Филип Дик. Предпоследняя истина
Филип Дик
Предпоследняя истина
Глава 1
Туман может хлынуть снаружи, и вы утонете в нем — он заполнит всю комнату. Джозеф Адамс сидел в глубокой задумчивости возле высокого узкого окна своей библиотеки, поглядывая изредка на туман, надвигавшийся с Тихого океана. Дом этот был построен из бетонных блоков — в далеком прошлом из них был сложен пандус при въезде на Набережное Шоссе. Вечерело, весь мир погружался во тьму. И поэтому подступавший все ближе и ближе туман пугал его точно так же, как и то, что, словно туман, до отказа заполняло его изнутри, мучая и не давая покоя. Обычно этот тоскливый внутренний туман называют одиночеством.
— Налей мне, — услышал он у себя за спиной грустный голос Коллин. Хочу выпить.
— А у тебя что, руки отсохли? Не можешь сок выдавить из лимона?
Он отвернулся от окна, за которым были засохшие деревья и океан, а над ними — сгущающийся мрак, наползающий постепенно на Озимандейский Дом.
Он решил было все же приготовить ей коктейль. Как вдруг понял, чем следует сейчас заняться.
Он уселся за стол, столешницей которого служила мраморная плита, найденная им в развалинах здания в районе Русской Горы в существовавшем некогда городе Сан-Франциско, и включил дисплей авторедактора.
Коллин тяжело вздохнула и пошла искать железку, чтобы тот смешал ей коктейль. Адамс услышал, что она вышла из библиотеки, и почувствовал облегчение. Почему-то никогда прежде он не задумывался всерьез, отчего в обществе Коллин Хакетт чувствовал себя еще более одиноким, чем когда оставался наедине с собой. И тем не менее по воскресным вечерам он готовил это ужасное зелье, всегда слишком сладкое, как будто один из его железок по ошибке нашел при раскопках бутылку токайского. И он, готовя коктейль-мартини, использовал его вместо сухого вермута. Забавно, что предоставленные сами себе железки никогда так не ошибаются… Может быть, это не случайно? Может, они становятся сообразительнее нас? Адамс не был уверен в том, что это не так.
Он осторожно напечатал выбранное им существительное. «Белка». Затем, подумав еще минуты две, дополнил его прилагательным «хитрая».
— О'кей, — громко сказал Адамс и, усевшись в кресле поудобнее, включил «повтор».
Когда Коллин опять появилась в библиотеке с высоким, узким бокалом мартини в руках, авторедактор уже начал в звуковом диапазоне сочинять для него фразу: «Умная, старая белка, — сообщил он металлическим дребезжащим голосом (он был снабжен лишь двухдюймовым динамиком), — и все же разум этого небольшого зверька не принадлежит лишь ему одному; природа снабдила его…»
— О Боже! — Джозеф Адамс в гневе ударил по лоснящемуся металлопластиковому корпусу авторедактора со всеми его микрокомпонентами.
Авторедактор замолчал. И тут Адамс заметил Коллин.
— Извини. Я устал. Почему бы им — Брозу или генералу Холту, или маршалу Харенжаному, одному из тех, кто находится у власти, — не распорядиться, чтобы воскресный вечер начинался в пятницу после обеда, и…
— Мой дорогой, — со вздохом ответила Коллин. — Если не ошибаюсь, ты напечатал всего два слова?
— Именно так. — Он снова включил дисплей и набрал целое предложение.
Коллин стояла за ним, потягивая мартини и поглядывая на него. — Ну и что из этом следует?
— Никак не могу понять, — сказала Коллин. — Ты жить не можешь без своей работы или люто ее ненавидишь? — Она прочитала вслух написанное им предложение:
— «Хорошо осведомленная мертвая крыса шумно возилась под безмолвным розовым бревном».
— Послушай, — мрачно сказал он, — я просто хочу посмотреть, что из этого сделает дурацкая машина, за которую я выложил пятнадцать тысяч запдемовских долларов. Я говорю вполне серьезно. Я жду. — Он нетерпеливо защелкал кнопкой с надписью «повтор».
— Когда речь должна быть готова? — поинтересовалась Коллин.
— Завтра.
— Встань пораньше.
— Ни за что, — сказал он после недолгой паузы. — Заниматься этим с утра еще отвратительнее.
Авторедактор запищал своим противным, дребезжащим плоском:
"Разумеется, мы считаем крыс своими врагами, но давайте задумаемся над тем, какую огромную пользу они приносят при изучении раковых заболеваний.
Но и это далеко не все. Скромная крыса оказала — подобно йомену в истории Англии — колоссальную услугу чело…"
Джо в ярости стукнул по крышке авторедактора, и тот замолчал.
— …вечеству, — закончила мысль Коллин; она рассматривала подлинный, найденный когда-то давно бюст Эйнштейна — он стоял в нише, затерянной среди множества полок с книгами, на которых Джозеф Адамс хранил справочные материалы о рекламных телепередачах прошлого, великом двадцатою столетия; среди них выделялись творения Стэна Фреберга, на создание которых того вдохновили религия и шоколадные плитки фирмы «Марс».
— Жалкая метафора, — пробормотала она, — крыса-йомен… йоменами называли в средневековье молодых поселян. Впрочем, готова поклясться, что даже ты, настоящий профессионал, слышишь об этом впервые.
Коллин кивнула железке, появившемуся по ее просьбе у дверей библиотеки:
— Принеси мой плащ и подгони аэромобиль к главному входу. — Джозефу она сказала:
— Я улетаю на свою виллу.
Он ничего не ответил, и тогда она заговорила снова:
— Джо, попытайся написать всю речь без помощи авторедактора, напиши ее своими словами. И тогда тебя не будет бесить «крыса-йомен».
По чести говоря, я уже не смогу написать чертову речь своими словами без этой машины, подумал Адамс, я уже привык работать с ней, и мне без нее не обойтись.
Снаружи туман одержал полную победу; Джозеф мельком глянул в окно и увидел, что весь мир затоплен туманом.
Ну и ладно, подумал он, по крайней мере, нам остались сверкающие взвешенные частицы для закатов, встающих над вечностью.
— Ваш аэромобиль подан, — объявил железка. — Он у главного входа, я отсюда слышу, что ваш шофер держит дверь открытой. И, поскольку имеют место вечерние испарения, один из слуг господина Адамса будет согревать вас теплым воздухом, пока вы не окажетесь в безопасности внутри комфортабельного аэромобиля.
