Дихтярев Виктор. Вся жизнь - поход

   Он мог заглянуть в класс до прихода учительницы:
   - У вас какой урок?
   - Геометрия, - отвечают семиклассники.
   - Ребята, у меня свободный час. Погода хорошая, айда в футбол погоняем. Только бегом и на цыпочках, чтобы не застукали. А девчонки - болеть!
   Минут через десять на площадку прибегает взволнованная учительница и видит директора в закатанных брюках и майке, выделывающего финты в куче ребят.
   - Михаил Владимирович! Я вас обыскалась, у меня урок сейчас!
   - А-а, - огорчается Кабатченко, - что вы мне под ногу кричите! Из-за вас такой мяч потерял!
   - Урок у меня!
   - Ну и отдыхайте, раз нет урока! - кричит Кабатченко. Он отбивает мяч головой, перебегает на дальний край поля, принимает пас, обводит одного защитника, отталкивает другого и бьет мимо ворот. - Не мешайте работать! кричит он издали.
   Смеются ребята, смеется учительница - что взять с такого директора!
   - Все! - смотрит на часы Михаил Владимирович. Конец! Быстро сполоснуться - и в класс! А ты, - он щелкает мальчишку по носу, - если будешь лягаться, я тебе в следующий раз две ноги отобью!
   Оба хохочут, и мальчишка бросается догонять ребят.
   После обеда вместо прогулки футболисты и болельщики собираются в классе. Михаил Владимирович - в белой рубашке и при галстуке.
   - Какая у вас тема сегодня ? Так. Что ж, начнем.
   Михаил Владимирович - историк по специальности - ведет урок геометрии свободно, будто ничем иным никогда и не занимался.
   После урока он остается в классе и ждет, пока ребята выполнят домашнее задание, которое он получил от учительницы еще на перемене. Ну, и кто после этого бросит в нашего директора камень?
   Мы часто засиживались с Михаилом Владимировичем после отбоя.
   - Тут ведь какая штука, - устало откинувшись в кресле и вытянув большие ноги, рассуждал он. - У ребят не очень радостные судьбы, а мы их постоянно заталкиваем в монотонный режим. Понимаешь - изо дня в день, изо дня в день одно и тоже! Подъем по горну, уборка, потом уроки от звонка до звонка. Даже в столовую надо приходить в точное время. И вот так - одиннадцать лет! Ты бы смог выдержать?
   - А как иначе?
   - Никак, - вздыхает Кабатченко. - Иначе никак не получается.
   Он грохает кулаком по подлокотнику кресла и хватается за ушибленную руку:
   А, черт! Так надо же дать ребятам выбраться из этого одуряющего однообразия! Парню хочется дочитать книгу, а его усаживают готовить уроки. Да знаю, знаю! - останавливает меня Кабатченко. - Режим приучает к точности, к ответственности, к этому... Ну, подскажи - забыл.
   - Это все из области ля-ля, - говорю я. - У тебя есть какие-то предложения?
   - Нет. Нету у меня никаких предложений. Но уверен: в каких-то моментах режим может нарушаться. Да не кивай ты на свой лагерь! - взрывается он. "Режим дня не меняется ни при каких условиях"! Подумаешь! Там совсем другое дело. Вы за счет режима увеличиваете свободное время ребят. Свободное! Когда каждый занимается чем хочет. А здесь... - Кабатченко замолкает и осторожно стучит кулаком по креслу. - Вот я прихожу на ваши занятия по философии. А почему? Потому что в спорах ребята орут на меня. На меня, на директора! Я же нарочно их завожу.
   А когда я сдаюсь и поднимаю руки - в радость им это или нет?
   В радость. И черт с ним, с режимом! А на футболе? Были бы у них отцы, они бы с ними играли. А здесь из воспитательниц дамский батальон сколотить можно. Кто с пацанами будет гонять?
   - В футбол можно и во время прогулки, - говорю я.
   - Можно. Но не так интересно, - Михаил Владимирович устало потягивается. - Интернат не должен становиться казармой, вот о чем надо подумать.
