— Да, мистер Броз, — послушно кивнул Роберт Хиг.
Броз сказал:
— Я бы очень хотел увидеть выражение лица Луиса Рансибла, когда вы покажете ему свои находки. — Его старческие глаза увлажнились от волнения.
— Вам это удастся, — напомнил ему Линдблом, — поскольку в одну из пуговиц на рубашке Хига будет встроена кинокамера, снабженная к тому же устройством для записи звука. И поэтому, когда начнется судебный процесс, мы сможем представить доказательства того, что Рансибл был осведомлен и о находках и об их научной ценности.
В его голосе сквозило легкое презрение, презрение к старческому мозгу, который уже не в силах запомнить все факты, необходимые для осуществления проекта.
Линдблом обратился к Адамсу:
— Ты знаешь эти крохотные камеры для натурных съемок. Готтлиб Фишер всегда пользовался ими при съемках своих документальных фильмов; именно таким образом ему удалось отснять те причудливые, чуть расплывчатые кадры о шпионах, сделанные скрытой камерой.
— О да, — уныло ответил Адамс, — я знаю о них.
И маловероятно, чтобы я когда-нибудь смог бы забыть о том, что они существовали уже в 1943 году, если верить Фишеру, язвительно подумал он.
Потом спросил:
— Вы уверены, что не сделали уж слишком дорогие вещи? Такой фантастической ценности, что даже Рансибл…
— По мнению берлинских психологов, — ответил Броз, — чем больше будет их научная значимость, тем сильнее он будет бояться потерять свою землю и тем больше будет склонен скрыть факт находки.
— Вы проделали огромную работу понапрасну, — сказал Адамс, — если берлинские психологи ошиблись.
В глубине души он надеялся, что они и в самом деле ошиблись. Надеялся на то, что Рансибл поступит как добропорядочный гражданин и сразу же сообщит о сделанных находках, а не отдаст себя в руки врагов из-за собственной прихоти, страха, амбиций или жадности.
И все же он понимал, интуитивно догадывался о том, что берлинские психологи правы.
Если кто— нибудь не придет на помощь Рансиблу -он обречен. Но кто, о Господи, решится на это?
Броз сказал:
— Я бы очень хотел увидеть выражение лица Луиса Рансибла, когда вы покажете ему свои находки. — Его старческие глаза увлажнились от волнения.
— Вам это удастся, — напомнил ему Линдблом, — поскольку в одну из пуговиц на рубашке Хига будет встроена кинокамера, снабженная к тому же устройством для записи звука. И поэтому, когда начнется судебный процесс, мы сможем представить доказательства того, что Рансибл был осведомлен и о находках и об их научной ценности.
В его голосе сквозило легкое презрение, презрение к старческому мозгу, который уже не в силах запомнить все факты, необходимые для осуществления проекта.
Линдблом обратился к Адамсу:
— Ты знаешь эти крохотные камеры для натурных съемок. Готтлиб Фишер всегда пользовался ими при съемках своих документальных фильмов; именно таким образом ему удалось отснять те причудливые, чуть расплывчатые кадры о шпионах, сделанные скрытой камерой.
— О да, — уныло ответил Адамс, — я знаю о них.
И маловероятно, чтобы я когда-нибудь смог бы забыть о том, что они существовали уже в 1943 году, если верить Фишеру, язвительно подумал он.
Потом спросил:
— Вы уверены, что не сделали уж слишком дорогие вещи? Такой фантастической ценности, что даже Рансибл…
— По мнению берлинских психологов, — ответил Броз, — чем больше будет их научная значимость, тем сильнее он будет бояться потерять свою землю и тем больше будет склонен скрыть факт находки.
— Вы проделали огромную работу понапрасну, — сказал Адамс, — если берлинские психологи ошиблись.
В глубине души он надеялся, что они и в самом деле ошиблись. Надеялся на то, что Рансибл поступит как добропорядочный гражданин и сразу же сообщит о сделанных находках, а не отдаст себя в руки врагов из-за собственной прихоти, страха, амбиций или жадности.
И все же он понимал, интуитивно догадывался о том, что берлинские психологи правы.
Если кто— нибудь не придет на помощь Рансиблу -он обречен. Но кто, о Господи, решится на это?
Глава 14
Лучи солнца проникали во внутренний дворик кейптаунской виллы Луиса Рансибла сквозь затейливые решетки и освещали лежавшего на животе владельца виллы. Он слушал доклад представителя международного частного сыскного агентства Уэбстера Фута, штаб-квартира которого находилась в Лондоне.
— В понедельник утром, — сообщил агент Фута, читая подшивку документов, — наши перехватчики засекли разговор по видеоканалу между двумя йенсенистами — Джозефом Адамсом из Литературного отдела и Верном Линдбломом, макетчиком Айзенблада. В последнее время, впрочем, Броз перевел его в Агентство в Нью-Йорк.
— И они упоминали меня в этом разговоре? — спросил Рансибл.
— Нет, — признал агент Фута.
— Тогда объясните мне, Христа ради…
— Мы чувствуем, то есть я хочу сказать, это личное мнение мистера Фута, что вы должны об этом знать. Позвольте мне вкратце изложить факты.
Без особого энтузиазма Рансибл сказал:
— Ладно. Излагайте.
Про себя он подумал: "Дьявол. Я и так знаю, что они охотятся за мной.
За мои деньги мне хотелось бы получить от вас нечто более существенное, чем признание этого факта. Известного мне и без Уэбстера Фута".
Агент Фута начал:
— Адамс и Линдблом обсуждали следующий видеопроект, который Айзенблад отснимет на своей студии в Москве; они будут снимать разрушение Сан-Франциско. Адамс упомянул свою новую речь, которую написал для загрузки в авторедактор, с тем чтобы потом ввести ее в «чучело».
«Написанная от руки речь», как он сказал.
— И я плачу вам за то, чтобы…
— Минутку терпения, мистер Рансибл, — с холодной учтивостью истинного англичанина сказал агент. — А теперь я процитирую слова йенсениста Линдблома: «До меня дошли слухи (как вы понимаете, он говорил это своему приятелю), что тебя отстранят от написания речей и доверят специальный проект. Не спрашивай меня, какой именно. Мой источник не располагал этими сведениями. Мне сообщил об этом один из агентов Фута». — Секретный агент замолчал.
— Что же дальше?
— Затем, — сказал агент Фута, — они упомянули археологию.
— Хм.
