Страница:
Итак, пообедав со всей простотой, какую могли допустить курьер и местный повар, он вздремнул часок у камина, чтобы восстановить свои силы после визита миссис Фипчинг, и в наемном кабриолете один отправился в путь. На башне св. Павла било девять, когда он проезжал под тенью Тэмпл-Бара[43], где уже не увидишь голов преступников в наш измельчавший век.
Чем больше он углублялся в глухие улицы Сити и узкие переулки, сбегавшие к реке, тем мрачней и безобразней казалась ему эта часть Лондона. Много лет прошло с тех пор, когда он здесь бывал; впрочем, и тогда это случалось не часто; и незнакомые кварталы словно были окутаны какой-то зловещей тайной. Так сильно разыгралось воображение мистера Доррита, что, когда возница после неоднократных расспросов остановился у какого-то дома и объявил, что, по всей видимости, это тот самый и есть, он долго не решался оторвать руку от дверцы кабриолета, с испугом глядя на обветшалый фасад.
И в самом деле, никогда еще старый дом не выглядел таким мрачным, как в этот вечер. Уже знакомые мистеру Дорриту полицейские афиши были наклеены по обе стороны от входа, и когда пламя уличного фонаря мигало на ветру, по ним пробегали тени, словно гигантский палец водил по строкам. За домом, по-видимому, следили. Пока мистер Доррит в нерешительности стоял у ворот, мимо прошел какой-то человек, а навстречу ему вынырнул из темноты другой; оба окинули мистера Доррита внимательным взглядом, и оба остановились, разойдясь в стороны на несколько шагов.
Других домов во дворе не было, так что задумываться не приходилось. Мистер Доррит взошел на ступени и постучал. Два окна первого этажа были слабо освещены. Стук гулко отдался где-то в глубине, словно дом был необитаем; однако это было ложное впечатление, ибо свет стал тотчас же приближаться и за дверью послышались шаги. Минуту спустя загремела цепочка, и в приотворившейся двери показалась женская фигура в переднике, накинутом на голову.
– Кто здесь? – спросила женщина.
Мистер Доррит, немало озадаченный подобным явлением, отвечал, что он приехал из Италии и желал бы навести справки о пропавшем иностранце, так как был с ним знаком.
– Иеремия! – закричала женщина надтреснутым старческим голосом. – Иди сюда!
К двери подошел жилистый старик в гетрах, по каковому признаку мистер Доррит предположил, что это и есть ржавый винт. Женщина, видно, боялась этого старика, судя по тому, что она поспешно сдернула с головы передник, открыв бледное, испуганное лицо.
– Открой дверь, дура, – сказал старик, – дай джентльмену войти.
Мистер Доррит украдкой глянул через плечо на дожидавшийся его кабриолет и вступил в полутемные сени.
– Ну-с, сэр, – сказал мистер Флинтвинч, – можете спрашивать о чем угодно; у нас здесь секретов нет.
Но прежде чем посетитель успел открыть рот для вопроса, сверху послышался голос, явно принадлежавший женщине, но не по-женски суровый и энергичный: «Кто там пришел?»
– Кто пришел? – переспросил Иеремия. – Да опять за справками. Приезжий из Италии.
– Пусть поднимется ко мне.
Мистер Флинтвинч неодобрительно пробурчал что-то себе под нос, однако же, повернувшись к мистеру Дорриту, сказал: «Миссис Кленнэм. Она все равно поставит на своем. Пойдемте, я провожу вас». И стал подниматься по лестнице с почерневшими ступенями; мистер Доррит следовал за ним, а старуха, снова накинув на голову передник, замыкала шествие, похожая на привидение – так по крайней мере казалось мистеру Дорриту, когда он с опаской оглядывался назад.
Миссис Кленнэм сидела на диване, а на столике перед нею были разложены счета и книги.
– Так вы из Италии, сэр, – сказала она без предисловий, вперив в гостя острый взгляд. – Ну?
Мистер Доррит, растерявшись, не нашел ничего лучше, чем в свою очередь спросить:
– Кха – ну?
– Где же этот человек? Вы нам принесли сведения о том, где он, да?
– Напротив, я – кхм – надеялся получить некоторые сведения от вас.
– К несчастью, мы вам ничего сообщить не можем. Флинтвинч, покажите джентльмену афишку. Дайте ему несколько штук, пусть возьмет с собой. Посветите, чтоб он мог прочесть.
Мистер Флинтвинч исполнил приказание, и мистер Доррит стал читать печатный текст, как будто не видал его раньше, радуясь случаю восстановить свое душевное равновесие, поколебленное зрелищем этого дома и его странных обитателей. Не отрывая глаз от бумаги, он чувствовал, что мистер Флинтвинч и миссис Кленнэм не отрывают глаз от него. Когда он кончил читать и поднял голову, то убедился, что это чувство его не обманывало.
– Ну вот, сэр, – сказала миссис Кленнэм, – теперь вам известно все, что знаем мы сами. Мистер Бландуа ваш друг?
– Нет, просто – кхм – просто знакомый, – отвечал мистер Доррит.
– Быть может, вы пришли с каким-нибудь поручением от него?
– Я? Кха. Что вы, помилуйте.
Испытующий взгляд медленно скользнул вниз, на миг задержавшись на мистере Флинтвинче. Мистер Доррит, обнаружив к своей досаде, что вместо того, чтобы спрашивать, ему приходится самому отвечать на вопросы, попытался восстановить должный порядок вещей.
– Я – кха – человек состоятельный, живу в настоящее время в Италии, с семьей, с прислугой, со всем – кхм – обзаведением, довольно обширным. Приехав на короткое время в Лондон по делам – кха – денежного свойства, я услышал о странном исчезновении мсье Бландуа, и мне захотелось выяснить некоторые подробности из первых рук, чтобы рассказать о них одному моему – кха – знакомому, англичанину, с которым я непременно увижусь по возвращении в Италию и который был близким приятелем мсье Бландуа. Мистер Генри Гоуэн. Вы, может быть, слышали это имя?
– Никогда в жизни.
Это сказала миссис Кленнэм, а мистер Флинтвинч повторил за ней, точно эхо.
– Желая – кха – чтобы мой рассказ был как можно более связным и последовательным, я осмелюсь предложить вам три вопроса.
– Хоть тридцать, если угодно.
– Давно ли вы знаете мсье Бландуа?
– Около года. Мистеру Флинтвинчу нетрудно установить по своим книгам, когда именно и от кого этот человек получил рекомендательное письмо, по которому явился к нам из Парижа. Если вы что-нибудь можете из этого вывести, – добавила миссис Кленнэм. – Мы не могли вывести ровно ничего.
