Страница:
— Да уж запомню, Мак-Кин не так часто нарушает свое слово, и даже придурковатая Лили не забудет этот день.
12
13
12
На следующее утро Констанс исчезла.
Первой реакцией Лока было удивление. Он не ожидал, что она вот так просто — возьмет и уйдет. Она все-таки его жена, и имеет законное право на его покровительство, по крайней мере, пока суд не решил по-иному. Вдобавок его удивило еще и то, что она взяла с собой так мало: его старый китайский халат, несколько платьев и краски, не оставив никакой записки.
Потом удивление сменилось яростью. Она, конечно, плачется сейчас Элспет или Мэгги — очередные ее жертвы, высосет их и двинется дальше, куда только — интересно?
Ну и тем лучше, уговаривал Лок сам себя. Как она все-таки на него действует — вспомнить хотя бы вчерашнее! Все равно пришлось бы ее выгнать, а теперь хоть эта проблема решена.
Прошло три дня, и Лок не выдержал: отправился Элспет с твердым намерением учинить скандал.
— Как это ее здесь нет?
— Я отнюдь не собираюсь прятать от вас вашу жену, если вы хотите меня в этом обвинить. — В словах Элспет слышалось удивление, и даже некоторое негодование. — Ищите сами, если мне не верите. — Она сделала красноречивый жест в сторону полок, стопок и связок книг, разбросанных повсюду.
— Извините меня, мисс Филпот, — произнес Лок несколько напряженно. — Я просто подумал, что к вам Констанс заявится в первую очередь.
— Какой ужас! — До Элспет только сейчас дошел смысл случившегося. — Почему же вы раньше-то не пришли? За эти три дня мало ли что с бедной девочкой могло случиться, в ее-то состоянии!
— Не надо беспокоиться за Констанс. — Лок засунул руки в карманы и сжал их в кулаки. — Она как кошка — где бы и куда бы ни упала, всегда приземлится на все четыре лапки.
— Ой, какой же вы жестокосердный! Ну, вылитый отец! — Элспет погрозила ему пальцем. — Нечего, нечего на меня так смотреть! Констанс — ваша жена, а вы ее выгнали — и как раз, когда она больше всего нуждается в вашей поддержке!
— Знаете ли, мисс Филпот, вы не в курсе всех нюансов наших с ней отношений. — Лок сказал это сквозь зубы. — Так что, пожалуйста, избавьте меня от этих своих необоснованных суждений.
— Ну да, конечно, это семейная спесь! Что вам до бедной девочки, которая настолько втрескалась в вас, что умереть за вас готова!
— Все это липа, она просто хотела получить кое-что, но, к несчастью для нее, не сработало.
Элспет с отвращением фыркнула:
— Ты глупее, чем я думала! Может быть, действительно Констанс не вполне отдает себе отчет в том, кто она такая, по после того, что она пережила разве это удивительно? Я видела рубцы у нее на спине, когда за ней ухаживала, а уж что в ее голове должно было твориться! Ставлю своего Шекспира — это редчайшее издание! — Она не хотела тебя вводить в заблуждение. Господи, да все ее чувства — они прямо на ладони, только слепому не видно!
— Ну, она уже ушла, так что все это не имеет смысла обсуждать.
— Это ты ее вынудил уйти, и ищи ее побыстрее, если вообще заинтересован в истине, раз уж тебе жена не нужна.
— Констанс сама сделала свой выбор, — упрямо парировал он, пытаясь подавить растущее внутри беспокойство.
Конечно, все так. Она не могла больше этого выносить и сбежала. Так она всегда делала. Только в этот раз она сбежала от него. Но ведь он же не чудовище какое-то, и его раздражение вполне оправдано, пытался он успокоить сам себя. Но почему, почему эти непрерывные уколы совести? Почему его так задело, когда Элспет сравнила его с отцом? В его памяти возник его собственный, ребячий крик-вопрос: «Почему, папа? Почему мама от тебя плачет?»
Элспет схватила его за рукав и энергично встряхнула.
— Ты не подумал, что ты потеряешь, если она уйдет? Не подумал, что у нее, может быть, уже ребенок от тебя?
Слова Элспет были как ледяной душ.
— Это правда? — прохрипел он. Элспет пожала плечами.
— Ну, милый, тебе лучше знать. На твоем месте я бы об этом призадумалась.
Лок решил действовать, но след Констанс затерялся. Нигде ее не видели: ни в офисах судовых компаний, ни в лавке у Мэгги, ни на верфи Мак-Кинов, ни даже у Латэмов, — Лок через третьих лиц попытался и там навести справки. Он зашел даже в таверну «Русалка» — но ее владелец ни разу больше не встречал юнгу-оборвашку. Констанс исчезла как фея — неслышно и бесследно. Беспокойство Лока все возрастало. Ведь у нее почти нет денег, да и знакомых тоже. Как она может прожить? В какую беду могла попасть?
Хуже всего Лок себя чувствовал в доме на Девоншир-стрит. Любой шум, любая тень заставляли его вскакивать — не она ли идет? Ее образ был везде: улыбающаяся, растрепанная, задумчивая, рассеянная, и — что отзывалось в нем особенно болезненно — самозабвенно-страстная Констанс преследовала его повсюду.
Господи, но он же не хотел этого! А что, если Элспет права? Что, если Констанс беременна? У него даже ноги ослабели от этой мысли. Куда она сбежала на этот раз?
Лок метался по дому как тигр в клетке. Ему пришло в голову осмотреть получше ее студию; он как-то раньше не решался на это, только заглядывал время от времени, — вторжение в ее святая святых казалось ему кощунством. Так, что же здесь есть? Вот коллекция холстов у стены, на мольберте — незаконченный пейзаж. Какие же вещи она писала в последнее время?
Да, по этим картинам можно составить календарь их знакомства и совместной жизни. Наброски «Одиссея» — сама картина еще висит в его главном офисе. Тропические цветы, пастельные рисунки захода солнца на островах, яркие панорамы Бостона — это память о том времени, пока страсть не увлекла их в свой водоворот, я пока появление Сайруса Тейта не разрушило все иллюзии. А вот уже немые свидетели ее тяжелого состояния в последнее время: свинцово-серые тучи в форме драконов, какие-то скрюченные, трагические фигуры без лиц в танце пурпурных красок, оранжевые, опаленные огнем леса на склонах пустынных ярко-желтых гор…
А вот и последняя картина. Лок проглотил комок в горле. На него глядела пара льдисто-голубых глаз — его собственных. Он без рубашки, загорелый, распростертый на песчаной дюне, на фоне перевернутой лодки и маленького деревянного домика. Неужели он когда-нибудь был таким беззаботно-улыбчивым?
