя, — проговорил я на прощание и выехал из ворот.
— Миссис Саттер ездила сегодня утром в церковь вместе со мной, — крикнула она мне вслед.
— Хорошо, — отозвался я, притормозив.
— Она сказала, что вы должны приехать сегодня.
— Да, и что?
— Она просила передать вам, что появится в поместье сегодня во второй половине дня. Миссис Саттер сказала, что будет заниматься огородом или ухаживать за лошадьми. Просила, чтобы вы разыскали ее. — Этель вздохнула и добавила с дрожью в голосе: — Знаете, в последнее время она ходит сама не своя.
Ты тоже на себя непохожа, дорогая Этель. И никто из нас не похож на себя. В тот момент я многое отдал бы за то, чтобы снова перенестись в тот апрель, когда все было так мирно и скучно. Но с Сюзанной я не хотел встречаться с любом случае; к тому же я собирался полюбоваться на мою яхту. Однако я не мог никак не прореагировать на слова Этель.
— Спасибо, — сказал я ей. — Я обязательно разыщу ее.
Я снова тронулся с места и, развернувшись у ворот, поехал по главной аллее усадьбы.
Доехав до конюшни, я вышел из машины и заглянул вовнутрь. Сюзанны здесь не было, обе лошади стояли в своих стойлах. Тогда я направился к главному дому, однако на огороде Сюзанны тоже не оказалось. Проехав мимо бельведера и лабиринта из кустарника, я и там не обнаружил ее присутствия.
Я вдруг понял, что еду уже не по земле, принадлежащей Стенхопам, а по владениям дона Белларозы. Впрочем, я находился на его территории уже давно, так как главная аллея относилась к главному дому и, следовательно, также принадлежала ему. Если только проныра-юрист не включил в договор пункт об общем доступе к дому. Но какая мне разница, я же все равно не являлся владельцем этих земель. Пусть об этом болит голова у Фрэнка и Сюзанны. Но мне, поверьте, в те минуты было очень жаль самого себя. Еще бы — без земли, без денег, без власти, без работы да еще с рогами. Но зато я был свободен. И мог оставаться таковым до тех пор, пока не сойду с ума или не обзаведусь вновь землей, деньгами, властью, работой и женой, пусть той же самой. Проезжая мимо сливового сада, я заметил соломенную шляпку, лежащую на камне, и остановил машину. Подойдя поближе, я увидел, что рядом со шляпкой лежит букет полевых цветов, связанных лентой от шляпки.
Я в нерешительности потоптался на месте, потом все же направился в сад. Сливовые деревья были посажены нечасто, и хотя в этом старом саду они здорово разрослись, здесь оказалось довольно светло, сад просматривался почти насквозь.
Она шла среди деревьев в простом белом хлопковом платье, неся в руках корзинку. Она собирала сливы, их было не так много в этом старом умирающем саду. Я смотрел на нее и, хотя из-за бликов солнца, наполнявших сад, не видел ее лица, мне все же показалось, что она чем-то сильно удручена. Если вы находите эту сцену несколько театральной, то могу сказать в свое оправдание, что и мне она в те минуты показалась таковой. То есть я подумал, что она нарочно попросила Этель направить меня в этот печальный сад. Но, с другой стороны, на Сюзанну это было совсем непохоже, она никогда не разыгрывала сцен, никогда не прибегала к другим женским хитростям. Поэтому, если она сама все подстроила, это уже говорило о многом. И если бы я застал ее собирающей овощи, которые нам подарил Беллароза, то это тоже говорило бы о многом. Верно? Ну ладно, хватит этой огородной психологии. Она почувствовала, что не одна в саду, подняла на меня глаза и робко улыбнулась.
Теперь можете вообразить нас бегущими, как в замедленном кино, навстречу друг другу по священной роще. Корзинка летит в сторону, сливы катятся по земле, блики солнца пляшут на наших радостных лицах, мы бросаемся друг другу в объятия. Вообразили?
А теперь посмотрите на Джона Саттера. Он стоит, засунув руки в карманы своих джинсов, и смотрит на свою жену холодным отстраненным взглядом. Ее робкая улыбка становится совсем робкой.
Тем не менее она первая сдвинулась с места.
— Привет, Джон, — тихо сказала она.
— Привет.
