Страница:
— Так было, — возразила Энджи, — но нет никакой уверенности, что она не придумает что-нибудь новенькое. Я говорила с Герондой, но от нее никакой помощи.
— Никакой помощи?
— Ты же знаешь Геронду. Должен был узнать за это время. Здесь она моя лучшая подруга, но ее способ мыслить иногда ставит меня в тупик. Ее самым удачным предложением было нанять нескольких, готовых на все, разбойников. Они устроят засаду, когда Агата покинет замок. С ней только двадцать вооруженных людей, их можно легко убить. Правда, Геронда пояснила, что всех убивать необязательно. Главное, удостовериться в смерти Агаты. И Геронда придумала способ свести концы с концами. Нужно спрятать в лесу отряд, захватить тех, кто напал на Агату, и убить. Они никому не смогут рассказать, для чего их наняли. Все будет выглядеть так, будто вновь пришла помощь, только эта помощь немножко запоздала, как в случае с ее братом.
— Но я не смогу этого сделать, — возразил Джим.
— Конечно, нет, — согласилась Энджи. — Это просто предложение Геронды. Решать тебе, Джим. С помощью магии или еще чего-нибудь, имеющегося в твоем распоряжении, ты должен лишить Агату всякой надежды получить опекунство над малюткой Робертом. Как только она поймет, что у нее нет никакой надежды, она бросит эту мысль, и малютка будет спасен.
Джим мысленно улыбнулся. Он получил новое невыполнимое задание — на сей раз от Энджи. Обычно такие задания исходили от Каролинуса, или неожиданные события вынуждали его что-то предпринимать. Но на этот раз он кое-что приготовил. Энджи будет поражена.
— Думаю, не стоит беспокоиться об этом, — сказал он. — Скоро все эти заботы перестанут нас волновать. Энджи, я только что устроил так, что здешние маги, соединенными усилиями, вышлют нас обратно в двадцатый век. Вскоре мы будем там. Как тебе это нравится?
Энджи уставилась на него. Лицо ее медленно бледнело. Она продолжала смотреть на Джима, пока он не почувствовал неловкость. Наконец дар речи вернулся к ней.
— Но мы не можем сейчас вернуться в двадцатое столетие. Может, лет через восемнадцать— двадцать…
— Никакой помощи?
— Ты же знаешь Геронду. Должен был узнать за это время. Здесь она моя лучшая подруга, но ее способ мыслить иногда ставит меня в тупик. Ее самым удачным предложением было нанять нескольких, готовых на все, разбойников. Они устроят засаду, когда Агата покинет замок. С ней только двадцать вооруженных людей, их можно легко убить. Правда, Геронда пояснила, что всех убивать необязательно. Главное, удостовериться в смерти Агаты. И Геронда придумала способ свести концы с концами. Нужно спрятать в лесу отряд, захватить тех, кто напал на Агату, и убить. Они никому не смогут рассказать, для чего их наняли. Все будет выглядеть так, будто вновь пришла помощь, только эта помощь немножко запоздала, как в случае с ее братом.
— Но я не смогу этого сделать, — возразил Джим.
— Конечно, нет, — согласилась Энджи. — Это просто предложение Геронды. Решать тебе, Джим. С помощью магии или еще чего-нибудь, имеющегося в твоем распоряжении, ты должен лишить Агату всякой надежды получить опекунство над малюткой Робертом. Как только она поймет, что у нее нет никакой надежды, она бросит эту мысль, и малютка будет спасен.
Джим мысленно улыбнулся. Он получил новое невыполнимое задание — на сей раз от Энджи. Обычно такие задания исходили от Каролинуса, или неожиданные события вынуждали его что-то предпринимать. Но на этот раз он кое-что приготовил. Энджи будет поражена.
— Думаю, не стоит беспокоиться об этом, — сказал он. — Скоро все эти заботы перестанут нас волновать. Энджи, я только что устроил так, что здешние маги, соединенными усилиями, вышлют нас обратно в двадцатый век. Вскоре мы будем там. Как тебе это нравится?
Энджи уставилась на него. Лицо ее медленно бледнело. Она продолжала смотреть на Джима, пока он не почувствовал неловкость. Наконец дар речи вернулся к ней.
— Но мы не можем сейчас вернуться в двадцатое столетие. Может, лет через восемнадцать— двадцать…
Глава 16
Весь средневековый мир, в котором он жил, вся Вселенная — все вдруг рухнуло.
— Лет через восемнадцать-двадцать…— ошеломленно повторил Джим.
— Ну, может, только восемь… или шесть. Мы должны убедиться, что ты добьешься опекунства над Робертом и нам хватит времени вырастить его до возраста, когда он получит право управлять людьми в этом мире. Назовем это ближайшим будущим. Конечно, мы могли бы взять его с собой в двадцатое столетие…
Джим был совсем не уверен, что им это позволят. Скорее, наоборот, им это запретят. Но Энджи продолжала:
— …но нет. Конечно, мы не можем вернуться сейчас в двадцатое столетие. Об этом нечего и думать!
— Нечего и думать, — тупо повторил Джим.
Энджи поднялась с кресла, склонилась над мужем и, усевшись к нему на колени, обняла его.
— Ты не думал, что до этого дойдет, Джим? — спросила она, ласкаясь к нему. — Я не знала, что это так много для тебя значит. Я считала, что тебе здесь очень нравится и ты хотел вернуться домой только ради меня.
— Так и было, — промямлил Джим, чересчур оглушенный, чтобы сказать неправду.
— Ты такой добрый. Ты всегда поступаешь хорошо. И я должна была понять, что ты и остаешься таким. Разве ты не понимаешь, что надо подождать, по меньшей мере, до тех пор, пока мы не полним опекунство? Но даже после того, как мы его получим, следует помочь Роберту начать взрослую жизнь. Нечестно привезти его в двадцатое столетие, в семью двух полуголодных ученых. А здесь он будет богат.
— Полагаю, ты права, — неохотно согласился Джим.
Энджи продолжила:
— Ты же знаешь, сколько детей умирает в этом мире. Здесь слишком многое мешает им вырасти. А Роберт такой хрупкий. Если бы ты подержал его на руках, как держу я, ты бы понял, что мы не можем бросить его в этом жестоком мире. Ему придется расти или умереть одному, а тут еще люди вроде Агаты, которые желают, чтобы он поскорее исчез с лица земли. Да и обычные опасности, всякие детские болезни, об этом мы с тобой знаем больше, чем кто-либо здесь, и беспечность окружающих. Небрежность служанок, даже его кормилицы, которые считают, что заботятся о нем. Пусть даже кормилица любит его, как женщина, которая ухаживает за ним сейчас, но ее темнота может стать причиной гибели Роберта. Разве ты не понимаешь, Джим?
