Диккенс Чарльз. Наш общий друг. Том 2

   — Боже мой! — воскликнул он, снова разбудив эхо Минсинг-лейна. — Вот неожиданность!
   — Что такое, папа?
   — Сюда идет мистер Роксмит!
   — Нет, нет, папа! — встревожившись, воскликнула Белла. — Быть не может.
   — Да вот же он! Смотри сама!
   Действительно, мистер Роксмит не только прошел мимо окна, но и вошел в контору. И не только вошел в контору, но, увидев, что там нет никого, кроме Беллы с отцом, бросился к ней и обнял ее, восторженно восклицая:
   — Моя милая, милая девочка, храбрая, великодушная, бескорыстная, благородная девочка!
   И если бы одно только это (чего было вполне достаточно, чтобы прийти в изумление), а то и Белла, на минуту поникшая головой, подняла ее и прильнула к груди Роксмита, словно тут и было ее настоящее, давным-давно избранное место!
   — Я так и знал, что ты придешь к нему, и побежал за тобой, — сказал Роксмит. — Любовь моя, жизнь моя! Ведь ты моя?
   На что Белла ответила:
   — Да, я твоя, если ты этого хочешь!
   И после этого совсем почти исчезла в его объятиях, отчасти потому, что он обнял ее очень крепко, отчасти же потому, что она ничуть этому не противилась.
   Херувим, чьи волосы от такого поразительного зрелища и сами собой пришли бы в то состояние, в какое их только что привела Белла, попятился назад к окну, на то самое место, с которого только что встал, глядя на парочку расширенными до крайности глазами.
   — Однако нам надо подумать о папочке, — сказала Белла, — я еще ничего не говорила; давай скажем папочке.
   И оба они повернулись к папочке.
   — Только сначала, милая, — заметил херувим слабым голосом, — я попросил бы тебя сначала спрыснуть меня молоком, а то мне кажется, будто я… умираю.
   В самом деле, маленький человечек чувствовал ужасающую слабость, и колени под ним словно подламывались. Вместо молока Белла спрыснула его поцелуями, а потом дала выпить и молока, и он мало-помалу ожил от ее ласковых забот.
   — Мы тебе, папочка, расскажем очень осторожно, — сказала Белла.
   — Милая, — возразил херувим, глядя на них обоих, — вы мне уже так много рассказали в первом… порыве, если можно так выразиться, что теперь я, пожалуй, вынесу все что угодно.
   — Мистер Уилфер, — радостно и взволнованно начал Джон Роксмит, — Белла согласна выйти за меня, хотя у меня нет никакого состояния, а сейчас нет даже определенных занятий, ничего в будущем, кроме того, чего я сам сумею добиться в жизни. Белла согласна!
   — Да, я, пожалуй, мог бы догадаться, что Белла согласна, дорогой мой, — слабым голосом ответил херувим, — по тому, что видел сию минуту.
   — Ты не знаешь, папочка, как дурно я с ним обращалась, — сказала Белла.
   — Вы не знаете, сэр, какое у нее сердце, — сказал Роксмит.
   — Ты не знаешь, папочка, — сказала Белла, — какой ужасной дрянью я могла бы стать, если б он не спас меня от себя самой!
   — Вы не знаете, сэр, — сказал Роксмит, — какую жертву она принесла ради меня.
   — Милая моя Белла, — отвечал херувим, все еще взволнованный и испуганный, — и милый мой Джон Роксмит, если вы позволите так называть вас…
   — Да, папа, называй, называй! — потребовала Белла. — Я тебе позволяю, а моя воля — для него закон. Не правда ли, милый Джон Роксмит?
   Белла впервые назвала его по имени, и в ее тоне звучала такая очаровательная застенчивость, сочетавшаяся с такой нежностью, уверенностью и гордостью, что со стороны Джона Роксмита было вполне простительно поступить так, как он поступил. А поступил он так, что Белла еще раз исчезла совершенно по-прежнему.