   - Ловлю на слове. У меня есть кое-какие наметки. Но это уже со второго полугодия.
   - Ну-ну, - Михаил Владимирович поднимается. - Уже час. Здесь ночевать будешь?
   - Здесь.
   - Давай.
   Михаил Владимирович уходит в свою квартиру при интернате, а я - к себе в закуток возле отрядной комнаты.
   До конца полугодия оставался месяц. К этому времени я несколько ослабил вожжи, позволяя старшим воспитанникам самостоятельно распоряжаться своим временем и готовить уроки, когда сочтут нужным.
   Персональный контроль за учебой начал сменяться контролем общественной оценки: получать двойки стало зазорно. И еще я поставил перед старшими новую цель - готовиться к поступлению в институты, о чем никто из них не думал, расчитывая отсидеться в интернате до дня выпуска.
   Поначалу это вызвало даже не недоверие, а возмущение.
   - Кто нас примет?! - истерично кричал командир отряда Саша Салазкин. Рассказываете тоже! Что не знаете, везде и все по блату, а мы...
   - Ты еще рубашку на себе порви, - подсказал я. - Хватит! И нечего козырять - мы безотцовщина, мы такие, мы сякие! Ах, запугал. Я тоже рос без родителей - ну, чем вы можете меня удивить? А теперь слушайте. Вам повезло, что учитесь в нашем интернате. То что обуты, одеты, накормлены - это само собой.
   Но вам здесь предоставлена полная свобода. Цыц! - оборвал я чей-то смешок. - Полная свобода планировать свободное от уроков время. А как вы используете его? Шатаетесь без толку с этажа на этаж, девчонки по часу судачат в спальнях. А потом бьете себя в грудь - мы, мы! Мы интернатские, мы обездоленные! Вот я сейчас разрыдаюсь.
   И мы договорились: я приношу программы вступительных экзаменов в институты, и десятиклассники занимаются по ним до одурения. Естественно, кто хочет. Но свободное время надо будет подсократить.
   - В школах выпускники сидят в библиотеках до закрытия и жертвуют многим. А у вас еще одинадцатый класс впереди. Успеем.
   - А как же наши кружки и все остальное?
   - Ничего не отменяется. Ложитесь часов в двенадцать, вот вам и лишние полтора часа.
   - Так ведь спать хочется.
   - Ну, мало ли!
   Забегая вперед, скажу, что трое из четверых наших первых выпускников в институты поступили. Не на дневные, а как и расчитывали - на вечерние отделения.
   Так, начав борьбу за поездку в Ленинград, мы пришли к положению, когда многие наши дела, и в первую очередь учеба, сделались самоценными и не особенно нуждались во внешнем поддержании. Получилось прямо по науке: целенаправленное привлечение трасформировалось в целенаправленное притяжение.
   Неделю мы провели в Ленинграде. Посещение по одному разу Эрмитажа и Русского музея, как указывалось в путевке, нас не устраивало, и ребята на другой день, после экскурсионной программы, снова занимали очередь в кассы. Интернатские занятия по истории живописи не пропали даром: ребята издали узнавали знакомые полотна и подолгу стояли возле них, сравнивая с репродукциями в нашей отрядной комнате.
   - Это поздний Дега, - объяснял мне шестиклассник, как только мы входили в новый зал.
   - По-моему, ранний, - нерешительно говорил я.
   - Да что вы, конечно, поздний, - упорствовал свежеиспеченный знаток живописи и обращался за поддержкой к товарищам.
   - Тебя разыгрывают, - улыбались старшие и поднимали за спиной пацана большие пальцы: мол, знай наших!
   - Разыграешь меня, как же! - довольно говорил шестиклассник. - А давайте еще на Рембрандта сходим. Там знаете как старик написан!
   На улицах мы останавливались возле прекрасных зданий и спорили об архитектурных стилях. А старая наша игра - определять ордера колон по базам и капителям - уже не получалась: ребята сразу говорили - это дорический, это ионический, а вон коринфский ордер.