— Я понимаю.
— Не говори так, — начала уговаривать Энджи, — Для нас это будет тоже радостью. Как приятно иметь дома малыша, которого мы будем растить какое-то время. Ведь мы не можем его оставить, а если мы не можем его оставить, то должны быть рядом, пока он сам не сможет бороться за существование. Разве ты не согласен с этим?
— Наверно, согласен.
Справедливо было и остальное, о чем говорила Энджи. Положение Роберта было, мягко говоря, сомнительным. Во всяком случае, Джим вряд ли мог покинуть ребенка, пока король не назначит ему достойного доверия опекуна.
Джим подумал, не рассказать ли Энджи о том, что, если они останутся здесь, его могут лишить магической энергии, и все они, а не только Роберт, окажутся беззащитными. Он мог даже потерять способность превращаться в дракона, хотя об этом следовало поговорить с Каролинусом. Возможно, превращение в дракона было личной особенностью Джима. Он уже обратился драконом до того, как стал учеником Каролинуса, а потому могло случиться так, что эта его способность не пропадет. Но, скорее всего, это будет единственным достоянием, которое ему оставят.
Затем он подумал, что не стоит поднимать этот вопрос. Если рассматривать все без преувеличений, нужно просто найти способ остановить Сан Ван Фона и магов, которые с ним согласны. Должен же быть какой-то выход. И Джим мог найти его, а значит незачем тревожить Энджи вопросами, которые она не в силах разрешить. Сделать это он мог лишь сам. А раз он должен все делать сам, то правильнее держать это в тайне и не огорчать Энджи.
— Ты права, — сказал он. — Нам надо остаться, по крайней мере сейчас. Не знаю, что изменится в будущем, возможно, позже все станет яснее. Накопилось столько проблем…
— Дорогой! — Энджи крепко прижалась к мужу. — Я знала, что ты поймешь. Слушай! Я ведь говорила тебе, что подумаю о тролле из подземелья и о другом, который, как считает здешний, находится среди гостей графа?
— Что? Ах это! Да-да, ты говорила.
— Так вот, я кое-что придумала! — И Энджи с победным видом опустилась ему на колени. — Хочешь узнать, что?
— Конечно! — Джим постарался изобразить восторг.
— Тебе это понравится. — Глаза Энджи, как с удивлением отметил Джим, заблестели. — Ты знаешь о представлении морской битвы при Слуйсе, где отец принца сражался с французским флотом? Ты ушел до окончания обеда и поэтому не видел его. Но ты помнишь, что это должны были разыграть?
— Помню, — сказал Джим.
— Так вот, все было разыграно с большим усердием, актеры вопили, прыгали, делали трюки. Все происходило перед высоким столом, лицом к сидевшим за ним, но задом ко всем остальным, сидевшим в зале. И никто не обиделся. — Она замолчала, чтобы передохнуть. — Они поставили какие-то ящики для актера, который играл короля Эдуарда. Предполагалось, что все это навалено на верхней палубе, откуда король руководит другими английскими кораблями. И там были всякие лестницы, переносные подмостки, которые помогали изобразить другие палубы. Один из актеров был окружен легкой загородкой, это означало, что он английский лучник, который стреляет специальными стрелами по французским судам. И зритель должен был вообразить, что актеры, стоявшие наверху лестницы, над головой Эдуарда, находятся на нижней палубе. А еще надо было вообразить, что корабли сближаются и матросы перелезают на другое судно, хотя они стояли на голом полу, где и начали схватку, делая вид, будто переходят с борта на борт… На самом деле было весело. Я с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться.
Джим улыбнулся, хотя ему было совсем невесело:
— Представляю. Вся постановка держалась только на воображении зрителей. Действительно, публике требовалось сильное воображение, чтобы смотреть такой спектакль.
— Да уж, этого хватало, даже с избытком! — Энджи вскочила с места. — Видел бы ты реакцию гостей, хотя они смотрели представление с другой стороны. Впрочем, не совсем, ведь актеры постоянно вертелись. А когда изображали бой, вынуждены были не смотреть в сторону высокого стола. Но зрители все проглотили. Я и не подозревала, как много значит для этих людей любое развлечение, любой спектакль.
— Пожалуй, и я не подозревал, — задумчиво произнес Джим. Он вспомнил, как изобретательны исполнители баллад, — они придумывали всякие подробности о собственном участии в битве у Презренной Башни, когда пели об этом.
— Помнишь, как ведут себя дети, когда им что-то рассказывают? Они просто живут рассказом. Если говоришь об ужасном, они пугаются. Если говоришь о вкусном, они пробуют это. Если рассказываешь о замке, они видят замок, для них он реален. Так вот, гости за столом вели себя так же.
— Правда? — невольно заинтересовался Джим.
— Абсолютная, — подтвердила Энджи. — Я бы не поверила, если бы не видела сама. И я клянусь, большинство мужчин едва сдерживались, чтобы не броситься на сцену и не вступить в сражение. Женщины тоже были зачарованы. Более того, восхищены были все сидевшие за высоким столом. Граф, епископ, Чендос, — все! Они были так же захвачены представлением, как и гости за двумя длинными столами.
— Неудивительно, что Брайен не хотел его пропустить. Знаешь, я даже не догадывался, чего он мог лишиться. Я чувствовал себя виноватым из-за того, что заставил его разыграть обморок. А все произошедшее потом, в результате этого обморока? Я ведь не думал, что он придумает видение…
— Я знаю, что ты этого не хотел. Это все епископ, он подбросил ему и остальным эту мысль. Но граф, епископ, Чендос, — все увлеклись выдуманной битвой, как дети!
— Что ж, постараюсь не пропустить следующей постановки этого спектакля. Когда нам покажут еще один?
— По правде говоря, нам предстоит увидеть даже два, но, по сравнению с битвой при Слуйсе, это пустяки. Битву представляли только потому, что сегодня Рождество. Знаешь, Джим, это навело меня на блестящую мысль. А почему бы нам не разыграть для них спектакль?
— Спектакль? — С Джимом столько всего случилось за последние дни, что его мозг уже не мог переварить новое предложение. — Мы? Почему?
— Неужели ты не понимаешь? Весь замок будет там, даже прислуга. Во время представления битвы при Слуйсе слуги столпились у всех дверей Большого зала. Никто их не прогонял, даже старшие слуги на них не кричали, — все глазели на битву. Так вот, если все они соберутся в одном месте, ты можешь вывести тролля из подземелья, пусть себе вынюхивает по всем углам… Может, ты сделаешь его невидимым…
— Ты забыла, что епископ благословил…
— Ax да! Но я уверена, что-нибудь можно придумать. Главное, собрать всех вместе и тайком привести твоего тролля наверх, чтобы никто его не увидел. Подумай, Джим, разве это не чудесная мысль? — Энджи вопросительно посмотрела на Джима.
