Страница:
И был король доволен и радостен, видел, что не может выдать ее лучше. Велел снарядить ее как можно пышнее и как можно богаче (как приличествовало дочери такого важного человека, как король французский) и поручил ее послам, а они повезли ее в Константинополь к императору".
Эта дочь, "маленькая и молодая", называлась Агнесой Французской. Она была второй дочерью Людовика VII от его третьей жены, Алисы Шампанской, следовательно, младшей сестрой Филиппа-Августа. В то время как весной 1179 года она покинула Париж, чтобы сесть на генуэзские корабли, которые должны были {344} везти ее в Константинополь, ей едва исполнилось восемь лет. Очутившись в таком нежном возрасте в новой стране, очень скоро забытая в далекой Романии своими близкими, которые, по-видимому, совершенно перестали интересоваться ею, она должна была больше, чем другие, свыкнуться с обычаями своей новой родины. Во всяком случае, она должна была вести там чрезвычайно любопытное, полное драматизма существование; свидетельница значительных событий, она иногда даже должна была принимать в них серьезное участие; и этот потускневший образ заслуживает интереса историка 4.
* * *
В 1179 году, в то время как маленькая Агнеса прибыла в императорский город, царствование Мануила Комнина приближалось к концу. Однако, несмотря на печали последних лет, император все еще сохранял веру в самого себя, а двор свое изящество и свой обычный блеск. Среди празднеств 2 марта 1180 года была совершена помолвка дочери Людовика VII с наследником престола кесарей. Так как юному Алексею было всего одиннадцать лет, свадьба была отложена на более поздний срок; но с этих самых пор с маленькой невестой обращались как с будущей императрицей и, согласно обычаю, вместо французского имени Агнеса ей дали более близкое византийцам имя Анна.
Через несколько месяцев после этого, в сентябре 1180 года, смерть Мануила взвалила на плечи этих двух детей все тяготы и всю ответственность верховной власти. Между тем обстоятельства были чрезвычайно трудными, будущее сулило всякие опасности. Император перед смертью не сделал никаких распоряжений: дела очень скоро приняли наихудший оборот. Малолетний царь, "нуждавшийся еще в наставнике и няньке" и бывший вследствие полной заброшенности воспитания легкомысленным и малоспособным; регентша Мария Антиохийская, окруженная плохими советниками, возбуждавшая к себе недружелюбное отношение, слишком любимая некоторыми и ненавидимая почти всеми остальными; фаворит, человек посредственный и нахальный, подозреваемый соперниками в стремлении захватить престол, - таковы были люди, стоявшие во главе правления. Этого было достаточно, чтобы разнуздались недремавшие вожделения честолюбцев: вожделения Марии, дочери императора Мануила, женщины от природы страстной и несдержанной, в душе которой ненависть к мачехе и чисто мужская энергия пробуждали самые смелые замыслы; вожделения Алексея, незаконного сына Мануила, полагавшего, что имеет некоторые права на престол, в особенности вожделения {345} страшного Андроника Комнина, приключения которого, как известно, внесли столько смуты в предшествовавшее царствование. Против этих опасностей, угрожавших со всех сторон, власть не имела ни поддержки, ни силы; сами члены императорской семьи, самые знатные государственные люди, недовольные, встревоженные, думали и заботились только о личных делах. "Не заботились больше о делах общественных; в советах империи была пустота". Известно, каков был результат такого плачевного состояния и те кровавые драмы, которые разразились одна за другой в столице и во дворце. Мария Комнина, поднявшая мятеж против брата и выдержавшая настоящую осаду в Святой Софии; Андроник, восставший в свою очередь, скоро овладевший Константинополем и ставший соправителем юного царя при восторженном одобрении народа; низверженный фаворит, заключенный в тюрьму, ослепленный; затем, по выражению Никиты, "императорский сад, весь вырубленный", Мария Комнина и муж ее отравленные, регентша Мария Антиохийская, осужденная за измену и преданная лютой казни; наконец, юный Алексей, низверженный, задушенный, и Андроник Комнин, овладевающий престолом, - таковы события, отметившие эти три трагические года, испуганной свидетельницей которых должна была стать Агнеса Французская.
В то время как умер юный император, оставив маленькую императрицу совершенно одну, покинутую в чужом городе, ей было двенадцать лет. Она осталась беззащитной, преданной в руки нового властелина, в жертву всех его затей. Чтобы упрочить за собой похищенную им власть, Андроник не нашел ничего лучшего, как жениться на невесте своего предшественника, и, несмотря на неравенство возраста (царю было больше шестидесяти лет), брак состоялся в 1182 году и был отпразднован в Святой Софии. Это произвело скандал даже в Византии, привыкшей ко всяким преступлениям. "Этот старик на закате своих дней, - пишет Никита, - не устыдился соединиться с молодой и хорошенькой женой своего племянника; этот разбитый, покрытый морщинами человек, обладал молодой девушкой с пальцами, подобными лепесткам роз, от которой веяло благоуханием любви". Общественное мнение Европы было не менее возмущено этим событием. Одна только семья Агнесы, казалось, не была тем взволнована; ни из чего не видно, чтобы Филипп-Август был сколько-нибудь озабочен судьбой своей сестры.
Что еще любопытней - это то, что сама принцесса, по-видимому, легко применилась к своему новому положению. Надо сказать, в объяснение этой странности, что ее брак со старым монархом был прежде всего союзом политическим и что Андроник, весь {346} поглощенный своими бесчисленными любовницами, никоим образом не навязывался своей молодой жене. Она главным образом получила то внешнее удовлетворение, что пользовалась почестями верховной власти, удовольствием присутствовать на церемониях, быть изображенной на памятниках в парадном императорском одеянии, рядом со своим мужем. Кроме того, вероятно, что и она, подобно стольким другим, поддалась очарованию этого великого соблазнителя, каким был Андроник. Мы уже видели, как во время последней трагедии, где царь нашел себе смерть, она оставалась подле него, рядом с его любовницей, и как обе женщины, арестованные с царем во время его бегства, сделали последние усилия, чтобы избавить его от грозившей ему участи. Это было в 1185 году. В продолжение двух лет, что она была замужем за Андроником, молодая женщина много видела странных зрелищ при этом дворе, где флейтистки и куртизанки пользовались большим влиянием на своего властелина, нежели государственные люди, в этих виллах Босфора, где Андроник любил, вместе со своими любовницами, наслаждаться среди сельской тишины прелестями жизни, полной неги и сладострастия. По-видимому, Агнеса Французская не была этим чрезмерно скандализована: быть может, она была последней победой, одержанной Андроником Комнином, столь умным и красноречивым, столь ловким и изворотливым, столь обольстительным, что уста его, по выражению Никиты, Гермес натер "волшебной травкой, обольщающей сердца".
