Дэвис Сьюзан. Невеста мастера

   — Да ведь мы пришли сюда, потому что беспокоимся за тебя! — мягко сказал Алекс. — Я хочу, чтобы ты была в безопасности, чтобы тебе не о чем было беспокоиться, и поэтому… поэтому я внес изменение в свое завещание. Теперь ты моя законная наследница, ты и Роджер!
   Констанс ахнула, Роджер обалдело замолчал, кровь отхлынула от лица, он побледнел как полотно.
   — Зачем это? — почти простонала Констанс. — Нет, Алекс, не делай этого!
   — Ты что, недовольна? — обиженно отозвался ее дед. — Я просто хотел избавить тебя от всяких формальностей с наследством и обеспечить тебе будущее.
   — Ты так ничего и не понял! — сказала она в отчаянии. — Я приехала сюда только затем, чтобы забрать половину вознаграждения, и все. Больше ничего не хочу, да и не заслуживаю… Роджер все это время был вашей опорой, вашей правой рукой. Я не хочу лишать его того, что он заслужил своей верностью и рвением. Не надо восстанавливать нас друг против друга! Мы не соперники!
   Карие глаза Алекса заблестели.
   — Слышишь, Роджер? Какая она самоотверженная, бескорыстная — прелесть! Вот за это я ее и люблю!
   — Да уж, конечно, она знает, как тебя влюбить в себя, дядюшка! — Взгляд Роджера — полный враждебности — досказал то, что он не выразил словами.
   — Извини, кузен! Мне даже и в голову это не приходило!
   — Я только сегодня дал поручение юристам все это оформить — объяснил Алекс. Он улыбался как сытый лев. — Я и еще кое-что придумал, что вам обоим наверняка понравится.
   — Нет, нет! — Она отшатнулась, — трудно сказать, что ее пугало больше — злобная ярость на лице Роджера или парализующее ее волю обожание в лице Алекса. Она схватила забытый всеми холст с «Одиссеем» и загородилась им как щитом. — Мне это не нужно!
   — Это для твоего же блага, девочка! — мягким голосом произнес Алекс. — Ты должна довериться мне.
   — Нет, нет! Только деньги из вознаграждения, чтобы я могла учиться, в Париже…
   — Ты должна понять, что сейчас это ни к чему! — Алекс улыбнулся и попытался погладить ее по голове, но она отпрыгнула как дикая кошка, и его улыбка превратилась в какой-то оскал. — Зачем тебе эти крохи, когда в твоем распоряжении все мое достояние? Отныне ни о чем не беспокойся. Я позабочусь о тебе.
   У нее стало горько во рту, страх сжал сердце — неужели она теряет свою свободу?
   — Ты не понимаешь. Я не могу. Если я действительно тебе небезразлична, не надо принуждать меня к этому.
   — Констанс, дорогая, успокойся! Ты перенервничаешь и заболеешь!
   Она испуганно замолкла. Да, так с ней бывало — от страха в ее мозгу что-то происходило, и она могла сделать что-то немыслимое. Нет, она не позволит себе опять распуститься. Она сделала глубокий вдох и усилием воли загнала этот страх поглубже в самые глубокие тайники своего сознания.
   — Конечно, Алекс! — спокойным голосом проговорила она. — Я просто глупая, излишне эмоциональная баба, да? Просто все так неожиданно…
   — Я знал, что ты со мной согласишься, — удовлетворенно откликнулся Алекс.
   — Да и я тоже подозревал, — со скрытой иронией добавил Роджер.
   — Ну-ка, дай мне это! — Алекс потянул к себе картину. — А ничего, Роджер, правда! Неплохой трофей, а? Пожалуй, мы повесим его у себя в конторе!
   — Как ты хочешь, Алекс. — Она беспомощно кивнула головой, наблюдая, как он прислонил ее картину к стене.
   Весь, лучась довольством, он похлопал в ладоши, как бы поздравляя сам себя.
   — Ну, а теперь, коль скоро все улажено, пошли обедать? Элуаз приготовила крекеры и сладкие хлебцы.
