Дик Филип Кинред. Затворник из горной твердыни

   - Ну, придумали-то их немцы. Монополия - не такая уж и плохая штука. - Водитель постарше передал коробку напарнику, тот подтолкнул ее локтем, и она скользнула по стойке к Джулии.
   - У вас есть автомобиль? - спросил у нее молодой итальянец, потягивая кофе.
   Из кухни появился Чарли. В руке у него была тарелка с ее заказом.
   - Вы могли бы меня отвезти туда? - Дерзкие, решительные глаза все еще продолжали ее изучать, от чего она сразу же занервничала. Тем не менее, интерес ее к этому Джо все возрастал. - В этот мотель или куда еще, где я мог бы заночевать. Ну так как?
   - Да, - сказала она. - У меня есть машина. Старенький "студебеккер".
   Повар поглядел сначала на нее, затем на молодого водителя, после чего поставил перед нею тарелку.
   Из репродуктора в дальнем конце прохода раздалось:
   - Дамы и господа, внимание!
   Мистер Бейнс, задремавший в своем кресле, очнулся и открыл глаза. В окошке справа от него было видно море, далеко внизу, коричневая и зеленая суша, а дальше - бескрайняя голубизна океана. Тихого океана. Ракетоплан, сообразил он, начал свое долгое медленное снижение.
   Сначала по-немецки, затем по-японски и, наконец, по-английски голос из репродуктора объяснил, что никому нельзя курить и отстегиваться от своего мягкого кресла. А также уведомил пассажиров о том, что спуск будет длиться восемь минут.
   После этого включились тормозные реактивные двигатели, причем так неожиданно и громко, так яростно затрясло салон, что большинство пассажиров испуганно вздрогнули. Мистер Бейнс улыбнулся и сидевший по другую сторону прохода молодой пассажир с коротко подстриженными светлыми волосами улыбнулся тоже.
   - Зи фюрхтен дас... - начал было молодой человек, но Бейнс прервал его:
   - Простите. Я не говорю по-немецки.
   - Не говорите по-немецки? - удивленно произнес по-английски с сильным акцентом молодой немец.
   - Я - швед, - пояснил Бейнс.
   - Но вы сели в Темпельхофе.
   - Да, я был в Германии в служебной командировке. Мне приходится бывать по своим делам в самых различных странах.
   Молодой немец, очевидно, никак не мог поверить, что в современном мире человек, который занимается бизнесом в международных масштабах и летает - может позволить себе летать - на самой совершенной из реактивных "Люфтганз", не говорит по-немецки. Обратившись к Бейнсу, он спросил:
   - И в какой же области вы специализируетесь?
   - Пластмассы. Полиэстеры. Резина. Заменители. Промышленное использование этих материалов. Понимаете? Не для производства товаров широкого потребления.
   - Швеция производит пластмассы? Невероятно!
   - Да, и при том очень хорошие. Если вы назовете мне свою фамилию, я распоряжусь выслать вам по почте проспект фирмы. - Бейнс приготовил авторучку и записную книжку.
   - Не утруждайтесь. Зря потратитесь. Я не коммерсант, я - художник. Не обижайтесь. Возможно, вы видели мои работы в Европе. Алекс Лотце, - он выжидательно смотрел на Бейнса.
   - Простите, но я равнодушен к современному искусству, - сказал Бейнс. - Мне больше по душе старые довоенные кубисты и абстракционисты. Мне нравятся картины, которые хотят что-то выразить, а не просто представить идеал. - Он отвернулся.
   - Но ведь именно в этом задача искусства, - возразил Лотце. Повышать духовность человека, помочь ему преодолеть чувственное начало в себе. Ваше абстрактное искусство характеризует период упадка духа, духовного хаоса, вызванного упадком общества, старой плутократии, состоявшей из еврейских и капиталистических миллионеров, международной клики, которая поддерживала упадочное искусство. Те времена прошли безвозвратно. Искусство должно идти дальше - оно не может оставаться без движения.