Неизвестно, что сталось с молодой женщиной в дни смут, последовавших за падением Андроника. Но можно с полным вероятием предположить, что, как только порядок восстановился, Агнеса, вдова двух императоров, была, в правление Исаака Ангела, восстановлена во всех правах, какие Византия предоставляла своим монархиням. Далее будет видно, что она сохранила пользование своей вдовьей частью, и можно думать, что она жила в одном из этих императорских дворцов, куда охотно удалялись свергнутые с престола царицы. И тут-то началось ее новое приключение.
Федор Врана принадлежал к одному из самых знатных аристократических византийских родов. Его отец Алексей, слывший за лучшего полководца своего времени, был одним из самых верных служителей Андроника Комнина; мать его была племянницей императора Мануила, любившего называть ее "наипрекраснейшей из всех женщин" и заявлять также, что она была "украшением семьи". Будучи, таким образом, родственниками низложенной династии, эти Враны не могли иметь ни малейшей симпатии к правительству Исаака Ангела. В 1186 году Алексей восстал против императора и умер с оружием в руках под стенами Константинополя; {347} вполне естественно, что Федор, хотя и служил в войске императора, мог чувствовать только ненависть к убийце своего отца. Эта ли причина сблизила его с Агнесой, являвшейся до некоторой степени наследницей прав Комнинов? Неизвестно. Но дело в том, что в 1190 году в Константинополе стали поговаривать о близости между Враной и молодой женщиной, которой тогда было девятнадцать лет. Несколько позднее, в 1194 году, западный летописец Aubry de Trois-Fontaines рассказывает следующее: "Федор Врана содержал императрицу, сестру короля Французского, и хотя она получала свою вдовью часть как императрица, он держал ее как свою жену; но он не венчался с ней торжественно законным браком, так как по обычаю страны такой брак лишил бы ее причитавшейся вдовьей части". Во всяком случае, связь была открыто объявлена и вскоре всеми принята, тем более что Федор Врана, сильно способствовавший в 1195 году низложению Исаака Ангела, пользовался блестящим положением при дворе нового императора Алексея.
Благодаря этому своего рода морганатическому браку, скрепленному еще рождением дочери, Агнеса стала более византийкой, чем когда-либо. Как это будет сейчас показано, она совершенно забыла язык своей родной земли; у нее не сохранилось ни малейшего воспоминания о семье, никогда о ней не заботившейся. Нет доказательств, что в 1196 году она виделась со своей сестрой Маргаритой, вдовой короля Венгерского, когда та предприняла путешествие в Святую землю; и когда неожиданно в 1203 году прибыли бароны четвертого крестового похода и она очутилась лицом к лицу со своими соотечественниками, можно по всем имеющимся данным заключить, что она была им вполне чужой.
* * *
Известно, как Ирина Ангел, царица Византийская, взошедшая вследствие своего брака на германский престол, уговорила мужа своего Филиппа Швабского принять сторону юного Алексея, ее брата, лишенного власти узурпатором, и как германский император заинтересовал в делах своего юного зятя венецианцев и крестоносцев, в это время съехавшихся в Венецию. Несомненно, что еще и другие причины заставили направить в сторону Константинополя экспедицию, предназначавшуюся для освобождения Святой земли. Экономические интересы венецианской республики, приманка, какою служило великолепие византийской столицы, возбуждая воображение западных людей, перспектива грабежей и побед, рисовавшаяся всем этим искателям приключений при мысли о таком походе, старая злоба, покоившаяся в сердцах у латинян, - все это были причины, заставившие решиться даже и баро-{348}нов этого крестового похода. Наконец, еще одно соображение состояло во множестве реликвий, какими обладал Константинополь. Известно, какое важное место занимали в общественной и частной жизни Средневековья эти драгоценные останки и какую цену имели в особенности те, что происходили с Востока. Византия как раз была полна этих священных сокровищ, и не без некоторого тщеславия их выставляли перед глазами ослепленных зрителей во дворце, в императорской дворцовой церкви, в Святой Софии и других церквах. Таким образом, в глазах латинян императорский город стал обширным музеем, вроде огромной священной раки, предназначенной снабжать все святилища Запада; и можно думать, если принять в соображение, с какой заботой относились победители к раке с мощами и какое отводили ей место, что эта приманка играла не последнюю роль в важном решении, заставившем, несмотря на формальное запрещение папы, направить свой путь на Константинополь такое количество благочестивых людей, стольких служителей церкви, стремившихся к собиранию, в виде награды за победу, этих священных сокровищ.
Здесь не место излагать четвертый крестовый поход. Будет достаточно напомнить о том, как латиняне, подступив к Константинополю 23 июня 1203 года, увидели себя вынужденными употребить силу, чтобы восстановить на престоле юного Алексея. 17 июля был сделан приступ - узурпатор, охваченный паникой, поспешно бежал, и восставший народ водворил на престоле Исаака Ангела. Первой заботой императора было поладить с крестоносцами. Он подтвердил все обещания, данные крестоносцам его сыном; он принял их как "благодетелей и охранителей империи"; в особенности он щедрой мерой одарил их богатствами столицы; и эта первая оккупация города, продолжавшаяся всего несколько дней, только усилила алчность крестоносцев.
