Страница:
Вот подлецы эти Карпы, Антон и Феликс, думала она, спеша по устланному коврами коридору в сопровождении двух полицейских сзади.
Предположим, они попытаются сорвать осуществление проекта создания Дитера Хогбена — не исключено, что Гольц прав; НАМ, ПОЖАЛУЙ, ПОРА САМЫМ РЕШИТЕЛЬНЫМ ОБРАЗОМ ВЫСТУПИТЬ ПРОТИВ НИХ! Но они очень сильны. И очень изобретательны.Карпы,отеци сын, были старыми профессионалами-интриганами, в этом деле они были доками еще большими, чем она сама.
Хотелось бы мне знать, что именно имел в виду Гольц, отметила она про себя, когда сказал, что ее ждут весьма неожиданные для нее осложнения после возвращения Ричарда Конгросяна. Это каким-то образом связано с Луни Люком? Вот еще один такой же, ничуть не лучше Карпов или Гольца; еще один пират и нигилист, гребущий все под себя за государственный счет. Как все в жизни осложнилось, а тут еще незавершенное, бередящее душу, как открытая рана, дело с Герингом, нависшее надо всем остальным. Рейхсмаршал никак не мог решиться, да он так и не решится, вся эта затея так и не примет завершенной формы, причем его нерешительность застопорит уже запущенный механизм, испортит игру с очень высокой ставкой, поставленной на кон. Если Геринг не примет решения к сегодняшнему вечеру…
Он окажется, в этом она его заверила, снова в своем собственном прошлом сегодня же, к восьми часам вечера. И будет одним из главных виновников проигрыша Германии в войне, что в самом скором времени — и теперь это было уже ему известно — будет стоить ему заплывшей жиром его шкуры.
Уж я позабочусь о том, чтобы Геринг получил все по заслугам, Может быть, я сумею когда-нибудь и для вас… — он осекся, так как Корли нырнул назад, в свою квартиру, и закрыл дверь. Ян остался в коридоре один.
Безусловно, это очень любезно с его стороны, отметил он про себя, идя по коридору. Пожалуй, он спасает меня, предупреждая об угрозе принудительного выселения отсюда в самом скором времени, и притом навсегда.
Очутившись в своей квартире, он устроился поудобнее и обложился всеми имевшимися у него справочниками и учебниками политической истории Соединенных Штатов. Я буду штудировать их всю ночь, твердо решил он.
Потому что я должен выдержать этот экзамен. У меня нет иного выбора.
Что бы не заснуть, он включил телевизор и тотчас же ощутил начавшее распространяться по всей его комнате столь уже для него привычное, милое сердцу Первой Леди, изображение которой сразу же появилось на экране.
— …а музыкальную программу сегодняшнего вечера, говорила она, открывает квартет саксофонов, который исполнит попурри из опер Вагнера и в частности, из моей самой любимой, из «Мейстерзингера». Я не сомневаюсь в том, что вы воздадите должное мастерству исполнителей и получите подлинное эстетическое наслаждение от этой музыки, которую еще долго будете с удовольствием вспоминать. А после этого я так распорядилась, чтобы перед вами снова предстал ваш давний любимец, всемирно известный виолончелист Генри Леклерк, в его программе будут исполнены произведения Джерома Керна и Коула Портера.
Она улыбнулась, и Ян Дункан улыбнулся ей в ответ из-под заваливших его едва ли не с головой справочников. Хотелось бы знать, подумалось ему, каково это играть в Белом Доме. Выступать перед Первою Леди. Как плохо, что я так и не выучился играть ни на одном из музыкальных инструментов. Я не умею ни выступать, ни писать стихи, ни петь или танцевать — совсем ничего не умею. Вот будь я из музыкальной семьи, если бы меня отец или мать научили…
Он уныло сделал несколько пометок относительно подъема французской национально-фашистской партии в 1975 году. А затем, как магнитом влекомый телевизионным приемником, отложил в сторону ручку и повернулся на стуле так, чтобы сидеть лицом к экрану. Николь сейчас показывала образец дельфтского фаянса, изразцовую плитку, которую, как она объяснила, ей удалось выудить в одной из лавчонок в Швайнфурте, в Германии. Какие у нее прелестные, чистые цвета… он глядел, как завороженный, на то, как сильные, изящные пальцы Николь нежно гладили глянцевую поверхность обожженного в особой печи глазированного кафеля.
— Полюбуйтесь этим изразцом, — проникновенно говорила Николь. — А вам не хотелось бы иметь точно такую же вещицу? Разве она не прелестна?
— Прелестна, — с готовностью согласился Ян Дункан.
— Сколько вас хотели бы насладиться ее видом когда-нибудь еще? спросила Николь. — Поднимите свои руки.
Ян с надеждой поднял руку.
— О, Очень много таких, — произнесла Николь, улыбаясь своей особо лучистой, проникающей в самую душу улыбкой. — Ну что ж, возможно, позже мы еще проведем вместе час в Белом Доме. Вам бы этого хотелось?
Подпрыгивая от восторга на стуле, Ян вскричал:
— Да, да, очень даже бы хотелось!
На телеэкране она улыбалась, казалось, непосредственно лично ему одному и никому больше. И он улыбался ей в ответ. А затем, с большой неохотой, ощущая гигантскую тяжесть, навалившуюся опять на него, он вернулся к своим учебникам. Назад, к жестоким реалиям нескончаемых будней.
Что— то ударилось в окно его комнаты и послышался негромкий голос, звавший его:
— Ян Дункан, у меня очень мало времени!
Быстро повернувшись, он увидел в ночной тьме какую-то парящую в воздухе конструкцию, формой напоминающую яйца. Внутри ее какой-то мужчина энергично махал ему руками и продолжал его окликать. Яйце издавало монотонный тарахтящий гул, его ракеты перешли на холостые обороты, и человек изнутри открыл ударом ноги дверь летательного аппарата и поднялся со своего сиденья.
Неужели они уже прибыли принимать у меня этот экзамен, мелькнуло в голове у Яна Дункана. Он встал, ощущая полную свою беспомощность. Так скоро… Я еще не готов.
Человек развернул свой летательный аппарат так, что огненно-белые выхлопные струи его ракетных двигателей уперлись прямо в стену здания.
Комната вся задрожала, посыпались куски штукатурки. Окно лопнуло он нагрева реактивными струями. Сквозь возникший в стеклянной стене проем человек завопил снова, пытаясь привлечь внимание оглушенного и ослепленного Яна Дункана.
— Эй, Дункан! Поторапливайтесь! Я уже подобрал вашего дружка! Он на борту другого корабля!