   — Я думаю, дорогие мои, — заметил херувим, — что если б вы сели один по правую, а другой по левую руку от меня, то разговор у нас пошел бы по порядку, и дело скорей бы выяснилось. Джон Роксмит недавно упомянул о том, что сейчас у него нет занятий?
   — Никаких, — сказал Джон Роксмит.
   — Да, папа, никаких, — подтвердила Белла.
   — Из этого я заключаю, — продолжал херувим, — что он ушел от мистера Боффина?
   — Да, папа. И…
   — Погоди минутку, милая. Мне хочется подойти к этому постепенно. И что, мистер Боффин обошелся с ним дурно?
   — Обошелся с ним в высшей степени недостойно! — с пылающим лицом воскликнула Белла.
   — Чего не могла одобрить, — продолжал херувим, движением руки предписывая Белле терпение, — одна корыстная молодая особа, состоящая в отдаленном родстве со мной? Правильно ли я подхожу к делу?
   — Не могла одобрить, папочка, — смеясь сквозь слезы и радостно целуя его, сказала Белла.
   — После чего, — продолжал херувим, — корыстная молодая особа, состоящая в отдаленном родстве со мной, которая еще раньше успела заметить и сказать мне, что богатство портит мистера Боффина, поняла, что нельзя продавать никому и ни за какую цену свое чувство добра и зла, правды и лжи, справедливости и несправедливости. Правильно ли я подхожу к делу?
   И так же засмеявшись сквозь слезы, Белла поцеловала его с той же радостью.
   — И потому… и потому, — весело продолжал херувим, между тем как рука Беллы подбиралась вверх по жилету к его шее, — корыстная молодая особа, состоящая в отдаленном родстве со мной, отказалась от такой цены, сбросила роскошные наряды, входившие в эту цену, надела сравнительно бедное платьице, когда-то подаренное мной, и, положившись на мою поддержку в правом деле, явилась прямо ко мне. Так ли я говорю?
   Рука Беллы теперь обнимала его шею, и лицом она приникла к нему.
   — Корыстная молодая особа, находящаяся в отдаленном родстве со мной, отлично сделала, — продолжал ее добряк отец. — Корыстная молодая особа, находящаяся в отдаленном родстве со мной, недаром надеялась на меня. Мне она больше нравится в этом платье, чем в китайских шелках, кашмирских шалях и голкондских бриллиантах. Я очень люблю эту молодую особу. Я от всей души говорю избраннику этой молодой особы: «Благословляю вашу помолвку! Моя дочь приносит вам хорошее приданое — бедность, которую она избрала ради вас и ради правды!»
   Голос изменил честному маленькому человечку, когда он подал руку Джону Роксмиту, и он замолчал, низко склонившись лицом над дочерью. Однако ненадолго. Скоро он снова поднял голову и весело сказал:
   — А теперь, милая моя девочка, если ты сможешь занять Джона Роксмита на минуту-другую, я сбегаю в молочную и принесу хлеба и молока на его долю, и мы все вместе напьемся чаю.
   По словам Беллы, это было похоже на ужин трех сказочных человечков в лесном домике, только без их угрожающего ворчанья: «Кто пил мое молоко?»
   Ужин был чудесный, какого никогда в жизни не бывало ни у Беллы, ни у Роксмита, ни даже у Р. Уилфера. Совершенно неподходящая обстановка и две медные шишки на несгораемом шкафу Чикси, Вениринга и Стоблса, глядевшие из угла, словно тусклые глаза какого-нибудь дракона, придавали ужину еще больше прелести.
   — Подумать только, — сказал херувим с несказанным удовольствием оглядывая контору, — что здесь могло произойти нечто подобное — вот что забавно. Подумать только, что мне суждено было увидеть мою Беллу в объятиях ее будущего мужа именно здесь, — ну, знаете ли!
   И только после того, как хлебцы с молоком были уже съедены и первые тени, предвестницы ночи, уже спустились над Минсинг-лейном, херувим начал все больше и больше беспокоиться и, наконец, откашлявшись, сказал Белле:
   — Гм! Милая, а ты не забыла про твою маму?