Да, так было — одна-единственная женщина, которая вызывала в нем такую нежность, одно-единственное место, где он позволил себе расслабиться и просто жил. Теперь он знал наверняка, куда делась Констанс.
Железнодорожный служащий вспомнил ее, вспомнил, как нанял ей экипаж, чтобы доставить на побережье. Он был бы не прочь еще поболтать, но Локу после бессонной ночи и утра на поезде, который неторопливо тащил обильно выплевывавший дым и сажу паровоз, было не до того. Он нанял верховую лошадь и поспешно отправился в путь. Он не особенно щадил своего скакуна, однако добрался до Скаи только после полудня.
Вот он на вершине последнего холма — отсюда уже виден знакомый рыбацкий домик. До него донесся шум прибоя, на губах он почувствовал вкус соли. Но никаких признаков жизни, и дымок не вьется из трубы… Лок вновь пришпорил усталого коня, спешился, когда достиг подножия холма и, перепрыгивая через несколько ступенек, бросился к дому, рывком распахнул дверь.
— Констанс! — Его крик эхом откликнулся в пустом доме. Никого! Но она была здесь и, судя по всему, времени не теряла. Вся комната была заставлена картинами, разных размеров и разной техники, — на кусках брезента, на слегка закрепленных холстах, даже на обрывках картона и на каких-то деревяшках. На подоконнике, у стен, на печке. Было очевидно, что она забыла обо всем, кроме творчества, даже о еде и отдыхе.
Он никогда не видел ничего подобного. Какие-то странные, обрывочные, и в то же время непонятно завораживающие, они как будто рассказывали какую-то повесть, взывая не к разуму, а к чему-то подсознательному, глубоко скрытому внутри. Картины были прекрасны и тревожны. В Локе они пробудили печальные ассоциации с его переживаниями того времени, когда мрачное настроение отца накладывало печать на все их существование. Вот и его лицо — в серии по средневековым сюжетам — в орнаменте из королевских штандартов и сверкающих серебряных мечей, сцены битвы: белокрылые драконы, тонущие моряки. Пафос победы начисто отсутствует: только разрушения, смерть и немые вопли погибающих.
Еще более пугающи черты картины на кусках дерева — в центре каждой из них тоненькая, нагая женская фигурка, — недвижная и беззащитная в кольце атакующих ее демонов. В одной из картин эта фигурка — в зрачке огромного зеленого глаза, принадлежащего ухмыляющемуся морскому зверьку. В другой она плывет в какой-то пропасти, под смеющейся над ней луной. Вот ураган увлекает ее вверх в молочно-белую высь. Но самая жуткая — четвертая, — фигурка едва видна под водопадом серебристо-кровавых камней — или это пузыри?
Лок понял, что это не что иное, как художественное выражение мучивших ее кошмаров. Помогло ли оно ей избавиться от них, или?.. Он невольно вскрикнул — в сухой раковине лежали ее бесценные орудия творчества: бутылочки и тюбики расставлены в идеальном порядке, кисти тщательно вымыты и все до одной переломаны, как бы символизируя — все, это конец…
Он бросился вон из домика, громко выкрикивая ее имя, но тщетно — в сарае и на пляже никого. Воздух был теплым, каким-то густым, в нем висела водяная пыль.
Он крикнул еще раз, но звук его голоса потонул в грохоте прибоя. Следы, быстро смываемая водой цепочка следов, уходит куда-то вдоль берега! Наконец-то!
Уговаривая сам себя, что нечего волноваться — Констанс была здесь совсем недавно, просто вышла погулять. Лок заставил себя замедлить шаг, но потом не выдержал и побежал. Вот песок кончился, начались скалы, а ее все не видно. Его ботинки все промокли, а снять он их не мог — острые ракушки сразу бы порезали ему ноги. Водоросли, обмотавшись вокруг лодыжек, не давали идти. Вся природа, знакомая с детства, вдруг выступила против него…
Он на полуслове прервал очередное ругательство, увидев одинокую, недвижную фигурку на выступающей в океан груде камней в нескольких сотен ярдов от него. Констанс! Жива и невредима! Сидит как русалка!
Ветер унес его крик, он слился с гулкими криками чаек. Силуэт Констанс — она в его шелковом халате — четко выделялся на фоне оранжевого заката, взгляд прикован к бескрайнему простору океана — как будто там таились все загадки мироздания.
Но она ведь никогда не могла так смотреть на воду. К нему вернулась ушедшая было напряженность, какое-то предчувствие сдавило ему горло. Вот она встала, подошла к самой воде. Ее движения легкие, обманчиво спокойные, рассчитанные. Распахнув ярко-алый халат, Констанс швырнула его на песок, оставшись совершенно обнаженной. Как будто подготовилась к жертвоприношению — какая же красотища! И шагнула в воду…
— Нет! — закричал Лок. Воспоминания о самоубийстве отца, чувство вины, стыда и ярости — все это взорвалось в его душе. Неужели опять? Нет, нет, ни за что!
Лок подбежал к камням, где она только что стояла, поспешно сбросил одежду, ботинки и нырнул в воду. От холода у него захватило дыхание, руки и ноги потеряли чувствительность. Среди пенных гребешков волн виднелось темное пятно ее волос. Нет, он не сдастся, он не покорится стихии. Вот он преодолел еще одну волну, уголком глаза увидел, как женская рука посылает небу последнее «прости», и последним сверхусилием рванулся к ней, нырнул. Схватил!
Волосы Констанс обвили его как шелковая сеть, забиваясь в рот и глаза, так что когда он вынырнул на поверхность, он задыхался и ничего не видел. Очередная волна ударила ему в лицо, горько-соленая вода проникла, казалось, в самые легкие. Кашляя и отплевываясь, Лок обхватил слабое, несопротивляющееся тело Констанс и поплыл к берегу.
Это была совсем нелегкая задача: приходилось преодолевать и цепенеющий холод, и тяжесть ее тела, и начинавшийся отлив. Когда Лок, наконец, выбрался вместе со своей живой ношей на разогретый солнцем берег, в ушах у него звенело, в глазах вспыхивали какие-то молнии. Он бессильно рухнул наземь, потом, собрав оставшиеся силы, привстал и резко нажал ей на спину — чтобы избавить ее от воды, попавшей ей внутрь. Он хочет, чтобы она дышала, чтобы была жива, чтобы они жили вместе.
— Ну, давай же, принцесса! Черт подери, Конни, ну ради меня!
Она издала слабый стон, содрогнулась, кашлянула; из нее хлынула потоком вода.
— Борись, Конни! Иди ко мне, обратно! Я больше никогда не отпущу тебя! — Лок моргал, на лице его слезы смешались с каплями морской воды.