На этом довольно уже немолодом мужчине был дорогой несколько старомодный из натуральной ткани синего цвета в тонкую полоску. Он ловко выпрыгнул из яйцеобразного летательного аппарата и приземлился на обе ноги в комнате Яна.
— Нам нельзя мешкать, если мы собираемся это сделать. Вы что, совсем меня не помните? Как и Эл?
Ян Дункан изумленно глядел на него, не имея ни малейшего понятия, кто это и кто такой Эл.
— Мамулины психологи хорошенько над вами поработали, — тяжело дыша, произнес мужчина. — Эта Бетесда — приятненькое, должно быть, местечко.
Он подошел к Яну, схватил его за плечо.
— НП закрывает все стоянки марсолетов. Мне необходимо срочно переправить их на Марс, и я забираю вас с собой. Попытайтесь взять себя в руки. меня зовут Луни Люк — сейчас вы меня не помните, но память к вам вернется, когда мы все окажемся на Марсе и вы встретитесь снова со своим дружком Элом. Быстрее.
Люк подтолкнул его к проему в стене комнате, который всего лишь несколько минут тому назад был окном, и к аппарату — вот он-то, сообразил Ян, и назывался марсолетом — зависшему у самого окна.
— Ладно, — сказал Ян, пытаясь разобраться, что следует ему взять с собою.
Что ему может понадобиться на Марсе? Зубная щетка, пижама, зимнее пальто? Он быстро пробежал взглядом по квартирке, осматривая свое имущество.
Где— то вдалеке послышалась полицейская сирена.
Люк забрался назад, в кабину марсолета. Ян последовал за ним схватившись за протянутую ему руку пожилого попутчика. Повсюду по полу марсолета, как обнаружил он к немалому своему изумлению, ползали ярко-оранжевые, похожие на огромных «божьих коровок» существа, чьи антенны сразу же поворачивались в его сторону, пока он осторожно их переступал.
Это папоолы, вспомнил Ян. Или что-то вроде этого.
«Вам теперь будет очень хорошо», в унисон мыслили все папоолы. «Ни о чем не тревожьтесь; Луни-Люк успел как раз вовремя подхватить вас, в самый последний момент. Расслабьтесь».
— Хорошо, — не стал упираться Ян.
Он прилег, прислонившись к внутренней стенке корпуса марсолета и расслабился, а корабль тем временем взмыл в бездну ночи, направляясь к планете, которая ждала их там.
Предположим, они попытаются сорвать осуществление проекта создания Дитера Хогбена — не исключено, что Гольц прав; НАМ, ПОЖАЛУЙ, ПОРА САМЫМ РЕШИТЕЛЬНЫМ ОБРАЗОМ ВЫСТУПИТЬ ПРОТИВ НИХ! Но они очень сильны. И очень изобретательны.Карпы,отеци сын, были старыми профессионалами-интриганами, в этом деле они были доками еще большими, чем она сама.
Хотелось бы мне знать, что именно имел в виду Гольц, отметила она про себя, когда сказал, что ее ждут весьма неожиданные для нее осложнения после возвращения Ричарда Конгросяна. Это каким-то образом связано с Луни Люком? Вот еще один такой же, ничуть не лучше Карпов или Гольца; еще один пират и нигилист, гребущий все под себя за государственный счет. Как все в жизни осложнилось, а тут еще незавершенное, бередящее душу, как открытая рана, дело с Герингом, нависшее надо всем остальным. Рейхсмаршал никак не мог решиться, да он так и не решится, вся эта затея так и не примет завершенной формы, причем его нерешительность застопорит уже запущенный механизм, испортит игру с очень высокой ставкой, поставленной на кон. Если Геринг не примет решения к сегодняшнему вечеру…
Он окажется, в этом она его заверила, снова в своем собственном прошлом сегодня же, к восьми часам вечера. И будет одним из главных виновников проигрыша Германии в войне, что в самом скором времени — и теперь это было уже ему известно — будет стоить ему заплывшей жиром его шкуры.
Уж я позабочусь о том, чтобы Геринг получил все по заслугам, Может быть, я сумею когда-нибудь и для вас… — он осекся, так как Корли нырнул назад, в свою квартиру, и закрыл дверь. Ян остался в коридоре один.
Безусловно, это очень любезно с его стороны, отметил он про себя, идя по коридору. Пожалуй, он спасает меня, предупреждая об угрозе принудительного выселения отсюда в самом скором времени, и притом навсегда.
Очутившись в своей квартире, он устроился поудобнее и обложился всеми имевшимися у него справочниками и учебниками политической истории Соединенных Штатов. Я буду штудировать их всю ночь, твердо решил он.
Потому что я должен выдержать этот экзамен. У меня нет иного выбора.
Что бы не заснуть, он включил телевизор и тотчас же ощутил начавшее распространяться по всей его комнате столь уже для него привычное, милое сердцу Первой Леди, изображение которой сразу же появилось на экране.
— …а музыкальную программу сегодняшнего вечера, говорила она, открывает квартет саксофонов, который исполнит попурри из опер Вагнера и в частности, из моей самой любимой, из «Мейстерзингера». Я не сомневаюсь в том, что вы воздадите должное мастерству исполнителей и получите подлинное эстетическое наслаждение от этой музыки, которую еще долго будете с удовольствием вспоминать. А после этого я так распорядилась, чтобы перед вами снова предстал ваш давний любимец, всемирно известный виолончелист Генри Леклерк, в его программе будут исполнены произведения Джерома Керна и Коула Портера.
Она улыбнулась, и Ян Дункан улыбнулся ей в ответ из-под заваливших его едва ли не с головой справочников. Хотелось бы знать, подумалось ему, каково это играть в Белом Доме. Выступать перед Первою Леди. Как плохо, что я так и не выучился играть ни на одном из музыкальных инструментов. Я не умею ни выступать, ни писать стихи, ни петь или танцевать — совсем ничего не умею. Вот будь я из музыкальной семьи, если бы меня отец или мать научили…
Он уныло сделал несколько пометок относительно подъема французской национально-фашистской партии в 1975 году. А затем, как магнитом влекомый телевизионным приемником, отложил в сторону ручку и повернулся на стуле так, чтобы сидеть лицом к экрану. Николь сейчас показывала образец дельфтского фаянса, изразцовую плитку, которую, как она объяснила, ей удалось выудить в одной из лавчонок в Швайнфурте, в Германии. Какие у нее прелестные, чистые цвета… он глядел, как завороженный, на то, как сильные, изящные пальцы Николь нежно гладили глянцевую поверхность обожженного в особой печи глазированного кафеля.
— Полюбуйтесь этим изразцом, — проникновенно говорила Николь. — А вам не хотелось бы иметь точно такую же вещицу? Разве она не прелестна?
