Диккенс Чарльз. Наш общий друг. Том 2

   Под воротником, на груди гостя лежали длинные концы ярко-красного шейного платка, вымазанные чем-то темным, чтобы придать ему заношенный вид. Райдергуд перевел недоуменный взгляд с платка на лицо спящего, с лица спящего снова на платок, потом крадучись вернулся к окну, сел в кресло и долго сидел там, подперев подбородок рукой и в мрачном раздумье разглядывая спящего в платок, которым была повязана его шея.

Глава II
Золотой Мусорщик проявляет характер

   Мистер и миссис Лэмл пожаловали к завтраку в особняк мистера и миссис Боффин. Считать этих гостей совершенно незванными было нельзя, но они так настойчиво напрашивались к золотой чете, что, если бы она захотела отказаться от удовольствия и чести видеть их у себя, это далось бы ей с большим трудом. В каком прекрасном расположении духа были мистер и миссис Лэмл, а как они любили мистера и миссис Боффин — почти как друг друга!
   — Дорогая миссис Боффин! — говорила миссис Лэмл. — Я словно заново родилась на свет божий, так мне приятно видеть своего Альфреда в тесном общении с мистером Боффином! Они созданы друг для друга. Душевная простота в сочетании с твердостью характера, природный ум наряду с сердечностью и мягкостью — вот отличительные черты их обоих.
   Так как это было сказано громко, мистер Лэмл не преминул воспользоваться случаем, чтобы пожурить свою обожаемую и глубокочтимую супругу.
   — Дорогая моя Софрония, — сказал этот джентльмен, направляясь вместе с мистером Боффином от окна к столу. — Явно пристрастная оценка достоинств вашего супруга…
   — Нет, нет! Совсем не пристрастная, Альфред! — прочувствованным голосом воскликнула миссис Лэмл. — Зачем вы так говорите!
   — Хорошо, дитя мое! Тогда выразимся по-иному: столь лестной характеристикой вашего супруга… Вы не возражаете, дорогая?
   — Ах, что вы, Альфред!
   — Итак, столь лестной характеристикой своего супруга, мое сокровище, вы недооцениваете мистера Боффина и переоцениваете меня.
   — Первую часть обвинения я признаю, Альфред, что же касается второй — нет и нет!
   — Вы недооцениваете мистера Боффина, Софрония, — повторил мистер Лэмл, воспаряя на высоты нравственного величия, — ибо ваша оценка низводит мистера Боффина на мой уровень, и вы переоцениваете меня, Софрония, предоставляя мне место на недосягаемом уровне мистера Боффина. Мистер Боффин по натуре своей более снисходителен, чем я.
   — Более снисходителен, чем вы, когда дело касается вас самих, Альфред?
   — Не о том речь, моя дорогая.
   — Не о том речь, крючкотвор? — лукаво спросила миссис Лэмл.
   — Нет, моя дорогая Софрония. Со своего низкого уровня я взираю на мистера Боффина, как на человека слишком великодушного, слишком снисходительного, слишком мягкого по отношению к тем людям, которые недостойны его и не испытывают к нему благодарности. Я на такое благородство чувств не посягаю. Более того, оно вызывает во мне негодование.
   — Альфред!
   — Да, моя дорогая, оно вызывает во мне негодование и толкает на то, чтобы, сжав кулаки, стать между этими недостойными людьми и мистером Боффином. А почему? Потому что, пребывая на более низком уровне, я знаю жизнь лучше мистера Боффина и не так щепетилен, как он. Не обладая великодушием мистера Боффина, я чувствую нанесенные ему обиды гораздо сильнее и считаю себя более пригодным к тому, чтобы отражать их.
   Миссис Лэмл вдруг почувствовала, что втянуть мистера и миссис Боффин в приятную беседу сегодня не так-то легко. Им выкинули столько соблазнительных приманок, а они до сих пор даже не пикнули! Она сама и ее муж ведут такой чувствительный и дельный разговор, но ведут его одни! Милые старички, может быть, и восчувствовали то, что им пришлось услышать, однако в этом не мешало бы убедиться, тем более что по крайней мере имя одного из старичков упоминалось довольно часто. Если же милые старички слишком застенчивы или слишком тупы, чтобы занять в беседе подобающее им место, тогда надо взять их за шиворот и водворить на это место силой.