— Они обменялись шутками о разрушении Карфагена и военном флоте афинян. Довольно остроумно, но к делу отношения не имеет. Позвольте мне, однако, кое-что вам объяснить. Йенсенист Линдблом солгал. Никто из нашей организации не информировал его о «специальном проекте». Несомненно он представил дело таким образом, чтобы Адамс не пытался заставить его рассказать подробнее о проекте. Разумеется, он получил эти сведения в самом Нью-Йорке, в Агентстве. Однако…
— Однако, — сказал Рансибл, — мы знаем, что они приступили к осуществлению специального проекта и что в нем участвует сотрудник Литературного отдела и один из макетчиков Айзенблада, специализирующийся на строительстве несуществующих городов. И проект этот совершенно секретный. О нем ничего не знают даже сотрудники Агентства.
— Именно так. Это подтверждает нежелание Линдблома…
— Что об этом думает Уэбстер Фут? — спросил Рансибл. — Что, по его мнению, они затевают?
— После состоявшегося в понедельник разговора макетчик Верн Линдблом был все время поглощен работой; он ночевал или в Агентстве или на студии Айзенблада в Москве, у него не было времени отдохнуть в своем поместье.
Во— вторых, Адамс не загрузил на этой неделе свою речь в авторедактор.
Другими словами, до того, как он загрузит свою речь в авторедактор, он…
— И это все, — спросил Рансибл, — что вам удалось узнать? Это все?
— Нам известен еще один факт, относящийся к этому делу. На прошлой неделе Броз несколько раз покидал Женеву и на сверхскоростном аэромобиле летал в Агентство. И по крайней мере один раз, а может быть, и два он совещался с Адамсом, Линдбломом и, вероятно, еще одним или двумя участниками проекта — честно говоря, мы точно не знаем. Как я уже сказал, мистер Фут полагает, что этот «специальный проект» каким-то образом связан с вами. А как вам известно, мистер Фут полагается на свои, пусть и не ярко выраженные, но довольно полезные парапсихологические способности, на свой дар интуитивно предвидеть будущие события. В этом случае, однако, его видение довольно туманно. Но он подчеркивал одну мысль: сообщите Рансиблу, что он должен проявлять бдительность по отношению ко всему необычному, что произойдет в его организации. Даже если происшествие покажется вам довольно заурядным. И немедленно свяжитесь с Футом, до того как вы примете решение. Мистер Фут вполне серьезно, как экстрасенс, беспокоится о вашем благополучии.
Рансибл ехидно сказал:
— Я бы хотел, чтобы его беспокойство помогло ему раздобыть более обширную информацию.
Агент отнесся к его словам спокойно. Он вежливо сказал:
— Несомненно, того же желает и сам мистер Фут. — Он продолжал перебирать свои документы, стараясь ничего не упустить. — Ах, да. Еще одно. Факт интересный, хотя и не связанный прямо с темой нашего разговора.
Йенсенистка по имени Арлин Дэвидсон, лучшая рисовальщица Агентства, скоропостижно скончалась в конце недели от обширного инфаркта. Точнее, в субботу вечером.
— Пытались раздобыть для нее искусственное сердце?
— И не думали.
— Скотина, — сказал Рансибл, имея в виду Броза. Он ненавидел его всеми фибрами души.
— Нам известно, — продолжал агент, — что у нее было больное сердце, увеличенное с детства из-за ревматизма.
— Другими словами…
— Вероятно, ей дали жесткие сроки для исполнения заказа, и она переутомилась. Конечно, это только предположение. Но то, что Броз так часто летал в Нью-Йорк из Женевы, весьма странно, ведь ему за восемьдесят.
Этот «специальный проект»…
— Да, — согласился Рансибл, — наверное, это и в самом деле что-то важное. — Он несколько минут молчал, размышляя, а затем сказал: Разумеется, люди Броза глубоко проникли в мою организацию.
— Это так, и…
— Но я знаю, что вам не известно…
— Нам еще ни разу не удавалось раскрыть агентов Броза, проникших в вашу организацию. К сожалению.
Он и в самом деле выглядел огорченным, для организации Фута раскрыть агентов Броза, числящихся сотрудниками Рансибла, было бы крупным успехом.
— Меня беспокоит Юта, — пробормотал Рансибл.
— Не понял вас?
— У меня все готово, и я уже могу отдавать команду о начале работ бригадам железок и колонне самоходных землероек, базирующихся возле бывшего Святого Георгия.
Об этом и так все знали.
— Мистеру Футу это известно, но у него нет по этому поводу никаких рекомендаций. По крайней мере, мне он ничего не передавал.
Рансибл встал, пожал плечами и сказал:
— Я думаю, ждать дальше никакого смысла нет. По видеоканалу я отдам им приказ начать работы. И будем надеяться…
— Да, сэр.
— Для пятидесяти тысяч человек.
— Да, это будет большая стройка.
— Они будут жить там, где они и должны жить — под солнцем. А не в септических убежищах. Не как саламандры на дне пересохшего колодца.
Все еще перебирая документы и безуспешно пытаясь найти среди них что-нибудь полезное, агент Фута сказал:
— Я желаю вам удачи. Может быть, в следующий раз…
Но он не был уверен в том, что Рансибл получит еще один доклад. Этот весьма скудный сегодняшний доклад может оказаться последним, если Уэбстера Фута не подвели его экстрасенсорные способности.
А время показало, что не подвели.
— В понедельник утром, — сообщил агент Фута, читая подшивку документов, — наши перехватчики засекли разговор по видеоканалу между двумя йенсенистами — Джозефом Адамсом из Литературного отдела и Верном Линдбломом, макетчиком Айзенблада. В последнее время, впрочем, Броз перевел его в Агентство в Нью-Йорк.
— И они упоминали меня в этом разговоре? — спросил Рансибл.
— Нет, — признал агент Фута.
— Тогда объясните мне, Христа ради…
— Мы чувствуем, то есть я хочу сказать, это личное мнение мистера Фута, что вы должны об этом знать. Позвольте мне вкратце изложить факты.
Без особого энтузиазма Рансибл сказал:
— Ладно. Излагайте.
Про себя он подумал: "Дьявол. Я и так знаю, что они охотятся за мной.
За мои деньги мне хотелось бы получить от вас нечто более существенное, чем признание этого факта. Известного мне и без Уэбстера Фута".
Агент Фута начал:
— Адамс и Линдблом обсуждали следующий видеопроект, который Айзенблад отснимет на своей студии в Москве; они будут снимать разрушение Сан-Франциско. Адамс упомянул свою новую речь, которую написал для загрузки в авторедактор, с тем чтобы потом ввести ее в «чучело».