— Ого, — сказал Джозеф Адамс, покачав головой.
— Это ты научил его, мой дорогой. Ведь это у тебя он позаимствовал привычку употреблять такие словечки.
— Потому что, — с горечью ответил ей Джозеф, — мне нравятся высокий стиль, помпезность и ритуал.
Повернувшись к ней и словно ища ее сочувствия, он продолжал:
— Броз написал мне в памятной записке (ее передали в Агентство из его собственного бюро в Женеве), что главная семантическая единица этой речи «белка». А что нового можно сказать о белках, если все уже и так сказано?
Они запасаются на зиму припасами, они трудолюбивы. Об этом и так все знают! Но что еще ты знаешь о них хорошего, что позволило бы перейти к нравоучению?
Он подумал, что все белки погибли. Эти зверьки больше не существуют.
А мы продолжает восхвалять их достоинства, уничтожив их как вид.
На клавиатуре редактора он набрал две новые смысловые единицы.
«Белка» и «геноцид».
На этот раз машина сообщила следующее: «Забавная история произошла со мной вчера, когда я направлялся в банк. Случилось так, что я проходил через Центральный Парк, и знаете…»
Джозеф в изумлении взглянул на авторедактор.
— Вы проходили через Центральный Парк? Да ведь его не существует уже сорок лет!
— Джо, успокойся, это всего лишь машина. — Коллин уже надела длинный, до пола, широкий плащ и возвратилась, чтобы поцеловать его на прощание.
— Но она просто свихнулась. Я ввел в нее «геноцид», а она говорит «забавный». Разве ты…
— Она предается воспоминаниям, — ответила Коллин; пытаясь объяснить ему поведение авторедактора, она на мгновение опустилась перед ним на колени, прикоснулась к его лицу кончиками пальцев и пристально посмотрела ему в глаза.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Ты же погубишь себя этой работой! Из моей конторы в Агентстве я направлю официальный запрос Брозу с просьбой предоставить тебе двухнедельный отпуск. Кстати, у меня есть для тебя подарок. Один из моих железок откопал его неподалеку от виллы. На той самой земле, что досталась мне после того, как мои железки обменяли часть моих владений на участок, принадлежавший раньше северному соседу.
— Книга. — Он почувствовал, как в груди у него потеплело.
— Еще какая! Настоящая, из довоенных, а не какая-то ксерокопия. И знаешь, как называется?
— «Алиса в стране чудес». — Он много слышал об этой книге и давно уже мечтал ее заполучить.
— Нет, еще лучше. Это одна из невероятно забавных книг, написанных в 1960-е годы, да и сохранилась отлично, даже обложка цела. Это самоучитель типа «Как я успокоил свои нервы при помощи лукового сока» или что-то в этом роде. Или «Как я заработал миллион долларов, потому что работал на ФБР и вел двойную с половиной жизнь». Или…
Адамс прервал ее:
— Коллин, однажды я выглянул из окна и увидел белку.
Она пристально посмотрела на него:
— Не может быть!
— Все дело в хвосте. Хвост-то уж никак нельзя перепутать. Круглый, пушистый и серый как щетка для мытья бутылок. А прыгала она вот так. — Он провел в воздухе волнистую линию, чтобы объяснить ей, а заодно лишний раз попытаться удержать в памяти увиденное. — Я тогда завопил и послал наружу четырех железок. — Он пожал плечами. — Впрочем, они возвратились ни с чем и сказали мне: «Мы ничем не видели, о повелитель» или какую-то чушь в этом роде.
Адамс помолчал. Разумеется, это была гипнотическая галлюцинация — он слишком много пил и слишком мало спал. Ему это было прекрасно известно.
Железки тоже знали об этом. А теперь уже и Коллин поняла.
— Ну ладно, просто допустим, что это было…
— Напиши своими словами, что ты тогда почувствовал. Напиши от руки на бумаге. Постарайся обойтись без диктофона. Опиши, какие чувства вызывала у тебя эта шустрая, живая белка. Твои чувства, а не редактора. И…
— И тогда Броз первый раскритикует меня в пух и прах! А так я бы постарался записать эту речь на лингве, а затем загрузить ее в «чучело», чтобы она попала в программу. Но в любом случае Женеву мне не обойти, потому что я ведь не собираюсь сказать: «Ну давайте же, парни, вперед!». Я скажу… — Он помолчал немного, чувствуя, что нервы его уже не так напряжены. — Я постараюсь. Обещаю. — Он встал с кресла. — Я даже напишу все от руки. Я разыщу эти… ну, как ты их называешь?
— Шариковые ручки. Ты так запоминай: на небе тучка, монеток кучка выходит ручка.
Он кивнул:
— Может, ты и права. Я воспользуюсь своей рукописью для загрузки «чучела» — это все равно нагонит на меня хандру, но, по крайней мере, меня не будет выворачивать наизнанку от отвращения.
Он обвел глазами библиотеку в поисках… как она говорила?
Редактор, все еще работая в режиме повтора, продолжал попискивать:
«…и это крошечное создание, наделенное доброй толикой здравого смысла. Я даже и не подозревал, что это существо столь разумно, и, думаю, нам есть чему у него поучиться». Он все еще продолжал монотонно бубнить, внутри редактора тысячи микроскопических деталей решали поставленную задачу при помощи информации, записанной на дюжине дискет. Так могло продолжаться бесконечно, но Джозеф Адамс был слишком занят, чтобы все это выслушивать.
Он уже нашел ручку, и теперь ему не хватало лишь листка чистой бумаги.
Черт побери, она у него наверняка есть! Он жестом подозвал к себе железку, ожидавшего Коллин, чтобы проводить ее до аэромобиля.
— Передай всем, — приказал он, — что нужно найти такую бумагу, чтобы на ней можно было писать. Обыщите все комнаты и даже спальни, в том числе и те, которыми давно уже не пользовались. Я хорошо помню, что видел где-то пачку или пакет бумаги. Ее тоже нашли при раскопках.
Железка тут же по радио оповестил своих собратьев, и Адамс почувствовал, что во всех пятидесяти с лишним комнатах железки сдвинулись с мест, на которых замерли после выполнения очередного задания. И он, господин, седьмым чувством ощутил, что здание ожило и туман одиночества несколько рассеялся. Хоть это и были всего лишь те, кого чехи по-дурацки окрестили «роботами», что в переводе с их языка, означает «рабочие».
Однако снаружи туман подступал и царапал оконные стекла. И Адамс знал, что стоит Коллин уйти, как туман начнет еще настойчивее скрестись и стучаться в окна.