— Я думаю.
— Я считаю, что нам надо представить сцену в хлеву. Помнишь младенца Христа в колыбели?
— Полагаю, да. — Джим не верил в плодотворность идеи.
— Знаешь, можно построить что-то, похожее на хлев. Ручаюсь, мы найдем настоящих вола и осла… и, конечно, Марию с Иосифом. Можно принести настоящей соломы и привести пастухов и трех волхвов.
— Я не уверен, что волхвы и пастухи явились одновременно. Но это вполне можно сделать. Хотя здесь явно не хватает действия.
— Ну и что, разве мы не можем придумать действие?
Джим заметил облачко разочарования на лице Энджи.
— Я не отбрасываю всю идею целиком, — поспешно произнес он. — Идея действительно великолепная, но вот детали… Прежде всего, сегодня Рождество, и что-то подобное придуманному тобой, должно свершиться в день Рождества, ты так не считаешь? И еще подумай, ведь это религиозная сцена, и, вероятно, лучше поговорить сначала с епископом и выяснить, нет ли у церкви каких-либо возражений.
— Откуда возьмутся возражения?
— Не знаю, но не забудь, это средневековая церковь. Никто здесь никогда не упоминал о сцене в яслях. Если они обычно этого не представляют, значит, возможны какие-то сомнения. — Энджи выглядела огорченной. — Не знаю, я просто оцениваю ситуацию, — добавил Джим. — Конечно, я не считаю, что это нельзя сделать. Я не особенно понимаю, как можно незаметно для всех привести тролля, чтобы он всех обнюхал. И как он обнаружит запах другого тролля в полном народа зале? Мне кажется, для него это чересчур сложно. Но позволь, я подумаю и об этом. Спасибо, Энджи. Это поистине прекрасная мысль. Только дай мне время обдумать детали и понять, насколько это все выполнимо. Мы же не хотим все начать, а затем, когда будет уже поздно, выяснить, что просмотрели что-то важное. Прежде всего, надо помнить, что, если мы всех огорчим, это может помешать нам получить опекунство над Робертом.
— Я не подумала об этом. Ты прав Джим. Лучше уж разберись со всем, а я пока подумаю, как нам одеться.
— Конечно, послушай, — сказал он, — ведь Рождество еще продолжается, верно?
— Рождественский вечер, — ответила она, придерживая гобелен, прикрывавший вход в соседнюю комнату. Она явно собиралась оставить Джима. — А что?
— Не знаю, что-то у меня мысли путаются. Я думал Рождество праздновали вчера. Кажется, я просто устал. Сегодня слишком много всего произошло, хватило бы на целую неделю.
Энджи оставила гобелен и вернулась в комнату:
— Что случилось?
Джим широко зевнул.
— Думаю, я не готов рассказать тебе все сейчас. Я… За дверью послышались голоса. Разговаривали громче обычного.
— Прочь, черт тебя побери! — прорычал один голос. — По какому праву ты меня расспрашиваешь?
— Миледи приказала мне сначала спросить, затем осторожно заглянуть в комнату и узнать, можно ли кого-то впускать, — возразил другой голос.
— О? Тогда спрашивай! — вскричал первый голос уже несколько тише. — Ты знаешь меня. Спрашивай же!
— Да, сэр Брайен!
Дверь отворилась, и часовой просунул в комнату бледное лицо.
— Миледи… милорд? — Бледное лицо уставилось на Джима, который не проходил мимо часового и, тем не менее, оказался в комнате. Часовой сглотнул и взял себя в руки: — Милорд, миледи, сэр Брайен испрашивает разрешения…
— Пусть войдет, — разрешила Энджи.
Вошел Брайен. Он остановился, расставив ноги. Он не был пьян, но явно выпил.
— Джеймс! — закричал он так, что Джим услышал бы и в пятидесяти футах от него. — Рад тебя видеть. Ты уже вернулся…
— Тише! — прошипела Энджи, и голос Брайена тотчас упал почти до шепота:
— Меня попросили подняться наверх, Джеймс, и узнать, есть ли известия от тебя. Спустись вниз, мы все в комнате над Большим залом. Ты просто обязан спуститься. Сегодня Рождество, а ты сидишь здесь, вдали от остальных! Анджела, я знаю, тебя держит здесь твой долг по отношению к сироте, но и тебе следовало бы прийти.
— Я приду попозже.
— Надеюсь, ты извинишь меня, если я не приду? — устало произнес Джим. — Извини меня, Брайен. Я расскажу тебе обо всем, когда у меня будет чуть больше времени и я немного отдохну, Сегодня у меня выдался трудный день, мне пришлось покрыть большое расстояние, путешествуя с помощью магии, и я… мне нужно поспать.
— В Сочельник? — удивился Брайен. — Даже если бы времени не было совсем, нельзя тратить его на сон…— Он замолчал и посмотрел на Джима. — Ты выглядишь усталым, Джеймс, — сказал он, смягчаясь. — Не беспокойся, я объясню всем, что тебе пришлось отправиться искать Каролинуса и ты нашел его и теперь возвратился и спишь. Поговорим завтра. Ты не забыл? Завтра соколиная охота. Мы отправимся маленькими группами, иначе на одну добычу придется слишком много соколов, а так в христианском мире не положено. И ты должна обязательно быть, Анджела. Соколиная охота — большое удовольствие для женщин… Но я забыл, у вас нет птицы. Надеюсь, граф одолжит вам ее.
— Не обещаю, Брайен, — живо перебила его Энджи. — Но я постараюсь быть. Позволь мне поговорить с графом самой, если мне понадобится сокол. Я могу просто ехать в общей компании.
— Боже избави! — сказал Брайен. — Все равно стоит участвовать — ветер разогнал облака, и завтра будет ясно и морозно. Ну, я оставлю вас и возвращусь к гостям, чтобы передать ваши извинения. Спокойной ночи. — Он повернулся к двери.
— Лет через восемнадцать-двадцать…— ошеломленно повторил Джим.
— Ну, может, только восемь… или шесть. Мы должны убедиться, что ты добьешься опекунства над Робертом и нам хватит времени вырастить его до возраста, когда он получит право управлять людьми в этом мире. Назовем это ближайшим будущим. Конечно, мы могли бы взять его с собой в двадцатое столетие…
Джим был совсем не уверен, что им это позволят. Скорее, наоборот, им это запретят. Но Энджи продолжала:
— …но нет. Конечно, мы не можем вернуться сейчас в двадцатое столетие. Об этом нечего и думать!