«Написанная от руки речь», как он сказал.
— И я плачу вам за то, чтобы…
— Минутку терпения, мистер Рансибл, — с холодной учтивостью истинного англичанина сказал агент. — А теперь я процитирую слова йенсениста Линдблома: «До меня дошли слухи (как вы понимаете, он говорил это своему приятелю), что тебя отстранят от написания речей и доверят специальный проект. Не спрашивай меня, какой именно. Мой источник не располагал этими сведениями. Мне сообщил об этом один из агентов Фута». — Секретный агент замолчал.
— Что же дальше?
— Затем, — сказал агент Фута, — они упомянули археологию.
— Хм.
— Они обменялись шутками о разрушении Карфагена и военном флоте афинян. Довольно остроумно, но к делу отношения не имеет. Позвольте мне, однако, кое-что вам объяснить. Йенсенист Линдблом солгал. Никто из нашей организации не информировал его о «специальном проекте». Несомненно он представил дело таким образом, чтобы Адамс не пытался заставить его рассказать подробнее о проекте. Разумеется, он получил эти сведения в самом Нью-Йорке, в Агентстве. Однако…
— Однако, — сказал Рансибл, — мы знаем, что они приступили к осуществлению специального проекта и что в нем участвует сотрудник Литературного отдела и один из макетчиков Айзенблада, специализирующийся на строительстве несуществующих городов. И проект этот совершенно секретный. О нем ничего не знают даже сотрудники Агентства.
— Именно так. Это подтверждает нежелание Линдблома…
— Что об этом думает Уэбстер Фут? — спросил Рансибл. — Что, по его мнению, они затевают?
— После состоявшегося в понедельник разговора макетчик Верн Линдблом был все время поглощен работой; он ночевал или в Агентстве или на студии Айзенблада в Москве, у него не было времени отдохнуть в своем поместье.
Во— вторых, Адамс не загрузил на этой неделе свою речь в авторедактор.
Другими словами, до того, как он загрузит свою речь в авторедактор, он…
— И это все, — спросил Рансибл, — что вам удалось узнать? Это все?
— Нам известен еще один факт, относящийся к этому делу. На прошлой неделе Броз несколько раз покидал Женеву и на сверхскоростном аэромобиле летал в Агентство. И по крайней мере один раз, а может быть, и два он совещался с Адамсом, Линдбломом и, вероятно, еще одним или двумя участниками проекта — честно говоря, мы точно не знаем. Как я уже сказал, мистер Фут полагает, что этот «специальный проект» каким-то образом связан с вами. А как вам известно, мистер Фут полагается на свои, пусть и не ярко выраженные, но довольно полезные парапсихологические способности, на свой дар интуитивно предвидеть будущие события. В этом случае, однако, его видение довольно туманно. Но он подчеркивал одну мысль: сообщите Рансиблу, что он должен проявлять бдительность по отношению ко всему необычному, что произойдет в его организации. Даже если происшествие покажется вам довольно заурядным. И немедленно свяжитесь с Футом, до того как вы примете решение. Мистер Фут вполне серьезно, как экстрасенс, беспокоится о вашем благополучии.
Рансибл ехидно сказал:
— Я бы хотел, чтобы его беспокойство помогло ему раздобыть более обширную информацию.
Агент отнесся к его словам спокойно. Он вежливо сказал:
— Несомненно, того же желает и сам мистер Фут. — Он продолжал перебирать свои документы, стараясь ничего не упустить. — Ах, да. Еще одно. Факт интересный, хотя и не связанный прямо с темой нашего разговора.
Йенсенистка по имени Арлин Дэвидсон, лучшая рисовальщица Агентства, скоропостижно скончалась в конце недели от обширного инфаркта. Точнее, в субботу вечером.
— Пытались раздобыть для нее искусственное сердце?
— И не думали.
— Скотина, — сказал Рансибл, имея в виду Броза. Он ненавидел его всеми фибрами души.
— Нам известно, — продолжал агент, — что у нее было больное сердце, увеличенное с детства из-за ревматизма.
— Другими словами…
— Вероятно, ей дали жесткие сроки для исполнения заказа, и она переутомилась. Конечно, это только предположение. Но то, что Броз так часто летал в Нью-Йорк из Женевы, весьма странно, ведь ему за восемьдесят.
Этот «специальный проект»…
— Да, — согласился Рансибл, — наверное, это и в самом деле что-то важное. — Он несколько минут молчал, размышляя, а затем сказал: Разумеется, люди Броза глубоко проникли в мою организацию.
— Это так, и…
— Но я знаю, что вам не известно…
— Нам еще ни разу не удавалось раскрыть агентов Броза, проникших в вашу организацию. К сожалению.
Он и в самом деле выглядел огорченным, для организации Фута раскрыть агентов Броза, числящихся сотрудниками Рансибла, было бы крупным успехом.
— Меня беспокоит Юта, — пробормотал Рансибл.
— Не понял вас?
— У меня все готово, и я уже могу отдавать команду о начале работ бригадам железок и колонне самоходных землероек, базирующихся возле бывшего Святого Георгия.
Об этом и так все знали.
— Мистеру Футу это известно, но у него нет по этому поводу никаких рекомендаций. По крайней мере, мне он ничего не передавал.
Рансибл встал, пожал плечами и сказал:
— Я думаю, ждать дальше никакого смысла нет. По видеоканалу я отдам им приказ начать работы. И будем надеяться…
— Да, сэр.
— Для пятидесяти тысяч человек.
— Да, это будет большая стройка.
— Они будут жить там, где они и должны жить — под солнцем. А не в септических убежищах. Не как саламандры на дне пересохшего колодца.
Все еще перебирая документы и безуспешно пытаясь найти среди них что-нибудь полезное, агент Фута сказал:
— Я желаю вам удачи. Может быть, в следующий раз…
Но он не был уверен в том, что Рансибл получит еще один доклад. Этот весьма скудный сегодняшний доклад может оказаться последним, если Уэбстера Фута не подвели его экстрасенсорные способности.
А время показало, что не подвели.
Глава 15
Из искореженных; плохо сохранившихся развалин, стоявших тут некогда высотных зданий, четверо бородатых мужчин вышли навстречу Николасу Сент-Джеймсу.
— Как случилось, — спросил один из них, — что тебя не засекли железки?
Одежда незнакомцев вид имела довольно жалкий, но сами они выглядели здоровяками.
