Страница:
— А ты действительно начинаешь поправляться, — с улыбкой сказал Мортимер.
— Нет, кроме шуток! — сказал Юджин. Осчастливив нас, МПР стал полоскать рот кларетом (им заказанным, но оплаченным мною) и приговаривать: «Сын мой, неужели ты пьешь такую бурду!» Это было равносильно — для него — отчему благословению, которое в большинстве случаев сопровождается потоком слез. Хладнокровие МПР нельзя мерить обычной человеческой меркой.
— Да, ты прав, — согласился Лайтвуд.
— Вот и все, что МПР мог исторгнуть из своего сердца по этому поводу, — продолжал Юджин, — а в дальнейшем он будет с прежней беспечностью разгуливать по свету, заломив шляпу набекрень. Итак, поскольку моя женитьба удостоилась столь торжественного признания, с семейным алтарем покончено. Далее, Мортимер, ты сотворил чудо, уладив мои денежные дела, и теперь, когда возле меня есть ангел-хранитель и опекун — моя спасительница… (ты видишь, как я еще слаб! Не могу говорить о ней без дрожи в голосе), с ее помощью мои скромные средства все-таки кое-что составят. Тут и сомневаться нечего, потому что вспомни, как я раньше пускал деньги по ветру! У меня ничего не оставалось.
— Меньше, чем ничего, Юджин. Скромное наследство, доставшееся мне от деда (как жаль, что он не бросил его в пучину морскую!), отбило у меня всякую охоту заниматься делом. То же самое произошло и с тобой.
— Сама мудрость глаголет твоими устами! — сказал Юджин. — Да, мы с тобой жили в Аркадии[37], Мортимер, но теперь возьмемся за ум. Впрочем, отложим этот разговор на несколько лет. Знаешь, что я придумал? Уехать с женой в какую-нибудь колонию и потрудиться там на адвокатском поприще.
— Я без тебя погибну, Юджин, но, может быть, это решение правильное.
— Нет! — воскликнул Юджин. — Неправильное! Никуда не годное решение!
Он проговорил это с такой горячностью — чуть ли не гневно, — что Мортимер в изумлении посмотрел на него.
— Ты думаешь, в моей бедной голове все помутилось? — весь вспыхнув, продолжал Юджин. — Ничуть не бывало! Я могу сказать о музыке своего пульса то же, что сказал Гамлет.[38] Я волнуюсь, но это здоровое волнение, Мортимер! Неужели я струшу и, стыдясь своей жены, увезу ее на край света! Где бы сейчас был твой друг, Мортимер, если б в свое время и она струсила, когда у нее было к тому гораздо больше оснований!
— Ты благородный, мужественный человек, Юджин, — сказал Лайтвуд. — И все же…
— И все же, Мортимер…
— И все же, готов ли ты поручиться, что тебя не будет уязвлять (из-за нее, только из-за нее, Юджин!) тот холодок, с которым отнесется к ней… общество?
— О! На этом слове поперхнуться нетрудно! — со смехом проговорил Юджин. — Кто под ним подразумевается — уж не наша ли очаровательная Типпинз?
— Может быть, и Типпинз, — тоже рассмеявшись, сказал Мортимер.
— Разумеется, Типпинз! — горячо воскликнул Юджин. — Сколько бы мы ни хитрили, ни лгали самим себе, Мортимер, от этого никуда не уйдешь. Но моя жена все-таки ближе моему сердцу, чем Типпинз, я обязан ей немногим больше, чем Тишганз, и горжусь ею так, как никогда не гордился Типпинз. И поэтому, Мортимер, я буду бороться до последнего вздоха, бороться в открытом поле, за нее и вместе с нею. А если я смалодушничаю, сбегу отсюда и поведу свою борьбу где-нибудь на краю света, тогда ты, Мортимер, — самый близкий мне человек после нее, с полным на то правом скажешь, что напрасно она не пнула меня ногой в ту ночь, когда я валялся, истекая кровью, напрасно не плюнула мне, негодяю, в глаза!
Внутренний огонь преобразил Юджина, и на миг он стал прежним красавцем, словно лицо у него не было изуродовано. Мортимер принял его слова как должно, и друзья до самого прихода Лиззи горячо обсуждали свои планы на будущее. Она вошла, села возле мужа и ласково коснулась ладонью его лба и рук.
— Юджин, милый, ты заставил меня уехать, но я, видно, напрасно послушалась тебя. Ты опять весь горишь. Что с тобой? Что ты тут делал?
— Ничего, — ответил Юджин. — Просто с нетерпением ждал, когда ты вернешься.
— И разговаривал с мистером Лайтвудом? — Лиззи с улыбкой повернулась к Мортимеру. — Что же тебя так взволновало? Неужели все оно же — ваше Общество?
— Ты отгадала, дорогая, — ответил Юджин со своей былой беспечностью и, смеясь, поцеловал жену. — Все оно же — наше Общество.
Это слово не выходило у Мортимера из головы всю дорогу, до самого Тэмпла, и он решил посмотреть, что же делается в Обществе, где ему давно не приходилось бывать.
Глава последняя
Постскриптум
— Нет, кроме шуток! — сказал Юджин. Осчастливив нас, МПР стал полоскать рот кларетом (им заказанным, но оплаченным мною) и приговаривать: «Сын мой, неужели ты пьешь такую бурду!» Это было равносильно — для него — отчему благословению, которое в большинстве случаев сопровождается потоком слез. Хладнокровие МПР нельзя мерить обычной человеческой меркой.
— Да, ты прав, — согласился Лайтвуд.
