Страница:
— Ты посмел в гордыне своей сравнить себя с нами, король Севера! Ты осмелился назвать себя всемогущим, неуязвимым, чего не должен позволять себе ни один из смертных! Ты отринул все сомнения, ты возомнил, что власть твоя безгранична. И мы тебя за это наказали. Призрак того страха, который ты испытал в пещере, страха смерти, навсегда сохранится в недрах твоей души, а частица сердца твоей возлюбленной навсегда останется в теле твоем.
Король сумел отыскать дорогу к своему Ледяному дворцу и вернулся к подданным, которые, не осмеливаясь задавать ему вопросы, решили, что королева Тия погибла во время бурана. Страна погрузилась в траур. Что же до самого короля…
С тех самых пор он не переставал ни днем ни ночью ощущать в себе, в своем теле частицу ее сердца. Призрак королевы витал над ним, тревожа сон и превращая явь в кошмар.
И тогда он решил бежать. Но разве можно скрыться от самого себя? Однако Старый Дедушка Хол решил попытаться сделать именно это. Поскольку наш король, видите ли, ради сохранения собственной жизни перешел некую черту, за которую мало кто отваживается ступить. И после этого любые границы перестали для него что-либо значить. Он стал их попросту игнорировать. И однажды он объявил своим людям, что отныне нарекает себя королем, не признающим никаких территориальных ограничений, никаких государственных суверенитетов. Королем, который отправится странствовать — куда пожелает, когда пожелает и как пожелает. Он пригласил всех, кому это по душе, примкнуть к нему. Многие сделали это с охотой.
Опустевший дворец он разрушил. Это пристанище было ему теперь ни к чему.
Он без сожалений покинул свой Холодный Север и злых божеств, обитающих там. Он в них больше не нуждался.
Он утратил свой здравый рассудок. Тот мешал ему жить, как он хотел.
Единственным, от чего ему было не под силу избавиться, остался голос его Тии, его сверкающего алмаза. Она всегда оставалась с ним… и в нем. Он ощущал тепло ее тела, он ловил на себе лучи света, изливаемые ее нежной душой… и безумно страдал. Страдал от чувства вины перед ней, которое не покидало его ни на миг, как ни пытался он скрыться от него в своих бесконечных скитаниях. Вот все, что у него осталось… И еще…
Король Меандр вынул из складок плаща кинжал с тонким, почти прозрачным лезвием и богато изукрашенной рукояткой.
— И еще кинжал. Льдинка. Который, король был в этом уверен, он рано или поздно, собравшись с духом, вонзит в свое сердце… Когда сумеет преодолеть в себе жажду жизни, как это однажды удалось его супруге. Именно так он покончит со своим жалким существованием, чтобы воссоединиться с любимой в вечной жизни. Со своей ненаглядной Тией. Бедная королева! Несчастный Старый Дедушка Хол… С душой, объятой мраком и ужасом…
Король Меандр закончил свой рассказ. Мы молчали, потрясенные услышанным. Я взглянул сперва на Рунсибела, потом на шута и Энтипи. Лица у всех троих были белее полотна, в глазах читались сочувствие и страх. Тишину нарушила принцесса.
— Так вы… вы сейчас собираетесь себя убить? — спросила она.
— Я?! — Меандр очнулся от глубокой задумчивости и с недоумением пожал плечами. — А-а-а, понимаю. — Он усмехнулся и погрозил принцессе пальцем. — Вы, поди, решили, что я говорил о себе. Ничуть не бывало! Приняли эту историю за чистую правду. Что ж, это делает мне честь как рассказчику. Спасибо за комплимент, юная леди. Нет, поверьте, это… это всего лишь вымысел. А если бы подобное случилось на самом деле, то несчастный ублюдок, с которым такое произошло, был бы вовеки проклят. Верно? И заслужил бы смерть. — Он не мигая уставился на лезвие своего кинжала. — Согласны? Смерти бы заслуживал.
Помолчав еще некоторое время, Безумный король сунул кинжал в ножны, висевшие у него на поясе, и будничным тоном обратился к Рунсибелу:
— Думаю, ваши рыцари и воины гарнизона объявятся здесь в самом скором времени. Это Кореолис обманом заставил их выступить из форта. Ночью поднял своих людей и объявил, что вы приказали им провести учения. И услал их в одну сторону, а солдат гарнизона — в другую, сообщив им то же самое через некоторое время после того, как рыцари покинули крепость. Но они в конце концов раскусят его хитрость и спешно сюда возвратятся. Рыцари эскортируют вас домой.
— Домой? — изумился Рунсибел.
— Конечно. Под родной кров. Вы ведь из тех, для кого это понятие не утратило значения. — И Меандр тяжело вздохнул.
— Но… Я была уверена, что вы… — Энтипи с трудом подбирала слова, так она была взволнована. Ведь каждый из нас за время общения с Меандром не раз уже успел мысленно проститься с жизнью. — Это просто невероятно. — И она всплеснула руками.
Меандр снова усмехнулся.
— В этом, дитя, и состоит одно из восхитительных преимуществ безумия — прослыв умалишенным, ты можешь совершать поступки, которые другие, нормальные люди считают лишенными смысла, невероятными, нелогичными… Сумасшедшие вольны в своих решениях, они делают что хотят, без оглядки на мнение окружающих. Попробуй как-нибудь сама повести себя подобным образом. Уверен, тебе понравится. — Он прерывисто вздохнул. — Представь себе, на свете так много людей, которые никогда не отваживаются делать то, что им действительно по вкусу… Не бери с них пример. — Кивнув принцессе, его величество соизволил переключить внимание на меня: — Юная, нежная, трепетная любовь. То, что питает к тебе плетельщица… и принцесса… То, что испытываешь ты сам по отношению к самому себе… А возможно, и к одной из них… Или к обеим. Не знаю… Да, скорей всего, мне об этом и не доведется узнать. Но ведь чем-то все это должно закончиться. В любом случае мало кому, кроме меня, известно, чего стоит просто выжить в этом мире. Не погибнуть. Не дать своей душе исторгнуться в вечность прежде срока. И ты тоже, юный оруженосец, наделен этим знанием. Я это по глазам твоим вижу. Как и ты — по моим. В любом случае я тебе желаю одного — пусть судьба будет к тебе милосердней, чем к Старому Дедушке Холу. И вообще, если разобраться, сердце у меня не такое уж и холодное, как думают некоторые…
Он повернулся к нам спиной и быстро зашагал прочь. А я, сам не свой от волнения и страха, крикнул ему вслед:
— Откуда эти шрамы у вас на лице?