   Констанс кое-как уняла дрожь, и они с дедом под ручку, как будто ничего не случилось, отправились в столовую. Он между тем продолжал посвящать ее в свои далеко идущие планы. Все это лишь укрепляло Констанс в ее отчаянной решимости: бежать, бежать — и немедленно!
 
   Как верна пословица — утро вечера мудренее! Пока она одевалась, завтракала с Алексом, рассеянно делясь с ним впечатлениями о вчерашнем вечере у мисс Филпот, в голове у нее созрел четкий продуманный план. Она была такая безмятежно-радостная, предупредительная, так непринужденно врала, что наверняка, по ее расчетам, никто не мог ничего заподозрить. Во всяком случае, ей удалось незамеченной ускользнуть из дома Латэмов — прямо в сыпавшийся с неба дождь, хотя странным образом, вместо зонта в руках у нее был какой-то завернутый в коричневую бумагу объемистый предмет.
   Первым делом она сняла деньги со счета, который она ранее открыла для Дайлана Мак-Кина. Потом прошлась по офисам судоходных компаний, и — о, удача! — с третьей попытки нашла то, что искала — корабль отправлялся в Лондон на следующий день. Конечно, ей было несколько не по себе, что она тратит не принадлежащие ей деньги, но чрезвычайные обстоятельства, решила она, оправдывают чрезвычайные меры. Купив билет, она сунула его в свой ридикюль со смешанным чувством облегчения и трепета перед неизвестностью, ожидавшей ее.
   Третьим пунктом ее маршрута была верфь Мак-Кинов. Там она, прежде всего, разыскала Типа Мэддока, передав ему свои извинения и пачку зелененьких купюр для Мэгги. Щедрость Констанс смягчила мрачное выражение лица Типа, а его заверения, что Мэгги уже нашла себе новое место, смягчили ее угрызения совести. Так что пока все было хорошо. Однако когда она, собрав всю свою смелость, приступила к последнему пункту своей программы, оказалось — так ей сказали, — что Лок ушел куда-то по срочному делу и неизвестно, когда вернется. Расстроенная, она решила заглянуть в мастерскую Джедедии Шоу.
   — Передадите ему, мистер Шоу? — спросила она старого мастера.
   Выпрямившись, Джедедия покосился на сверток.
   — Эта ваша картинка с «Одиссеем» — вы ему хотите отдать?
   — Да. Это слишком маленькая компенсация за все, что я ему причинила. — Констанс любовно провела рукой в перчатке по уже отполированной фигуре дельфина на верстаке у Джедедии. — Моя мазня, конечно, не может сравняться с вашей чудесной работой, но мне хотелось бы, чтобы мистер Мак-Кин все-таки получил ее. Я рассчитывала переброситься с ним еще парой слов, но мне надо идти, пока меня не хватились.
   Ей хотелось предупредить Лока, что против него что-то замышляется — она поняла это из намеков Алекса и Роджера прошлым вечером, но задерживаться было действительно нельзя — это могло бы усилить их подозрения насчет нее.
   — Неизвестно, когда этот парень явится, так что давайте действовать испытанным методом, девочка! — Джедедия снял шнурок с ключом, висевший у него на шее, и протянул его Констанс. — Оставь свой подарок у него в комнате. Там, за угол и вверх по лестнице. Я бы и сам сходил, да ноги уже не те.
   — Думаете, он будет не против?
   — Думаю, это будет для него приятный сюрприз.
   — Ну, если вы так уверены.
   — Иди, иди! — Джедедия махнул зажатой в руке стамеской. — Оставь ключ на крючке у двери…
   — Ладно, спасибо, мистер Шоу. — Она бросила прощальный взгляд на замусоренную мастерскую, полюбовалась в последний раз на деревянные скульптуры и молча махнула рукой.
