Демилль Нельсон. Золотой берег

   — Не трудись. Я спишу это как приобретение нового опыта.
   — Как знаешь. Хочешь вина?
   — Нет. — Я прошелся по комнате и заметил, что на столике у кровати лежит книга. Но это был не Макиавелли, а альбом с видами Неаполя.
   — Больше всего меня бесит то, что теперь я не могу помогать своим людям, — пожаловался он. — Для итальянца это все равно что лишиться яиц. Capisce?
   — Нет. И я отказываюсь capisce всю эту муть.
   Беллароза пожал плечами.
   — Так, значит, ты теперь работаешь на Феррагамо? — спросил я.
   Этот вопрос ему явно не понравился, но он промолчал.
   — Не можешь мне объяснить, откуда вдруг в Стенхоп Холле появились эти чертовы бульдозеры? — поинтересовался я.
   — Да, могу. Они готовят площадки под фундаменты, прокладывают дороги. Федеральная налоговая служба заставила меня продать эту усадьбу фирмам по торговле недвижимостью.
   — Ты что, серьезно? Все летит в тартарары, а ты решил обрадовать меня еще и тем, что теперь у меня по соседству поставят вагончики для жилья.
   — Какие еще вагончики? Там будут прекрасные дома. У тебя будет куча хороших соседей.
   В конце концов, земля эта никогда не была моей, так что мне в общем-то было наплевать, во что ее превратят.
   — Что сделают с главным домом? — все-таки спросил я.
   — Не знаю. У фирмы есть предложение от японцев. Они хотят устроить в нем что-то вроде дома отдыха для своих. Понимаешь? Жизнь стала такая нервная, им нужно место для отдыха.
   Да, новости были невеселые. Главный дом превращался в дом отдыха для переработавших японских бизнесменов, а вокруг должны были появиться тридцать или сорок новых домишек. И все это на месте великолепной усадьбы.
   — Как тебе удалось получить разрешение на раздел земли? — спросил я.
   — У меня теперь друзья в высоких сферах. В ФНС, к примеру. Я же тебе говорю, им нужны большие деньги, поэтому с их помощью я избавился от того, что у меня было. Феррагамо выдвинул против меня обвинение по акту РИКО, он тоже хочет получить свою долю, пока все не досталось ФНС. Эти волки рвут меня на части.
   — То есть ты хочешь сказать, что ты банкрот?
   Он пожал плечами.
   — Ты помнишь, советник, однажды я тебе уже говорил это. Кесарю — кесарево. Так вот, кесарь пришел за своей долей.
   — Но ему нельзя отдавать больше пятнадцати процентов, так ведь, Фрэнк? — улыбнулся я.
   Он в ответ изобразил на своем лице улыбку.
   — Возможно, на этот раз он получит больше. Но на оставшиеся деньги я тоже смогу хорошо пожить.
   — Ну что ж, приятно слышать. — Я посмотрел на него внимательней. Он действительно производил впечатление побитого пса. Чувствовал он себя наверняка неважно, да и дух его был тоже сломлен, из глаз исчез блеск. Вероятно, именно это я рассчитывал увидеть, когда спасал его жизнь, но сейчас я не испытывал никакой радости. Хотя это и противоестественно, мы часто подсознательно завидуем бунтовщикам, пиратам, преступникам. Их существование доказывает, что жизнь ломает не всех, и не на всех современное государство набрасывает свой намордник. Но жизнь и государство в конце концов добрались и до самого выдающегося преступника и уложили его на лопатки. Это был неизбежный конец, он и сам понимал это, когда строил планы, которым не суждено было сбыться.
   — Что будет с «Альгамброй»? — спросил я.
   — О, ее тоже придется продать. Власти изъявили желание снести этот дом. Негодяи. Наверное, не хотят, чтобы люди говорили: «Вот здесь, в этом доме жил Фрэнк Беллароза». Ну и черт с ними. Я договорился, что здесь подрядчиком на строительстве домов будет Доминик. Я попрошу его, чтобы он построил на этом месте уменьшенные копии «Альгамбры», белые особнячки с красными черепичными крышами. — Он рассмеялся. — Забавно будет, да?