— Вот и все, что МПР мог исторгнуть из своего сердца по этому поводу, — продолжал Юджин, — а в дальнейшем он будет с прежней беспечностью разгуливать по свету, заломив шляпу набекрень. Итак, поскольку моя женитьба удостоилась столь торжественного признания, с семейным алтарем покончено. Далее, Мортимер, ты сотворил чудо, уладив мои денежные дела, и теперь, когда возле меня есть ангел-хранитель и опекун — моя спасительница… (ты видишь, как я еще слаб! Не могу говорить о ней без дрожи в голосе), с ее помощью мои скромные средства все-таки кое-что составят. Тут и сомневаться нечего, потому что вспомни, как я раньше пускал деньги по ветру! У меня ничего не оставалось.
— Меньше, чем ничего, Юджин. Скромное наследство, доставшееся мне от деда (как жаль, что он не бросил его в пучину морскую!), отбило у меня всякую охоту заниматься делом. То же самое произошло и с тобой.
— Сама мудрость глаголет твоими устами! — сказал Юджин. — Да, мы с тобой жили в Аркадии[37], Мортимер, но теперь возьмемся за ум. Впрочем, отложим этот разговор на несколько лет. Знаешь, что я придумал? Уехать с женой в какую-нибудь колонию и потрудиться там на адвокатском поприще.
— Я без тебя погибну, Юджин, но, может быть, это решение правильное.
— Нет! — воскликнул Юджин. — Неправильное! Никуда не годное решение!
Он проговорил это с такой горячностью — чуть ли не гневно, — что Мортимер в изумлении посмотрел на него.
— Ты думаешь, в моей бедной голове все помутилось? — весь вспыхнув, продолжал Юджин. — Ничуть не бывало! Я могу сказать о музыке своего пульса то же, что сказал Гамлет.[38] Я волнуюсь, но это здоровое волнение, Мортимер! Неужели я струшу и, стыдясь своей жены, увезу ее на край света! Где бы сейчас был твой друг, Мортимер, если б в свое время и она струсила, когда у нее было к тому гораздо больше оснований!
— Ты благородный, мужественный человек, Юджин, — сказал Лайтвуд. — И все же…
— И все же, Мортимер…
— И все же, готов ли ты поручиться, что тебя не будет уязвлять (из-за нее, только из-за нее, Юджин!) тот холодок, с которым отнесется к ней… общество?
— О! На этом слове поперхнуться нетрудно! — со смехом проговорил Юджин. — Кто под ним подразумевается — уж не наша ли очаровательная Типпинз?
— Может быть, и Типпинз, — тоже рассмеявшись, сказал Мортимер.
— Разумеется, Типпинз! — горячо воскликнул Юджин. — Сколько бы мы ни хитрили, ни лгали самим себе, Мортимер, от этого никуда не уйдешь. Но моя жена все-таки ближе моему сердцу, чем Типпинз, я обязан ей немногим больше, чем Тишганз, и горжусь ею так, как никогда не гордился Типпинз. И поэтому, Мортимер, я буду бороться до последнего вздоха, бороться в открытом поле, за нее и вместе с нею. А если я смалодушничаю, сбегу отсюда и поведу свою борьбу где-нибудь на краю света, тогда ты, Мортимер, — самый близкий мне человек после нее, с полным на то правом скажешь, что напрасно она не пнула меня ногой в ту ночь, когда я валялся, истекая кровью, напрасно не плюнула мне, негодяю, в глаза!
Внутренний огонь преобразил Юджина, и на миг он стал прежним красавцем, словно лицо у него не было изуродовано. Мортимер принял его слова как должно, и друзья до самого прихода Лиззи горячо обсуждали свои планы на будущее. Она вошла, села возле мужа и ласково коснулась ладонью его лба и рук.
— Юджин, милый, ты заставил меня уехать, но я, видно, напрасно послушалась тебя. Ты опять весь горишь. Что с тобой? Что ты тут делал?
— Ничего, — ответил Юджин. — Просто с нетерпением ждал, когда ты вернешься.
— И разговаривал с мистером Лайтвудом? — Лиззи с улыбкой повернулась к Мортимеру. — Что же тебя так взволновало? Неужели все оно же — ваше Общество?
— Ты отгадала, дорогая, — ответил Юджин со своей былой беспечностью и, смеясь, поцеловал жену. — Все оно же — наше Общество.
Это слово не выходило у Мортимера из головы всю дорогу, до самого Тэмпла, и он решил посмотреть, что же делается в Обществе, где ему давно не приходилось бывать.
Глава последняя
Глас Общества
Для того чтобы побывать в Обществе, от Мортимера Лайтвуда требуется только одно: ответить на пригласительную карточку мистера и миссис Вениринг, кои почтут за честь и так далее и тому подобное, и уведомить их, что он, Мортимер Лайтвуд, тоже почтет за честь, и так далее, и тому подобное. Вениринги продолжают без устали сдавать Обществу свои пригласительные карты, но тем, кто хочет принять участие в этой игре, следует поторопиться, ибо в Книге Несостоятельных Судеб уже записано, что на следующей неделе Вениринг лопнет. Да. Разгадав секрет, как можно жить не по средствам, и малость перебрав там, где ему, депутату неподкупных избирателей Покет-Бричеза, надлежало брать, Вениринг сложит с себя на следующей неделе депутатские полномочия, после чего законник, пользующийся доверием Британии, снова примет в дар от Покет-Бричеза не одну тысячу, а Вениринги удалятся в Кале, где будут жить на бриллианты миссис Вениринг (в которые мистер Вениринг, как и подобало любящему супругу, время от времени вкладывал солидные суммы) и рассказывать Нептуну и вообще всем, кто пожелает слушать, что до того, как Вениринг покинул парламент, палата общин состояла из Вениринга и из шестисот пятидесяти семи его самых близких друзей[39]. Примерно в то же время Общество вдруг поймет, что оно всегда презирало Вениринга, не доверяло Венирингу и, обедая у Вениринга, всякий раз испытывало сомнения, хотя, почему-то, ни с кем своими сомнениями не делилось и свято хранило их в тайне.