Как он хотел, чтобы уже наступил понедельник и он оказался в Агентстве, в Нью-Йорке, вместе с другими людьми Йенси! И тогда жизнь не ограничивалась бы движением мертвых, а точнее, неживых вещей, а стала бы…
— Я скажу тебе, — неожиданно вырвалось у него, — я люблю свою работу.
Мне необходима работа — кроме нее, у меня ничего нет. Я не говорю об этом.
— Он указал на комнату, в которой они находились, и на тусклое окно, за которым уже ничем нельзя было разглядеть.
— Она для тебя как наркотик, — проницательно заметила Коллин.
— Допустим, — кивнул он, — если воспользоваться этим давно вышедшим из употребления словечком. Я позаимствую его у тебя.
— Сделка состоялась, — ласково сказала она. — Может, ты и в самом деле должен поработать на машине?
— Нет, — сказал Джозеф. — Думаю, ты была права — я буду работать самостоятельно. Не хочу, чтобы мои мысли записывал посредник.
В любой момент мог появиться любой из его железок с листком чистой бумаги. Он был уверен, что она где-то у него есть. А если все-таки это не так, то можно будет выменять ее у соседа, отправиться к нему с визитом в сопровождении и под охраной железок. Поместье соседа находится южнее и принадлежит Феррису Гранвиллю. У Ферриса наверняка есть бумага, он говорил об этом со мной на прошлой неделе, когда мы беседовали по видеоканалу. Он заперся в поместье и пишет свои никому не нужные мемуары.
Ненужные независимо от того, где происходили описанные в них события — на земле, под землей или за ее пределами.
— Налей мне, — услышал он у себя за спиной грустный голос Коллин. Хочу выпить.
— А у тебя что, руки отсохли? Не можешь сок выдавить из лимона?
Он отвернулся от окна, за которым были засохшие деревья и океан, а над ними — сгущающийся мрак, наползающий постепенно на Озимандейский Дом.
Он решил было все же приготовить ей коктейль. Как вдруг понял, чем следует сейчас заняться.
Он уселся за стол, столешницей которого служила мраморная плита, найденная им в развалинах здания в районе Русской Горы в существовавшем некогда городе Сан-Франциско, и включил дисплей авторедактора.
Коллин тяжело вздохнула и пошла искать железку, чтобы тот смешал ей коктейль. Адамс услышал, что она вышла из библиотеки, и почувствовал облегчение. Почему-то никогда прежде он не задумывался всерьез, отчего в обществе Коллин Хакетт чувствовал себя еще более одиноким, чем когда оставался наедине с собой. И тем не менее по воскресным вечерам он готовил это ужасное зелье, всегда слишком сладкое, как будто один из его железок по ошибке нашел при раскопках бутылку токайского. И он, готовя коктейль-мартини, использовал его вместо сухого вермута. Забавно, что предоставленные сами себе железки никогда так не ошибаются… Может быть, это не случайно? Может, они становятся сообразительнее нас? Адамс не был уверен в том, что это не так.
Он осторожно напечатал выбранное им существительное. «Белка». Затем, подумав еще минуты две, дополнил его прилагательным «хитрая».
— О'кей, — громко сказал Адамс и, усевшись в кресле поудобнее, включил «повтор».
Когда Коллин опять появилась в библиотеке с высоким, узким бокалом мартини в руках, авторедактор уже начал в звуковом диапазоне сочинять для него фразу: «Умная, старая белка, — сообщил он металлическим дребезжащим голосом (он был снабжен лишь двухдюймовым динамиком), — и все же разум этого небольшого зверька не принадлежит лишь ему одному; природа снабдила его…»
— О Боже! — Джозеф Адамс в гневе ударил по лоснящемуся металлопластиковому корпусу авторедактора со всеми его микрокомпонентами.
Авторедактор замолчал. И тут Адамс заметил Коллин.
— Извини. Я устал. Почему бы им — Брозу или генералу Холту, или маршалу Харенжаному, одному из тех, кто находится у власти, — не распорядиться, чтобы воскресный вечер начинался в пятницу после обеда, и…
— Мой дорогой, — со вздохом ответила Коллин. — Если не ошибаюсь, ты напечатал всего два слова?
— Именно так. — Он снова включил дисплей и набрал целое предложение.
Коллин стояла за ним, потягивая мартини и поглядывая на него. — Ну и что из этом следует?
— Никак не могу понять, — сказала Коллин. — Ты жить не можешь без своей работы или люто ее ненавидишь? — Она прочитала вслух написанное им предложение:
— «Хорошо осведомленная мертвая крыса шумно возилась под безмолвным розовым бревном».
— Послушай, — мрачно сказал он, — я просто хочу посмотреть, что из этого сделает дурацкая машина, за которую я выложил пятнадцать тысяч запдемовских долларов. Я говорю вполне серьезно. Я жду. — Он нетерпеливо защелкал кнопкой с надписью «повтор».
— Когда речь должна быть готова? — поинтересовалась Коллин.
— Завтра.
— Встань пораньше.
— Ни за что, — сказал он после недолгой паузы. — Заниматься этим с утра еще отвратительнее.
Авторедактор запищал своим противным, дребезжащим плоском:
"Разумеется, мы считаем крыс своими врагами, но давайте задумаемся над тем, какую огромную пользу они приносят при изучении раковых заболеваний.
Но и это далеко не все. Скромная крыса оказала — подобно йомену в истории Англии — колоссальную услугу чело…"
Джо в ярости стукнул по крышке авторедактора, и тот замолчал.
— …вечеству, — закончила мысль Коллин; она рассматривала подлинный, найденный когда-то давно бюст Эйнштейна — он стоял в нише, затерянной среди множества полок с книгами, на которых Джозеф Адамс хранил справочные материалы о рекламных телепередачах прошлого, великом двадцатою столетия; среди них выделялись творения Стэна Фреберга, на создание которых того вдохновили религия и шоколадные плитки фирмы «Марс».
— Жалкая метафора, — пробормотала она, — крыса-йомен… йоменами называли в средневековье молодых поселян. Впрочем, готова поклясться, что даже ты, настоящий профессионал, слышишь об этом впервые.
Коллин кивнула железке, появившемуся по ее просьбе у дверей библиотеки:
— Принеси мой плащ и подгони аэромобиль к главному входу. — Джозефу она сказала:
— Я улетаю на свою виллу.