Он остановился и, оглянувшись, смерил меня холодным, пронизывающим взглядом:
— Не помню.
— Неужели позабыли?
Он помотал головой:
— Всякий день… стирает из памяти то, что случилось накануне. Ни завтра, ни вчера для меня не существуют. Повсюду снег, один только снег, который падает впереди и позади меня огромными хлопьями и заметает все окрест. И я бреду сквозь этот снег, сам не ведая куда. Я мало что помню о своей жизни с тех пор, как… услыхал историю Старого Дедушки Хола. Она вытеснила из моего сознания память обо всем остальном. И сколько бы я ни пытался забыть эту легенду, слова ее звучат в моей душе все громче, все отчетливей… Я решил поделиться ею с вами. Надеялся, что она тогда покинет наконец мою память и переселится в ваши воспоминания. Но увы… Похоже, зря на это рассчитывал. Она, эта страшная сказка, пребудет со мной вечно. Есть вещи, которые навсегда остаются с тобой, сколько бы ты ни бродил по белу свету.
И с этими словами человек, который, возможно, был убийцей моей матери, вложил свой длинный меч в ножны и быстрым шагом направился к лесу. Над верхушками деревьев зашумел ветер, и, клянусь вам, его порывы показались мне в тот момент не чем иным, как раскатами хохота злых северных божеств.
28
ВСЕ СЛУЧИЛОСЬ в точности так, как предсказал Безумный Меандр: в скором времени воины, которых Кореолис обманом выпроводил из форта, возвратились назад — с видом сконфуженным и виноватым. Многие принялись бить себя в грудь, заверяя Рунсибела, что не имеют ничего общего с предателем, что тот их попросту одурачил, что они не могли ослушаться приказа столь авторитетного военачальника, которого сам король облек своим доверием. И прочее в том же духе. Признаюсь вам, я с жадной радостью и не без тайного самодовольства ловил каждое их слово.
Но приятней всего было ненароком взглядывать на Морнингстара, на его растерянную физиономию. Я не без злорадства припомнил, как он и его приятели хвастались передо мной достижениями и славой своих наставников рыцарей, с какой издевкой отзывались они о покойном Умбреже и заодно обо мне, его оруженосце. Вот пусть-ка и он теперь обо всем этом вспомнит. Бедняга Умбреж просто корчил из себя идиота, и над ним потешались господа рыцари, а я, находясь на службе у идиота, сделался объектом насмешек юнцов, равных мне по званию, — Морнингстара и прочих. Это было ужасно досадно, это меня злило и угнетало, но никакими особенными неприятностями не грозило. Что же до Булата, то нынче красавчик угодил в куда более скверное положение, потому как его патрон оказался гнусным предателем, врагом короны, перебежчиком. Морнингстара король непременно заподозрит в соучастии и запросто может обезглавить под горячую руку, не потрудившись выяснить, в самом ли деле Булат состоял в заговоре.
Именно этот вопрос, кстати говоря, и поднял Рунсибел, когда все возвратившиеся рыцари и оруженосцы один за другим предстали перед ним, прося прощения за свою вынужденную отлучку и принося заверения в своей нерушимой верности Истерии и престолу. Король милостиво принял их извинения, и все они заметно повеселели. Когда же очередь дошла до Морнингстара, его величество сурово сдвинул брови, а шут, выскочив на середину приемной, начал кривляться и подпрыгивать на месте.
— Кто об измене не доложил, суровой пени заслужил, кто об измене не мог не знать, того прикажут четвертовать, — пронзительно выкрикнул он.
Морнингстар вспыхнул до корней волос и аж покачнулся от ужаса. До этого момента я терпеть не мог этой манеры шута сыпать направо и налево дурацкими своими прибаутками, но теперь она мне показалась забавной. Да и в остроумии ему нельзя было отказать, нашему Одклею.
Рунсибел мрачно кивнул и, жестом приказав шуту убраться в сторонку, подманил к себе Булата.
— Ты не находишь, оруженосец, что подозрения Одклея вполне обоснованны?
Бедняга Морнингстар, который и без того едва держался на ногах от страха, вздрогнул всем телом и залепетал:
— О нет, ваше величество! Богом клянусь, нет! Я ничего не знал о намерениях сэра Кореолиса! Да если б я хоть что-то неладное заподозрил, я бы немедленно… в ту же минуту… Я… не равняйте меня с ним, сир! Я чист перед вами!
И тогда Рунсибел, да благословит его Бог, немного помолчав, произнес слова, которые прозвучали для меня самой сладкой музыкой:
— Невпопад, а ты склонен ему верить?
Лицо Морнингстара покрыла смертельная бледность. Еще немного, и он рухнул бы без чувств. Никому на свете я сейчас не пожелал бы очутиться в его шкуре. Король выжидательно на меня смотрел, что же до Булата, то он не отваживался взглянуть в мою сторону. Наверное, полагал, что я, поди, ухмыляюсь сейчас во весь рот и что для него это зрелище станет последней каплей, которая таки свалит его с ног.
Прежде чем ответить его величеству, я в течение нескольких мгновений тщательно продумал каждое слово, которое собирался произнести. Откровенно говоря, в душе я нисколько не сомневался, что красавчик сказал королю правду. Он понятия не имел о планах своего господина. В противном случае, если рассуждать логически, его бы просто здесь не было. Он либо примкнул бы к Кореолису и теперь находился бы среди воинов Меандра, либо давным-давно сообщил бы о готовящемся предательстве королю. А еще свирепый сэр Кореолис мог бы его даже прикончить, чтобы тот не проболтался о готовящейся измене.
Я оказался в трудном положении. С одной стороны, королю следовало дать правдивый ответ. С другой — я не забыл, как скверно относился ко мне красавчик во все время нашего с ним знакомства. Теперь мне сама судьба предоставила возможность поквитаться с этим задирой и гордецом. Чего стоила одна его попытка после того памятного турнира натравить на меня своих дружков и подвергнуть жестоким побоям. Меня тогда спасло лишь вмешательство сэра Умбрежа. И кстати, если опять-таки рассуждать логически, то в гибели старика виноват не кто иной, как красавчик Булат. Ведь это он чуть ли не силой заставил меня заключить с ним то дурацкое пари, а иначе разве я стал бы спаивать несчастных лошадей, чтобы Умбреж мог победить в турнире? После чего король, уверившись, что старик по-прежнему полон сил и боевого задора, оказал ему честь, отправив за принцессой в составе воинского эскорта.
«Заткнись! Ты один виноват в его смерти и прекрасно об этом знаешь. Нечего сваливать свою вину на других!»