Но поскольку Книга Несостоятельных Судеб еще не открылась на той странице, в особняк Венирингов, как и всегда, валом валят гости — те самые, что ездят туда обедать не с хозяевами, а друг с другом. Вот леди Типпинз. Вот Подснеп Великий и миссис Подснеп. Вот Твемлоу. Вот Буфер, Бутс и Бруэр. Вот Подрядчик, заменяющий собой провидение для полумиллиона людей. Вот Директор Компании, отмахивающий ежедневно по три тысячи миль. Вот блистательный Гений, ухитрившийся нажить на акциях кругленькую сумму — ровно триста семьдесят пять тысяч фунтов, без шиллингов и пенсов.
Добавьте сюда и Мортимера Лайтвуда, который входит с томным видом, заимствованным у Юджина еще в те дни, когда он, Мортимер, увеселял Общество рассказом о человеке неизвестно откуда.
Блистающая свежими красками фея, леди Типпинз, чуть не взвизгивает при виде своего вероломного поклонника. Она манит к себе дезертира, помахивая ему веером, но дезертир, заранее решивший не подходить к ней, беседует с Подснепом о Британии. Подспеп всегда заводит беседы о Британии и отзывается о ней так, точно его наняли в личные сторожа к этой даме на предмет охраны ее британских интересов от посягательств всех других стран.
— Мы знаем, что затевает Россия, сэр, — говорит Подснеп. — Мы знаем, что нужно Франции. Мы видим, куда клонит Америка, но мы знаем также, что представляет собой Англия, и этого нам вполне достаточно.
Однако, когда все садятся за стол и Лайтвуд занимает свое обычное место напротив леди Типпинз, отделаться от нее нелегко.
— Отшельник! Робинзон Крузо! — говорит эта чаровница, обменявшись с ним поклоном. — Как там ваш необитаемый остров?
— Благодарствуйте! — отвечает Лайтвуд. — Он ни на что не жаловался.
— А как там ваши дикари? — спрашивает леди Типпинз.
— Когда я выехал из Хуан-Фернандеса[40], они начинали помаленьку приобщаться к цивилизации и поедать друг друга, что, собственно, одно и то же, — отвечает Лайтвуд.
— Изверг! — возмущается это прелестное юное существо. — Вы догадываетесь, о чем я спрашиваю, и испытываете мое терпение! Расскажите мне — немедленно! — о молодой супружеской чете. Вы же присутствовали на свадьбе!
— Дайте подумать. — Мортимер делает вид, будто вспоминает что-то. — Да, действительно присутствовал.
— Как была одета невеста? В костюме гребца?
Мортимер хмурит брови и умолкает.
— Она, наверно, положила руль сначала налево, потом направо, потом дала полный вперед, причалила, пришвартовалась, — словом, проделала все нужные эволюции, чтобы доставить самое себя на свадебную церемонию? — не унималась резвушка Типпинз.
— Это не важно. Важно то, что она украсила ее своим присутствием, — говорит Мортимер.
Кокетливо взвизгнув, леди Типпинз привлекает к себе всеобщее внимание.
— Украсила? Вениринг! Если со мной сделается дурно, приведите меня в чувство! Он хочет сказать, что эта ужасная лодочница красива!
— Простите, леди Типпинз, я ничего не хочу вам сказать, — говорит Лайтвуд и в подтверждение своих слов с подчеркнутым безразличием принимается за еду.
— Нет, от меня не так легко отделаться, злой бука! — восклицает леди Типпинз. — Как ни старайтесь, вам не удастся выгородить своего дружка, Юджина, который стал всеобщим посмешищем. Я вам докажу, что Общество единогласно осудило его сумасбродный поступок. Миссис Вениринг, душенька, давайте образуем парламентскую комиссию по расследованию этого дела!
Миссис Вениринг, большая поклонница этой болтливой сильфиды, восклицает: «Парламентскую комиссию? Давайте, давайте! Прелестно!» Вениринг говорит: «Кто за это предложение, прошу сказать „да“. Кто против, прошу сказать „нет“… Принято большинством голосов». Но его остроты будто и не слышат.
— Председателем комиссии буду я! — заявляет леди Типпинз.
(«Сколько в ней жизни!» — восклицает миссис Вениринг, и тоже попусту.)
— Парламентская комиссия, — продолжает шаловливая Типпинз, — избрана для того, чтобы… как это?., ну, словом, чтобы прозвучал глас Общества. Комиссии предстоит решить следующий вопрос: считать ли глупцом или умницей родовитого, недурного собой, не лишенного способностей молодого человека, который женился не то на лодочнице, не то на фабричной работнице.
— Протестую, — перебивает упрямый Мортимер. — Вопрос надо сформулировать так: хорошо или дурно поступил описанный вами человек, женившись на бесстрашной девушке (о ее красоте говорить излишне), которая спасла ему жизнь, проявив при этом поразительное мужество и находчивость, — на девушке, ничем не запятнанной, обладающей редкими душевными качествами, на девушке, которой он всегда восхищался и которая всем сердцем любила его.
— Но позвольте, — говорит Подснеп, выставляя напоказ свою крахмальную грудь и свой скверный характер. — Была эта молодая особа лодочницей или нет?