— Нечего и думать, — тупо повторил Джим.
Энджи поднялась с кресла, склонилась над мужем и, усевшись к нему на колени, обняла его.
— Ты не думал, что до этого дойдет, Джим? — спросила она, ласкаясь к нему. — Я не знала, что это так много для тебя значит. Я считала, что тебе здесь очень нравится и ты хотел вернуться домой только ради меня.
— Так и было, — промямлил Джим, чересчур оглушенный, чтобы сказать неправду.
— Ты такой добрый. Ты всегда поступаешь хорошо. И я должна была понять, что ты и остаешься таким. Разве ты не понимаешь, что надо подождать, по меньшей мере, до тех пор, пока мы не полним опекунство? Но даже после того, как мы его получим, следует помочь Роберту начать взрослую жизнь. Нечестно привезти его в двадцатое столетие, в семью двух полуголодных ученых. А здесь он будет богат.
— Полагаю, ты права, — неохотно согласился Джим.
Энджи продолжила:
— Ты же знаешь, сколько детей умирает в этом мире. Здесь слишком многое мешает им вырасти. А Роберт такой хрупкий. Если бы ты подержал его на руках, как держу я, ты бы понял, что мы не можем бросить его в этом жестоком мире. Ему придется расти или умереть одному, а тут еще люди вроде Агаты, которые желают, чтобы он поскорее исчез с лица земли. Да и обычные опасности, всякие детские болезни, об этом мы с тобой знаем больше, чем кто-либо здесь, и беспечность окружающих. Небрежность служанок, даже его кормилицы, которые считают, что заботятся о нем. Пусть даже кормилица любит его, как женщина, которая ухаживает за ним сейчас, но ее темнота может стать причиной гибели Роберта. Разве ты не понимаешь, Джим?
— Я понимаю.
— Не говори так, — начала уговаривать Энджи, — Для нас это будет тоже радостью. Как приятно иметь дома малыша, которого мы будем растить какое-то время. Ведь мы не можем его оставить, а если мы не можем его оставить, то должны быть рядом, пока он сам не сможет бороться за существование. Разве ты не согласен с этим?
— Наверно, согласен.
Справедливо было и остальное, о чем говорила Энджи. Положение Роберта было, мягко говоря, сомнительным. Во всяком случае, Джим вряд ли мог покинуть ребенка, пока король не назначит ему достойного доверия опекуна.
Джим подумал, не рассказать ли Энджи о том, что, если они останутся здесь, его могут лишить магической энергии, и все они, а не только Роберт, окажутся беззащитными. Он мог даже потерять способность превращаться в дракона, хотя об этом следовало поговорить с Каролинусом. Возможно, превращение в дракона было личной особенностью Джима. Он уже обратился драконом до того, как стал учеником Каролинуса, а потому могло случиться так, что эта его способность не пропадет. Но, скорее всего, это будет единственным достоянием, которое ему оставят.
Затем он подумал, что не стоит поднимать этот вопрос. Если рассматривать все без преувеличений, нужно просто найти способ остановить Сан Ван Фона и магов, которые с ним согласны. Должен же быть какой-то выход. И Джим мог найти его, а значит незачем тревожить Энджи вопросами, которые она не в силах разрешить. Сделать это он мог лишь сам. А раз он должен все делать сам, то правильнее держать это в тайне и не огорчать Энджи.
— Ты права, — сказал он. — Нам надо остаться, по крайней мере сейчас. Не знаю, что изменится в будущем, возможно, позже все станет яснее. Накопилось столько проблем…
— Дорогой! — Энджи крепко прижалась к мужу. — Я знала, что ты поймешь. Слушай! Я ведь говорила тебе, что подумаю о тролле из подземелья и о другом, который, как считает здешний, находится среди гостей графа?
— Что? Ах это! Да-да, ты говорила.
— Так вот, я кое-что придумала! — И Энджи с победным видом опустилась ему на колени. — Хочешь узнать, что?
— Конечно! — Джим постарался изобразить восторг.
— Тебе это понравится. — Глаза Энджи, как с удивлением отметил Джим, заблестели. — Ты знаешь о представлении морской битвы при Слуйсе, где отец принца сражался с французским флотом? Ты ушел до окончания обеда и поэтому не видел его. Но ты помнишь, что это должны были разыграть?
— Помню, — сказал Джим.
— Так вот, все было разыграно с большим усердием, актеры вопили, прыгали, делали трюки. Все происходило перед высоким столом, лицом к сидевшим за ним, но задом ко всем остальным, сидевшим в зале. И никто не обиделся. — Она замолчала, чтобы передохнуть. — Они поставили какие-то ящики для актера, который играл короля Эдуарда. Предполагалось, что все это навалено на верхней палубе, откуда король руководит другими английскими кораблями. И там были всякие лестницы, переносные подмостки, которые помогали изобразить другие палубы. Один из актеров был окружен легкой загородкой, это означало, что он английский лучник, который стреляет специальными стрелами по французским судам. И зритель должен был вообразить, что актеры, стоявшие наверху лестницы, над головой Эдуарда, находятся на нижней палубе. А еще надо было вообразить, что корабли сближаются и матросы перелезают на другое судно, хотя они стояли на голом полу, где и начали схватку, делая вид, будто переходят с борта на борт… На самом деле было весело. Я с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться.
Джим улыбнулся, хотя ему было совсем невесело:
— Представляю. Вся постановка держалась только на воображении зрителей. Действительно, публике требовалось сильное воображение, чтобы смотреть такой спектакль.
— Да уж, этого хватало, даже с избытком! — Энджи вскочила с места. — Видел бы ты реакцию гостей, хотя они смотрели представление с другой стороны. Впрочем, не совсем, ведь актеры постоянно вертелись. А когда изображали бой, вынуждены были не смотреть в сторону высокого стола. Но зрители все проглотили. Я и не подозревала, как много значит для этих людей любое развлечение, любой спектакль.
— Пожалуй, и я не подозревал, — задумчиво произнес Джим. Он вспомнил, как изобретательны исполнители баллад, — они придумывали всякие подробности о собственном участии в битве у Презренной Башни, когда пели об этом.
— Помнишь, как ведут себя дети, когда им что-то рассказывают? Они просто живут рассказом. Если говоришь об ужасном, они пугаются. Если говоришь о вкусном, они пробуют это. Если рассказываешь о замке, они видят замок, для них он реален. Так вот, гости за столом вели себя так же.
— Правда? — невольно заинтересовался Джим.