   Зато у нас появилась другая игра. Я расчитывал занять ею 6-8 классы, но к нам тут же пристроились старшие, и после ужина около часа мы проводили в ожесточенных спорах.
   - Сегодня мы отправляемся из Москвы в Хабаровск, - объявляю я. Самолет отменяется. Идем по крупным городам, без всяких там железных дорог. - Я высыпаю на стол конфеты "Снежок". - Начали!
   - Горький! - тут же кричит кто-то.
   - Бери конфету, - говорю я. - Дальше.
   - Казань!
   - Конфету.
   - Куйбышев!
   - Получишь фантик.
   Старшие делают вид, что их путешествие не интересует, но долго не выдерживают.
   - Челябинск, - равнодушно говорит командир отряда.
   - Спорно, но можно допустить, - я покачиваю перед носом командира конфеткой. - Точнее было бы Свердловск. Ну что,
   путешественники, подкормим начальство?
   - Подкормим! - кричат ребята.
   - Получай! Дальше!
   Еще в Москве я по линеечке промерил с десяток маршрутов и теперь пользуюсь шпаргалкой, но ребятам ни за какие коврижки ее не показываю.
   - Новосибирск!
   - Правильно! Дальше!
   А дальше народ безмолствует.
   - Приехали, - злорадствую я и демонстративно сую конфету в рот. Вкусно!
   Старшие сбиваются в кучку и начинают бурное совещание.
   Ого, уже образовались две команды! Малыши пуляют все, что придет в голову:
   - Алма-Ата!
   - Мимо!
   - Ташкент!
   Я берусь за вторую конфету.
   - Может быть, Иркутск? - неуверенно говорят старшие.
   - Правильно! Ну, еще два города. За каждый по три конфеты!
   - Владивосток! - кричат малыши, - Якутск! Магадан!
   - За казенный счет туда поедете! - смеются старшие. Но сами они тоже выдохлись. Я набавляю цену:
   - Четыре конфеты! Пять! Пять конфет хотя бы за один город!
   Нет, больше никто не помнит. И когда я называю Читу и Благовещенск, старшие хватаются за головы.
   Сначала мы путешествовали по Союзу, а потом перешли на дальние страны. В мальчишечьей спальне игра продолжалась даже в постелях.
   - Давайте, - предложил я, - чтобы скорее уснуть, каждый самостоятельно отправится в какой-нибудь город. Предположим, в Дели. Договорились? Поехали. Спокойной ночи!
   Около часа меня разбудил пятиклассник.
   - Что случилось?
   - Ничего. А в Дели с какого вокзала? ..
   После Ленинграда мы повесили в отрядной комнате политическую карту мира, и игра продолжалась еще несколько месяцев. Теперь маршруты разрабатывали сами ребята, и часто малыши сажали в лужу и старших, и меня. Потом мы изменили игру и начали спрашивать, какие страны лежат на экваторе в Южной Америке или с какими государствами граничит Иран.
   Так, начав в Ленинграде свои незамысловатые путешествия, ребята все лучше знакомились с картой.
   Все свои тощие сбережения воспитанники растрачивали на книги, даже малыши жалели деньги на дешевые леденцы. Мне пришлось напомнить, что надо привести какие-нибудь сувениры домашним. Ужасно, но я не мог сказать родителям: большинство ребят жили только с мамами или у дальних родственников...
   Во втором полугодии интернатское соревнование продолжалось - теперь все боролись за поездку на теплоходе по Волге. Но нам это было ни к чему: еще в ноябре мы начали подготовку к путешествию по Южному Уралу, создав для этого небольшую туристскую группу. В том, 1963 году, выводя в походы по 10-12 человек, я, конечно, не думал, не предполагал во что превратится эта группа через несколько лет - просто мы решили, что путешествие по тайге интересней параходной экскурсии. Поэтому мы договорились с Михаилом Вдадимировичем, что если снова займем первое место, на теплоходе с другим отрядом поедут наши третьи классы и те, кто не пойдет на Урал. А то, что мы будем победителями, в отряде не сомневались - редко в какую неделю мы оказывались не впереди.
