Дэвид Питер. Сэр Невпопад из Ниоткуда

   — А ну еще разок попробуй! — проревел детина.
   — Симон! — крикнула ему барменша, к которой он только что обращался по имени «Мари». — Успокойся, не трать ты на нее время, ее надо просто вышвырнуть отсюда. Не ударит она тебя больше, уймись! Потому как…
   Женщина не успела еще договорить, как Энтипи снова замахнулась и попыталась нанести удар, на сей раз в пах своему противнику.
   «Разумная и вполне уместная смена тактики», — подумал я.
   Вот только детина был начеку: он перехватил ее тонкую руку и сдавил своей огромной клешней. Пальцы Энтипи разжались, и кружка с грохотом упала на пол. Принцесса испустила вопль досады и боли. Именно в этот момент я твердо решил, что мне пора тактично удалиться отсюда, предоставив сторонам улаживать конфликт без моего участия. И разумеется, взгляд Энтипи тотчас же остановился на мне. Впервые за все то время, что я провел, стоя в дверях проклятого трактира.
   — Невпопад! — заверещала она. — Ты мой телохранитель, мой защитник! Вот и защищай меня!
   И тогда все, кто находился в трактире, как по команде уставились на мою скромную персону. Никогда прежде мне так не хотелось стать кем угодно другим, только не самим собой, и очутиться где угодно, только не там, куда меня занесла судьба. Может, стоило попробовать воздействовать на этих грубиянов силой моего природного шарма, попытаться их очаровать? Широко улыбнувшись, я помахал им рукой. Никакого впечатления.
   Я напряг воображение. Но ничего путного как назло на ум не приходило. А тем временем здоровяк Симон, трясясь от злости, сделал шаг по направлению ко мне. Некоторые из числа зрителей, сидевших за столиками, радостно захихикали. Они предвкушали новое развлечение. Мне отчего-то вспомнилось, как я выклянчивал у гарпов помилование и те чуть не рыдали от хохота, пока я перед ними распинался. Теперь вот Энтипи как могла повеселила этих мужланов. Находясь в отчаяннейшем положении, мы оба удосужились себя выказать чистой воды комедиантами и распотешили почтенную публику… Стоп! И как же это я сразу не догадался?! Вот он, достойный выход из нового затруднения! Вперед, Невпопад из Ниоткуда! В порыве вдохновения я схватил с ближайшего стола деревянную ложку с длинной-предлинной ручкой, перебросил посох в левую руку и, сгорбившись и утрируя свою хромоту, медленно побрел к принцессе.
   По пути я выкрикивал омерзительно высоким дискантом:
   — Всеконечно и всенепременно я вас спасу, о моя досточтимая леди! Ваш верный рыцарь жизни ради вас не пожалеет!
   Весь мой расчет строился на том, что я в тот момент меньше всего на свете походил на рыцаря: хромоногий сутулый урод в отрепьях, с копной мокрых и спутанных темно-рыжих волос, походившей на моток непряденой шерсти и вооруженный ложкой…
   «Да он такой же герой и храбрый рыцарь, как эта девчонка — принцесса!» — вот что должны были, по моему мнению, тотчас же подумать все до единого пьянчуги.
   Продвигаясь вперед, я продолжал размахивать ложкой, как если бы это был острейший меч, и пронзительно пищал:
   — Я спешу к вам со всех ног, ваше высочество! Вот тебе, разбойник! Получи и ты, негодяй! По заслугам всем вам, недоноски! И так будет с любым, кто дерзнет протянуть свои грязные лапы к особе королевской крови! — Я кружился на месте, припадая на правую ногу и нанося черенком ложки колющие и рубящие удары воображаемым противникам. А сам тем временем все ближе подбирался к Симону, который, стоя на одном месте, не сводил с меня остановившегося от изумления взгляда. Ведь я не представлял для него никакой угрозы, я был безвреден, как лист, свалившийся с дерева. По крайней мере это, благодарение богам, до него вполне дошло. Откуда-то из глубины зала послышалось несколько осторожных смешков. Именно на это я и рассчитывал. Доковыляв до Энтипи, я довольно бесцеремонно схватил ее за руку и рывком подтянул к себе вплотную.