— Нет, не была. Но, насколько мне известно, ей приходилось иногда помогать отцу — лодочнику.
Дружный взрыв негодования по адресу молодой особы. Бруэр качает головой. Бутс качает головой. Буфер качает головой.
— А скажите, мистер Лайтвуд, — продолжает Подснеп, выставляя теперь напоказ свои бакенбарды, похожие на головные щетки. — Фабричной работницей она была?
— Нет, не была. Но, насколько мне известно, служила на бумажной фабрике.
Повторный взрыв негодования. Бруэр говорит: «Боже милосердный!» Бутс говорит: «Боже милосердный!» Буфер говорит: «Боже милосердный!» Их голоса протестующе рокочут.
— Тогда, — заявляет Подснеп, отмахиваясь правой рукой, — я имею сказать вот что: мне претит такой брак! Он вызывает у меня чувство омерзения, тошноту! И я даже слушать об этом не желаю!
(«Любопытно! — думает Мортимер. — Неужели Общество глаголет его устами?»)
— Браво, браво, браво! — восклицает леди Типпинз. — А ваше мнение об этом мезальянсе, достопочтенная коллега достопочтенного члена Комиссии, который только что сел на место?
Мнение миссис Подснеп таково, что в делах подобного рода должно соблюдать равенство рангов и состояний и что людям, привыкшим вращаться в Обществе, следует и жену подыскивать в Обществе, чтобы она могла вращаться в нем с непринужденностью и грацией, которые… — Миссис Подснеп останавливается на полуслове, деликатно давая понять слушателям, что люди из Общества обязаны искать в женах наибольшего сходства с ней самой, если только такое сходство возможно.
(«Любопытно! — думает Мортимер. — Неужели Общество глаголет ее устами?»)
Леди Типпинз обращается к Подрядчику в полмиллиона рабочих сил. Этот могучий властелин считает, что человек, о котором идет речь, должен был бы пристроить молодую особу, то есть купить ей лодку и обеспечить ее небольшой рентой. И то и другое сводится к бифштексам и портеру. Вы покупаете молодой особе лодку. Прекрасно! Кроме того, вы покупаете ей небольшую ренту. По-вашему, ее рента равняется стольким-то фунтам стерлингов, на самом же деле это столько-то фунтов бифштекса и столько-то кружек портера. С одной стороны, молодая особа имеет лодку. С другой — она потребляет столько-то фунтов бифштекса и столько-то кружек портера. Бифштекс и портер служат топливом, приводящим в действие механизм молодой особы. Она черпает в этом топливе силы для управления лодкой, а за потраченные силы получает денежное вознаграждение. Добавьте к этому заработку небольшую ренту, и у вас получится точная сумма ее ежегодных доходов. Вот как надо подходить к этому вопросу, заключает Подрядчик.
Под конец его речи прелестная покорительница сердец, по своему обыкновению, погружается в легкий сон, нарушить который никому не хочется. К счастью, она пробуждается сама и следующей своей жертвой избирает Странствующего директора. Странник может судить о чужих делах только со своей колокольни. Если бы какая-нибудь молодая особа, подобная той, о которой тут говорят, спасла ему жизнь, он был бы ей весьма признателен, но не женился бы на ней, а определил бы ее в Электрическую Телеграфную контору, где молодые женщины как раз на своем месте.
А что скажет Гений, стоимостью в триста семьдесят пять тысяч фунтов, без шиллингов и пенсов?
Он отказывается говорить, не выяснив предварительно, были ли у этой молодой особы деньги?
— Нет, — бесстрастным голосом отвечает Лайтвуд. — Денег не было.
— Чушь и бред! — следует лаконичный приговор Гения. — В пределах закона за деньги на все можно пойти. Но без денег!.. Сумасшествие!
— Что скажет Бутс?
Бутс говорит, что меньше чем за двадцать тысяч фунтов он бы на это не пошел. Что скажет Бруэр? Бруэр говорит то же самое, что Бутс.
Что скажет Буфер?
Буфер говорит, что он знает одного человека, который женился на банщице и скоро сбежал от нее.
Опрошены все члены Комиссии (поинтересоваться мнением Венирингов никому и в голову не приходит), но, разглядывая сквозь монокль своих соседей но столу, леди Типпинз вдруг замечает мистера Твемлоу, который сидит, приложив ко лбу ладонь.
Боже милосердный! Твемлоу забыт! Мой Твемлоу! Милый! За что он голосует?
Твемлоу явно но по себе, но он отнимает руку ото лба и говорит:
— Я склонен думать, что тут надо принять в соображение чувства джентльмена.
— Джентльмен, который решается на такой брак, вообще лишен способности чувствовать что-либо, — кипятится Подснеп.
— Прошу прощения, сэр, — говорит Твемлоу — на сей раз далеко не так кротко. — Я позволю себе не согласиться с вами. Если чувство благодарности, уважения, восхищения и любви побудило джентльмена (не сомневаюсь, что так оно и было) жениться на этой леди…
— Леди? — как эхо подхватывает Подснеп.
— Сэр! — говорит Твемлоу, чуть ощетиниваясь манжетами. — Вы повторили это слово, и я повторю это слово. Да, леди! Как бы вы еще назвали ее, если б джентльмен присутствовал здесь?
Такой ребус не по зубам Подснеиу, и он попросту отмахивается от него.