Вот тут-то мы и встречаемся с Агнесой Французской в одной сцене, очень характерной, выясняющей эволюцию, происшедшую в ней. Среди важных баронов латинской армии находилось несколько близких родственников молодой императрицы: граф Балдуин Фландрский был женат на ее племяннице; граф Луи де Блуа был сыном ее сестры. Но, с другой стороны, Федор Врана, ее любовник, был во главе защитников, одним из последних верных приверженцев царя Алексея Ангела. По-видимому, Агнеса не колебалась, какой из двух партий отдать предпочтение. По словам Робера де Клари, крестоносцы, сохранив некоторое воспоминание, что какая-то французская принцесса, сестра их короля, была некогда выдана замуж в Константинополе, осведомились, как только претендент был водворен во дворце, жива ли еще эта дама, "назы-{349}вавшаяся, - как говорит летописец, - императрицей Французской". "И им сказали, что да и что она замужем; что один важный человек в городе по имени Верна (Врана) - женился на ней; и что она жила во дворце, неподалеку. И отправились туда бароны, чтобы увидеть ее, и приветствовали ее, и много обещали ей всяческих услуг. Она же была с ними очень неприветлива и очень разгневана, что они пришли туда и что они того Алексея короновали, и не хотела говорить с ними. Но она заставляла говорить за себя латинянина (переводчика), и латинянин говорил, что она ничего не знает по-французски. Однако, что касается графа Луи, - который приходился ей кузеном, - она вошла с ним в сношения".
В двадцатичетырехлетний период, во время которого французские родные забыли маленькую принцессу, отправленную в Византию, и она также совершенно забыла свою родину. Она интересовалась только делами Византии, старинной враждой, какую Враны питали к Исааку Ангелу; как гречанка, она негодовала на несвоевременное и злосчастное вмешательство этих иностранцев в дела монархии. Благодаря всему этому анекдот, передаваемый Робером де Клари, является чрезвычайно многозначительным; он доказывает, до какой степени Агнеса Французская стала чужой своей родине.
То, что затем последовало, отнюдь не могло способствовать примирению ее с ее соотечественниками. Известно, как видимое доброе согласие между греками и латинянами не замедлило порваться в течение зимы, проведенной крестоносцами под стенами Константинополя, и как после того, как национальная революция свергла слабых и недостойных монархов, занимавших престол, крестоносцы решили завоевать Византию для самих себя. Известно, какие ужасы происходили в течение нескольких дней в городе, взятом приступом. Когда городские стены были взяты (12 апреля 1204 г.), Агнеса Французская со многими другими знатными дамами нашла убежище в укрепленном дворце Вуколеона. Маркиз Бонифаций Монферратский подоспел вовремя, чтобы охранить царицу и ее спутниц от всяких злоключений. Но можно себе представить, каково ей было глядеть на разграбление своей столицы, на грабеж дворца, опустошение церквей, осквернение и поругание Святой Софии, на бегство обезумевшего городского населения, на то, что такой несравненный город, как Константинополь, был предан всем бесчинствам грубых солдат. Из наивного рассказа Робера де Клари видно, что принесло латинянам их плачевное предприятие: "С сотворения мира, - говорит он, - не было видано и не было завоевано такого количества добычи, такого благородного, такого несметно богатого, ни во времена Александра, ни во времена {350} Карла Великого, ни прежде того, ни после того; и я никак не думаю, чтобы в сорока самых богатых городах мира было бы столько сокровищ, сколько нашли в центре Константинополя. И греки свидетельствовали, что две трети сокровищ всего мира были в Константинополе, а треть рассеяна по миру". При виде всей этой насытившейся алчности, нахальства этих разбойников, не имевших уважения ни к кому и ни к чему, Агнеса так же, как и Никита, должна была горько оплакивать гибель царственного города и подумать, что и сарацины были бы милостивее крестоносцев.
* * *
Тем не менее, когда Латинская империя заменила монархию царей, когда граф Балдуин Фландрский, ее родственник, взошел на престол кесарей, в сердце Агнесы, казалось, вспыхнуло замершее чувство и пробудилось сознание, что она француженка. Эта перемена должна была иметь довольно любопытные последствия.
В одном месте Никита говорит не без горечи и не без грусти об этих греках, "заключивших с итальянцами мир, чтобы получить от них известную часть земель, тогда как они должны были бы желать оставаться с ними в вечной вражде". Среди "этих раболепных душ, из-за тщеславия вооружившихся против родины", был Федор Врана, любовник Агнесы Французской. Можно предполагать, что он присоединился к новому режиму под влиянием своей любовницы. Последняя, действительно, нашла благодаря основанию Латинской империи неожиданную для себя выгоду. Aubry de Trois-Fontaines рассказывает, что Враны тогда заметили, "что он лишал законного брака императрицу, сестру французского короля", и убедили его упорядочить положение браком. Само собою разумеется, что Агнеса была за это благодарна и сблизила своего мужа с теми, кому считала себя обязанной благодарностью.
Во всяком случае, Федор Врана сделался с этих пор одной из самых верных поддержек новой империи. "Это был, - говорит про него Виллардуэн, грек, державшийся за них, а ни один грек не держался за них, кроме него". Впрочем, эта редкая преданность была доступным образом вознаграждена. Врана получил от императора в ленное владение Апрос, и во главе нескольких латинских союзников он служил, как верный вассал, своему новому господину. Затем, когда в 1206 году город Апрос был взят болгарами и уничтожен, знатный греческий вельможа имел случай сыграть еще более важную роль. Он был очень популярен во Фракии, которою некогда управлял по назначению царя, и в особенности в Адрианополе, откуда родом была его семья. Народонаселение той местности, устрашенное неистовствами болгар, предложило подчи-{351}ниться ему и образовать под его властью вассальное княжество латинского императора. "Таким образом,- согласно выражению Виллардуэна, греки и франки могли бы быть в добром согласии". Генрих Фландрский, правивший за своего брата Балдуина, взятого в плен болгарами, искусно воспользовался таким выгодным случаем. В 1206 году он по формальному договору передал в ленное владение Вране и "императрице, супруге его", Адрианополь и Дидимотику с их округом. Звучный титул еще увеличил в глазах греков престиж их нового господина; акт инвеституры был составлен на имя "благородного кесаря Федора Враны Комнина". Отряд латинских рыцарей оставался в Адрианополе, чтобы помогать ему защищать свое княжество. И "так, - говорит Виллардуэн, - был заключен договор, и заключен и установлен мир между греками и франками".