Констанс снова закашлялась, конвульсивно подогнула ноги от боли, вцепилась руками в песок, дрожа как новорожденный ребенок… Да разве не так — она же вновь пришла в этот мир, оттуда, из неведомой тьмы…
Господи, слава тебе! Дрожащими руками Лок поднял Констанс, посадил к себе на колени, пригладил спутанные пряди ее мокрых волос, сдул песок, прилипший к белым, как снег, щекам и посиневшим губам.
— Конни! Ответь мне!
Ресницы ее зашевелились, открыв невидящие топазовые глаза.
— О, Боже! Оставь меня, отпусти!
— Проклятие! — Он поцеловал ее жестко-яростно, словно пытаясь отогнать витающую рядом смерть. — Какого черта ты это устраиваешь!
Ее покрытые песком пальцы впились ему в руки.
— Голоса… Меня зовут к себе…
Значит, она его слышала? И все-таки пошла в воду? К нему вернулась его гневная подозрительность.
— Опять эти твои штучки? Так опять все это на меня рассчитано? Ну что ты хочешь добиться этим безумием?
Она прошептала, всматриваясь в него так, как будто он был на другой стороне огромной пропасти:
— Только мира. Умереть, чтобы было тихо… Ее слова испугали его, гнев мгновенно прошел.
— Ну, Господи, ну, женщина моя, ну почему? Почему?
Она с криком боли уронила голову себе на грудь и беспомощно заплакала.
— Дракон… опять…
Жалость, раскаяние тугим обручем сдавили ему грудь. Боже, неужели он довел Констанс до этого? В каком же надо быть отчаянии, чтобы решить, что только смерть принесет облегчение! И какая демоническая сила заставила ее избрать ту смерть, которой она боялась больше всего? Вся внешняя стойкость, бравада, которую она демонстрировала, — это же оболочка, за которой скрывалась такая нежная, ранимая душа, и такая смелая — только самый холодный, бесчувственный человек мог остаться равнодушным к ее мукам. Или вот такой ублюдок вроде Железного Мака.
— Нет, больше никаких драконов не будет! — заорал он ей прямо в ухо, изо всех сил растирая ей руки и ноги.
— Уходи! — простонала она, вся в слезах. — Халеакала ждет. Огненный цветок… Ангелы истекают кровью… Я иду, мой народ. О, Канаи! О, Намака!..
— Заткнись! — Он ничего не мог разобрать в ее всхлипах, и гнев вновь охватил его. — Еще одно самоубийство в семье Мак-Кинов? Я не позволю тебе опять опозорить мое имя! Ты слышишь меня, эгоистка чертова!
От ее смеха у него волосы встали дыбом.
— Я думала, я пыталась победить страх и плохие чувства, но не смогла… Не могу… Не видишь разве? Я же не могу держаться за землю, я падаю с нее!
— А я тебя буду ловить, понятно? — Он потряс ее, ее голова запрокинулась, она чуть не задохнулась. На какой-то момент что-то от той прежней Констанс промелькнуло в ее глазах и исчезло…
— Принцесса, посмотри на меня! — Он схватил ее за голову обеими руками, его глаза буквально прожигали ее насквозь. — Кто я? Скажи, как меня зовут?
Она поморгала, вся, дрожа, пытаясь вырваться.
Губы беззвучно пошевелились. Она попыталась еще. — Лок.
— Да. Ты здесь, со мной. Ты не упала с земли. Ты не где-нибудь. Со мной тебе будет хорошо, но ты должна постараться.
Губы ее дрогнули, ресницы опустились.
— Я так устала.
— Посмотри на меня! — приказал он. — Ты любишь меня?
Ее глаза распахнулись, широко и удивленно, как будто откуда-то со дна океана. — Я…
— Любишь?
Слезы покатились градом по ее щекам.
— Да.
— Тогда держись. Держись за меня.
Со слабым криком она приникла к нему — как в последней надежде.
Слова звучали не очень убедительно, что он мог сказать еще? Как бы она еще не простудилась. Он поспешно укутал ее в халат, взял на руки и понес. Всю дорогу до домика Констанс непрерывно плакала. В доме он растер ее насухо полотенцем, уложил в постель — она не переставала плакать. Тогда он зажег камин, разделся и нырнул к ней под одеяло. Она что-то невнятно возражала. Он ее не слушал. Тепло его рук и тела несколько успокоили Констанс, плач перешел в отдельные всхлипы.
— Не плачь, Конни. Поговори со мной. — Голос его был тихий, нежный. Солнце уже село, только блики огня от камина время от времени бросали тревожные отсветы на лицо Констанс.
— Как… как я попала в воду?
Он пригладил ее мокрые пряди. Он знает точные науки, логику фактов, а тут полная иррациональность, — что тут надо говорить и делать? Следовать инстинкту и чувству? Нет, надо все-таки апеллировать к разуму. А разум говорит: она сейчас не перенесет, если рассказать ей все.
— Неважно, — сказал он, наконец.
— Что же со мной было на самом деле? Я так боюсь… — Ее взгляд опять ушел куда-то внутрь и, видимо, усмотрел там что-то жуткое, потому что она вновь содрогнулась.
— Не бойся, Конни. Будь со мной. — Он еще сильнее прижал ее к себе. Вот она — опять эта молния между ними, это — непреходяще. — Вот что есть на самом деле. Ты и я. И это у нас никто не отнимет.
— А вдруг ты из-за меня опять попадешь в какую-нибудь передрягу? Я этого не вынесу!
— О себе я позабочусь. И о тебе тоже. И я за тебя отвечаю. Никуда больше никто не попадет, включая тебя. Я этого не допущу.
— Я же хочу вспомнить, но все плывет, плывет… Какие-то мысли, чувства — они мною овладевают, не я ими…
— У тебя есть я, — сказал он тоном, не допускающим возражений. — Это не грезы, не видения. Вот он я — здесь, сейчас.
Он поцеловал ее, и в глазах ее вспыхнул первый, слабый огонек надежды. Да, весь этот мир сошел с ума, есть только одно твердое, стальное — это Лок. Конечно, он не в силах ни простить ее, ни поверить ей, а его эти слова, что он за нее отвечает, — это ей как нож острый в сердце, — ведь ей нужна его любовь, только она. Но все же он, наверное, готов на какое-то время забыть о своем отвращении к ней. Да, пусть она нищенка, попрошайка, пусть у нее нет гордости, но она готова принять даже каплю сочувствия. Без него она вообще уже не может.
— Я хочу обо всем забыть, — сказала она, дотрагиваясь до него. — Но это так трудно…
— Не думай ни о чем, кроме меня и кроме как об этом вот. — Он погладил ее обнаженную грудь. — У нас есть куда укрыться от бурь…
Из ее уст вырвалось мягкое рыдание.