   Капли холодного дождя медленно стекали с нее. Она громко постучала. Ответа не было. Чувствуя себя несколько неловко и даже виновато, но преисполненная намерения довести дело до конца, она вставила ключ в скважину, повернула его и вошла. Ее удивили небольшие размеры его апартаментов. Надо было спешить, но она не могла побороть в себе любопытства: что же окружает в обыденной жизни таких необычных, выдающихся людей? Бледный послеполуденный свет пробивался через открытые ставни. Повсюду — книги, книги, книги… Через открытую дверь была видна кровать, покрытая каким-то экзотическим покрывалом; Констанс поспешно отвела глаза — негоже вторгаться в нечто интимное, что Мак-Кин никогда не показывал посторонним.
   Она поспешно развернула сверток и поставила свою картину в кресло — Лок не сможет не увидеть ее, когда войдет. Как бы предупредить его еще насчет махинаций ее родственничков — причем так, чтобы не возбудить у него подозрений насчет ее мотивов… Впрочем, она и сама в них не вполне разобралась, одно ясно — она не хочет участвовать в этой сваре, за начало которой несет ответственность ее отец. На чертежной доске Лока она нашла карандаш и лист бумаги и, сняв перчатки, начала писать короткую записку. Покусав кончик карандаша, на мгновение задумалась, вспоминая его руки, обнимавшие ее, вкус его губ. Пусть между ними лежит пропасть, но эта их коротенькая встреча, эти мысли — «а вдруг…» — вызывали острую и сладкую боль в сердце. Но она уже сделала свой выбор — единственно возможный. Она решительно отогнала от себя чувство утраты и занялась своим делом. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошел, нет — ворвался Лок. Лицо его являло непроницаемую ледяную маску, в голубых глазах была глубокая озабоченность. Не замечая Констанс, он захлопнул дверь и — вот уж чудо! — на несколько секунд прижался лбом к стене. Мокрые волосы спустились ему на лоб, мощные плечи под тяжелой тканью пальто сотрясали судороги. Яростно выругавшись, он пнул ногой оттоманку, которая отлетела к другой стене. Он замер на месте, увидев женщину в шляпке у своей чертежной доски.
   — Какого черта ты здесь делаешь? — загремел он. — Пришла позлорадствовать?
   — Что? Нет, я…
   В два шага он пересек комнату, схватил ее за руку, встряхнул.
   — Вы все проклятые ворюги! Она изумленно покачала головой.
   — Я не понимаю…
   — Все просто… — прорычал он. — Вы, сволочи, украли мой корабль!

6

   — Украли? — Констанс непонимающе поглядела в окно — там по-прежнему, как обычно, четко проступал сквозь пелену дождя стройный силуэт «Одиссея». — Но ведь…
   — Да, не в буквальном смысле, ты, безмозглая! — По впалым щекам Лока протянулись мокрые дорожки, но вряд ли это были слезы, скорее капли дождя — такое у него яростное было выражение лица.
   — Хотя как иначе назвать то, как «Латэм и К0» сумела захватить контрольный пакет моей верфи! Ловкость рук? Колдовство?
   — Но как это произошло?
   — Да обычные методы: подкуп, шантаж акционеров — которые послабее духом. Я отказался продавать им «Одиссея», так они решили за так его прикарманить! А ты будто не знала! — неприятно ощерился он.
   — Да нет же! — вскрикнула она почти испуганно, так дико сверкали его сине-ледяные глаза. — То есть, они говорили о каких-то планах, но клянусь, я и не подозревала! Я пришла сказать, тебя предупредить!
   — Господи! Да хватит этого вранья, ты… Вы один клубок змей, а я теперь — как клоун! Выходит, я отныне — прислужник Латэмов? Да я уж лучше сейчас отправлю его на дрова!
   — Не смей! Это же произведение искусства! — Глаза Констанс расширились от ужаса.
   — Да уж понимаю, в твои планы это не входит, принцесса! — Он цепко схватил ее за плечи. — Ну, ты настоящая чемпионка по коварству! Поколдовала тут, затуманила мне мозги…
   — Но это же неправда! — Она попыталась высвободиться, но тщетно — он еще ближе притянул ее к себе.
   — Неужели? — Его глаза сузились; одной рукой он приподнял ей подбородок, другой смял шляпку, обхватив ее затылок. Она не могла теперь никуда деться от его пронизывающего взгляда. — Какая же ты врунья!