Агнеса Французская старалась, сближая побежденных и победителей, упрочить, поскольку это от нее зависело, государство, основанное латинянами. Несомненно, что она и в своем княжестве продолжала работать над делом примирения, которого она была инициатором. Действительно, до последних дней своей жизни Федор Врана, согласно своим обещаниям, верно служил империи и императору; в своем княжестве, впрочем, он был почти царем, и в этой совершенно греческой среде Агнеса продолжала жить византийской царицей.
Мы мало знаем о ее последних годах. Одна подробность, однако, позволяет думать, что сердце ее все больше и больше склонялось к Франции. За французского барона Наржо Тусийского выдала она свою дочь в 1218-м или 1219 году. Точно так же позднее и внучка ее должна была выйти за француза Вильгельма Виллардуэна, сына князя Ахейского, а внук ее Филипп Тусийский любил ссылаться на свое французское происхождение и на свое родство с королевским родом Франции. Жуанвиль рассказывает, что он прибыл в 1252 году в Палестину посетить Людовика Святого, "и говорил король, что он был его кузеном, ибо вел свой род от одной из сестер короля Филиппа, которую сам император взял себе в жены". И в начале XIX века еще Мариано Санудо говорил о "дочери короля французского", сделавшейся византийской императрицей, а впоследствии вышедшей замуж за одного барона Греческой империи.
Таким образом, много времени спустя после ее смерти, последовавшей в 1220 году, Запад сохранял еще память об Агнесе Французской, императрице Востока, судьба которой, несомненно, была одной из самых странных среди судеб стольких западных принцесс, вышедших замуж в Константинополе. Более чем кого друго-{352}го обстоятельства оторвали ее от родной почвы; более всех других она стала византийкой по языку и по душе. А между тем, когда спустя четверть века волею случая вновь очутилась она лицом к лицу со своими соотечественниками, сердце ее после минуты колебания обратилось вновь к родной земле. Жена важного греческого вельможи, она не последовала за ним и не перешла на сторону патриотов, непоколебимо противодействовавших иноземцам; она не эмигрировала с ним в Никею или какой-нибудь другой город; напротив, она склонила своего мужа примкнуть к франкам, сделала из него феодала новой империи и предложила ему взять на себя задачу примирить, если возможно, эти две враждующие нации. Дочь Франции по своему рождению, умершая в греческом вассальном княжестве латинского императора, основав вместе с Федором Враной семью, которая стала французской, она таким образом и несмотря на приключения и бурно проведенную часть жизни, сумела гармонично сочетать свой смертный одр со своею колыбелью. {353}
ГЛАВА VII. КОНСТАНЦИЯ ГОГЕНШТАУФЕН,
НИКЕЙСКАЯ ИМПЕРАТРИЦА
В Валенсии, в Испании, в маленькой церкви Иоанна Больничного, можно видеть в часовне Святой Варвары деревянный гроб, на котором начертана по-испански следующая надпись: "Здесь лежит тело донны Констанции, августейшей императрицы Греческой". Что это за монархиня Византийской империи, столь мало известная, и по какому странному случаю прибыла она с далекого Востока, чтобы жить и умереть под небом Иберии? Это история печальная и романическая в одно и то же время, любопытный эпизод из отношений, какие поддерживали между собою Восток и Запад 5 в XIII столетии.
* * *
Около 1238 года в Европе подготовлялись великие события. Это было время, когда на Востоке Иоанн Дука Ватац, греческий император Никейский, со все возрастающим успехом боролся против слабой Латинской империи Константинопольской; время, когда на Западе Фридрих II Гогенштауфен еще раз возобновил свою вечную войну с папством. Балдуин II, император Константинопольский, которому тогда папа покровительствовал, причем это покровительство являлось для него единственной поддержкой, находился в силу этого обстоятельства неизбежно во враждебных отношениях с великим императором Швабским, и политика Фридриха II, естественно, должна была стараться действовать и тут, чтобы ослаблять непримиримого противника, каким был для него папа. С этой целью он не задумался, будучи римским католиком и латинянином, вступить в союз с греками-схизматиками против государства католического и латинского.
Это не должно удивлять, если вспомнить, какой свободный и могучий ум был этот последний из Гогенштауфенов. Посвященный еще в Сицилии с самого детства во все великолепия цивилизации греческой и арабской, ученый и увлекавшийся наукой, как гуманист Возрождения, кроме того, плененный до чрезвычайности нравами мусульманского Востока, полными страстности и неги, этот принц, с душой человека светского и космополита, решил вырвать мир из тисков церкви, не только уничтожив светскую власть папства, но и уничтожив духовное влияние Рима. Положить навсегда конец бесполезному безумию крестовых походов, заклю-{354}чить мир с исламом, отнять у папы и передать в ведение императора верховное руководительство христианским миром - таковы были между прочим мечты, которые лелеял в своей гениальной душе этот разносторонний, почти современный нам по духу монарх. Его враги утверждают, что он не верил в Бога, отрицал бессмертие души, что на место слепой веры он ставил высшие требования разума, говоря, что "человек должен верить только в то, что может быть доказано силой вещей и естественным разумом". После этого станет понятным, что ум его, освободившись от всяких устарелых предрассудков, не видел ничего предосудительного в общении со схизматиками или неверными, раз их поддержка могла ему быть полезной в борьбе против главного его врага - папства.
Отсюда сношения, какие он завел с византийским двором в Никее. Фридрих II обещал Ватацу очистить Константинополь от латинян и возвратить его законному владыке; за это греческий император обязывался признать себя вассалом императора Запада и восстановить единение церквей. Трудно сказать, какая доля искренности заключалась в этих обещаниях. В предполагавшемся союзе греки прежде всего видели средство более легкого отвоевания Константинополя; Фридрих II - средство отнять у папства силу, которую оно старалось привлечь на свою сторону. Как бы то ни было, но обе стороны пришли к соглашению. С 1238 года греческое войско по распоряжению царя расположилось в Италии к услугам императора Швабского. Скоро сближение двух императоров стало еще тесней. В 1244 году одна из дочерей Фридриха II вышла замуж за греческого императора Никейского.
