Страница:
— Вы в состоянии это понять?
— Подождите, — явно нервничая, сказал ему Пэмброук.
Николь снова заметила тик, перекосивший его лицо. Повернувшись к ней, Пэмброук произнес:
— Первейшее, что мне нужно — это чтобы вы предварительно прочли тот текст, что я вам дал. Начинайте прямо сейчас.
— Он снова посмотрел на часы.
— Телевизионщикам следовало бы уже быть здесь и заканчивать подготовку своей аппаратуры.
— Это я отослал их, — пояснил Конгросян, перехватив его недоуменный взгляд. — От их присутствия мне стало совсем худо. Взгляните-ка — видите вот этот стол? Так вот, я теперь — часть его! Смотрите внимательно, и я докажу вам свою правоту.
— Конгросян вперился взглядом в стол, беззвучно зашевелились его губы. И, ваза с белыми розами стоящая на столе, поднялась и двинулась прямо по воздуху к Конгросяну. Ваза, прямо у них на газах, прошла в грудь Конгросяна и исчезла.
— Я впитал ее в себя. Она сейчас — я. А… — он сделал жест в сторону стола, — я — это он!
На том месте, где — Николь ясно это видела — стояла раньше ваза, начала формироваться вроде бы неоткуда какая-то густая масса неопределенного цвета, чрезвычайно сложное переплетение тканей органического происхождения, гладких тонких кроваво-красных трубок. Да ведь это, сообразила вдруг Николь, какие-то внутренности Конгросяна — по всей вероятности, селезенка и кровеносные сосуды, нервные волокна, что поддерживали нормальное ее функционирование. Этот орган, чем бы ни был, продолжал нормально функционировать, о чем свидетельствовала размеренная его пульсация; он был живым и энергично работал, взаимодействуя с остальным организмом. Как это все сложно отметила про себя она про себя; она никак не могла отвести взгляд от стола, и даже Уайлдер Пэмброук, как завороженный, глядел на туда же.
— Меня всего вывернуло наизнанку! — вопил Конгросян. — Если так будет продолжаться, мне придется поглотить в себя всю Вселенную, а единственное, что останется вне меня, — это мои собственные внутренности. После чего, вероятнее всего, я погибну!
— Послушайте, Конгросян, — грубо оборвал его Пэмброук, направляя дуло своего пистолета на пианиста-психокинетика. — Зачем это вам понадобилось отсылать отсюда бригаду телевизионщиков. Она мне нужна в этом кабинете, Николь должна выступить перед страной. Ступайте и скажите им, чтобы они вернулись.
— Он сделал пистолетом недвусмысленный жест в сторону Конгросяна.
— Или разыщите служащего Белого Дома, который…
Он неожиданно осекся. Пистолет сам собою выскользнул из пальцев Пэмброука.
— Помогите мне! — взвыл Конгросян. — Он становится мною, а мне не остается ничего другого, как быть им!
Пистолет исчез в теле Конгросяна.
В руке же Пэмброука оказалась розовая губчатая масса легочной ткани; он тут же выронил ее на пол, а Конгросян одновременно с этим пронзительно закричал от боли.
Николь зажмурила глаза.
— Ричард, — раздраженно простонала она, — прекратите это. Возьмите себя в руки.
— Хорошо, — произнес Конгросян и беспомощно хихикнул. — Я теперь смогу высвободиться из своей бренной оболочки, выложить всего себя, разбросав по полу все свои жизненно важные части тела; может быть, если повезет, я каким-то образом сумею и позапихивать их назад.
Открыв глаза, Николь произнесла:
— Вы можете избавить меня от всего этого, сейчас? Переместив меня куда-то далеко-далеко отсюда, Ричард? Пожалуйста.
— Я не могу дышать, — с трудом ловя воздух широко раскрытым ртом, пожаловался Конгросян. — Часть моей дыхательной системы оказалась у Пэмброука, и он не смог удержать ее в руках; он не позаботился о ней, уронив ее на пол.
Он показал рукой на полицейского.
Лицо Пэмброука побелело, какая-то печать безнадежности легла на него.
— Он что-то выключил внутри меня, — очень тихо произнес комиссар НП.
— Какой-то существенный для нормального функционирования организма орган.
— Верно, верно! — пронзительно взвизгнул Конгросян. — Я вывел из строя у вас — нет, нет не стану говорить, что.
— Он с самодовольным видом ткнул пальцем в сторону Пэмброука.
— Только вот что я вам скажу. Вы проживете еще, ну, скажем, примерно часа четыре. — Он рассмеялся. — Что вы на это скажете?
— Вы можете восстановить у меня этот орган? — еле выдавил из себя Пэмброук.
Боль исказила все его лицо; теперь было ясно, какие тягчайшие муки ему приходилось испытывать.
— Если я захочу, — сказал Конгросян. — Но я не пожелаю этого сделать, так как нет у меня на это времени. Мне нужно в первую очередь собрать самого себя.
— Он нахмурился, сосредоточился.
— Я всецело поглощен тем, что отторгаю все инородные предметы, которым удалось проникнуть внутрь меня, — пояснил он, обратив внимание на недоуменные взгляды Пэмброука и Николь. — Я хочу стать прежним, таким, каким я был всегда — а для этого я намерен привести в порядок все, чему положено находиться внутри меня.
— Он вперился взглядом в розовую губчатую массу легочной ткани, валявшуюся на полу.
— Ты — это я, сказал он ей. — Ты — часть меня, часть того мира, который составляет мою неповторимую индивидуальность. Ты можешь принадлежать только мне. Понятно?
— Пожалуйста, уведите меня отсюда как можно подальше отсюда, взмолилась Николь.
— Ладно, ладно, — раздраженно согласился Конгросян. — Где же вам больше всего хотелось оказаться? В каком-нибудь другом городе? На Марсе?
Никто не знает, как далеко я в состоянии переместить вас, — да я и сам толком не знаю. Как отметил мистер Пэмброук, по сути я так и не удосужился научиться пользоваться своими способностями в политических целях. Но все равно я теперь причастен к большой политике.
— Он восторженно засмеялся.
— Что вы скажете насчет Берлина? Я могу переместить вас отсюда прямехонько в Берлин. В этом я нисколько не сомневаюсь.
— Куда-нибудь, — простонала Николь.
— Я придумал, куда мне вас отправить, — неожиданно воскликнул Конгросян. — Я знаю, где вы будете в полной безопасности, Никки. Поймите, я очень хочу, чтобы с вами не случилось ничего плохого. Я верю в вас; я знаю, что вы существуете на самом деле. Что бы там не врали эти гнусные информ-машины. Я вот что хочу сказать — они бессовестно лгут. Я имею полное право это утверждать. Они пытаются расшатать мою веру в вас; все они — это одна шайка, которая собралась и сговорилась твердить одно и то же.