   — Что это за балаган вы устроили? — с досадой набросилась она на меня.
   Слава богу, у девчонки хватило ума произнести это шепотом, наклонившись к моему уху.
   Симон повернулся всей своей неуклюжей тушей, чтобы не терять меня из виду. Смех в зале сделался громче. Одна лишь барменша Мари, поджав губы, глядела на нас подозрительно и недружелюбно.
   Я обхватил Энтипи за шею и притянул ее к себе так, что ее ухо очутилось у моих губ. И тихо, торопливо прошептал:
   — Слушайте внимательно, черт бы вас побрал! Здесь больше двух десятков вооруженных парней, да вдобавок еще этот Симон, который меня и вас голыми руками укокошит за здорово живешь! Мне одному с ними нипочем не сладить. Единственная для нас возможность спасти свои шкуры — это притвориться комедиантами, и если вы мне сейчас не подыграете, считайте, что мы оба уже на том свете. У нас только один шанс выпутаться, так не упустите его! — И, возвысив голос, я снова выбросил вперед руку с зажатой в ней ложкой: — Умри, недостойный, за оскорбление принцессы, наследницы престола! А это тебе, жалкий урод! Вот! Получай!
   Энтипи хватило всего нескольких мгновений, чтобы принять единственно разумное решение. Инстинкт самосохранения одержал в ее душе верх над заносчивостью и спесью, и она, подбоченившись, выкрикнула:
   — Ну что, дерзкие и бесцеремонные сэры?! Знаете теперь, каково иметь дело с моими верными рыцарями, с цветом нашей великой нации?
   Сделав неуклюжий выпад, я ткнул черенком ложки в середину груди вконец опешившего Симона. Должен признаться, ощущение было такое, как будто конец черенка уперся в каменную стену. Я поднял ложку кверху, словно салютуя своей даме мечом, и проблеял:
   — Готово! И этот сражен наповал! Так пусть же другим будет неповадно посягать на честь благородной дамы! Доблестный рыцарь не оставит в живых ни одного из наглецов!
   Симон так и не сдвинулся с места. Бедняга наверняка впервые в жизни лицезрел подобное действо. Продолжая кривляться и по пути отвешивая поклоны, мы беспрепятственно добрались до двери. Вслед нам неслись одобрительные смешки, слышались обрывки разговоров. Зрители обменивались мнениями:
   — Они умалишенные! — утверждал один.
   — Да нет, ты разве не понял? Это просто какие-то бродячие актеришки, комедианты. А ведь здорово представляют, скажи-ка?
   Я в душе склонен был согласиться с обоими этими мнениями. Да и с любым другим, лишь бы нам позволили убраться отсюда восвояси. Не оглядываясь, я распахнул дверь.
   Снаружи все побелело от снега. И он продолжал падать с небес. Не подумайте только, что сверху срывались легкие и редкие снежинки, нет, то, что предстало перед моим исполнившимся ужаса взором, являло собой сплошную стену из необыкновенно крупных, пушистых хлопьев, которые то и дело подхватывал невесть откуда налетавший вихрь и кружил в безумном хороводе. Выйти сейчас наружу значило для нас с Энтипи обречь себя на неминуемую, скорую и мучительную смерть. Ибо одеты мы оба были, мягко говоря, не по сезону…
   Без малейших колебаний я с треском захлопнул дверь, повернулся лицом к посетителям трактира и раскинул руки в стороны. Так стремительно и резко, что чуть было не смазал Энтипи по физиономии.
   — Друзья мои! — вскричал я с деланным воодушевлением. — Перед вами королевские комедианты! Прошу, давайте вместе поаплодируем Симону, который без всякой подготовки так великолепно нам подыграл! У вас талант, дружище! Настоящий талант актера! Поздравляю! Поклонитесь же почтенной публике! — Со всей скоростью, на какую был способен, я промчался между столиками к вконец одуревшему Симону, схватил его за руку, напоминавшую окорок, и поднял ее кверху.