Эта дочь, "маленькая и молодая", называлась Агнесой Французской. Она была второй дочерью Людовика VII от его третьей жены, Алисы Шампанской, следовательно, младшей сестрой Филиппа-Августа. В то время как весной 1179 года она покинула Париж, чтобы сесть на генуэзские корабли, которые должны были {344} везти ее в Константинополь, ей едва исполнилось восемь лет. Очутившись в таком нежном возрасте в новой стране, очень скоро забытая в далекой Романии своими близкими, которые, по-видимому, совершенно перестали интересоваться ею, она должна была больше, чем другие, свыкнуться с обычаями своей новой родины. Во всяком случае, она должна была вести там чрезвычайно любопытное, полное драматизма существование; свидетельница значительных событий, она иногда даже должна была принимать в них серьезное участие; и этот потускневший образ заслуживает интереса историка 4.
* * *
В 1179 году, в то время как маленькая Агнеса прибыла в императорский город, царствование Мануила Комнина приближалось к концу. Однако, несмотря на печали последних лет, император все еще сохранял веру в самого себя, а двор свое изящество и свой обычный блеск. Среди празднеств 2 марта 1180 года была совершена помолвка дочери Людовика VII с наследником престола кесарей. Так как юному Алексею было всего одиннадцать лет, свадьба была отложена на более поздний срок; но с этих самых пор с маленькой невестой обращались как с будущей императрицей и, согласно обычаю, вместо французского имени Агнеса ей дали более близкое византийцам имя Анна.
Через несколько месяцев после этого, в сентябре 1180 года, смерть Мануила взвалила на плечи этих двух детей все тяготы и всю ответственность верховной власти. Между тем обстоятельства были чрезвычайно трудными, будущее сулило всякие опасности. Император перед смертью не сделал никаких распоряжений: дела очень скоро приняли наихудший оборот. Малолетний царь, "нуждавшийся еще в наставнике и няньке" и бывший вследствие полной заброшенности воспитания легкомысленным и малоспособным; регентша Мария Антиохийская, окруженная плохими советниками, возбуждавшая к себе недружелюбное отношение, слишком любимая некоторыми и ненавидимая почти всеми остальными; фаворит, человек посредственный и нахальный, подозреваемый соперниками в стремлении захватить престол, - таковы были люди, стоявшие во главе правления. Этого было достаточно, чтобы разнуздались недремавшие вожделения честолюбцев: вожделения Марии, дочери императора Мануила, женщины от природы страстной и несдержанной, в душе которой ненависть к мачехе и чисто мужская энергия пробуждали самые смелые замыслы; вожделения Алексея, незаконного сына Мануила, полагавшего, что имеет некоторые права на престол, в особенности вожделения {345} страшного Андроника Комнина, приключения которого, как известно, внесли столько смуты в предшествовавшее царствование. Против этих опасностей, угрожавших со всех сторон, власть не имела ни поддержки, ни силы; сами члены императорской семьи, самые знатные государственные люди, недовольные, встревоженные, думали и заботились только о личных делах. "Не заботились больше о делах общественных; в советах империи была пустота". Известно, каков был результат такого плачевного состояния и те кровавые драмы, которые разразились одна за другой в столице и во дворце. Мария Комнина, поднявшая мятеж против брата и выдержавшая настоящую осаду в Святой Софии; Андроник, восставший в свою очередь, скоро овладевший Константинополем и ставший соправителем юного царя при восторженном одобрении народа; низверженный фаворит, заключенный в тюрьму, ослепленный; затем, по выражению Никиты, "императорский сад, весь вырубленный", Мария Комнина и муж ее отравленные, регентша Мария Антиохийская, осужденная за измену и преданная лютой казни; наконец, юный Алексей, низверженный, задушенный, и Андроник Комнин, овладевающий престолом, - таковы события, отметившие эти три трагические года, испуганной свидетельницей которых должна была стать Агнеса Французская.
В то время как умер юный император, оставив маленькую императрицу совершенно одну, покинутую в чужом городе, ей было двенадцать лет. Она осталась беззащитной, преданной в руки нового властелина, в жертву всех его затей. Чтобы упрочить за собой похищенную им власть, Андроник не нашел ничего лучшего, как жениться на невесте своего предшественника, и, несмотря на неравенство возраста (царю было больше шестидесяти лет), брак состоялся в 1182 году и был отпразднован в Святой Софии. Это произвело скандал даже в Византии, привыкшей ко всяким преступлениям. "Этот старик на закате своих дней, - пишет Никита, - не устыдился соединиться с молодой и хорошенькой женой своего племянника; этот разбитый, покрытый морщинами человек, обладал молодой девушкой с пальцами, подобными лепесткам роз, от которой веяло благоуханием любви". Общественное мнение Европы было не менее возмущено этим событием. Одна только семья Агнесы, казалось, не была тем взволнована; ни из чего не видно, чтобы Филипп-Август был сколько-нибудь озабочен судьбой своей сестры.
Что еще любопытней - это то, что сама принцесса, по-видимому, легко применилась к своему новому положению. Надо сказать, в объяснение этой странности, что ее брак со старым монархом был прежде всего союзом политическим и что Андроник, весь {346} поглощенный своими бесчисленными любовницами, никоим образом не навязывался своей молодой жене. Она главным образом получила то внешнее удовлетворение, что пользовалась почестями верховной власти, удовольствием присутствовать на церемониях, быть изображенной на памятниках в парадном императорском одеянии, рядом со своим мужем. Кроме того, вероятно, что и она, подобно стольким другим, поддалась очарованию этого великого соблазнителя, каким был Андроник. Мы уже видели, как во время последней трагедии, где царь нашел себе смерть, она оставалась подле него, рядом с его любовницей, и как обе женщины, арестованные с царем во время его бегства, сделали последние усилия, чтобы избавить его от грозившей ему участи. Это было в 1185 году. В продолжение двух лет, что она была замужем за Андроником, молодая женщина много видела странных зрелищ при этом дворе, где флейтистки и куртизанки пользовались большим влиянием на своего властелина, нежели государственные люди, в этих виллах Босфора, где Андроник любил, вместе со своими любовницами, наслаждаться среди сельской тишины прелестями жизни, полной неги и сладострастия. По-видимому, Агнеса Французская не была этим чрезмерно скандализована: быть может, она была последней победой, одержанной Андроником Комнином, столь умным и красноречивым, столь ловким и изворотливым, столь обольстительным, что уста его, по выражению Никиты, Гермес натер "волшебной травкой, обольщающей сердца".