— Абсолютная, — подтвердила Энджи. — Я бы не поверила, если бы не видела сама. И я клянусь, большинство мужчин едва сдерживались, чтобы не броситься на сцену и не вступить в сражение. Женщины тоже были зачарованы. Более того, восхищены были все сидевшие за высоким столом. Граф, епископ, Чендос, — все! Они были так же захвачены представлением, как и гости за двумя длинными столами.
— Неудивительно, что Брайен не хотел его пропустить. Знаешь, я даже не догадывался, чего он мог лишиться. Я чувствовал себя виноватым из-за того, что заставил его разыграть обморок. А все произошедшее потом, в результате этого обморока? Я ведь не думал, что он придумает видение…
— Я знаю, что ты этого не хотел. Это все епископ, он подбросил ему и остальным эту мысль. Но граф, епископ, Чендос, — все увлеклись выдуманной битвой, как дети!
— Что ж, постараюсь не пропустить следующей постановки этого спектакля. Когда нам покажут еще один?
— По правде говоря, нам предстоит увидеть даже два, но, по сравнению с битвой при Слуйсе, это пустяки. Битву представляли только потому, что сегодня Рождество. Знаешь, Джим, это навело меня на блестящую мысль. А почему бы нам не разыграть для них спектакль?
— Спектакль? — С Джимом столько всего случилось за последние дни, что его мозг уже не мог переварить новое предложение. — Мы? Почему?
— Неужели ты не понимаешь? Весь замок будет там, даже прислуга. Во время представления битвы при Слуйсе слуги столпились у всех дверей Большого зала. Никто их не прогонял, даже старшие слуги на них не кричали, — все глазели на битву. Так вот, если все они соберутся в одном месте, ты можешь вывести тролля из подземелья, пусть себе вынюхивает по всем углам… Может, ты сделаешь его невидимым…
— Ты забыла, что епископ благословил…
— Ax да! Но я уверена, что-нибудь можно придумать. Главное, собрать всех вместе и тайком привести твоего тролля наверх, чтобы никто его не увидел. Подумай, Джим, разве это не чудесная мысль? — Энджи вопросительно посмотрела на Джима.
— Я думаю.
— Я считаю, что нам надо представить сцену в хлеву. Помнишь младенца Христа в колыбели?
— Полагаю, да. — Джим не верил в плодотворность идеи.
— Знаешь, можно построить что-то, похожее на хлев. Ручаюсь, мы найдем настоящих вола и осла… и, конечно, Марию с Иосифом. Можно принести настоящей соломы и привести пастухов и трех волхвов.
— Я не уверен, что волхвы и пастухи явились одновременно. Но это вполне можно сделать. Хотя здесь явно не хватает действия.
— Ну и что, разве мы не можем придумать действие?
Джим заметил облачко разочарования на лице Энджи.
— Я не отбрасываю всю идею целиком, — поспешно произнес он. — Идея действительно великолепная, но вот детали… Прежде всего, сегодня Рождество, и что-то подобное придуманному тобой, должно свершиться в день Рождества, ты так не считаешь? И еще подумай, ведь это религиозная сцена, и, вероятно, лучше поговорить сначала с епископом и выяснить, нет ли у церкви каких-либо возражений.
— Откуда возьмутся возражения?
— Не знаю, но не забудь, это средневековая церковь. Никто здесь никогда не упоминал о сцене в яслях. Если они обычно этого не представляют, значит, возможны какие-то сомнения. — Энджи выглядела огорченной. — Не знаю, я просто оцениваю ситуацию, — добавил Джим. — Конечно, я не считаю, что это нельзя сделать. Я не особенно понимаю, как можно незаметно для всех привести тролля, чтобы он всех обнюхал. И как он обнаружит запах другого тролля в полном народа зале? Мне кажется, для него это чересчур сложно. Но позволь, я подумаю и об этом. Спасибо, Энджи. Это поистине прекрасная мысль. Только дай мне время обдумать детали и понять, насколько это все выполнимо. Мы же не хотим все начать, а затем, когда будет уже поздно, выяснить, что просмотрели что-то важное. Прежде всего, надо помнить, что, если мы всех огорчим, это может помешать нам получить опекунство над Робертом.
— Я не подумала об этом. Ты прав Джим. Лучше уж разберись со всем, а я пока подумаю, как нам одеться.
— Конечно, послушай, — сказал он, — ведь Рождество еще продолжается, верно?
— Рождественский вечер, — ответила она, придерживая гобелен, прикрывавший вход в соседнюю комнату. Она явно собиралась оставить Джима. — А что?
— Не знаю, что-то у меня мысли путаются. Я думал Рождество праздновали вчера. Кажется, я просто устал. Сегодня слишком много всего произошло, хватило бы на целую неделю.
Энджи оставила гобелен и вернулась в комнату:
— Что случилось?
Джим широко зевнул.
— Думаю, я не готов рассказать тебе все сейчас. Я… За дверью послышались голоса. Разговаривали громче обычного.
— Прочь, черт тебя побери! — прорычал один голос. — По какому праву ты меня расспрашиваешь?
— Миледи приказала мне сначала спросить, затем осторожно заглянуть в комнату и узнать, можно ли кого-то впускать, — возразил другой голос.
— О? Тогда спрашивай! — вскричал первый голос уже несколько тише. — Ты знаешь меня. Спрашивай же!
— Да, сэр Брайен!
Дверь отворилась, и часовой просунул в комнату бледное лицо.
— Миледи… милорд? — Бледное лицо уставилось на Джима, который не проходил мимо часового и, тем не менее, оказался в комнате. Часовой сглотнул и взял себя в руки: — Милорд, миледи, сэр Брайен испрашивает разрешения…
— Пусть войдет, — разрешила Энджи.
Вошел Брайен. Он остановился, расставив ноги. Он не был пьян, но явно выпил.
— Джеймс! — закричал он так, что Джим услышал бы и в пятидесяти футах от него. — Рад тебя видеть. Ты уже вернулся…
— Тише! — прошипела Энджи, и голос Брайена тотчас упал почти до шепота:
— Меня попросили подняться наверх, Джеймс, и узнать, есть ли известия от тебя. Спустись вниз, мы все в комнате над Большим залом. Ты просто обязан спуститься. Сегодня Рождество, а ты сидишь здесь, вдали от остальных! Анджела, я знаю, тебя держит здесь твой долг по отношению к сироте, но и тебе следовало бы прийти.
— Я приду попозже.
— Надеюсь, ты извинишь меня, если я не приду? — устало произнес Джим. — Извини меня, Брайен. Я расскажу тебе обо всем, когда у меня будет чуть больше времени и я немного отдохну, Сегодня у меня выдался трудный день, мне пришлось покрыть большое расстояние, путешествуя с помощью магии, и я… мне нужно поспать.