— Да, — говорит Твемлоу. — Если благородные чувства побудили этого джентльмена жениться на этой леди, такой поступок облагораживает и самого джентльмена и леди. Прошу заметить, что под словом «джентльмен» я подразумеваю человека высоких душевных качеств, а следовательно, джентльменом может стать всякий, кто поднимется на такую высоту. Джентльменские чувства для меня священны, и, должен сознаться, мне становится не по себе, когда их делают предметом обсуждения и насмешек.
— Хотел бы я знать, — с презрительной улыбкой цедит Подснеп, — поддержит ли вас в этом ваш благородный родственник?
— Разрешите вам ответить, мистер Подснеп, — говорит Твемлоу. — Может быть, поддержит, а может быть, и нет. Это трудно сказать. Но даже ему я не позволю поучать меня в столь деликатном вопросе, в котором я тверд.
Тут Общество за столом словно окатывают холодной водой, и леди Типпинз начинает сверх всякой меры капризничать, и злиться. Веселеет один только Мортимер Дайтвуд. Мортимер спрашивал себя мысленно про каждого из членов Комиссии: «Неужели Общество глаголет его или ее устами?» Но он не задает себе этого вопроса, когда Твемлоу кончает говорить, и смотрит на Твемлоу так, словно благодарит его за что-то. Когда компания расходится — гости, сытые по горло честью, которую им оказали Вениринги, Вениринги, сытые по горло честью, которую им оказали гости, — Мортимер провожает Твемлоу до дому, на прощание сердечно жмет ему руку и возвращается к себе в Тэмпл в самом лучшем расположении духа.
Но поскольку Книга Несостоятельных Судеб еще не открылась на той странице, в особняк Венирингов, как и всегда, валом валят гости — те самые, что ездят туда обедать не с хозяевами, а друг с другом. Вот леди Типпинз. Вот Подснеп Великий и миссис Подснеп. Вот Твемлоу. Вот Буфер, Бутс и Бруэр. Вот Подрядчик, заменяющий собой провидение для полумиллиона людей. Вот Директор Компании, отмахивающий ежедневно по три тысячи миль. Вот блистательный Гений, ухитрившийся нажить на акциях кругленькую сумму — ровно триста семьдесят пять тысяч фунтов, без шиллингов и пенсов.
Добавьте сюда и Мортимера Лайтвуда, который входит с томным видом, заимствованным у Юджина еще в те дни, когда он, Мортимер, увеселял Общество рассказом о человеке неизвестно откуда.
Блистающая свежими красками фея, леди Типпинз, чуть не взвизгивает при виде своего вероломного поклонника. Она манит к себе дезертира, помахивая ему веером, но дезертир, заранее решивший не подходить к ней, беседует с Подснепом о Британии. Подспеп всегда заводит беседы о Британии и отзывается о ней так, точно его наняли в личные сторожа к этой даме на предмет охраны ее британских интересов от посягательств всех других стран.
— Мы знаем, что затевает Россия, сэр, — говорит Подснеп. — Мы знаем, что нужно Франции. Мы видим, куда клонит Америка, но мы знаем также, что представляет собой Англия, и этого нам вполне достаточно.
Однако, когда все садятся за стол и Лайтвуд занимает свое обычное место напротив леди Типпинз, отделаться от нее нелегко.
— Отшельник! Робинзон Крузо! — говорит эта чаровница, обменявшись с ним поклоном. — Как там ваш необитаемый остров?
— Благодарствуйте! — отвечает Лайтвуд. — Он ни на что не жаловался.
— А как там ваши дикари? — спрашивает леди Типпинз.
— Когда я выехал из Хуан-Фернандеса[40], они начинали помаленьку приобщаться к цивилизации и поедать друг друга, что, собственно, одно и то же, — отвечает Лайтвуд.
— Изверг! — возмущается это прелестное юное существо. — Вы догадываетесь, о чем я спрашиваю, и испытываете мое терпение! Расскажите мне — немедленно! — о молодой супружеской чете. Вы же присутствовали на свадьбе!
— Дайте подумать. — Мортимер делает вид, будто вспоминает что-то. — Да, действительно присутствовал.
— Как была одета невеста? В костюме гребца?
Мортимер хмурит брови и умолкает.
— Она, наверно, положила руль сначала налево, потом направо, потом дала полный вперед, причалила, пришвартовалась, — словом, проделала все нужные эволюции, чтобы доставить самое себя на свадебную церемонию? — не унималась резвушка Типпинз.
— Это не важно. Важно то, что она украсила ее своим присутствием, — говорит Мортимер.
Кокетливо взвизгнув, леди Типпинз привлекает к себе всеобщее внимание.
— Украсила? Вениринг! Если со мной сделается дурно, приведите меня в чувство! Он хочет сказать, что эта ужасная лодочница красива!
— Простите, леди Типпинз, я ничего не хочу вам сказать, — говорит Лайтвуд и в подтверждение своих слов с подчеркнутым безразличием принимается за еду.
— Нет, от меня не так легко отделаться, злой бука! — восклицает леди Типпинз. — Как ни старайтесь, вам не удастся выгородить своего дружка, Юджина, который стал всеобщим посмешищем. Я вам докажу, что Общество единогласно осудило его сумасбродный поступок. Миссис Вениринг, душенька, давайте образуем парламентскую комиссию по расследованию этого дела!
Миссис Вениринг, большая поклонница этой болтливой сильфиды, восклицает: «Парламентскую комиссию? Давайте, давайте! Прелестно!» Вениринг говорит: «Кто за это предложение, прошу сказать „да“. Кто против, прошу сказать „нет“… Принято большинством голосов». Но его остроты будто и не слышат.
— Председателем комиссии буду я! — заявляет леди Типпинз.
(«Сколько в ней жизни!» — восклицает миссис Вениринг, и тоже попусту.)