   — Наверное. А что «Фокс-Пойнт»?
   — Его купили арабы.
   — Иранцы?
   — Ну да. Пошли они... Вот вы все кривились, когда видели меня своим соседом, — теперь извольте любоваться на этих черномазых из песков. Они будут раскатывать в свои замки на роскошных лимузинах, а их попы — завывать по соседству от вас. — Он попробовал засмеяться и закашлялся.
   — Как твое здоровье?
   — Нормально. Вот только простудился немного. Чертова сиделка. Они уволили Филомену, не сказав об этом мне, и вроде бы даже выслали ее из страны. Анне разрешают находиться здесь только несколько дней в неделю. Она опять живет в своем Бруклине. Мне даже поговорить тут не с кем. Только с этими чертовыми агентами.
   Я кивнул. Министерство юстиции при желании может кому угодно испортить жизнь, а если на человека еще накинется и Федеральная налоговая служба, то вообще пиши пропало.
   — Что ты получаешь взамен всего этого? — спросил я. — Свободу?
   — Да. Свободу. Я свободен. Мне простили все мои грехи. Взамен я должен плясать под их дудку и заложить всех, кого знаю. Боже, эти мерзавцы хуже коммунистов. — Он посмотрел на меня. — Ведь это ты советовал мне так сделать, верно? Продайся, Фрэнк, начни новую жизнь. Это был твой совет?
   — Да, это был мой совет, — сказал я.
   — Вот, я и последовал ему.
   — Нет, ты сам принял это решение, Фрэнк. Мне кажется, самый важный итог того, что произошло, — это представившаяся тебе возможность начать новую жизнь. Я полагаю, что ты переедешь отсюда в другое место и начнешь жить под новой фамилией.
   — Да. Теперь я нахожусь под защитой специальной программы для свидетелей. На следующем этапе, если я буду хорошо себя вести, мне дадут возможность жить под другой фамилией. В своей новой жизни я хотел бы стать священником. — Он устало улыбнулся и выпрямился. — Слушай, выпей со мной вина. — Беллароза достал с нижней полки столика чистый стакан и наполнил его до краев. Я взял стакан и сделал несколько глотков. Это было кислое кьянти хорошей выдержки. Ничего себе больной — пить такое пойло.
   — Считается, что никто не должен знать, куда я уезжаю, но тебе скажу: я еду в Италию к себе на родину. — Он похлопал по альбому с видами Неаполя, лежащему на столике. — Забавно, но мы все продолжаем считать Италию своей родиной. А ведь здесь живет уже третье поколение моей семьи. Я в Италии был всего раз десять за последние тридцать лет. И все равно говорю о ней, как о родине. А вы считаете своей родиной ну... Англию, например?
   — Нет, не считаем. Может быть, очень редко — в мыслях, но никогда — на словах. Моя семья живет здесь очень давно, Фрэнк. Я — американец. И ты тоже. На самом деле ты американец в такой степени, что даже сам не можешь себе представить. Понимаешь?
   — Да понимаю, понимаю, — засмеялся он. — Хочешь сказать, что в Италии мне не понравится? Но зато там я буду в безопасности, там будет куда лучше, чем здесь в тюрьме или в могиле. Федеральные власти уже согласовали вопрос о моем переезде с итальянским правительством. Возможно, когда-нибудь ты приедешь ко мне в гости.
   Я ничего не ответил. Мы оба молчали и потягивали вино из стаканов. Наконец Беллароза заговорил, но обращался он, казалось, не ко мне, а к своим «коллегам» по бизнесу, к тем самым, кого он закладывал сейчас десятками.