Чувствуя смертельную усталость, Николас посмотрел на них и уселся на обломок камня, тщетно пытаясь нащупать сигарету в кармане куртки — железки отобрали у него сигареты. Собравшись с силами, он сказал:
— Засекли. Двое. Когда я вышел на поверхность. Вероятно, они услышали вибрацию землеройки.
— Они хорошо слышат вибрацию, — сказал главный из незнакомцев. Любых машин. И радиосигналы. Если, например…
— Я разговаривал по радиотелефону, и они записали весь разговор.
— Почему же они тебя отпустили?
— Они были уничтожены, — объяснил Николас.
— Что, твои коллеги по убежищу вышли на поверхность и прикончили их?
Мы так и поступили. Нас было пятеро. И они схватили того, кто вышел первым. Они не собирались его убивать, они хотели утащить его в один из этих… ну как их… ну да, жилых комплексов Рансибла. В одну из этих тюрем. — Он внимательно смотрел на Николаса. — А мы напали на них сзади.
Но так случилось, что они убили первого из нас, а точнее, его убили, когда мы стали стрелять по железкам. Думаю, это была наша ошибка. — Он замолчал, потом сказал:
— Меня зовут Джек Блэр.
Один из бородачей спросил:
— А ты из какого убежища?
— Из «Том Микс».
— Оно здесь поблизости?
— Четыре часа ходьбы.
Николас замолчал. Да и собеседники не знали, что сказать, все ощущали неловкость и смотрели в землю.
Потом Николас сказал:
— Двое железок, схвативших меня, были уничтожены Талботом Йенси.
Бородачи смотрели на него пристально, не мигая.
— Это чистая правда, — сказал Николас. — Я понимаю, что это звучит довольно странно, но я и в самом деле видел его. Он не собирался выходить из своего укрытия, он хотел остаться незамеченным, но мне удалось рассмотреть его. И у меня нет никаких сомнений в том, что это был именно он. — Четверо бородачей не отводили от него глаз. — Да и как я мог не узнать его? — сказал Николас. — В течение пятнадцати лет я четыре или пять раз в неделю видел его по телевизору.
После недолгой паузы Джек Блэр сказал:
— Дело в том, что на самом деле Талбота Йенси не существует.
В разговор вступил еще один из них:
— Ты разве не знал, что это чучело?
— Как это? — переспросил Николас. И сразу все понял; за долю мгновения он постиг гигантские масштабы опутавшей их лжи. Настолько гигантские, что описать их не было никакой возможности. Этим людям нечего было и думать справиться с этой задачей. Он должен понять, осознать этот обман сам, испытать его на своей собственной шкуре.
Блэр сказал:
— То, что видел на экране телевизора каждый вечер там, в подземном убежище, — как ты его назвал, «Том Микс»? — то, что вы называли Йенси, Заступник — это на самом деле робот.
— Даже не робот, — поправил его другой, — не самостоятельно мыслящее устройство, а просто чучело, которое сидит за столом.
— Но оно же говорит, — попытался возразить Николас. — Рассказывает о патриотизме. То есть, я не хочу с вами спорить, я просто не понимаю.
— Он говорит, — пояснил Блэр, — потому что огромный компьютер, который называется Мегалингв 6-У или как-то в этом роде, передает текст в это «чучело».
— А кто создает программы для компьютера? — спросил Николас. Все разговаривали очень медленно, словно во сне, как будто пытались говорить под водой и на них давила огромная тяжесть. — Кто-то же пишет для него речи, сам он не…
— У них много специалистов, — сказал Блэр, — их называют йенсенистами. Те йенсенисты, которые работают в Литературном отделе, пишут речи и загружают их в Мегалингв 6-У, а он как-то обрабатывает слова, придает им нужную интонацию. И затем «чучело» говорит их. И поэтому выглядит как живое. Речь записывают на пленку, а потом ее просматривает в Женеве тип, который всем этим заправляет. Зовут его Броз. И, если он одобрит сделанную запись, то ее по телекабелю покажут всем подземным убежищам Зап-Дема.
Один из мужчин добавил:
— В России тоже есть такое «чучело».
Николас спросил:
— А как же война?
— Она давно уже закончилась, — ответил Блэр.
Николас кивнул:
— Я понимаю.
— Киностудия в Москве принадлежит и тем и другим, и нью-йоркское Агентство тоже совместное предприятие. Московской студией руководит талантливый «красный» режиссер Айзенблад, он снимает фильмы о разрушении городов, которые ты видел по телевизору. Обычно он снимает «в миниатюре», пользуясь макетами, а иногда — в натуральную величину. Например, когда он снимает сражающихся железок. Он настоящий профессионал. Я имею в виду, его фильмы не вызывают подозрений. Я помню их, а иногда нам удается настроить приемник, и тогда мы ловим эти передачи. Когда мы жили под землей, мы тоже верили этим фильмам. Он, этот Айзенблад, и йенсенисты обманули в общем-то всех, кроме тех жителей убежищ, которые выходят на поверхность. Как ты, например.
Николас сказал:
— Я вышел на поверхность не потому, что догадался.
Кэрол начала догадываться, сказал он себе. Кэрол была права. Она сообразительнее меня. Она знала об этом.
— И вся Земля выглядит так? — Он показал на руины Чейенна. Радиация? Развалины?
— Конечно, нет! — взволнованно ответил Блэр. — Это одна из «горячих зон», которых осталось уже немного. Все остальное — парк. Они превратили весь мир в огромный парк и разделили его между собой на поместья, каждому из них, йенсенистов, принадлежит множество железок. Как у королей в Средние века. Это даже интересно. — Он заговорил тише. — Но, я думаю, это нечестно. По крайней мере, я так считаю.
Бородачи дружно затрясли головами в знак согласия:
— Это несправедливо. В этом не может быть никаких сомнений.
Николас спросил:
— Как же вы живете? Где берете еду? И сколько вас?
— В нашей группе двести бывших жителей убежищ, — ответил ему Блэр. Мы живем в развалинах Чейенна. Мы должны были бы попасть в тюрьмы огромные жилые комплексы, которые строит человек по фамилии Рансибл. Они неплохие, эти жилые комплексы, в них, по крайней мере, не чувствуешь себя как мышь в мышеловке. Но мы хотели… — Он махнул рукой. — Я не могу это объяснить.
— Мы хотим свободно передвигаться, — объяснил один из бородачей, — но на самом деле нам это не удалось. Мы не можем выйти из Чейенна, потому что нас поймают железки.