   — Позвольте! — с простодушной улыбочкой обратилась миссис Лэмл к мистеру и миссис Боффин. — Разве не следует понимать моего мужа так, что, восхищаясь кем-то и горя желанием служить кому-то, он забывает о своих временных невзгодах? Не слышится ли тут признание в благородстве собственного сердца? Я хоть и не сильна в логике, но мне кажется, что это так, мои дорогие мистер и миссис Боффин?
   Но мистер и миссис Боффин и тут даже не пикнули. Он сидел, уставившись в тарелку, и молча ел булочку с ветчиной, а она в смущении разглядывала чайник. Простодушный вопрос миссис Лэмл повис в воздухе, смешавшись с паром от чайника. Она бросила взгляд на мистера и миссис Боффин и чуть заметно подняла брови, будто спрашивая своего супруга: «Что-нибудь не так?»
   Мистер Лэмл, который неоднократно убеждался в силе воздействия на людей своей грудной клетки, расправил на ней манишку во всю ширь и с улыбкой возразил супруге:
   — Софрония, дорогая моя, мистер и миссис Боффин могут напомнить вам старую поговорку: себя не хвали, от людей жди хвалы.
   — Почему же моя похвала относится ко мне, Альфред? Не потому ли, что мы с вами во всем едины?
   — Нет, дитя мое, не поэтому! Призадумайтесь хотя бы на минутку и вспомните, что мои чувства к мистеру Боффину, удостоившиеся сейчас такого одобрения, ничем не отличаются от ваших чувств к миссис Боффин, в которых вы мне сами признавались.
   — С этим крючкотвором шутки плохи! — весело шепнула миссис Лэмл на ушко миссис Боффин. — Если он будет настаивать, мне придется во всем покаяться! Его слова выдают меня с головой!
   Белые пятна начали то появляться, то исчезать на носу у мистера Лэмла, когда он увидел, что миссис Боффин только на секунду отвела глаза от чайника, улыбнулась застенчивой, вымученной улыбкой и снова потупилась.
   — Вы признаете предъявленный вам иск, Софрония? — шутливо спросил Альфред.
   — Мне придется прибегнуть к защите господина судьи, — все так же весело воскликнула миссис Лэмл. И добавила, обращаясь к мистеру Боффину: — Обязана ли я отвечать на этот вопрос, милорд?
   — Если вам не хочется, сударыня, так не отвечайте, — сказал мистер Боффин. — Это не имеет никакого значения.
   Супруги бросили на своего хозяина недоумевающий взгляд. Он говорил учтиво, но вместе с тем очень серьезно и таким голосом, в котором явно слышалось, что его чувству собственного достоинства претит тон застольной беседы.
   Миссис Лэмл снова подняла брови, испрашивая распоряжений у своего супруга. Его легкий кивок означал: «Попытайтесь еще раз».
   — Чтобы оградить себя от попреков в самовосхвалении, моя дорогая миссис Боффин, — бойко продолжала миссис Лэмл, — я должна поведать вам, как все это было.
   — Нет, нет! Пожалуйста, не надо, — прервал ее мистер Боффин.
   Миссис Лэмл со смехом повернулась к нему.
   — Судья возражает?
   — Сударыня, — сказал мистер Боффин. — У судьи (поскольку вы меня так называете) действительно имеются возражения. И возражает судья по двум причинам. Первая: судья считает, что это нечестно. Вторая: это огорчает госпожу судью (если уж вы называете меня судьей), то есть мою дорогую старушку.
   Миссис Лэмл явно заколебалась, не зная, как держаться дальше — по-прежнему угодливо или вызывающе, как у Твемлоу.
   — А что судья считает нечестным? — спросила, наконец, она.