– Он бывал у вас часто?
– Нет. Всего дважды. В тот раз, с письмом, и…
– В этот раз, – подсказал мистер Флинтвинч.
– И в этот раз.
– А позвольте узнать, сударыня, – сказал мистер Доррит, который, вновь обретя свой апломб, вообразил себя чем-то вроде высшего полицейского чина, и все больше входил в эту роль, – позвольте узнать, в интересах джентльмена, которому я имею честь оказывать – кха – покровительство, или поддержку, или скажем просто – кха – гостеприимство – да, гостеприимство – в тот вечер, о котором идет речь в этом печатном листке, мсье Бландуа привела сюда деловая надобность?
– Да – с его точки зрения, деловая, – отвечала миссис Кленнэм.
– А – кха – простите – могу ли я спросить, какая именно?
– Нет.
Барьер, воздвигнутый этим лаконичным ответом, был явно непреодолим.
– Нам уже задавали этот вопрос, – сказала миссис Кленнэм, – и ответ был тот же: нет. Мы не привыкли делать достоянием всего города свои деловые операции, пусть даже самые незначительные. И потому мы говорим: нет.
– Мне важно знать, были ли, например, при нем деньги, – сказал мистер Доррит.
– Если и были, то он их получил не здесь, сэр; мы ему денег не давали.
– Я полагаю, – заметил мистер Доррит, переводя взгляд с миссис Кленнэм на мистера Флинтвинча, и с мистера Флинтвинча на миссис Кленнэм, – что вы не в состоянии объяснить себе эту тайну.
– А почему вы так полагаете? – спросила миссис Кленнэм.
Опешив от суровой прямоты этого вопроса, мистер Доррит не мог сказать, почему он так полагает.
– Я все объясняю себе очень просто, сэр, – продолжала миссис Кленнэм после паузы, вызванной замешательством мистера Доррита, – одно из двух: либо этот человек путешествует где-то, либо где-то намеренно скрывается.
– А вам известны причины, которые – кха – побуждали бы его скрываться?
– Нет.
Такое же «нет», как прежде, такой же непреодолимый барьер.
– Вы спрашивали о том, могу ли я объяснить себе исчезновение этого человека, – холодно напомнила миссис Кленнэм, – а не о том, могу ли я объяснить это вам. Вам я ничего объяснять не собираюсь, сэр. Было бы так же неуместно с моей стороны предлагать объяснения, как с вашей – требовать их.
Мистер Доррит слегка поклонился, как бы прося извинения. Затем он отступил на шаг, намереваясь сказать, что не имеет больше вопросов, и тут ему бросилась в глаза ее поза угрюмого ожидания и мрачная сосредоточенность, с которой она рассматривала одну точку на полу; то же сосредоточенное ожидание было написано на лице у мистера Флинтвинча, который стоял поодаль и тоже смотрел в пол, поскребывая правой рукой подбородок.
Вдруг миссис Эффери (старуха с передником, конечно, была она) выронила из рук подсвечник и громко вскрикнула:
– Опять! Господи боже, опять! Вот, Иеремия! Слышишь!
Если и донесся в эту минуту какой-то звук, он был таким тихим, что лишь привычно настороженное ухо миссис Эффери могло уловить его; однако и мистеру Дорриту почудилось что-то похожее на шуршанье сухой листвы. Страх миссис Эффери на несколько мгновений как бы передался остальным, и они все трое замерли, прислушиваясь.
Мистер Флинтвинч опомнился первым.
– Эффери, старуха, – сказал он, подступая к ней со сжатыми кулаками и весь дрожа, так ему не терпелось хорошенько ее встряхнуть, – ты опять за свое. Того и гляди начнешь расхаживать во сне и повторять все свои старые штуки. Придется, видно, тебя полечить. Вот я провожу джентльмена и тогда займусь твоим лечением, голубушка, всерьез займусь!
Эта перспектива ничуть не воодушевила миссис Эффери; но Иеремия не стал распространяться о своих целительных средствах, а взял другую свечу со столика миссис Кленнэм и сказал:
– Прикажете посветить вам, сэр?
Мистеру Дорриту оставалось только поблагодарить и удалиться, что он и сделал. Мистер Флинтвинч, не теряя минуты, захлопнул за ним дверь и запер ее на все замки. В воротах мистер Доррит снова столкнулся с двумя давешними прохожими, которые тотчас же разошлись в разные стороны. Кабриолет дожидался его на улице; он сел и уехал.
По дороге возница рассказал, что эти двое подходили к нему в отсутствие седока и заставили назвать свое имя, номер кабриолета и адрес, а также сказать, где он посадил мистера Доррита, в котором часу был вызван со стоянки и каким путем ехал. Это известие еще усугубило тревожное чувство, не покидавшее мистера Доррита, когда он думал о приключениях минувшего вечера, сидя в кресле у камина, и поздней, уже лежа в постели. Всю ночь он бродил по мрачному дому, видел две фигуры, застывшие в угрюмом ожидании, слышал крик старухи в переднике, напуганной неведомым шумом, и находил труп Бландуа то зарытым в погребе, то замурованным в стене.
Глава XVIII
Чем больше он углублялся в глухие улицы Сити и узкие переулки, сбегавшие к реке, тем мрачней и безобразней казалась ему эта часть Лондона. Много лет прошло с тех пор, когда он здесь бывал; впрочем, и тогда это случалось не часто; и незнакомые кварталы словно были окутаны какой-то зловещей тайной. Так сильно разыгралось воображение мистера Доррита, что, когда возница после неоднократных расспросов остановился у какого-то дома и объявил, что, по всей видимости, это тот самый и есть, он долго не решался оторвать руку от дверцы кабриолета, с испугом глядя на обветшалый фасад.
И в самом деле, никогда еще старый дом не выглядел таким мрачным, как в этот вечер. Уже знакомые мистеру Дорриту полицейские афиши были наклеены по обе стороны от входа, и когда пламя уличного фонаря мигало на ветру, по ним пробегали тени, словно гигантский палец водил по строкам. За домом, по-видимому, следили. Пока мистер Доррит в нерешительности стоял у ворот, мимо прошел какой-то человек, а навстречу ему вынырнул из темноты другой; оба окинули мистера Доррита внимательным взглядом, и оба остановились, разойдясь в стороны на несколько шагов.