   Мужчины разразились аплодисментами. Кто-то принялся колотить по столешнице металлической кружкой. Отовсюду послышались одобрительные возгласы в адрес Симона и в наш с принцессой. На толстой, глуповатой физиономии здоровяка последовательно отобразились растерянность, смущение и наконец телячий восторг. Детина понял, что неожиданно стал центром всеобщего восторженного внимания. Глупо хихикнув, он стоял теперь перед собутыльниками с таким видом, словно с самого начала уловил смысл происходящего и подыгрывал нам совершенно сознательно.
   Я схватил со стола полотняную салфетку и стал промокать его физиономию и бороду, приговаривая:
   — Здорово! Я б сам нипочем так не смог без всякой подготовки, без единой репетиции!
   Энтипи смотрела на меня с безмолвным осуждением. Но ее мнение о моей затее интересовало меня сейчас меньше всего на свете. Я действовал, между прочим, не ради одобрения ее высочества, а чтобы нам обоим жизнь спасти. И она, паршивка этакая, великолепно отдавала себе в этом отчет. Как и в том, что я вполне преуспел в своей затее. Иначе она не преминула бы в недвусмысленных и резких выражениях высказать свое недовольство при всех. Сияя счастливейшей улыбкой, я мысленно обозвал ее высочество последними словами, какие только знал.
   Симон, расчувствовавшись от небывалого своего успеха, которому он был всецело обязан нам с принцессой, угостил нас медом — по целой кружке заказал. Это, что и говорить, явилось вершиной нашего триумфа! Простак вообще стал держаться с нами, как с лучшими своими приятелями. Еще бы! Я очень даже хорошо понимал его чувства. Этому скромному мастеровому, привыкшему довольствоваться своим жалким уделом трудяги, мало кого интересовавшего, поди, даже во сне не могло привидеться, что луч славы когда-нибудь коснется и его буйной головы.
   Мед пришелся мне как нельзя кстати, наполнив желудок благословенным теплом. А тем временем огонь в очаге, возле которого я примостился, грел меня снаружи. Волосы, влажные после купания в реке, высохли в считанные минуты. Энтипи уселась в нескольких футах от меня. Молча прихлебывала мед и, представьте себе, ни капли не опьянела! На меня она старалась не смотреть.
   Мне стало так хорошо, так уютно у теплого очага, что я даже поленился себе представить, что сталось бы с этой безмозглой гордячкой, кабы я не поспешил к ней на помощь.
   Я совсем было задремал, но вдруг надо мной нависла чья-то тень.
   «Симон! — пронеслось у меня в голове. — Раскаялся в своей щедрости, очарование минутной славы рассеялось, вот он теперь и решил разделаться с нами по-свойски…» Но вскинув голову, я увидал над собой вовсе не его, а Мари.
   Та подтащила к очагу бочонок, поставила его у лавки, на которой я сидел, грузно уселась на него и без обиняков заявила:
   — Этим олухам вы головы задурили, но я не такая идиотка, чтобы поверить, будто вы и впрямь бродячие комедианты. — Благодарение богам, у женщины хватило ума понизить голос настолько, что никто, кроме меня, не слышал этих разоблачительных слов. — Девчонка глядела и говорила так, что и впрямь могла бы сойти если не за принцессу крови, то за высокородную леди. А ты, когда ее увидал и услыхал, что она несет, со страху чуть не обделался. Это ж видно было по тебе, едва ты мой порог переступил. Такое ни одному актеру на белом свете не под силу разыграть. Но кто б вы на самом деле ни были, по вашей вине в моем заведении чуть драка не началась, да и клиента вы обидели. — Я про себя отметил слова «в моем заведении». Значит, она была не просто барменшей-служанкой, а владелицей трактира. — Я так тихо с тобой говорю, потому как, если б они услыхали эти мои слова, что б тут началось! И вас обоих на кусочки бы разорвали, да и мою харчевню в придачу. — При этих словах она выразительным кивком указала на своих клиентов, мирно выпивавших за столиками. Я поежился. — И потому, — сурово прибавила Мари, — катитесь-ка отсюда оба, да поживей!