Он ничего не ответил, и тогда она заговорила снова:
— Джо, попытайся написать всю речь без помощи авторедактора, напиши ее своими словами. И тогда тебя не будет бесить «крыса-йомен».
По чести говоря, я уже не смогу написать чертову речь своими словами без этой машины, подумал Адамс, я уже привык работать с ней, и мне без нее не обойтись.
Снаружи туман одержал полную победу; Джозеф мельком глянул в окно и увидел, что весь мир затоплен туманом.
Ну и ладно, подумал он, по крайней мере, нам остались сверкающие взвешенные частицы для закатов, встающих над вечностью.
— Ваш аэромобиль подан, — объявил железка. — Он у главного входа, я отсюда слышу, что ваш шофер держит дверь открытой. И, поскольку имеют место вечерние испарения, один из слуг господина Адамса будет согревать вас теплым воздухом, пока вы не окажетесь в безопасности внутри комфортабельного аэромобиля.
— Ого, — сказал Джозеф Адамс, покачав головой.
— Это ты научил его, мой дорогой. Ведь это у тебя он позаимствовал привычку употреблять такие словечки.
— Потому что, — с горечью ответил ей Джозеф, — мне нравятся высокий стиль, помпезность и ритуал.
Повернувшись к ней и словно ища ее сочувствия, он продолжал:
— Броз написал мне в памятной записке (ее передали в Агентство из его собственного бюро в Женеве), что главная семантическая единица этой речи «белка». А что нового можно сказать о белках, если все уже и так сказано?
Они запасаются на зиму припасами, они трудолюбивы. Об этом и так все знают! Но что еще ты знаешь о них хорошего, что позволило бы перейти к нравоучению?
Он подумал, что все белки погибли. Эти зверьки больше не существуют.
А мы продолжает восхвалять их достоинства, уничтожив их как вид.
На клавиатуре редактора он набрал две новые смысловые единицы.
«Белка» и «геноцид».
На этот раз машина сообщила следующее: «Забавная история произошла со мной вчера, когда я направлялся в банк. Случилось так, что я проходил через Центральный Парк, и знаете…»
Джозеф в изумлении взглянул на авторедактор.
— Вы проходили через Центральный Парк? Да ведь его не существует уже сорок лет!
— Джо, успокойся, это всего лишь машина. — Коллин уже надела длинный, до пола, широкий плащ и возвратилась, чтобы поцеловать его на прощание.
— Но она просто свихнулась. Я ввел в нее «геноцид», а она говорит «забавный». Разве ты…
— Она предается воспоминаниям, — ответила Коллин; пытаясь объяснить ему поведение авторедактора, она на мгновение опустилась перед ним на колени, прикоснулась к его лицу кончиками пальцев и пристально посмотрела ему в глаза.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Ты же погубишь себя этой работой! Из моей конторы в Агентстве я направлю официальный запрос Брозу с просьбой предоставить тебе двухнедельный отпуск. Кстати, у меня есть для тебя подарок. Один из моих железок откопал его неподалеку от виллы. На той самой земле, что досталась мне после того, как мои железки обменяли часть моих владений на участок, принадлежавший раньше северному соседу.
— Книга. — Он почувствовал, как в груди у него потеплело.
— Еще какая! Настоящая, из довоенных, а не какая-то ксерокопия. И знаешь, как называется?
— «Алиса в стране чудес». — Он много слышал об этой книге и давно уже мечтал ее заполучить.
— Нет, еще лучше. Это одна из невероятно забавных книг, написанных в 1960-е годы, да и сохранилась отлично, даже обложка цела. Это самоучитель типа «Как я успокоил свои нервы при помощи лукового сока» или что-то в этом роде. Или «Как я заработал миллион долларов, потому что работал на ФБР и вел двойную с половиной жизнь». Или…
Адамс прервал ее:
— Коллин, однажды я выглянул из окна и увидел белку.
Она пристально посмотрела на него:
— Не может быть!
— Все дело в хвосте. Хвост-то уж никак нельзя перепутать. Круглый, пушистый и серый как щетка для мытья бутылок. А прыгала она вот так. — Он провел в воздухе волнистую линию, чтобы объяснить ей, а заодно лишний раз попытаться удержать в памяти увиденное. — Я тогда завопил и послал наружу четырех железок. — Он пожал плечами. — Впрочем, они возвратились ни с чем и сказали мне: «Мы ничем не видели, о повелитель» или какую-то чушь в этом роде.
Адамс помолчал. Разумеется, это была гипнотическая галлюцинация — он слишком много пил и слишком мало спал. Ему это было прекрасно известно.
Железки тоже знали об этом. А теперь уже и Коллин поняла.
— Ну ладно, просто допустим, что это было…
— Напиши своими словами, что ты тогда почувствовал. Напиши от руки на бумаге. Постарайся обойтись без диктофона. Опиши, какие чувства вызывала у тебя эта шустрая, живая белка. Твои чувства, а не редактора. И…
— И тогда Броз первый раскритикует меня в пух и прах! А так я бы постарался записать эту речь на лингве, а затем загрузить ее в «чучело», чтобы она попала в программу. Но в любом случае Женеву мне не обойти, потому что я ведь не собираюсь сказать: «Ну давайте же, парни, вперед!». Я скажу… — Он помолчал немного, чувствуя, что нервы его уже не так напряжены. — Я постараюсь. Обещаю. — Он встал с кресла. — Я даже напишу все от руки. Я разыщу эти… ну, как ты их называешь?
— Шариковые ручки. Ты так запоминай: на небе тучка, монеток кучка выходит ручка.
Он кивнул:
— Может, ты и права. Я воспользуюсь своей рукописью для загрузки «чучела» — это все равно нагонит на меня хандру, но, по крайней мере, меня не будет выворачивать наизнанку от отвращения.
Он обвел глазами библиотеку в поисках… как она говорила?
Редактор, все еще работая в режиме повтора, продолжал попискивать:
«…и это крошечное создание, наделенное доброй толикой здравого смысла. Я даже и не подозревал, что это существо столь разумно, и, думаю, нам есть чему у него поучиться». Он все еще продолжал монотонно бубнить, внутри редактора тысячи микроскопических деталей решали поставленную задачу при помощи информации, записанной на дюжине дискет. Так могло продолжаться бесконечно, но Джозеф Адамс был слишком занят, чтобы все это выслушивать.
Он уже нашел ручку, и теперь ему не хватало лишь листка чистой бумаги.
Черт побери, она у него наверняка есть! Он жестом подозвал к себе железку, ожидавшего Коллин, чтобы проводить ее до аэромобиля.