   — Старинный обет молчания, — начал он, — больше не действует. Не осталось настоящих людей, нет героев, нет тех, кто стоит на своем до конца. Это относится к людям по обе стороны Закона. Мы все превратились в бумагомарак, и полицейские, и воры, мы идем на сделки, когда нам это выгодно, чтобы сохранить свою жизнь, свои деньги, свое здоровье. Мы способны продать все, что угодно, да еще бываем счастливы, когда нам предлагают такую возможность.
   Я снова ничего не сказал.
   — Я ведь уже сидел однажды в тюрьме, советник. Скажу тебе, что это место не для таких людей, как мы с тобой. Это место для молодых, для цветных, для крутых. А такие, как я теперь, на рожон не лезут. Мы стали похожи в этом на вас. Мы стали чертовски уязвимыми.
   — Возможно, тебе удастся твоя затея с фермой близ Сорренто?
   — Да. — Он расхохотался. — Фермер Фрэнк. Только одна надежда и осталась. — Беллароза внимательно посмотрел мне в глаза. — Забудь слово «Сорренто». Capisce?
   — Да, я слышу, что ты говоришь, — сказал я шепотом. — Еще один совет, Фрэнк. Не верь властям, хотя они и будут клясться, что сохранят твой адрес в тайне. Если они пошлют тебя в Сорренто, не оставайся там слишком долго.
   — Вот видишь, я был прав, когда произвел тебя в ранг почетного неаполитанца. — Он подмигнул мне.
   — Насколько я понимаю, Анна едет с тобой, так что следи за тем, какие марки наклеены на письмах, которые она будет отправлять домой в Штаты. Особенно, если они адресованы ее сестре. Она ведь едет с тобой, верно?
   — Да. Конечно, — ответил он после паузы. — Она же моя жена. Что же ей еще делать? По-твоему, она должна пойти учиться в колледж или поступить на работу в Ай-би-эм?
   — Она так же настроена против нового переезда, как это было, когда ты переезжал сюда?
   — Ты еще спрашиваешь? Да она сроду не хотела никуда уезжать из дома своей матери. Когда-то женщины-иммигрантки приезжали сюда из солнечной Италии без гроша в кармане и кое-как прилаживались к жизни в Нью-Йорке. А теперь дочки и внучки этих женщин закатывают истерики, когда у них ломается посудомоечная машина. Понимаешь? Но, кстати, и мы не лучше них. Верно?
   — Верно, — кивнул я. — Но, может быть, в Италии она скорее приживется, чем в Лэттингтоне?
   — Нет. Все замужние итальянки — несчастливы, когда становятся вдовами, но и замужем у них счастья нет. Я же говорил тебе, ты не можешь их осчастливить, поэтому не обращай на них внимания. Но дети мои продолжат учиться здесь, в Штатах. Анна сходит с ума по этому поводу. Возможно, когда-нибудь они захотят приехать в Италию и жить там. Кто знает? Возможно, я когда-нибудь смогу вернуться сюда. И не исключено, что в один прекрасный день ты зайдешь в пиццерию в Бруклине и увидишь меня за стойкой. Вам разрезать пиццу на восемь или двенадцать частей, сэр?
   — На двенадцать. Я страшно голоден. — Мне и в голову не приходило представить себя входящим в пиццерию в Бруклине, а вообразить Фрэнка Белларозу за стойкой оказалось вообще выше моих сил. Да и ему такое могло только присниться в кошмарном сне. Все это было просто спектаклем, поставленным для меня или для агентов ФБР, которые нас подслушивали. Такой человек, как Беллароза мог залечь на время на дно, но навсегда выйти из игры он ни за что не согласился бы. Как только ему удастся ускользнуть из лап Министерства юстиции, он сразу же займется каким-нибудь теневым бизнесом. Если он и окажется в пиццерии, то не продавцом, а ее владельцем.
   — Интересно знать, о какой такой услуге ты хотел меня попросить? — полюбопытствовал он.
   — О'кей, Фрэнк. — Я поставил стакан с вином на стол. — Мне хотелось бы, чтобы ты объявил моей жене, что между вами все кончено и ты не берешь ее с собой в Италию, как она, вероятно, себе воображает. Я также прошу тебя сказать ей, что ты воспользовался связью с ней только для того, чтобы найти подход ко мне.