Неизвестно, что сталось с молодой женщиной в дни смут, последовавших за падением Андроника. Но можно с полным вероятием предположить, что, как только порядок восстановился, Агнеса, вдова двух императоров, была, в правление Исаака Ангела, восстановлена во всех правах, какие Византия предоставляла своим монархиням. Далее будет видно, что она сохранила пользование своей вдовьей частью, и можно думать, что она жила в одном из этих императорских дворцов, куда охотно удалялись свергнутые с престола царицы. И тут-то началось ее новое приключение.
Федор Врана принадлежал к одному из самых знатных аристократических византийских родов. Его отец Алексей, слывший за лучшего полководца своего времени, был одним из самых верных служителей Андроника Комнина; мать его была племянницей императора Мануила, любившего называть ее "наипрекраснейшей из всех женщин" и заявлять также, что она была "украшением семьи". Будучи, таким образом, родственниками низложенной династии, эти Враны не могли иметь ни малейшей симпатии к правительству Исаака Ангела. В 1186 году Алексей восстал против императора и умер с оружием в руках под стенами Константинополя; {347} вполне естественно, что Федор, хотя и служил в войске императора, мог чувствовать только ненависть к убийце своего отца. Эта ли причина сблизила его с Агнесой, являвшейся до некоторой степени наследницей прав Комнинов? Неизвестно. Но дело в том, что в 1190 году в Константинополе стали поговаривать о близости между Враной и молодой женщиной, которой тогда было девятнадцать лет. Несколько позднее, в 1194 году, западный летописец Aubry de Trois-Fontaines рассказывает следующее: "Федор Врана содержал императрицу, сестру короля Французского, и хотя она получала свою вдовью часть как императрица, он держал ее как свою жену; но он не венчался с ней торжественно законным браком, так как по обычаю страны такой брак лишил бы ее причитавшейся вдовьей части". Во всяком случае, связь была открыто объявлена и вскоре всеми принята, тем более что Федор Врана, сильно способствовавший в 1195 году низложению Исаака Ангела, пользовался блестящим положением при дворе нового императора Алексея.
Благодаря этому своего рода морганатическому браку, скрепленному еще рождением дочери, Агнеса стала более византийкой, чем когда-либо. Как это будет сейчас показано, она совершенно забыла язык своей родной земли; у нее не сохранилось ни малейшего воспоминания о семье, никогда о ней не заботившейся. Нет доказательств, что в 1196 году она виделась со своей сестрой Маргаритой, вдовой короля Венгерского, когда та предприняла путешествие в Святую землю; и когда неожиданно в 1203 году прибыли бароны четвертого крестового похода и она очутилась лицом к лицу со своими соотечественниками, можно по всем имеющимся данным заключить, что она была им вполне чужой.
* * *
Известно, как Ирина Ангел, царица Византийская, взошедшая вследствие своего брака на германский престол, уговорила мужа своего Филиппа Швабского принять сторону юного Алексея, ее брата, лишенного власти узурпатором, и как германский император заинтересовал в делах своего юного зятя венецианцев и крестоносцев, в это время съехавшихся в Венецию. Несомненно, что еще и другие причины заставили направить в сторону Константинополя экспедицию, предназначавшуюся для освобождения Святой земли. Экономические интересы венецианской республики, приманка, какою служило великолепие византийской столицы, возбуждая воображение западных людей, перспектива грабежей и побед, рисовавшаяся всем этим искателям приключений при мысли о таком походе, старая злоба, покоившаяся в сердцах у латинян, - все это были причины, заставившие решиться даже и баро-{348}нов этого крестового похода. Наконец, еще одно соображение состояло во множестве реликвий, какими обладал Константинополь. Известно, какое важное место занимали в общественной и частной жизни Средневековья эти драгоценные останки и какую цену имели в особенности те, что происходили с Востока. Византия как раз была полна этих священных сокровищ, и не без некоторого тщеславия их выставляли перед глазами ослепленных зрителей во дворце, в императорской дворцовой церкви, в Святой Софии и других церквах. Таким образом, в глазах латинян императорский город стал обширным музеем, вроде огромной священной раки, предназначенной снабжать все святилища Запада; и можно думать, если принять в соображение, с какой заботой относились победители к раке с мощами и какое отводили ей место, что эта приманка играла не последнюю роль в важном решении, заставившем, несмотря на формальное запрещение папы, направить свой путь на Константинополь такое количество благочестивых людей, стольких служителей церкви, стремившихся к собиранию, в виде награды за победу, этих священных сокровищ.
Здесь не место излагать четвертый крестовый поход. Будет достаточно напомнить о том, как латиняне, подступив к Константинополю 23 июня 1203 года, увидели себя вынужденными употребить силу, чтобы восстановить на престоле юного Алексея. 17 июля был сделан приступ - узурпатор, охваченный паникой, поспешно бежал, и восставший народ водворил на престоле Исаака Ангела. Первой заботой императора было поладить с крестоносцами. Он подтвердил все обещания, данные крестоносцам его сыном; он принял их как "благодетелей и охранителей империи"; в особенности он щедрой мерой одарил их богатствами столицы; и эта первая оккупация города, продолжавшаяся всего несколько дней, только усилила алчность крестоносцев.