— А почему они не охотятся за вами здесь? — спросил Николас.
— Они охотятся, — ответил Блэр, — но делают это скорее для проформы.
Понимаешь? Эта земля — часть нового поместья, которое только строится, вилла еще не закончена, и радиация тут еще есть. Но сюда рискнул приехать один йенсенист. Если его не убьет радиация, имение останется за ним. Эта земля станет его поместьем, и он будет здесь хозяином.
Николас сказал:
— Дэвид Лантано.
— Правильно. — Блэр как-то странно посмотрел на него. — Откуда ты его знаешь?
— Железки, напавшие на меня, принадлежали ему.
— И они хотели убить тебя?
Он кивнул.
Четверо обменялись встревоженными взглядами, поняв друг друга без слов:
— А Лантано был на вилле? Одобрил он их решение?
— Нет, — ответил он. — Они попытались связаться с ним, но им не удалось. Они приняли решение самостоятельно.
— Тупые чурбаны! — выругался Блэр. — Лантано не разрешил бы им убивать! Я в этом совершенно уверен. Он не решился бы на убийство. Они же были созданы для того, чтобы убивать. Я имею в виду, что многие железки ветераны войны: они приучены уничтожать все живое. Остановить их может только приказ хозяина. Но тебе повезло — ты сумел спастись. Хотя это было ужасно. Просто ужасно.
— Но, — вступил в разговор один из бородачей, — что он сказал о Йенси? Разве это возможно?
— Я видел его, — повторил Николас, — я уверен в том, что это был он.
Джек Блэр заговорил, он цитировал какой-то неизвестный Николасу текст:
— «Я видел Бога! Есть у вас сомнения? Вы осмеливаетесь сомневаться в этом?!». Какое оружие было у того парня, который тебя спас? Лазерный пистолет?
— Нет. Железка превратился в пыль. — Николас попытался объяснить, что освобождение пришло внезапно. — От них остались только две кучки сухих опилок, напоминающие ржавчину. Вам это что-нибудь говорит?
— Это новое оружие, оно только у йенсенистов, — кивнул Блэр. — Так что тебя спас йенсенист, у бывших жителей убежищ такого оружия нет. Я даже не знаю, как оно называется. Но, должно быть, оно сделано еще во время войны, и такого оружия у них много. Время от времени, когда соседям-йенсенистам не удается провести межу между двумя поместьями, они бросаются в арсенал-хранилище в Агентстве, в Нью-Йорке — это там, где фабрикуются «печатные материалы». Потом сломя голову бросаются к своим аэромобилям и мчатся в свои поместья — и ведут своих железок в бой. Это просто смешно; они набрасываются друг на друга как ополоумевшие, после чего выводят из строя дюжину-другую железок или просто их калечат, достается иногда и йенсенистам. А затем отправляют покалеченных железок в ближайшие подземные убежища, чтобы их там отремонтировали. Они ведь вечно стремятся увеличить свои свиты и закрепить за собой железок новых, более совершенных типов, которых изготовляют под землей.
— В поместьях у некоторых йенсенистов содержатся до двух тысяч железок. Целые армии, — добавил другой.
— Поговаривают, что у Броза, — сказал Блэр, — десять или одиннадцать тысяч железок, хотя чисто формально все без исключения железки Зап-Дема находятся в распоряжении генерала Холта. Он может, как вы понимаете, воспользоваться своей властью и отменить распоряжение любого йенсениста, любого хозяина поместья, и призвать на службу своих железок. За исключением железок Броза. — Он понизил голос:
— Никто не может отменять приказы Броза. Броз — самый главный. Только он может входить в то хранилище, где хранится самое совершенное оружие, которое так и не было применено. Это ведь страшное оружие, и если бы его пустили в ход, то от нашей планеты остались бы одни воспоминания. Война прекратилась как раз вовремя. Если бы она продлилась еще месяц — конец. — Он махнул рукой.
— Мне очень хочется закурить, — сказал Николас.
Четверо бородачей посовещались, и один из них неохотно протянул Николасу пачку «Лаки Страйк». Николас бережно взял одну сигарету и вернул драгоценную пачку.
— У нас ведь ничего нет, — извиняющимся тоном сказал Блэр. — Правда, новый хозяин, начавший здесь строить поместье, этот Дэвид Лантано, парень неплохой. Я бы даже сказал, что он не позволяет своим железкам выкурить нас отсюда. Не разрешает им врываться в наше логово, но это только тогда, когда он сам здесь. Он как бы заботится о нас. Снабжает нас едой. — Блэр замолчал, а потом снова заговорил, причем Николас не мог понять то выражение, которое появилось у него на лице:
— И сигареты. Да, он и в самом деле пытается нам помочь. И таблетки, он самолично сбрасывает нам с аэромобиля противорадиационные таблетки. Он и сам принимает их. Я имею в виду, он вынужден это делать.
— Он болен, — добавил другой бывший житель убежища. — Он сильно обожжен. Понимаете ли, по закону он должен проводить здесь двенадцать часов в сутки. И он не может сидеть в подвале, как мы. Это мы живем под землей и вышли мы только потому, что заметили вас. — Блэру он нервно сказал:
— Нам лучше побыстрее убраться обратно в логово. Для одного дня мы уже получили вполне достаточно. — И показал на Николаса:
— И он тоже, ведь он уже несколько часов на поверхности.
— Вы берете меня с собой? — спросил Николас. — Я могу жить у вас, ребята? Я вас правильно понял?
— Само собой, — кивнул Блэр, — так наша община и появилась. Неужели ты мог подумать, что мы прогоним тебя? Нет, мы не такие. — По-видимому, он разозлился не на шутку. — Чтобы тебя убил какой-то железка? Ну, нет. Мы этого не допустим! — Он помолчал, потом заговорил снова:
— Это своего рода благотворительность. Можешь оставаться у нас сколько хочешь — мы приглашаем тебя. Позже, когда сориентируешься в обстановке, ты, если захочешь, можешь им сдаться и поселиться в одном из тех жилых комплексов, в которых живут уже сотни тысяч бывших жителей убежищ. Но это твое личное дело. Однако пора идти.
Он зашагал среди развалин по едва заметной тропинке, все остальные, в том числе и Николас, зашагали за ним гуськом.