— Прелестна, — с готовностью согласился Ян Дункан.
— Сколько вас хотели бы насладиться ее видом когда-нибудь еще? спросила Николь. — Поднимите свои руки.
Ян с надеждой поднял руку.
— О, Очень много таких, — произнесла Николь, улыбаясь своей особо лучистой, проникающей в самую душу улыбкой. — Ну что ж, возможно, позже мы еще проведем вместе час в Белом Доме. Вам бы этого хотелось?
Подпрыгивая от восторга на стуле, Ян вскричал:
— Да, да, очень даже бы хотелось!
На телеэкране она улыбалась, казалось, непосредственно лично ему одному и никому больше. И он улыбался ей в ответ. А затем, с большой неохотой, ощущая гигантскую тяжесть, навалившуюся опять на него, он вернулся к своим учебникам. Назад, к жестоким реалиям нескончаемых будней.
Что— то ударилось в окно его комнаты и послышался негромкий голос, звавший его:
— Ян Дункан, у меня очень мало времени!
Быстро повернувшись, он увидел в ночной тьме какую-то парящую в воздухе конструкцию, формой напоминающую яйца. Внутри ее какой-то мужчина энергично махал ему руками и продолжал его окликать. Яйце издавало монотонный тарахтящий гул, его ракеты перешли на холостые обороты, и человек изнутри открыл ударом ноги дверь летательного аппарата и поднялся со своего сиденья.
Неужели они уже прибыли принимать у меня этот экзамен, мелькнуло в голове у Яна Дункана. Он встал, ощущая полную свою беспомощность. Так скоро… Я еще не готов.
Человек развернул свой летательный аппарат так, что огненно-белые выхлопные струи его ракетных двигателей уперлись прямо в стену здания.
Комната вся задрожала, посыпались куски штукатурки. Окно лопнуло он нагрева реактивными струями. Сквозь возникший в стеклянной стене проем человек завопил снова, пытаясь привлечь внимание оглушенного и ослепленного Яна Дункана.
— Эй, Дункан! Поторапливайтесь! Я уже подобрал вашего дружка! Он на борту другого корабля!
На этом довольно уже немолодом мужчине был дорогой несколько старомодный из натуральной ткани синего цвета в тонкую полоску. Он ловко выпрыгнул из яйцеобразного летательного аппарата и приземлился на обе ноги в комнате Яна.
— Нам нельзя мешкать, если мы собираемся это сделать. Вы что, совсем меня не помните? Как и Эл?
Ян Дункан изумленно глядел на него, не имея ни малейшего понятия, кто это и кто такой Эл.
— Мамулины психологи хорошенько над вами поработали, — тяжело дыша, произнес мужчина. — Эта Бетесда — приятненькое, должно быть, местечко.
Он подошел к Яну, схватил его за плечо.
— НП закрывает все стоянки марсолетов. Мне необходимо срочно переправить их на Марс, и я забираю вас с собой. Попытайтесь взять себя в руки. меня зовут Луни Люк — сейчас вы меня не помните, но память к вам вернется, когда мы все окажемся на Марсе и вы встретитесь снова со своим дружком Элом. Быстрее.
Люк подтолкнул его к проему в стене комнате, который всего лишь несколько минут тому назад был окном, и к аппарату — вот он-то, сообразил Ян, и назывался марсолетом — зависшему у самого окна.
— Ладно, — сказал Ян, пытаясь разобраться, что следует ему взять с собою.
Что ему может понадобиться на Марсе? Зубная щетка, пижама, зимнее пальто? Он быстро пробежал взглядом по квартирке, осматривая свое имущество.
Где— то вдалеке послышалась полицейская сирена.
Люк забрался назад, в кабину марсолета. Ян последовал за ним схватившись за протянутую ему руку пожилого попутчика. Повсюду по полу марсолета, как обнаружил он к немалому своему изумлению, ползали ярко-оранжевые, похожие на огромных «божьих коровок» существа, чьи антенны сразу же поворачивались в его сторону, пока он осторожно их переступал.
Это папоолы, вспомнил Ян. Или что-то вроде этого.
«Вам теперь будет очень хорошо», в унисон мыслили все папоолы. «Ни о чем не тревожьтесь; Луни-Люк успел как раз вовремя подхватить вас, в самый последний момент. Расслабьтесь».
— Хорошо, — не стал упираться Ян.
Он прилег, прислонившись к внутренней стенке корпуса марсолета и расслабился, а корабль тем временем взмыл в бездну ночи, направляясь к планете, которая ждала их там.
Глава 13
— Мне определенно очень хочется покинуть Белый дом, — брюзжащим голосом заявил Ричард Конгросян, обращаясь к полицейскому, охранявшему его.
Он все более раздражался, все более мрачные предчувствия овладевали им. Он стоял как можно дальше от комиссара Пэмброука. Это Пэмброук, он точно знал, заправлял здесь всем.
— Мистер Джадд, психохимиотерапевт из «АГ Хемие», — сказал Уайлдер Пэмброук, — должен быть здесь с минуты на минуту. Так что, пожалуйста, потерпите еще совсем немного, мистер Конгросян.
Голос его был спокоен, но это совсем не успокаивало Конгросяна.
Имелась в нем определенная жесткость, непреклонность, что еще сильнее действовало Конгросяну на нервы.
— Это же совершенно невыносимо, — не унимался Конгросян, — вы сторожите меня, не спускаете с меня глаз, что бы я ни делал. Я просто не в состоянии терпеть, когда за мною следят. Неужели вы никак не можете уразуметь, что у меня самая настоящая паранойя во всем, что касается внешних ощущений?
В дверь комнаты постучались.
— Мистер Джадд к мистеру Конгросяну, — объявил служитель Белого Дома.
Пэмброук открыл дверь в комнату и пропустил в нее Меррилла Джадда, который деловой походкой прошел внутрь, держа в руке традиционный врачебный портфель, однако с фирменными наклейками.
— Мистер Конгросян? Рад встретиться наконец-то с вами лично.
— Здравствуйте, Джадд, — пробормотал Конгросян, не испытывая особой радости от того, что происходило.
— Я принес с собою кое-какие новые, еще экспериментальные препараты для вас, — произнес Джадд, открывая портфель и запуская туда руки. Имипрамин-глюкель — по две таблетки в день, каждая по пятьдесят миллиграммов. Вот, оранжевого цвета. А коричневые таблетки — это еще одно наше новое средства, метабиретинат оксид, сто миллиграммов в…
— Это яд, — перебил его Конгросян.
— Простите? — мгновенно насторожившись, Джадд приложил согнутую рупором кисть к уху.