— В Сочельник? — удивился Брайен. — Даже если бы времени не было совсем, нельзя тратить его на сон…— Он замолчал и посмотрел на Джима. — Ты выглядишь усталым, Джеймс, — сказал он, смягчаясь. — Не беспокойся, я объясню всем, что тебе пришлось отправиться искать Каролинуса и ты нашел его и теперь возвратился и спишь. Поговорим завтра. Ты не забыл? Завтра соколиная охота. Мы отправимся маленькими группами, иначе на одну добычу придется слишком много соколов, а так в христианском мире не положено. И ты должна обязательно быть, Анджела. Соколиная охота — большое удовольствие для женщин… Но я забыл, у вас нет птицы. Надеюсь, граф одолжит вам ее.
— Не обещаю, Брайен, — живо перебила его Энджи. — Но я постараюсь быть. Позволь мне поговорить с графом самой, если мне понадобится сокол. Я могу просто ехать в общей компании.
— Боже избави! — сказал Брайен. — Все равно стоит участвовать — ветер разогнал облака, и завтра будет ясно и морозно. Ну, я оставлю вас и возвращусь к гостям, чтобы передать ваши извинения. Спокойной ночи. — Он повернулся к двери.
Глава 17
— Где я? — спросил Джим.
Он лежал на сделанном Энджи продезинфицированном матрасе, привезенном из Маленконтри, в одной из комнат, предоставленных ему графом. Насколько он мог припомнить, всю ночь он спал, как сурок, ни разу не проснувшись. Или его сон был слишком глубок, или Роберт был необычно спокоен. Он не плакал и не ворочался во сне.
Сквозь узкую бойницу, которая служила окном, лился дневной свет.
Джим открыл глаза пошире и увидел, что его одежда сложена возле матраса. Ему было тепло под покрывалом. Несмотря на открытый огонь в камине, воздух, струившийся в комнату из открытого окна, нельзя было назвать благовонным. Джим вытянул из-под покрывала обнаженную руку, затем другую и, подтянув к себе одежду, оделся, не покидая теплого гнезда, где провел ночь. Одевшись наконец, он откинул покрывало, сел и поразился, что очень хочет есть и пить, но больше пить.
Он невольно бросил взгляд на маленький столик в нескольких футах от матраса. На нем стояла одна из кожаных бутылей, которые возили привязанными к седлам. Энджи постоянно возобновляла сделанную на них надпись: «Кипяченая вода». С бутыли свисала записка, написанная рукой Энджи на дорогой бумаге, которую Джим привез из Франции, чтобы заменить накрахмаленные льняные лоскуты, которые они обычно использовали. На них писали, как правило, углем.
Джим взял со стола стакан — чистый, благодаря Энджи или натасканной ею пожилой служанке, которую они возили с собой, — наполнил водой из кожаной бутыли, опустошил, налил снова, опустошил опять, минуту размышлял и выпил еще один стакан.
Он тотчас почувствовал себя несравненно бодрее, сильнее и веселее.
Он прочел записку Энджи. Она была написана скорописью, которая делала текст нечитаемым для любого средневекового грамотея, хотя записка была на простом английском.
«Хлеб и сыр на столе. Если встанешь вовремя, может, захочешь взять коня и проехаться, чтобы присоединиться к соколиной охоте. Никто не узнает, что тебя не было с самого начала, подумают, что ты переезжал от группы к группе. Если, конечно, тебе надо появиться здесь. Я одолжила одного из соколов графа
— самца. С любовью, Энджи».
Вообще-то на охоте предпочитали самку — она была намного крупнее самца и лучше охотилась. Джим быстро проглотил хлеб и сыр и даже налил себе немного вина из кожаного кувшина, наполовину разбавив его водой.
Энджи права, неплохо бы убедить всех, что он пробыл на охоте все утро.
Полчаса спустя Джим сидел в седле, одетый в праздничную одежду, легкую броню и плащ, и продирался по снегу сквозь ветви деревьев в поисках охотников, среди которых была и Энджи.
Он нашел ее только после того, как напрасно побывал в трех других группах, где ему показывали направление, всякий раз неверное. Четвертая группа, к которой он подъехал, состояла из шести человек, двух женщин и четверых мужчин, остановившихся, потому что прекрасная самка сокола, принадлежащая одному из мужчин, не сумела схватить добычу. Теперь она сидела, сердито нахохлившись, на верхушке дерева; нижних веток не было, и на дерево было невозможно залезть. Кроме того, птица была явно не в настроении ждать, пока кто-то залезет и снимет ее.
Она зло глядела на людей,
— Может, ты спустишь ее ко мне с помощью магии, сэр Дракон? — спросил рыцарь, по всей видимости, владелец птицы. Это был крупный человек лет тридцати, уже начавший полнеть.
Слегка ошеломленный подобной просьбой, Джим глянул на сокола. Наверное, это возможно, подумал он, хотя затруднился бы ответить, насколько этично использовать магию, основным принципом которой является самооборона, для такого дела. К счастью, ему пришло в голову, что чем меньше эти люди, собравшиеся праздновать Рождество, будут знать о его магических способностях, тем большее воображение он пробудит в них. И Энджи вчера говорила ему об этой особенности воображения.
Они особенно поверят, что он великолепно владеет магией, если никогда раньше не видели проявления этой способности. Ведь постоянное проявление какого-то необыкновенного дара лишало его обладателя ореола волшебства.
Кроме того, Джим чувствовал симпатию к соколу. Все шло не так, как полагается, и, естественно, птица была в дурном настроении. Пусть сами возвращают ее, как могут.
Это их птица, а на охоте сокол часто упускает добычу. Ведь сокол бросается на жертву с большой высоты и обычно убивает ее еще в воздухе, падая на свою добычу со скоростью двухсот миль в час. Малейшее отклонение от угла падения и недооценка комбинации своей скорости со скоростью улетающей добычи может заставить сокола промахнуться, и его когти сожмутся в разочаровании. Если бы сокол всего лишь задел добычу, заставил перекувырнуться в воздухе и падать вниз, повторив атаку, он легко схватил бы ее.
— Боюсь, что это невозможно, сэр, — отвечал Джим. — Сейчас рождественские праздники, в это время полагается ограничение на использование некоторых имеющихся у меня способностей. Сожалею, что не в силах помочь.
Хозяин птицы мрачно посмотрел на Джима, но не стал спорить.
— Дело в том, — продолжал Джим более мягко, — что я ищу свою жену, леди Анджелу. Я даже не знаю, с какой группой охотников она едет. Не могли бы вы указать, хоть приблизительно, где она может быть?