   — Нет, папа.
   — А про твою сестру Лавинию, милая?
   — Нет, папа. По-моему, дома нам лучше не входить в подробности. По-моему, будет достаточно, если мы скажем, что я поссорилась с мистером Боффином и совсем ушла от них.
   — Джон Роксмит знаком с твоей мамой, душа моя, — слегка замявшись, сказал ее отец, — и потому я не постесняюсь при нем напомнить тебе, что с ней будет, пожалуй, немножко трудно.
   — Немножко, терпеливый папочка? — звонко засмеялась Белла; и тем звонче, чем больше нежности звучало в ее голосе.
   — Ну что же! Говоря совершенно между нами, мы не будем уточнять… скажем, вообще трудно, — отважно согласился херувим. — И у твоей сестры тоже трудный характер.
   — Ничего, папа.
   — И знаешь ли, милочка, ты должна быть готова к тому, — очень ласково продолжал ее отец, — что у нас дома тебе после Боффинов покажется очень бедно и плохо, в лучшем случае совсем неуютно.
   — Ничего, папа. Я бы вытерпела и не такие лишения — ради Джона.
   Хотя заключительные слова были сказаны тихо и застенчиво, но Джон их все-таки услышал, и доказал это тем, что еще раз способствовал таинственному исчезновению Беллы.
   — Ну что же! — сказал херувим весело, ничем не выражая неодобрения. — Когда ты… когда ты возвратишься из заточения и вынырнешь на поверхность, душа моя, я думаю, пора будет запираться и идти домой.
   Если бы контору Чикси, Вениринга и Стоблса запирали когда-нибудь более счастливые люди, радуясь тому, что запирают ее, то это уж, верно, были необыкновенные счастливцы. Но сначала Белла забралась на насест и, склонившись круглой щечкой на полное плечико самым неделовым образом, так, что ей не было видно пера из-за волны кудрей, спросила:
   — Покажи мне, папочка, что ты тут делаешь целый день. Пишешь вот так?
   Но, кажется, Джону Роксмиту все это очень нравилось.
   Итак, три человечка, уничтожив все следы своего пиршества и стряхнув крошки, вышли из Минсинг-лейна, направляясь в Холлоуэй, и если двум из них не хотелось, чтобы расстояние было вдвое больше, то третий человечек очень ошибался. В самом деле, этот скромный дух считал, что он очень мешает им как следует наслаждаться прогулкой, и потому заметил извиняющимся тоном:
   — Я думаю, мои милые, что мне лучше будет пойти вперед по той стороне дороги, как будто я иду сам по себе.
   Что он и сделал, по-своему херувимскому обычаю усыпая дорогу улыбками вместо цветов.
   Было уже около десяти часов, когда они остановились в виду Замка Уилферов; и так как место было тихое и безлюдное, то с Беллой опять начался ряд исчезновений, что грозило затянуться на всю ночь.
   — Я думаю, Джон, — в конце концов намекнул херувим. — что, если бы вы уступили мне молодую особу, состоящую в отдаленном родстве со мной, я бы отвел ее домой.
   — Уступить ее я не могу, — отвечал Джон, — но на время передаю вам. Моя любимая!
   Это волшебное слово заставило Беллу мгновенно исчезнуть еще раз.
   — А теперь, папочка, — сказала Белла, появляясь снова. — давай мне руку, бежим домой как можно скорей и покончим с этим. Ну, папа, раз!..
   — Милая, — замялся херувим с довольно малодушным видом, — я только что хотел сказать, что, если твоя мама…
   — Нечего оттягивать и терять время, сударь, — воскликнула Белла, выставляя вперед правую ножку, — видите вы это, сударь? Это — черта; станьте на черту, сударь. Раз! Два! Три! — побежали, папа!
   Она помчалась вперед, таща за собой херувима, и ни разу не остановилась и не дала остановиться ему, пока не дернула за колокольчик.