— Иногда уходит несколько недель, — сказал Блэр через плечо, — чтобы полностью «прочистить мозги», отделаться от всего, чем ты был нашпигован за пятнадцать лет просмотров телепередач. — Он на мгновение остановился и как-то очень искренне сказал:
— Рассудком ты уже со всем этим примирился, но я знаю, что сердцем, душой еще нет. Для этого нужно время. Никакого Йенси нет и никогда не было. Никогда, мистер Сент-Николас.
— Нет, — поправил его Николас, — Николас Сент-Джеймс.
— Йенси никогда не существовал, хотя война поначалу и в самом деле была, посмотри только. — Он показал на развалины, раскинувшиеся на многие мили, на Чейенн. — Но Йенси изобрел Стэнтон Броз, воспользовавшийся идеей западногерманского продюсера, жившего в прошлом веке, ты, наверное, слышал о нем. Но тот умер до того, как ты появился на свет, а они все еще показывают его документальные фильмы: «Победа на Западе», двадцатипятисерийный фильм о Второй Мировой войне. Я смотрел его еще ребенком.
— Ну конечно, — сказал Николас, — Готтлиб Фишер.
Он видел, причем много раз, этот ставший уже классическим документальный фильм, который ставили на один уровень с такими фильмами как «Головокружение», «На западном фронте без перемен» и «Голубой ангел».
И он изобрел Йенси? Готтлиб Фишер? Николас шел за четверкой бородачей, совершенно сбитый с толку, и очень хотел прояснить все сразу.
— Но почему он это сделал?
— Чтобы добиться власти, — ответил Блэр не останавливаясь; они уже очень спешили, стремясь как можно быстрее добраться до своего «логова», глубокого подвала, который уцелел под водородными бомбами, превратившими эту местность в «горячую зону».
— Ага, — понимающим тоном повторил Николас, — чтобы добиться власти.
— Помнишь, Фишер исчез во время того злополучного полета на Венеру.
Он хотел стать одним из первых покорителей космоса, он не мог не отправиться в тот рейс, и на этом для него все закончилось, потому что…
— Я помню, — сказал Николас. В газетах тогда появились огромные заголовки. Преждевременная смерть Готтлиба Фишера; топливо, хранившееся в трюмах его космического корабля, вспыхнуло при повторном вхождении в…
Фишер погиб, не дожив до сорока, и никто уже не мог сделать документальный фильм, равный «Победе на Западе». Только в 90-е годы, незадолго до войны, появились интересные фильмы какого-то русского, советского режиссера, которые, впрочем, в Зап-Деме были запрещены… Как его звали?
Стараясь не отставать от быстро шагавших бородачей, Николас попытался вспомнить фамилию русского режиссера: Айзенблад. Тот самый Айзенблад, который, как только что сказал Блэр, фальсифицирует сцены войны для показа жителям убежищ, как в Зап-Деме, так и в Нар-Паке — они придают достоверность той лжи, из которой состоят речи Йенси. Так что жителям Зап-Дема не раз приходилось смотреть фильмы Айзенблада.
Разумеется, Восток и Запад уже не враждуют. Айзенблада уже никто не считает «вражеским» режиссером, как в те времена, когда Николаса Сент-Джеймса, его жену Риту и его младшего брата Стью буквально под дулами автоматов загнали в «Том Микс», как он полагал тогда, на целый год, ну самое большое, как предсказывали закоренелые пессимисты, — на два.
— Как случилось, — спросил один из них, — что тебя не засекли железки?
Одежда незнакомцев вид имела довольно жалкий, но сами они выглядели здоровяками.
Чувствуя смертельную усталость, Николас посмотрел на них и уселся на обломок камня, тщетно пытаясь нащупать сигарету в кармане куртки — железки отобрали у него сигареты. Собравшись с силами, он сказал:
— Засекли. Двое. Когда я вышел на поверхность. Вероятно, они услышали вибрацию землеройки.
— Они хорошо слышат вибрацию, — сказал главный из незнакомцев. Любых машин. И радиосигналы. Если, например…
— Я разговаривал по радиотелефону, и они записали весь разговор.
— Почему же они тебя отпустили?
— Они были уничтожены, — объяснил Николас.
— Что, твои коллеги по убежищу вышли на поверхность и прикончили их?
Мы так и поступили. Нас было пятеро. И они схватили того, кто вышел первым. Они не собирались его убивать, они хотели утащить его в один из этих… ну как их… ну да, жилых комплексов Рансибла. В одну из этих тюрем. — Он внимательно смотрел на Николаса. — А мы напали на них сзади.
Но так случилось, что они убили первого из нас, а точнее, его убили, когда мы стали стрелять по железкам. Думаю, это была наша ошибка. — Он замолчал, потом сказал:
— Меня зовут Джек Блэр.
Один из бородачей спросил:
— А ты из какого убежища?
— Из «Том Микс».
— Оно здесь поблизости?
— Четыре часа ходьбы.
Николас замолчал. Да и собеседники не знали, что сказать, все ощущали неловкость и смотрели в землю.
Потом Николас сказал:
— Двое железок, схвативших меня, были уничтожены Талботом Йенси.
Бородачи смотрели на него пристально, не мигая.
— Это чистая правда, — сказал Николас. — Я понимаю, что это звучит довольно странно, но я и в самом деле видел его. Он не собирался выходить из своего укрытия, он хотел остаться незамеченным, но мне удалось рассмотреть его. И у меня нет никаких сомнений в том, что это был именно он. — Четверо бородачей не отводили от него глаз. — Да и как я мог не узнать его? — сказал Николас. — В течение пятнадцати лет я четыре или пять раз в неделю видел его по телевизору.
После недолгой паузы Джек Блэр сказал:
— Дело в том, что на самом деле Талбота Йенси не существует.
В разговор вступил еще один из них:
— Ты разве не знал, что это чучело?
— Как это? — переспросил Николас. И сразу все понял; за долю мгновения он постиг гигантские масштабы опутавшей их лжи. Настолько гигантские, что описать их не было никакой возможности. Этим людям нечего было и думать справиться с этой задачей. Он должен понять, осознать этот обман сам, испытать его на своей собственной шкуре.
Блэр сказал:
— То, что видел на экране телевизора каждый вечер там, в подземном убежище, — как ты его назвал, «Том Микс»? — то, что вы называли Йенси, Заступник — это на самом деле робот.
— Даже не робот, — поправил его другой, — не самостоятельно мыслящее устройство, а просто чучело, которое сидит за столом.
— Но оно же говорит, — попытался возразить Николас. — Рассказывает о патриотизме. То есть, я не хочу с вами спорить, я просто не понимаю.