Других домов во дворе не было, так что задумываться не приходилось. Мистер Доррит взошел на ступени и постучал. Два окна первого этажа были слабо освещены. Стук гулко отдался где-то в глубине, словно дом был необитаем; однако это было ложное впечатление, ибо свет стал тотчас же приближаться и за дверью послышались шаги. Минуту спустя загремела цепочка, и в приотворившейся двери показалась женская фигура в переднике, накинутом на голову.
– Кто здесь? – спросила женщина.
Мистер Доррит, немало озадаченный подобным явлением, отвечал, что он приехал из Италии и желал бы навести справки о пропавшем иностранце, так как был с ним знаком.
– Иеремия! – закричала женщина надтреснутым старческим голосом. – Иди сюда!
К двери подошел жилистый старик в гетрах, по каковому признаку мистер Доррит предположил, что это и есть ржавый винт. Женщина, видно, боялась этого старика, судя по тому, что она поспешно сдернула с головы передник, открыв бледное, испуганное лицо.
– Открой дверь, дура, – сказал старик, – дай джентльмену войти.
Мистер Доррит украдкой глянул через плечо на дожидавшийся его кабриолет и вступил в полутемные сени.
– Ну-с, сэр, – сказал мистер Флинтвинч, – можете спрашивать о чем угодно; у нас здесь секретов нет.
Но прежде чем посетитель успел открыть рот для вопроса, сверху послышался голос, явно принадлежавший женщине, но не по-женски суровый и энергичный: «Кто там пришел?»
– Кто пришел? – переспросил Иеремия. – Да опять за справками. Приезжий из Италии.
– Пусть поднимется ко мне.
Мистер Флинтвинч неодобрительно пробурчал что-то себе под нос, однако же, повернувшись к мистеру Дорриту, сказал: «Миссис Кленнэм. Она все равно поставит на своем. Пойдемте, я провожу вас». И стал подниматься по лестнице с почерневшими ступенями; мистер Доррит следовал за ним, а старуха, снова накинув на голову передник, замыкала шествие, похожая на привидение – так по крайней мере казалось мистеру Дорриту, когда он с опаской оглядывался назад.
Миссис Кленнэм сидела на диване, а на столике перед нею были разложены счета и книги.
– Так вы из Италии, сэр, – сказала она без предисловий, вперив в гостя острый взгляд. – Ну?
Мистер Доррит, растерявшись, не нашел ничего лучше, чем в свою очередь спросить:
– Кха – ну?
– Где же этот человек? Вы нам принесли сведения о том, где он, да?
– Напротив, я – кхм – надеялся получить некоторые сведения от вас.
– К несчастью, мы вам ничего сообщить не можем. Флинтвинч, покажите джентльмену афишку. Дайте ему несколько штук, пусть возьмет с собой. Посветите, чтоб он мог прочесть.
Мистер Флинтвинч исполнил приказание, и мистер Доррит стал читать печатный текст, как будто не видал его раньше, радуясь случаю восстановить свое душевное равновесие, поколебленное зрелищем этого дома и его странных обитателей. Не отрывая глаз от бумаги, он чувствовал, что мистер Флинтвинч и миссис Кленнэм не отрывают глаз от него. Когда он кончил читать и поднял голову, то убедился, что это чувство его не обманывало.
– Ну вот, сэр, – сказала миссис Кленнэм, – теперь вам известно все, что знаем мы сами. Мистер Бландуа ваш друг?
– Нет, просто – кхм – просто знакомый, – отвечал мистер Доррит.
– Быть может, вы пришли с каким-нибудь поручением от него?
– Я? Кха. Что вы, помилуйте.
Испытующий взгляд медленно скользнул вниз, на миг задержавшись на мистере Флинтвинче. Мистер Доррит, обнаружив к своей досаде, что вместо того, чтобы спрашивать, ему приходится самому отвечать на вопросы, попытался восстановить должный порядок вещей.
– Я – кха – человек состоятельный, живу в настоящее время в Италии, с семьей, с прислугой, со всем – кхм – обзаведением, довольно обширным. Приехав на короткое время в Лондон по делам – кха – денежного свойства, я услышал о странном исчезновении мсье Бландуа, и мне захотелось выяснить некоторые подробности из первых рук, чтобы рассказать о них одному моему – кха – знакомому, англичанину, с которым я непременно увижусь по возвращении в Италию и который был близким приятелем мсье Бландуа. Мистер Генри Гоуэн. Вы, может быть, слышали это имя?
– Никогда в жизни.
Это сказала миссис Кленнэм, а мистер Флинтвинч повторил за ней, точно эхо.
– Желая – кха – чтобы мой рассказ был как можно более связным и последовательным, я осмелюсь предложить вам три вопроса.
– Хоть тридцать, если угодно.
– Давно ли вы знаете мсье Бландуа?
– Около года. Мистеру Флинтвинчу нетрудно установить по своим книгам, когда именно и от кого этот человек получил рекомендательное письмо, по которому явился к нам из Парижа. Если вы что-нибудь можете из этого вывести, – добавила миссис Кленнэм. – Мы не могли вывести ровно ничего.
– Он бывал у вас часто?
– Нет. Всего дважды. В тот раз, с письмом, и…
– В этот раз, – подсказал мистер Флинтвинч.
– И в этот раз.
– А позвольте узнать, сударыня, – сказал мистер Доррит, который, вновь обретя свой апломб, вообразил себя чем-то вроде высшего полицейского чина, и все больше входил в эту роль, – позвольте узнать, в интересах джентльмена, которому я имею честь оказывать – кха – покровительство, или поддержку, или скажем просто – кха – гостеприимство – да, гостеприимство – в тот вечер, о котором идет речь в этом печатном листке, мсье Бландуа привела сюда деловая надобность?
– Да – с его точки зрения, деловая, – отвечала миссис Кленнэм.
– А – кха – простите – могу ли я спросить, какая именно?
– Нет.
Барьер, воздвигнутый этим лаконичным ответом, был явно непреодолим.
– Нам уже задавали этот вопрос, – сказала миссис Кленнэм, – и ответ был тот же: нет. Мы не привыкли делать достоянием всего города свои деловые операции, пусть даже самые незначительные. И потому мы говорим: нет.
– Мне важно знать, были ли, например, при нем деньги, – сказал мистер Доррит.
– Если и были, то он их получил не здесь, сэр; мы ему денег не давали.
– Я полагаю, – заметил мистер Доррит, переводя взгляд с миссис Кленнэм на мистера Флинтвинча, и с мистера Флинтвинча на миссис Кленнэм, – что вы не в состоянии объяснить себе эту тайну.
– А почему вы так полагаете? – спросила миссис Кленнэм.