   — Но там такой снег и ветер, мадам, — робко возразил я. — Мы неминуемо погибнем, если окажемся под открытым небом…
   — А мне-то что за дело?
   Именно в этот момент здоровяк Симон, лучась добродушием, рявкнул на весь зал:
   — За наших многоуважаемых артистов!
   — За артистов! — эхом отозвались несколько голосов.
   Кто-то из посетителей прибавил:
   — И за нашу Мари!
   — За Мари! — с энтузиазмом подхватили остальные. Трактирщица со снисходительной улыбкой склонила голову. Выразив своим клиентам признательность, она снова повернулась ко мне, чтобы довести до конца начатое дело — выставить нас за порог своего заведения, на верную смерть.
   И тут один из пьяниц заплетающимся языком предложил новый тост:
   — За нашего властителя, могучего и непобедимого диктатора Шенка!
   — За диктатора Шенка! — хором взревели все, кто был в зале, исключая Мари, меня и Энтипи.
   Я едва концы не отдал от ужаса, честное слово!
   Диктатор Шенк. Владелец так называемого Приграничного царства Произвола, вздумавший напасть на земли короля Рунсибела и оттесненный войском последнего за пределы Истерии. Немалой, надо сказать, ценой.
   Я покосился на Энтипи, но на лице ее было столь же безучастное, отчужденное выражение, как и прежде. Я вздохнул. Разумеется, это имя ей было решительно незнакомо. Она ведь несколько лет кряду провела в стенах монастыря, а благочестивые жены бдительно следят за тем, чтобы до воспитанниц не доходили никакие известия из внешнего мира. Девчонка понятия не имела ни о недавней войне, ни даже о том, кто такой этот диктатор Шенк. Зато мне было известно о нем вполне достаточно, чтобы преисполниться новой тревоги и в который уже раз возблагодарить судьбу за то, что эта идиотка не успела толком назвать себя. Стоило трактирным завсегдатаям узнать, что в их руки попала не кто иная, как сама принцесса Истерийская, и любой из них, несмотря на всю свою тупость, немедленно сообразил бы, какая редкая ему выпала удача выслужиться перед своим властелином. Меня как ненужного свидетеля и подданного враждебной державы прикончили бы на месте, а Энтипи препроводили бы во дворец диктатора. Последний, имея на руках такой козырь, такую бесценную для Рунсибела заложницу, смог бы потребовать от нашего монарха чего угодно. И тот пошел бы на любые условия Шенка, чтобы вызволить девчонку. Но с другой стороны, Рунсибел мог бы и иначе себя повести. Сказать, мол, делай с ней что пожелаешь, интересы государства для меня превыше всего. И я, представьте себе, нисколько его за это не осудил бы…
   — Значит… мы находимся в Приграничном царстве Произвола, — пробормотал я. — Если только я верно понял.
   Мари взглянула на меня еще более подозрительно, чем прежде.
   — Ты что же это, сам не ведаешь, где обретаешься?
   — Мы… отстали от своей труппы и здорово сбились с пути, — врал я. — И потому я понятия не имел, куда нас занесло. Но если это Приграничное царство Произвола, то… снег… и ветер… все это — всамделишная знаменитая приграничная зима?
   Мари равнодушно кивнула. Ей ведь такая жуткая погода была не в диковинку, не то что мне.
   — Нынешний год, видать, будет похолодней, чем прежние. Да и рано она что-то к нам пожаловала. Но как бы там ни было, это зима и есть. Ты все правильно понял.