   — Ну, папочка, — сказала Белла, взяв его за уши, словно кувшин за ручки, и приближая свои розовые губки к его лицу, — чему быть, того не миновать!
   Мисс Лавви вышла отпереть калитку со своим любезным кавалером и другом всей семьи, Джорджем Самсоном.
   — Как? Неужели это Белла! — воскликнула мисс Лавви, отступая назад при виде сестры. А потом возопила: — Мама! Белла пришла!
   Не успели они еще войти в дом, как на этот крик выплыла миссис Уилфер. Стоя в дверях, она встретила их со своей обычной церемонностью, мрачная как привидение.
   — Рада тебя видеть, дитя мое, хотя мы тебя и не ждали, — сказала она, подставляя щеку, холодную как грифельная доска, на которой расписываются визитеры. — И тебя тоже, Р. У., хотя ты и опоздал. А где же лакей миссис Боффин, слышит ли он меня? — На этот вопрос, брошенный глухим голосом в ночную тьму, полагалось ответить самому лакею.
   — Со мной нет лакея, мама, — сказала Белла.
   — С тобой нет лакея? — торжественно повторила миссис Уилфер.
   — Нет, мама.
   Величественный трепет объял плечи и перчатки миссис Уилфер, словно говоря: «Непонятно!», после чего она во главе процессии проследовала в семейную гостиную, где и заметила:
   — Если вы, Р. У., — он вздрогнул при таком торжественном обращении, — не позаботились о прибавлении к нашему скудному ужину, то Белле он покажется очень невкусным. Холодная баранья шея с салатом едва ли может соперничать с роскошным столом мистера Боффина.
   — Напрасно вы так говорите, милая мама, — ответила Велла, — стол мистера Боффина для меня ничего не значит.
   Но тут вмешалась мисс Лавиния, не сводившая глаз с Беллиной шляпки.
   — Как, Белла, что это значит?
   — Да, Лавви, я знаю.
   Неукротимая перевела взгляд на платье Беллы, даже нагнулась, чтобы рассмотреть его, и опять воскликнула:
   — Что это значит, Белла?
   — Да, Лавви, я знаю, что на мне надето. Я только что хотела сказать маме, когда ты меня перебила. Я совсем ушла от мистера Боффина, мама, и опять вернулась домой.
   Миссис Уилфер не произнесла ни слова, но минуту или две взирала на свое чадо в грозном молчании, а затем удалилась вспять в свой угол, где и застыла неподвижно, уподобившись мороженой говядине на каком-нибудь русском рынке.
   — Словом, дорогая мама, — сказала Белла, снимая опороченную шляпку и встряхивая волосами, — я очень серьезно поссорилась с мистером Боффином из-за того, как он обращался с одним из своих служащих. Мы совсем рассорились, так что теперь между нами все кончено.
   — И должен сказать тебе, милая, — смиренно добавил Р. У., — что Белла вела себя очень смело и поступила очень справедливо. А потому, я надеюсь, милая, что ты не станешь особенно огорчаться.
   — Джордж! — произнесла мисс Лавиния загробным, предостерегающим голосом, заимствованным у мамаши: — Джордж Самсон, повторите! Что я вам говорила насчет этих Боффинов?
   Мистер Самсон, увидев, что его утлая ладья погибает между мелями и бурунами, почел за благо совсем не повторять того, что слышал, боясь повторить не то что нужно. С ловкостью опытного моряка он вывел свою ладью на глубокое место, пробормотав:
   — Да, в самом деле.
   — Да! Я говорила Джорджу Самсону, как он и сам подтверждает, что эти отвратительные Боффины непременно затеют ссору с Беллой, как только она им надоест. Затеяли они ссору или нет? — сказала мисс Лавви. — Права я была или нет? Ну, Белла, что ты теперь скажешь про своих Боффинов?