Опешив от суровой прямоты этого вопроса, мистер Доррит не мог сказать, почему он так полагает.
– Я все объясняю себе очень просто, сэр, – продолжала миссис Кленнэм после паузы, вызванной замешательством мистера Доррита, – одно из двух: либо этот человек путешествует где-то, либо где-то намеренно скрывается.
– А вам известны причины, которые – кха – побуждали бы его скрываться?
– Нет.
Такое же «нет», как прежде, такой же непреодолимый барьер.
– Вы спрашивали о том, могу ли я объяснить себе исчезновение этого человека, – холодно напомнила миссис Кленнэм, – а не о том, могу ли я объяснить это вам. Вам я ничего объяснять не собираюсь, сэр. Было бы так же неуместно с моей стороны предлагать объяснения, как с вашей – требовать их.
Мистер Доррит слегка поклонился, как бы прося извинения. Затем он отступил на шаг, намереваясь сказать, что не имеет больше вопросов, и тут ему бросилась в глаза ее поза угрюмого ожидания и мрачная сосредоточенность, с которой она рассматривала одну точку на полу; то же сосредоточенное ожидание было написано на лице у мистера Флинтвинча, который стоял поодаль и тоже смотрел в пол, поскребывая правой рукой подбородок.
Вдруг миссис Эффери (старуха с передником, конечно, была она) выронила из рук подсвечник и громко вскрикнула:
– Опять! Господи боже, опять! Вот, Иеремия! Слышишь!
Если и донесся в эту минуту какой-то звук, он был таким тихим, что лишь привычно настороженное ухо миссис Эффери могло уловить его; однако и мистеру Дорриту почудилось что-то похожее на шуршанье сухой листвы. Страх миссис Эффери на несколько мгновений как бы передался остальным, и они все трое замерли, прислушиваясь.
Мистер Флинтвинч опомнился первым.
– Эффери, старуха, – сказал он, подступая к ней со сжатыми кулаками и весь дрожа, так ему не терпелось хорошенько ее встряхнуть, – ты опять за свое. Того и гляди начнешь расхаживать во сне и повторять все свои старые штуки. Придется, видно, тебя полечить. Вот я провожу джентльмена и тогда займусь твоим лечением, голубушка, всерьез займусь!
Эта перспектива ничуть не воодушевила миссис Эффери; но Иеремия не стал распространяться о своих целительных средствах, а взял другую свечу со столика миссис Кленнэм и сказал:
– Прикажете посветить вам, сэр?
Мистеру Дорриту оставалось только поблагодарить и удалиться, что он и сделал. Мистер Флинтвинч, не теряя минуты, захлопнул за ним дверь и запер ее на все замки. В воротах мистер Доррит снова столкнулся с двумя давешними прохожими, которые тотчас же разошлись в разные стороны. Кабриолет дожидался его на улице; он сел и уехал.
По дороге возница рассказал, что эти двое подходили к нему в отсутствие седока и заставили назвать свое имя, номер кабриолета и адрес, а также сказать, где он посадил мистера Доррита, в котором часу был вызван со стоянки и каким путем ехал. Это известие еще усугубило тревожное чувство, не покидавшее мистера Доррита, когда он думал о приключениях минувшего вечера, сидя в кресле у камина, и поздней, уже лежа в постели. Всю ночь он бродил по мрачному дому, видел две фигуры, застывшие в угрюмом ожидании, слышал крик старухи в переднике, напуганной неведомым шумом, и находил труп Бландуа то зарытым в погребе, то замурованным в стене.
Глава XVIII
Воздушный замок
Есть свои заботы у богатых и знатных. Едва мистер Доррит тронулся в обратный путь, как утешавшая его мысль, что он так и не назвал себя Кленнэму и Ко и не упомянул о своем знакомстве с навязчивым господином, носившим ту же фамилию, была вытеснена мучительными колебаниями: ехать ли мимо Маршалси или выбрать кружную дорогу, чтобы не видеть знакомых стен. В конце концов он склонился к последнему решению и немало удивил возницу, сердито раскричавшись, когда тот направился было к Лондонскому мосту, с тем чтобы потом проехать по мосту Ватерлоо – путь, который привел бы их чуть не к самым воротам тюрьмы. Но ему пришлось выдержать борьбу с самим собой, и по какой-то причине – а может быть, и вовсе без причины – его томило глухое недовольство. Весь следующий день ему было не по себе, и даже за обедом у Мердла он то и дело возвращался к своим вчерашним раздумьям, чудовищно неуместным в избранном обществе, которое его окружало. Его бросало в жар от одной догадки, что подумал бы мажордом, если бы тяжелый взгляд упомянутой важной особы мог проникнуть в эти раздумья.
Прощальный банкет был неслыханно великолепен и послужил достойным апофеозом пребывания мистера Доррита в Лондоне. Фанни блистала молодостью и красотой, и при этом держалась так уверенно и свободно, как будто была замужем лет двадцать. Он чувствовал, что со спокойной душой может оставить ее одну на путях светской славы (не отказываясь, впрочем, от своего отеческого покровительства), и только жалел, что другая его дочь не такова – хотя и отдавал должное скромным достоинствам своей любимицы.
– Душа моя. – сказал он Фанни, прощаясь, – мы ждем, что ты – кха – поддержишь достоинство семьи, и – кхм – всегда сумеешь внушать должное почтение к ней. Надеюсь, ты оправдаешь наши ожидания.
– Разумеется, папа, – отвечала Фанни. – Можете положиться на меня. Передайте мой самый горячий привет милочке Эми и скажите, что я ей на днях напишу.
– Не нужно ли передать привет – кха – еще кому-нибудь? – осторожно намекнул мистер Доррит.
– Нет, благодарю вас, – сказала Фанни, перед которой сразу выросла фигура миссис Дженерал. – Очень любезно с вашей стороны, папа, но вы уж меня извините. Никому больше ничего передавать не требуется – во всяком случае, ничего такого, что вам было бы приятно передать.
Прощальный разговор отца с дочерью происходил в одной из гостиных, где, кроме них, не было никого, если не считать мистера Спарклера, покорно ожидавшего своей очереди пожать отъезжающему руку. Когда мистер Спарклер был допущен к этой заключительной церемонии, в гостиную проскользнул мистер Мердл, у которого рукава болтались точно пустые, так что можно было принять его за близнеца знаменитой мисс Биффин, – и выразил твердое намерение проводить мистера Доррита вниз. Все протесты последнего оказались напрасны, и он спустился с лестницы под почетным эскортом величайшего из людей нашего времени, чья любезность и внимание сделали эти две недели положительно незабываемыми для него (все это мистер Доррит высказал мистеру Мердлу при последнем рукопожатии). На том они простились; и мистер Доррит сел в карету, преисполненный гордости и отнюдь не недовольный тем обстоятельством, что курьер, который в это время тоже прощался, только этажом ниже, мог наблюдать его великолепные проводы.