Он замолчал, чтобы перевести дух, затем продолжил:
— Так вот, я переправлю вас в мою усадьбу в Дженнере, в Калифорнии.
Вы можете там оставаться с моей женой и сыном. Пэмброуку там до вас не добраться, потому что к этому времени его уже не будет в живых. Я вот только что перекрыл нормальную работу еще одного очень важного органа у него внутри. Теперь ему не протянуть и пяти минут.
— Ричард, позвольте ему… — начала было Николь и тут же осеклась, потому что все вокруг нее вдруг исчезло.
Конгросян, Пэмброук, ее кабинет в Белом Доме — все перестало для нее существовать. А сама она оказалась в сумраке тропического леса. С отсвечивавших рассеянный свет листьев капала влага; почва под ногами была податливая, пропитанная водой. Вокруг стояла мертвая тишина.
Перенасыщенный сыростью лес был совершенно безмолвен.
Она была в нем абсолютна одна.
Постояв какое-то время, она побрела, сама не зная, куда. Она ощущала себя какой-то одеревеневшей, бесконечно старой, каждое движение давалось ей с немалым трудом; впечатление у нее было такое, будто простояла она здесь в тишине, под этим нескончаемым дождем, добрых миллион лет.
Впереди сквозь переплетения лиан и заросли мокрых кустарников виднелись очертания полуразвалившегося, давно некрашеного дома из калифорнийского мамонтова дерева. Николь побрела к этому дому, обняв плечи руками, вся дрожа от холода.
Отбросив в сторону последнюю мешавшую ей ветку, она увидела припаркованное на подъездной дорожке с виду совершенно первобытное такси-робот.
Отворив дверцу такси-робот, она произнесла повелительным тоном:
— Отвези меня в ближайший город.
Механик такси остался совершенно равнодушным к ее распоряжению, будто он давно вышел из строя.
— Ты, что, не слышишь меня? — громко сказала Николь.
Со стороны дома до нее донесся женский голос.
— Прошу прощения, мисс. Это такси нанято людьми из звукозаписи; оно не станет вас слушаться, так как повинуется только тем, кто его нанял.
— О, — вырвалось у Николь, после чего она выпрямилась и захлопнула дверцу. — жена Ричарда Конгросяна?
— Да, — ответила женщина и стала спускаться по дощатым ступенькам. А вы… — она прищурилась, -…вы Николь Тибо?
— Была ею, — произнесла Николь. — Можно пройти внутрь дома и выпить что-нибудь погорячее? Я продрогла неважно себя чувствую.
— Конечно же, — сказала миссис Конгросян. — Пожалуйста. Вы сюда прибыли, чтобы найти Ричарда? Его здесь нет; в последний раз, когда я с ним говорила, он был в нейрохирургической клинике "Франклин Эймс в Сан-Франциске. Вам это известно?
— Да, — ответила Николь. — Но сейчас его там нет. Нет, я не разыскиваю его.
Она последовала за миссис Конгросян вверх по ступенькам на парадное крыльцо дома.
— Из звукозаписи здесь у нас гостят уже три дня, — рассказывала миссис Конгросян. — Все записывают и записывают. Я уже начинаю подозревать, что они никогда отсюда не уедут. Правда, это прекрасные люди, и мне очень приятно их общество. Они здесь и ночуют. Они приехали сюда с целью записывать игру моего мужа, в соответствии с его старым контрактом с «Арт-Корпорэйшн», но, как я уже сказала, он неожиданно для всех уехал.
Она открыла входную дверь.
— Спасибо вам за гостеприимство, поблагодарила ее Николь.
В доме, как она незамедлительно обнаружила, было тепло и сухо; после такого унылого пейзажа снаружи у нее тотчас же полегчало на душе. В камине весело горел огонь, и она подошла поближе.
— Я слышала, только что, какую-то несусветную ерунду по телевидению, — поделилась миссис Конгросян. — Что-то относительно Дер Альте и вас самой. Я толком ничего не поняла. Речь шла о том, что вы якобы… не существуете, так, во всяком случае, мне показалось. Вы-то сами знаете, о чем идет речь? О чем не перестает передавать телевидение?
— Боюсь, что нет, — сразу насторожившись, ответила Николь.
— Я пойду приготовлю кофе, — сказала миссис Конгросян. — Они — мистер Флайджер и его коллеги из ЭМП — должны вот-вот вернуться. К обеду. Вы одни? С вами больше никого нет?
— Совершенно одна, — вздохнула Николь.
Ей не терпелось выяснить, умер ли к этому времени Уайлдер Пэмброук.
Она очень надеялась на это, его смерть как нельзя больше устраивала ее.
— Ваш муж, — сказала она, — очень хороший человек. Я ему многим обязана.
По сути дела, поняла она, своей жизнью.
— Он очень высокого мнения о вас тоже, — сказала миссис Конгросян.
— Можно мне остаться у вас? — вдруг спросила Николь.
— Пожалуйста. Сколько вам будет угодно.
— Спасибо.
Ей теперь стало несколько лучше. Может быть, я уже никогда больше не вернусь в Вашингтон, подумала она. Ведь ради чего мне теперь возвращаться?
Джанет нет в живых, Бертольд Гольц — мертв, даже рейхсмаршал Геринг мертв и уж, конечно же, Уайлдер Пэмброук теперь тоже мертв. И весь правящий Совет, все эти столько лет таившиеся в полумраке фигуры, которые стояли за нею, которых она прикрывала. При условии, разумеется, если фараоны выполнили отданный им приказ, впрочем, в этом сомневаться не приходилось.
Кроме того, отметила она про себя, я уже больше никак не смогу вершить делами в стране; информ-машины во всю постарались в своей слепой, чисто механической, но такой эффективной прыти. Они и Карпы. Так что теперь, решила она, настала очередь Карпов, пусть какое-то время поупиваются властью, а затем… Пока, в свою очередь, не сожрут и их, как это сделали со мною.
Я даже не могу теперь эмигрировать на Марс, продолжала размышлять она. Во всяком случае, на борту одного из марсолетов Луни Люка. В этом я сама виновата. Но есть и иные способы туда добраться. Есть большие торговые корабли, эксплуатирующиеся на вполне легальных основаниях, правительственные корабли тоже. И еще — очень быстроходные корабли, которые принадлежат военным; я, пожалуй, еще могла бы реквизировать один такой корабль. При посредничестве аппарата Руди, даже несмотря на то, что сам он не смертном одре — вернее на слесарном верстаке для разборки.