   — Лавви и мама. — сказала Белла. — Про Боффинов я скажу то же, что и всегда говорила, и всегда буду повторять. Но сегодня я не хочу ни с кем ссориться, и никто меня не заставит. Надеюсь, вы все-таки рады меня видеть, милая мама (она поцеловала мать), надеюсь, что и ты, Лавви, рада меня видеть (целуя и ее тоже), — и так как я вижу, что салат уже на столе, то я его сейчас приготовлю.
   Белла весело принялась за дело, причем выразительная физиономия миссис Уилфер следовала за ней пристальным взором, являя собой сочетание известной в старину вывески «Голова Сарацина»^[20] с механизмом голландских часов и наводя на мысль, что ее дочери можно было бы и не класть в салат уксуса. Однако величественные уста матроны не проронили ни слова. И это больше пугало ее мужа (что, надо полагать, было ей известно), чем любой поток ее красноречия в назидание обществу.
   — Ну, милая мама, — сказала Белла через несколько минут, — салат готов, и давно пора ужинать.
   Миссис Уилфер поднялась с места, все так же не говоря ни слова.
   — Джордж! — произнесла мисс Лавиния тем же угрожающим тоном. — Стул для мамы!
   Мистер Самсон забежал за спину достойной дамы и, неся стул в руках, последовал за ней по пятам к пиршественному столу. Она чинно уселась, вытянувшись в струнку, но наперед удостоила мистера Самсона таким свирепым взглядом, что молодой человек в большом смущении удалился на свое место.
   Херувим, не осмеливаясь адресоваться лично к такому грозному существу, передавал ей ужин через третьих лиц: «Баранина для твоей мамы, милая Белла», или: «Лавви, я думаю, твоя мама скушает немножко салату, если ты положишь ей на тарелку».
   Миссис Уилфер принимала эти яства с какой-то закаменелой рассеянностью и так же рассеянно кушала, иногда кладя вилку и нож на скатерть, словно спрашивая самое себя: «Что это я делаю?» — и в поисках объяснения гневно переводила взгляд с одного члена общества на другого. Действие этого магнетического взгляда было таково, что навлекший на себя молнию никак не мог притвориться, будто ничего не замечает, и потому посторонний зритель, даже не глядя на миссис Уилфер, мог понять, на кого она смотрит, видя отражение гневного взора на физиономии виновника.
   Мисс Лавиния была особенно любезна с мистером Самсоном в этот вечер и при первом же удобном случае сообщила сестре, почему именно.
   — Не стоило тебя беспокоить, Белла, ведь ты вращалась в сфере настолько далекой от нашей семьи, что это тебе не было интересно, — сказала Лавиния, вздернув кверху подбородок, — но Джордж Самсон теперь ухаживает за мной.
   Белла была рада это слышать. Мистер Самсон покраснел, приняв глубокомысленный вид, и счел себя вправе обнять мисс Лавви за талию, но, уколов палец о большую булавку в ее поясе, громко вскрикнул и навлек на себя гневный взор миссис Уилфер.
   — У Джорджа все идет прекрасно, — сообщила мисс Лавиния, чего никак нельзя было предположить именно сейчас, — и мы с ним скоро поженимся. Мне не хотелось тебе говорить, пока ты была у твоих Боф… — тут мисс Лавиния спохватилась и продолжала более сдержанно: — Пока ты была у мистера и миссис Боффин; но теперь я, как сестра, считаю своим долгом сообщить тебе.
   — Спасибо, милая Лавви. Поздравляю тебя.
   — Благодарствую, Белла. Сказать по правде, мы с Джорджем поспорили, говорить тебе или нет, но я сказала Джорджу, что вряд ли тебя заинтересуют такие пустяки и что ты, пожалуй, совсем откажешься от нас всех, если он войдет в нашу семью.
   — Ты ошибалась, милая Лавви, — сказала Белла.
   — Оказывается, что так, — возразила мисс Лавиния, — но ведь, знаешь ли, милая, и обстоятельства изменились. Джордж теперь на новой должности, и виды на будущее у него в самом деле очень хороши. Я бы не решилась сказать тебе это вчера, когда ты сочла бы его карьеру ничтожной и не стоящей внимания, но сегодня я уже не робею.