Впечатление от этих проводов не изгладилось за всю дорогу до отеля. Выйдя из кареты с помощью курьера и полудюжины слуг, мистер Доррит неспешно и величаво направился к лестнице, и – обмер. Джон Чивери, во всей парадной амуниции, с цилиндром под мышкой, с пачкой сигар в одной руке и тросточкой с костяным набалдашником в другой, застенчиво улыбался ему из угла.
– Вот джентльмен, которого вы спрашивали, молодой человек, – сказал швейцар. – Сэр, этот молодой человек непременно хотел вас дождаться, уверяя, что вы будете ему рады.
Мистер Доррит метнул на молодого человека свирепый взгляд, проглотил слюну и сказал самым ласковым тоном:
– А-а, Юный Джон! Ведь это Юный Джон, я не ошибся?
– Он самый, сэр, – отвечал Юный Джон.
– Я – кхд – сразу узнал вас, Юный Джон! – сказал мистер Доррит. – Этот молодой человек пойдет со мной, – бросил он на ходу своей свите, – да, да, он пойдет со мной. Я с ним поговорю наверху, с Юным Джоном.
Юный Джон, сияя от удовольствия, последовал за ним. Распахнулась дверь номера. Зажглись свечи. Свита, сделав свое дело, удалилась.
– Ну-с, сэр, – грозно сказал мистер Доррит, схватив гостя за ворот, как только они остались одни. – Это что же такое значит?
Изумление и ужас, отразившиеся на лице злополучного Джона (который ожидал по меньшей мере объятий) были так велики, что мистер Доррит убрал свою руку и только продолжал испепелять его взглядом.
– Как вы посмели? – сказал мистер Доррит. – Как у вас хватило нахальства прийти ко мне? Как вы посмели оскорбить меня?
– Я вас оскорбил, сэр? – воскликнул Юный Джон. – О-о!
– Да, сэр, – отрезал мистер Доррит. – Оскорбили. Ваш приход – это дерзость, наглость, неслыханное бесстыдство. Вам здесь не место. Кто вас подослал? Какого – кха – черта вам от меня нужно?
– Я думал, сэр, – сказал Юный Джон с таким жалким и убитым видом, какого мистеру Дорриту ни у кого не приходилось наблюдать, даже в своей прежней жизни, – я думал, сэр, вы, может быть, не откажетесь в одолжение мне принять пачку…
– К дьяволу вашу пачку, сэр! – в бешенстве закричал мистер Доррит. – Я – кха – не курю!
– Простите великодушно, сэр. Раньше вы курили.
– Скажите еще слово, – заорал мистер Доррит вне себя, – и я вас прибью кочергой!
Джон Чивери попятился к двери.
– Назад, сэр! – крикнул мистер Доррит. – Назад! Сядьте! Сядьте, черт вас побери!
Джон Чивери рухнул в ближайшее к двери кресло, а мистер Доррит принялся ходить из угла в угол, сперва чуть не бегом, потом постепенно замедляя шаг. Наконец он подошел к окну и постоял немного, прижавшись к стеклу лбом. Потом круто обернулся и спросил:
– Так что же вы задумали, сэр?
– Ничего решительно, сэр. Господи помилуй! Я только хотел справиться о вашем здоровье, сэр, и узнать, здорова ли мисс Эми.
– Вам дела нет до этого, сэр.
– Знаю, что нет, сэр. Поверьте, я никогда не забываю о том, какое между нами расстояние. Но я взял на себя смелость явиться к вам, совершенно не предполагая, что вы так рассердитесь. Даю вам честное слово, сэр, – добавил Юный Джон взволнованно, – я человек маленький, но у меня есть своя гордость, и я бы ни за что не пришел, если б мог это предположить.
Мистеру Дорриту сделалось стыдно. Он снова отвернулся и приложил лоб к оконному стеклу. Когда он, спустя несколько минут, отошел от окна, в руках у него был носовой платок, которым он, видно, вытирал глаза; и он казался усталым и больным.
– Юный Джон, я сожалею, что погорячился, но есть – кха – обстоятельства, о которых неприятно вспоминать, и – кхм – лучше было вам не являться ко мне.
– Я и сам теперь вижу, сэр, – отозвался Джон Чивери, – но раньше мне как-то в голову не пришло, и бог свидетель, сэр, я сделал это без умысла.
– Да, да, разумеется, – сказал мистер Доррит. – Я – кха – не сомневаюсь. Кхм. Дайте мне вашу руку, Юный Джон, дайте мне вашу руку.
Юный Джон протянул руку, но в этом движении не было души, потому что мистер Доррит спугнул ее; и ничто уже не могло согнать горестное и растерянное выражение с побледневшего лица.
– Ну вот, – сказал мистер Доррит, пожимая протянутую руку. – А теперь сядьте, посидите, Юный Джон.
– Благодарю вас, сэр, я лучше постою.
Мистер Доррит сел сам. Несколько минут он держался обеими руками за голову, потом выпрямился в кресле и спросил как можно непринужденнее.
– Как поживает ваш отец, Юный Джон? Как – кхм – как все там поживают, Юный Джон?
– Благодарю вас, сэр. Все слава богу, сэр. Живут, не жалуются.
– Кхм. Вы, я вижу – кха – как прежде, по торговой части, Джон? – заметил мистер Доррит, бросив взгляд на предательскую пачку сигар, вызвавшую у него такой бурный взрыв гнева.
– Не только, сэр. Я теперь и… – Джон замялся, – …и по отцовской части тоже.
– Ах вот как, – сказал мистер Доррит. – И вам – кха-кхм – приходится нести – кха…
– Дежурства, сэр? Да, сэр.
– Дела много, Джон?
– Да, сэр; у нас сейчас полно, сэр. Сам не знаю, как это получается, но у нас почти всегда полно.
– Неужели и весной тоже, Джон?
– Да можно сказать, что круглый год, сэр. Для нас весна ли, осень ли, разницы не составляет. Позвольте пожелать вам доброй ночи, сэр.
– Погодите минутку, Джон – кха – погодите минутку. Кхм. Оставьте мне эти сигары, Джон – кхм – прошу вас.
– С удовольствием, сэр. – Джон дрожащей рукой положил пачку на стол.