   — Но только не в данном случае, — сказала она, задыхаясь.
   — А разве не за этим ты сюда явилась, чтобы меня окрутить?
   — Нет! — Она в ярости толкнула его в грудь. Это было все равно, что столкнуть гору. — Ты себе льстишь. Я уже тебе об этом говорила — когда мы в первый раз встречались, но ты только себя слушаешь…
   — Ну, при чем тут я? Эта твоя задница в этих ребячьих штанах — такое не забудешь и трудно перед этим устоять.
   — Свинья! Вбил себе в голову эту грязь — а ведь оснований-то нет!
   Он изобразил глубокое удивление:
   — Весь этот треп насчет этих чертовых денег, все это «Алекс не узнает ни о чем», вся эта комедия с мольбертом — разве это не для того, чтобы усыпить мою бдительность?
   — Конечно, нет! — Она вырвала свой подбородок из его ладони, но он не ослабил своей хватки, наоборот только сильнее прижал ее к себе — она почувствовала пластичное тепло его тела. Вырываться бессмысленно, может, на него подействует холодно-насмешливый тон?
   — Как же я, по-твоему, могла это сделать?
   — Да очень просто. — Сжав челюсти, он глянул ей в глаза, и слова вырвались из его рта с каким-то скрежетом. — То свои лодыжечки покажешь, то на плече всплакнешь. То эти глазищи свои на меня вылупишь, да еще эти губы, кожа… пока я совсем не свихиваюсь и только об одном могу думать — как бы тебя…
   — Пусти меня! — Ее голос сорвался в громкий шепот.
   Он слегка улыбнулся, взгляд стал каким-то лениво-расслабленным.
   — Да ведь и ты, Конни, а? Ну что мы друг около друга кругом ходим, как кот с кошкой? Интересно — Алекс так в тебе уверен или ему наплевать на твою девичью честь, что он тебя ко мне подослал?
   — Ты ошибаешься. — Она покачала головой. — У тебя какая-то мания… — У меня нет к тебе никаких чувств, кроме отвращения, Лок Мак-Кин.
   Он прикоснулся пальцем к ее нижней губе и почувствовал, что она дрогнула.
   — Зачем же врать, а?
   Кровь бросилась ей в голову, она почувствовала, что у нее перехватило дыхание.
   — Лок, пожалуйста…
   Злые огоньки в его глазах потухли, но там вспыхнуло что-то иное, еще более опасное.
   — А ведь приятно — вот так отомстить твоему деду — вору, да еще и полезно… Да ты еще и напрашиваешься.. .
   — Подонок! — Задыхаясь, она вырвалась, почти ничего не видя из-за застилавших глаза слез. Вот и Лок туда же — как дядюшка Сайрус… — Какая же ты сволочь! Я сюда пришла с прощальным подарком, и очень об этом сожалею. Ты это не способен оценить!
   Нахмурившись, он посмотрел туда, куда она показала пальцем, и впервые увидел законченную картину с «Одиссеем». Он весь окаменел, потом горько рассмеялся.
   — Ах, вот что мне оставили Латэмы — рисованную копию…
   Констанс никак не думала, что ее подарок только добавит соли на его рану, и только сейчас ей это пришло в голову.
   — Извини! Я только думала… — Она беспомощно посмотрела на него.
   Он медленно снял с себя мокрое пальто, сорвал шарф, расстегнул жилетку и повернулся к ней. В голосе его была угроза.
   — Извинить? Тебе меня жалко? Чудесно. Вот это для меня сейчас самое необходимое от вашей семейки.
   С каким презрением он отнесся к ее сочувствию и к ее подарку! Она почувствовала, что ярость вновь овладевает ею.
   — Мне тебя жалко, Лок Мак-Кин! Ты неспособен понять, что такое человеческие отношения. Да, с тобой поступили ужасно, но ты, конечно, никогда не признаешься, что тебе нужно сочувствие — боишься, что это не по-мужски!
   Он швырнул жилетку на кресло и стал расстегивать рубашку — лицо его все более темнело, последнюю пуговицу он просто вырвал с корнем.