Она продолжала идти мне навстречу, корзинка слегка покачивалась в ее руке. За то время, пока я ее не видел, она загорела, на лице высыпали веснушки. Я заметил, что она босиком, сандалии лежали в корзинке. Ей нельзя было дать больше девятнадцати лет в тот момент, и, когда она вплотную подошла ко мне, сердце у меня в груди билось как сумасшедшее. Достав из корзинки несколько слив, она протянула их мне.
— Хочешь?
У меня был предок, который однажды польстился на фрукт, предложенный ему женщиной в саду. Это повлекло за собой кучу неприятностей.
— Нет, спасибо, — сказал я.
Мы стояли молча друг против друга.
— Этель сказала, что ты хотела поговорить со мной, — нарушил я молчание.
— Да, я хотела тебе сказать: «Добро пожаловать домой, Джон».
— Извини, но это не мой дом.
— Нет, он твой, Джон.
— Послушай, Сюзанна, один из первых уроков, который выучивают дети, родившиеся не в особняках, состоит в следующем: бесплатных завтраков не бывает. За свою распущенность надо платить. Ты сделала свой выбор, Сюзанна, так будь добра, отвечай теперь за свои поступки.
— Благодарю тебя за протестантскую мораль для среднего класса. Верно, меня воспитывали совсем по-другому, но это позволило мне приспособиться к новым условиям жизни куда лучше, чем это сделал ты. Я была тебе хорошей женой, Джон, и заслуживаю куда лучшего обращения.
— Неужели? Не хочешь ли ты сказать, что не спала с Белларозой? Ты что, отрицаешь это?
— Да, я это отрицаю.
— Я не верю тебе.
— Тогда почему ты не задашь этот вопрос ему? — Ее лицо залилось краской.
— В этом нет необходимости, Сюзанна, ты же уже успела сообщить ему о нашем с тобой разговоре. С какой стати я должен верить тебе или ему, если с самого начала было ясно, что вы заодно. Я же не идиот.
— Нет, ты мудрый адвокат. Вот только в последнее время стал чересчур подозрительным и циничным. — Она замолчала и посмотрела мне в глаза. — И все же я хочу сказать тебе еще кое-что. Да, в самом деле я и Фрэнк стали друзьями, мы действительно много общались, много говорили, в том числе и о тебе. Если эти разговоры считать супружеской изменой, что ж, я могу только извиниться.
Я смотрел ей в глаза. Мне очень хотелось поверить ей, но у меня имелось слишком много косвенных улик.
— Сюзанна, — обратился я к ней, — признайся, что у тебя был с ним роман, и я прощу тебя. Я не ставлю никаких условий и обещаю, что после этого мы никогда не будем касаться этой темы. Даю тебе честное слово. Но ты должна признаться в этом сейчас, в эту минуту и больше не лгать мне. — Я перевел дыхание и добавил: — Это предложение действительно только сейчас.
— Я уже объяснила тебе, как выглядели наши отношения, — проговорила она. — Мы близко общались, но это не имело никакого отношения к сексу. Возможно, мы общались слишком близко, но это можно поправить, уверяю тебя. Я еще раз извиняюсь за то, что так доверялась этому человеку. Я понимаю, что тебя это бесит, понимаю. Но мне нужен ты, только ты. Мне было так одиноко без тебя.
— Мне тоже не хватало тебя, — сказал я, и это было правдой. Неправдой было ее признание в менее тяжком грехе. Это старый трюк. Я понял, что она решила стоять на своем до конца. Упорству Сюзанны можно позавидовать, она будет давать свидетельские показания восемь часов без перерыва, и любой, даже самый опытный, адвокат свихнется, но ему не удастся сбить ее с толку. Она приняла решение лгать мне, вернее, такое решение принял Беллароза и внушил это ей, имея на то свои причины. Думаю, если бы здесь был замешан кто-то другой, она все-таки сказала бы мне правду. Но этот человек возымел над ней такую страшную власть, что она могла спокойно, не мигая, смотреть мне в глаза и врать, хотя все в ней, в том числе и ее благородное воспитание, восставало против этой лжи.
В тот момент я чувствовал себя ужасно. Наверное, я легче перенес бы даже ее откровенное признание: «Да, я спала с ним все эти три месяца». Мне было страшно за нее, я понимал, что ей труднее, чем мне, противостоять разрушающему влиянию дона Белларозы. Инстинкт подсказывал мне, что сейчас не следует нажимать на нее и припирать ее к стенке.