— Я не стану ничего принимать. Это часть тщательно разработанного плана, имеющего конечной целью убить меня.
В этом у Конгросяна не было ни малейших сомнений. Он это понял, как только увидел в руках Джадда фирменный портфель «АГ Хемие».
— Отнюдь нет. Уверяю вас, — испугался Джадд, бросив злобный взгляд в сторону Пэмброука. — Мы пытаемся помочь вам. В этом заключается наша работа.
— Вот поэтому-то вы меня похитили? — спросил Конгросян.
— Я лично вас не похищал, — осторожно возразил Джадд. — А теперь, что касается…
— Вы все действуете заодно, — заявил Конгросян.
И у него было подходящее объяснение: его готовили к тому моменту, когда наступит нужное время. Призвав на помощь все свои психокинетические способности, он поднял обе руки и направил всю мощь своего внимания на психохимика Меррилла Джадда.
Психохимик поднялся над полом, завис, болтая ногами, в воздухе, все еще крепко сжимая в руках свой фирменный портфель «АГ Хемие». Разинув рот от изумления, выпучив глаза, он обалдело глядел на Конгросяна и Пэмброука.
Он попытался что-то сказать, и тогда Конгросян швырнул его об закрытую дверь комнаты. От удара дверь распахнулась, Джадд пролетел сквозь нее и исчез из вида. В комнате вместе с Конгросяном теперь оставались только Пэмброук и его люди из НП.
Прокашлявшись, Пэмброук сухо сказал:
— Нам, пожалуй следовало бы проверить, не получил ли он каких-либо тяжких телесных повреждений.
Уже шагая к двери, он добавил через плечо:
— Я посчитал, что «АГ Хемие» будет несколько этим огорчена. Мягко выражаясь.
— К черту «АГ Хемие»! — крикнул Конгросян ему вслед. — Мне нужен мой личный врач. Я не доверяю никому из тех, что вы сюда приводите. Откуда мне знать, в сомом ли деле он из «АГ Хемие»? Он, по всей вероятности, самозванец.
— В любом случае, — заметил Пэмброук, вам вряд ли теперь нужно о нем беспокоиться.
Он осторожно открыл дверь.
— Так он действительно из «АГ Хемие»? — спросил Конгросян, выходя вслед за ним в коридор.
— Вы сами говорили с ним по телефону, именно вы впутали его в эту историю.
Пэмброук казался сердитым и даже взволнованным, теперь, когда искал взглядом признаки Джадда в коридоре.
— Где он? — требовательным тоном спросил он. — Ради всего святого, скажите, что вы с ним сделали, Конгросян?
— Я задвинул его вниз по лестнице в подвал, в прачечную, — с явной неохотой ответил Конгросян. — И ничего с ним худого не случилось.
— Вам известно, что такое принцип фон Лессинджера? — глядя на него в упор, спросил Пэмброук.
— Разумеется.
— Как один из высших руководителей НП, — сказал Пэмброук, — я располагаю допуском к аппаратуре фон Лессинджера. Вам бы хотелось узнать, кто станет следующей жертвой вашего злоупотребления своими психокинетическими способностями?
— Нет, — ответил Конгросян.
— Знание этого даст вам определенное преимущество. Потому что вам, быть может, захочется сдержаться, чтобы потом не раскаиваться.
— Кто же это будет? — спросил тогда Конгросян.
— Николь, — произнес Пэмброук. — А теперь, если вы не возражаете, то скажите мне вот что. В связи с какими моральными или какими-либо другими соображениями вы воздерживаетесь от использования своих пси-способностей в политических целях?
— В политических целях? — эхом отозвался Конгросян.
Он никак не мог уразуметь, как это можно ими пользоваться в политических целях.
— Политика, — отметил Пэмброук, — позвольте вам напомнить, есть искусство заставлять других людей делать то, что вам хочется, и если необходимо, даже с применением силы. Ваше применение психокинеза только что было весьма необычным в своей направленности… но, тем, не менее, это было политической акцией.
— Я всегда чувствовал, что было бы неправильно прибегать к психокинезу по отношению к людям, — сказал Конгросян.
— Но теперь…
— Теперь, — сказал Конгросян, — положение изменилось. Я пленник, все объединились против меня. Вы тоже, например, против меня. Не исключено, что мне придется прибегнуть к своим способностям против вас.
— Пожалуйста, воздержитесь, — кисло улыбнувшись, предупредил Пэмброук. — Я всего-навсего платный служащий правительственного учреждения, выполняющий свои служебные обязанности.
— Вы куда больше, чем это, — возразил Конгросян. — Мне все-таки интересно узнать, каким образом я применю свои способности против Николь.
Он никак не мог себе представить, что способен так поступить — такой священный ужас она в него вселяла. Такой трепет он испытывал перед нею.
— Почему бы нам не подождать и не увидеть воочию? — спросил Пэмброук.
— Меня поражает, — сказал Конгросян, — что вам приходится пускаться во все тяготы, связанные с применением аппаратуры фон Лессинджера только для того, чтобы выяснить кое-что, касающееся моей скромной персоны. Ну какую я представляю из себя ценность — жалкий отщепенец, неспособный жить среди других людей! Каприз природы, которому лучше бы даже не родиться на свет.
— Это за вас говорит сейчас ваша болезнь, сказал Пэмброук. — И где-то в глубине своего сознания вы это прекрасно понимаете…
— Не вы должны признать, — не унимался Конгросян, — что это весьма странно пользоваться разработанной фон Лессинджером машинерией так, как, совершенно того не таясь, это делаете вы. Какова ваша цель?
Ваша настоящая, истинная цель, отметил он про себя.
— Моя задача — защитить Николь. И это не может быть иначе, как в самом скором будущем вы предпримете откровенные враждебные действия по отношению к ней.
— Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы лжете, — перебил его Конгросян. — Я никогда бы не сделал ничего подобного в отношении Николь.
Уайлдер Пэмброук поднял бровь. А затем отвернулся и нажал кнопку вызова лифта, чтобы начать спуск в подвал в поисках психохимика из «АГ Хемие».
— Что вы собираетесь делать? — спросил Конгросян.
Он всегда с очень большим недоверием относился к представителям НП, и эта его подозрительность еще больше усилилась после того, как полиция ворвалась на стоянку «Марсолетов Луни Люка» и схватила его. А этот человек вызывал у него особенную подозрительность и вселял враждебное к себе отношение.
— Я всего лишь выполняю возложенные на меня обязанности, — повторил Пэмброук.
Однако у Конгросяна доверия к нему не прибавилось.