– Погодите минутку, Юный Джон; погодите еще минутку. Мне бы – кха – очень приятно было воспользоваться такой надежной оказией и передать небольшой – кхм – знак внимания, с тем, чтобы он был разделен между – кха-кхм – между ними, соответственно нуждам каждого. Вы не откажетесь взять это на себя, Джон?
– Буду только рад, сэр. Там много есть таких, кому это придется очень кстати.
– Спасибо, Джон. Я – кха – сейчас напишу, Джон.
У него так дрожала рука, что писать пришлось очень долго и написанное было не очень разборчиво. Это был чек на сто фунтов. Он вложил его в руку Юного Джона и крепко сжал эту руку.
– Надеюсь, вы – кхм – забудете то, что здесь произошло, Джон.
– Не стоит и говорить об этом, сэр. Я, право, не в обиде.
Но покуда Джон находился в этих стенах, ничто не могло вернуть обычный цвет и выражение его лицу и ничто не могло восстановить его душевного равновесия.
– Я надеюсь, Джон, – сказал мистер Доррит, в заключение еще раз пожав ему руку, – весь этот разговор – кха – останется между нами, и вы там, внизу, воздержитесь от замечаний, которые – кха – могли бы навести на мысль – кхм – что когда-то я…
– Будьте покойны, сэр, – отвечал Джон Чивери. – Человек я, конечно, маленький, но моя гордость и честь этого не допустят, сэр.
Мистеру Дорриту гордость и честь не помешали послушать у дверей, уйдет ли его гость сразу, или остановится посудачить с кем-нибудь внизу. Сомнения оказались напрасны: быстрые шаги Юного Джона простучали по лестнице и затерялись в уличном шуме. Час спустя мистер Доррит вызвал к себе курьера, и тот, пойдя, нашел его сидящим в кресле у камина, спиной к дверям.
– Там лежит пачка сигар, можете взять ее себе и выкурить в дороге, – сказал мистер Доррит, небрежно указывая рукой через плечо. – Я получил ее в виде – кха – маленького подарка от сына одного из моих – кхм – старых арендаторов.
Назавтра первые лучи солнца застали карету мистера Доррита на дуврской дороге, где каждая красная почтальонская куртка служила вывеской разбойничьего притона, устроенного с целью безжалостного ограбления проезжих. Так как это, по-видимому, самый распространенный промысел на всем протяжении от Лондона до Дувра, то мистера Доррита обобрали в Дартфорде, обчистили в Грейв-зенде, ограбили в Рочестере, распотрошили в Ситтингборне и вытряхнули из него последнее в Кентербери. Однако курьер, на обязанности которого лежало охранять своего господина, всякий раз выкупал его из рук бандитов; и снова красные куртки, мерно подпрыгивая перед глазами мистера Доррита, прикорнувшего в уголке, весело мелькали на фоне весеннего пейзажа, где пыльная дорога вилась среди меловых холмов.
Следующий восход солнца застал путешественника в Кале. Теперь, когда между ним и Джоном Чивери лег Ла-Манш, он почувствовал себя в безопасности и лишний раз убедился, что в воздухе континента ему дышится значительно легче, чем в английском.
И вот уже карета катит к Парижу, ныряя на ухабах французских дорог. А мистер Доррит в своем уголке, вполне оправившись после испытанных волнений, занят постройкой воздушного замка. Сразу видно, что это должно быть грандиозное сооружение. Целый день он возводит одни башни, сносит другие, здесь пристроит крыло, там украсит карниз зубцами, укрепляет стены, добавляет контрфорсы – словом, не щадит трудов, чтобы замок вышел на славу. Это так ясно написано у него на лице, что любой нищий калека (если он не слеп), из тех, что на каждой почтовой станции тычут в окно кареты мятую жестяную кружку, выпрашивая подаяние именем Христа, именем пресвятой девы, именем всех святых христианского мира, читает его мысли не хуже, чем это сделал бы сам знаменитый Лебрен[44] – вздумай он избрать приезжего англичанина предметом специального трактата по физиогномике.
В Париже мистер Доррит решил три дня отдохнуть. В эти дни он много бродил по улицам один, рассматривая выставленные в витринах товары, причем особое внимание уделял витринам ювелиров. В конце концов он зашел в самый знаменитый ювелирный магазин и сказал, что желал бы приобрести небольшой подарок для дамы.
Его просьбу выслушала очаровательная маленькая француженка, настоящая куколка, одетая с безукоризненным вкусом; она выпорхнула из зеленого бархатного гнездышка, где писала что-то на изящном маленьком столике, похожем на конфетку, в изящной маленькой книжечке, казалось бы, совершенно непригодной, чтобы вести в ней какие-либо счета, разве только счет поцелуев.
А какого рода подарок желает сделать мсье? спросила маленькая француженка. Любовный подарок?
Мистер Доррит улыбнулся и сказал: может быть, может быть. Как знать. Женские чары столь пленительны, что в этом нет ничего невозможного. Не покажет ли она ему какую-нибудь подходящую вещицу?
С восторгом, сказала маленькая француженка. Она будет просто счастлива предложить мсье самый разнообразный выбор. Но pardon! Прежде всего мсье должен иметь в виду, что есть любовные подарки и есть свадебные подарки. Вот, например, этот прелестный гарнитур из серег и колье просто создан, чтобы служить любовным подарком. А вот эти кольца и брошь такого прекрасного и строгого рисунка, с позволения мсье, как нельзя лучше подходят для свадебного подарка.
Быть может, самое разумное, с тонкой улыбкой предположил мистер Доррит, купить и то и другое, чтобы начать с даров любви, а кончить брачными дарами.
Прощальный банкет был неслыханно великолепен и послужил достойным апофеозом пребывания мистера Доррита в Лондоне. Фанни блистала молодостью и красотой, и при этом держалась так уверенно и свободно, как будто была замужем лет двадцать. Он чувствовал, что со спокойной душой может оставить ее одну на путях светской славы (не отказываясь, впрочем, от своего отеческого покровительства), и только жалел, что другая его дочь не такова – хотя и отдавал должное скромным достоинствам своей любимицы.
– Душа моя. – сказал он Фанни, прощаясь, – мы ждем, что ты – кха – поддержишь достоинство семьи, и – кхм – всегда сумеешь внушать должное почтение к ней. Надеюсь, ты оправдаешь наши ожидания.
– Разумеется, папа, – отвечала Фанни. – Можете положиться на меня. Передайте мой самый горячий привет милочке Эми и скажите, что я ей на днях напишу.
– Не нужно ли передать привет – кха – еще кому-нибудь? – осторожно намекнул мистер Доррит.