Я, признаться, очень удивился. Даже опешил. Обычно внутренний голос подсказывал мне, как избежать ответственности за мои поступки, теперь же он занял прямо противоположную позицию. Возможно, под впечатлением доверия, которым облек меня Рунсибел, обратившись ко мне за советом, во мне всколыхнулись зачатки совести, а уж ее-то, как мне казалось, я с рождения был начисто лишен.
И я решил еще немного поразмыслить над своим ответом его величеству. Главным для меня было то, что Морнингстар в свое время заставил меня страдать, причем совершенно сознательно пользовался своей полной безнаказанностью и моей почти полной беззащитностью. Просто проходу мне не давал, все время цеплялся, поддразнивал, подшучивал надо мной, высмеивал меня и Умбрежа. Мне казалось, что если я теперь попытаюсь ему отомстить, это будет только справедливо. Око за око, зуб за зуб. Но если я стану уверять Рунсибела, что Булат не мог не знать о затее Кореолиса, то, во-первых, это будет прямой ложью, а во-вторых, король, чего доброго, велит его казнить или сошлет куда-нибудь с глаз долой. В последнем случае я не смогу насладиться зрелищем его страданий. А в первом — страдания эти слишком быстро для него закончатся.
Но вот если он принужден будет вечно помнить, что своей свободой, своей жизнью обязан мне… это станет для него нескончаемой пыткой, горше которой и выдумать невозможно.
Придя наконец к решению, что в моих интересах дать королю правдивый ответ, я сказал ему следующее:
— Ваше величество! Я твердо верю в то, что Морнингстар, — тут я нарочно сделал паузу и покосился на Булата, который аж зажмурился в ожидании самого худшего, — не имел ни малейшего понятия о планах сэра Кореолиса.
Морнингстар так резко повернул ко мне свою смазливую физиономию, что я с трудом подавил усмешку.
Хотелось крикнуть ему: «Эй, красавчик, смотри, шею вывихнешь!» — но я, понятное дело, сдержался и продолжил самым глубокомысленным тоном:
— Я неплохо изучил его характер, сир. Уверяю вас, он ни за что на свете не ввязался бы в столь грязную авантюру, не стал бы пятнать свою честь, которой так дорожит.
— Еще вчера я готов был утверждать то же самое и о Кореолисе, — мрачно изрек король. Казалось, он во что бы то ни стало желал испытать, насколько я силен в ведении дебатов.
Я не промедлил с ответом:
— Прошу прощения, ваше величество, но лично я никогда сэру Кореолису не доверял. Вы спросили о моем мнении, и я вам его высказал. Разумеется, я никогда не возвышал свой голос против сэра Кореолиса, слишком ничтожно мое положение, чтобы я мог такое себе позволить. Но раз вы сами меня спросили насчет Морнингстара, то могу лишь повторить: он изменой свою честь не запятнал. Я в этом уверен. — Поклонившись Рунсибелу, я прибавил: — Хотя вам, ваше величество, разумеется, виднее…
Король задумчиво кивнул мне и обратился к Булату:
— Оруженосец, поскольку благородный Невпопад, которому я стольким обязан, поручился за тебя, можешь себя считать вне подозрений…
— Хотя, — глубокомысленно произнес я, как если бы меня внезапно осенила важная мысль, — право, очень жаль, что Морнингстар не был достаточно бдителен, не проявил должного рвения на службе вашему величеству и не предотвратил это злодеяние. Ведь он находился бок о бок с сэром Кореолисом и проводил в его обществе так много времени. Кому же, как не ему, было раскрыть замыслы патрона?
— Ты очень верно это заметил! — с чувством произнес король. — Морнингстар… вот что: получишь новое назначение и после этого лишний год прослужишь оруженосцем. Потренируй заодно свою наблюдательность.
— Слушаюсь, ваше величество, — кисло промямлил Морнингстар.
Конечно, перспектива быть произведенным в рыцари на целый год позднее тех, с кем он вместе начинал службу при дворе, его совсем не вдохновляла. С другой стороны, Булат не мог не осознавать, что отделался еще сравнительно легко: по подозрению в измене Рунсибел запросто мог приказать его немедленно обезглавить.
Весь вечер он меня старательно избегал. Да и мне было не до него: мы собирались отправиться в путь рано поутру, надо было успеть собраться, позаботиться о лошадях, да и выспаться как следует тоже не мешало. Но перед самым отправлением Булат таки набрался храбрости, смирил свою гордыню и подошел ко мне:
— Невпопад… право, не знаю, что и сказать.
— Прежде тебя это не останавливало.
Он сдвинул брови и собрался было ответить в обычной своей манере, но спохватился, вспомнив, с кем говорит. А заодно ему, возможно, пришло на ум, что лишь благодаря мне он по-прежнему может говорить, дышать и двигаться.
— Ладно, что уж там… — Он вздохнул. — Признаю, я это заслужил. — Голос красавчика снова стал модулировать так, будто он песню пел. — Ты меня здорово выручил… Я не могу этого не признать… Только не понимаю почему. Что тебя заставило выгородить меня перед его величеством?
— Я тоже в свое время не понял, почему ты решил меня предупредить насчет принцессы. Знаешь, я успел не раз убедиться, Морнингстар, что друг может навредить, а враг — оказать услугу. Каждый преследует свои цели, только и всего.
Он испытующе посмотрел на меня, огляделся, чтобы убедиться, что нас не подслушивают, придвинулся поближе и тихо спросил:
— Что тебе нужно?
— То есть как это — что?
— Ты меня прекрасно понял.
— Представь себе, нет.
Красавчик Булат снова вздохнул:
— После всего, что между нами происходило, Невпопад, я не сомневаюсь, что ты оказал мне услугу в расчете что-то получить взамен. Так чего ты хочешь?
Помолчав, я ответил:
— Знания.
— Что? — Морнингстар никак не ожидал от меня подобного ответа. — И о чем же тебе угодно узнать?
— Не мне. Я хочу, чтобы ты усвоил раз и навсегда: я тебя держал за яйца и мог их запросто оторвать, но не сделал этого. И в любой момент, когда мне этого захочется, снова смогу тебя за них ухватить. Пусть это знание послужит тебе на пользу, Булат. Я желаю, чтобы ты засыпал с этой мыслью и чтобы рано поутру она первая приходила тебе в голову.
И я улыбнулся ему, вложив в улыбку все свое презрение. И нарочно отвернулся, чтобы не видеть, какое выражение приняло его красивое, породистое лицо. Возможно, куда менее живописное, чем нарисовало мое воображение.