   Мы молча смотрели друг на друга, потом он кивнул.
   — Считай, что все это уже сделано.
   Я двинулся к двери.
   — Мы с тобой больше не встретимся, но, надеюсь, ты простишь меня, если я не подам тебе руки на прощание, — проговорил я.
   — Конечно.
   Я открыл дверь.
   — Джон, — позвал он.
   Кажется, впервые за все время Беллароза назвал меня по имени, и, по правде говоря, меня это удивило. Я обернулся. Он все так же сидел на своей постели.
   — Что еще?
   — Я скажу, что воспользовался ею, если ты на этом настаиваешь, но знай, что на самом деле все было не так. Ты должен знать об этом.
   — Я знаю.
   — О'кей. Ну вот мы и в расчете, советник. Пройдут годы — мы будем вспоминать об этом времени, как об одном из лучших эпизодов нашей жизни. Это было время, когда мы дарили и получали дары в ответ, время, когда мы обогащались, узнавая друг друга. Согласен?
   — Конечно.
   — И будь осторожен. Теперь за тобой охотятся двое моих земляков — Феррагамо и еще один тип. Но ты, надеюсь, с ним разберешься.
   — Конечно, разберусь.
   — Ладно. Удачи тебе.
   — Тебе тоже. — И с этими словами я ушел.

Глава 37

   Я решил навестить Эмили — она жила в Галвестоне — и упаковал все необходимые вещи для такого продолжительного путешествия. Посещение родственников — это возможность на время уехать из дому под благовидным предлогом. Сюзанна эту возможность уже использовала — теперь настал мой черед.
   Я собирался поехать на своем «бронко», а не лететь самолетом, так как штаты к западу от Нью-Йорка надо не пролетать, а проезжать на автомобиле, чтобы посмотреть на пейзажи, встретиться с людьми. В общем, я считал, что это был шаг в правильном направлении.
   Я уже заранее представлял, как буду останавливаться в «Макдональдсах», ночевать в мотелях, покупать кока-колу или «семь-одиннадцать» в банках. Меня несколько смущало, что мне придется заправлять машину бензином: я плохо представлял, как это делается. Вероятно, я поступлю так — встану на обочине и понаблюдаю, как заправляются другие. Думаю, что там все просто — сначала платишь деньги, потом заливаешь в бак бензин.
   Выезжать я собирался утром, на рассвете. Прошло всего несколько дней со времени моего последнего визита к Фрэнку Белларозе, и в один из них как раз вернулась из своей поездки в Хилтон Хед и Флориду Сюзанна, загорелая и подтянутая. Она сообщила мне, что ее брату очень понравился Ки Уэст, и он решил осесть там и заняться чем-нибудь серьезным.
   — Что имеется в виду? — поинтересовался я. — Он, что, надумал наконец подстричься?
   — Не будь циником, Джон.
   Известие о моей длительной поездке она восприняла со смешанным чувством. С одной стороны, мое отсутствие снимало напряженность в нашей тогдашней ситуации, но с другой — ей явно было скучно без меня. Да, трудно одновременно любить сразу двух мужчин.
   Вечером накануне моего отъезда я занимался упаковкой чемоданов. В этот момент в мою крошечную комнату вошла Сюзанна.
   — Пойду прокачусь верхом, — сказала она.
   Она была одета в брюки, сапоги, водолазку и твидовый жакет. Ей очень шел этот наряд, да и загар был к лицу.
   — Всю усадьбу распахали бульдозеры. Смотри, Сюзанна, будь осторожна.
   — Я знаю. Но сейчас вечерами светло как днем.