Официально армия присягнула ему; ей положено делать то, что он велит.
— Вы себя нормально чувствуете? Кофе вам не повредит? — на нее внимательно смотрела миссис Конгросян.
— Спасибо — ответила Николь, — вполне нормально.
Она последовала за миссис Конгросян в кухню этого просторного старинного дома.
За окнами теперь дождь хлестал вовсю. Николь снова задрожала и решила больше не глядеть на улицу; дождь страшил ее, он был дурным знамением.
Напоминанием о злосчастной судьбе, что могла быть ей уготована.
— Вы сего-то боитесь? — вдруг сочувственно спросила миссис Конгросян.
— Сама не знаю, — честно призналась Николь.
— В таком состоянии я не раз видела Ричарда. Это, должно быть, здешний климат. Он такой мерзкий и однообразный. Ведь судя по описаниям Ричарда, вы никогда такою не были. Он всегда рассказывал, что вы такая смелая. Такая сильная.
— Мне очень жаль, что я вас разочаровала.
Миссис Конгросян погладила ее по руке.
— Вы не разочаровали меня. Вы мне очень-очень понравились. Я уверена: это погода виновата в том, что вы так пали духом.
— Может быть, — не стала возражать ей Николь.
Но сама— то она знала, что не дождь тому виной. Нечто, куда более серьезное.
— Подождите, — явно нервничая, сказал ему Пэмброук.
Николь снова заметила тик, перекосивший его лицо. Повернувшись к ней, Пэмброук произнес:
— Первейшее, что мне нужно — это чтобы вы предварительно прочли тот текст, что я вам дал. Начинайте прямо сейчас.
— Он снова посмотрел на часы.
— Телевизионщикам следовало бы уже быть здесь и заканчивать подготовку своей аппаратуры.
— Это я отослал их, — пояснил Конгросян, перехватив его недоуменный взгляд. — От их присутствия мне стало совсем худо. Взгляните-ка — видите вот этот стол? Так вот, я теперь — часть его! Смотрите внимательно, и я докажу вам свою правоту.
— Конгросян вперился взглядом в стол, беззвучно зашевелились его губы. И, ваза с белыми розами стоящая на столе, поднялась и двинулась прямо по воздуху к Конгросяну. Ваза, прямо у них на газах, прошла в грудь Конгросяна и исчезла.
— Я впитал ее в себя. Она сейчас — я. А… — он сделал жест в сторону стола, — я — это он!
На том месте, где — Николь ясно это видела — стояла раньше ваза, начала формироваться вроде бы неоткуда какая-то густая масса неопределенного цвета, чрезвычайно сложное переплетение тканей органического происхождения, гладких тонких кроваво-красных трубок. Да ведь это, сообразила вдруг Николь, какие-то внутренности Конгросяна — по всей вероятности, селезенка и кровеносные сосуды, нервные волокна, что поддерживали нормальное ее функционирование. Этот орган, чем бы ни был, продолжал нормально функционировать, о чем свидетельствовала размеренная его пульсация; он был живым и энергично работал, взаимодействуя с остальным организмом. Как это все сложно отметила про себя она про себя; она никак не могла отвести взгляд от стола, и даже Уайлдер Пэмброук, как завороженный, глядел на туда же.
— Меня всего вывернуло наизнанку! — вопил Конгросян. — Если так будет продолжаться, мне придется поглотить в себя всю Вселенную, а единственное, что останется вне меня, — это мои собственные внутренности. После чего, вероятнее всего, я погибну!
— Послушайте, Конгросян, — грубо оборвал его Пэмброук, направляя дуло своего пистолета на пианиста-психокинетика. — Зачем это вам понадобилось отсылать отсюда бригаду телевизионщиков. Она мне нужна в этом кабинете, Николь должна выступить перед страной. Ступайте и скажите им, чтобы они вернулись.
— Он сделал пистолетом недвусмысленный жест в сторону Конгросяна.
— Или разыщите служащего Белого Дома, который…
Он неожиданно осекся. Пистолет сам собою выскользнул из пальцев Пэмброука.
— Помогите мне! — взвыл Конгросян. — Он становится мною, а мне не остается ничего другого, как быть им!
Пистолет исчез в теле Конгросяна.
В руке же Пэмброука оказалась розовая губчатая масса легочной ткани; он тут же выронил ее на пол, а Конгросян одновременно с этим пронзительно закричал от боли.
Николь зажмурила глаза.
— Ричард, — раздраженно простонала она, — прекратите это. Возьмите себя в руки.
— Хорошо, — произнес Конгросян и беспомощно хихикнул. — Я теперь смогу высвободиться из своей бренной оболочки, выложить всего себя, разбросав по полу все свои жизненно важные части тела; может быть, если повезет, я каким-то образом сумею и позапихивать их назад.
Открыв глаза, Николь произнесла:
— Вы можете избавить меня от всего этого, сейчас? Переместив меня куда-то далеко-далеко отсюда, Ричард? Пожалуйста.
— Я не могу дышать, — с трудом ловя воздух широко раскрытым ртом, пожаловался Конгросян. — Часть моей дыхательной системы оказалась у Пэмброука, и он не смог удержать ее в руках; он не позаботился о ней, уронив ее на пол.
Он показал рукой на полицейского.
Лицо Пэмброука побелело, какая-то печать безнадежности легла на него.
— Он что-то выключил внутри меня, — очень тихо произнес комиссар НП.
— Какой-то существенный для нормального функционирования организма орган.
— Верно, верно! — пронзительно взвизгнул Конгросян. — Я вывел из строя у вас — нет, нет не стану говорить, что.
— Он с самодовольным видом ткнул пальцем в сторону Пэмброука.
— Только вот что я вам скажу. Вы проживете еще, ну, скажем, примерно часа четыре. — Он рассмеялся. — Что вы на это скажете?
— Вы можете восстановить у меня этот орган? — еле выдавил из себя Пэмброук.
Боль исказила все его лицо; теперь было ясно, какие тягчайшие муки ему приходилось испытывать.
— Если я захочу, — сказал Конгросян. — Но я не пожелаю этого сделать, так как нет у меня на это времени. Мне нужно в первую очередь собрать самого себя.
— Он нахмурился, сосредоточился.
— Я всецело поглощен тем, что отторгаю все инородные предметы, которым удалось проникнуть внутрь меня, — пояснил он, обратив внимание на недоуменные взгляды Пэмброука и Николь. — Я хочу стать прежним, таким, каким я был всегда — а для этого я намерен привести в порядок все, чему положено находиться внутри меня.
— Он вперился взглядом в розовую губчатую массу легочной ткани, валявшуюся на полу.