— Парламентская комиссия, — продолжает шаловливая Типпинз, — избрана для того, чтобы… как это?., ну, словом, чтобы прозвучал глас Общества. Комиссии предстоит решить следующий вопрос: считать ли глупцом или умницей родовитого, недурного собой, не лишенного способностей молодого человека, который женился не то на лодочнице, не то на фабричной работнице.
— Протестую, — перебивает упрямый Мортимер. — Вопрос надо сформулировать так: хорошо или дурно поступил описанный вами человек, женившись на бесстрашной девушке (о ее красоте говорить излишне), которая спасла ему жизнь, проявив при этом поразительное мужество и находчивость, — на девушке, ничем не запятнанной, обладающей редкими душевными качествами, на девушке, которой он всегда восхищался и которая всем сердцем любила его.
— Но позвольте, — говорит Подснеп, выставляя напоказ свою крахмальную грудь и свой скверный характер. — Была эта молодая особа лодочницей или нет?
— Нет, не была. Но, насколько мне известно, ей приходилось иногда помогать отцу — лодочнику.
Дружный взрыв негодования по адресу молодой особы. Бруэр качает головой. Бутс качает головой. Буфер качает головой.
— А скажите, мистер Лайтвуд, — продолжает Подснеп, выставляя теперь напоказ свои бакенбарды, похожие на головные щетки. — Фабричной работницей она была?
— Нет, не была. Но, насколько мне известно, служила на бумажной фабрике.
Повторный взрыв негодования. Бруэр говорит: «Боже милосердный!» Бутс говорит: «Боже милосердный!» Буфер говорит: «Боже милосердный!» Их голоса протестующе рокочут.
— Тогда, — заявляет Подснеп, отмахиваясь правой рукой, — я имею сказать вот что: мне претит такой брак! Он вызывает у меня чувство омерзения, тошноту! И я даже слушать об этом не желаю!
(«Любопытно! — думает Мортимер. — Неужели Общество глаголет его устами?»)
— Браво, браво, браво! — восклицает леди Типпинз. — А ваше мнение об этом мезальянсе, достопочтенная коллега достопочтенного члена Комиссии, который только что сел на место?
Мнение миссис Подснеп таково, что в делах подобного рода должно соблюдать равенство рангов и состояний и что людям, привыкшим вращаться в Обществе, следует и жену подыскивать в Обществе, чтобы она могла вращаться в нем с непринужденностью и грацией, которые… — Миссис Подснеп останавливается на полуслове, деликатно давая понять слушателям, что люди из Общества обязаны искать в женах наибольшего сходства с ней самой, если только такое сходство возможно.
(«Любопытно! — думает Мортимер. — Неужели Общество глаголет ее устами?»)
Леди Типпинз обращается к Подрядчику в полмиллиона рабочих сил. Этот могучий властелин считает, что человек, о котором идет речь, должен был бы пристроить молодую особу, то есть купить ей лодку и обеспечить ее небольшой рентой. И то и другое сводится к бифштексам и портеру. Вы покупаете молодой особе лодку. Прекрасно! Кроме того, вы покупаете ей небольшую ренту. По-вашему, ее рента равняется стольким-то фунтам стерлингов, на самом же деле это столько-то фунтов бифштекса и столько-то кружек портера. С одной стороны, молодая особа имеет лодку. С другой — она потребляет столько-то фунтов бифштекса и столько-то кружек портера. Бифштекс и портер служат топливом, приводящим в действие механизм молодой особы. Она черпает в этом топливе силы для управления лодкой, а за потраченные силы получает денежное вознаграждение. Добавьте к этому заработку небольшую ренту, и у вас получится точная сумма ее ежегодных доходов. Вот как надо подходить к этому вопросу, заключает Подрядчик.
Под конец его речи прелестная покорительница сердец, по своему обыкновению, погружается в легкий сон, нарушить который никому не хочется. К счастью, она пробуждается сама и следующей своей жертвой избирает Странствующего директора. Странник может судить о чужих делах только со своей колокольни. Если бы какая-нибудь молодая особа, подобная той, о которой тут говорят, спасла ему жизнь, он был бы ей весьма признателен, но не женился бы на ней, а определил бы ее в Электрическую Телеграфную контору, где молодые женщины как раз на своем месте.
А что скажет Гений, стоимостью в триста семьдесят пять тысяч фунтов, без шиллингов и пенсов?
Он отказывается говорить, не выяснив предварительно, были ли у этой молодой особы деньги?
— Нет, — бесстрастным голосом отвечает Лайтвуд. — Денег не было.
— Чушь и бред! — следует лаконичный приговор Гения. — В пределах закона за деньги на все можно пойти. Но без денег!.. Сумасшествие!
— Что скажет Бутс?
Бутс говорит, что меньше чем за двадцать тысяч фунтов он бы на это не пошел. Что скажет Бруэр? Бруэр говорит то же самое, что Бутс.
Что скажет Буфер?
Буфер говорит, что он знает одного человека, который женился на банщице и скоро сбежал от нее.
Опрошены все члены Комиссии (поинтересоваться мнением Венирингов никому и в голову не приходит), но, разглядывая сквозь монокль своих соседей но столу, леди Типпинз вдруг замечает мистера Твемлоу, который сидит, приложив ко лбу ладонь.
Боже милосердный! Твемлоу забыт! Мой Твемлоу! Милый! За что он голосует?
Твемлоу явно но по себе, но он отнимает руку ото лба и говорит:
— Я склонен думать, что тут надо принять в соображение чувства джентльмена.
— Джентльмен, который решается на такой брак, вообще лишен способности чувствовать что-либо, — кипятится Подснеп.