– Нет, благодарю вас, – сказала Фанни, перед которой сразу выросла фигура миссис Дженерал. – Очень любезно с вашей стороны, папа, но вы уж меня извините. Никому больше ничего передавать не требуется – во всяком случае, ничего такого, что вам было бы приятно передать.
Прощальный разговор отца с дочерью происходил в одной из гостиных, где, кроме них, не было никого, если не считать мистера Спарклера, покорно ожидавшего своей очереди пожать отъезжающему руку. Когда мистер Спарклер был допущен к этой заключительной церемонии, в гостиную проскользнул мистер Мердл, у которого рукава болтались точно пустые, так что можно было принять его за близнеца знаменитой мисс Биффин, – и выразил твердое намерение проводить мистера Доррита вниз. Все протесты последнего оказались напрасны, и он спустился с лестницы под почетным эскортом величайшего из людей нашего времени, чья любезность и внимание сделали эти две недели положительно незабываемыми для него (все это мистер Доррит высказал мистеру Мердлу при последнем рукопожатии). На том они простились; и мистер Доррит сел в карету, преисполненный гордости и отнюдь не недовольный тем обстоятельством, что курьер, который в это время тоже прощался, только этажом ниже, мог наблюдать его великолепные проводы.
Впечатление от этих проводов не изгладилось за всю дорогу до отеля. Выйдя из кареты с помощью курьера и полудюжины слуг, мистер Доррит неспешно и величаво направился к лестнице, и – обмер. Джон Чивери, во всей парадной амуниции, с цилиндром под мышкой, с пачкой сигар в одной руке и тросточкой с костяным набалдашником в другой, застенчиво улыбался ему из угла.
– Вот джентльмен, которого вы спрашивали, молодой человек, – сказал швейцар. – Сэр, этот молодой человек непременно хотел вас дождаться, уверяя, что вы будете ему рады.
Мистер Доррит метнул на молодого человека свирепый взгляд, проглотил слюну и сказал самым ласковым тоном:
– А-а, Юный Джон! Ведь это Юный Джон, я не ошибся?
– Он самый, сэр, – отвечал Юный Джон.
– Я – кхд – сразу узнал вас, Юный Джон! – сказал мистер Доррит. – Этот молодой человек пойдет со мной, – бросил он на ходу своей свите, – да, да, он пойдет со мной. Я с ним поговорю наверху, с Юным Джоном.
Юный Джон, сияя от удовольствия, последовал за ним. Распахнулась дверь номера. Зажглись свечи. Свита, сделав свое дело, удалилась.
– Ну-с, сэр, – грозно сказал мистер Доррит, схватив гостя за ворот, как только они остались одни. – Это что же такое значит?
Изумление и ужас, отразившиеся на лице злополучного Джона (который ожидал по меньшей мере объятий) были так велики, что мистер Доррит убрал свою руку и только продолжал испепелять его взглядом.
– Как вы посмели? – сказал мистер Доррит. – Как у вас хватило нахальства прийти ко мне? Как вы посмели оскорбить меня?
– Я вас оскорбил, сэр? – воскликнул Юный Джон. – О-о!
– Да, сэр, – отрезал мистер Доррит. – Оскорбили. Ваш приход – это дерзость, наглость, неслыханное бесстыдство. Вам здесь не место. Кто вас подослал? Какого – кха – черта вам от меня нужно?
– Я думал, сэр, – сказал Юный Джон с таким жалким и убитым видом, какого мистеру Дорриту ни у кого не приходилось наблюдать, даже в своей прежней жизни, – я думал, сэр, вы, может быть, не откажетесь в одолжение мне принять пачку…
– К дьяволу вашу пачку, сэр! – в бешенстве закричал мистер Доррит. – Я – кха – не курю!
– Простите великодушно, сэр. Раньше вы курили.
– Скажите еще слово, – заорал мистер Доррит вне себя, – и я вас прибью кочергой!
Джон Чивери попятился к двери.
– Назад, сэр! – крикнул мистер Доррит. – Назад! Сядьте! Сядьте, черт вас побери!
Джон Чивери рухнул в ближайшее к двери кресло, а мистер Доррит принялся ходить из угла в угол, сперва чуть не бегом, потом постепенно замедляя шаг. Наконец он подошел к окну и постоял немного, прижавшись к стеклу лбом. Потом круто обернулся и спросил:
– Так что же вы задумали, сэр?
– Ничего решительно, сэр. Господи помилуй! Я только хотел справиться о вашем здоровье, сэр, и узнать, здорова ли мисс Эми.
– Вам дела нет до этого, сэр.
– Знаю, что нет, сэр. Поверьте, я никогда не забываю о том, какое между нами расстояние. Но я взял на себя смелость явиться к вам, совершенно не предполагая, что вы так рассердитесь. Даю вам честное слово, сэр, – добавил Юный Джон взволнованно, – я человек маленький, но у меня есть своя гордость, и я бы ни за что не пришел, если б мог это предположить.
Мистеру Дорриту сделалось стыдно. Он снова отвернулся и приложил лоб к оконному стеклу. Когда он, спустя несколько минут, отошел от окна, в руках у него был носовой платок, которым он, видно, вытирал глаза; и он казался усталым и больным.
– Юный Джон, я сожалею, что погорячился, но есть – кха – обстоятельства, о которых неприятно вспоминать, и – кхм – лучше было вам не являться ко мне.
– Я и сам теперь вижу, сэр, – отозвался Джон Чивери, – но раньше мне как-то в голову не пришло, и бог свидетель, сэр, я сделал это без умысла.
– Да, да, разумеется, – сказал мистер Доррит. – Я – кха – не сомневаюсь. Кхм. Дайте мне вашу руку, Юный Джон, дайте мне вашу руку.
Юный Джон протянул руку, но в этом движении не было души, потому что мистер Доррит спугнул ее; и ничто уже не могло согнать горестное и растерянное выражение с побледневшего лица.
– Ну вот, – сказал мистер Доррит, пожимая протянутую руку. – А теперь сядьте, посидите, Юный Джон.
– Благодарю вас, сэр, я лучше постою.
Мистер Доррит сел сам. Несколько минут он держался обеими руками за голову, потом выпрямился в кресле и спросил как можно непринужденнее.
– Как поживает ваш отец, Юный Джон? Как – кхм – как все там поживают, Юный Джон?
– Благодарю вас, сэр. Все слава богу, сэр. Живут, не жалуются.