— Ты — это я, сказал он ей. — Ты — часть меня, часть того мира, который составляет мою неповторимую индивидуальность. Ты можешь принадлежать только мне. Понятно?
— Пожалуйста, уведите меня отсюда как можно подальше отсюда, взмолилась Николь.
— Ладно, ладно, — раздраженно согласился Конгросян. — Где же вам больше всего хотелось оказаться? В каком-нибудь другом городе? На Марсе?
Никто не знает, как далеко я в состоянии переместить вас, — да я и сам толком не знаю. Как отметил мистер Пэмброук, по сути я так и не удосужился научиться пользоваться своими способностями в политических целях. Но все равно я теперь причастен к большой политике.
— Он восторженно засмеялся.
— Что вы скажете насчет Берлина? Я могу переместить вас отсюда прямехонько в Берлин. В этом я нисколько не сомневаюсь.
— Куда-нибудь, — простонала Николь.
— Я придумал, куда мне вас отправить, — неожиданно воскликнул Конгросян. — Я знаю, где вы будете в полной безопасности, Никки. Поймите, я очень хочу, чтобы с вами не случилось ничего плохого. Я верю в вас; я знаю, что вы существуете на самом деле. Что бы там не врали эти гнусные информ-машины. Я вот что хочу сказать — они бессовестно лгут. Я имею полное право это утверждать. Они пытаются расшатать мою веру в вас; все они — это одна шайка, которая собралась и сговорилась твердить одно и то же.
Он замолчал, чтобы перевести дух, затем продолжил:
— Так вот, я переправлю вас в мою усадьбу в Дженнере, в Калифорнии.
Вы можете там оставаться с моей женой и сыном. Пэмброуку там до вас не добраться, потому что к этому времени его уже не будет в живых. Я вот только что перекрыл нормальную работу еще одного очень важного органа у него внутри. Теперь ему не протянуть и пяти минут.
— Ричард, позвольте ему… — начала было Николь и тут же осеклась, потому что все вокруг нее вдруг исчезло.
Конгросян, Пэмброук, ее кабинет в Белом Доме — все перестало для нее существовать. А сама она оказалась в сумраке тропического леса. С отсвечивавших рассеянный свет листьев капала влага; почва под ногами была податливая, пропитанная водой. Вокруг стояла мертвая тишина.
Перенасыщенный сыростью лес был совершенно безмолвен.
Она была в нем абсолютна одна.
Постояв какое-то время, она побрела, сама не зная, куда. Она ощущала себя какой-то одеревеневшей, бесконечно старой, каждое движение давалось ей с немалым трудом; впечатление у нее было такое, будто простояла она здесь в тишине, под этим нескончаемым дождем, добрых миллион лет.
Впереди сквозь переплетения лиан и заросли мокрых кустарников виднелись очертания полуразвалившегося, давно некрашеного дома из калифорнийского мамонтова дерева. Николь побрела к этому дому, обняв плечи руками, вся дрожа от холода.
Отбросив в сторону последнюю мешавшую ей ветку, она увидела припаркованное на подъездной дорожке с виду совершенно первобытное такси-робот.
Отворив дверцу такси-робот, она произнесла повелительным тоном:
— Отвези меня в ближайший город.
Механик такси остался совершенно равнодушным к ее распоряжению, будто он давно вышел из строя.
— Ты, что, не слышишь меня? — громко сказала Николь.
Со стороны дома до нее донесся женский голос.
— Прошу прощения, мисс. Это такси нанято людьми из звукозаписи; оно не станет вас слушаться, так как повинуется только тем, кто его нанял.
— О, — вырвалось у Николь, после чего она выпрямилась и захлопнула дверцу. — жена Ричарда Конгросяна?
— Да, — ответила женщина и стала спускаться по дощатым ступенькам. А вы… — она прищурилась, -…вы Николь Тибо?
— Была ею, — произнесла Николь. — Можно пройти внутрь дома и выпить что-нибудь погорячее? Я продрогла неважно себя чувствую.
— Конечно же, — сказала миссис Конгросян. — Пожалуйста. Вы сюда прибыли, чтобы найти Ричарда? Его здесь нет; в последний раз, когда я с ним говорила, он был в нейрохирургической клинике "Франклин Эймс в Сан-Франциске. Вам это известно?
— Да, — ответила Николь. — Но сейчас его там нет. Нет, я не разыскиваю его.
Она последовала за миссис Конгросян вверх по ступенькам на парадное крыльцо дома.
— Из звукозаписи здесь у нас гостят уже три дня, — рассказывала миссис Конгросян. — Все записывают и записывают. Я уже начинаю подозревать, что они никогда отсюда не уедут. Правда, это прекрасные люди, и мне очень приятно их общество. Они здесь и ночуют. Они приехали сюда с целью записывать игру моего мужа, в соответствии с его старым контрактом с «Арт-Корпорэйшн», но, как я уже сказала, он неожиданно для всех уехал.
Она открыла входную дверь.
— Спасибо вам за гостеприимство, поблагодарила ее Николь.
В доме, как она незамедлительно обнаружила, было тепло и сухо; после такого унылого пейзажа снаружи у нее тотчас же полегчало на душе. В камине весело горел огонь, и она подошла поближе.
— Я слышала, только что, какую-то несусветную ерунду по телевидению, — поделилась миссис Конгросян. — Что-то относительно Дер Альте и вас самой. Я толком ничего не поняла. Речь шла о том, что вы якобы… не существуете, так, во всяком случае, мне показалось. Вы-то сами знаете, о чем идет речь? О чем не перестает передавать телевидение?
— Боюсь, что нет, — сразу насторожившись, ответила Николь.
— Я пойду приготовлю кофе, — сказала миссис Конгросян. — Они — мистер Флайджер и его коллеги из ЭМП — должны вот-вот вернуться. К обеду. Вы одни? С вами больше никого нет?
— Совершенно одна, — вздохнула Николь.
Ей не терпелось выяснить, умер ли к этому времени Уайлдер Пэмброук.
Она очень надеялась на это, его смерть как нельзя больше устраивала ее.
— Ваш муж, — сказала она, — очень хороший человек. Я ему многим обязана.
По сути дела, поняла она, своей жизнью.
— Он очень высокого мнения о вас тоже, — сказала миссис Конгросян.
— Можно мне остаться у вас? — вдруг спросила Николь.
— Пожалуйста. Сколько вам будет угодно.
— Спасибо.
Ей теперь стало несколько лучше. Может быть, я уже никогда больше не вернусь в Вашингтон, подумала она. Ведь ради чего мне теперь возвращаться?