   — Прибереги эти свои проповеди для дураков! Жизнь меня кое-чему научила…
   — Да, знаю! Железный Мак! Жесткий! Несгибаемый! Весь в мщении и ненависти! И забыл про то, что есть и другие чувства!
   Его рубашка распахнулась, обнажив загорелую грудь, заросшую курчавыми волосками. Лок глядел на нее, глаза горели опасным огнем.
   — Есть, есть и другие…
   — Только показать не хочешь?
   — С какой стати? Ты же из Латэмов…
   — А тебе никогда в голову не приходило, что уже достаточно жертв в этой бессмысленной вендетте? — Она подумала о двух миниатюрных портретиках в своем медальоне, и в ее лице смешались злость и жалость. — Неужели я одна способна понять? А у тебя нет смелости ни понять, ни покончить с этим, но для вас всех война — это ваш мир!
   Ее слова подействовали на него. Он уставился на нее взглядом, в котором странным образом смешались смущение и недоверие — недоверие? Терпение ее лопнуло, и она в бешенстве заорала:
   — Слепцы, мстительные глупцы! Все, все! Я ухожу, и катитесь вы все к дьяволу!
   Высоко подняв голову, Констанс устремилась к двери, но Лок схватил ее за руку. Челюсть его вздрагивала, и он напряженным голосом проговорил:
   — Ну, ты прямо как царь Соломон! Знаешь ответы на все вопросы?
   — По крайней мере, я не такая гордая, чтобы отказываться принимать человеческое тепло, — отрезала она, — или самой дарить его.
   — Тогда одари им меня, дорогуша! — выговорил он низким, яростным басом. — Мне это сейчас нужно больше, чем кому бы то ни было на этой земле!
   Увлекая ее в свои объятия, Лок закрыл ей рот своим бешеным поцелуем — она едва успела вскрикнуть, — и буквально продавил ее тело насквозь; его пальцы прошлись по лентам ее шляпы — и вот она уже отброшена в сторону, а он гладит ее по шее, подбородку, за ухом. Она почувствовала слабость в ногах, колени как-то сами собой подогнулись. Он был ненасытен, а она не могла отказать ему — они забыли обо всем, кроме друг друга.
   Он расстегнул ей пальто, отбросил его в сторону; его руки — теперь уже не такие жесткие, а нежные, ласкающие — гладили ее плечи, прошлись по жестким ребрам ее корсета под тонким бордовым габардином ее платья и остановились на мягких выпуклостях ее грудей; его пальцы прикоснулись к ее соскам. Даже через ткань это прикосновение вызвало в ней почти невыносимый прилив удовольствия, внизу живота как будто что-то загорелось.
   Констанс громко застонала: это был протест против его опытных, умелых рук, настойчивого жара его рук и против себя самой — за то, что она так на все это реагирует. Он взял ее руку и провел ею по своей обнаженной груди; она почувствовала, как он затрепетал весь, когда ее пальцы, пройдясь по завиткам его волос, остановились на маленьком пятачке его соска. Как она, оказывается, может его возбудить — тут совсем потеряешь голову!
   Оторвав от нее губы, он тоже застонал от удовольствия, поднял ее как пушинку, перенес в соседнюю комнату и — вот она, его постель с шелковым покрывалом. Она вздрогнула — покрывало было холодное, а его тело таким горячим! Он уже сорвал с себя рубашку, и теперь поспешно расстегивал пуговки ее платья. Его язык беспощадно терзал ее шею и остановился на нежной впадинке в самом ее низу. Ой, какое же это, оказывается, чувствительное место!
   Она издала вскрик наслаждения и удивления и погрузила пальцы в его густые волосы.