Рыцарь, сидевший на коне спиной к Джиму, развернулся к нему лицом.
— Полагаю, я могу это сделать, сэр Дракон. — Рука его подкрутила ус. — Позволь, я покажу тебе, как туда проехать.
Это был сэр Гаримор.
— Ха! — невольно воскликнул Джим.
Сэр Гаримор удивленно взглянул на него:
— Я уверен, что она совсем рядом.
Сэр Гаримор тронул коня, и Джим пристроился рядом с рыцарем, который и не подумал попрощаться с покинутой им группой.
— Очень приятно, что ты взял на себя труд показать мне дорогу.
— Обычная любезность, — ответил сэр Гаримор. Он сидел в седле очень прямо и свободно, на лице его не было никакого выражения. — Я вряд ли смогу помочь в поимке сокола, с которым никогда не охотился и которого даже не видел до нынешнего дня.
Джим чувствовал неловкость. Он никогда не видел Гаримора до его стычки с Брайеном во дворце графа, а сэр Гаримор мог знать, что Джим близкий друг Брайена. Сэр Гаримор, казалось, старался быть любезным и обходительным. Джиму оставалось лишь удовлетвориться этим.
— Ты только что назвал меня сэром Драконом. Никогда прежде меня так не называли. Я уже привык к тому, что меня называют сэром Джеймсом или Джеймсом Эккертом.
Сэр Гаримор резко повернулся к Джиму, и в его глазах блеснула сталь.
— Сэр Гаримор Килинсворт к твоим услугам! Я неверно назвал тебя, сэр?
— Нет-нет, — миролюбиво проговорил Джим. — Конечно, нет, сэр Гаримор. Просто я не привык, чтобы меня называли сэром Драконом.
Холодность и сталь покинули взгляд Гаримора.
— Я слышал, когда речь шла о тебе, все обычно называли тебя сэром Драконом. Я решил, что это, наверно, кличка.
— Без сомнения, — поспешил согласиться Джим. Он знал, что слово «кличка» употреблялось здесь как привычное ему слово «прозвище». — Я не возражаю против обращения «сэр Дракон». Действительно, если люди хотят называть меня так, пусть. Вообще говоря, нет особой разницы между обращением «сэр Дракон» или «сэр Джеймс», если я понимаю, что обращаются ко мне или говорят обо мне.
— Ха! Тогда, если меня кто-нибудь об этом спросит, я так и отвечу.
— Благодарю.
— Пустяки, — ответил сэр Гаримор. Он глядел прямо перед собой, направляя свою лошадь среди тесно сомкнувшихся деревьев; всадники вступали в чащу. — Может, ты тоже ищешь сэра Брайена Невил-Смита?
— Я думаю, леди Анджела в той же группе, что и он.
— Я не уверен, — сказал сэр Гаримор. — Я могу различить на таком расстоянии только вашу леди и сэра Джона Чендоса. Но в группе есть еще два человека, один из них, вполне возможно, сэр Брайен. В любом случае, как только подъедем поближе, все узнаем.
Джим подумал, что неплохо бы как-то уладить ссору Брайена этого рыцаря,
— Ты ведь знаком с Брайеном.
— Да, знаком. Я несколько раз выступал против него на турнирах, и время от времени мы встречались в других местах.
— Он славный рыцарь. — Джим выбрал спокойное, привычное утверждение, которое можно было отнести, практически, к любому, кто носил рыцарские шпоры и пояс.
— Он чересчур горд, но благородный человек. Этого нельзя отрицать. И весьма сведущ в оружии.
Это высказывание вполне соответствовало характеру сэра Гаримора, каким его описал Брайен после того, как Джим видел их встречу в зале замка. Джим почувствовал, что сэр Гаримор рассматривает его. Во взгляде рыцаря вновь заблестела сталь.
— Ты что, хочешь взять сторону сэра Брайена в нашей небольшой размолвке? — В голосе сэра Гаримора тоже прозвенела сталь.
— Нет. Вовсе нет. О какой размолвке речь? — невинным тоном поинтересовался Джим.
Он лежал на сделанном Энджи продезинфицированном матрасе, привезенном из Маленконтри, в одной из комнат, предоставленных ему графом. Насколько он мог припомнить, всю ночь он спал, как сурок, ни разу не проснувшись. Или его сон был слишком глубок, или Роберт был необычно спокоен. Он не плакал и не ворочался во сне.
Сквозь узкую бойницу, которая служила окном, лился дневной свет.
Джим открыл глаза пошире и увидел, что его одежда сложена возле матраса. Ему было тепло под покрывалом. Несмотря на открытый огонь в камине, воздух, струившийся в комнату из открытого окна, нельзя было назвать благовонным. Джим вытянул из-под покрывала обнаженную руку, затем другую и, подтянув к себе одежду, оделся, не покидая теплого гнезда, где провел ночь. Одевшись наконец, он откинул покрывало, сел и поразился, что очень хочет есть и пить, но больше пить.
Он невольно бросил взгляд на маленький столик в нескольких футах от матраса. На нем стояла одна из кожаных бутылей, которые возили привязанными к седлам. Энджи постоянно возобновляла сделанную на них надпись: «Кипяченая вода». С бутыли свисала записка, написанная рукой Энджи на дорогой бумаге, которую Джим привез из Франции, чтобы заменить накрахмаленные льняные лоскуты, которые они обычно использовали. На них писали, как правило, углем.
Джим взял со стола стакан — чистый, благодаря Энджи или натасканной ею пожилой служанке, которую они возили с собой, — наполнил водой из кожаной бутыли, опустошил, налил снова, опустошил опять, минуту размышлял и выпил еще один стакан.
Он тотчас почувствовал себя несравненно бодрее, сильнее и веселее.
Он прочел записку Энджи. Она была написана скорописью, которая делала текст нечитаемым для любого средневекового грамотея, хотя записка была на простом английском.
«Хлеб и сыр на столе. Если встанешь вовремя, может, захочешь взять коня и проехаться, чтобы присоединиться к соколиной охоте. Никто не узнает, что тебя не было с самого начала, подумают, что ты переезжал от группы к группе. Если, конечно, тебе надо появиться здесь. Я одолжила одного из соколов графа
— самца. С любовью, Энджи».
Вообще-то на охоте предпочитали самку — она была намного крупнее самца и лучше охотилась. Джим быстро проглотил хлеб и сыр и даже налил себе немного вина из кожаного кувшина, наполовину разбавив его водой.
Энджи права, неплохо бы убедить всех, что он пробыл на охоте все утро.
Полчаса спустя Джим сидел в седле, одетый в праздничную одежду, легкую броню и плащ, и продирался по снегу сквозь ветви деревьев в поисках охотников, среди которых была и Энджи.