— Я не хотела лгать. Тебе, во всяком случае.
— Конни! — Он прижался к ней лбом. — Латэм, не Латэм — кто знает правду? Я не могу тебя винить, и не должен был бы строить из себя обиженного, но, видишь, у меня свои драконы.
Да, видно, это самое большее, что он может ей дать. И то больше, чем она заслуживает. Самое меньшее, что о ней можно сказать, что она не очень-то вызывает доверие. А, скорее всего, она просто сумасшедшая. Мужчина должен сам потерять голову, связавшись с такой. Конечно, его недоверие обижает ее, но быть без него неизмеримо хуже и больнее. Да, у нее уже не осталось гордости. Плохо, может быть, но это так. Кроме того, когда тонешь и тебе бросают веревку, за нее просто хватаются, без философских рассуждений, а здесь как раз такой случай.
Констанс дотронулась до головы Лока — как будто он талисман, который может защитить ее от всякого зла.
— Не бросай меня, Лохлен! — шепнула она. — Давай выгоним драконов!
Ее губы были еще холодными, она приоткрыла их:
— Приди, согрей! — То, что началось как утешение, выражение нежного сочувствия, превратилось в бешеную страсть. Он мог противостоять ей не больше, чем приливы и отливы влиянию луны.
Она испытывала потребность в его ласке, но и он — никак не меньшую — в ее. С ней он узнавал то, что ему раньше было неведомо, чего он никогда не испытывал. И это было не просто физическое наслаждение: он хотел проникнуть не только в ее тело, но и в душу, хотел взять на себя все ее страхи, хотел показать ей, что вместе они способны на все, на то, чтобы преодолеть самую страшную бурю. А она — она понимала, что только в его объятиях найдет забвение, спокойствие, надежду…
Боже, никогда еще им не было так хорошо друг с другом, никогда их акт соития не был таким полным, таким завершенным…
Констанс быстро, без сновидений уснула в его объятиях, а к Локу сон никак не приходил. Его мучил один, пока неразрешенный вопрос — то, что их объединяло, было ли это достаточно, чтобы спасти ее от самой себя?
Первой реакцией Лока было удивление. Он не ожидал, что она вот так просто — возьмет и уйдет. Она все-таки его жена, и имеет законное право на его покровительство, по крайней мере, пока суд не решил по-иному. Вдобавок его удивило еще и то, что она взяла с собой так мало: его старый китайский халат, несколько платьев и краски, не оставив никакой записки.
Потом удивление сменилось яростью. Она, конечно, плачется сейчас Элспет или Мэгги — очередные ее жертвы, высосет их и двинется дальше, куда только — интересно?
Ну и тем лучше, уговаривал Лок сам себя. Как она все-таки на него действует — вспомнить хотя бы вчерашнее! Все равно пришлось бы ее выгнать, а теперь хоть эта проблема решена.
Прошло три дня, и Лок не выдержал: отправился Элспет с твердым намерением учинить скандал.
— Как это ее здесь нет?
— Я отнюдь не собираюсь прятать от вас вашу жену, если вы хотите меня в этом обвинить. — В словах Элспет слышалось удивление, и даже некоторое негодование. — Ищите сами, если мне не верите. — Она сделала красноречивый жест в сторону полок, стопок и связок книг, разбросанных повсюду.
— Извините меня, мисс Филпот, — произнес Лок несколько напряженно. — Я просто подумал, что к вам Констанс заявится в первую очередь.
— Какой ужас! — До Элспет только сейчас дошел смысл случившегося. — Почему же вы раньше-то не пришли? За эти три дня мало ли что с бедной девочкой могло случиться, в ее-то состоянии!
— Не надо беспокоиться за Констанс. — Лок засунул руки в карманы и сжал их в кулаки. — Она как кошка — где бы и куда бы ни упала, всегда приземлится на все четыре лапки.
— Ой, какой же вы жестокосердный! Ну, вылитый отец! — Элспет погрозила ему пальцем. — Нечего, нечего на меня так смотреть! Констанс — ваша жена, а вы ее выгнали — и как раз, когда она больше всего нуждается в вашей поддержке!
— Знаете ли, мисс Филпот, вы не в курсе всех нюансов наших с ней отношений. — Лок сказал это сквозь зубы. — Так что, пожалуйста, избавьте меня от этих своих необоснованных суждений.
— Ну да, конечно, это семейная спесь! Что вам до бедной девочки, которая настолько втрескалась в вас, что умереть за вас готова!
— Все это липа, она просто хотела получить кое-что, но, к несчастью для нее, не сработало.
Элспет с отвращением фыркнула:
— Ты глупее, чем я думала! Может быть, действительно Констанс не вполне отдает себе отчет в том, кто она такая, по после того, что она пережила разве это удивительно? Я видела рубцы у нее на спине, когда за ней ухаживала, а уж что в ее голове должно было твориться! Ставлю своего Шекспира — это редчайшее издание! — Она не хотела тебя вводить в заблуждение. Господи, да все ее чувства — они прямо на ладони, только слепому не видно!
— Ну, она уже ушла, так что все это не имеет смысла обсуждать.
— Это ты ее вынудил уйти, и ищи ее побыстрее, если вообще заинтересован в истине, раз уж тебе жена не нужна.
— Констанс сама сделала свой выбор, — упрямо парировал он, пытаясь подавить растущее внутри беспокойство.
Конечно, все так. Она не могла больше этого выносить и сбежала. Так она всегда делала. Только в этот раз она сбежала от него. Но ведь он же не чудовище какое-то, и его раздражение вполне оправдано, пытался он успокоить сам себя. Но почему, почему эти непрерывные уколы совести? Почему его так задело, когда Элспет сравнила его с отцом? В его памяти возник его собственный, ребячий крик-вопрос: «Почему, папа? Почему мама от тебя плачет?»
Элспет схватила его за рукав и энергично встряхнула.
— Ты не подумал, что ты потеряешь, если она уйдет? Не подумал, что у нее, может быть, уже ребенок от тебя?
Слова Элспет были как ледяной душ.
— Это правда? — прохрипел он. Элспет пожала плечами.
— Ну, милый, тебе лучше знать. На твоем месте я бы об этом призадумалась.
Лок решил действовать, но след Констанс затерялся. Нигде ее не видели: ни в офисах судовых компаний, ни в лавке у Мэгги, ни на верфи Мак-Кинов, ни даже у Латэмов, — Лок через третьих лиц попытался и там навести справки. Он зашел даже в таверну «Русалка» — но ее владелец ни разу больше не встречал юнгу-оборвашку. Констанс исчезла как фея — неслышно и бесследно. Беспокойство Лока все возрастало. Ведь у нее почти нет денег, да и знакомых тоже. Как она может прожить? В какую беду могла попасть?