Вот тут-то мы и встречаемся с Агнесой Французской в одной сцене, очень характерной, выясняющей эволюцию, происшедшую в ней. Среди важных баронов латинской армии находилось несколько близких родственников молодой императрицы: граф Балдуин Фландрский был женат на ее племяннице; граф Луи де Блуа был сыном ее сестры. Но, с другой стороны, Федор Врана, ее любовник, был во главе защитников, одним из последних верных приверженцев царя Алексея Ангела. По-видимому, Агнеса не колебалась, какой из двух партий отдать предпочтение. По словам Робера де Клари, крестоносцы, сохранив некоторое воспоминание, что какая-то французская принцесса, сестра их короля, была некогда выдана замуж в Константинополе, осведомились, как только претендент был водворен во дворце, жива ли еще эта дама, "назы-{349}вавшаяся, - как говорит летописец, - императрицей Французской". "И им сказали, что да и что она замужем; что один важный человек в городе по имени Верна (Врана) - женился на ней; и что она жила во дворце, неподалеку. И отправились туда бароны, чтобы увидеть ее, и приветствовали ее, и много обещали ей всяческих услуг. Она же была с ними очень неприветлива и очень разгневана, что они пришли туда и что они того Алексея короновали, и не хотела говорить с ними. Но она заставляла говорить за себя латинянина (переводчика), и латинянин говорил, что она ничего не знает по-французски. Однако, что касается графа Луи, - который приходился ей кузеном, - она вошла с ним в сношения".
В двадцатичетырехлетний период, во время которого французские родные забыли маленькую принцессу, отправленную в Византию, и она также совершенно забыла свою родину. Она интересовалась только делами Византии, старинной враждой, какую Враны питали к Исааку Ангелу; как гречанка, она негодовала на несвоевременное и злосчастное вмешательство этих иностранцев в дела монархии. Благодаря всему этому анекдот, передаваемый Робером де Клари, является чрезвычайно многозначительным; он доказывает, до какой степени Агнеса Французская стала чужой своей родине.
То, что затем последовало, отнюдь не могло способствовать примирению ее с ее соотечественниками. Известно, как видимое доброе согласие между греками и латинянами не замедлило порваться в течение зимы, проведенной крестоносцами под стенами Константинополя, и как после того, как национальная революция свергла слабых и недостойных монархов, занимавших престол, крестоносцы решили завоевать Византию для самих себя. Известно, какие ужасы происходили в течение нескольких дней в городе, взятом приступом. Когда городские стены были взяты (12 апреля 1204 г.), Агнеса Французская со многими другими знатными дамами нашла убежище в укрепленном дворце Вуколеона. Маркиз Бонифаций Монферратский подоспел вовремя, чтобы охранить царицу и ее спутниц от всяких злоключений. Но можно себе представить, каково ей было глядеть на разграбление своей столицы, на грабеж дворца, опустошение церквей, осквернение и поругание Святой Софии, на бегство обезумевшего городского населения, на то, что такой несравненный город, как Константинополь, был предан всем бесчинствам грубых солдат. Из наивного рассказа Робера де Клари видно, что принесло латинянам их плачевное предприятие: "С сотворения мира, - говорит он, - не было видано и не было завоевано такого количества добычи, такого благородного, такого несметно богатого, ни во времена Александра, ни во времена {350} Карла Великого, ни прежде того, ни после того; и я никак не думаю, чтобы в сорока самых богатых городах мира было бы столько сокровищ, сколько нашли в центре Константинополя. И греки свидетельствовали, что две трети сокровищ всего мира были в Константинополе, а треть рассеяна по миру". При виде всей этой насытившейся алчности, нахальства этих разбойников, не имевших уважения ни к кому и ни к чему, Агнеса так же, как и Никита, должна была горько оплакивать гибель царственного города и подумать, что и сарацины были бы милостивее крестоносцев.
* * *
Тем не менее, когда Латинская империя заменила монархию царей, когда граф Балдуин Фландрский, ее родственник, взошел на престол кесарей, в сердце Агнесы, казалось, вспыхнуло замершее чувство и пробудилось сознание, что она француженка. Эта перемена должна была иметь довольно любопытные последствия.
В одном месте Никита говорит не без горечи и не без грусти об этих греках, "заключивших с итальянцами мир, чтобы получить от них известную часть земель, тогда как они должны были бы желать оставаться с ними в вечной вражде". Среди "этих раболепных душ, из-за тщеславия вооружившихся против родины", был Федор Врана, любовник Агнесы Французской. Можно предполагать, что он присоединился к новому режиму под влиянием своей любовницы. Последняя, действительно, нашла благодаря основанию Латинской империи неожиданную для себя выгоду. Aubry de Trois-Fontaines рассказывает, что Враны тогда заметили, "что он лишал законного брака императрицу, сестру французского короля", и убедили его упорядочить положение браком. Само собою разумеется, что Агнеса была за это благодарна и сблизила своего мужа с теми, кому считала себя обязанной благодарностью.
Во всяком случае, Федор Врана сделался с этих пор одной из самых верных поддержек новой империи. "Это был, - говорит про него Виллардуэн, грек, державшийся за них, а ни один грек не держался за них, кроме него". Впрочем, эта редкая преданность была доступным образом вознаграждена. Врана получил от императора в ленное владение Апрос, и во главе нескольких латинских союзников он служил, как верный вассал, своему новому господину. Затем, когда в 1206 году город Апрос был взят болгарами и уничтожен, знатный греческий вельможа имел случай сыграть еще более важную роль. Он был очень популярен во Фракии, которою некогда управлял по назначению царя, и в особенности в Адрианополе, откуда родом была его семья. Народонаселение той местности, устрашенное неистовствами болгар, предложило подчи-{351}ниться ему и образовать под его властью вассальное княжество латинского императора. "Таким образом,- согласно выражению Виллардуэна, греки и франки могли бы быть в добром согласии". Генрих Фландрский, правивший за своего брата Балдуина, взятого в плен болгарами, искусно воспользовался таким выгодным случаем. В 1206 году он по формальному договору передал в ленное владение Вране и "императрице, супруге его", Адрианополь и Дидимотику с их округом. Звучный титул еще увеличил в глазах греков престиж их нового господина; акт инвеституры был составлен на имя "благородного кесаря Федора Враны Комнина". Отряд латинских рыцарей оставался в Адрианополе, чтобы помогать ему защищать свое княжество. И "так, - говорит Виллардуэн, - был заключен договор, и заключен и установлен мир между греками и франками".