   Бейнс кивнул, продолжая глядеть в окно.
   - Вы бывали в Пацифиде раньше? - спросил Лотце.
   - Несколько раз.
   - А я нет. В Сан-Франциско открылась выставка моих произведений, устроенная ведомством доктора Геббельса по договоренности с японскими властями. Культурный обмен - с целью углубления взаимопонимания и укрепления доброй воли. Мы должны ослабить напряженность между Востоком и Западом, не так ли? Мы должны больше общаться друг с другом, и этому может содействовать искусство.
   Бейнс снова кивнул. Внизу, за пределами огненного кольца выхлопных газов реактивных двигателей теперь виднелся Сан-Франциско и залив, на берегу которого город был расположен.
   - Где в Сан-Франциско вы собираетесь питаться? - продолжал Лотце. Мне забронировано одно место в Палас-отеле, но, по-моему, приличную еду можно найти в интернациональном районе, например, в Чайнатаун.
   - Верно, - кивнул Бейнс.
   - Цены в Сан-Франциско высокие? В эту поездку я отправился с совсем пустыми карманами. Министерство пропаганды экономит, - Лотце рассмеялся.
   - Все зависит от того, по какому курсу вам удастся обменять деньги. Я осмеливаюсь предположить, что у вас чеки Рейхсбанка, советую поменять их в Токийском банке на Сэмсон-стрит.
   - Данке зер, - сказал Лотце. - А то я намеревался это сделать в гостинице.
   Ракетоплан уже опустился почти к самой земле. Теперь были отчетливо видны поле ракетодрома, ангары, стоянки автомашин, скоростное шоссе из города, отдельные дома...
   Великолепный пейзаж, подумал Бейнс. Горы и вода, и небольшие клочья тумана над "Золотыми Воротами".
   - А что это за гигантское сооружение внизу? - спросил Лотце. - Оно завершено всего лишь наполовину. Космопорт? Но ведь у японцев, насколько мне известно, нет космических кораблей.
   Улыбнувшись, Бейнс пояснил:
   - Это стадион "Золотой Мак". Для игры в бейсбол.
   Лотце рассмеялся.
   - Да, они просто обожают бейсбол. Невероятно. Начать возведение такого грандиозного сооружения для игры, для вида спорта, который является пустым времяпрепровождением, да так и не...
   Бейнс не дал ему закончить фразу.
   - Это законченное сооружение. Такова его форма в соответствии с замыслом архитектора. Оно открыто с одной стороны. Новое слово в архитектуре. Американцы очень гордятся им.
   - У него такой вид, - произнес Лотце, глядя вниз, - будто его проектировал какой-нибудь еврей.
   Бейнс внимательно посмотрел на собеседника. Он остро почувствовал эту характерную для немецкого склада ума неустойчивость, искру помешательства в нем. Неужели Лотце так на самом деле считает? Неужели эти случайно оброненные слова выражают подлинные его чувства?
   - Надеюсь, мы еще встретимся в Сан-Франциско, - сказал Лотце, когда корабль коснулся поверхности земли. - Мне будет так недоставать соотечественника, с которым я мог бы беседовать.
   - Но я ведь не ваш соотечественник.
   - Да, да, но какая разница? В расовом отношении мы так близки. Можно сказать, одинаковы во всех отношениях. - Лотце заерзал в своем кресле, готовясь расстегнуть весьма замысловатую застежку ремней.
   Неужели я в расовом отношении родственен этому человеку? Задумался Бейнс. Мы с ним настолько близки, что у нас одинаковые цели и намерения? Тогда, значит, эта искра безумия и во мне тоже. Мы живем в мире, который сошел с ума. Безумие правит миром. Как давно мы узнали об этом? Когда впервые с этим столкнулись? И - сколько нас, которые об этом догадываются? Только не Лотце. Наверное, если ты понимаешь, что безумен, значит, ты еще не сошел с ума окончательно. Или, во всяком случае, начинаешь избавляться от безумия. Прозреваешь. Как мне кажется, это осознают очень немногие. Отдельные личности тут и там. А вот широкие массы... Что они себе думают? Все эти сотни тысяч жителей хотя бы вот этого города. Неужели все они воображают, что живут в нормальном мире? Или они тоже начинают догадываться, в их сознании бывают хотя бы проблески истины...