Хуже всего Лок себя чувствовал в доме на Девоншир-стрит. Любой шум, любая тень заставляли его вскакивать — не она ли идет? Ее образ был везде: улыбающаяся, растрепанная, задумчивая, рассеянная, и — что отзывалось в нем особенно болезненно — самозабвенно-страстная Констанс преследовала его повсюду.
Господи, но он же не хотел этого! А что, если Элспет права? Что, если Констанс беременна? У него даже ноги ослабели от этой мысли. Куда она сбежала на этот раз?
Лок метался по дому как тигр в клетке. Ему пришло в голову осмотреть получше ее студию; он как-то раньше не решался на это, только заглядывал время от времени, — вторжение в ее святая святых казалось ему кощунством. Так, что же здесь есть? Вот коллекция холстов у стены, на мольберте — незаконченный пейзаж. Какие же вещи она писала в последнее время?
Да, по этим картинам можно составить календарь их знакомства и совместной жизни. Наброски «Одиссея» — сама картина еще висит в его главном офисе. Тропические цветы, пастельные рисунки захода солнца на островах, яркие панорамы Бостона — это память о том времени, пока страсть не увлекла их в свой водоворот, я пока появление Сайруса Тейта не разрушило все иллюзии. А вот уже немые свидетели ее тяжелого состояния в последнее время: свинцово-серые тучи в форме драконов, какие-то скрюченные, трагические фигуры без лиц в танце пурпурных красок, оранжевые, опаленные огнем леса на склонах пустынных ярко-желтых гор…
А вот и последняя картина. Лок проглотил комок в горле. На него глядела пара льдисто-голубых глаз — его собственных. Он без рубашки, загорелый, распростертый на песчаной дюне, на фоне перевернутой лодки и маленького деревянного домика. Неужели он когда-нибудь был таким беззаботно-улыбчивым?
Да, так было — одна-единственная женщина, которая вызывала в нем такую нежность, одно-единственное место, где он позволил себе расслабиться и просто жил. Теперь он знал наверняка, куда делась Констанс.
Железнодорожный служащий вспомнил ее, вспомнил, как нанял ей экипаж, чтобы доставить на побережье. Он был бы не прочь еще поболтать, но Локу после бессонной ночи и утра на поезде, который неторопливо тащил обильно выплевывавший дым и сажу паровоз, было не до того. Он нанял верховую лошадь и поспешно отправился в путь. Он не особенно щадил своего скакуна, однако добрался до Скаи только после полудня.
Вот он на вершине последнего холма — отсюда уже виден знакомый рыбацкий домик. До него донесся шум прибоя, на губах он почувствовал вкус соли. Но никаких признаков жизни, и дымок не вьется из трубы… Лок вновь пришпорил усталого коня, спешился, когда достиг подножия холма и, перепрыгивая через несколько ступенек, бросился к дому, рывком распахнул дверь.
— Констанс! — Его крик эхом откликнулся в пустом доме. Никого! Но она была здесь и, судя по всему, времени не теряла. Вся комната была заставлена картинами, разных размеров и разной техники, — на кусках брезента, на слегка закрепленных холстах, даже на обрывках картона и на каких-то деревяшках. На подоконнике, у стен, на печке. Было очевидно, что она забыла обо всем, кроме творчества, даже о еде и отдыхе.
Он никогда не видел ничего подобного. Какие-то странные, обрывочные, и в то же время непонятно завораживающие, они как будто рассказывали какую-то повесть, взывая не к разуму, а к чему-то подсознательному, глубоко скрытому внутри. Картины были прекрасны и тревожны. В Локе они пробудили печальные ассоциации с его переживаниями того времени, когда мрачное настроение отца накладывало печать на все их существование. Вот и его лицо — в серии по средневековым сюжетам — в орнаменте из королевских штандартов и сверкающих серебряных мечей, сцены битвы: белокрылые драконы, тонущие моряки. Пафос победы начисто отсутствует: только разрушения, смерть и немые вопли погибающих.
Еще более пугающи черты картины на кусках дерева — в центре каждой из них тоненькая, нагая женская фигурка, — недвижная и беззащитная в кольце атакующих ее демонов. В одной из картин эта фигурка — в зрачке огромного зеленого глаза, принадлежащего ухмыляющемуся морскому зверьку. В другой она плывет в какой-то пропасти, под смеющейся над ней луной. Вот ураган увлекает ее вверх в молочно-белую высь. Но самая жуткая — четвертая, — фигурка едва видна под водопадом серебристо-кровавых камней — или это пузыри?
Лок понял, что это не что иное, как художественное выражение мучивших ее кошмаров. Помогло ли оно ей избавиться от них, или?.. Он невольно вскрикнул — в сухой раковине лежали ее бесценные орудия творчества: бутылочки и тюбики расставлены в идеальном порядке, кисти тщательно вымыты и все до одной переломаны, как бы символизируя — все, это конец…
Он бросился вон из домика, громко выкрикивая ее имя, но тщетно — в сарае и на пляже никого. Воздух был теплым, каким-то густым, в нем висела водяная пыль.
Он крикнул еще раз, но звук его голоса потонул в грохоте прибоя. Следы, быстро смываемая водой цепочка следов, уходит куда-то вдоль берега! Наконец-то!
Уговаривая сам себя, что нечего волноваться — Констанс была здесь совсем недавно, просто вышла погулять. Лок заставил себя замедлить шаг, но потом не выдержал и побежал. Вот песок кончился, начались скалы, а ее все не видно. Его ботинки все промокли, а снять он их не мог — острые ракушки сразу бы порезали ему ноги. Водоросли, обмотавшись вокруг лодыжек, не давали идти. Вся природа, знакомая с детства, вдруг выступила против него…
Он на полуслове прервал очередное ругательство, увидев одинокую, недвижную фигурку на выступающей в океан груде камней в нескольких сотен ярдов от него. Констанс! Жива и невредима! Сидит как русалка!
Ветер унес его крик, он слился с гулкими криками чаек. Силуэт Констанс — она в его шелковом халате — четко выделялся на фоне оранжевого заката, взгляд прикован к бескрайнему простору океана — как будто там таились все загадки мироздания.
Но она ведь никогда не могла так смотреть на воду. К нему вернулась ушедшая было напряженность, какое-то предчувствие сдавило ему горло. Вот она встала, подошла к самой воде. Ее движения легкие, обманчиво спокойные, рассчитанные. Распахнув ярко-алый халат, Констанс швырнула его на песок, оставшись совершенно обнаженной. Как будто подготовилась к жертвоприношению — какая же красотища! И шагнула в воду…
— Нет! — закричал Лок. Воспоминания о самоубийстве отца, чувство вины, стыда и ярости — все это взорвалось в его душе. Неужели опять? Нет, нет, ни за что!