   Итак, мы с Энтипи угодили в ужасный переплет. Говорили, что зима, водворившись в Приграничном царстве, долго его не покидает. Снег во все время ее владычества над этой землей никогда не тает, оттепелей здесь не бывает. Местное население вполне приспособилось к этим нечеловеческим условиям жизни. Люди просто тепло одеваются, ездят по своим заснеженным дорогам не на телегах, а в санях, шагают по тропкам, протоптанным в снегу, в теплых меховых или валяных сапогах. Но мы с Энтипи местными жителями отнюдь не являлись. И не было у нас ни меховых плащей, ни теплых шапок, ни подходящей для этого климата обуви. Очутившись под открытым небом в своей легкой одежонке, мы замерзнем насмерть, не пройдя и нескольких шагов. Это уж как пить дать. Мы застряли здесь на всю долгую зиму. Верней, застряли бы, если б нас отсюда не гнали. Но, покорившись своей участи, мы умрем от холода… Мне хотелось взвыть от безысходности.
   — Плетельщик-связной, — вспомнил я. — Вот кто нам просто до зарезу нужен. Хотим разыскать своих. Нашу труппу во главе с директором. Они нас не бросят в беде. Вы, часом, не знаете, не обитает ли здесь поблизости такой волшебник или волшебница?
   — Вниз по дороге, к востоку отсюда, милях в двадцати есть одна такая. Клиенты у нее все сплошь благородные господа, владетельные лорды. Ее все Чудачкой зовут. Она и впрямь малость не в себе. А живет тут у нас уж никто и не упомнит с каких пор. Старики, так те за глаза величают ее Ходячим Заклинанием. Большие деньги требует за свои услуги, как я слыхала.
   «Двадцать миль по заснеженной дороге для нас с принцессой все равно что все двести», — уныло подумал я.
   Нипочем нам не добраться пешком до этой Чудачки. Но если б дело упиралось только в это, я не задумываясь украл бы для нас коня. Но разве связная станет работать задаром? Об этом нечего и мечтать. А у меня и принцессы на двоих имелось лишь несколько мелких монет, всего около пары соверенов…
   Но суровой Мари не было ровно никакого дела до всех наших проблем.
   — Ну а теперь, повторяю, выметайтесь отсюда вон, разве что у вас деньжата водятся, чтобы заплатить за ночлег и стол. В чем лично я сомневаюсь. Вы ведь не удосужились пройтись по залу со шляпой и потребовать с этих оболтусов плату за представление.
   Я мысленно дал себе хорошего пинка. Так возрадовался тому, что уцелел, так возликовал — и вот на тебе, совершил досадный промах! В итоге мы возбудили лишние подозрения в душе этой проницательной кабатчицы и упустили возможность пополнить свои скудные сбережения. И Энтипи в этом как раз ни капельки не виновата. У нее ведь совсем нет жизненного опыта, не то что у меня. Выходит, теряю я сноровку… Эх, надо ведь было только чуть мозгами пораскинуть… Но я так опешил при виде снега, что обо всем остальном начисто позабыл…
   — А не могли бы мы у вас здесь на время остановиться, чтобы разыгрывать перед клиентами представления?..
   — И обливать их элем? И драки затевать? Ты считаешь, мне и без вас мало головной боли?! — Мари сердито засопела.
   Пришлось зайти с другого конца. На память мне весьма кстати пришло объявление, нацарапанное у входа в трактир.
   — Вам ведь прислуга требуется? Так учтите, лучше меня вы никого не сыщете. Я родился и вырос в трактире. Всю работу знаю. — Боже, как это вышло, что мои уста произнесли правду? Нет, сноровку я точно теряю, в этом не может быть сомнений.
   — Но вас двое, а мне нужен один. Ты вот подошел бы. А девчонку эту видеть не желаю.
   Я искоса взглянул на Энтипи. Она успела опорожнить свою кружку и сидела, обхватив руками плечи и покачиваясь из стороны в сторону. Одним хорошим пинком ее можно было бы свалить на пол. Нет, выходит, я все же был преувеличенного мнения об ее умении пить не пьянея. Принцесса надрызгалась вхлам.