Не прошло и часа, как мы выехали из ворот крепости, держа путь в Истерию. Отряд наш был довольно малочислен. Мне была оказана великая честь: я ехал поблизости от его величества. Рунсибел лично на этом настоял. А Энтипи держалась сбоку от меня. Или я от нее, это уж как поглядеть. Время от времени я оборачивался назад и всякий раз при этом ловил на себе почтительные, завистливые или даже боязливые взоры кого-нибудь из рыцарей, оруженосцев или простых солдат, составлявших наш эскорт. Я очень хорошо понимал чувства всех этих людей. Ведь мое низкое происхождение ни для кого при дворе не было секретом. И то, что не кто иной, как сам король Рунсибел, несмотря на это, приблизил меня к своей особе, возможно, перевернуло все их привычные представления о жизни. Невозможное вдруг на их глазах сделалось осуществимым, реальное — призрачным. Тут было от чего впасть в изумление и растерянность. Выходило, что я единым махом преодолел несколько длиннющих маршей социальной лестницы, и теперь всем высокородным воинам приходилось со мной считаться. С тем, кого большинство из них прежде просто не замечали, даже кивка не удостаивали, встретив у конюшен или в Истерийской крепости.
Но не одна только благосклонность короля была причиной перемен в отношении ко мне окружающих — принцесса все более явно выражала свое расположение к моей скромной персоне, что также не могло укрыться от взоров рыцарей и оруженосцев. Энтипи мало того что на всем пути держалась рядом со мной, так вдобавок почти не выпускала мою руку из своей и все время что-то мне говорила, перегнувшись через седло. Ее речи, надо признаться, очень меня забавляли. Энтипи в основном перемывала кости нашим спутникам, тем, кто скромно держался позади. В каждом из рыцарей и оруженосцев она подмечала что-нибудь забавное и о каждом отпускала довольно резкие и неизменно остроумные замечания. Я то и дело со смеху покатывался.
Поверьте, невозможно было удержаться от улыбки, слыша, к примеру, подобные ее слова:
— А вон там, на гнедом жеребце, восседает, кажется, добрый сэр Остин. Его можно отнести к числу разумных существ с тем же основанием, с каким метеоризм и его последствия — к способам оживления застольной беседы. Смотрите-ка, сэр де Бирс собственной персоной! Ну, если бы вся армия моего отца состояла из таких отважных воинов, как он, ее в первом же сражении взяли бы в плен в полном составе, а мы давно уже были бы подданными какого-нибудь другого короля…
И все в том же духе.
Язык у принцессы, одним словом, был острый, как бритва, и мысль о том, что все, кого она высмеивала, о ком злословила, принадлежали к тому же кругу, что и она сама, являлись представителями того же сословия господ, владетельных феодалов, нисколько ее не смущала. А возможно, просто не приходила ей в голову. Энтипи попросту не чувствовала себя одной из них, да и держалась, видит бог, совсем иначе, чем все те, кто стал объектом ее шуток. Проще, раскованнее, человечнее, наконец, и эта ее доверительная манера очень нас сближала.
И все же я еще не до конца отринул свои сомнения, свои подозрения на ее счет. Хотя мне с ней было легко и хорошо, я не мог забыть, какое скверное впечатление она произвела на меня в первые дни нашего вынужденного общения. Я тогда все никак не мог решить, до какой степени она не в себе — совсем немного или на все сто. И, по правде говоря, склонялся к последнему… А то, что, охладев к Тэситу, она почтила своим вниманием меня, хотя и было, безусловно, лестно, вызвало во мне и некоторую настороженность. Мало ли кто окажется ее следующим избранником, если она так легко меняет одну привязанность на другую? И где я в таком случае окажусь? Как должен буду себя чувствовать? Ну а кроме всего прочего, Энтипи была принцессой крови, а я — сами знаете кем. И всякий раз, как мне случалось забывать о своем низком и сомнительном происхождении, я бывал сурово за это наказан. У меня не было оснований полагать, что все будет иначе, если я в отношениях с Энтипи позволю себе зайти слишком далеко. Напротив, я опасался, что это может обернуться для меня большой бедой, навлечь на мою голову суровую кару, в сравнении с которой все, что я пережил до этого, покажется сущими пустяками.
Всякий раз, когда мы останавливались на привал, ко мне под тем или иным предлогом подходили прихвостни Морнингстара или он сам и пытались вовлечь меня в разговор. Мотивы их поведения были мне вполне понятны. Каждый из этих спесивых юнцов видел во мне если не будущего принца-консорта, то уж по крайней мере королевского фаворита и спешил выказать мне дружеское расположение, опасаясь, что в дальнейшем я могу ему чем-то навредить. Теперь иметь в моем лице врага было для них небезопасно. Не то что прежде. Я со всеми этими молодчиками держался вежливо и уклончиво, не отталкивая их от себя излишней холодностью, но и не поощряя их заискиваний.
Когда настала ночь и мы разбили лагерь на большой поляне, я, засыпая, почти не сомневался, что нас разбудят вопли гарпов или какой-либо не менее жуткий звук. В душе у меня воцарилось предчувствие неминуемой новой беды. Но единственной неприятностью, которую мне довелось пережить в ту ночь, был тревожный сон, пригрезившийся мне перед самым пробуждением.
Мне снилось, что нас с принцессой снова преследуют единороги. Но на сей раз они гнались за нами по огромным залам какого-то дворца. От топота копыт дрожали пол, и потолок, и толстые стены. Единороги нас догоняли, и их злобное, торжествующее ржание едва меня не оглушило. В одном из залов, куда мы вбежали, прямо напротив входной двери было окно, растворенное настежь. К нему-то мы и бросились. У окна со скрещенными на груди руками и с выражением мрачного торжества на круглом лице стояла Шейри. Она заговорила со мной, не раскрывая рта; слова ее зазвучали где-то в глубине моего сознания.
«Единороги вас предупредили. Жаль, что ни ты, ни она не понимаете их языка», — сказала она и захохотала, а мы, услыхав топот копыт за спиной, взялись за руки и выпрыгнули в окно.
И навстречу нам понеслась земля, вымощенная булыжником.
Я проснулся весь в поту и быстро выбрался из палатки. Помахал часовому, давая понять, что все в порядке, и больше в то утро так и не ложился. Сидел на траве, уперев подбородок в колени, и ждал пробуждения остальных.