— Передай всем, — приказал он, — что нужно найти такую бумагу, чтобы на ней можно было писать. Обыщите все комнаты и даже спальни, в том числе и те, которыми давно уже не пользовались. Я хорошо помню, что видел где-то пачку или пакет бумаги. Ее тоже нашли при раскопках.
Железка тут же по радио оповестил своих собратьев, и Адамс почувствовал, что во всех пятидесяти с лишним комнатах железки сдвинулись с мест, на которых замерли после выполнения очередного задания. И он, господин, седьмым чувством ощутил, что здание ожило и туман одиночества несколько рассеялся. Хоть это и были всего лишь те, кого чехи по-дурацки окрестили «роботами», что в переводе с их языка, означает «рабочие».
Однако снаружи туман подступал и царапал оконные стекла. И Адамс знал, что стоит Коллин уйти, как туман начнет еще настойчивее скрестись и стучаться в окна.
Как он хотел, чтобы уже наступил понедельник и он оказался в Агентстве, в Нью-Йорке, вместе с другими людьми Йенси! И тогда жизнь не ограничивалась бы движением мертвых, а точнее, неживых вещей, а стала бы…
— Я скажу тебе, — неожиданно вырвалось у него, — я люблю свою работу.
Мне необходима работа — кроме нее, у меня ничего нет. Я не говорю об этом.
— Он указал на комнату, в которой они находились, и на тусклое окно, за которым уже ничем нельзя было разглядеть.
— Она для тебя как наркотик, — проницательно заметила Коллин.
— Допустим, — кивнул он, — если воспользоваться этим давно вышедшим из употребления словечком. Я позаимствую его у тебя.
— Сделка состоялась, — ласково сказала она. — Может, ты и в самом деле должен поработать на машине?
— Нет, — сказал Джозеф. — Думаю, ты была права — я буду работать самостоятельно. Не хочу, чтобы мои мысли записывал посредник.
В любой момент мог появиться любой из его железок с листком чистой бумаги. Он был уверен, что она где-то у него есть. А если все-таки это не так, то можно будет выменять ее у соседа, отправиться к нему с визитом в сопровождении и под охраной железок. Поместье соседа находится южнее и принадлежит Феррису Гранвиллю. У Ферриса наверняка есть бумага, он говорил об этом со мной на прошлой неделе, когда мы беседовали по видеоканалу. Он заперся в поместье и пишет свои никому не нужные мемуары.
Ненужные независимо от того, где происходили описанные в них события — на земле, под землей или за ее пределами.
Глава 2
Если верить часам, пора спать. Но если отключали электричество, то положиться на них никак нельзя. Вполне может оказаться, уныло размышлял Николас Сент-Джеймс, что на самом деле пора вставать. Обмен веществ в его теле после стольких лет жизни под землей уже ничего не мог ему подсказать.
Он слышал, что течет вода в ванной — она примыкала к их комнатушке № 67-Б в «Том Микс», они пользовались ею вместе с соседями. Жена принимала душ, и поэтому Николасу пришлось изрядно порыться на туалетном столике, прежде чем он нашел ее наручные часы. Впрочем, они показывали то же время, что и настенные — ну что ты будешь делать! И все же ему совершенно не хотелось спать. Он понял, что ему не дает покоя история с Мори Соузой; мысль о нем не выходила у него из головы, не позволяя думать ни о чем другом. Наверное, так себя чувствуют больные мешочной чумой, когда поселившийся в них вирус распирает голову до тех пор, пока она не разорвется, как бумажный мешок. Может быть, я и в самом деле заболел, подумал он. В самом деле. Еще сильнее, чем Соуза. А Мори Соуза, семидесятилетний главный механик их подземного муравейника, умирал.
— Я уже выхожу, — крикнула ему из ванной Рита. Однако из душа по-прежнему лила вода, а она все не выходила. — Я имею в виду — ты можешь войти, почистить зубы или пополоскать, или что там тебе нужно.
Мне нужно заболеть мешочной чумой… Впрочем, тот исковерканный железка, которого они чинили последним, не был должным образом продезинфицирован. А может, я подцепил вонючую усушку, и это она сушит меня, и я уменьшаюсь в размерах, и моя голова (подумать страшно!) станет крошечным шариком, хотя черты лица и сохранятся. Ну да ладно, сказал он сам себе и начал расшнуровывать ботинки. Он почувствовал настоятельную необходимость вымыться, он даже примет душ, несмотря на то, что расход воды в «Том Микс» с недавних пор строго ограничен — кстати, по его собственному распоряжению. Если не удается поддерживать чистоту — человек обречен, думал он. Николас попытался сообразить, откуда именно появилась грязь, и вспомнил о металлическом контейнере с какими-то изготовленными вручную штуковинами. По халатности этот контейнер не смогли катапультировать — у оператора дрогнула рука, он не смог повернуть рукоятку, — и полтора центнера загрязненных, горячих веществ высыпалось на них. Горячих от радиоактивности и зараженных бактериями. Прекрасное сочетание, подумал он.
А где— то в глубине души его сверлила все та же мысль: «Соуза умирает». Все остальное не имеет никакого значения, потому что без этого сварливого старика им долго не протянуть.
Недели две, не больше. Потому что через полмесяца начальство проверит, как они справляются с выполнением плановых заданий. А на этот раз, учитывая невезение, постоянно преследовавшее его да и все это убежище, заслушивать их будут агенты Стэнтона Броза, министра внутренних дел, а не люди генерала Холта. При выполнении подобных поручений они чередовались, что, как заявил однажды с экрана Йенси, предотвращает коррупцию.
Подняв трубку аудиофона, он набрал номер поликлиники:
— Ну как он?
На другом конце провода доктор Кэрол Тай, руководитель их небольшой клиники, ответила ему:
— Ничего нового. Он в сознании. Спуститесь сюда, он хотел бы с вами поговорить.
— Сейчас иду.
Николас опустил трубку, крикнул Рите, стараясь перекрыть шум воды, что уходит, и вышел из комнаты. В общем коридоре он увидел других обитателей убежища, возвращавшихся в свои отсеки из магазинов и комнат отдыха, чтобы улечься спать. Часы не обманули его — он увидел множество купальных халатов и обычных в убежище синтетических комнатных туфель.
Значит, и вправду пора ложиться спать, подумал он. Впрочем, он знал, что заснуть ему не удастся.