— Прошу прощения, сэр, — говорит Твемлоу — на сей раз далеко не так кротко. — Я позволю себе не согласиться с вами. Если чувство благодарности, уважения, восхищения и любви побудило джентльмена (не сомневаюсь, что так оно и было) жениться на этой леди…
— Леди? — как эхо подхватывает Подснеп.
— Сэр! — говорит Твемлоу, чуть ощетиниваясь манжетами. — Вы повторили это слово, и я повторю это слово. Да, леди! Как бы вы еще назвали ее, если б джентльмен присутствовал здесь?
Такой ребус не по зубам Подснеиу, и он попросту отмахивается от него.
— Да, — говорит Твемлоу. — Если благородные чувства побудили этого джентльмена жениться на этой леди, такой поступок облагораживает и самого джентльмена и леди. Прошу заметить, что под словом «джентльмен» я подразумеваю человека высоких душевных качеств, а следовательно, джентльменом может стать всякий, кто поднимется на такую высоту. Джентльменские чувства для меня священны, и, должен сознаться, мне становится не по себе, когда их делают предметом обсуждения и насмешек.
— Хотел бы я знать, — с презрительной улыбкой цедит Подснеп, — поддержит ли вас в этом ваш благородный родственник?
— Разрешите вам ответить, мистер Подснеп, — говорит Твемлоу. — Может быть, поддержит, а может быть, и нет. Это трудно сказать. Но даже ему я не позволю поучать меня в столь деликатном вопросе, в котором я тверд.
Тут Общество за столом словно окатывают холодной водой, и леди Типпинз начинает сверх всякой меры капризничать, и злиться. Веселеет один только Мортимер Дайтвуд. Мортимер спрашивал себя мысленно про каждого из членов Комиссии: «Неужели Общество глаголет его или ее устами?» Но он не задает себе этого вопроса, когда Твемлоу кончает говорить, и смотрит на Твемлоу так, словно благодарит его за что-то. Когда компания расходится — гости, сытые по горло честью, которую им оказали Вениринги, Вениринги, сытые по горло честью, которую им оказали гости, — Мортимер провожает Твемлоу до дому, на прощание сердечно жмет ему руку и возвращается к себе в Тэмпл в самом лучшем расположении духа.
Постскриптум
Вместо предисловия
Составляя мысленно план этого романа, я заранее предчувствовал, что среди моих читателей и критиков найдется немало таких, которые сочтут, что автор всячески старался скрыть то, что ему как раз всячески хотелось подчеркнуть, а именно, что мистер Джон Гармон не был убит и что он и мистер Джон Роксмит одно и то же лицо. Впрочем, это недоразумение нисколько не пугало меня; я предпочитал приписывать его сложности сюжета и думал, что искусству пойдет на пользу, если художник (в какой бы области он ни подвизался) скажет публике: «Имейте терпение! А уж мы как-нибудь справимся со своей задачей!»
Но самая трудная и самая увлекательная часть моего замысла состояла в том, чтобы как можно дольше держать читателя в неведении относительно другой сюжетной линии, которая вытекала из основной, развивалась постепенно и в конце концов приходила к благополучному, счастливому завершению. Трудность эту усугублял способ публикации романа, так как нельзя же было рассчитывать, что многие из читателей, знакомящихся с ним не целиком, а по частям, на протяжении года, уследят за всеми тонкими нитями, из которых сплетается его узор, с самого начала зримый тому, кто ткет его своими руками. Однако преимущества такого способа публикации намного превышают свойственные ему недостатки, в чем можно поверить автору, который вернул его к жизни, выдавая в свет «Записки Пиквикского клуба», и с тех пор всегда пользуется им.
У нас в Англии почему-то существует странное обыкновение: не верить литературе, когда она говорит о тех фактах, которые встречаются в жизни на каждом шагу. Поэтому я отмечу здесь (хотя, может быть, и без всякой в том надобности), что есть сотни дел о наследствах, куда более поразительных, чем то дело, о котором рассказывается в моей книге, и что судебные архивы полны примеров, когда завещатели составляли, переделывали, противореча самим себе, запрятывали в потайные места, теряли, отменяли, оставляли в силе каждый такое количество завещаний, какое и не снилось старому мистеру Джону Гармону из Гармоновой тюрьмы.
С тех пор как миссис Бетти Хигден появилась у меня на сцене и потом исчезла, мне часто приходилось чувствовать гнев сторонников Министерства Волокиты, возмущенных моим отношением к Закону о бедных. Мой друг мистер Баундерби[41] не мог усмотреть никакой разницы между тем, чтобы предоставить кокстауновских рабочих самим себе или кормить их олениной и черепашьим супом и дичью с золотой ложечки. Мне навязывали множество не менее бессмысленных идей и вынуждали меня признаться, будто я готов давать пособие по бедности кому угодно, где угодно и когда угодно. Не считая нужным опровергать эти нелепые обвинения, я все же скажу, что у поборников Закона о бедных наблюдается подозрительная тенденция делиться на две партии. Первая партия утверждает, будто среди бедняков, заслуживающих уважения, не найдется ни одного, кто предпочел бы голодную и холодную смерть попечительским благодеяниям или стенам работного дома. Вторая же, допуская наличие таких бедняков, заявляет, что у них нет ни причин, ни поводов поступать так, как они осмеливаются поступать. Факты, о которых сообщают наши газеты, недавние разоблачительные статьи в «Ланцете», чувства и простой здравый смысл простых людей опровергают и то и другое. Но чтобы моей оценке Закона о бедных не дали неправильного или ложного истолкования, я изложу ее здесь. Я считаю, что со времен Стюартов[42] у нас в Англии не было закона, который применялся бы с такой жестокостью, и так часто нарушался совершенно открыто, и за исполнением которого, в силу привычки, так плохо следили. Большинство постыдных для нас случаев болезней и смерти от нищеты, возмущающих наше общество и позорящих нашу страну, являются следствием равно как беззакония, так и бесчеловечности, — и нет слов в языке, чтобы должным образом заклеймить и то и другое.