   — Позволить вам продолжать этот разговор, — ответил мистер Боффин и ласково кивнул, точно давая понять ей: «Мы сделаем все, что возможно, и постараемся обойтись с вами помягче».
   — Это нехорошо, это нечестно, — повторил он. — Если моей старушке не по себе, значит есть на то свои причины. А я вижу, что ей не по себе, и для меня этого вполне достаточно. Вы позавтракали, сударыня?
   Решив избрать вызывающий тон, миссис Лэмл отодвинула от себя тарелку, взглянула на мужа и рассмеялась, но отнюдь не весело.
   — Вы позавтракали, сэр? — осведомился мистер Боффин.
   — Благодарствую, — ответил Альфред, показывая все свои зубы. — Если миссис Боффин сделает мне такое одолжение, я выпью еще чаю.
   Он неосторожно плеснул из чашки на свою мощную грудь, от которой столько ожидалось сегодня и которая не оправдала возложенных на нее надежд, но тем не менее выпил поданный ему чай с напыщенным видом, хотя белые пятна, то появлявшиеся, то исчезавшие у него на носу, обозначились так явственно, будто их вдавливали чайной ложечкой.
   — Тысяча благодарностей. Теперь я позавтракал.
   — Итак, — негромко проговорил мистер Боффин, — кто у вас за кассира?
   — Софрония, душенька! — Мистер Лэмл откинулся на спинку стула и, помахав жене правой рукой, большой палец левой засунул за пройму жилета. — Это по вашей части.
   — Я предпочел бы, сударыня, — сказал мистер Боффин, — чтобы это было по части вашего супруга, потому что… Впрочем, не важно, хотя я и предпочел бы иметь дело с ним. Тем не менее то, что мне надо сказать, я скажу как можно деликатнее, и если вы на меня не обидитесь, я буду этому сердечно рад. Вы оба оказали мне услугу, большую услугу (моя старушка знает, какую). И я вложил вот в этот конверт чек на сто фунтов. По-моему, ваша услуга стоит таких денег, и я с удовольствием плачу их вам. Надеюсь, вы будете настолько любезны и примете от меня эту сумму вместе с моей благодарностью?
   Надменно, глядя куда-то в сторону, миссис Лэмл простерла над столом левую руку, и мистер Боффин вложил в нее конверт с деньгами. Она немедленно препроводила конверт за вырез платья, после чего мистер Лэмл явно почувствовал облегчение и вздохнул свободнее, так как он окончательно уверился в получении ста фунтов только тогда, когда чек благополучно перешел из рук мистера Боффина в руки его дражайшей Софронии.
   — Я не ошибусь, — спросил мистер Боффин, обращаясь к Альфреду, — если скажу, что вы, сэр, рассчитывали занять со временем место Роксмита?
   — Да, — ответил Альфред, сверкнув в улыбке зубами и сразу став еще носатее, — не ошибетесь.
   — А вы, сударыня, — продолжал мистер Боффин, обращаясь теперь к Софронии, — может, вы, по доброте своей, призадумались о моей старушке и оказали ей честь тем, что решили взять ее под свою опеку, стать для нее своего рода мисс Беллой Уилфер и даже чем-то большим, по сравнению с мисс Беллой Уилфер?
   — Смею надеяться, сэр, — громко и с презрительной гримасой ответила миссис Лэмл, — что, если бы я возымела такую мысль, мне не представило бы труда стать чем-то большим по сравнению с мисс Беллой Уилфер, как вы изволите ее называть.
   — А как называете ее вы, сударыня? — спросил мистер Боффин.
   Не удостоив его ответом, миссис Лэмл вызывающе постучала ножкой по полу.
   — Мне думается, я и на этот раз не ошибся. Не так ли, сэр? — сказал мистер Боффин, поворачиваясь к Альфреду.
   — Да, сэр, — с той же улыбкой ответствовал Альфред, — не ошиблись.
   — Так вот, — тихо проговорил мистер Боффин. — Ничего из этого не получится. Я не хочу произносить ни одного такого слова, которое оставит у вас неприятное чувство, но ничего из этого не получится.