Джанет нет в живых, Бертольд Гольц — мертв, даже рейхсмаршал Геринг мертв и уж, конечно же, Уайлдер Пэмброук теперь тоже мертв. И весь правящий Совет, все эти столько лет таившиеся в полумраке фигуры, которые стояли за нею, которых она прикрывала. При условии, разумеется, если фараоны выполнили отданный им приказ, впрочем, в этом сомневаться не приходилось.
Кроме того, отметила она про себя, я уже больше никак не смогу вершить делами в стране; информ-машины во всю постарались в своей слепой, чисто механической, но такой эффективной прыти. Они и Карпы. Так что теперь, решила она, настала очередь Карпов, пусть какое-то время поупиваются властью, а затем… Пока, в свою очередь, не сожрут и их, как это сделали со мною.
Я даже не могу теперь эмигрировать на Марс, продолжала размышлять она. Во всяком случае, на борту одного из марсолетов Луни Люка. В этом я сама виновата. Но есть и иные способы туда добраться. Есть большие торговые корабли, эксплуатирующиеся на вполне легальных основаниях, правительственные корабли тоже. И еще — очень быстроходные корабли, которые принадлежат военным; я, пожалуй, еще могла бы реквизировать один такой корабль. При посредничестве аппарата Руди, даже несмотря на то, что сам он не смертном одре — вернее на слесарном верстаке для разборки.
Официально армия присягнула ему; ей положено делать то, что он велит.
— Вы себя нормально чувствуете? Кофе вам не повредит? — на нее внимательно смотрела миссис Конгросян.
— Спасибо — ответила Николь, — вполне нормально.
Она последовала за миссис Конгросян в кухню этого просторного старинного дома.
За окнами теперь дождь хлестал вовсю. Николь снова задрожала и решила больше не глядеть на улицу; дождь страшил ее, он был дурным знамением.
Напоминанием о злосчастной судьбе, что могла быть ей уготована.
— Вы сего-то боитесь? — вдруг сочувственно спросила миссис Конгросян.
— Сама не знаю, — честно призналась Николь.
— В таком состоянии я не раз видела Ричарда. Это, должно быть, здешний климат. Он такой мерзкий и однообразный. Ведь судя по описаниям Ричарда, вы никогда такою не были. Он всегда рассказывал, что вы такая смелая. Такая сильная.
— Мне очень жаль, что я вас разочаровала.
Миссис Конгросян погладила ее по руке.
— Вы не разочаровали меня. Вы мне очень-очень понравились. Я уверена: это погода виновата в том, что вы так пали духом.
— Может быть, — не стала возражать ей Николь.
Но сама— то она знала, что не дождь тому виной. Нечто, куда более серьезное.
Глава 15
Мужчина средних лет, настоящий полицейский-профессионал с непроницаемым, ледяным взглядом, сказал, обращаясь к Маури Фрауэнциммеру и Чику Страйкроку:
— Вы оба арестованы. Пройдемте со мною.
— Вот видишь? — произнес Маури обвиняющим тоном, обращаясь к Чику. Именно об этом я тебя и предупреждал! Эти негодяи хотят пришить нам дело!
Они нас делают козлами отпущения. Какие же мы ничтожные простофили настоящие питекантропы, да и только.
Вместе с Маури Чик вышел из маленькой, такой для него привычной, беспорядочно заваленной бумагами и чертежами конторы фирмы «Фрауэнциммер и компания». Полицейский следовал за ними по пятам.
Чик и Маури угрюмо брели, сохраняя полное молчание, к припаркованной здесь же полицейской машине.
— Пару часов тому назад, — вдруг прорвало Маури, — у нас было все.
Теперь из-за твоего братца — смотри, чего мы добились. Полного банкротства!
Чик не ответил. Ему нечего было ответить.
— Я еще посчитаюсь с тобой, Чик, — пообещал Маури, когда полицейская машина завелась и тронулась в направлении автомагистрали. — Да поможет мне в этом Бог!
— Как-нибудь выпутаемся, — попытался успокоить его Чик. — У нас и раньше бывали неприятности. И все как-то так или иначе улаживалось.
— Если бы ты только эмигрировал! — сказал Маури.
Да я и сам очень жалею о том, что не эмигрировал, ответил про себя Чик. Вот сейчас, например, где были бы мы с Ричардом Конгросяном? В глубоком космосе, на пути к ферме на самой дальней границе цивилизованного мира, где нас ждала новая, незатейливая жизнь. А вместо этого -…вот что. Интересно, где сейчас Конгросян? Ему тоже так же плохо? Вряд ли.
— В следующий раз, когда тебе вздумается оставить фирму… — начал Маури.
— Ну хватит об этом! — вдруг раздраженно вскричал Чик. — Лучше давайте подумаем, что нам сейчас делать.
С кем бы мне сейчас хотелось встретиться, подумал он, так это со своим братцем Винсом. А после этого — с Антоном и стариком Феликсом Карпом.
Полицейский, сидевший с ним рядом, вдруг сказал полицейскому за рулем:
— Эй, Сид, гляди-ка. Дорога блокирована.
Полицейская машина притормозила. Присмотревшись, Чик увидел прямые посредине шоссе огромный армейский бронетранспортер. Из башни его на построившиеся в несколько рядом машины и автобусы, остановленные баррикадой из тяжелых грузовиков, перегородившей все восемь полос, грозно глядело крупнокалиберное артиллерийской орудие.
Сидевший рядом с Чиком полицейский вытащил пистолет. То же сделал и водитель.
— Что происходит? — спросил Чик; сердце его забилось учащенно.
Ни один из полицейских не удостоил его вниманием, взоры их были прикованы к военным, столь эффективно заблокировавшим автомагистраль. Чику передалось их напряженное состояние. Именно оно определяло ту атмосферу, что воцарилась теперь внутри машины.
В то время, пока полицейская машина улиткой ползла вперед, едва не упираясь бампером в багажник идущей машины, в кабину ее через открытое окно проскользнула «рекламка» Теодоруса Нитца.
«Неужели у вас временами не создается впечатление, будто окружающие вас люди в состоянии проникать взглядом сквозь вашу одежду?» — пропищала похожая на крохотную летучую мышку «рекламка» и забилась в полость под передним сиденьем. «Ведь очень часто, когда вы находитесь в общественных местах, вам начинается казаться, что у вас расстегнута ширинка и вас так и подмывает бросить взгляд низ, чтобы…»
Она навеки замолчала, когда полицейский, сидевший за рулем, со злостью пристрелил ее из своего пистолета.
— Боже, как я ненавижу эти штуковины, — произнес он и с отвращением сплюнул.