— Он говорит, — пояснил Блэр, — потому что огромный компьютер, который называется Мегалингв 6-У или как-то в этом роде, передает текст в это «чучело».
— А кто создает программы для компьютера? — спросил Николас. Все разговаривали очень медленно, словно во сне, как будто пытались говорить под водой и на них давила огромная тяжесть. — Кто-то же пишет для него речи, сам он не…
— У них много специалистов, — сказал Блэр, — их называют йенсенистами. Те йенсенисты, которые работают в Литературном отделе, пишут речи и загружают их в Мегалингв 6-У, а он как-то обрабатывает слова, придает им нужную интонацию. И затем «чучело» говорит их. И поэтому выглядит как живое. Речь записывают на пленку, а потом ее просматривает в Женеве тип, который всем этим заправляет. Зовут его Броз. И, если он одобрит сделанную запись, то ее по телекабелю покажут всем подземным убежищам Зап-Дема.
Один из мужчин добавил:
— В России тоже есть такое «чучело».
Николас спросил:
— А как же война?
— Она давно уже закончилась, — ответил Блэр.
Николас кивнул:
— Я понимаю.
— Киностудия в Москве принадлежит и тем и другим, и нью-йоркское Агентство тоже совместное предприятие. Московской студией руководит талантливый «красный» режиссер Айзенблад, он снимает фильмы о разрушении городов, которые ты видел по телевизору. Обычно он снимает «в миниатюре», пользуясь макетами, а иногда — в натуральную величину. Например, когда он снимает сражающихся железок. Он настоящий профессионал. Я имею в виду, его фильмы не вызывают подозрений. Я помню их, а иногда нам удается настроить приемник, и тогда мы ловим эти передачи. Когда мы жили под землей, мы тоже верили этим фильмам. Он, этот Айзенблад, и йенсенисты обманули в общем-то всех, кроме тех жителей убежищ, которые выходят на поверхность. Как ты, например.
Николас сказал:
— Я вышел на поверхность не потому, что догадался.
Кэрол начала догадываться, сказал он себе. Кэрол была права. Она сообразительнее меня. Она знала об этом.
— И вся Земля выглядит так? — Он показал на руины Чейенна. Радиация? Развалины?
— Конечно, нет! — взволнованно ответил Блэр. — Это одна из «горячих зон», которых осталось уже немного. Все остальное — парк. Они превратили весь мир в огромный парк и разделили его между собой на поместья, каждому из них, йенсенистов, принадлежит множество железок. Как у королей в Средние века. Это даже интересно. — Он заговорил тише. — Но, я думаю, это нечестно. По крайней мере, я так считаю.
Бородачи дружно затрясли головами в знак согласия:
— Это несправедливо. В этом не может быть никаких сомнений.
Николас спросил:
— Как же вы живете? Где берете еду? И сколько вас?
— В нашей группе двести бывших жителей убежищ, — ответил ему Блэр. Мы живем в развалинах Чейенна. Мы должны были бы попасть в тюрьмы огромные жилые комплексы, которые строит человек по фамилии Рансибл. Они неплохие, эти жилые комплексы, в них, по крайней мере, не чувствуешь себя как мышь в мышеловке. Но мы хотели… — Он махнул рукой. — Я не могу это объяснить.
— Мы хотим свободно передвигаться, — объяснил один из бородачей, — но на самом деле нам это не удалось. Мы не можем выйти из Чейенна, потому что нас поймают железки.
— А почему они не охотятся за вами здесь? — спросил Николас.
— Они охотятся, — ответил Блэр, — но делают это скорее для проформы.
Понимаешь? Эта земля — часть нового поместья, которое только строится, вилла еще не закончена, и радиация тут еще есть. Но сюда рискнул приехать один йенсенист. Если его не убьет радиация, имение останется за ним. Эта земля станет его поместьем, и он будет здесь хозяином.
Николас сказал:
— Дэвид Лантано.
— Правильно. — Блэр как-то странно посмотрел на него. — Откуда ты его знаешь?
— Железки, напавшие на меня, принадлежали ему.
— И они хотели убить тебя?
Он кивнул.
Четверо обменялись встревоженными взглядами, поняв друг друга без слов:
— А Лантано был на вилле? Одобрил он их решение?
— Нет, — ответил он. — Они попытались связаться с ним, но им не удалось. Они приняли решение самостоятельно.
— Тупые чурбаны! — выругался Блэр. — Лантано не разрешил бы им убивать! Я в этом совершенно уверен. Он не решился бы на убийство. Они же были созданы для того, чтобы убивать. Я имею в виду, что многие железки ветераны войны: они приучены уничтожать все живое. Остановить их может только приказ хозяина. Но тебе повезло — ты сумел спастись. Хотя это было ужасно. Просто ужасно.
— Но, — вступил в разговор один из бородачей, — что он сказал о Йенси? Разве это возможно?
— Я видел его, — повторил Николас, — я уверен в том, что это был он.
Джек Блэр заговорил, он цитировал какой-то неизвестный Николасу текст:
— «Я видел Бога! Есть у вас сомнения? Вы осмеливаетесь сомневаться в этом?!». Какое оружие было у того парня, который тебя спас? Лазерный пистолет?
— Нет. Железка превратился в пыль. — Николас попытался объяснить, что освобождение пришло внезапно. — От них остались только две кучки сухих опилок, напоминающие ржавчину. Вам это что-нибудь говорит?
— Это новое оружие, оно только у йенсенистов, — кивнул Блэр. — Так что тебя спас йенсенист, у бывших жителей убежищ такого оружия нет. Я даже не знаю, как оно называется. Но, должно быть, оно сделано еще во время войны, и такого оружия у них много. Время от времени, когда соседям-йенсенистам не удается провести межу между двумя поместьями, они бросаются в арсенал-хранилище в Агентстве, в Нью-Йорке — это там, где фабрикуются «печатные материалы». Потом сломя голову бросаются к своим аэромобилям и мчатся в свои поместья — и ведут своих железок в бой. Это просто смешно; они набрасываются друг на друга как ополоумевшие, после чего выводят из строя дюжину-другую железок или просто их калечат, достается иногда и йенсенистам. А затем отправляют покалеченных железок в ближайшие подземные убежища, чтобы их там отремонтировали. Они ведь вечно стремятся увеличить свои свиты и закрепить за собой железок новых, более совершенных типов, которых изготовляют под землей.
— В поместьях у некоторых йенсенистов содержатся до двух тысяч железок. Целые армии, — добавил другой.