Лок подбежал к камням, где она только что стояла, поспешно сбросил одежду, ботинки и нырнул в воду. От холода у него захватило дыхание, руки и ноги потеряли чувствительность. Среди пенных гребешков волн виднелось темное пятно ее волос. Нет, он не сдастся, он не покорится стихии. Вот он преодолел еще одну волну, уголком глаза увидел, как женская рука посылает небу последнее «прости», и последним сверхусилием рванулся к ней, нырнул. Схватил!
Волосы Констанс обвили его как шелковая сеть, забиваясь в рот и глаза, так что когда он вынырнул на поверхность, он задыхался и ничего не видел. Очередная волна ударила ему в лицо, горько-соленая вода проникла, казалось, в самые легкие. Кашляя и отплевываясь, Лок обхватил слабое, несопротивляющееся тело Констанс и поплыл к берегу.
Это была совсем нелегкая задача: приходилось преодолевать и цепенеющий холод, и тяжесть ее тела, и начинавшийся отлив. Когда Лок, наконец, выбрался вместе со своей живой ношей на разогретый солнцем берег, в ушах у него звенело, в глазах вспыхивали какие-то молнии. Он бессильно рухнул наземь, потом, собрав оставшиеся силы, привстал и резко нажал ей на спину — чтобы избавить ее от воды, попавшей ей внутрь. Он хочет, чтобы она дышала, чтобы была жива, чтобы они жили вместе.
— Ну, давай же, принцесса! Черт подери, Конни, ну ради меня!
Она издала слабый стон, содрогнулась, кашлянула; из нее хлынула потоком вода.
— Борись, Конни! Иди ко мне, обратно! Я больше никогда не отпущу тебя! — Лок моргал, на лице его слезы смешались с каплями морской воды.
Констанс снова закашлялась, конвульсивно подогнула ноги от боли, вцепилась руками в песок, дрожа как новорожденный ребенок… Да разве не так — она же вновь пришла в этот мир, оттуда, из неведомой тьмы…
Господи, слава тебе! Дрожащими руками Лок поднял Констанс, посадил к себе на колени, пригладил спутанные пряди ее мокрых волос, сдул песок, прилипший к белым, как снег, щекам и посиневшим губам.
— Конни! Ответь мне!
Ресницы ее зашевелились, открыв невидящие топазовые глаза.
— О, Боже! Оставь меня, отпусти!
— Проклятие! — Он поцеловал ее жестко-яростно, словно пытаясь отогнать витающую рядом смерть. — Какого черта ты это устраиваешь!
Ее покрытые песком пальцы впились ему в руки.
— Голоса… Меня зовут к себе…
Значит, она его слышала? И все-таки пошла в воду? К нему вернулась его гневная подозрительность.
— Опять эти твои штучки? Так опять все это на меня рассчитано? Ну что ты хочешь добиться этим безумием?
Она прошептала, всматриваясь в него так, как будто он был на другой стороне огромной пропасти:
— Только мира. Умереть, чтобы было тихо… Ее слова испугали его, гнев мгновенно прошел.
— Ну, Господи, ну, женщина моя, ну почему? Почему?
Она с криком боли уронила голову себе на грудь и беспомощно заплакала.
— Дракон… опять…
Жалость, раскаяние тугим обручем сдавили ему грудь. Боже, неужели он довел Констанс до этого? В каком же надо быть отчаянии, чтобы решить, что только смерть принесет облегчение! И какая демоническая сила заставила ее избрать ту смерть, которой она боялась больше всего? Вся внешняя стойкость, бравада, которую она демонстрировала, — это же оболочка, за которой скрывалась такая нежная, ранимая душа, и такая смелая — только самый холодный, бесчувственный человек мог остаться равнодушным к ее мукам. Или вот такой ублюдок вроде Железного Мака.
— Нет, больше никаких драконов не будет! — заорал он ей прямо в ухо, изо всех сил растирая ей руки и ноги.
— Уходи! — простонала она, вся в слезах. — Халеакала ждет. Огненный цветок… Ангелы истекают кровью… Я иду, мой народ. О, Канаи! О, Намака!..
— Заткнись! — Он ничего не мог разобрать в ее всхлипах, и гнев вновь охватил его. — Еще одно самоубийство в семье Мак-Кинов? Я не позволю тебе опять опозорить мое имя! Ты слышишь меня, эгоистка чертова!
От ее смеха у него волосы встали дыбом.
— Я думала, я пыталась победить страх и плохие чувства, но не смогла… Не могу… Не видишь разве? Я же не могу держаться за землю, я падаю с нее!
— А я тебя буду ловить, понятно? — Он потряс ее, ее голова запрокинулась, она чуть не задохнулась. На какой-то момент что-то от той прежней Констанс промелькнуло в ее глазах и исчезло…
— Принцесса, посмотри на меня! — Он схватил ее за голову обеими руками, его глаза буквально прожигали ее насквозь. — Кто я? Скажи, как меня зовут?
Она поморгала, вся, дрожа, пытаясь вырваться.
Губы беззвучно пошевелились. Она попыталась еще. — Лок.
— Да. Ты здесь, со мной. Ты не упала с земли. Ты не где-нибудь. Со мной тебе будет хорошо, но ты должна постараться.
Губы ее дрогнули, ресницы опустились.
— Я так устала.
— Посмотри на меня! — приказал он. — Ты любишь меня?
Ее глаза распахнулись, широко и удивленно, как будто откуда-то со дна океана. — Я…
— Любишь?
Слезы покатились градом по ее щекам.
— Да.
— Тогда держись. Держись за меня.
Со слабым криком она приникла к нему — как в последней надежде.
Слова звучали не очень убедительно, что он мог сказать еще? Как бы она еще не простудилась. Он поспешно укутал ее в халат, взял на руки и понес. Всю дорогу до домика Констанс непрерывно плакала. В доме он растер ее насухо полотенцем, уложил в постель — она не переставала плакать. Тогда он зажег камин, разделся и нырнул к ней под одеяло. Она что-то невнятно возражала. Он ее не слушал. Тепло его рук и тела несколько успокоили Констанс, плач перешел в отдельные всхлипы.
— Не плачь, Конни. Поговори со мной. — Голос его был тихий, нежный. Солнце уже село, только блики огня от камина время от времени бросали тревожные отсветы на лицо Констанс.
— Как… как я попала в воду?
Он пригладил ее мокрые пряди. Он знает точные науки, логику фактов, а тут полная иррациональность, — что тут надо говорить и делать? Следовать инстинкту и чувству? Нет, надо все-таки апеллировать к разуму. А разум говорит: она сейчас не перенесет, если рассказать ей все.
— Неважно, — сказал он, наконец.