Звук выстрела послужил причиной того, что полицейская машина была немедленно окружена солдатами, все они были вооружены, пальцы их лежали на спусковых крючках.
— Выбросьте свое оружие! — рявкнул командовавший ими сержант.
Оба полицейских неохотно отшвырнули в сторону через открытое окно свои пистолеты. Один из солдат рывков отворил дверцу. Оба полицейских осторожно вышли из машины и подняли вверх руки. За ними выбрались и их пленники.
— В кого это вы стреляли? — резко спросил сержант. — В нас?
— В «рекламку» Нитца, — с дрожью в голосе произнес один их полицейских. — Загляните в машину, под сиденьем; мы в вас не стреляли честное слово!
— Он говорит правду, — сказал один из солдат после того, как нырнул головой под переднее сиденье. — Вот она, мертвая «рекламка» Теодоруса Нитца.
Сержант задумался на мгновенье, затем принял решение.
— Можете ехать дальше. Только вот не вздумайте подбирать свое оружие.
Затем он добавил:
— И отпустите на свободу задержанных вами. С этого момента вы подчиняетесь только приказом генштаба, а не высшего полицейского начальства.
Оба полицейских тут же вскочили назад в свою машину. Дверцы за ними захлопнулись, они как можно быстрее старались влиться в цепочку машин, проезжавших через узкий проход в воздвигнутой военными баррикаде. Чик и Маури во все глаза наблюдали за их отъездом.
— Что происходит? — спросил Чик.
— Вы свободны, можете уходить, — сказал ему сержант. — Возвращайтесь к себе домой и не выходите на улицу. Не принимайте участия ни в чем, что бы ни происходило на улицах.
После этого последнего напутствия сержант солдаты ушли, оставив Чика и Маури одних.
— Это переворот, — потрясено констатировал Маури, — организованный военными.
— Или полицией, — сказал, почти не задумываясь, Чик. — Похоже на то, что назад, в город, придется добираться на попутных машинах.
Подобным образом он не путешествовал со времен теперь уже такого далекого детства; ему казалось, что как-то странно и даже неудобно прибегать к этому, в его возрасте. На шоссе было довольно свежо. Чик медленно побрел по обочине, подняв вверх большой палец. Сильный ветер дул ему прямо в лицо; он нес с собой запах земли, воды и больших городов. Чик сделал глубокий вход, набрал полные легкие прохладного воздуха.
— Подожди меня! — завопил Маури и поспешил за ним вдогонку.
В небе на севере вдруг образовалось огромное серое грибовидное облако. Раздался грохот, задрожала под ногами земля, колебания почвы затрясли все тело Чика, заставив его подпрыгнуть. Прикрывая глаза ладонями, он все же не удержался от того, чтобы бросить быстрый взгляд на происходившее. По всей вероятности, взрыв небольшой атомной бомбы. Теперь, когда ноздри его вдыхали неприятный запах гари, он окончательно понял, что произошло.
Какой— то солдат, проходя быстрым шагом мимо него, бросил через плечо:
— Местное отделение «Карп унд Зоннен Верке».
Он радостно ухмыльнулся Чику и поспешил дальше.
— Их взорвали, — тихо произнес Маури. — Военные взорвали Карпа.
— Мне тоже так кажется, — все еще оглушенный, сказал Чик.
Он снова, как-то совершенно непроизвольно, поднял большой палец, ища взглядом, на чем бы подъехать.
Над головой у них небосвод перечеркнули две армейские ракеты, преследуя полицейский вертолет. Чик следил за ними взглядом, пока они не исчезли из вида.
Это крупномасштабная война, ужаснувшись, отметил он про себя.
— Хотелось бы мне знать, уж не взбрело ли им в голову взорвать и нас тоже, — произнес Маури. — Я имею в виду завод «Фрауэнциммер и компаньоны».
— Мы слишком мелкая сошка, — заметил Чик.
— М-да. Ты, пожалуй, прав, — с надеждой в голосе произнес Маури.
Хорошо все-таки быть маленьким, подумалось Чику, в такие времена, как эти. И чем меньше, тем лучше. Быть настолько микроскопически малыми, чтобы вообще не попадать в поле чьего бы то ни было зрения.
Около них остановилась машина. Они поторопились к ней.
Теперь, на этот раз на востоке, образовалась еще одно грибовидное облако, заполнив добрую четверть небосвода, и снова у них под ногами затряслась земля. Это, должно быть, «АГ Хемие», решил Чик, забираясь в кабину поджидавшего их автомобиля.
— Куда это вы, ребята, путь держите? — спросил водитель, плотный рыжеволосый мужчина.
— Куда глаза глядят, — ответил Маури. — Лишь бы от греха подальше.
— Согласен с вами, — сказал водитель и отпустил педаль сцепления. О, как я с вами согласен.
Это был древний старомодный автомобиль, но в неплохом состоянии. Чик Страйкрок поудобнее откинулся на спинку сиденья.
Рядом с ним то же самое сделал с явным облегчением Маури Фрауэнциммер.
— Сдается мне, что они-таки в конце концов добрались до этих крупных картелей, — высказал предположение рыжеволосый мужчина, медленно ведя машину через узкий проезд в баррикаде вслед за впереди ползущей машиной, после чего вырулил на самую крайнюю полосу.
— Это точке, — согласился с ним Маури.
— Как раз самое время, — произнес рыжеволосый.
— Что верно, то верно, — сказал Чик Страйкрок. — Я с вами полностью согласен.
Машина быстро набрала скорость.
— Танцы — нет, — сказал ему Джим Планк. — Пение — да. Будем ждать, когда они начнут петь снова. Если только можно назвать пением то, чем они занимаются.
— Звуки, которые они издают танцуя, характеризуются определенным ритмом, — заметил Нат. — Как я полагая, нам следовало бы попытаться записать их тоже.
— Ты, конечно, технический глава предприятия, заметил Джим. — Но я сделал такое огромное количество самых различных записей в свое время, что вправе спорить с тобой. Поверь мне, это совершенно бессмысленно. Звуки будут на ленте, в этом сомневаться не приходится, вернее, в молекулах этих твоих червей. Но это не музыка.
Он посмотрел на Ната взглядом, полым сожаления.
Я все равно обязан попытаться, твердо решил Нат.
— Они такие сутулые, такие колченогие, — сказала подошедшая к ним Молли. — Все без исключения… и такие невысокие. Большинство их ростом даже ниже меня.
— Они обречены, — коротко заключил Джим. — Даже по их внешнему виду можно понять, что им не удастся просуществовать достаточно долгое время.
Они выглядят… очень озабоченными.