   Однако, подумал он, не мешало бы все-таки понять, что же означает это слово - безумие. Нужно дать логически непротиворечивое определение. Что я подразумеваю под этим словом? Я его вижу, я его ощущаю, но что же это?
   Это то, что они делают, то, чем они являются. Это то, что они сами не в состоянии осознать. Это их неосведомленность о других. Непонимание того, что они делают с другими, какой вред причинили и продолжают причинять. Нет, не то. Сам не знаю. Но я ощущаю это и умом, и сердцем. Эту их бессмысленную жестокость. Именно ли в этом их безумие? Тоже нет. Боже, подумал он. Я не в состоянии разобраться, отыскать истину. Может быть, их безумие в том, что они отвергают отдельные элементы окружающей нас реальности? Да. Но не только в этом. Оно в их планах. Да, в их замыслах. Завоевание планет. Это нечто такое же безумное и бессмысленное, как и их покорение Африки, а до этого - Европы и Азии.
   Их мироощущение - оно космическое. В нем нет места - ни человеку здесь, ни ребенку там. Одни абстракции: раса, земля. Фольк. Ланд. Блут. Эре. Не благородство человека, а Эре, честь сама по себе. Для них реально только абстрактное, реальность же они просто не замечают. Это их чувство пространства и времени. Они смотрят сквозь пространства "здесь", "сейчас" в необозримые космические глубины, которые находятся вне пределов этих понятий, в вечность. И это смертельно опасно для жизни. Потому что со временем, когда-нибудь, жизни не станет. Были когда-то во Вселенной одни только частицы первозданной пыли, горячий газообразный водоворот, и ничего более, и так будет снова. А жизнь - она всего лишь заполняет промежуток между этими состояниями, Айн Аугенблик. Космические процессы ускоряются, превращая живое снова в гранит и метан; колесо вселенской истории крушит жизнь. Все в этом мире только временное. И они - эти безумцы - как раз и способствуют своей деятельностью торжеству гранита, праха, стремления к небытию. Они хотят помочь природе.
   И, еще подумал он, я догадываюсь почему. Они хотят сами стать движущей силой истории, а не ее жертвами. Они отождествляют себя с Богом, с его всемогуществом и верят в свою богоподобность. Именно в этом суть их безумия. Они захвачены стереотипом; их коллективное "Я" увеличивается в объеме так, что они уже сами не в состоянии разобрать, с чего начинали, и тогда божественность их покидает. Это не высокомерие, не гордыня; это отрицание личности, доведенное до своего логического предела, когда уже нельзя провести грань между тем, кто поклоняется какому-нибудь богу, и тем, кто сам считает себя богом и требует поклонения. Не человек пожрал Бога - Бог пожрал человека.
   Чего они не в состоянии постичь - так это беспомощности человека. Я мал, я слаб, я совершенно безразличен окружающей меня Вселенной. Она просто не замечает меня. Я живу неприметно. Но почему это плохо? Разве так не лучше? Тех, кого боги замечают, они уничтожают. Оставайся малым - и ты избегнешь ревности сильных мира сего.
   Отстегивая свой привязной ремень, Бейнс произнес:
   - Мистер Лотце, этого я еще никогда никому не говорил. Я - еврей.
   Лотце поглядел на него как на человека, достойного сожаления.