Спустившись на три этажа вниз, в поликлинику, Николас прошел через анфиладу пустых комнат — в клинике остались лишь те, кому был предписан постельный режим, — и подошел к комнате медсестер. Дежурная сестра встала из-за стола и почтительно приветствовала его, ведь Николас был их законно избранным Президентом. А затем он оказался перед закрытой дверью палаты, в которой лежал Мори Соуза. На двери висела табличка: «Просьба сохранять тишину». Он открыл дверь и вошел.
На широкой белоснежной постели лежало что-то плоское, что-то настолько приплюснутое, что были различимы лишь глаза, словно оно было отражением, едва заметным в своего рода коконе, поглощавшем свет, а не отражавшем его. Кокон, в котором лежал старик, подпитывал его самыми разными видами энергии. От человека, лежавшего на постели, остались кожа да кости, словно плоть пожрал забравшийся в него паук. Соуза пошевелил губами:
— Привет.
— Привет, старый зануда, — ответил Николас и подвинул стул к постели.
— Ну, как дела?
Наступило молчание, смысл этих слов достиг сознания больного не так-то скоро, словно на пути к нему они преодолевали космические пространства. Наконец он сказал:
— Честно говоря, паршиво.
Ты и не подозреваешь, старина, чем ты болен на самом деле, подумал Николас, если только Кэрол не открыла тебе правду после нашей последней встречи. Он пристально глядел на старого механика, пытаясь проверить свою догадку. Панкреатит почти всегда приводит к летальному исходу, Николас об этом знал — ему рассказала Кэрол. Но, разумеется, никто не знает и не скажет Соузе, какой диагноз ему поставили, потому что всегда есть надежда, что чудо все-таки произойдет.
— Ты выкарабкаешься, — неловко солгал Николас.
— Послушай, Ник, сколько железок мы сделали за этот месяц?
— Пятнадцать.
— Тогда… — Последовала пауза, Соуза смотрел куда-то вверх, стараясь не встречаться глазами в Николасом, словно чего-то стыдясь. -…Мы еще сможем выполнить план.
— А что мне до того, — ответил Николас, — выполним мы его или нет? Он хорошо знал Соузу, они провели здесь, в «Том Микс» все годы войны, как-никак целых пятнадцать лет, и все бок о бок, сидя здесь взаперти. Меня интересует, удастся ли… — О Господи, что за чушь я несу, старик уже понял.
— Удастся ли мне вообще выйти отсюда, — прошептал Соуза.
— Да нет, я имел в виду «когда удастся». — Николас был зол на себя. А теперь в дверях он увидел Кэрол, выглядевшую строго, официально в просторном белом халате и туфлях на низком каблуке, с папкой для бумаг в руках, в которой, он был в этом совершенно уверен, она хранила историю болезни Соузы. Николас молча встал, отошел от постели и, пройдя мимо Кэрол, вышел в коридор.
Она пошла следом. Кроме них, в коридоре никого не было.
— Он проживет еще неделю, потом умрет, независимо от того, говоришь ли ты «удастся» или…
— Я сказал ему, что в наших цехах в этом месяце было собрано пятнадцать железок. Позаботься, чтобы никто не назвал ему другую цифру.
— До меня доходили слухи, — ответила она, — что на самом деле изготовили не больше пяти.
— Семь. — Он сказал это ей не потому, что она была врачом и все от нее зависели, но из-за их «отношений». От Кэрол у Николаса не было секретов, и это тоже привлекало его к ней. Она была необычайно проницательна и легко определяла любую фальшь, даже если та скрывалась за ежедневными, ставшими привычными ухищрениями. Так стоит ли пытаться ее обмануть? Ведь Кэрол никогда не поддавалась самообману, сколь бы привлекательным он ни был. Она всегда хотела знать только правду. И только что она ее узнала.
— Значит, мы не сможем выполнить план, — сказала она несколько отрешенно.
Николас кивнул:
— Отчасти это объясняется тем, что им потребовались три механизма VII типа, а изготовить их не так-то просто — это увеличивает нагрузку на наши произведенные мощности. Если бы мы должны были делать железок только III или IV типов…
Но так никогда не было и не будет. Никогда.
Пока на поверхности будет идти война.
— Известно ли тебе, — помолчав, сказала Кэрол, — что на поверхности в распоряжении врачей имеются искусственные поджелудочные железы?
Разумеется, как официальное лицо, вы должны были подумать и о таком выходе из создавшегося положения.
— Но это же противозаконно! Они предназначены только для военных госпиталей. Распределение в порядке очередности и только при условии, что пациент соответствует категории 2-А. Мы не имеем права претендовать на это.
— Но поговаривают…
— Могут поймать.
За попытку купить нечто подобное на черном рынке можно тут же попасть в военный трибунал, где о юридических тонкостях никто и не слыхивал. А затем — казнь. Но это в том случае, если на поверхность все-таки кто-то выйдет.
— Вы боитесь выйти на поверхность? — спросила Кэрол, бросив на него быстрый, пристальный взгляд, пронзивший его насквозь.
— О, да! — Он кивнул.
Он боялся. За две недели пребывания на поверхности можно умереть спинной мозг прекратит производить красные кровяные тела. Да и за одну неделю там можно запросто подцепить мешочную чуму или вонючую усушку, а то и сырую лапу-клешню, а он и так чувствовал себя зараженным. И всего лишь несколько минут назад его трясло от страха заболеть, что случалось, впрочем, с каждым обитателем убежища. Хотя в действительности в «Том Микс» никто еще не стал жертвой этих страшных заразных болезней.
— Вы можете, — сказала Кэрол, — созвать совещание тех… ну, вы понимаете, тех, кому доверяете. И, может быть, кто-нибудь добровольно решится выйти на поверхность.
— Разрази меня гром, если кто-нибудь на это пойдет, уж лучше я сам.
На самом деле Николас не хотел, чтобы кто-нибудь поднимался наверх, потому что знал, что там происходит. Возвратиться назад не удастся, потому что если не трибунал, так гомотропное оружие не даст смельчаку уйти безнаказанно и будет мучить его до самой смерти. А она наступит, вероятно, через несколько минут.
Гомотропное оружие ужасно, от него не спастись.
Кэрол сказала:
— Я знаю, что ты всем сердцем хочешь спасти старого Соузу.
— Я привязался к нему, — ответил он. — И это не имеет никакого отношения к нашим цехам, планам и всему прочему. Разве он хоть когда-то, за все это время, что мы сидим здесь взаперти, отказался кому-нибудь помочь? В любое время, даже глубокой ночью, если выключалось электричество или засорялась система подачи протеина, он всегда являлся на вызов сам и клепал, латал, сшивал, исправлял поломку.