Это действительно так, мысленно согласился с ним Нат. Чап-чапычи неандертальцы — выглядел так, будто они крайне угнетены тяжестью бремени той жизни, которая выпала на их долю, они, наверное, даже и не помышляют о том, как выжить в процессе эволюции. Тут Джим совершенно прав — они просто не приспособлены для решения этой задачи. Кроткие нравом, небольшие по размерам, сгорбленные под тяжестью насущных проблем, которые им ежеминутно и ежесекундно с таким трудом приходится решать, смирившиеся со своим бедственным положением, неуклюже шаркающие ногами, что-то невразумительно бормочущие, они нетвердой походкой пройдут свой жалкий жизненный путь, с каждым мгновением приближаясь к неминуемой и такой очевидной развязке.
Так что лучше нам записать все это, пока еще есть у нас такая возможность, окончательно решил Нат. Недолго им выпало просуществовать на белом свете. Или… может быть, я все-таки ошибаюсь?
Один из чап-чапычей, взрослый мужчина в клетчатой рубахе и светло-серых рабочих брюках натолкнулся на Ната и пробормотал нечленораздельное извинение.
— Все в порядке, — заверил его Нат.
Он ощутил сильное желание проверить свои предположения, попытаться подбодрить эту такую беззащитную часть рода человеческого.
— Вы оба арестованы. Пройдемте со мною.
— Вот видишь? — произнес Маури обвиняющим тоном, обращаясь к Чику. Именно об этом я тебя и предупреждал! Эти негодяи хотят пришить нам дело!
Они нас делают козлами отпущения. Какие же мы ничтожные простофили настоящие питекантропы, да и только.
Вместе с Маури Чик вышел из маленькой, такой для него привычной, беспорядочно заваленной бумагами и чертежами конторы фирмы «Фрауэнциммер и компания». Полицейский следовал за ними по пятам.
Чик и Маури угрюмо брели, сохраняя полное молчание, к припаркованной здесь же полицейской машине.
— Пару часов тому назад, — вдруг прорвало Маури, — у нас было все.
Теперь из-за твоего братца — смотри, чего мы добились. Полного банкротства!
Чик не ответил. Ему нечего было ответить.
— Я еще посчитаюсь с тобой, Чик, — пообещал Маури, когда полицейская машина завелась и тронулась в направлении автомагистрали. — Да поможет мне в этом Бог!
— Как-нибудь выпутаемся, — попытался успокоить его Чик. — У нас и раньше бывали неприятности. И все как-то так или иначе улаживалось.
— Если бы ты только эмигрировал! — сказал Маури.
Да я и сам очень жалею о том, что не эмигрировал, ответил про себя Чик. Вот сейчас, например, где были бы мы с Ричардом Конгросяном? В глубоком космосе, на пути к ферме на самой дальней границе цивилизованного мира, где нас ждала новая, незатейливая жизнь. А вместо этого -…вот что. Интересно, где сейчас Конгросян? Ему тоже так же плохо? Вряд ли.
— В следующий раз, когда тебе вздумается оставить фирму… — начал Маури.
— Ну хватит об этом! — вдруг раздраженно вскричал Чик. — Лучше давайте подумаем, что нам сейчас делать.
С кем бы мне сейчас хотелось встретиться, подумал он, так это со своим братцем Винсом. А после этого — с Антоном и стариком Феликсом Карпом.
Полицейский, сидевший с ним рядом, вдруг сказал полицейскому за рулем:
— Эй, Сид, гляди-ка. Дорога блокирована.
Полицейская машина притормозила. Присмотревшись, Чик увидел прямые посредине шоссе огромный армейский бронетранспортер. Из башни его на построившиеся в несколько рядом машины и автобусы, остановленные баррикадой из тяжелых грузовиков, перегородившей все восемь полос, грозно глядело крупнокалиберное артиллерийской орудие.
Сидевший рядом с Чиком полицейский вытащил пистолет. То же сделал и водитель.
— Что происходит? — спросил Чик; сердце его забилось учащенно.
Ни один из полицейских не удостоил его вниманием, взоры их были прикованы к военным, столь эффективно заблокировавшим автомагистраль. Чику передалось их напряженное состояние. Именно оно определяло ту атмосферу, что воцарилась теперь внутри машины.
В то время, пока полицейская машина улиткой ползла вперед, едва не упираясь бампером в багажник идущей машины, в кабину ее через открытое окно проскользнула «рекламка» Теодоруса Нитца.
«Неужели у вас временами не создается впечатление, будто окружающие вас люди в состоянии проникать взглядом сквозь вашу одежду?» — пропищала похожая на крохотную летучую мышку «рекламка» и забилась в полость под передним сиденьем. «Ведь очень часто, когда вы находитесь в общественных местах, вам начинается казаться, что у вас расстегнута ширинка и вас так и подмывает бросить взгляд низ, чтобы…»
Она навеки замолчала, когда полицейский, сидевший за рулем, со злостью пристрелил ее из своего пистолета.
— Боже, как я ненавижу эти штуковины, — произнес он и с отвращением сплюнул.
Звук выстрела послужил причиной того, что полицейская машина была немедленно окружена солдатами, все они были вооружены, пальцы их лежали на спусковых крючках.
— Выбросьте свое оружие! — рявкнул командовавший ими сержант.
Оба полицейских неохотно отшвырнули в сторону через открытое окно свои пистолеты. Один из солдат рывков отворил дверцу. Оба полицейских осторожно вышли из машины и подняли вверх руки. За ними выбрались и их пленники.
— В кого это вы стреляли? — резко спросил сержант. — В нас?
— В «рекламку» Нитца, — с дрожью в голосе произнес один их полицейских. — Загляните в машину, под сиденьем; мы в вас не стреляли честное слово!
— Он говорит правду, — сказал один из солдат после того, как нырнул головой под переднее сиденье. — Вот она, мертвая «рекламка» Теодоруса Нитца.
Сержант задумался на мгновенье, затем принял решение.
— Можете ехать дальше. Только вот не вздумайте подбирать свое оружие.
Затем он добавил:
— И отпустите на свободу задержанных вами. С этого момента вы подчиняетесь только приказом генштаба, а не высшего полицейского начальства.
Оба полицейских тут же вскочили назад в свою машину. Дверцы за ними захлопнулись, они как можно быстрее старались влиться в цепочку машин, проезжавших через узкий проход в воздвигнутой военными баррикаде. Чик и Маури во все глаза наблюдали за их отъездом.
— Что происходит? — спросил Чик.
— Вы свободны, можете уходить, — сказал ему сержант. — Возвращайтесь к себе домой и не выходите на улицу. Не принимайте участия ни в чем, что бы ни происходило на улицах.