   - Вы об этом ни за что не догадались, - продолжал Бейнс, - потому что внешне я ничем не похож на еврея. Я изменил форму носа, сделал меньше жировые поры на лице, химическим путем осветлил кожу, даже изменил форму черепа. Короче говоря, по внешности меня невозможно уличить. Я вхож в самые высшие сферы нацистского общества и действительно часто там бываю. Никто меня не разоблачит. И... - тут он сделал паузу, стал близко, очень близко к Лотце, и добавил таким тихим голосом, что слышать его мог только Лотце. - И есть еще другие такие, как я. Вы слышите? Мы не погибли. Мы все еще существуем. Мы живем, не замечаемые никем.
   - Служба безопасности... - заикаясь, начал было Лотце.
   - Служба СД может проверить мои анкеты, - сказал Бейнс. - Вы можете донести на меня. Но у меня очень сильные связи. Некоторые из моих покровителей - арийцы, некоторые - тоже евреи, занимающие самые высокие должности в Берлине. Ваш донос выбросят в корзину для мусора, а затем, немного спустя, я донесу на вас. И благодаря все тем же моим связям вы окажетесь в исправительном лагере. - Он улыбнулся, чуть поклонился и двинулся вдоль прохода, подальше от Лотце, пока не присоединился к другим пассажирам.
   Все спустились по трапу на холодное, продуваемое ветрами посадочное поле. Уже в самом низу Бейнс снова оказался на какое-то мгновенье рядом с Лотце.
   - По правде говоря, - произнес Бейнс, шагая рядом с Лотце, - мне не нравятся ваши взгляды, мистер Лотце, поэтому я не сомневаюсь в том, что обязательно донесу на вас. - Он резко ускорил шаг, оставив Лотце позади.
   В дальнем конце поля, у входа в вестибюль вокзала, прибывших ожидало довольно большое число встречающих. Родственники, друзья пассажиров, некоторые из них махали руками, вглядывались в лица, приветливо улыбались. Чуть впереди остальных стоял коренастый японец средних лет, хорошо одетый, в английском пальто, в заостренных полуботинках и в шляпе-котелке. Рядом с ним стоял японец помоложе. На лацкане пальто японца средних лет был значок одной из влиятельнейших Тихоокеанских торговых миссий имперского правительства. Это он, - понял Бейнс. - Мистер Нобусуке Тагоми явился собственной персоной, чтобы встретить меня.
   Сделав шаг вперед, японец отозвался первым.
   - Герр Бейнс... Добрый вечер, - и нерешительно поклонился.
   - Добрый вечер, мистер Тагоми, - произнес Бейнс и протянул японцу руку. Они обменялись рукопожатиями, затем раскланялись.
   Молодой японец тоже поклонился, лицо его сияло.
   - Несколько прохладно на этом открытом поле, - сказал Тагоми. - Мы вернемся в центр города на принадлежащем миссии вертолете. Вас это устраивает? Или вы бы хотели сначала привести себя в порядок? - Он с нескрываемым волнением смотрел в лицо Бейнсу.
   - Мы могли бы сразу тронуться, - ответил Бейнс. - Я хочу зарегистрироваться в гостинице. Вот только мой багаж...
   - Мистер Котомихи позаботится о нем, - успокоил его Тагоми. - А затем последует за нами. Видите ли, сэр, на этом вокзале багажа приходится дожидаться в очереди добрый час. Дольше, чем продолжался ваш полет.
   Мистер Котомихи улыбнулся в знак согласия.
   - Хорошо, - сказал Бейнс.
   - Сэр, - произнес Тагоми. - Я приготовил для вас подарок.
   - Зачем? - удивился Бейнс.
   - Чтобы завоевать вашу благосклонность. - Тагоми засунул руку в карман пальто и извлек оттуда небольшую коробку. - Отобран среди лучших образцов Американского искусства, которые только доступны. - Он протянул коробку Бейнсу.
   - Спасибо, - Бейнс принял коробку из рук Тагоми.
   - Всю вторую половину дня специальные эксперты проверяли правильность выбора, - сказал Тагоми. - Это - подлинный образец прежней, ныне умирающей культуры США, редчайшее, чудом сохранившееся произведение, отмеченное печатью ушедшей безмятежной эпохи.