– Кхм. Вы, я вижу – кха – как прежде, по торговой части, Джон? – заметил мистер Доррит, бросив взгляд на предательскую пачку сигар, вызвавшую у него такой бурный взрыв гнева.
– Не только, сэр. Я теперь и… – Джон замялся, – …и по отцовской части тоже.
– Ах вот как, – сказал мистер Доррит. – И вам – кха-кхм – приходится нести – кха…
– Дежурства, сэр? Да, сэр.
– Дела много, Джон?
– Да, сэр; у нас сейчас полно, сэр. Сам не знаю, как это получается, но у нас почти всегда полно.
– Неужели и весной тоже, Джон?
– Да можно сказать, что круглый год, сэр. Для нас весна ли, осень ли, разницы не составляет. Позвольте пожелать вам доброй ночи, сэр.
– Погодите минутку, Джон – кха – погодите минутку. Кхм. Оставьте мне эти сигары, Джон – кхм – прошу вас.
– С удовольствием, сэр. – Джон дрожащей рукой положил пачку на стол.
– Погодите минутку, Юный Джон; погодите еще минутку. Мне бы – кха – очень приятно было воспользоваться такой надежной оказией и передать небольшой – кхм – знак внимания, с тем, чтобы он был разделен между – кха-кхм – между ними, соответственно нуждам каждого. Вы не откажетесь взять это на себя, Джон?
– Буду только рад, сэр. Там много есть таких, кому это придется очень кстати.
– Спасибо, Джон. Я – кха – сейчас напишу, Джон.
У него так дрожала рука, что писать пришлось очень долго и написанное было не очень разборчиво. Это был чек на сто фунтов. Он вложил его в руку Юного Джона и крепко сжал эту руку.
– Надеюсь, вы – кхм – забудете то, что здесь произошло, Джон.
– Не стоит и говорить об этом, сэр. Я, право, не в обиде.
Но покуда Джон находился в этих стенах, ничто не могло вернуть обычный цвет и выражение его лицу и ничто не могло восстановить его душевного равновесия.
– Я надеюсь, Джон, – сказал мистер Доррит, в заключение еще раз пожав ему руку, – весь этот разговор – кха – останется между нами, и вы там, внизу, воздержитесь от замечаний, которые – кха – могли бы навести на мысль – кхм – что когда-то я…
– Будьте покойны, сэр, – отвечал Джон Чивери. – Человек я, конечно, маленький, но моя гордость и честь этого не допустят, сэр.
Мистеру Дорриту гордость и честь не помешали послушать у дверей, уйдет ли его гость сразу, или остановится посудачить с кем-нибудь внизу. Сомнения оказались напрасны: быстрые шаги Юного Джона простучали по лестнице и затерялись в уличном шуме. Час спустя мистер Доррит вызвал к себе курьера, и тот, пойдя, нашел его сидящим в кресле у камина, спиной к дверям.
– Там лежит пачка сигар, можете взять ее себе и выкурить в дороге, – сказал мистер Доррит, небрежно указывая рукой через плечо. – Я получил ее в виде – кха – маленького подарка от сына одного из моих – кхм – старых арендаторов.
Назавтра первые лучи солнца застали карету мистера Доррита на дуврской дороге, где каждая красная почтальонская куртка служила вывеской разбойничьего притона, устроенного с целью безжалостного ограбления проезжих. Так как это, по-видимому, самый распространенный промысел на всем протяжении от Лондона до Дувра, то мистера Доррита обобрали в Дартфорде, обчистили в Грейв-зенде, ограбили в Рочестере, распотрошили в Ситтингборне и вытряхнули из него последнее в Кентербери. Однако курьер, на обязанности которого лежало охранять своего господина, всякий раз выкупал его из рук бандитов; и снова красные куртки, мерно подпрыгивая перед глазами мистера Доррита, прикорнувшего в уголке, весело мелькали на фоне весеннего пейзажа, где пыльная дорога вилась среди меловых холмов.
Следующий восход солнца застал путешественника в Кале. Теперь, когда между ним и Джоном Чивери лег Ла-Манш, он почувствовал себя в безопасности и лишний раз убедился, что в воздухе континента ему дышится значительно легче, чем в английском.
И вот уже карета катит к Парижу, ныряя на ухабах французских дорог. А мистер Доррит в своем уголке, вполне оправившись после испытанных волнений, занят постройкой воздушного замка. Сразу видно, что это должно быть грандиозное сооружение. Целый день он возводит одни башни, сносит другие, здесь пристроит крыло, там украсит карниз зубцами, укрепляет стены, добавляет контрфорсы – словом, не щадит трудов, чтобы замок вышел на славу. Это так ясно написано у него на лице, что любой нищий калека (если он не слеп), из тех, что на каждой почтовой станции тычут в окно кареты мятую жестяную кружку, выпрашивая подаяние именем Христа, именем пресвятой девы, именем всех святых христианского мира, читает его мысли не хуже, чем это сделал бы сам знаменитый Лебрен[44] – вздумай он избрать приезжего англичанина предметом специального трактата по физиогномике.
В Париже мистер Доррит решил три дня отдохнуть. В эти дни он много бродил по улицам один, рассматривая выставленные в витринах товары, причем особое внимание уделял витринам ювелиров. В конце концов он зашел в самый знаменитый ювелирный магазин и сказал, что желал бы приобрести небольшой подарок для дамы.
Его просьбу выслушала очаровательная маленькая француженка, настоящая куколка, одетая с безукоризненным вкусом; она выпорхнула из зеленого бархатного гнездышка, где писала что-то на изящном маленьком столике, похожем на конфетку, в изящной маленькой книжечке, казалось бы, совершенно непригодной, чтобы вести в ней какие-либо счета, разве только счет поцелуев.
А какого рода подарок желает сделать мсье? спросила маленькая француженка. Любовный подарок?
Мистер Доррит улыбнулся и сказал: может быть, может быть. Как знать. Женские чары столь пленительны, что в этом нет ничего невозможного. Не покажет ли она ему какую-нибудь подходящую вещицу?
С восторгом, сказала маленькая француженка. Она будет просто счастлива предложить мсье самый разнообразный выбор. Но pardon! Прежде всего мсье должен иметь в виду, что есть любовные подарки и есть свадебные подарки. Вот, например, этот прелестный гарнитур из серег и колье просто создан, чтобы служить любовным подарком. А вот эти кольца и брошь такого прекрасного и строгого рисунка, с позволения мсье, как нельзя лучше подходят для свадебного подарка.
Быть может, самое разумное, с тонкой улыбкой предположил мистер Доррит, купить и то и другое, чтобы начать с даров любви, а кончить брачными дарами.