— Как вы теперь рассчитываете выпутаться из сложившегося положения? спросил у него Пэмброук, когда открылась дверь кабины лифта. — После того, как уничтожили сотрудника «АГ Хемие»…
Он прошел в кабину и жестом пригласил Конгросяна присоединиться к нему.
— Я рассчитываю на своего собственного врача. Эгона Саперба. Он в состоянии меня вылечить.
— Вы хотели бы с ним встретиться? Это можно устроить.
— Да! — живо вскричал Конгросян. — И как можно скорее. Это единственный человек во всей вселенной, который не против меня.
— Я мог бы доставить вас к нему сам, — сказал Пэмброук, при этом выражение его плоского, сурового лица стало задумчивым… Но я не очень-то уверен, что это стоит делать.
— Если вы не доставите меня к нему, — сказал Конгросян, — я с помощью своих способностей возьму да и зашвырну вас в Потомак.
Пэмброук только пожал плечами.
— Я не сомневаюсь в том, что вы в состоянии это сделать. Не по данным, которыми мы располагаем с помощью аппаратуры фон Лессинджера, вы этого, по всей вероятности, не сделаете. Так что я не очень-то рискую.
— Не думаю, что принцип фон Лессинджера срабатывает безукоризненно в тех случаях, когда дело приходится иметь с нами, экстрасенсами, раздраженно произнес Конгросян и тоже прошел в кабину лифта. — По крайней мере, я слышал, что так многие считают. Мы как раз и является том фактором, что вносит неопределенность в результаты, получаемые с помощью фон-лессинджеровской аппаратуры.
С этим невозмутимым человеком было трудно иметь дело. Он явно был не по нутру Конгросяну. Может быть, виной тому всего лишь характерный для полицейского склад ума, предположил он, пока они ехали вниз. А может быть, и нечто более серьезное.
Николь, мысленно воскликнул он. Вы же прекрасно понимаете, что я никогда не смог бы сделать с вами ничего плохого. Об этом даже речи быть не может — тогда рухнет весь мой мир. Это все равно, что причинить вред своей собственной матери или сестре, тому, кто является священным для меня. Мне нужно еще более тщательно следить за своими неординарными способностями, понял он. Боже милостивый, пожалуйста, помоги мне сохранять полный контроль над своими психокинетическими возможностями всякий раз, когда мне доведется быть в непосредственной близости к Николь.
И он стал со всем пылом фанатика дожидаться ответа, какого-нибудь знамения, пока они все еще продолжали спускаться в кабине лифта.
— Между прочим, — неожиданно прервал ход его мыслей Пэмброук, — я хотел бы вот что заметить относительно вашего запаха. Похоже на то, что он исчез.
— Исчез?! — до него с трудом дошел истинный смысл замечания полицейского. — Вы хотите сказать, что вы уже не ощущаете мерзкий запах, который источает мое тело? Но ведь это невозможно! Этого никак не может быть на самом деле…
Он неожиданно осекся, смутившись. Он ничего не понимал.
Пэмброук внимательно на него поглядел.
— Я бы уж точно учуял этот запах, здесь, в маленьком помещении кабины лифта. Разумеется, он еще может вернуться. Я дам вам знать, если это произойдет.
— Спасибо, — произнес Конгросян.
И подумал: почему-то этот человек все больше и больше берет верх надо мною. С методичной последовательностью. Он первоклассный психолог… Или по его собственному определению, мастер политической стратегии?
— Сигарету? — Пэмброук протянул ему пачку.
— Нет, что вы! — Конгросян в ужасе отшатнулся. — Это ведь запрещено законом — слишком небезопасно. Я бы ни за что не отважился закурить.
— Жить вообще всегда опасно, — философски заметил Пэмброук, закуривая. — Верно? В нашем мире опасность подстерегает человека за каждым углом, каждую минуту. Нужно быть всегда бесконечно осторожным. Знаете, в чем вы нуждаетесь, Конгросян? В телохранителе. В наряде отборных, тщательно подготовленных полицейских, которые ни на минуту нигде не покидали бы вас. В противном случае…
— В противном случае, как вы полагаете, у меня нет практически никаких шансов…
Пэмброук кивнул.
— Почти никаких, Конгросян. И это говорю я, опираясь на свой собственный богатый опыт работы с аппаратурой фон Лессинджера.
После этого они продолжали спускаться, не нарушая молчания.
Наконец кабина лифта остановилась. Отворились створки дверей. Они были в подвале Белого Дома. КОнгросян и Пэмброук вышли в подземный коридор.
Там уже их ждал мужчина, которого они оба сразу узнали.
— Я хочу, чтобы вы меня послушали, — сказал пианисту Бертольд Гольц.
Очень быстро, в какую-то долю секунду, комиссар НП выхватил пистолет, прицелился и выстрелил.
Но Гольц уже исчез.
На полу, там, где он только что стоял, валялся сложенный вчетверо листок бумаги. Его выронил Гольц. Конгросян нагнулся и потянулся к нему.
— Не прикасайтесь к этому! — отрывисто произнес Пэмброук.
Однако было уже поздно. Конгросян успел поднять и развернуть его, «ПЭМБРОУК ВЕДЕТ ВАС НА СМЕРТЬ» — было написано на листе.
— Интересно, — произнес Конгросян и передал бумажку полицейскому.
Пэмброук спрятал пистолет и взял листик, быстро пробежал по нему взглядом, лицо его перекосилось от злости.
Из— за спины у них снова раздался голос Гольца.
— Пэмброук уже несколько месяцев дожидается, когда можно будет вас арестовать, прямо здесь, в Белом Доме. Теперь у вас уже не осталось не секунды времени.
Резко развернувшись, Пэмброук снова потянулся к пистолету, выхватил его и выстрелил. И снова Гольц, горько и презрительно улыбаясь, исчез, испарился, будто растаял в воздухе. Ему никогда не пристрелить его, понял Конгросян. Во всяком случае, пока в его распоряжении имеется аппаратура фон Лессинджера.
Не осталось времени — для чего? Вот над чем сейчас задумался Конгросян. Что сейчас должно произойти? Гольцу, кажется, это известно, да и Пэмброуку, пожалуй, тоже. Каждый из них имеет в своем распоряжении идентичную аппаратуру. Но причем здесь я, — подумалось ему. Я и мои способности, которые я поклялся держать под строгим контролем. Неужели это означает, что уже в самом скором времени мне придется к ним прибегнуть?
Не было у него никаких интуитивных предчувствий, что же это все могло означать. Да и предпринять что-либо конкретнее он сейчас вряд ли был способен.
А он занимался музыкальным бизнесом всю свою жизнь. Как он ни старался, различить отдельные слова ему никак не удавалось; звуки были какие-то нечеткие, слитные.