   — С каких пор ты стала робеть. Лавви? — с улыбкой спросила Белла.
   — Не скажу, чтоб я когда-нибудь в жизни чувствовала робость, — отвечала Неукротимая. — Но, может быть, только деликатность по отношению к сестре мешала мне сказать, что я с некоторых пор чувствую себя независимой, слишком даже независимой, милая, чтобы на мой будущий брак (ты опять уколешься, Джордж) смотрели свысока. Не то чтобы я порицала тебя, если б ты стала смотреть на мой брак свысока, в то время, когда ты, Белла, могла рассчитывать на самую блестящую партию. Я говорю только, что я почувствовала себя независимой.
   Показались ли Неукротимой обидными слова Беллы о том, что она не хочет ни с кем ссориться, или же приступ злости был вызван возвращением Беллы в ту сферу, где вращался Джордж Самсон, или же вообще она по своему характеру не могла обойтись в этот вечер без того, чтобы не сцепиться с кем-нибудь, — как бы то ни было, она теперь с азартом накинулась на свою величественную мамашу.
   — Мама, пожалуйста, не смотрите на меня таким неприятным взглядом! Если вы видите пятно у меня на носу, то так и скажите, а если не видите, оставьте меня в покое.
   — Это ты со мной разговариваешь таким тоном? — спросила миссис Уилфер. — Да как ты смеешь!
   — Бога ради, мама, к чему этот разговор? Если девушка достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, то уж, конечно, она может протестовать, если на нее уставятся, как на часы.
   — Дерзкая девчонка! — произнесла миссис Уилфер. — Твоя бабушка заперла бы дочь в темную комнату, посмей только она разговаривать таким тоном.
   — Моя бабушка не стала бы глядеть так на людей, доводя их до расстройства, — отвечала Лавви, скрестив на груди руки и откидываясь на спинку стула.
   — Нет, стала бы! — возразила миссис Уилфер.
   — Очень жаль, что она так себя вела, — сказала Лавви. — А если бабушка еще не выжила из ума в то время, когда запирала дочерей в темную комнату, так, значит, ей давно пора было выжить. Нечего сказать, хороша же была моя бабушка! Интересно знать, уж не запирала ли она людей в купол святого Павла, и если да, то каким образом!
   — Молчать! — возгласила миссис Уилфер. — Приказываю тебе замолчать!
   — А я вовсе не намерена молчать, совершенно напротив, — спокойно возразила Лавви. — Я не желаю, чтоб меня разглядывали так, как будто это я вернулась от Боффинов. Я не желаю, чтобы Джорджа Самсона разглядывали так, как будто это он вернулся от Боффинов. Если папа считает удобным, чтобы его разглядывали так, как будто это он вернулся от Боффинов, — его воля. А я не согласна. И этого не будет!
   Маневры Лавинии открыли этот косвенный путь для нападения на Беллу, и миссис Уилфер ринулась на него:
   — Ах ты бунтовщица! Непокорное дитя! Скажи мне вот что, Лавиния. Если бы ты согласилась, наперекор чувствам твоей матери, чтобы тебе покровительствовали эти Боффины, и явилась бы к нам из чертогов рабства…
   — Это просто бессмыслица, мама, — прервала ее Лавиния.
   — Как?! — величественно и строго воскликнула миссис Уилфер.
   — «Чертоги рабства», мама, просто вздор и бессмыслица, — равнодушно возразила Неукротимая.
   — Неужели ты думаешь, дерзкая девчонка, что мои глубокие чувства могли бы выразиться во взглядах, если бы ты явилась ко мне с визитом, сгибаясь под ярмом благодеяний и в сопровождении слуг в блестящей ливрее?
   — Я хочу только, чтоб эти чувства адресовались именно тому, кому следует, — вот все, что я думаю, — возразила Лавиния.