   Бейнс открыл коробку. В ней были ручные часики с изображением Микки Мауса, лежавшие на подушечке из черного бархата.
   Тагоми над ним подшучивает? Бейнс поднял глаза и увидел сосредоточенное, взволнованное лицо мистера Тагоми. Нет, это не было шуткой.
   - Большое спасибо, - сказал Бейнс. - В самом деле, невероятно.
   - В настоящее время во всем мире имеется всего лишь несколько, самое большее, десять пар часов с Микки Маусом выпуска 1938 года, - пояснил Тагоми, вглядываясь в лицо Бейнса, упиваясь его реакцией, его пониманием ценности подарка. - Таких часов, сэр, нет ни у одного из знакомых мне коллекционеров.
   Они вошли в здание вокзала и вместе поднялись по рампе.
   4
   Глядя на то, как его бывший работодатель вразвалку проковылял по коридору и вошел в главное производственное помещение "У-М Корпорейшн", Фрэнк Фринк отметил про себя, что самым странным в Уиндем-Мэтсоне то, что он вовсе не похож на человека, которому может принадлежать хоть один завод. Он был похож на завсегдатая злачных мест, пропойцу, которого отмыли, дали частую одежду, побрили, подстригли, хорошо накормили и выпустили на свет божий, дав ему пять долларов, чтобы он мог начать новую жизнь. Был он с виду нерешителен, суетлив, порой даже вкрадчив, хитрые глаза его так и бегали, как бы расценивая каждого встречного как потенциального противника, который сильнее его и которого надо было ублажать и успокаивать. Вся его манера поведения, казалось, говорила: меня все хотят обжулить.
   И тем не менее, старик У-М в действительности был человеком очень могущественным. Ему принадлежали контрольные пакеты акций во множестве промышленных, торговых и строительных предприятий. Владел он и заводом "У-М Корпорейшн".
   Следуя за стариком, Фринк распахнул большую стальную дверь в главное производственное помещение, где грохотали самые различные станки и машины, к шуму которых он уже давно привык так же, как и к виду рабочих у этих машин, вспышкам сварочных аппаратов, норам стружки, движению. Старик вошел. Фринк ускорил шаг.
   - Мистер Уиндем-Мэтсон! - окликнул он хозяина.
   Старик остановился перед бригадиром Эдом Маккарти. Они оба стали смотреть на приближающегося к ним Фринка.
   Нервно облизав губы, Уиндем-Мэтсон произнес:
   - Мне очень жаль, Фрэнк, но я уже никак не могу взять вас назад на работу. Я не зевал и сразу же нанял человека на ваше место, думая, что вы уже не вернетесь. После всего того, что вы сказали. - Он тут же отвел в сторону свои маленькие круглые глазки - такая уклончивость, Фринк это давно понял, была у старика в крови.
   - Я зашел забрать свой инструмент. Больше ни за чем, - сказал Фринк.
   - Ну что ж, давайте посмотрим, - пробурчал У-М, очевидно, с инструментом Фринка ему не все было ясно. Повернувшись к Эду Маккарти, он произнес:
   - Как я полагаю, это больше по вашей части, Эд. Может быть, вы все-таки приютите Фрэнка у себя. У меня других дел по горло. - Он бросил взгляд на свои карманные часы. - Послушайте, Эд. Мы обсудим все позже. Мне нужно бежать дальше, - он похлопал Эда по волосатой руке и затрусил прочь, не оглядываясь назад.
   Эд Маккарти и Фринк продолжали стоять вместе.
   - Ты пришел попроситься назад на работу? - сказал Маккарти чуть погодя.
   - Да, - ответил Фринк.
   - Я восхищаюсь тем, что ты сказал вчера.
   - Я тоже, - произнес Фринк. - Вот только, господи, я никак не могу придумать, где бы еще мог работать. - Он испытывал подавленность и безнадежность. - Ты это знаешь. - В прошлом они часто делились друг с другом своими неприятностями.