— Разрешите взглянуть? — спросил он у Бет Конгросян, -…лучше не надо. Пожалуйста, не смотрите на этих детей. Пожалуйста!
— Мы из звукозаписи, миссис Конгросян, — кротко объяснил Нат. — Все и вся, касающееся мира музыки, является нашим кровным делом.
Он никак не мог удержаться, чтобы не подойти к окну и не выглянуть наружу: инстинкт исследователя взял в нем верх над воспитанностью, над всем остальным. Выглянув из окна, он увидел их, сидящих кружком. И все они были чап-чапычами. Ему страсть как захотелось узнать, кто из них был Плавтом Конгросяном. Но все они были для него на одно лицо. Скорее всего, невысокий мальчишка в желтых шортах и тенниске, выбившейся из-под пояса.
Нат дал знак Молли и Джиму, и они присоединились к нему у окна.
Пятеро детей-неандертальцев, отметил про себя Нат. Как бы выдернутые из глубин времени; тупиковая ветвь из прошлого, там отрезанная от основного эволюционного ствола и привитая здесь, в наши дни, чтобы мы могли послушать пение предков — мы, представители ЭМП — записать для других. Хотелось бы знать, какого рода конверт для альбома решит подобрать отдел оформления. Он зажмурил глаза, не в силах больше глядеть на разыгрывавшуюся под окном сценку.
Но одновременно он прекрасно понимал и то, что все равно им придется вплотную этим заняться. Потому что они приехали сюда, чтобы отобрать что-нибудь; они не могут, да и не хотят возвращаться с пустыми руками. И это было очень важно — записи нужно сделать в высшей степени профессионально. Это даже еще важнее, чем при записи игры Ричарда Конгросяна, какой бы великолепной она ни была. И еще мы не можем позволить себе роскоши носиться с нашей повышенной чувствительностью.
— Джим, вытаскивай «Ампек Ф-A2», — распорядился он. Волоки прямо сюда. Пока они не перестали.
— Я не позволю вам их записывать, — запротестовал Бет Конгросян.
— Мы это сделаем, — упрямо возразил ей Нат. — Для нас это привычное дело, писать народную музыку непосредственно там, где ее исполняют. Записи такие уже многократно аттестовались в судах США, и записывающая фирма всегда выигрывала предъявляемые ей иски.
Он все более раздражался, все более мрачные предчувствия овладевали им. Он стоял как можно дальше от комиссара Пэмброука. Это Пэмброук, он точно знал, заправлял здесь всем.
— Мистер Джадд, психохимиотерапевт из «АГ Хемие», — сказал Уайлдер Пэмброук, — должен быть здесь с минуты на минуту. Так что, пожалуйста, потерпите еще совсем немного, мистер Конгросян.
Голос его был спокоен, но это совсем не успокаивало Конгросяна.
Имелась в нем определенная жесткость, непреклонность, что еще сильнее действовало Конгросяну на нервы.
— Это же совершенно невыносимо, — не унимался Конгросян, — вы сторожите меня, не спускаете с меня глаз, что бы я ни делал. Я просто не в состоянии терпеть, когда за мною следят. Неужели вы никак не можете уразуметь, что у меня самая настоящая паранойя во всем, что касается внешних ощущений?
В дверь комнаты постучались.
— Мистер Джадд к мистеру Конгросяну, — объявил служитель Белого Дома.
Пэмброук открыл дверь в комнату и пропустил в нее Меррилла Джадда, который деловой походкой прошел внутрь, держа в руке традиционный врачебный портфель, однако с фирменными наклейками.
— Мистер Конгросян? Рад встретиться наконец-то с вами лично.
— Здравствуйте, Джадд, — пробормотал Конгросян, не испытывая особой радости от того, что происходило.
— Я принес с собою кое-какие новые, еще экспериментальные препараты для вас, — произнес Джадд, открывая портфель и запуская туда руки. Имипрамин-глюкель — по две таблетки в день, каждая по пятьдесят миллиграммов. Вот, оранжевого цвета. А коричневые таблетки — это еще одно наше новое средства, метабиретинат оксид, сто миллиграммов в…
— Это яд, — перебил его Конгросян.
— Простите? — мгновенно насторожившись, Джадд приложил согнутую рупором кисть к уху.
— Я не стану ничего принимать. Это часть тщательно разработанного плана, имеющего конечной целью убить меня.
В этом у Конгросяна не было ни малейших сомнений. Он это понял, как только увидел в руках Джадда фирменный портфель «АГ Хемие».
— Отнюдь нет. Уверяю вас, — испугался Джадд, бросив злобный взгляд в сторону Пэмброука. — Мы пытаемся помочь вам. В этом заключается наша работа.
— Вот поэтому-то вы меня похитили? — спросил Конгросян.
— Я лично вас не похищал, — осторожно возразил Джадд. — А теперь, что касается…
— Вы все действуете заодно, — заявил Конгросян.
И у него было подходящее объяснение: его готовили к тому моменту, когда наступит нужное время. Призвав на помощь все свои психокинетические способности, он поднял обе руки и направил всю мощь своего внимания на психохимика Меррилла Джадда.
Психохимик поднялся над полом, завис, болтая ногами, в воздухе, все еще крепко сжимая в руках свой фирменный портфель «АГ Хемие». Разинув рот от изумления, выпучив глаза, он обалдело глядел на Конгросяна и Пэмброука.
Он попытался что-то сказать, и тогда Конгросян швырнул его об закрытую дверь комнаты. От удара дверь распахнулась, Джадд пролетел сквозь нее и исчез из вида. В комнате вместе с Конгросяном теперь оставались только Пэмброук и его люди из НП.
Прокашлявшись, Пэмброук сухо сказал:
— Нам, пожалуй следовало бы проверить, не получил ли он каких-либо тяжких телесных повреждений.
Уже шагая к двери, он добавил через плечо:
— Я посчитал, что «АГ Хемие» будет несколько этим огорчена. Мягко выражаясь.
— К черту «АГ Хемие»! — крикнул Конгросян ему вслед. — Мне нужен мой личный врач. Я не доверяю никому из тех, что вы сюда приводите. Откуда мне знать, в сомом ли деле он из «АГ Хемие»? Он, по всей вероятности, самозванец.
— В любом случае, — заметил Пэмброук, вам вряд ли теперь нужно о нем беспокоиться.
Он осторожно открыл дверь.
— Так он действительно из «АГ Хемие»? — спросил Конгросян, выходя вслед за ним в коридор.
— Вы сами говорили с ним по телефону, именно вы впутали его в эту историю.
Пэмброук казался сердитым и даже взволнованным, теперь, когда искал взглядом признаки Джадда в коридоре.