   — Софрония, душа моя! Вы слышали? Ничего из этого не получится, — передразнивая мистера Боффина. повторил ее супруг.
   — Да, — еще тише сказал тот. — Ровным счетом ничего. Вы уж не обижайтесь на нас. Идите своим путем, а мы пойдем своим, и, надеюсь, все обернется к нашему обоюдному удовольствию.
   Миссис Лэмл посмотрела на него, будто говоря: «Исключите меня из числа лиц, которые получают удовольствие от такого решения вопроса!», но промолчала.
   — Самое лучшее, что мы могли тут придумать, — продолжал мистер Боффин, — это пойти с вами на сделку. Вот мы и пошли. Вы оказали мне услугу, большую услугу, и я оплатил ее вам. Вы не возражаете против суммы?
   Мистер и миссис Лэмл обменялись взглядом через стол, но возражать не стали. Мистер Лэмл пожал плечами, миссис Лэмл застыла в полной неподвижности.
   — Вот и хорошо, — сказал мистер Боффин. — Учтя все обстоятельства, мы — то есть моя старушка и я — выбрали самый короткий и самый прямой путь для разрешения этого дела. Надеюсь, вы отдадите должное нашим добрым намерениям. Мы — то есть моя старушка и я — подробно все обсудили и поняли, что вводить вас в заблуждение или попустительствовать вам будет нехорошо, очень нехорошо. И тогда я дал понять… — Мистер Боффин замолчал в поисках каких-то других слов, но, не найдя более выразительных, повторил вполголоса: — …дал понять вам, что у вас ничего не получится. Хотел бы я сказать это поделикатнее, да не выходит. Надеюсь все же, вы не будете в обиде, потому что обижать вас я не собирался. А теперь, — добавил он, как бы подводя итог сказанному, — пожелав вам всего хорошего на вашем жизненном пути, мы так и говорим вам: всего хорошего, прощайте.
   По одну сторону стола с наглым смешком поднялся мистер Лэмл, по другую, надменно вскинув брови, поднялась миссис Лэмл. В эту минуту на лестнице послышались торопливые шаги, и в комнату, без доклада, вся в слезах, вбежала Джорджиана Подснеп.
   — Софрония! Моя дорогая Софрония! — воскликнула она, ломая руки, и кинулась миссис Лэмл на шею. — Вы с Альфредом разорились! Бедная моя Софрония! Ваш дом продается с торгов, и это после того, как вы были так добры ко мне! Мистер Боффин! Миссис Боффин! Простите меня, что я ворвалась к вам без приглашения, но если бы вы знали, как я тосковала по Софронии, когда папа запретил мне бывать у нее, если бы вы знали, как мне было больно за Софронию, когда я услыхала от мамы, что Софрония теперь не нашего круга! Нет! Вы не представляете себе и не можете и никогда не сможете представить, как я всю ночь не сомкнула глаз и плакала о моей Софронии, о моем первом и единственном друге!
   Разительная перемена произошла в миссис Лэмл, лишь только бедная, глупенькая девушка обняла ее. Она побледнела и бросила умоляющий взгляд сначала на мистера Боффина, потом на миссис Боффин. Те сразу поняли значение этого взгляда, проявив такую чуткость, какой, при данных обстоятельствах, нельзя было бы ждать от людей более образованных, у которых понимание идет не столько от сердца, сколько от разума.
   — Мне дольше нельзя здесь оставаться, — продолжала бедная маленькая Джорджиана. — Мы с мамой с раннего утра ездим по лавкам, и я сослалась на головную боль и упросила маму, чтобы она позволила мне остаться в фаэтоне на Пикадилли, и побежала на Сэквил-стрит, но там сказали, что Софрония у вас, а потом мама поехала с визитом к этой ужасной старухе на Портленд-Плейс, она в тюрбане и точно каменная, и я сказала, что не пойду к ней, а лучше завезу наши визитные карточки Боффинам. Я знаю, невежливо говорить просто «Боффины», но, боже мой! у меня в голове все перепуталось, фаэтон ждет у дверей, и если папа узнает, что он скажет!