Агнеса Французская старалась, сближая побежденных и победителей, упрочить, поскольку это от нее зависело, государство, основанное латинянами. Несомненно, что она и в своем княжестве продолжала работать над делом примирения, которого она была инициатором. Действительно, до последних дней своей жизни Федор Врана, согласно своим обещаниям, верно служил империи и императору; в своем княжестве, впрочем, он был почти царем, и в этой совершенно греческой среде Агнеса продолжала жить византийской царицей.
Мы мало знаем о ее последних годах. Одна подробность, однако, позволяет думать, что сердце ее все больше и больше склонялось к Франции. За французского барона Наржо Тусийского выдала она свою дочь в 1218-м или 1219 году. Точно так же позднее и внучка ее должна была выйти за француза Вильгельма Виллардуэна, сына князя Ахейского, а внук ее Филипп Тусийский любил ссылаться на свое французское происхождение и на свое родство с королевским родом Франции. Жуанвиль рассказывает, что он прибыл в 1252 году в Палестину посетить Людовика Святого, "и говорил король, что он был его кузеном, ибо вел свой род от одной из сестер короля Филиппа, которую сам император взял себе в жены". И в начале XIX века еще Мариано Санудо говорил о "дочери короля французского", сделавшейся византийской императрицей, а впоследствии вышедшей замуж за одного барона Греческой империи.
Таким образом, много времени спустя после ее смерти, последовавшей в 1220 году, Запад сохранял еще память об Агнесе Французской, императрице Востока, судьба которой, несомненно, была одной из самых странных среди судеб стольких западных принцесс, вышедших замуж в Константинополе. Более чем кого друго-{352}го обстоятельства оторвали ее от родной почвы; более всех других она стала византийкой по языку и по душе. А между тем, когда спустя четверть века волею случая вновь очутилась она лицом к лицу со своими соотечественниками, сердце ее после минуты колебания обратилось вновь к родной земле. Жена важного греческого вельможи, она не последовала за ним и не перешла на сторону патриотов, непоколебимо противодействовавших иноземцам; она не эмигрировала с ним в Никею или какой-нибудь другой город; напротив, она склонила своего мужа примкнуть к франкам, сделала из него феодала новой империи и предложила ему взять на себя задачу примирить, если возможно, эти две враждующие нации. Дочь Франции по своему рождению, умершая в греческом вассальном княжестве латинского императора, основав вместе с Федором Враной семью, которая стала французской, она таким образом и несмотря на приключения и бурно проведенную часть жизни, сумела гармонично сочетать свой смертный одр со своею колыбелью. {353}
ГЛАВА VII. КОНСТАНЦИЯ ГОГЕНШТАУФЕН,
НИКЕЙСКАЯ ИМПЕРАТРИЦА
В Валенсии, в Испании, в маленькой церкви Иоанна Больничного, можно видеть в часовне Святой Варвары деревянный гроб, на котором начертана по-испански следующая надпись: "Здесь лежит тело донны Констанции, августейшей императрицы Греческой". Что это за монархиня Византийской империи, столь мало известная, и по какому странному случаю прибыла она с далекого Востока, чтобы жить и умереть под небом Иберии? Это история печальная и романическая в одно и то же время, любопытный эпизод из отношений, какие поддерживали между собою Восток и Запад 5 в XIII столетии.
* * *
Около 1238 года в Европе подготовлялись великие события. Это было время, когда на Востоке Иоанн Дука Ватац, греческий император Никейский, со все возрастающим успехом боролся против слабой Латинской империи Константинопольской; время, когда на Западе Фридрих II Гогенштауфен еще раз возобновил свою вечную войну с папством. Балдуин II, император Константинопольский, которому тогда папа покровительствовал, причем это покровительство являлось для него единственной поддержкой, находился в силу этого обстоятельства неизбежно во враждебных отношениях с великим императором Швабским, и политика Фридриха II, естественно, должна была стараться действовать и тут, чтобы ослаблять непримиримого противника, каким был для него папа. С этой целью он не задумался, будучи римским католиком и латинянином, вступить в союз с греками-схизматиками против государства католического и латинского.
Это не должно удивлять, если вспомнить, какой свободный и могучий ум был этот последний из Гогенштауфенов. Посвященный еще в Сицилии с самого детства во все великолепия цивилизации греческой и арабской, ученый и увлекавшийся наукой, как гуманист Возрождения, кроме того, плененный до чрезвычайности нравами мусульманского Востока, полными страстности и неги, этот принц, с душой человека светского и космополита, решил вырвать мир из тисков церкви, не только уничтожив светскую власть папства, но и уничтожив духовное влияние Рима. Положить навсегда конец бесполезному безумию крестовых походов, заклю-{354}чить мир с исламом, отнять у папы и передать в ведение императора верховное руководительство христианским миром - таковы были между прочим мечты, которые лелеял в своей гениальной душе этот разносторонний, почти современный нам по духу монарх. Его враги утверждают, что он не верил в Бога, отрицал бессмертие души, что на место слепой веры он ставил высшие требования разума, говоря, что "человек должен верить только в то, что может быть доказано силой вещей и естественным разумом". После этого станет понятным, что ум его, освободившись от всяких устарелых предрассудков, не видел ничего предосудительного в общении со схизматиками или неверными, раз их поддержка могла ему быть полезной в борьбе против главного его врага - папства.
Отсюда сношения, какие он завел с византийским двором в Никее. Фридрих II обещал Ватацу очистить Константинополь от латинян и возвратить его законному владыке; за это греческий император обязывался признать себя вассалом императора Запада и восстановить единение церквей. Трудно сказать, какая доля искренности заключалась в этих обещаниях. В предполагавшемся союзе греки прежде всего видели средство более легкого отвоевания Константинополя; Фридрих II - средство отнять у папства силу, которую оно старалось привлечь на свою сторону. Как бы то ни было, но обе стороны пришли к соглашению. С 1238 года греческое войско по распоряжению царя расположилось в Италии к услугам императора Швабского. Скоро сближение двух императоров стало еще тесней. В 1244 году одна из дочерей Фридриха II вышла замуж за греческого императора Никейского.