   Но однажды мы откатились по санитарии даже на четвертое место.
   Вечером я молча сидел в старинном, с высокой прямой спинкой кресле, притащенном специально для меня ребятами с какой-то свалки. Все ждали, что я скажу, и когда начнем вытряхивать душу из дежурного командира и старост спален. Но говорить было не о чем - четвертого места у нас не было давно, и все, что надо сказать, было уже сказано тогда.
   - Разбирайтесь сами, - сказал я и ушел в свою каморку.
   Через неделю командир отряда принес с общей линейки очерелные вымпела победителей. Выложив их передо мной, он взял вымпел по санитарии и насмерть приколотил его к дверям спальни.
   - Все. Так он у нас до конца года провисит!
   Больше я чистотой в отрядных помещениях не занимался.
   То, что мы постоянно были впереди, радовало меня и отряд, но не Михаила Владимировича.
   Как-то после отбоя я заглянул в директорский кабинет. Михаил Владимирович и Людмила Яковлевна Новикова - бывшая пионервожатая, а ныне учительница математики и старшая воспитательница, просматривали результаты соревнования за неделю.
   - Легок на помине, - сказал Михаил Владимирович. - Садись.
   Мы с Люсей тут потолковали и решили тебя в соревновании немного притормозить.
   - Это как?
   - Придумаем как, - хмыкнул Кабатченко. - Но на первом месте ты больше не будешь!
   - Почему?
   - Да потому, что из-за тебя соревнование дышит на ладан! - озлился Михаил Владимирович. - Отряды перестают бороться, раз победитель известен заранее.
   - Пусть подтягиваются.
   - Не понимаю, он действительно тупица или только прикидывается, повернулся Кабатченко к Людмиле Яковлевне.- Пойми ты, движение вперед будет, только когда большинство отрядов идут почти вровень, когда у каждого есть возможность вырваться в лидеры! Я не упрекну отряд, идущий последним, если от первого его отделяет допустимое количество очков. Последним ведь кто-то должен быть. Но это не значит - худшим!
   - А знаете, друзья, - сказал я, - такой разговор уже был.
   - Когда? - удивился Михаил Владимирович.
   - Да не с вами, умниками. Еще в том интернате ко мне заехала директор детской туристской станции. Не участвуйте, говорит, больше в городских слетах, а то из-за вас никакой борьбы не получается. А мы вам почетный кубок приподнесем. Я успокоил ее, сказав, что мы закрываемся. Так она хоть кубок предлагала, а вы что нам подарите?
   Кабатченко весело перемигнулся с Людмилой Яковлевной:
   - А вот это уже деловой разговор. И мы подарим, не беспокойся.
   Для начала возьмешь в отряд Рыкова. Чем не подарочек?
   Эти злодеи обо всем договорились заранее, и я не стал спорить. Тем более что Михаил Владимирович был прав - к соревнованию начал пропадать интерес, и только два отряда еще пытались догнать нас.
   - Это еще не все, - сказала Людмила Яковлевна. - Мы забираем у вас Моисеенкова.
   - Да вы что?! - возмутился я. - Витьку не отдам! Он отрядный завхоз, какого поискать - раз. Я его планирую завхозом в Штаб туризма - два...
   - И будет командиром девятого отряда - три, - рассмеялся Кабатченко. Ты поднял пацана - спасибо. Что ж тебе, орден за это? За полгода пусть немного подтянет отряд, а в восьмом классе из него такой командир получится!
   - Как хотите, а Витьку не отдам!
   - Еще как отдашь! - грохнул по столу кулаком Михаил Владимирович. - Он же должен расти. А у вас ему выше завхоза хода нет.
   - Да вы хоть соображаете, что делаете?!
   Ладно, - рассмеялся Кабатченко и повернулся К Людмиле Яковлевне. Давай сегодня на этом закончим, а то его кондрашка хватит. Поставь чайник.
   На отрядном собрании я передал просьбу директора, сказав, что полностью согласен с ним.