Хотя Соуза, официально являясь главным механиком, мог бы послать одного из своих пятидесяти подчиненных, а сам продолжал бы дремать в своем кресле. Николас научился у этого старика той простой истине, что работу нужно выполнять самому, а не сваливать ее на подчиненных.
Николас подумал о том, что приходится все больше работать на оборону.
Собирать все больше металлических солдат восьми основных типов и других подобных машин для правительства Ист-Парка, чиновников Зап-Дема и лично Броза. И все это под их неусыпным надзором.
И словно его слова, как по мановению волшебной палочки, вызвали дотоле скрытые темные силы, — серая, тусклая фигура рысью пересекла холл и заспешила изо всех сил к нему и Кэрол. А, да это комиссар Дэйл Нюнс, энергичный, деловой, несущийся на всех парах по делам службы.
— Ник! — Задыхаясь от волнения, Нюнс прочитал ему записку:
— «Через десять минут вы услышите важное выступление. Включите покомнатную систему оповещения и соберите всех в Колесном Зале». Мы выслушаем речь собравшись все вместе, потому что в конце будут задаваться вопросы. Это весьма важно.
— Его быстрые птичьи глазки задергались от страха. — Насколько я понял, Ник, это все из-за Детройта, они прорвались сквозь последнее кольцо.
Он слышал, что течет вода в ванной — она примыкала к их комнатушке № 67-Б в «Том Микс», они пользовались ею вместе с соседями. Жена принимала душ, и поэтому Николасу пришлось изрядно порыться на туалетном столике, прежде чем он нашел ее наручные часы. Впрочем, они показывали то же время, что и настенные — ну что ты будешь делать! И все же ему совершенно не хотелось спать. Он понял, что ему не дает покоя история с Мори Соузой; мысль о нем не выходила у него из головы, не позволяя думать ни о чем другом. Наверное, так себя чувствуют больные мешочной чумой, когда поселившийся в них вирус распирает голову до тех пор, пока она не разорвется, как бумажный мешок. Может быть, я и в самом деле заболел, подумал он. В самом деле. Еще сильнее, чем Соуза. А Мори Соуза, семидесятилетний главный механик их подземного муравейника, умирал.
— Я уже выхожу, — крикнула ему из ванной Рита. Однако из душа по-прежнему лила вода, а она все не выходила. — Я имею в виду — ты можешь войти, почистить зубы или пополоскать, или что там тебе нужно.
Мне нужно заболеть мешочной чумой… Впрочем, тот исковерканный железка, которого они чинили последним, не был должным образом продезинфицирован. А может, я подцепил вонючую усушку, и это она сушит меня, и я уменьшаюсь в размерах, и моя голова (подумать страшно!) станет крошечным шариком, хотя черты лица и сохранятся. Ну да ладно, сказал он сам себе и начал расшнуровывать ботинки. Он почувствовал настоятельную необходимость вымыться, он даже примет душ, несмотря на то, что расход воды в «Том Микс» с недавних пор строго ограничен — кстати, по его собственному распоряжению. Если не удается поддерживать чистоту — человек обречен, думал он. Николас попытался сообразить, откуда именно появилась грязь, и вспомнил о металлическом контейнере с какими-то изготовленными вручную штуковинами. По халатности этот контейнер не смогли катапультировать — у оператора дрогнула рука, он не смог повернуть рукоятку, — и полтора центнера загрязненных, горячих веществ высыпалось на них. Горячих от радиоактивности и зараженных бактериями. Прекрасное сочетание, подумал он.
А где— то в глубине души его сверлила все та же мысль: «Соуза умирает». Все остальное не имеет никакого значения, потому что без этого сварливого старика им долго не протянуть.
Недели две, не больше. Потому что через полмесяца начальство проверит, как они справляются с выполнением плановых заданий. А на этот раз, учитывая невезение, постоянно преследовавшее его да и все это убежище, заслушивать их будут агенты Стэнтона Броза, министра внутренних дел, а не люди генерала Холта. При выполнении подобных поручений они чередовались, что, как заявил однажды с экрана Йенси, предотвращает коррупцию.
Подняв трубку аудиофона, он набрал номер поликлиники:
— Ну как он?
На другом конце провода доктор Кэрол Тай, руководитель их небольшой клиники, ответила ему:
— Ничего нового. Он в сознании. Спуститесь сюда, он хотел бы с вами поговорить.
— Сейчас иду.
Николас опустил трубку, крикнул Рите, стараясь перекрыть шум воды, что уходит, и вышел из комнаты. В общем коридоре он увидел других обитателей убежища, возвращавшихся в свои отсеки из магазинов и комнат отдыха, чтобы улечься спать. Часы не обманули его — он увидел множество купальных халатов и обычных в убежище синтетических комнатных туфель.
Значит, и вправду пора ложиться спать, подумал он. Впрочем, он знал, что заснуть ему не удастся.
Спустившись на три этажа вниз, в поликлинику, Николас прошел через анфиладу пустых комнат — в клинике остались лишь те, кому был предписан постельный режим, — и подошел к комнате медсестер. Дежурная сестра встала из-за стола и почтительно приветствовала его, ведь Николас был их законно избранным Президентом. А затем он оказался перед закрытой дверью палаты, в которой лежал Мори Соуза. На двери висела табличка: «Просьба сохранять тишину». Он открыл дверь и вошел.
На широкой белоснежной постели лежало что-то плоское, что-то настолько приплюснутое, что были различимы лишь глаза, словно оно было отражением, едва заметным в своего рода коконе, поглощавшем свет, а не отражавшем его. Кокон, в котором лежал старик, подпитывал его самыми разными видами энергии. От человека, лежавшего на постели, остались кожа да кости, словно плоть пожрал забравшийся в него паук. Соуза пошевелил губами:
— Привет.
— Привет, старый зануда, — ответил Николас и подвинул стул к постели.
— Ну, как дела?
Наступило молчание, смысл этих слов достиг сознания больного не так-то скоро, словно на пути к нему они преодолевали космические пространства. Наконец он сказал:
— Честно говоря, паршиво.
Ты и не подозреваешь, старина, чем ты болен на самом деле, подумал Николас, если только Кэрол не открыла тебе правду после нашей последней встречи. Он пристально глядел на старого механика, пытаясь проверить свою догадку. Панкреатит почти всегда приводит к летальному исходу, Николас об этом знал — ему рассказала Кэрол. Но, разумеется, никто не знает и не скажет Соузе, какой диагноз ему поставили, потому что всегда есть надежда, что чудо все-таки произойдет.