— Поговаривают, что у Броза, — сказал Блэр, — десять или одиннадцать тысяч железок, хотя чисто формально все без исключения железки Зап-Дема находятся в распоряжении генерала Холта. Он может, как вы понимаете, воспользоваться своей властью и отменить распоряжение любого йенсениста, любого хозяина поместья, и призвать на службу своих железок. За исключением железок Броза. — Он понизил голос:
— Никто не может отменять приказы Броза. Броз — самый главный. Только он может входить в то хранилище, где хранится самое совершенное оружие, которое так и не было применено. Это ведь страшное оружие, и если бы его пустили в ход, то от нашей планеты остались бы одни воспоминания. Война прекратилась как раз вовремя. Если бы она продлилась еще месяц — конец. — Он махнул рукой.
— Мне очень хочется закурить, — сказал Николас.
Четверо бородачей посовещались, и один из них неохотно протянул Николасу пачку «Лаки Страйк». Николас бережно взял одну сигарету и вернул драгоценную пачку.
— У нас ведь ничего нет, — извиняющимся тоном сказал Блэр. — Правда, новый хозяин, начавший здесь строить поместье, этот Дэвид Лантано, парень неплохой. Я бы даже сказал, что он не позволяет своим железкам выкурить нас отсюда. Не разрешает им врываться в наше логово, но это только тогда, когда он сам здесь. Он как бы заботится о нас. Снабжает нас едой. — Блэр замолчал, а потом снова заговорил, причем Николас не мог понять то выражение, которое появилось у него на лице:
— И сигареты. Да, он и в самом деле пытается нам помочь. И таблетки, он самолично сбрасывает нам с аэромобиля противорадиационные таблетки. Он и сам принимает их. Я имею в виду, он вынужден это делать.
— Он болен, — добавил другой бывший житель убежища. — Он сильно обожжен. Понимаете ли, по закону он должен проводить здесь двенадцать часов в сутки. И он не может сидеть в подвале, как мы. Это мы живем под землей и вышли мы только потому, что заметили вас. — Блэру он нервно сказал:
— Нам лучше побыстрее убраться обратно в логово. Для одного дня мы уже получили вполне достаточно. — И показал на Николаса:
— И он тоже, ведь он уже несколько часов на поверхности.
— Вы берете меня с собой? — спросил Николас. — Я могу жить у вас, ребята? Я вас правильно понял?
— Само собой, — кивнул Блэр, — так наша община и появилась. Неужели ты мог подумать, что мы прогоним тебя? Нет, мы не такие. — По-видимому, он разозлился не на шутку. — Чтобы тебя убил какой-то железка? Ну, нет. Мы этого не допустим! — Он помолчал, потом заговорил снова:
— Это своего рода благотворительность. Можешь оставаться у нас сколько хочешь — мы приглашаем тебя. Позже, когда сориентируешься в обстановке, ты, если захочешь, можешь им сдаться и поселиться в одном из тех жилых комплексов, в которых живут уже сотни тысяч бывших жителей убежищ. Но это твое личное дело. Однако пора идти.
Он зашагал среди развалин по едва заметной тропинке, все остальные, в том числе и Николас, зашагали за ним гуськом.
— Иногда уходит несколько недель, — сказал Блэр через плечо, — чтобы полностью «прочистить мозги», отделаться от всего, чем ты был нашпигован за пятнадцать лет просмотров телепередач. — Он на мгновение остановился и как-то очень искренне сказал:
— Рассудком ты уже со всем этим примирился, но я знаю, что сердцем, душой еще нет. Для этого нужно время. Никакого Йенси нет и никогда не было. Никогда, мистер Сент-Николас.
— Нет, — поправил его Николас, — Николас Сент-Джеймс.
— Йенси никогда не существовал, хотя война поначалу и в самом деле была, посмотри только. — Он показал на развалины, раскинувшиеся на многие мили, на Чейенн. — Но Йенси изобрел Стэнтон Броз, воспользовавшийся идеей западногерманского продюсера, жившего в прошлом веке, ты, наверное, слышал о нем. Но тот умер до того, как ты появился на свет, а они все еще показывают его документальные фильмы: «Победа на Западе», двадцатипятисерийный фильм о Второй Мировой войне. Я смотрел его еще ребенком.
— Ну конечно, — сказал Николас, — Готтлиб Фишер.
Он видел, причем много раз, этот ставший уже классическим документальный фильм, который ставили на один уровень с такими фильмами как «Головокружение», «На западном фронте без перемен» и «Голубой ангел».
И он изобрел Йенси? Готтлиб Фишер? Николас шел за четверкой бородачей, совершенно сбитый с толку, и очень хотел прояснить все сразу.
— Но почему он это сделал?
— Чтобы добиться власти, — ответил Блэр не останавливаясь; они уже очень спешили, стремясь как можно быстрее добраться до своего «логова», глубокого подвала, который уцелел под водородными бомбами, превратившими эту местность в «горячую зону».
— Ага, — понимающим тоном повторил Николас, — чтобы добиться власти.
— Помнишь, Фишер исчез во время того злополучного полета на Венеру.
Он хотел стать одним из первых покорителей космоса, он не мог не отправиться в тот рейс, и на этом для него все закончилось, потому что…
— Я помню, — сказал Николас. В газетах тогда появились огромные заголовки. Преждевременная смерть Готтлиба Фишера; топливо, хранившееся в трюмах его космического корабля, вспыхнуло при повторном вхождении в…
Фишер погиб, не дожив до сорока, и никто уже не мог сделать документальный фильм, равный «Победе на Западе». Только в 90-е годы, незадолго до войны, появились интересные фильмы какого-то русского, советского режиссера, которые, впрочем, в Зап-Деме были запрещены… Как его звали?
Стараясь не отставать от быстро шагавших бородачей, Николас попытался вспомнить фамилию русского режиссера: Айзенблад. Тот самый Айзенблад, который, как только что сказал Блэр, фальсифицирует сцены войны для показа жителям убежищ, как в Зап-Деме, так и в Нар-Паке — они придают достоверность той лжи, из которой состоят речи Йенси. Так что жителям Зап-Дема не раз приходилось смотреть фильмы Айзенблада.
Разумеется, Восток и Запад уже не враждуют. Айзенблада уже никто не считает «вражеским» режиссером, как в те времена, когда Николаса Сент-Джеймса, его жену Риту и его младшего брата Стью буквально под дулами автоматов загнали в «Том Микс», как он полагал тогда, на целый год, ну самое большое, как предсказывали закоренелые пессимисты, — на два.