   - Конечно, жалко отдавать Маиса, но в девятом полный развал. А кто должен помочь, если не мы? Разумеется, Моисеенков остается в нашем отряде, будем считать, что он в командировке. И пусть не сомневается - во всем будем ему помогать.
   - А Витька согласен?
   - Согласен. Мы уже поговорили.
   Мы перенесли вещи Моисеенкова в другой отряд, а его место в спальне занял Сережа Рыков, тоже семиклассник и авторитетнейший в интернате двоечник.
   Михаил Владимирович слов на ветер не бросал. Прошло две недели, и нам дали теперь уже шестиклассника-переростка, да не какого-нибудь, а самого Толю Калякина! Это был подарочек!
   Учиться Калякин не хотел по принципиальным соображениям:
   - А на кой мне? Что я, в академики, что ли, лезу?
   - В академики не обязательно. Но девять классов надо закончить.
   - Ха! Перекантуюсь у вас, а там на работу. Еще больше вас всех, больно ученых, загребать буду.
   Толю побаивались ребята и постарше его. И не только потому, что мог звездануть между глаз. Были и другие причины.
   Играют ребята в футбол. Калякин бьет , вратарь ловит.
   - Ну, гад, погоди! - говорит Калякин.
   С вечерней прогулки вратарь приходит с расквашенным носом и синяком под глазом. Рубашка в крови.
   - Что случилось?
   - Так...
   Ребята рассказывают, что на вратаря налетело несколько незнакомых парней, повалили и начали бить ногами. Пока сбегали за старшими, те смылись. А Толя стоял рядом и ухмылялся.
   Калякина, естественно, к директору.
   - Твоя работа?! - нависает над ним Михаил Владимирович, и глаза бешеные.
   А Калякин, чуть скособочась, руки в карманы и носочком так по коврику:
   - А вы докажите.
   Идет "Огонек" в отряде, где тогда подвизался Толя. Мы - гости. Вдруг гаснет свет. Выглядываем в коридор - никого. Включаем свет, а через минуту он снова гаснет. Выглядываем - никого. У дверей становится восьмиклассник. Снова гаснет свет, восмиклассник тут же выглядывает и хватает за руку Толю.
   - Ну зачем ты? - говорит восьмиклассник. - Лучше заходи, послушаешь.
   - Еще чего! - Калякин вырывает руку. - А ты, гад, смотри!
   Следующим вечером восьмиклассника приводят к директору с разбитой головой.
   Михаил Владимирович прячет за спину свои кулачища:
   - Что теперь скажешь? - спрашивает он Калякина.
   Толя - в своей обычной позе, и снова носочком по коврику:
   - А вы докажите.
   - Я его когда-нибудь убью! - шипит Михаил Владимирович, когда мы остаемся одни. - Сяду, но убью. Увидишь!
   Невероятно, но у Калякина был высокий покровитель - сама Людмила Яковлевна Новикова, старший воспитатель! Она свято верила, что Толю можно исправить, что этот, в общем, неплохой мальчик озлоблен на весь мир, потому что с детства лишен домашнего тепла.
   Мы с Михаилом Владимировичем откровенно хохотали над ее рассуждениями, но уж такая была наша Людмила Яковлевна, что если втемяшится ей что-нибудь в голову, то переубеждать ее - только время терять.
   Вечерами она приглашала Толю в свой кабинет, занималась с ним математикой и вела душеспасительные разговоры под чаек с печеньем. Толя снисходил до таких приглашений, но, как бы это помягче сказать - чихал он на все эти дополнительные занятия и разговоры за жизнь.
   Когда Новикова подарила ему на день рождения часы, он вышел из кабинета и, показывая подарок ребятам, громко сказал:
   - Вот дура!
   Теперь Толю отдали в наш отряд со строгим наказом перевоспитать его.
   Хорошая у нас началась жизнь! Наши новые товарищи, Рыков и Калякин, ежедневно приносили за учебу не меньше двухсот штрафных очков. Мы перекрасили ночью плиту на кухне, в другой раз вставили разбитые стекла в коридоре, но разве поможешь этим! Одна неделя - второе место по учебе, потом - третье. Кабатченко и Новикова довольно улыбались, а я сатанел.