Плетельщица-связная, через которую король отправил ее величеству сообщение о нашем прибытии, хорошо справилась со своим делом: когда мы подъехали к воротам крепости, все население столицы в праздничных одеждах высыпало нам навстречу. На крепостных башнях реяли парадные знамена, рыцари, остававшиеся в столице, выстроились в две шеренги вдоль дороги, которая вела от ворот к входу в королевскую резиденцию, трубачи играли торжественный марш.
Король сумел отыскать дорогу к своему Ледяному дворцу и вернулся к подданным, которые, не осмеливаясь задавать ему вопросы, решили, что королева Тия погибла во время бурана. Страна погрузилась в траур. Что же до самого короля…
С тех самых пор он не переставал ни днем ни ночью ощущать в себе, в своем теле частицу ее сердца. Призрак королевы витал над ним, тревожа сон и превращая явь в кошмар.
И тогда он решил бежать. Но разве можно скрыться от самого себя? Однако Старый Дедушка Хол решил попытаться сделать именно это. Поскольку наш король, видите ли, ради сохранения собственной жизни перешел некую черту, за которую мало кто отваживается ступить. И после этого любые границы перестали для него что-либо значить. Он стал их попросту игнорировать. И однажды он объявил своим людям, что отныне нарекает себя королем, не признающим никаких территориальных ограничений, никаких государственных суверенитетов. Королем, который отправится странствовать — куда пожелает, когда пожелает и как пожелает. Он пригласил всех, кому это по душе, примкнуть к нему. Многие сделали это с охотой.
Опустевший дворец он разрушил. Это пристанище было ему теперь ни к чему.
Он без сожалений покинул свой Холодный Север и злых божеств, обитающих там. Он в них больше не нуждался.
Он утратил свой здравый рассудок. Тот мешал ему жить, как он хотел.
Единственным, от чего ему было не под силу избавиться, остался голос его Тии, его сверкающего алмаза. Она всегда оставалась с ним… и в нем. Он ощущал тепло ее тела, он ловил на себе лучи света, изливаемые ее нежной душой… и безумно страдал. Страдал от чувства вины перед ней, которое не покидало его ни на миг, как ни пытался он скрыться от него в своих бесконечных скитаниях. Вот все, что у него осталось… И еще…
Король Меандр вынул из складок плаща кинжал с тонким, почти прозрачным лезвием и богато изукрашенной рукояткой.
— И еще кинжал. Льдинка. Который, король был в этом уверен, он рано или поздно, собравшись с духом, вонзит в свое сердце… Когда сумеет преодолеть в себе жажду жизни, как это однажды удалось его супруге. Именно так он покончит со своим жалким существованием, чтобы воссоединиться с любимой в вечной жизни. Со своей ненаглядной Тией. Бедная королева! Несчастный Старый Дедушка Хол… С душой, объятой мраком и ужасом…
Король Меандр закончил свой рассказ. Мы молчали, потрясенные услышанным. Я взглянул сперва на Рунсибела, потом на шута и Энтипи. Лица у всех троих были белее полотна, в глазах читались сочувствие и страх. Тишину нарушила принцесса.
— Так вы… вы сейчас собираетесь себя убить? — спросила она.
— Я?! — Меандр очнулся от глубокой задумчивости и с недоумением пожал плечами. — А-а-а, понимаю. — Он усмехнулся и погрозил принцессе пальцем. — Вы, поди, решили, что я говорил о себе. Ничуть не бывало! Приняли эту историю за чистую правду. Что ж, это делает мне честь как рассказчику. Спасибо за комплимент, юная леди. Нет, поверьте, это… это всего лишь вымысел. А если бы подобное случилось на самом деле, то несчастный ублюдок, с которым такое произошло, был бы вовеки проклят. Верно? И заслужил бы смерть. — Он не мигая уставился на лезвие своего кинжала. — Согласны? Смерти бы заслуживал.
Помолчав еще некоторое время, Безумный король сунул кинжал в ножны, висевшие у него на поясе, и будничным тоном обратился к Рунсибелу:
— Думаю, ваши рыцари и воины гарнизона объявятся здесь в самом скором времени. Это Кореолис обманом заставил их выступить из форта. Ночью поднял своих людей и объявил, что вы приказали им провести учения. И услал их в одну сторону, а солдат гарнизона — в другую, сообщив им то же самое через некоторое время после того, как рыцари покинули крепость. Но они в конце концов раскусят его хитрость и спешно сюда возвратятся. Рыцари эскортируют вас домой.
— Домой? — изумился Рунсибел.
— Конечно. Под родной кров. Вы ведь из тех, для кого это понятие не утратило значения. — И Меандр тяжело вздохнул.
— Но… Я была уверена, что вы… — Энтипи с трудом подбирала слова, так она была взволнована. Ведь каждый из нас за время общения с Меандром не раз уже успел мысленно проститься с жизнью. — Это просто невероятно. — И она всплеснула руками.
Меандр снова усмехнулся.
— В этом, дитя, и состоит одно из восхитительных преимуществ безумия — прослыв умалишенным, ты можешь совершать поступки, которые другие, нормальные люди считают лишенными смысла, невероятными, нелогичными… Сумасшедшие вольны в своих решениях, они делают что хотят, без оглядки на мнение окружающих. Попробуй как-нибудь сама повести себя подобным образом. Уверен, тебе понравится. — Он прерывисто вздохнул. — Представь себе, на свете так много людей, которые никогда не отваживаются делать то, что им действительно по вкусу… Не бери с них пример. — Кивнув принцессе, его величество соизволил переключить внимание на меня: — Юная, нежная, трепетная любовь. То, что питает к тебе плетельщица… и принцесса… То, что испытываешь ты сам по отношению к самому себе… А возможно, и к одной из них… Или к обеим. Не знаю… Да, скорей всего, мне об этом и не доведется узнать. Но ведь чем-то все это должно закончиться. В любом случае мало кому, кроме меня, известно, чего стоит просто выжить в этом мире. Не погибнуть. Не дать своей душе исторгнуться в вечность прежде срока. И ты тоже, юный оруженосец, наделен этим знанием. Я это по глазам твоим вижу. Как и ты — по моим. В любом случае я тебе желаю одного — пусть судьба будет к тебе милосердней, чем к Старому Дедушке Холу. И вообще, если разобраться, сердце у меня не такое уж и холодное, как думают некоторые…
Он повернулся к нам спиной и быстро зашагал прочь. А я, сам не свой от волнения и страха, крикнул ему вслед:
— Откуда эти шрамы у вас на лице?
Он остановился и, оглянувшись, смерил меня холодным, пронизывающим взглядом:
— Не помню.
— Неужели позабыли?