В пятницу, 9 июня этого года мистер и миссис Боффин (в рукописном обличье принимающие у себя за завтраком мистера и миссис Лэмл) попали вместе со мной в страшную катастрофу на Юго-Восточной железной дороге[43]. Стараясь сделать все от меня зависящее, чтобы помочь пострадавшим, я влез обратно в вагон, лежавший на боку у самого края железнодорожной насыпи, и извлек оттуда эту почтенную супружескую чету. Они были с ног до головы покрыты землей, но, в общем, целы и невредимы. Так же счастливо отделались мисс Белла Уилфер в день своей свадьбы и мистер Райдергуд, который разглядывал в тот миг красный платок на шее у спящего мистера Брэдли Хэдстона. Чувство благоговейной благодарности не покидает меня при воспоминании, что я никогда не был так близок к вечной разлуке со своими читателями и к тому дню, когда моя жизнь должна будет завершиться тем словом, которым сейчас я завершаю эту книгу: Конец.
Но самая трудная и самая увлекательная часть моего замысла состояла в том, чтобы как можно дольше держать читателя в неведении относительно другой сюжетной линии, которая вытекала из основной, развивалась постепенно и в конце концов приходила к благополучному, счастливому завершению. Трудность эту усугублял способ публикации романа, так как нельзя же было рассчитывать, что многие из читателей, знакомящихся с ним не целиком, а по частям, на протяжении года, уследят за всеми тонкими нитями, из которых сплетается его узор, с самого начала зримый тому, кто ткет его своими руками. Однако преимущества такого способа публикации намного превышают свойственные ему недостатки, в чем можно поверить автору, который вернул его к жизни, выдавая в свет «Записки Пиквикского клуба», и с тех пор всегда пользуется им.
У нас в Англии почему-то существует странное обыкновение: не верить литературе, когда она говорит о тех фактах, которые встречаются в жизни на каждом шагу. Поэтому я отмечу здесь (хотя, может быть, и без всякой в том надобности), что есть сотни дел о наследствах, куда более поразительных, чем то дело, о котором рассказывается в моей книге, и что судебные архивы полны примеров, когда завещатели составляли, переделывали, противореча самим себе, запрятывали в потайные места, теряли, отменяли, оставляли в силе каждый такое количество завещаний, какое и не снилось старому мистеру Джону Гармону из Гармоновой тюрьмы.
С тех пор как миссис Бетти Хигден появилась у меня на сцене и потом исчезла, мне часто приходилось чувствовать гнев сторонников Министерства Волокиты, возмущенных моим отношением к Закону о бедных. Мой друг мистер Баундерби[41] не мог усмотреть никакой разницы между тем, чтобы предоставить кокстауновских рабочих самим себе или кормить их олениной и черепашьим супом и дичью с золотой ложечки. Мне навязывали множество не менее бессмысленных идей и вынуждали меня признаться, будто я готов давать пособие по бедности кому угодно, где угодно и когда угодно. Не считая нужным опровергать эти нелепые обвинения, я все же скажу, что у поборников Закона о бедных наблюдается подозрительная тенденция делиться на две партии. Первая партия утверждает, будто среди бедняков, заслуживающих уважения, не найдется ни одного, кто предпочел бы голодную и холодную смерть попечительским благодеяниям или стенам работного дома. Вторая же, допуская наличие таких бедняков, заявляет, что у них нет ни причин, ни поводов поступать так, как они осмеливаются поступать. Факты, о которых сообщают наши газеты, недавние разоблачительные статьи в «Ланцете», чувства и простой здравый смысл простых людей опровергают и то и другое. Но чтобы моей оценке Закона о бедных не дали неправильного или ложного истолкования, я изложу ее здесь. Я считаю, что со времен Стюартов[42] у нас в Англии не было закона, который применялся бы с такой жестокостью, и так часто нарушался совершенно открыто, и за исполнением которого, в силу привычки, так плохо следили. Большинство постыдных для нас случаев болезней и смерти от нищеты, возмущающих наше общество и позорящих нашу страну, являются следствием равно как беззакония, так и бесчеловечности, — и нет слов в языке, чтобы должным образом заклеймить и то и другое.
В пятницу, 9 июня этого года мистер и миссис Боффин (в рукописном обличье принимающие у себя за завтраком мистера и миссис Лэмл) попали вместе со мной в страшную катастрофу на Юго-Восточной железной дороге[43]. Стараясь сделать все от меня зависящее, чтобы помочь пострадавшим, я влез обратно в вагон, лежавший на боку у самого края железнодорожной насыпи, и извлек оттуда эту почтенную супружескую чету. Они были с ног до головы покрыты землей, но, в общем, целы и невредимы. Так же счастливо отделались мисс Белла Уилфер в день своей свадьбы и мистер Райдергуд, который разглядывал в тот миг красный платок на шее у спящего мистера Брэдли Хэдстона. Чувство благоговейной благодарности не покидает меня при воспоминании, что я никогда не был так близок к вечной разлуке со своими читателями и к тому дню, когда моя жизнь должна будет завершиться тем словом, которым сейчас я завершаю эту книгу: Конец.