   Да, это действительно было так. В небе стояла полная луна, ночи были такими тихими и ясными, что я едва не изъявил желание составить ей компанию. Скоро обе усадьбы превратят в шумные поселения, «Фокс-Пойнт» станет иранской территорией, а соседи и вовсе перестанут с нами разговаривать. Поэтому, судя по всему, прогулкам верхом в ближайшее время суждено было закончиться. Возможно, я упускал свой последний шанс. Но в тот вечер я все же решил отказаться от прогулки, так как почувствовал, что Сюзанна хочет побыть одна.
   — Может быть, я буду кататься допоздна, — сказала она.
   — Ладно.
   — Если ты уже будешь спать, когда я вернусь, тогда разбуди меня завтра, Джон, перед своим отъездом.
   — Хорошо.
   — Спокойной ночи.
   — Приятной прогулки.
   И она уехала. Когда я сейчас вспоминаю те минуты, то отчетливо вижу, что Сюзанна вела себя совершенно нормально. Но я уже говорил вам, она и так была сумасшедшей, а тут еще и полнолуние.

* * *

   Примерно в одиннадцать часов я собрался ложиться спать, так как хотел встать до рассвета, чтобы в первый день своего путешествия проехать как можно больше. Но Сюзанна к тому времени еще не возвратилась, а вы знаете, как неохотно ложатся в постель мужья и жены, когда одного из супругов нет дома. Вероятно, причиной такого поведения частично является беспокойство, частично — ревность, но что бы то ни было, тот, кто ждет дома, все время вслушивается в тишину — не подъедет ли к дому машина; так бывает, даже если супруги перессорились и не разговаривают друг с другом.
   В тот вечер я ждал, конечно, не машину, а топот лошадиных копыт; теперь, когда конюшня стала ближе к дому, эти звуки легко можно было уловить. Но как ни странно, к дому подъехала именно машина, сначала мелькнул свет фар, затем послышался шорох шин по гравию. В тот момент я находился в спальне на втором этаже и как раз собирался раздеваться. Спустившись вниз, я услышал, как хлопнула дверца автомобиля и кто-то позвонил в дверь.
   Неизвестная машина у порога дома и поздний звонок не всегда означают приятные новости. Я открыл дверь: передо мной стоял мистер Манкузо, на его лице застыло странное выражение.
   — Добрый вечер, мистер Саттер, — произнес он.
   — Что случилось? — вот все, что я мог проговорить дрожащим от волнения голосом.
   — Ваша жена...
   — Где она? С ней все в порядке?
   — Да. Извините, я не хотел сказать... в общем, она жива и здорова. Но вам придется поехать со мной.
   Не переодеваясь, как был — в джинсах и в рубашке, я сел к нему в машину, и мы поехали. По дороге к воротам мы не обменялись ни словом. Проезжая мимо сторожевого домика, я увидел Этель Аллард, выглядывавшую из окна, — наши с ней взгляды встретились. Неужели у меня такое же встревоженное лицо, как у нее?
   Мы выехали на Грейс-лейн и свернули налево к «Альгамбре».
   — Он мертв? — спросил я у мистера Манкузо.
   Тот искоса взглянул на меня и кивнул.
   — Вероятно, на этот раз он был без бронежилета?
   — Да, без него, — подтвердил он и добавил: — Это зрелище не для слабонервных.
   — Ничего, я недавно наблюдал, как парню снесло голову.
   — Да, верно. Мы оставили все, как было, вы сможете посмотреть на него. Полицию мы пока не вызывали. Я заехал за вами и везу вас туда по своей собственной инициативе, мистер Саттер, я решил, что будет правильно, если вы сможете поговорить со своей женой до того, как придут детективы из окружного управления.
   — Спасибо, — поблагодарил я. — Вы передо мной в долгу не были, так что получается, что теперь я ваш должник.
   — Что ж... Тогда вот моя просьба к вам: попробуйте собрать и склеить осколки того, что осталось от вашей жизни. Я бы очень хотел, чтобы у вас это получилось.
   — Будет исполнено.
   Манкузо, казалось, не спешил, словно все еще сомневаясь в душе, правильно ли он поступает, так что по дороге к главному дому «Альгамбры» мы ехали довольно долго. Я заметил, что во всех окнах горит свет.