Он помотал головой:
— Всякий день… стирает из памяти то, что случилось накануне. Ни завтра, ни вчера для меня не существуют. Повсюду снег, один только снег, который падает впереди и позади меня огромными хлопьями и заметает все окрест. И я бреду сквозь этот снег, сам не ведая куда. Я мало что помню о своей жизни с тех пор, как… услыхал историю Старого Дедушки Хола. Она вытеснила из моего сознания память обо всем остальном. И сколько бы я ни пытался забыть эту легенду, слова ее звучат в моей душе все громче, все отчетливей… Я решил поделиться ею с вами. Надеялся, что она тогда покинет наконец мою память и переселится в ваши воспоминания. Но увы… Похоже, зря на это рассчитывал. Она, эта страшная сказка, пребудет со мной вечно. Есть вещи, которые навсегда остаются с тобой, сколько бы ты ни бродил по белу свету.
И с этими словами человек, который, возможно, был убийцей моей матери, вложил свой длинный меч в ножны и быстрым шагом направился к лесу. Над верхушками деревьев зашумел ветер, и, клянусь вам, его порывы показались мне в тот момент не чем иным, как раскатами хохота злых северных божеств.
28
ВСЕ СЛУЧИЛОСЬ в точности так, как предсказал Безумный Меандр: в скором времени воины, которых Кореолис обманом выпроводил из форта, возвратились назад — с видом сконфуженным и виноватым. Многие принялись бить себя в грудь, заверяя Рунсибела, что не имеют ничего общего с предателем, что тот их попросту одурачил, что они не могли ослушаться приказа столь авторитетного военачальника, которого сам король облек своим доверием. И прочее в том же духе. Признаюсь вам, я с жадной радостью и не без тайного самодовольства ловил каждое их слово.
Но приятней всего было ненароком взглядывать на Морнингстара, на его растерянную физиономию. Я не без злорадства припомнил, как он и его приятели хвастались передо мной достижениями и славой своих наставников рыцарей, с какой издевкой отзывались они о покойном Умбреже и заодно обо мне, его оруженосце. Вот пусть-ка и он теперь обо всем этом вспомнит. Бедняга Умбреж просто корчил из себя идиота, и над ним потешались господа рыцари, а я, находясь на службе у идиота, сделался объектом насмешек юнцов, равных мне по званию, — Морнингстара и прочих. Это было ужасно досадно, это меня злило и угнетало, но никакими особенными неприятностями не грозило. Что же до Булата, то нынче красавчик угодил в куда более скверное положение, потому как его патрон оказался гнусным предателем, врагом короны, перебежчиком. Морнингстара король непременно заподозрит в соучастии и запросто может обезглавить под горячую руку, не потрудившись выяснить, в самом ли деле Булат состоял в заговоре.
Именно этот вопрос, кстати говоря, и поднял Рунсибел, когда все возвратившиеся рыцари и оруженосцы один за другим предстали перед ним, прося прощения за свою вынужденную отлучку и принося заверения в своей нерушимой верности Истерии и престолу. Король милостиво принял их извинения, и все они заметно повеселели. Когда же очередь дошла до Морнингстара, его величество сурово сдвинул брови, а шут, выскочив на середину приемной, начал кривляться и подпрыгивать на месте.
— Кто об измене не доложил, суровой пени заслужил, кто об измене не мог не знать, того прикажут четвертовать, — пронзительно выкрикнул он.
Морнингстар вспыхнул до корней волос и аж покачнулся от ужаса. До этого момента я терпеть не мог этой манеры шута сыпать направо и налево дурацкими своими прибаутками, но теперь она мне показалась забавной. Да и в остроумии ему нельзя было отказать, нашему Одклею.
Рунсибел мрачно кивнул и, жестом приказав шуту убраться в сторонку, подманил к себе Булата.
— Ты не находишь, оруженосец, что подозрения Одклея вполне обоснованны?
Бедняга Морнингстар, который и без того едва держался на ногах от страха, вздрогнул всем телом и залепетал:
— О нет, ваше величество! Богом клянусь, нет! Я ничего не знал о намерениях сэра Кореолиса! Да если б я хоть что-то неладное заподозрил, я бы немедленно… в ту же минуту… Я… не равняйте меня с ним, сир! Я чист перед вами!
И тогда Рунсибел, да благословит его Бог, немного помолчав, произнес слова, которые прозвучали для меня самой сладкой музыкой:
— Невпопад, а ты склонен ему верить?
Лицо Морнингстара покрыла смертельная бледность. Еще немного, и он рухнул бы без чувств. Никому на свете я сейчас не пожелал бы очутиться в его шкуре. Король выжидательно на меня смотрел, что же до Булата, то он не отваживался взглянуть в мою сторону. Наверное, полагал, что я, поди, ухмыляюсь сейчас во весь рот и что для него это зрелище станет последней каплей, которая таки свалит его с ног.
Прежде чем ответить его величеству, я в течение нескольких мгновений тщательно продумал каждое слово, которое собирался произнести. Откровенно говоря, в душе я нисколько не сомневался, что красавчик сказал королю правду. Он понятия не имел о планах своего господина. В противном случае, если рассуждать логически, его бы просто здесь не было. Он либо примкнул бы к Кореолису и теперь находился бы среди воинов Меандра, либо давным-давно сообщил бы о готовящемся предательстве королю. А еще свирепый сэр Кореолис мог бы его даже прикончить, чтобы тот не проболтался о готовящейся измене.
Я оказался в трудном положении. С одной стороны, королю следовало дать правдивый ответ. С другой — я не забыл, как скверно относился ко мне красавчик во все время нашего с ним знакомства. Теперь мне сама судьба предоставила возможность поквитаться с этим задирой и гордецом. Чего стоила одна его попытка после того памятного турнира натравить на меня своих дружков и подвергнуть жестоким побоям. Меня тогда спасло лишь вмешательство сэра Умбрежа. И кстати, если опять-таки рассуждать логически, то в гибели старика виноват не кто иной, как красавчик Булат. Ведь это он чуть ли не силой заставил меня заключить с ним то дурацкое пари, а иначе разве я стал бы спаивать несчастных лошадей, чтобы Умбреж мог победить в турнире? После чего король, уверившись, что старик по-прежнему полон сил и боевого задора, оказал ему честь, отправив за принцессой в составе воинского эскорта.
«Заткнись! Ты один виноват в его смерти и прекрасно об этом знаешь. Нечего сваливать свою вину на других!»
Я, признаться, очень удивился. Даже опешил. Обычно внутренний голос подсказывал мне, как избежать ответственности за мои поступки, теперь же он занял прямо противоположную позицию. Возможно, под впечатлением доверия, которым облек меня Рунсибел, обратившись ко мне за советом, во мне всколыхнулись зачатки совести, а уж ее-то, как мне казалось, я с рождения был начисто лишен.