— Что же со мной было на самом деле? Я так боюсь… — Ее взгляд опять ушел куда-то внутрь и, видимо, усмотрел там что-то жуткое, потому что она вновь содрогнулась.
— Не бойся, Конни. Будь со мной. — Он еще сильнее прижал ее к себе. Вот она — опять эта молния между ними, это — непреходяще. — Вот что есть на самом деле. Ты и я. И это у нас никто не отнимет.
— А вдруг ты из-за меня опять попадешь в какую-нибудь передрягу? Я этого не вынесу!
— О себе я позабочусь. И о тебе тоже. И я за тебя отвечаю. Никуда больше никто не попадет, включая тебя. Я этого не допущу.
— Я же хочу вспомнить, но все плывет, плывет… Какие-то мысли, чувства — они мною овладевают, не я ими…
— У тебя есть я, — сказал он тоном, не допускающим возражений. — Это не грезы, не видения. Вот он я — здесь, сейчас.
Он поцеловал ее, и в глазах ее вспыхнул первый, слабый огонек надежды. Да, весь этот мир сошел с ума, есть только одно твердое, стальное — это Лок. Конечно, он не в силах ни простить ее, ни поверить ей, а его эти слова, что он за нее отвечает, — это ей как нож острый в сердце, — ведь ей нужна его любовь, только она. Но все же он, наверное, готов на какое-то время забыть о своем отвращении к ней. Да, пусть она нищенка, попрошайка, пусть у нее нет гордости, но она готова принять даже каплю сочувствия. Без него она вообще уже не может.
— Я хочу обо всем забыть, — сказала она, дотрагиваясь до него. — Но это так трудно…
— Не думай ни о чем, кроме меня и кроме как об этом вот. — Он погладил ее обнаженную грудь. — У нас есть куда укрыться от бурь…
Из ее уст вырвалось мягкое рыдание.
— Я не хотела лгать. Тебе, во всяком случае.
— Конни! — Он прижался к ней лбом. — Латэм, не Латэм — кто знает правду? Я не могу тебя винить, и не должен был бы строить из себя обиженного, но, видишь, у меня свои драконы.
Да, видно, это самое большее, что он может ей дать. И то больше, чем она заслуживает. Самое меньшее, что о ней можно сказать, что она не очень-то вызывает доверие. А, скорее всего, она просто сумасшедшая. Мужчина должен сам потерять голову, связавшись с такой. Конечно, его недоверие обижает ее, но быть без него неизмеримо хуже и больнее. Да, у нее уже не осталось гордости. Плохо, может быть, но это так. Кроме того, когда тонешь и тебе бросают веревку, за нее просто хватаются, без философских рассуждений, а здесь как раз такой случай.
Констанс дотронулась до головы Лока — как будто он талисман, который может защитить ее от всякого зла.
— Не бросай меня, Лохлен! — шепнула она. — Давай выгоним драконов!
Ее губы были еще холодными, она приоткрыла их:
— Приди, согрей! — То, что началось как утешение, выражение нежного сочувствия, превратилось в бешеную страсть. Он мог противостоять ей не больше, чем приливы и отливы влиянию луны.
Она испытывала потребность в его ласке, но и он — никак не меньшую — в ее. С ней он узнавал то, что ему раньше было неведомо, чего он никогда не испытывал. И это было не просто физическое наслаждение: он хотел проникнуть не только в ее тело, но и в душу, хотел взять на себя все ее страхи, хотел показать ей, что вместе они способны на все, на то, чтобы преодолеть самую страшную бурю. А она — она понимала, что только в его объятиях найдет забвение, спокойствие, надежду…
Боже, никогда еще им не было так хорошо друг с другом, никогда их акт соития не был таким полным, таким завершенным…
Констанс быстро, без сновидений уснула в его объятиях, а к Локу сон никак не приходил. Его мучил один, пока неразрешенный вопрос — то, что их объединяло, было ли это достаточно, чтобы спасти ее от самой себя?
13
Полная луна посеребрила кривые улочки Бостона, придав какой-то волшебный вид неказистым сараям и грязным канавам Дэвоншир-стрит. Переливчатый свет мерцал на булыжниках мостовой, радужное сияние окружало торчащие в небо печные трубы. Примостившись на широком подоконнике и зорким взглядом художницы охватив эту картину, Констанс сделала глубокий вдох, подставила потный лоб пахнущему морем ветерку. Образы и звуки полночного города не заглушали видений и голосов в ее мозгу, только создавали какой-то непонятный аккомпанемент к ним.
Сильные мужские руки обняли ее сзади за плечи. Констанс вздрогнула, нет, опасности нет — это муж.
— Лок, я не думала, что разбужу тебя.
— Опять эти сны? — Лок провел руками ей по плечам сверху вниз, скользнув под широкие рукава ее шелкового китайского халата. Констанс обхватила эти нежные, ласкающие руки, прижалась к нему, все еще слегка вздрагивая.
— Не очень страшный на этот раз. Я уже стала получше. — Она сказала это твердым, уверенным тоном, как бы убеждая самое себя.
— Да, конечно, но прошла ведь только пара недель…
Он не договорил, но она поняла — с тех пор, когда разум оставил ее и она чуть не покончила с собой там, в Скаи… Но пришел Лок и спас ее, так, может быть, он действительно существует — этот милостивый творец всего сущего, в которого она когда-то верила. Правда, в какой-то момент она видела милость Господню в другом — чтобы он прекратил ее мучения. Теперь ее любовь к Локу была единственной, но удивительно прочной нитью, связывающей ее с этим миром. Надо отдать ему должное: это его чувство ответственности делало чудеса. Но откуда у него это чувство по отношению к ней? Ребенка от него она, как выяснилось, не носит, и все-таки он так настойчиво, так нежно продолжал изгонять из нее демонов — ведь они почти перестали ее преследовать.
Он не только дарил ей физическое наслаждение, что само по себе было волшебным лекарством, но и пытался разговорить ее, решить ее проблемы методом, типичным для Железного Мака: докопаться до причин, разобраться в них и найти правильное решение. Констанс, правда, очень сомневалась, чтобы ее внутреннее состояние можно было разложить как на чертежной доске — человек не корабль! Но она не хотела разочаровывать его, пыталась, как можно более подробно отвечать на его вопросы, порой весьма трудные и болезненные, пыталась обрести какое-то чувство равновесия, занимаясь повседневными домашними делами, и даже решила вновь начать рисовать. Как раз этим утром она закончила пейзаж со склонами Халеакалы; он ей понравился — в нем не было тех мрачных, тревожных тонов, как на картинах, которые она писала в Скаи. Но сновидения, сновидения… Это не проходило.
— Я стараюсь, Лок, — сказала она, борясь с подступившим отчаянием, только бы он не услышал его в голосе.