   — Ну да, согласен, она, конечно, не подарок, — понизив голос, кисло промямлил я.
   — Не то слово! — подхватила Мари. Ничто так не сближает людей, как возможность перемыть кому-нибудь косточки. — Небось, примадонна ваша, верно? — Я кивнул. — Все, поди, знатных дам представляет. — Я кивнул еще энергичнее. — Оно и видно: совсем у нее от этого мозги набекрень. Так себя держит, как будто у нее дерьмо, и то из чистого золота.
   — Ох уж эти актрисы! — Я закатил глаза к потолку. — Если бы вы только знали, как с ними тяжело! Но что поделаешь?
   — А я вот знаю, что бы я поделала хотя бы с одной из них, попадись она мне в руки!
   Прищурившись, я перегнулся к ней и заговорщически прошептал:
   — Вот и отлично. Вы здорово проучите эту гордячку, если наймете к себе нас обоих. Пусть-ка потаскает воду, полы поскребет, пусть подает эль и выносит помои.
   Мари задумчиво взглянула сперва на меня, потом на Энтипи. Лоб ее был сосредоточенно нахмурен. Но вот вертикальная складка между густыми бровями разгладилась, женщина улыбнулась и тряхнула головой:
   — А ты тот еще плут, как я погляжу. — В голосе ее явственно слышалось одобрение.
   Я улыбнулся ей в ответ:
   — Вы преувеличиваете.
   Мари погрузилась в размышления и расчеты, от итогов которых зависела наша с Энтипи участь. Снаружи завывал ветер. Перспектива очутиться там в легком платье и летних башмаках меня, признаться, мало прельщала…
   — Ну, так и быть, — милостиво изрекла трактирщица. — Оставлю уж вас обоих, но платить стану как одному и кормить как одного. Но ежели она прольет хоть каплю эля или меда на любого из моих клиентов, по нечаянности или нарочно, я вас обоих в ту же минуту вышибу прочь. Ясно?
   Не могу передать вам, какое необыкновенное, ни с чем не сравнимое облегчение, счастье, восторг я испытал в ту минуту. Я готов был расцеловать сердитую Мари в обе щеки. Но вместо этого, не скрывая своей радости, часто-часто закивал головой.
   — Спать будете в кладовке, это там, в дальнем конце.
   — Мы там будем помещаться… вдвоем?
   Она посмотрела на меня как на помешанного.
   — Ну да. Что ж тут такого? Вы ведь наверняка любовники. Потому что ни один мужчина в здравом уме не стал бы эту кривляку терпеть подле себя за просто так. Она, видать, крепко тебя держит за одно место, коли ты с ней так носишься.
   — Но почему вы так уверены, что я в нее влюблен?
   Мари рассмеялась. Но в звуках ее смеха не было веселья, он звучал горько, даже надрывно.
   — Я на всю жизнь себе одно усвоила: не стоит удивляться поступкам мужчин, что б они ни делали. И пытаться их понять тоже.
   — Очень мудро сказано, — заискивающе произнес я.
   Она смерила меня взглядом с ног до головы и деловито спросила:
   — Это, что ли, вся твоя одежонка? — Я со вздохом развел руками. — В кладовке полно всякого старья, на любой вкус найдется, любых размеров и покроя. По большей части это вещи негодяев, которых я поймала, когда они пытались удрать, не заплатив. Выбери себе что подойдет. А как покончишь с этим — примешься за работу. Лодырничать я вам обоим не дам, так и знайте.
 
   — Вы с ума сошли?! Нет, вы определенно рехнулись, просто спятили!
   Разговор происходил в задней комнате трактира. Грубо сколоченные полки ломились от всевозможного хлама — кроме одежды, о которой упомянула Мари, здесь громоздились кружки, блюда, кубки, корзины, мехи и фляги, утюги и швабры и многое, многое другое. Энтипи, вмиг протрезвевшая от злости и негодования, недвусмысленно дала мне понять, что она, мягко говоря, не в восторге от сделки, которую я только что заключил.