   — Вам нечего бояться, душенька, — заверила ее миссис Боффин. — Вы же приехали повидаться с нами.
   — Нет! Не с вами! — воскликнула Джорджиана. — Правда, это очень неучтиво, но я приехала повидаться с моей бедной Софронией, с моим единственным другом! Ах, Софрония! Мне было очень тяжело без вас, еще до того, как я узнала, что вы не нашего круга, а теперь стало еще тяжелее!
   Слезы, настоящие слезы выступили на глазах у беззастенчивой миссис Лэмл, когда добрая, глупенькая девушка прижалась к ее груди.
   — Боже мой! Ведь я приехала по делу! — спохватилась Джорджиана. Всхлипнув и утерев платком лицо, она принялась шарить в своей сумочке. — Если я уеду, так ничего и не сделав, тогда незачем было приезжать, и если папа узнает про Сэквил-стрит, что он скажет?! Что скажет мама, если ей придется ждать меня у подъезда этого ужасного тюрбана? Ни у кого нет таких лошадей, как у нас — бьют копытами по мостовой и сводят меня с ума, — это сейчас-то, когда весь мой ум нужен, хотя его у меня не так уж и много! А они бьют и бьют копытами у дома мистера Боффина, где им вовсе не полагается стоять. Ох! Куда же это девалось? Ох! Не могу найти! — все это залпом, заливаясь слезами и не переставая копаться в сумочке.
   — Что вы потеряли, душенька? — спросила миссис Боффин, подходя к ней.
   — Ах, это такой пустяк! — ответила Джорджиана. — Ведь мама до сих пор считает меня маленькой (а как жаль, что я уже не маленькая!). Я их почти не тратила и теперь накопила пятнадцать фунтов, а по-моему, Софрония, три бумажки по пять фунтов все-таки лучше, чем ничего, хотя это такой пустяк, такой пустяк! Ну вот, их нашла, так другое исчезло! О господи! Нет, и оно здесь!
   Не переставая всхлипывать, Джорджиана извлекла, наконец, из своей сумочки ожерелье.
   — Мама говорит, что девчонкам драгоценности не по носу, — снова начала она, — поэтому у меня никаких висюлек нет. Но моя тетя Хокинсон, наверно, была не согласна с ней и завещала мне вот это, хотя если бы она его закопала, толк был бы один, потому что оно всегда лежит в футляре и в вате. Но теперь, слава богу, оно пригодилось, и вы его продадите, Софрония, дорогая моя, и купите на эти деньги все, что вам нужно.
   — Дайте ваше ожерелье мне, — сказал мистер Боффин, бережно взяв ее за руки. — Я позабочусь, чтобы им распорядились так, как нужно.
   — Вы друг Софронии, мистер Боффин? — воскликнула Джорджиана. — Какой вы добрый! Ах, боже мой, мне надо еще о чем-то сказать… О чем же? Из головы вылетело… Нет, не вылетело, все вспомнила! Я получу бабушкино наследство, когда достигну совершеннолетия, и оно будет мое собственное, мистер Боффин, и ни папа, ни мама, никто другой не смогут им распоряжаться, и мне хочется сделать как-нибудь так, чтобы часть его досталась Софронии и Альфреду, а для этого надо что-то где-то подписать, и тогда кто-то выдаст им их долю. И с этими деньгами они снова будут нашего круга. Ах, боже мой! Мистер Боффин! Вы, друг моей дорогой Софронии, вы не откажете мне! Ведь не откажете!
   — Нет, нет, — сказал мистер Боффин. — Я сделаю все, что нужно.
   — Спасибо вам, спасибо! — воскликнула Джорджиана. — Если бы теперь моей горничной послать записочку и полкроны в придачу, я сбегала бы в кондитерскую и подписала бы это там или у нас в садике… только тогда надо, чтобы кто-то подошел к калитке и кашлянул, а я отопру ее своим ключом, и пусть принесут бумагу, чернил и хоть клочок промокашки. О господи! Надо бежать, не то папа и мама узнают, где я! Софрония! Дорогая моя Софрония! Прощайте! Прощайте!