— Хорошо, Сюзанна, — произнес я. — Я понимаю, что он совратил тебя в несколько ином смысле. Да, меня бесят ваши с ним отношения, они вызывают у меня ревность, даже при том, что не имеют никакого отношения к сексу. Возможно, было бы проще, если бы все сводилось к физическому влечению, а не к метафизике. — Тут я приврал, потому что в первую очередь я мужчина, а уж потом всепонимающий муж-интеллектуал. Более того, на мой взгляд современный муж-интеллектуал стоит даже не на втором, а на третьем или на четвертом месте. Однако такой ответ был вполне уместен, учитывая ее признание в чисто эмоциональной супружеской неверности.
— Тебя он тоже совратил, Джон, — сказала Сюзанна.
— Это верно, не отрицаю.
— Так мы можем остаться с тобой друзьями?
— Можем попытаться. Но есть вещи, которые до сих пор приводят меня в ярость. Возможно, и ты испытываешь подобные чувства.
— Да, — воскликнула она, — меня бесит то, что ты подозреваешь меня в измене и вот уже несколько месяцев делаешь вид, что мы с тобой чужие друг другу люди.
— Наверное, нам надо какое-то время пожить отдельно.
Она проглотила это, затем сказала:
— Меня больше устроило бы, если бы мы с тобой решили наши проблемы, живя вместе. Мы можем спать в разных спальнях, но я хочу, чтобы ты был дома.
— У тебя дома, хочешь ты сказать.
— Я дала указания своим адвокатам, чтобы они включили этот дом в нашу общую собственность.
Не правда ли, жизнь полна неожиданностей?
— Дай им еще одно указание — не делать никаких исправлений, — промолвил я.
— Почему?
— Я не хочу иметь недвижимость в своей собственности, если возникнут проблемы с налогами. А обладать собственностью вместе с тобой я не хочу ни при каких обстоятельствах. Но за красивый жест благодарю.
— Ладно, — кивнула она. — Так где ты будешь жить это время?
— Что-нибудь придумаю. Несколько дней покатаюсь на яхте. Боюсь, я не смогу составить тебе компанию на сегодняшний вечер.
— Если хочешь... я могу попросить Анну все отменить, — неуверенно произнесла она.
— Нет-нет, Анна расстроится, не надо. Передай ей, что я очень сожалею, что не смог быть с вами.
— Непременно.
— Увидимся через несколько дней. — Я повернулся, чтобы уйти.
— Джон?
— Да?
— Я вдруг вспомнила. Тут заезжал мистер Мельцер, это было, кажется, в четверг или в пятницу.
— И что?
— Он говорил, что ты собирался сделать как бы первый взнос в уплату за это дело с налогами.
— Ты объяснила ему, что мы еще не успели продать дом в Ист-Хэмптоне?
— Да. Он сказал, что попытается как-то выкрутиться, но вид у него при этом был очень озабоченный.
— Хорошо, я свяжусь с ним. — Я помолчал, потом добавил: — Сюзанна, нам придется начинать все сначала.
— Мы могли бы уехать отсюда на какое-то время, когда все уладится, — проговорила она. — Будем вдвоем — только ты и я. Можем поплыть на яхте на Карибы, если хочешь.
Она пыталась все наладить, а я к этому не стремился. Мне было слишком больно, и от новых порций лжи вряд ли стало бы легче. Мне вдруг захотелось сказать ей, что я переспал с очень известной тележурналисткой, и я бы так и сделал, если бы посчитал, что кому-то из нас это принесло бы хоть какое-то облегчение. Но вины за собой я не чувствовал, поэтому мне не было нужды исповедоваться, а Сюзанна в моей исповеди, продиктованной мстительностью, и подавно не нуждалась.
— Подумай о моем предложении, Джон, — попросила она.
— Подумаю.
— Знаешь, мне звонили и Эдвард, и Каролин. Они передают тебе привет. Оба собираются написать тебе письма, но, ты сам понимаешь, это займет какое-то время. — Она улыбнулась.
— Я позвоню им, когда вернусь. До встречи через несколько дней.
— Будь осторожней, Джон. Может быть, не стоит выходить одному в море?