— Где он? — требовательным тоном спросил он. — Ради всего святого, скажите, что вы с ним сделали, Конгросян?
— Я задвинул его вниз по лестнице в подвал, в прачечную, — с явной неохотой ответил Конгросян. — И ничего с ним худого не случилось.
— Вам известно, что такое принцип фон Лессинджера? — глядя на него в упор, спросил Пэмброук.
— Разумеется.
— Как один из высших руководителей НП, — сказал Пэмброук, — я располагаю допуском к аппаратуре фон Лессинджера. Вам бы хотелось узнать, кто станет следующей жертвой вашего злоупотребления своими психокинетическими способностями?
— Нет, — ответил Конгросян.
— Знание этого даст вам определенное преимущество. Потому что вам, быть может, захочется сдержаться, чтобы потом не раскаиваться.
— Кто же это будет? — спросил тогда Конгросян.
— Николь, — произнес Пэмброук. — А теперь, если вы не возражаете, то скажите мне вот что. В связи с какими моральными или какими-либо другими соображениями вы воздерживаетесь от использования своих пси-способностей в политических целях?
— В политических целях? — эхом отозвался Конгросян.
Он никак не мог уразуметь, как это можно ими пользоваться в политических целях.
— Политика, — отметил Пэмброук, — позвольте вам напомнить, есть искусство заставлять других людей делать то, что вам хочется, и если необходимо, даже с применением силы. Ваше применение психокинеза только что было весьма необычным в своей направленности… но, тем, не менее, это было политической акцией.
— Я всегда чувствовал, что было бы неправильно прибегать к психокинезу по отношению к людям, — сказал Конгросян.
— Но теперь…
— Теперь, — сказал Конгросян, — положение изменилось. Я пленник, все объединились против меня. Вы тоже, например, против меня. Не исключено, что мне придется прибегнуть к своим способностям против вас.
— Пожалуйста, воздержитесь, — кисло улыбнувшись, предупредил Пэмброук. — Я всего-навсего платный служащий правительственного учреждения, выполняющий свои служебные обязанности.
— Вы куда больше, чем это, — возразил Конгросян. — Мне все-таки интересно узнать, каким образом я применю свои способности против Николь.
Он никак не мог себе представить, что способен так поступить — такой священный ужас она в него вселяла. Такой трепет он испытывал перед нею.
— Почему бы нам не подождать и не увидеть воочию? — спросил Пэмброук.
— Меня поражает, — сказал Конгросян, — что вам приходится пускаться во все тяготы, связанные с применением аппаратуры фон Лессинджера только для того, чтобы выяснить кое-что, касающееся моей скромной персоны. Ну какую я представляю из себя ценность — жалкий отщепенец, неспособный жить среди других людей! Каприз природы, которому лучше бы даже не родиться на свет.
— Это за вас говорит сейчас ваша болезнь, сказал Пэмброук. — И где-то в глубине своего сознания вы это прекрасно понимаете…
— Не вы должны признать, — не унимался Конгросян, — что это весьма странно пользоваться разработанной фон Лессинджером машинерией так, как, совершенно того не таясь, это делаете вы. Какова ваша цель?
Ваша настоящая, истинная цель, отметил он про себя.
— Моя задача — защитить Николь. И это не может быть иначе, как в самом скором будущем вы предпримете откровенные враждебные действия по отношению к ней.
— Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы лжете, — перебил его Конгросян. — Я никогда бы не сделал ничего подобного в отношении Николь.
Уайлдер Пэмброук поднял бровь. А затем отвернулся и нажал кнопку вызова лифта, чтобы начать спуск в подвал в поисках психохимика из «АГ Хемие».
— Что вы собираетесь делать? — спросил Конгросян.
Он всегда с очень большим недоверием относился к представителям НП, и эта его подозрительность еще больше усилилась после того, как полиция ворвалась на стоянку «Марсолетов Луни Люка» и схватила его. А этот человек вызывал у него особенную подозрительность и вселял враждебное к себе отношение.
— Я всего лишь выполняю возложенные на меня обязанности, — повторил Пэмброук.
Однако у Конгросяна доверия к нему не прибавилось.
— Как вы теперь рассчитываете выпутаться из сложившегося положения? спросил у него Пэмброук, когда открылась дверь кабины лифта. — После того, как уничтожили сотрудника «АГ Хемие»…
Он прошел в кабину и жестом пригласил Конгросяна присоединиться к нему.
— Я рассчитываю на своего собственного врача. Эгона Саперба. Он в состоянии меня вылечить.
— Вы хотели бы с ним встретиться? Это можно устроить.
— Да! — живо вскричал Конгросян. — И как можно скорее. Это единственный человек во всей вселенной, который не против меня.
— Я мог бы доставить вас к нему сам, — сказал Пэмброук, при этом выражение его плоского, сурового лица стало задумчивым… Но я не очень-то уверен, что это стоит делать.
— Если вы не доставите меня к нему, — сказал Конгросян, — я с помощью своих способностей возьму да и зашвырну вас в Потомак.
Пэмброук только пожал плечами.
— Я не сомневаюсь в том, что вы в состоянии это сделать. Не по данным, которыми мы располагаем с помощью аппаратуры фон Лессинджера, вы этого, по всей вероятности, не сделаете. Так что я не очень-то рискую.
— Не думаю, что принцип фон Лессинджера срабатывает безукоризненно в тех случаях, когда дело приходится иметь с нами, экстрасенсами, раздраженно произнес Конгросян и тоже прошел в кабину лифта. — По крайней мере, я слышал, что так многие считают. Мы как раз и является том фактором, что вносит неопределенность в результаты, получаемые с помощью фон-лессинджеровской аппаратуры.
С этим невозмутимым человеком было трудно иметь дело. Он явно был не по нутру Конгросяну. Может быть, виной тому всего лишь характерный для полицейского склад ума, предположил он, пока они ехали вниз. А может быть, и нечто более серьезное.
Николь, мысленно воскликнул он. Вы же прекрасно понимаете, что я никогда не смог бы сделать с вами ничего плохого. Об этом даже речи быть не может — тогда рухнет весь мой мир. Это все равно, что причинить вред своей собственной матери или сестре, тому, кто является священным для меня. Мне нужно еще более тщательно следить за своими неординарными способностями, понял он. Боже милостивый, пожалуйста, помоги мне сохранять полный контроль над своими психокинетическими возможностями всякий раз, когда мне доведется быть в непосредственной близости к Николь.
И он стал со всем пылом фанатика дожидаться ответа, какого-нибудь знамения, пока они все еще продолжали спускаться в кабине лифта.