   — У тебя кожа как мед… — пролепетал он. — Золотистая, гладкая и сладкая…
   — Лок!.. — Она произнесла его имя и как-то вся напряглась, борясь с невероятным, непереносимым искушением. Какие волосы у него — как шелк… А какие мощные мускулы на шее и плечах, мощные и теплые… А кожа, какая бархатистая… Он весь задрожал от ее поглаживания и, снова припав к ее губам, положил ее на себя сверху. Его рука уже проникла ей под юбку, только тоненькие муслиновые штанишки были последней линией ее обороны, но он проник и через нее, ладони его скользнули по ее бедру, и пальцы уже прикасались к самому сокровенному месту ее женского естества… Она вся выгнулась, оторвалась с усилием от его губ — ей было и сладко и страшно в одно и то же время.
   Он, казалось, совершенно потерял контроль над собой — это был самец, преисполненный только одного дикого желания — совокупиться со своей самкой. Ничего не осталось в нем от спокойного, выдержанного мужчины, продукта и воплощения современной цивилизации. Это было совсем не то, о чем она когда-то мечтала, в этом не было ни нежности, ни ласки. Она вновь вздрогнула — на этот раз от ужаса. Упершись обеими руками в его плечи, она сумела как-то на момент оторваться подальше от терзавших ее, требовательных губ и попыталась вырваться из его крепких объятий.
   — Лок, пожалуйста! Я не… нам нельзя…
   Но он, вместо того чтобы отпустить, опрокинул ее на спину. Она уже не узнавала это нависшее над ней лицо. Глаза прищурены, зубы оскалены, дыхание тяжелое, прерывистое — да это какой-то незнакомец — грабитель! Констанс, даже не сознавая, что она делает, попыталась встать, но он властно прижал ее к шелковому покрывалу. Конечно, она сама виновата, сама довела его до этого, заставив раскрыться — дуреха! Растревожила спящего тигра!
   — Не делай этого! — прошептала она.
   Лок моргнул, потряс головой, как будто стараясь отогнать сон или кошмар. Выругавшись, он вскочил и повернулся к ней спиной. Со сжатыми кулаками, покачиваясь, он был похож на пьяного.
   Дрожа каждой клеткой своего тела, Констанс откатилась на край постели — с чувством освобождения, облегчения и — как стыдно! — некоторого разочарования. Она закрыла глаза, тяжелое чувство вновь навалилось на нее. Похоть — это грех, о, она еще хотела вовлечь в него и Лока! Двойная грешница, вдвойне!
   — Лок, я…
   — Заткнись! — Он не глядел на нее, его голос был жестким и чужим. — Еще полслова, и я за себя не отвечаю…
   Она стала пунцовой, потом побелела как мел, неуверенно поднялась на ноги, пригладила юбку, застегнула пуговицы на шее платья. Внутри была какая-то жуткая пустота. Нужно как-то извиниться перед ним. Полная раскаяния, она дотронулась до его плеча.
   — Не смей! — Он повернулся, отбросив ее руку. Его голубые глаза горели самой настоящей ненавистью.
   — Очередной ход в афере, принцесса? Превратить меня в круглого идиота, и потом из меня можно вить веревки?
   Она снова вздрогнула, бледность перешла в какую-то белизну — она стала как статуя.
   — Ну откуда у тебя такие мысли?
   — Ты хочешь, чтобы их у меня вообще не было! — Ярость окончательно вытеснила остатки страсти. Он угрожающе шагнул к ней. — Сматывайся отсюда!
   Хватая ртом воздух, она неуверенными шагами прошла в гостиную-кабинет, схватила шляпку, пальто и ридикюль — главное, ридикюль, с ее главным сокровищем — билетом на пакетбот! И зачем она только приходила сюда! Еще одна катастрофа, еще одно, о чем надо будет забыть, о чем будешь всю жизнь жалеть, не забывая.
   Лок стоял на пороге своей спальни. Его лицо вновь приобрело обычное холодно-презрительное выражение. Господи, как это неожиданно все и как горько!
   Все внутри нее еще трепетало от его ласк, она изо всех сил сдерживалась, чтобы не разрыдаться — в носу уже щекотало, горло сжимали спазмы. Но нет, она не допустит, чтобы он увидел ее плачущей — ни за что!
   — Ну, извини, — пробормотала она каким-то жалко-несчастным голосом. — Я хочу…
   — Ступай, черт тебя побери! — Губы его изогнулись в презрительной усмешке. — И скажи Алексу, что это не сработало!