   Бедная, легковерная девочка еще раз горячо обняла миссис Лэмл, потом протянула руку мистеру Лэмлу.
   — Прощайте, дорогой Лэмл… нет, Альфред! Теперь вы не будете думать, будто я отреклась от вас, потому что вы стали не нашего круга? Правда, не будете? Боже мой! Я все глаза выплакала, и мама обязательно спросит, что случилось? Пожалуйста, проводите меня кто-нибудь! Прошу вас, прошу!
   Мистер Боффин свел Джорджиану вниз по лестнице, усадил в экипаж и потом долго помнил эти заплаканные красные глаза и дрожащий подбородок поверх большого фартука кремового фаэтона, точно ее, как маленькую, уложили в кровать среди бела дня за какую-то детскую провинность, и вот она, жалкая, заливаясь покаянными слезами, выглядывает теперь из-под одеяла.
   Когда мистер Боффин вернулся в столовую, мистер Лэмл и миссис Лэмл по-прежнему стояли у стола, каждый на своем месте.
   — Я берусь, — сказал мистер Боффин, показывая им ожерелье и деньги, — вернуть все это назад, по принадлежности.
   Миссис Лэмл взяла свой зонтик со столика и теперь водила им по узорной парчовой скатерки — точно так же, как по обоям в комнате мистера Твемлоу несколько дней назад.
   — Надеюсь, мистер Боффин, вы не станете открывать ей глаза? — спросила она, поворачиваясь к нему, но не глядя на него.
   — Нет, — ответил мистер Боффин.
   — Открывать ей глаза на истинные качества ее друга, — пояснила миссис Лэмл вполголоса, но сделав ударение на последнем слове.
   — Нет, — повторил он. — Может, я попытаюсь намекнуть у них дома, что ей нужен добрый, заботливый руководитель, но больше ни ее родители, ни она сама ничего от меня не услышат.
   — Мистер и миссис Боффин, — снова заговорила миссис Лэмл, продолжая старательно водить кончиком зонта по узорной скатерти. — Вряд ли кто другой на вашем месте, принимая во внимание все обстоятельства, пощадил бы меня и проявил бы ко мне столько снисхождения. Вы не откажетесь принять мою благодарность?
   — Кто же от нее откажется? — живо отозвалась добрая миссис Боффин.
   — Тогда позвольте мне поблагодарить вас обоих.
   — Софрония, — насмешливо проговорил ее супруг. — Вы, кажется, расчувствовались?
   — Знаете, дорогой сэр, — перебил его мистер Боффин, — когда ты сам уважительно о ком-нибудь думаешь и когда другие думают о тебе уважительно, это очень хорошо. Если даже миссис Лэмл и расчувствовалась, ничего дурного тут нет.
   — Премного вам благодарен, но пусть она сама это подтвердит.
   Не говоря ни слова, миссис Лэмл по-прежнему водила зонтиком по скатерти, и лицо у нее было неподвижное, сумрачное.
   — Пусть подтвердит, — повторил Альфред, — потому что я сам готов расчувствоваться, глядя, как вы, мистер Боффин, распорядились ожерельем и деньгами. Наша маленькая Джорджиана была права: три бумажки по пять фунтов лучше, чем ничего, и если продать ожерелье, на Эти деньги можно кое-что приобрести.
   — Если продать, — подчеркнул мистер Боффин, пряча ожерелье в карман.
   Альфред проследил алчным взглядом и за ожерельем и за банкнотами, которые тоже исчезли в боковом кармане мистера Боффина. Потом не то с раздражением, не то с издевкой посмотрел на жену. Миссис Лэмл все рисовала кончиком зонта по скатерти, но теперь в ней, видимо, происходила внутренняя борьба, нашедшая выражение в том, как глубоко она провела напоследок по завиткам узора. И тут на скатерть из ее глаз капнули слезы.