— Между прочим, — неожиданно прервал ход его мыслей Пэмброук, — я хотел бы вот что заметить относительно вашего запаха. Похоже на то, что он исчез.
— Исчез?! — до него с трудом дошел истинный смысл замечания полицейского. — Вы хотите сказать, что вы уже не ощущаете мерзкий запах, который источает мое тело? Но ведь это невозможно! Этого никак не может быть на самом деле…
Он неожиданно осекся, смутившись. Он ничего не понимал.
Пэмброук внимательно на него поглядел.
— Я бы уж точно учуял этот запах, здесь, в маленьком помещении кабины лифта. Разумеется, он еще может вернуться. Я дам вам знать, если это произойдет.
— Спасибо, — произнес Конгросян.
И подумал: почему-то этот человек все больше и больше берет верх надо мною. С методичной последовательностью. Он первоклассный психолог… Или по его собственному определению, мастер политической стратегии?
— Сигарету? — Пэмброук протянул ему пачку.
— Нет, что вы! — Конгросян в ужасе отшатнулся. — Это ведь запрещено законом — слишком небезопасно. Я бы ни за что не отважился закурить.
— Жить вообще всегда опасно, — философски заметил Пэмброук, закуривая. — Верно? В нашем мире опасность подстерегает человека за каждым углом, каждую минуту. Нужно быть всегда бесконечно осторожным. Знаете, в чем вы нуждаетесь, Конгросян? В телохранителе. В наряде отборных, тщательно подготовленных полицейских, которые ни на минуту нигде не покидали бы вас. В противном случае…
— В противном случае, как вы полагаете, у меня нет практически никаких шансов…
Пэмброук кивнул.
— Почти никаких, Конгросян. И это говорю я, опираясь на свой собственный богатый опыт работы с аппаратурой фон Лессинджера.
После этого они продолжали спускаться, не нарушая молчания.
Наконец кабина лифта остановилась. Отворились створки дверей. Они были в подвале Белого Дома. КОнгросян и Пэмброук вышли в подземный коридор.
Там уже их ждал мужчина, которого они оба сразу узнали.
— Я хочу, чтобы вы меня послушали, — сказал пианисту Бертольд Гольц.
Очень быстро, в какую-то долю секунду, комиссар НП выхватил пистолет, прицелился и выстрелил.
Но Гольц уже исчез.
На полу, там, где он только что стоял, валялся сложенный вчетверо листок бумаги. Его выронил Гольц. Конгросян нагнулся и потянулся к нему.
— Не прикасайтесь к этому! — отрывисто произнес Пэмброук.
Однако было уже поздно. Конгросян успел поднять и развернуть его, «ПЭМБРОУК ВЕДЕТ ВАС НА СМЕРТЬ» — было написано на листе.
— Интересно, — произнес Конгросян и передал бумажку полицейскому.
Пэмброук спрятал пистолет и взял листик, быстро пробежал по нему взглядом, лицо его перекосилось от злости.
Из— за спины у них снова раздался голос Гольца.
— Пэмброук уже несколько месяцев дожидается, когда можно будет вас арестовать, прямо здесь, в Белом Доме. Теперь у вас уже не осталось не секунды времени.
Резко развернувшись, Пэмброук снова потянулся к пистолету, выхватил его и выстрелил. И снова Гольц, горько и презрительно улыбаясь, исчез, испарился, будто растаял в воздухе. Ему никогда не пристрелить его, понял Конгросян. Во всяком случае, пока в его распоряжении имеется аппаратура фон Лессинджера.
Не осталось времени — для чего? Вот над чем сейчас задумался Конгросян. Что сейчас должно произойти? Гольцу, кажется, это известно, да и Пэмброуку, пожалуй, тоже. Каждый из них имеет в своем распоряжении идентичную аппаратуру. Но причем здесь я, — подумалось ему. Я и мои способности, которые я поклялся держать под строгим контролем. Неужели это означает, что уже в самом скором времени мне придется к ним прибегнуть?
Не было у него никаких интуитивных предчувствий, что же это все могло означать. Да и предпринять что-либо конкретнее он сейчас вряд ли был способен.
***
Нат Флайджер услышал, что где-то снаружи играют дети. Они нараспев издавали заунывные ритмические звуки, совершенно непривычные для его уха.А он занимался музыкальным бизнесом всю свою жизнь. Как он ни старался, различить отдельные слова ему никак не удавалось; звуки были какие-то нечеткие, слитные.
— Разрешите взглянуть? — спросил он у Бет Конгросян, -…лучше не надо. Пожалуйста, не смотрите на этих детей. Пожалуйста!
— Мы из звукозаписи, миссис Конгросян, — кротко объяснил Нат. — Все и вся, касающееся мира музыки, является нашим кровным делом.
Он никак не мог удержаться, чтобы не подойти к окну и не выглянуть наружу: инстинкт исследователя взял в нем верх над воспитанностью, над всем остальным. Выглянув из окна, он увидел их, сидящих кружком. И все они были чап-чапычами. Ему страсть как захотелось узнать, кто из них был Плавтом Конгросяном. Но все они были для него на одно лицо. Скорее всего, невысокий мальчишка в желтых шортах и тенниске, выбившейся из-под пояса.
Нат дал знак Молли и Джиму, и они присоединились к нему у окна.
Пятеро детей-неандертальцев, отметил про себя Нат. Как бы выдернутые из глубин времени; тупиковая ветвь из прошлого, там отрезанная от основного эволюционного ствола и привитая здесь, в наши дни, чтобы мы могли послушать пение предков — мы, представители ЭМП — записать для других. Хотелось бы знать, какого рода конверт для альбома решит подобрать отдел оформления. Он зажмурил глаза, не в силах больше глядеть на разыгрывавшуюся под окном сценку.
Но одновременно он прекрасно понимал и то, что все равно им придется вплотную этим заняться. Потому что они приехали сюда, чтобы отобрать что-нибудь; они не могут, да и не хотят возвращаться с пустыми руками. И это было очень важно — записи нужно сделать в высшей степени профессионально. Это даже еще важнее, чем при записи игры Ричарда Конгросяна, какой бы великолепной она ни была. И еще мы не можем позволить себе роскоши носиться с нашей повышенной чувствительностью.
— Джим, вытаскивай «Ампек Ф-A2», — распорядился он. Волоки прямо сюда. Пока они не перестали.
— Я не позволю вам их записывать, — запротестовал Бет Конгросян.
— Мы это сделаем, — упрямо возразил ей Нат. — Для нас это привычное дело, писать народную музыку непосредственно там, где ее исполняют. Записи такие уже многократно аттестовались в судах США, и записывающая фирма всегда выигрывала предъявляемые ей иски.