   Она отшатнулась.
   — Ты неправ, и знаешь это. Я просто не могу тебе ничего доказать…
   — Вон, так твою… Убью!
   Она выбежала прямо в сплошную стену дождя, чуть не поскользнувшись на мокрых ступеньках, даже не одев ни шляпки, ни пальто. Слезы, наконец, водопадом хлынули из ее глаз, смешавшись с каплями от ливня. Откуда-то сверху как божий глас прозвучали последние слова Лока:
   — Вон!.. Убью!
 
   — Помешала праздновать?
   Констанс вихрем ворвалась в служебный кабинет деда, оттолкнув растерянного и смущенного клерка.
   Обстановка в кабинете была роскошная. Зеленые бархатные портьеры, обитые бельгийским гобеленом кресла, блестящие кожаные кушетки. Книжные полки занимали все пролеты между окнами, за которыми виднелась панорама Стейт-стрит со зданиями биржи, администрации штата; в отдалении маячили контуры причалов. Книги все были, разумеется, в кожаных переплетах с золотым тиснением. На письменном столе — разложенные в идеальном порядке папки, какие-то досье и толстая кипа каких-то деловых бумаг. И рядом огромный серебряный поднос с чашками из китайского фарфора, посыпанными сахаром бисквитами, графинами, графинчиками и большим джезве, от которого еще исходил свежий аромат лучшего сорта яванского кофе.
   — Сэр, я пытался объяснить мисс Латэм, что вас не следует отрывать, — выдавил из себя клерк, багровый от возмущения и страха.
   — Ничего, ничего, Перкинс, судья Фрейдель уже ушел, — ответил Алекс, делая жест, чтобы тот оставил их вдвоем. Он недоуменно поднял брови, обозрев состояние туалета своей внучки. — Дорогая, да ты вся промокла насквозь!
   Констанс сорвала с головы окончательно уже никуда не годную шляпку и мокрую до нитки мантильку, швырнула их на кресло с полным пренебрежением к их дорогой обивке. Убрав с лица мокрые, слипшиеся пряди волос, она протянула руку через широкий стол и налила себе полный бокал. Выпила залпом, сморщившись от обжегшей горло и желудок жидкости. С размаху поставила бокал на стол и бросила на деда воинственный взгляд.
   — Дождь идет.
   — Я понимаю, — откликнулся он, слегка встревоженный. — Констанс, ты в порядке?
   — Нет еще! — она вновь потянулась к хрустальному графинчику.
   — Думаю, тебе хватит, девочка, — с упреком сказал он ей, закрывая графин пробкой. — Ты не привычна к этому зелью. Еще пьяницей станешь.
   — Да, может, это самый лучший выход, — пробормотала она, вновь вздрогнув. Под алкогольными парами, наверное, и морское путешествие не таким уж жутким покажется. И она сможет забыть сегодняшнее унижение…
   Констанс слизала с губ смесь остатков бренди, капель дождя и поцелуев Лока Мак-Кина и чуть не застонала в голос. Она не помнила, как она остановила извозчика, там, в Южном Бостоне, как объяснялась с ним. Как будто в ней было два человека — один рациональный и контролирующий себя, другой — не помнящий себя от обиды и гнева.
   Стукнув обоими кулачками по поверхности стола, Констанс наклонилась вперед и железным взором уставилась в удивленные глаза деда.
   — Я хочу знать, почему ты сделал это? Алекс моргнул и осведомился:
   — Что это?
   — Почему ты украл «Одиссея»?
   — Украл? — Алекс откинулся назад в своем кресле, расправив свои бакенбарды. Лицо его приняло выражение лисьей хитрости. — Ну, это вряд ли подходящее слово для вполне законной деловой операции. Оказывается, не все пайщики Мак-Кинов так уж уверовали в их безумные идеи. Не понадобилось даже особенно убеждать их, что лучше немного денег сейчас, чем полное банкротство потом. Но как ты обо всем этом так быстро узнала? Мы только сегодня закончили с документами.