И я решил еще немного поразмыслить над своим ответом его величеству. Главным для меня было то, что Морнингстар в свое время заставил меня страдать, причем совершенно сознательно пользовался своей полной безнаказанностью и моей почти полной беззащитностью. Просто проходу мне не давал, все время цеплялся, поддразнивал, подшучивал надо мной, высмеивал меня и Умбрежа. Мне казалось, что если я теперь попытаюсь ему отомстить, это будет только справедливо. Око за око, зуб за зуб. Но если я стану уверять Рунсибела, что Булат не мог не знать о затее Кореолиса, то, во-первых, это будет прямой ложью, а во-вторых, король, чего доброго, велит его казнить или сошлет куда-нибудь с глаз долой. В последнем случае я не смогу насладиться зрелищем его страданий. А в первом — страдания эти слишком быстро для него закончатся.
Но вот если он принужден будет вечно помнить, что своей свободой, своей жизнью обязан мне… это станет для него нескончаемой пыткой, горше которой и выдумать невозможно.
Придя наконец к решению, что в моих интересах дать королю правдивый ответ, я сказал ему следующее:
— Ваше величество! Я твердо верю в то, что Морнингстар, — тут я нарочно сделал паузу и покосился на Булата, который аж зажмурился в ожидании самого худшего, — не имел ни малейшего понятия о планах сэра Кореолиса.
Морнингстар так резко повернул ко мне свою смазливую физиономию, что я с трудом подавил усмешку.
Хотелось крикнуть ему: «Эй, красавчик, смотри, шею вывихнешь!» — но я, понятное дело, сдержался и продолжил самым глубокомысленным тоном:
— Я неплохо изучил его характер, сир. Уверяю вас, он ни за что на свете не ввязался бы в столь грязную авантюру, не стал бы пятнать свою честь, которой так дорожит.
— Еще вчера я готов был утверждать то же самое и о Кореолисе, — мрачно изрек король. Казалось, он во что бы то ни стало желал испытать, насколько я силен в ведении дебатов.
Я не промедлил с ответом:
— Прошу прощения, ваше величество, но лично я никогда сэру Кореолису не доверял. Вы спросили о моем мнении, и я вам его высказал. Разумеется, я никогда не возвышал свой голос против сэра Кореолиса, слишком ничтожно мое положение, чтобы я мог такое себе позволить. Но раз вы сами меня спросили насчет Морнингстара, то могу лишь повторить: он изменой свою честь не запятнал. Я в этом уверен. — Поклонившись Рунсибелу, я прибавил: — Хотя вам, ваше величество, разумеется, виднее…
Король задумчиво кивнул мне и обратился к Булату:
— Оруженосец, поскольку благородный Невпопад, которому я стольким обязан, поручился за тебя, можешь себя считать вне подозрений…
— Хотя, — глубокомысленно произнес я, как если бы меня внезапно осенила важная мысль, — право, очень жаль, что Морнингстар не был достаточно бдителен, не проявил должного рвения на службе вашему величеству и не предотвратил это злодеяние. Ведь он находился бок о бок с сэром Кореолисом и проводил в его обществе так много времени. Кому же, как не ему, было раскрыть замыслы патрона?
— Ты очень верно это заметил! — с чувством произнес король. — Морнингстар… вот что: получишь новое назначение и после этого лишний год прослужишь оруженосцем. Потренируй заодно свою наблюдательность.
— Слушаюсь, ваше величество, — кисло промямлил Морнингстар.
Конечно, перспектива быть произведенным в рыцари на целый год позднее тех, с кем он вместе начинал службу при дворе, его совсем не вдохновляла. С другой стороны, Булат не мог не осознавать, что отделался еще сравнительно легко: по подозрению в измене Рунсибел запросто мог приказать его немедленно обезглавить.
Весь вечер он меня старательно избегал. Да и мне было не до него: мы собирались отправиться в путь рано поутру, надо было успеть собраться, позаботиться о лошадях, да и выспаться как следует тоже не мешало. Но перед самым отправлением Булат таки набрался храбрости, смирил свою гордыню и подошел ко мне:
— Невпопад… право, не знаю, что и сказать.
— Прежде тебя это не останавливало.
Он сдвинул брови и собрался было ответить в обычной своей манере, но спохватился, вспомнив, с кем говорит. А заодно ему, возможно, пришло на ум, что лишь благодаря мне он по-прежнему может говорить, дышать и двигаться.
— Ладно, что уж там… — Он вздохнул. — Признаю, я это заслужил. — Голос красавчика снова стал модулировать так, будто он песню пел. — Ты меня здорово выручил… Я не могу этого не признать… Только не понимаю почему. Что тебя заставило выгородить меня перед его величеством?
— Я тоже в свое время не понял, почему ты решил меня предупредить насчет принцессы. Знаешь, я успел не раз убедиться, Морнингстар, что друг может навредить, а враг — оказать услугу. Каждый преследует свои цели, только и всего.
Он испытующе посмотрел на меня, огляделся, чтобы убедиться, что нас не подслушивают, придвинулся поближе и тихо спросил:
— Что тебе нужно?
— То есть как это — что?
— Ты меня прекрасно понял.
— Представь себе, нет.
Красавчик Булат снова вздохнул:
— После всего, что между нами происходило, Невпопад, я не сомневаюсь, что ты оказал мне услугу в расчете что-то получить взамен. Так чего ты хочешь?
Помолчав, я ответил:
— Знания.
— Что? — Морнингстар никак не ожидал от меня подобного ответа. — И о чем же тебе угодно узнать?
— Не мне. Я хочу, чтобы ты усвоил раз и навсегда: я тебя держал за яйца и мог их запросто оторвать, но не сделал этого. И в любой момент, когда мне этого захочется, снова смогу тебя за них ухватить. Пусть это знание послужит тебе на пользу, Булат. Я желаю, чтобы ты засыпал с этой мыслью и чтобы рано поутру она первая приходила тебе в голову.
И я улыбнулся ему, вложив в улыбку все свое презрение. И нарочно отвернулся, чтобы не видеть, какое выражение приняло его красивое, породистое лицо. Возможно, куда менее живописное, чем нарисовало мое воображение.