   — И если бы, — продолжала ее мать, — не слушая моих предостережений, что уже одно лицо миссис Боффин не сулит ничего доброго, ты променяла бы мать на миссис Боффин и в конце концов вернулась бы ко мне, отвергнутая миссис Боффин, униженная миссис Боффин, выгнанная из дому миссис Боффин, неужели ты думаешь, что мои глубокие чувства могли бы выразиться во взглядах?
   Лавиния собралась было ответить своей почтенной мамаше, что в таком случае она обошлась бы без этих взглядов, но тут Белла поднялась с места и сказала:
   — Спокойной ночи, милая мама. Я очень устала за этот день и пойду спать.
   Это положило конец приятной беседе. Джордж Самсон откланялся вскоре после того, и мисс Лавиния проводила его со свечой до прихожей, а потом, без свечи, до калитки; миссис Уилфер, умыв руки после Боффинов, удалилась в спальню наподобие леди Макбет, и Р. У. остался сидеть один в задумчивой позе, среди остатков ужина.
   Однако чьи-то легкие шаги вывели его из задумчивости — это была Белла. Вся окутанная распущенными волосами, с головной щеткой в руках, босиком, она тихонько сошла вниз, чтобы проститься на ночь с отцом.
   — Душа моя, ты бесспорно обворожительная женщина, — сказал херувим, беря в руку прядь ее волос.
   — Послушайте, сударь, — сказала Белла, — когда ваша обворожительная женщина выйдет замуж, вы получите эту прядь, если хотите, и вам сплетут из нее цепочку. Будете вы дорожить таким сувениром о милом создании?
   — Да, мое сокровище.
   — Тогда вы ее получите, если будете хорошо себя вести, сударь. Мне очень-очень жаль, милый папочка, что из-за меня у нас дома поднялся такой шум.
   — Милочка, — как нельзя более простодушно ответил ее отец, — не беспокойся на этот счет. Право, не стоит об этом даже и говорить, потому что у нас дома и без тебя было бы то же самое. Твои мать с сестрой всегда найдут из-за чего поднять шум: не одно, так другое. У нас никогда без шума не обходится, уж поверь мне, милая. Боюсь, что в твоей старой комнатке вместе с Лавви тебе покажется теперь очень неудобно.
   — Нет, папа, мне все равно. А почему все равно, как ты думаешь, папа?
   — Ну, детка, ты, бывало, жаловалась на свою комнату, когда она еще не была для тебя таким контрастом, как теперь. Честное слово, я могу ответить только: потому что ты сама стала лучше.
   — Нет, папа. Потому, что я так рада и счастлива.
   Тут она стала целовать его, щекоча длинными волосами так, что он расчихался, потом засмеялась так, что рассмешила его, а потом снова принялась целовать, заглушая смех, чтобы никто не услышал.
   — Послушайте, сэр, — сказала Белла. — Вашей обворожительной женщине нынче по дороге домой нагадали счастье и богатство. Не бог знает какое богатство, потому что если ее нареченный получит то место, на которое надеется, то у них будет сто пятьдесят фунтов в год. Но это только сначала, и даже если и потом денег не прибавится, то обворожительная женщина сумеет обойтись и этим. Но это еще не все, сэр. Ей нагадали, что некий блондин — очень маленький, как сказала гадалка, всегда будет находиться поблизости от обворожительной женщины, и в домике обворожительной женщины нарочно для него всегда будет приготовлен такой уютный уголок, какого еще не видано. Скажите-ка, сударь, как его зовут?
   — А это не валет из карточной колоды? — спросил херувим с искоркой смеха в глазах.
   — Да! — воскликнула Белла, в приливе радости снова бросаясь целовать его. — Валет Уилферов! Дорогой папочка, обворожительная женщина с радостью ждет, что предсказание сбудется и что она станет гораздо лучше, чем была. И маленький блондин тоже должен верить и ждать, что оно сбудется, и говорить себе, когда его уж очень доймут: «Берег близко!»