   Ну, Сережа Рыков хоть стеснялся своих двоек и добросовестно отрабатывал их на ином поприще. А Калякин просто сбегал с самоподготовки, и я посылал старших разыскивать его по трем интернатским корпусам.
   Ежедневно я помогал Сереже готовить домашние задания - это была поразительная запущенность. Ни складывать, ни вычитать он толком не умел, не говоря уже о более сложных арифметических действиях. Но он старался. И когда через месяц Сережа принес первую четверку, отряд торжественно и даже в стихах поздравил его.
   Зато Калякину можно было кол на голове тесать.
   - Давай проверю алгебру, - предлагает одноклассник.
   - А в морду хочешь?
   Однажды застаю Толю, хлюпающего носом в коридоре.
   - Ты что? - спрашиваю.
   - А чего он...
   - Кто - он?
   - Командир ваш, Салазкин... Сильный, да?
   Иду к Салазкину:
   - Что там у вас с Калякиным произошло?
   - Мало я ему, подлецу, съездил.
   - Может быть, все-таки объяснишь?
   - Так понимаете, он дежурный по коридору. Я ему раз сказал, чтоб вымыл пол, два сказал, а он - " Сейчас, сейчас ". Я ушел на уроки, а он - не знаю куда. Только пол за него другие вымыли. Ладно. А после обеда захожу в спальню прямо перед санитарным обходом, а этот ваш Калякин...
   - Наш, - поправляю я.
   - Хорошо, наш. Так он по кроватям прыгает и подушки ногой сшибает. Ну, я и врезал... Позвал девчонок, и пока комиссия их спальни проверяла, они у ребят порядок навели. Едва успели.
   Что можно сказать Салазкину ? Что надо было провести с Толей разъяснительную беседу ? Так глупо же.
   - Не знаю, командир, не знаю. Знаю только, что битье - не метод.
   Слушай, а может, ты все-таки извинишься перед ним...
   - За что ? - изумился Салазкин.
   - Не знаю, за что. Но человек же он...
   На вечернем собрании Салазкин сказал:
   - Ты, Калякин, извини, что я тебе врезал. Извини... Но ты все-таки подлец.
   А вот еще.
   Заканчивается отрядное собрание. И тут малыш, покойно устроившийся на коленях Салазкина, тыкает в сторону Калякина пальцем:
   - Он опять сегодня по кроватям бегал.
   - Ну, гад, - приподнялся Калякин.
   - Сидеть! - резко сказала Лена Гусева.
   - Что, опять морду бить будете?
   - Да нет, - спокойно сказал Салазкин, - морду бить не будем. Но ты его, пожалуйста, даже случайно не задень.
   А малыш сидел на коленях у командира и поглядывал в окно, словно все это нисколько его не касалось.
   Калякин понимал, что никакие уличные друзья ему не помогут: наши старшеклассники могли сами навешать кому угодно. Приходилось подчиняться. Но как был он чужим в отряде, так и остался до самого своего исключения из интерната. Случилось это через год.
   Перед ужином Михаил Владимирович проходил по застекленному переходу. И тут сквозь брызнувшее стекло над головой директора пролетел кусок кирпича. Кабатченко оглянулся и при свете фонаря увидел убегающего за угол Толю Калякина.
   - А вы докажите, - нагло улыбался Калякин, когда его вызвали на Совет командиров.
   - Так я же тебя сам видел!
   - А вы докажите.
   - Что будем делать? - спросил Михаил Владимирович.
   И тут понеслось:
   - Исключить! - сказали командиры. - Хватит! Сколько с ним можно возиться!
   - Как это - исключить? - Кабатченко, всегда сидевший на Совете в углу кабинета, встал и перешел к своему столу. - Вы думаете, что говорите? Куда он денется?
   - В школу пойдет или в ПТУ, - сказали командиры. - А на следующий год, если одумается, пусть приходит. Тогда и поговорим.