После этого последнего напутствия сержант солдаты ушли, оставив Чика и Маури одних.
— Это переворот, — потрясено констатировал Маури, — организованный военными.
— Или полицией, — сказал, почти не задумываясь, Чик. — Похоже на то, что назад, в город, придется добираться на попутных машинах.
Подобным образом он не путешествовал со времен теперь уже такого далекого детства; ему казалось, что как-то странно и даже неудобно прибегать к этому, в его возрасте. На шоссе было довольно свежо. Чик медленно побрел по обочине, подняв вверх большой палец. Сильный ветер дул ему прямо в лицо; он нес с собой запах земли, воды и больших городов. Чик сделал глубокий вход, набрал полные легкие прохладного воздуха.
— Подожди меня! — завопил Маури и поспешил за ним вдогонку.
В небе на севере вдруг образовалось огромное серое грибовидное облако. Раздался грохот, задрожала под ногами земля, колебания почвы затрясли все тело Чика, заставив его подпрыгнуть. Прикрывая глаза ладонями, он все же не удержался от того, чтобы бросить быстрый взгляд на происходившее. По всей вероятности, взрыв небольшой атомной бомбы. Теперь, когда ноздри его вдыхали неприятный запах гари, он окончательно понял, что произошло.
Какой— то солдат, проходя быстрым шагом мимо него, бросил через плечо:
— Местное отделение «Карп унд Зоннен Верке».
Он радостно ухмыльнулся Чику и поспешил дальше.
— Их взорвали, — тихо произнес Маури. — Военные взорвали Карпа.
— Мне тоже так кажется, — все еще оглушенный, сказал Чик.
Он снова, как-то совершенно непроизвольно, поднял большой палец, ища взглядом, на чем бы подъехать.
Над головой у них небосвод перечеркнули две армейские ракеты, преследуя полицейский вертолет. Чик следил за ними взглядом, пока они не исчезли из вида.
Это крупномасштабная война, ужаснувшись, отметил он про себя.
— Хотелось бы мне знать, уж не взбрело ли им в голову взорвать и нас тоже, — произнес Маури. — Я имею в виду завод «Фрауэнциммер и компаньоны».
— Мы слишком мелкая сошка, — заметил Чик.
— М-да. Ты, пожалуй, прав, — с надеждой в голосе произнес Маури.
Хорошо все-таки быть маленьким, подумалось Чику, в такие времена, как эти. И чем меньше, тем лучше. Быть настолько микроскопически малыми, чтобы вообще не попадать в поле чьего бы то ни было зрения.
Около них остановилась машина. Они поторопились к ней.
Теперь, на этот раз на востоке, образовалась еще одно грибовидное облако, заполнив добрую четверть небосвода, и снова у них под ногами затряслась земля. Это, должно быть, «АГ Хемие», решил Чик, забираясь в кабину поджидавшего их автомобиля.
— Куда это вы, ребята, путь держите? — спросил водитель, плотный рыжеволосый мужчина.
— Куда глаза глядят, — ответил Маури. — Лишь бы от греха подальше.
— Согласен с вами, — сказал водитель и отпустил педаль сцепления. О, как я с вами согласен.
Это был древний старомодный автомобиль, но в неплохом состоянии. Чик Страйкрок поудобнее откинулся на спинку сиденья.
Рядом с ним то же самое сделал с явным облегчением Маури Фрауэнциммер.
— Сдается мне, что они-таки в конце концов добрались до этих крупных картелей, — высказал предположение рыжеволосый мужчина, медленно ведя машину через узкий проезд в баррикаде вслед за впереди ползущей машиной, после чего вырулил на самую крайнюю полосу.
— Это точке, — согласился с ним Маури.
— Как раз самое время, — произнес рыжеволосый.
— Что верно, то верно, — сказал Чик Страйкрок. — Я с вами полностью согласен.
Машина быстро набрала скорость.
***
В большом старом деревянном здании, полном эха и пыли, чап-чапычи степенно прохаживались из одного угла в другой, беседовали друг с другом, пили «кока-колу», а некоторые из них вроде бы даже танцевали. Как раз танцы их больше всего заинтересовали Ната Флайджера, и он направился со своим портативным «Ампеком Ф-A2» в ту часть «зала», где это происходило.— Танцы — нет, — сказал ему Джим Планк. — Пение — да. Будем ждать, когда они начнут петь снова. Если только можно назвать пением то, чем они занимаются.
— Звуки, которые они издают танцуя, характеризуются определенным ритмом, — заметил Нат. — Как я полагая, нам следовало бы попытаться записать их тоже.
— Ты, конечно, технический глава предприятия, заметил Джим. — Но я сделал такое огромное количество самых различных записей в свое время, что вправе спорить с тобой. Поверь мне, это совершенно бессмысленно. Звуки будут на ленте, в этом сомневаться не приходится, вернее, в молекулах этих твоих червей. Но это не музыка.
Он посмотрел на Ната взглядом, полым сожаления.
Я все равно обязан попытаться, твердо решил Нат.
— Они такие сутулые, такие колченогие, — сказала подошедшая к ним Молли. — Все без исключения… и такие невысокие. Большинство их ростом даже ниже меня.
— Они обречены, — коротко заключил Джим. — Даже по их внешнему виду можно понять, что им не удастся просуществовать достаточно долгое время.
Они выглядят… очень озабоченными.
Это действительно так, мысленно согласился с ним Нат. Чап-чапычи неандертальцы — выглядел так, будто они крайне угнетены тяжестью бремени той жизни, которая выпала на их долю, они, наверное, даже и не помышляют о том, как выжить в процессе эволюции. Тут Джим совершенно прав — они просто не приспособлены для решения этой задачи. Кроткие нравом, небольшие по размерам, сгорбленные под тяжестью насущных проблем, которые им ежеминутно и ежесекундно с таким трудом приходится решать, смирившиеся со своим бедственным положением, неуклюже шаркающие ногами, что-то невразумительно бормочущие, они нетвердой походкой пройдут свой жалкий жизненный путь, с каждым мгновением приближаясь к неминуемой и такой очевидной развязке.
Так что лучше нам записать все это, пока еще есть у нас такая возможность, окончательно решил Нат. Недолго им выпало просуществовать на белом свете. Или… может быть, я все-таки ошибаюсь?
Один из чап-чапычей, взрослый мужчина в клетчатой рубахе и светло-серых рабочих брюках натолкнулся на Ната и пробормотал нечленораздельное извинение.
— Все в порядке, — заверил его Нат.
Он ощутил сильное желание проверить свои предположения, попытаться подбодрить эту такую беззащитную часть рода человеческого.