   - Нет, я этого не понимаю, - сказал Маккарти. - Ты умеешь управляться с гибочной машиной не хуже любого другого на Побережье. Я видел, как ты изготавливал деталь за пять минут, включая окончательную полировку. И за исключением сварки...
   - Я никогда не говорил, что умею варить, - сказал Фринк.
   - А ты никогда не думал завести свое собственное дело?
   - К-какое д-дело? - застигнутый вопросом врасплох, Фринк стал заикаться.
   - Ювелирное.
   - О, ради бога!
   - Изготовление на заказ оригинальных изделий, не ширпотреб, Маккарти отвел его в угол цеха, где было не так шумно. - Тысячи за две долларов ты мог бы арендовать небольшой подвал или мастерскую. Когда-то я набрасывал эскизы женских сережек и кулонов. Помнишь? Настоящий современный модерн. - Подобрав кусок наждачной бумаги, он начал на обороте чертить, медленно и сосредоточенно.
   Заглянув через его плечо, Фринк увидел эскиз браслета, волнистые линии составляли абстрактный рисунок. - И на такое есть спрос? - Сколько он помнил, в цене были традиционные - даже старинные - изделия. Современные украшения американского производства никому не нужны. Да и нет таких со времени окончания войны.
   - Ну так создавай рынок сбыта, - сделав сердитую мину, сказал Маккарти.
   - Ты хочешь сказать, чтобы я сам их продавал?
   - Отдавай их в магазины. Ну, хотя бы вот - как он там называется? На Монтгомери-Стрит, это тот большой шикарный художественный салон.
   - "Художественные промыслы Америки", - сказал Фринк. Он никогда не заходил в такие фешенебельные, дорогие магазины. Мало ли кто из американцев в них заходил. Это у японцев были такие деньги, чтобы делать покупки в подобных магазинах.
   - Ты знаешь, чем торгуют эти барышники? - спросил Маккарти. - И на чем делают состояния? На несчастных серебряных пряжках для поясов, которые делают индейцы в Нью-Мексико. На всяком барахле, которое разбирают туристы. Это считают национальным искусством.
   Фринк надолго задумался над тем, что сказал Маккарти.
   - Я знаю, что они еще продают, - сказал он наконец. - Да и ты знаешь.
   - Знаю, - согласился Маккарти.
   Они оба знали - потому что оба были в этом замешаны самым непосредственным образом, и притом уже давно.
   Официально завод "У-М Корпорейшн" был зарегистрирован как предприятие, выпускающее кованые стальные лестницы, ограждения, каминные решетки и декоративные элементы новых многоквартирных домов. Производство всех этих изделий было серийным по одним и тем же стандартным образцам. Для нового сорокаквартирного здания один и тот же элемент повторялся сорок раз кряду. Официально завод был сталелитейным предприятием. Но вдобавок к этому, на нем велось еще и другое производство, оно-то и давало ощутимую прибыль.
   Применяя самое разнообразное и сложное оборудование, инструменты и материалы, "У-М Корпорейшн" в большом количестве подделывал довоенные изделия американского производства. Этими подделками осторожно, но умело подпитывалась оптовая торговля произведениями ремесленного искусства, и они смешивались в подлинными изделиями, собираемыми по всему материку. Как и в торговле почтовыми марками и редкими монетами никто не мог даже приблизительно определить процент фальшивок в обращении. И никто особенно розничные торговцы и сами коллекционеры - не хотел задаваться этим вопросам.
   Когда Фринк получал расчет, на его верстаке лежал наполовину законченный револьвер системы "Кольт" времен освоения Дальнего Запада. Он сам изготовил литейные формы, отлил заготовки и теперь занимался окончательной ручной доводкой деталей. Рынок сбыта мелкого огнестрельного оружия времен американской Гражданской войны и освоения западных территорий был неограниченным. Завод "У-М Корпорейшн" был в состоянии продать все, что только успевал изготовить Фринк. Вот это-то и было его настоящей профессией.