   — Черт бы побрал эту женщину! — воскликнул Лэмл. — Она и на самом деле расчувствовалась!
   Миссис Лэмл подошла к окну, вся сжавшись под его злобным взглядом, с минуту смотрела на улицу, потом повернулась — уже спокойная, холодная.
   — До сих пор у вас не было поводов жаловаться на мою чувствительность, Альфред, и в дальнейшем таких жалоб тоже не предвидится. Значит, все то, что было сейчас, недостойно вашего внимания. На деньги, полученные здесь, мы уедем за границу?
   — Вы сами это знаете. Вы знаете, что мы должны уехать.
   — Так будьте уверены, что я не повезу с собой свою чувствительность. А если бы и повезла, меня не замедлили бы освободить от этого груза. Итак, я распрощусь с ней. Собственно, уже распростилась. Вы готовы, Альфред?
   — Я жду вас, Софрония. Больше мне здесь нечего делать.
   — Тогда пойдемте. Весьма сожалею, что задержала наш преисполненный достоинства уход.
   Она вышла из комнаты, он последовал за ней. Мистер и миссис Боффин не совладали со своим любопытством и, осторожно подняв оконную раму, долго смотрели им в спину. Улица была длинная, и они шествовали по ней с гордым видом, под руку — и молчали.
   Дав волю воображению, можно было бы увидеть в этой чете пристыженных мошенников, скованных невидимыми наручниками, но при более трезвой оценке они показались бы просто людьми, которые смертельно устали друг от друга, сами от себя и от всего, что есть в мире. И, повернув за угол, они как будто и на самом деле исчезли из этого мира — во всяком случае для мистера и миссис Боффин, так как старичкам больше не пришлось встречаться с супругами Лэмл.

Глава III
Золотой Мусорщик снова впадает в ничтожество

   В один из тех вечеров, когда в «Приюте» должно было состояться очередное литературное чтение, мистер Боффин пообедал в пять часов, поцеловал миссис Боффин и рысцой выбежал из дому, обеими руками прижимая к груди толстую палку, которая и на этот раз нашептывала ему что-то на ухо. Сосредоточенное выражение не сходило у него с лица, будто он старался не пропустить ни слова из таинственных речей толстой палки. Это было лицо человека, вникающего в какую-то запутанную историю, и, семеня мелкими шажками по тротуару, мистер Боффин то и дело бросал на свою спутницу такие взгляды, точно ему хотелось прервать ее возгласом: «Да быть того не может!»
   Мистер Боффин и его палка добежали до перекрестка, где им, видимо, предстояла встреча с кем-то, кто должен был в то же самое время появиться здесь на пути от Клеркенуэла к «Приюту». На углу они остановились, и мистер Боффин вынул из кармана часы.
   — Придется подождать Венуса минут пять. Я малость поспешил.
   Но Венус, будучи человеком пунктуальным, появился как раз в ту минуту, когда мистер Боффин клал часы в карман. Он ускорил шаги, увидев, что его ждут на условленном месте, и вскоре поравнялся с мистером Боффином.
   — Спасибо. Венус, — сказал тот. — Спасибо, спасибо и еще раз спасибо!
   За что мистер Боффин благодарил анатома, так и осталось бы неизвестным, если бы сразу же вслед за тем не последовало разъяснения:
   — Прекрасно, Венус, прекрасно! С тех пор как вы побывали у меня и согласились прикинуться, будто у вас с Веггом все идет по-прежнему, я точно подпорку за собой почувствовал! Прекрасно, Венус! Спасибо, Венус! Спасибо, спасибо и еще раз спасибо!
   Скромно потупив глаза, мистер Венус пожал протянутую ему руку, и они оба зашагали по направлению к «Приюту».
   — Как вы думаете, Венус, когда Вегг набросится на меня, — уж не сегодня ли? — грустно спросил по пути мистер Боффин.
   — Думаю, что сегодня, сэр.
   — У вас есть какие-нибудь особые основания так думать, Венус?