— Ты выкарабкаешься, — неловко солгал Николас.
— Послушай, Ник, сколько железок мы сделали за этот месяц?
— Пятнадцать.
— Тогда… — Последовала пауза, Соуза смотрел куда-то вверх, стараясь не встречаться глазами в Николасом, словно чего-то стыдясь. -…Мы еще сможем выполнить план.
— А что мне до того, — ответил Николас, — выполним мы его или нет? Он хорошо знал Соузу, они провели здесь, в «Том Микс» все годы войны, как-никак целых пятнадцать лет, и все бок о бок, сидя здесь взаперти. Меня интересует, удастся ли… — О Господи, что за чушь я несу, старик уже понял.
— Удастся ли мне вообще выйти отсюда, — прошептал Соуза.
— Да нет, я имел в виду «когда удастся». — Николас был зол на себя. А теперь в дверях он увидел Кэрол, выглядевшую строго, официально в просторном белом халате и туфлях на низком каблуке, с папкой для бумаг в руках, в которой, он был в этом совершенно уверен, она хранила историю болезни Соузы. Николас молча встал, отошел от постели и, пройдя мимо Кэрол, вышел в коридор.
Она пошла следом. Кроме них, в коридоре никого не было.
— Он проживет еще неделю, потом умрет, независимо от того, говоришь ли ты «удастся» или…
— Я сказал ему, что в наших цехах в этом месяце было собрано пятнадцать железок. Позаботься, чтобы никто не назвал ему другую цифру.
— До меня доходили слухи, — ответила она, — что на самом деле изготовили не больше пяти.
— Семь. — Он сказал это ей не потому, что она была врачом и все от нее зависели, но из-за их «отношений». От Кэрол у Николаса не было секретов, и это тоже привлекало его к ней. Она была необычайно проницательна и легко определяла любую фальшь, даже если та скрывалась за ежедневными, ставшими привычными ухищрениями. Так стоит ли пытаться ее обмануть? Ведь Кэрол никогда не поддавалась самообману, сколь бы привлекательным он ни был. Она всегда хотела знать только правду. И только что она ее узнала.
— Значит, мы не сможем выполнить план, — сказала она несколько отрешенно.
Николас кивнул:
— Отчасти это объясняется тем, что им потребовались три механизма VII типа, а изготовить их не так-то просто — это увеличивает нагрузку на наши произведенные мощности. Если бы мы должны были делать железок только III или IV типов…
Но так никогда не было и не будет. Никогда.
Пока на поверхности будет идти война.
— Известно ли тебе, — помолчав, сказала Кэрол, — что на поверхности в распоряжении врачей имеются искусственные поджелудочные железы?
Разумеется, как официальное лицо, вы должны были подумать и о таком выходе из создавшегося положения.
— Но это же противозаконно! Они предназначены только для военных госпиталей. Распределение в порядке очередности и только при условии, что пациент соответствует категории 2-А. Мы не имеем права претендовать на это.
— Но поговаривают…
— Могут поймать.
За попытку купить нечто подобное на черном рынке можно тут же попасть в военный трибунал, где о юридических тонкостях никто и не слыхивал. А затем — казнь. Но это в том случае, если на поверхность все-таки кто-то выйдет.
— Вы боитесь выйти на поверхность? — спросила Кэрол, бросив на него быстрый, пристальный взгляд, пронзивший его насквозь.
— О, да! — Он кивнул.
Он боялся. За две недели пребывания на поверхности можно умереть спинной мозг прекратит производить красные кровяные тела. Да и за одну неделю там можно запросто подцепить мешочную чуму или вонючую усушку, а то и сырую лапу-клешню, а он и так чувствовал себя зараженным. И всего лишь несколько минут назад его трясло от страха заболеть, что случалось, впрочем, с каждым обитателем убежища. Хотя в действительности в «Том Микс» никто еще не стал жертвой этих страшных заразных болезней.
— Вы можете, — сказала Кэрол, — созвать совещание тех… ну, вы понимаете, тех, кому доверяете. И, может быть, кто-нибудь добровольно решится выйти на поверхность.
— Разрази меня гром, если кто-нибудь на это пойдет, уж лучше я сам.
На самом деле Николас не хотел, чтобы кто-нибудь поднимался наверх, потому что знал, что там происходит. Возвратиться назад не удастся, потому что если не трибунал, так гомотропное оружие не даст смельчаку уйти безнаказанно и будет мучить его до самой смерти. А она наступит, вероятно, через несколько минут.
Гомотропное оружие ужасно, от него не спастись.
Кэрол сказала:
— Я знаю, что ты всем сердцем хочешь спасти старого Соузу.
— Я привязался к нему, — ответил он. — И это не имеет никакого отношения к нашим цехам, планам и всему прочему. Разве он хоть когда-то, за все это время, что мы сидим здесь взаперти, отказался кому-нибудь помочь? В любое время, даже глубокой ночью, если выключалось электричество или засорялась система подачи протеина, он всегда являлся на вызов сам и клепал, латал, сшивал, исправлял поломку.
Хотя Соуза, официально являясь главным механиком, мог бы послать одного из своих пятидесяти подчиненных, а сам продолжал бы дремать в своем кресле. Николас научился у этого старика той простой истине, что работу нужно выполнять самому, а не сваливать ее на подчиненных.
Николас подумал о том, что приходится все больше работать на оборону.
Собирать все больше металлических солдат восьми основных типов и других подобных машин для правительства Ист-Парка, чиновников Зап-Дема и лично Броза. И все это под их неусыпным надзором.
И словно его слова, как по мановению волшебной палочки, вызвали дотоле скрытые темные силы, — серая, тусклая фигура рысью пересекла холл и заспешила изо всех сил к нему и Кэрол. А, да это комиссар Дэйл Нюнс, энергичный, деловой, несущийся на всех парах по делам службы.
— Ник! — Задыхаясь от волнения, Нюнс прочитал ему записку:
— «Через десять минут вы услышите важное выступление. Включите покомнатную систему оповещения и соберите всех в Колесном Зале». Мы выслушаем речь собравшись все вместе, потому что в конце будут задаваться вопросы. Это весьма важно.
— Его быстрые птичьи глазки задергались от страха. — Насколько я понял, Ник, это все из-за Детройта, они прорвались сквозь последнее кольцо.