   Неспешно пройдя к своему верстаку, Фринк поднял с него еще не до конца опиленный, шершавый ударник револьвера. Еще три дня, и он бы закончил работу. Да, подумал он, неплохая работа. Знаток заметил бы разницу, но... японские коллекционеры не были экспертами в истинном смысле этого слова, они не располагали достоверной методикой оценки.
   Насколько ему было известно, им и в голову не приходило усомниться в подлинности
   Насколько ему было известно, им и в голову не приходило усомниться в подлинности так называемых исторических ценностей, которые продавались на западном побережье. Возможно, когда-нибудь, они зададутся этим вопросом и тогда пузырь лопнет, рынок сбыта рухнет даже для настоящих изделий. Закон Грешэма: подделки подорвут ценность подлинников. И это, вне всякого сомнения, служило поводом не заниматься таким расследованием - ведь все, в общем-то, были довольны. Заводы и фабрики во множестве городов наладили выпуск таких изделий и извлекли из этого прибыль. Они отдавали их оптовикам, а те - в розничную торговлю, где их рекламировали и выставляли на прилавках. Коллекционеры раскошеливались и, довольные, увозили свои приобретения домой, чтобы шикануть перед сослуживцами, друзьями и любовницами.
   То же самое было с послевоенными фальшивыми бумажными деньгами, все шло гладко, не подвергалось сомнению. Никто не страдал от этого - пока не грянул час расплаты. А тогда все в равной степени оказались разорены.
   А пока что никто об этом даже не заговаривал, даже те, кто подделками зарабатывал себе на кусок хлеба. Они долго не раздумывали над тем, чем занимались, сосредоточив все свое внимание на чисто технических проблемах.
   - Когда ты в последний раз пробовал сделать что-нибудь оригинальное? - спросил Маккарти.
   Фринк пожал плечами.
   - Много лет назад. Копировать я умею чертовски аккуратно. А вот...
   - Ты знаешь, что я подумал? Я подумал, что ты себе вдолбил в голову подброшенную наци мысль о том, что евреи неспособны к творчеству. Что они в состоянии только имитировать и продавать. Посредничать. - Он остановил на Фринке свой безжалостный, испытующий взгляд.
   - Может быть, - произнес Фринк.
   - Попробуй. Набросай оригинальный эскиз. Или поработай непосредственно с металлом. Поиграй с ним. Как играет ребенок.
   - Нет, - сказал Фринк.
   - Ты разуверился, - сказал Маккарти. - Ты полностью потерял веру в себя, понимаешь? И это очень плохо, потому что я убежден: ты мог бы заняться этим. - Он отошел от верстака.
   Да, это слишком даже плохо, думал Фринк. И все же, это правда. Факт. Я не могу обрести веру или энтузиазм по собственному желанию, только приняв такое решение.
   Этот Маккарти отличный бригадир. У него всегда наготове подходящий прием, чтобы расшевелить человека, заставить его работать изо всех сил, переплюнуть самого себя. Он прирожденный руководитель. Он почти что, хотя на мгновенье, но воодушевил меня. Но вот Маккарти ушел - и все его старания пошли прахом.
   Жаль, что у меня нет здесь лишнего экземпляра оракула, подумал Фринк. Я мог бы посоветоваться с ним, выложить все, что у меня наболело, перед пятитысячелетней его мудростью, тут же вспомнив, что экземпляр "Книги Перемен" имеется в холле "У-М Корпорейшн". Он вышел из цеха и по коридору быстро прошел через все заводоуправление в холл.
   Усевшись в холле в сделанное из хромированных трубок и пластика кресло, он записал свой вопрос на обратной стороне обложки: "Стоит ли мне попытаться заняться творческим частным бизнесом, который был в общих чертах только что обрисован?" И начал бросать монеты.