   Кабатченко и я пытались урезонить ребят, но ничего не получилось.
   - Будем голосовать, - сказала председатель Совета.
   Я на Совете командиров голоса не имел, да это ничего б не решило. Михаил Владимирович остался в меньшинстве, и как он утрясал вопрос с районным начальством, не знаю, но Калякин из интерната ушел. Людмила Яковлевна в это время была в загранкомандировке и перед отъездом умоляла нас проследить за Толей, чтобы он чего не натворил. Мы обещали, но ...
   Через несколько лет нам сказали, что он ограбил таксиста и получил срок. А потом Людмила Яковлевна встретила его уже взрослого. Разговор не склеился, но Толя благодарил Новикову за все доброе, что она делала для него. Больше о Калякине я ничего не слыхал.
   Из педагогического дневника:
   " 4 мая 1966 года.
   Кто виноват, что Калякина исключили? По нашей педагогической логике, конечно, я - его воспитатель. Но почему, разве я мало с ним возился? Или виноват только потому, что не сумел сделать то, что мне по должности полагается уметь? Но я не умею, не научился. Я действительно не знаю, как быть с такими, как Калякин! В прошлом году в Прибалтике он в троллейбусе, на глазах вежливых рижан, саданул кулаком по лицу одноклассника. Вечером у костра мы хором втолковывали ему, что драться - ах, как нехорошо. А Толя сидел на пеньке и ухмылялся:
   - А вы отправьте меня домой.
   Людмила Яковлевна чуть ли не на коленях умоляла Толю поехать с нами, а он кочевряжился - чего я там не видел!
   А теперь он смотрит на Новикову и ухмыляется.
   Я прокручиваю два года жизни Калякина в нашем отряде - нет, ничего иного, чем то, что делал индивидуально и через коллектив, придумать не могу. Но ведь если нет результата, значит, где-то допущена ошибка. Но где?.."
   Потом у меня случались еще неудачи, когда не мог довести человека до ума. Но там я хотя бы находил причины, видел недоработку, а Толя Калякин так и остался для меня загадкой, тем педагогическим браком, который, наверное, бывает у каждого, кто занимается нашим ремеслом.
   "Дети" и "взрослые"
   А пока только начался 1964 год. Несмотря на происки Кабатченко и Новиковой, отряд снова шел впереди и не уступал первого места никому в дальнейшем. Михаил Владимирович уговорил двух наших девушек перейти в отряд, наступавший нам на пятки - был в интернате такой Юрьев день, когда разрешалось менять отряды, - а нам подкинул пятиклассника с пушистым хвостом приводов в милицию. Подкинул и через неделю сказал:
   - Хватит, переборщили. Больше никого не дадим. Живите спокойно.
   Но жить спокойно мы не хотели. Я напомнил Михаилу Владимировичу наш разговор о нарушениях режима и сказал, что буду водить ребят по музеям и театрам вместо самоподготовки. Ожидая возражений, я приготовил сокрушительные аргументы, но директор, не дослушав, спокойно сказал:
   - Что ж, води, если надо.
   Кабатченко умел схватывать идею на лету!
   Теперь разика два в месяц я занимал очередь на какую-нибудь выставку, звонил в интернат и просил к телефону командира.
   - Саша, я возле Пушкинского музея. Знаешь где?
   - Знаю.
   - Вези всех, начиная с пятого класса. Через час жду.
   После выставки мы не торопясь гуляли по вечерней Москве. Однажды мы остановились возле ограды Александровского сада.
   Тихо падал крупный снег, чуть серебрясь у неярких фонарей.
   Тяжелая кремлевская стена притемняла дальнюю часть сада, и только внизу под нами высвечивалась безлюдная аллея с редкими скамейками у припушенных снегом деревьев.
   - Посмотрите, - сказал кто-то. - Если бы на скамейке сидела девушка в короткой шубке, опираясь рукой о скамейку - помните, как у Беклемишева - и еще чтобы негромкая музыка...