   — Какая роскошь, — промолвил Манкузо. — Но, как сказал Христос, что за польза человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет.
   Я не считал, что Святой Феликс понимал истинную природу Фрэнка Белларозы.
   — Он не продавал свою душу, мистер Манкузо. В своем бизнесе он занимался тем, что покупал, а не продавал.
   Он снова искоса взглянул на меня.
   — Думаю, что вы правы.
   — Миссис Беллароза здесь? — спросил я.
   — Нет, она в Бруклине.
   — Поэтому здесь оказалась моя жена.
   Он промолчал.
   — Для мистера Белларозы и для миссис Саттер было очень удобно, что миссис Беллароза постоянно уезжала в Бруклин, не так ли? — добавил я.
   Он снова промолчал.
   — Вы не только смотрели на это сквозь пальцы, вы еще и содействовали этому.
   На этот раз он ответил:
   — Это было не наше дело, мистер Саттер. Это было ваше дело. Вы знали обо всем.
   — Конечно же, вам нужно ублажать ваших свидетелей, мистер Манкузо, но при этом вовсе необязательно превращаться в сутенера.
   — Я понимаю, как вам тяжело, мистер Саттер.
   — А я понимаю также, мистер Манкузо, что и вы, и я здорово извозились в грязи, и нам уже никогда не стать такими чистыми и непорочными, какими мы были на Пасху.
   — Да, — согласился он, — очень грязное дело. Я даже не могу сказать в данном случае, что цель оправдывает средства. Но со своими моральными проблемами я буду разбираться сам и не сомневаюсь, что вы тоже сможете разобраться со своими.
   — Попытаюсь.
   — Если говорить с профессиональной точки зрения, то никто из нас не может радоваться, что Фрэнк Беллароза умер, не успев сказать нам всего, что он знал. Никто не радуется и по поводу того, что сделала миссис Саттер. И мы заслужили то, что получили теперь: мы же нарушали правила и разрешали ей приходить сюда в любое время, даже не проверяя ее. Так что нам придется за это отвечать. Возможно, это вас утешит.
   — Нисколько.
   Машина остановилась у парадного входа «Альгамбры», я вылез из нее и вошел в дом. В вестибюле стояли целых шесть агентов ФБР, двое в полевой форме с карабинами за спиной, четверо в гражданских костюмах. Все они обернулись и посмотрели на меня. Двое из них подошли и, обыскав меня, прошлись по мне металлоискателем. Лучше бы они все это проделали с моей женой.
   Первое, что я заметил, была пальма, которая вместе с кадкой завалилась набок у входа в столовую. Керамическая кадка разбилась, и из трещины на выложенный плиткой пол высыпалась земля и вылезли корни. Наполовину скрытый большой кадкой и листьями пальмы, на полу лежал человек. Я подошел к нему.
   Фрэнк Беллароза лежал на спине, руки и ноги раскинуты в стороны, халат распахнулся: под ним ничего не было, только голое тело. На шее, на руках и ногах виднелись шрамы от ран, нанесенных ему выстрелами из дробовика. Были также три свежие раны — одна в области сердца, вторая — на животе, третья — в паху. Интересно, куда она сделала первый выстрел?
   Вокруг все было залито кровью: тело убитого, его халат, пол и даже ветви пальмы. На всех трех ранах кровь уже почти свернулась, и они походили на розетки из красного заварного крема. Пятна крови были также и поодаль от тела. Мне стало ясно, что он упал, проломив ограждение, со второго этажа. Подняв голову вверх, я увидел, что стою прямо под тем местом, где находится дверь его спальни. Я снова посмотрел на Белларозу. Его глаза оставались широко открытыми, но на этот раз в них не было ни жизни, ни боли, ни слез. Только вечность. Я встал на колени и закрыл ему глаза.
   — Пожалуйста, не трогайте ничего, мистер Саттер, — послышался за моей спиной голос Манкузо.