Он нашел ее только после того, как напрасно побывал в трех других группах, где ему показывали направление, всякий раз неверное. Четвертая группа, к которой он подъехал, состояла из шести человек, двух женщин и четверых мужчин, остановившихся, потому что прекрасная самка сокола, принадлежащая одному из мужчин, не сумела схватить добычу. Теперь она сидела, сердито нахохлившись, на верхушке дерева; нижних веток не было, и на дерево было невозможно залезть. Кроме того, птица была явно не в настроении ждать, пока кто-то залезет и снимет ее.
Она зло глядела на людей,
— Может, ты спустишь ее ко мне с помощью магии, сэр Дракон? — спросил рыцарь, по всей видимости, владелец птицы. Это был крупный человек лет тридцати, уже начавший полнеть.
Слегка ошеломленный подобной просьбой, Джим глянул на сокола. Наверное, это возможно, подумал он, хотя затруднился бы ответить, насколько этично использовать магию, основным принципом которой является самооборона, для такого дела. К счастью, ему пришло в голову, что чем меньше эти люди, собравшиеся праздновать Рождество, будут знать о его магических способностях, тем большее воображение он пробудит в них. И Энджи вчера говорила ему об этой особенности воображения.
Они особенно поверят, что он великолепно владеет магией, если никогда раньше не видели проявления этой способности. Ведь постоянное проявление какого-то необыкновенного дара лишало его обладателя ореола волшебства.
Кроме того, Джим чувствовал симпатию к соколу. Все шло не так, как полагается, и, естественно, птица была в дурном настроении. Пусть сами возвращают ее, как могут.
Это их птица, а на охоте сокол часто упускает добычу. Ведь сокол бросается на жертву с большой высоты и обычно убивает ее еще в воздухе, падая на свою добычу со скоростью двухсот миль в час. Малейшее отклонение от угла падения и недооценка комбинации своей скорости со скоростью улетающей добычи может заставить сокола промахнуться, и его когти сожмутся в разочаровании. Если бы сокол всего лишь задел добычу, заставил перекувырнуться в воздухе и падать вниз, повторив атаку, он легко схватил бы ее.
— Боюсь, что это невозможно, сэр, — отвечал Джим. — Сейчас рождественские праздники, в это время полагается ограничение на использование некоторых имеющихся у меня способностей. Сожалею, что не в силах помочь.
Хозяин птицы мрачно посмотрел на Джима, но не стал спорить.
— Дело в том, — продолжал Джим более мягко, — что я ищу свою жену, леди Анджелу. Я даже не знаю, с какой группой охотников она едет. Не могли бы вы указать, хоть приблизительно, где она может быть?
Рыцарь, сидевший на коне спиной к Джиму, развернулся к нему лицом.
— Полагаю, я могу это сделать, сэр Дракон. — Рука его подкрутила ус. — Позволь, я покажу тебе, как туда проехать.
Это был сэр Гаримор.
— Ха! — невольно воскликнул Джим.
Сэр Гаримор удивленно взглянул на него:
— Я уверен, что она совсем рядом.
Сэр Гаримор тронул коня, и Джим пристроился рядом с рыцарем, который и не подумал попрощаться с покинутой им группой.
— Очень приятно, что ты взял на себя труд показать мне дорогу.
— Обычная любезность, — ответил сэр Гаримор. Он сидел в седле очень прямо и свободно, на лице его не было никакого выражения. — Я вряд ли смогу помочь в поимке сокола, с которым никогда не охотился и которого даже не видел до нынешнего дня.
Джим чувствовал неловкость. Он никогда не видел Гаримора до его стычки с Брайеном во дворце графа, а сэр Гаримор мог знать, что Джим близкий друг Брайена. Сэр Гаримор, казалось, старался быть любезным и обходительным. Джиму оставалось лишь удовлетвориться этим.
— Ты только что назвал меня сэром Драконом. Никогда прежде меня так не называли. Я уже привык к тому, что меня называют сэром Джеймсом или Джеймсом Эккертом.
Сэр Гаримор резко повернулся к Джиму, и в его глазах блеснула сталь.
— Сэр Гаримор Килинсворт к твоим услугам! Я неверно назвал тебя, сэр?
— Нет-нет, — миролюбиво проговорил Джим. — Конечно, нет, сэр Гаримор. Просто я не привык, чтобы меня называли сэром Драконом.
Холодность и сталь покинули взгляд Гаримора.
— Я слышал, когда речь шла о тебе, все обычно называли тебя сэром Драконом. Я решил, что это, наверно, кличка.
— Без сомнения, — поспешил согласиться Джим. Он знал, что слово «кличка» употреблялось здесь как привычное ему слово «прозвище». — Я не возражаю против обращения «сэр Дракон». Действительно, если люди хотят называть меня так, пусть. Вообще говоря, нет особой разницы между обращением «сэр Дракон» или «сэр Джеймс», если я понимаю, что обращаются ко мне или говорят обо мне.
— Ха! Тогда, если меня кто-нибудь об этом спросит, я так и отвечу.
— Благодарю.
— Пустяки, — ответил сэр Гаримор. Он глядел прямо перед собой, направляя свою лошадь среди тесно сомкнувшихся деревьев; всадники вступали в чащу. — Может, ты тоже ищешь сэра Брайена Невил-Смита?
— Я думаю, леди Анджела в той же группе, что и он.
— Я не уверен, — сказал сэр Гаримор. — Я могу различить на таком расстоянии только вашу леди и сэра Джона Чендоса. Но в группе есть еще два человека, один из них, вполне возможно, сэр Брайен. В любом случае, как только подъедем поближе, все узнаем.
Джим подумал, что неплохо бы как-то уладить ссору Брайена этого рыцаря,
— Ты ведь знаком с Брайеном.
— Да, знаком. Я несколько раз выступал против него на турнирах, и время от времени мы встречались в других местах.
— Он славный рыцарь. — Джим выбрал спокойное, привычное утверждение, которое можно было отнести, практически, к любому, кто носил рыцарские шпоры и пояс.
— Он чересчур горд, но благородный человек. Этого нельзя отрицать. И весьма сведущ в оружии.
Это высказывание вполне соответствовало характеру сэра Гаримора, каким его описал Брайен после того, как Джим видел их встречу в зале замка. Джим почувствовал, что сэр Гаримор рассматривает его. Во взгляде рыцаря вновь заблестела сталь.
— Ты что, хочешь взять сторону сэра Брайена в нашей небольшой размолвке? — В голосе сэра Гаримора тоже прозвенела сталь.
— Нет. Вовсе нет. О какой размолвке речь? — невинным тоном поинтересовался Джим.