Не прошло и часа, как мы выехали из ворот крепости, держа путь в Истерию. Отряд наш был довольно малочислен. Мне была оказана великая честь: я ехал поблизости от его величества. Рунсибел лично на этом настоял. А Энтипи держалась сбоку от меня. Или я от нее, это уж как поглядеть. Время от времени я оборачивался назад и всякий раз при этом ловил на себе почтительные, завистливые или даже боязливые взоры кого-нибудь из рыцарей, оруженосцев или простых солдат, составлявших наш эскорт. Я очень хорошо понимал чувства всех этих людей. Ведь мое низкое происхождение ни для кого при дворе не было секретом. И то, что не кто иной, как сам король Рунсибел, несмотря на это, приблизил меня к своей особе, возможно, перевернуло все их привычные представления о жизни. Невозможное вдруг на их глазах сделалось осуществимым, реальное — призрачным. Тут было от чего впасть в изумление и растерянность. Выходило, что я единым махом преодолел несколько длиннющих маршей социальной лестницы, и теперь всем высокородным воинам приходилось со мной считаться. С тем, кого большинство из них прежде просто не замечали, даже кивка не удостаивали, встретив у конюшен или в Истерийской крепости.
Но не одна только благосклонность короля была причиной перемен в отношении ко мне окружающих — принцесса все более явно выражала свое расположение к моей скромной персоне, что также не могло укрыться от взоров рыцарей и оруженосцев. Энтипи мало того что на всем пути держалась рядом со мной, так вдобавок почти не выпускала мою руку из своей и все время что-то мне говорила, перегнувшись через седло. Ее речи, надо признаться, очень меня забавляли. Энтипи в основном перемывала кости нашим спутникам, тем, кто скромно держался позади. В каждом из рыцарей и оруженосцев она подмечала что-нибудь забавное и о каждом отпускала довольно резкие и неизменно остроумные замечания. Я то и дело со смеху покатывался.
Поверьте, невозможно было удержаться от улыбки, слыша, к примеру, подобные ее слова:
— А вон там, на гнедом жеребце, восседает, кажется, добрый сэр Остин. Его можно отнести к числу разумных существ с тем же основанием, с каким метеоризм и его последствия — к способам оживления застольной беседы. Смотрите-ка, сэр де Бирс собственной персоной! Ну, если бы вся армия моего отца состояла из таких отважных воинов, как он, ее в первом же сражении взяли бы в плен в полном составе, а мы давно уже были бы подданными какого-нибудь другого короля…
И все в том же духе.
Язык у принцессы, одним словом, был острый, как бритва, и мысль о том, что все, кого она высмеивала, о ком злословила, принадлежали к тому же кругу, что и она сама, являлись представителями того же сословия господ, владетельных феодалов, нисколько ее не смущала. А возможно, просто не приходила ей в голову. Энтипи попросту не чувствовала себя одной из них, да и держалась, видит бог, совсем иначе, чем все те, кто стал объектом ее шуток. Проще, раскованнее, человечнее, наконец, и эта ее доверительная манера очень нас сближала.
И все же я еще не до конца отринул свои сомнения, свои подозрения на ее счет. Хотя мне с ней было легко и хорошо, я не мог забыть, какое скверное впечатление она произвела на меня в первые дни нашего вынужденного общения. Я тогда все никак не мог решить, до какой степени она не в себе — совсем немного или на все сто. И, по правде говоря, склонялся к последнему… А то, что, охладев к Тэситу, она почтила своим вниманием меня, хотя и было, безусловно, лестно, вызвало во мне и некоторую настороженность. Мало ли кто окажется ее следующим избранником, если она так легко меняет одну привязанность на другую? И где я в таком случае окажусь? Как должен буду себя чувствовать? Ну а кроме всего прочего, Энтипи была принцессой крови, а я — сами знаете кем. И всякий раз, как мне случалось забывать о своем низком и сомнительном происхождении, я бывал сурово за это наказан. У меня не было оснований полагать, что все будет иначе, если я в отношениях с Энтипи позволю себе зайти слишком далеко. Напротив, я опасался, что это может обернуться для меня большой бедой, навлечь на мою голову суровую кару, в сравнении с которой все, что я пережил до этого, покажется сущими пустяками.
Всякий раз, когда мы останавливались на привал, ко мне под тем или иным предлогом подходили прихвостни Морнингстара или он сам и пытались вовлечь меня в разговор. Мотивы их поведения были мне вполне понятны. Каждый из этих спесивых юнцов видел во мне если не будущего принца-консорта, то уж по крайней мере королевского фаворита и спешил выказать мне дружеское расположение, опасаясь, что в дальнейшем я могу ему чем-то навредить. Теперь иметь в моем лице врага было для них небезопасно. Не то что прежде. Я со всеми этими молодчиками держался вежливо и уклончиво, не отталкивая их от себя излишней холодностью, но и не поощряя их заискиваний.
Когда настала ночь и мы разбили лагерь на большой поляне, я, засыпая, почти не сомневался, что нас разбудят вопли гарпов или какой-либо не менее жуткий звук. В душе у меня воцарилось предчувствие неминуемой новой беды. Но единственной неприятностью, которую мне довелось пережить в ту ночь, был тревожный сон, пригрезившийся мне перед самым пробуждением.
Мне снилось, что нас с принцессой снова преследуют единороги. Но на сей раз они гнались за нами по огромным залам какого-то дворца. От топота копыт дрожали пол, и потолок, и толстые стены. Единороги нас догоняли, и их злобное, торжествующее ржание едва меня не оглушило. В одном из залов, куда мы вбежали, прямо напротив входной двери было окно, растворенное настежь. К нему-то мы и бросились. У окна со скрещенными на груди руками и с выражением мрачного торжества на круглом лице стояла Шейри. Она заговорила со мной, не раскрывая рта; слова ее зазвучали где-то в глубине моего сознания.
«Единороги вас предупредили. Жаль, что ни ты, ни она не понимаете их языка», — сказала она и захохотала, а мы, услыхав топот копыт за спиной, взялись за руки и выпрыгнули в окно.
И навстречу нам понеслась земля, вымощенная булыжником.
Я проснулся весь в поту и быстро выбрался из палатки. Помахал часовому, давая понять, что все в порядке, и больше в то утро так и не ложился. Сидел на траве, уперев подбородок в колени, и ждал пробуждения остальных.
Плетельщица-связная, через которую король отправил ее величеству сообщение о нашем прибытии, хорошо справилась со своим делом: когда мы подъехали к воротам крепости, все население столицы в праздничных одеждах высыпало нам навстречу. На крепостных башнях реяли парадные знамена, рыцари, остававшиеся в столице, выстроились в две шеренги вдоль дороги, которая вела от ворот к входу в королевскую резиденцию, трубачи играли торжественный марш.