   Я поднялся и бросил последний взгляд на Фрэнка Белларозу. Мне вдруг пришла в голову мысль, что итальянцы во все времена понимали, что в основе всех жизненных проблем всегда находятся люди, у которых слишком много власти, слишком много харизматического влияния, слишком много амбиций. Итальянцы возводили таких людей в ранг полубогов, и в то же время ненавидели их за те же самые качества. Поэтому для них убийство Цезаря, дона или дуче являлось актом преодоления психологического комплекса, они видели в этом поступке спасение и грех одновременно.
   Возможно, Сюзанна, которая в жизни и мухи не обидела, впитала эту страсть к разрушению идолов вместе со спермой своего любовника, решив применить метод Белларозы для решения проблемы Белларозы. Кто знает? А может быть, умник Джон просто придумал все это.
   Манкузо похлопал меня по плечу и привлек мое внимание к дальнему углу вестибюля.
   Сюзанна сидела, закинув ногу на ногу, в кресле, стоящем между одной из колонн и пальмой. Она была полностью одета в свой костюм для верховой езды, хотя ни тогда, ни позже я не знал и не узнаю, была ли на ней одежда, когда все это случилось. Однако, ее длинные рыжие волосы, обычно спрятанные под шапочкой для верховой езды, сейчас в беспорядке рассыпались по плечам. В остальном моя жена выглядела так, словно ничего не произошло. И еще: в те минуты она была очень красива.
   Я приблизился к ней на несколько футов, она подняла на меня глаза, но даже не шелохнулась. Теперь я увидел, что рядом с колонной стоит агент ФБР, который наблюдает за ней, вернее, сторожит ее. Сюзанна покосилась на него — агент кивнул, — встала и пошла ко мне. Удивительно, подумал я, как быстро даже люди благородных кровей приучаются к тюремным порядкам. Скажу честно, смотреть на это было тяжело.
   Теперь нас разделяло расстояние в несколько футов. Я заметил, что у нее заплаканные глаза, но сейчас, как я уже сказал, она была абсолютно спокойна. Вероятно, присутствующие при этой сцене ждали, что мы бросимся обнимать друг друга или один из нас закатит скандал и накинется на другого с кулаками. Я понимал, что все шесть или семь агентов готовы в последнем случае немедленно принять меры. Охрана явно пребывала в напряжении: они и так уже потеряли одного человека, которого должны были охранять.
   — С тобой все в порядке? — спросил я наконец свою жену.
   Она кивнула.
   — Где ты взяла оружие?
   — Он дал мне его сам.
   — Когда? С какой целью?
   Казалось, Сюзанна не слышит моих вопросов и на время отключилась, что, в общем-то, нормально при данных обстоятельствах. Но затем она пришла в себя и как ни в чем не бывало ответила:
   — Он дал мне пистолет, когда вернулся домой из госпиталя. Агенты ФБР обыскивали дом, и, чтобы они не нашли пистолет, который был у него спрятан, он отдал его мне.
   — Понятно. — Да, ты дал маху, Фрэнк. Но, впрочем, если бы не оказалось пистолета, она убила бы его ножом или кочергой от камина — всем, чем угодно. Никто не сравнится в ярости с рыжеволосой женщиной, которой пренебрегли. Поверьте мне, я знаю.
   — Ты уже делала какие-нибудь заявления? — спросил я.
   — Заявления?.. Нет... Я только сказала... Я забыла...
   — Не говори ничего ни им, ни полиции, когда она сюда явится.
   — Полиции?..
   — Да, они уже едут сюда.
   — Разве я не могу пойти к себе домой?
   — Боюсь, что нет.
   — Меня посадят в тюрьму?
   — Да. Я постараюсь, чтобы завтра тебя освободили под залог. — Если получится, добавил я про себя.
   Она кивнула и впервые улыбнулась. Ей стоило это немалого труда, но все равно улыбка была искренняя.
   — Ты хороший адвокат, — сказала Сюзанна.