— Но вот стоит закрыть глаза и…
— Да, ладно, принцесса, ничего страшного. Что на этот раз?
— То же самое — вода, тону. Что-то гадкое пугает меня, и я бегу. Дядюшка Сайрус… — Констанс, вздрогнув, замолчала, и Лок еще крепче прижал ее к себе.
— Ну — ну. Все это позади…
Она бессильно покачала головой. — Ну почему я не могу вспомнить? Почему мой мозг играет со мной такие штучки?
— Просто, может быть, он хочет защитить тебя от чего-то еще более страшного, что с тобой было. До того, как эта лихорадка тебя поразила.
Она сглотнула комок в горле.
— Дядя Сайрус говорил, что отец бил меня до полусмерти.
— Ну, вот видишь — детский мозг не может это переварить, чтобы любимый родитель делал такое. — Отбросив копну ее черных волос, он помассировал ей плечи, и его пальцы явственно ощутили рубцы. Его лицо окаменело.
— Ну, пусть этот преподобный Тейт считал, что он делает доброе дело, но ведь он тоже, да, Конни?
Она вся застыла, пытаясь найти правильные слова и правильные мысли из той путаницы, что была у нее в голове.
— Да. Он был очень жесток со мной. — Она опять замолчала и с тихим стоном отчаяния потерла себе виски. — По крайней мере, я так думаю — а может быть, придумываю?
— Ну, насчет этого ты вряд ли можешь так ошибаться…
— Ты мне веришь?
Лок отпустил ее плечи и сел на подоконник напротив нее. Луна ярко очерчивала контур его обнаженного тела. Он переплел ее пальцы со своими.
— Я знаю, что этот ублюдок истязал тебя. Иначе ты бы так не реагировала. Самое меньшее, что о нем можно сказать, это то, что он был плохой воспитатель — такую маленькую разбойницу, как ты, побоями не проймешь. А, скорее всего, он просто садист, ему доставляло удовольствие причинять боль беззащитной жертве.
— Да! — Она знала, что это правда, и это сознание тяжелым грузом навалилось на нее.
— В любом случае это вполне объясняет, почему ты, в конце концов, не выдержала и влепила этому мерзавцу. И кошмары твои неудивительны.
Сильные мужские руки обняли ее сзади за плечи. Констанс вздрогнула, нет, опасности нет — это муж.
— Лок, я не думала, что разбужу тебя.
— Опять эти сны? — Лок провел руками ей по плечам сверху вниз, скользнув под широкие рукава ее шелкового китайского халата. Констанс обхватила эти нежные, ласкающие руки, прижалась к нему, все еще слегка вздрагивая.
— Не очень страшный на этот раз. Я уже стала получше. — Она сказала это твердым, уверенным тоном, как бы убеждая самое себя.
— Да, конечно, но прошла ведь только пара недель…
Он не договорил, но она поняла — с тех пор, когда разум оставил ее и она чуть не покончила с собой там, в Скаи… Но пришел Лок и спас ее, так, может быть, он действительно существует — этот милостивый творец всего сущего, в которого она когда-то верила. Правда, в какой-то момент она видела милость Господню в другом — чтобы он прекратил ее мучения. Теперь ее любовь к Локу была единственной, но удивительно прочной нитью, связывающей ее с этим миром. Надо отдать ему должное: это его чувство ответственности делало чудеса. Но откуда у него это чувство по отношению к ней? Ребенка от него она, как выяснилось, не носит, и все-таки он так настойчиво, так нежно продолжал изгонять из нее демонов — ведь они почти перестали ее преследовать.
Он не только дарил ей физическое наслаждение, что само по себе было волшебным лекарством, но и пытался разговорить ее, решить ее проблемы методом, типичным для Железного Мака: докопаться до причин, разобраться в них и найти правильное решение. Констанс, правда, очень сомневалась, чтобы ее внутреннее состояние можно было разложить как на чертежной доске — человек не корабль! Но она не хотела разочаровывать его, пыталась, как можно более подробно отвечать на его вопросы, порой весьма трудные и болезненные, пыталась обрести какое-то чувство равновесия, занимаясь повседневными домашними делами, и даже решила вновь начать рисовать. Как раз этим утром она закончила пейзаж со склонами Халеакалы; он ей понравился — в нем не было тех мрачных, тревожных тонов, как на картинах, которые она писала в Скаи. Но сновидения, сновидения… Это не проходило.
— Я стараюсь, Лок, — сказала она, борясь с подступившим отчаянием, только бы он не услышал его в голосе.
— Но вот стоит закрыть глаза и…
— Да, ладно, принцесса, ничего страшного. Что на этот раз?
— То же самое — вода, тону. Что-то гадкое пугает меня, и я бегу. Дядюшка Сайрус… — Констанс, вздрогнув, замолчала, и Лок еще крепче прижал ее к себе.
— Ну — ну. Все это позади…
Она бессильно покачала головой. — Ну почему я не могу вспомнить? Почему мой мозг играет со мной такие штучки?
— Просто, может быть, он хочет защитить тебя от чего-то еще более страшного, что с тобой было. До того, как эта лихорадка тебя поразила.
Она сглотнула комок в горле.
— Дядя Сайрус говорил, что отец бил меня до полусмерти.
— Ну, вот видишь — детский мозг не может это переварить, чтобы любимый родитель делал такое. — Отбросив копну ее черных волос, он помассировал ей плечи, и его пальцы явственно ощутили рубцы. Его лицо окаменело.
— Ну, пусть этот преподобный Тейт считал, что он делает доброе дело, но ведь он тоже, да, Конни?
Она вся застыла, пытаясь найти правильные слова и правильные мысли из той путаницы, что была у нее в голове.
— Да. Он был очень жесток со мной. — Она опять замолчала и с тихим стоном отчаяния потерла себе виски. — По крайней мере, я так думаю — а может быть, придумываю?
— Ну, насчет этого ты вряд ли можешь так ошибаться…
— Ты мне веришь?
Лок отпустил ее плечи и сел на подоконник напротив нее. Луна ярко очерчивала контур его обнаженного тела. Он переплел ее пальцы со своими.
— Я знаю, что этот ублюдок истязал тебя. Иначе ты бы так не реагировала. Самое меньшее, что о нем можно сказать, это то, что он был плохой воспитатель — такую маленькую разбойницу, как ты, побоями не проймешь. А, скорее всего, он просто садист, ему доставляло удовольствие причинять боль беззащитной жертве.
— Да! — Она знала, что это правда, и это сознание тяжелым грузом навалилось на нее.
— В любом случае это вполне объясняет, почему ты, в конце концов, не выдержала и влепила этому мерзавцу. И кошмары твои неудивительны.