   — Чтобы я, принцесса Истерийская, стала прислуживать в паршивом трактире!
   — Говорите тише, нас могут услыхать! — прошептал я.
   — С какой это стати мне понижать голос! Я во всеуслышание заявляю: я, принцесса Истерийская, не собираюсь…
   Договорить она не успела: я схватил ее за плечи, с силой притиснул спиной к стене кладовки и зажал рот ладонью, в которую она, впрочем, тотчас же впилась зубами. Одна из полок зашаталась, и несколько кружек со звоном и грохотом свалились на пол. Но меня это сейчас меньше всего заботило. Главной проблемой являлось то, что Энтипи, будь она неладна, все глубже вонзала зубы в мою ладонь. Я даже вскрикнул от боли.
   — Прежде чем вы мне до крови прокусите руку и, освободившись таким образом, нас обоих погубите, советую меня выслушать! — произнес я сквозь сжатые зубы. — Вы не хуже меня слышали, как эти недоумки желали здравия и процветания диктатору Шенку. Который, да будет вам известно, не так давно проиграл войну вашему родителю и потому сочтет себя совершенно осчастливленным, заполучив вас в качестве заложницы! Только попробуйте хоть кому-нибудь из местных жителей заикнуться, кто вы такая, и на королевстве Истерия можно будет смело ставить крест! Оно превратится во владения диктатора Шенка! Это вам понятно?
   Энтипи изо всех сил помотала головой и… еще крепче сжала зубы. Я буквально взвыл от досады и нестерпимой боли.
   — А попав к нему в плен, — продолжал я изменившимся голосом, едва сдерживая желание надавать этой идиотке тумаков, — вы будете томиться в глубоком, сыром и тесном колодце, в сравнении с которым эта кладовка покажется вам райскими кущами, и вдобавок вас подвергнут самым мучительным, изощренным и унизительным пыткам. И к тому времени, когда ваш ненаглядный Тэсит явится вас спасать, вы превратитесь в ослепшую, лишенную ушей, зубов и ноздрей, лысую полубезумную старуху, которую Тэсит сперва не узнает, а после самолично убьет, чтобы прекратить ваши мучения. Вы этого хотите, да? В таком случае продолжайте рвать зубами мою ладонь, и я вас отпущу, чтобы вы объявили этому сброду о своей принадлежности к королевскому дому Истерии и угодили в лапы Шенка.
   Энтипи разжала челюсти. Смотрела на меня с лютой ненавистью, но больше не пыталась кусаться.
   — У нас нет выбора! — пробормотал я, поморщившись от боли. Вот ведь паршивка! А мне теперь с покалеченной рукой работать! Как будто мало было хромой ноги… — Мы должны еще Бога благодарить, что так легко отделались. Если бы эти парни поверили, что вы никакая не комедиантка, а взаправдашняя принцесса, вы сейчас были бы на пути в застенок Шенка. А не уговори я сердитую и подозрительную хозяйку этого трактира взять нас на службу, нас с вами обоих вышвырнули бы за дверь, что при нынешней погоде равносильно смерти. Теперь же у нас есть теплый угол, какая-никакая одежда, в которой на улицу выйти не страшно, в этот жуткий снег, вдобавок мы будем более или менее сыты, а главное, сможем зарабатывать деньги! Станем их копить помаленьку, чтобы расплатиться с этой Чудачкой и послать через нее весточку вашему родителю. Это не просто наилучший из шансов, а попросту наш единственный шанс на спасение. Согласитесь, на этаком морозе мы и часа бы не выдержали. Уже, поди, замерзли бы насмерть в каком-нибудь сугробе. Но боги смилостивились над нами, дали нам эту возможность уцелеть, так давайте же не станем гневить их и примем их даяние со смирением и благодарностью. Итак… Могу ли я теперь, все вам подробно объяснив, отнять от вашего рта руку в надежде, что вы не погубите нас обоих своими высказываниями?!