Страница:
Сцена суда - одна из самых любопытных в поэме. Она невольно и естественно вызывает в памяти знаменитый суд Париса, а также суд, производившийся на конкурсах красоты, учреждавшихся в Византии, когда дело шло о том, чтобы найти достойную жену императору, но она проведена с большой силой остроумия и иронии, напоминающими шутки, какими любили забавляться на Западе в Средние века, когда дело шло о прекрасном поле. По всем этим причинам этот эпизод заслуживает, чтобы на нем дольше и подробнее остановиться.
Когда Белтандр очутился в присутствии сорока молодых девушек, одна из них отделилась от других и, обратясь к молодому человеку, сказала ему так: "Господин, будь снисходителен ко мне, не суди обо мне дурно". На это он отвечал: "Действительно, я нахожу, что тебе очень далеко до выигрыша, ибо глаза твои несколько красны и как бы затуманены". У второй он находит немного слишком толстые губы, что, к сожалению, портит ее; у третьей цвет лица слишком темный, у пятой брови некрасиво очерчены. Та держится не прямо, эта немного толста; и каждый раз судья иронически прибавляет, что, не будь этого, все они заслуживали бы пальму первенства. У седьмой зубы некрасиво расставлены: "Одни слишком выдаются, другие слишком запали назад. Вследствие этого, повторяю, не вы будете избранницей". В конце концов три кандидатки остаются налицо. Белтандр долго их рассматривает; он заставляет их ходить перед собой, чтобы можно было дать себе отчет, как говорит поэт, "о красоте их лица, всего сложения, походки, всех движений, осанки". Долго, внимательно, "в качестве художника", как сказано в тексте, он их рассматривает. В конце концов одна отвергнута, потому что у нее какой-то пушок на руках; {428} другая - потому что у нее глаза немного подернуты и неясны. Но последняя восхитительна. "Брови черные и чудесно очерчены, Грации работали, чтобы создать красоту ее лица; зубы у нее - жемчужины, на щеках отсвет роз, губы поспорят с лучшими из них, и рот благоухает; подбородок закруглен, руки нежные и белые, шея словно точеная; талия гибка, как тростник, походка грациозная, вся она совершенна; кажется, она олицетворение грации. Грудь ее - сад любви, походка - само чудо; когда она движется, поводя вокруг глазами, сердце восхищено, она сводит с ума. Ты сам, о царь, - прости мне смелость речи, - если бы встретил ее, пал бы к ее ногам".
Этой несравненной красоте Белтандр вручает золотой прут, затем дает отчет Богу любви о порученной ему миссии. И внезапно, как во сне, все, что окружает рыцаря: бог, юные красавицы - все тускнеет, исчезает. Оставшись один, Белтандр вновь проходит по всему дворцу, по садам; задумчиво перечитывает пророческие надписи, возвещающие ему его судьбу, и, выйдя из чудесного Замка Любви, вновь пускается со своими оруженосцами в путь.
Через пять дней пути он прибыл в окрестности Антиохии и тут в поле встречается с царской охотой. Тотчас сходит он с лошади и почтительно падает ниц перед чужеземным царем; последний, очарованный привлекательным видом молодого грека, берет его к себе на службу. Белтандр тотчас же доказывает свое уменье: его меткая стрела сражает орла, унесшего в своих когтях царского охотничьего сокола. Вследствие этого рыцарь очень скоро вошел в большую милость при дворе и во всякое время стал вхож к монарху.
Вот однажды, когда он невзначай вошел к царю и царице, увидал он их дочь Хрисанцу и с удивлением узнал в ней молодую женщину, которой в Замке Любви он вручил золотой прут. Она также узнала рыцаря; молодые люди обмениваются тайными знаками, и любовь мгновенно овладевает их сердцами. Но не надо забывать, что дело происходит при восточном дворе. Царевна Хрисанца находится под самым строгим надзором и недоступна; и в течение долгих месяцев, далеко один от другого, влюбленные проводят время в напрасном томлении.
Но вот однажды вечером, когда молодая девушка спустилась в сад при дворце, думая, что никого нет, она стала громко выражать свою любовь: "Знай, Белтандр, что это из-за тебя я так страдаю, и страданье гложет мою душу и сердце, и что я бесполезно сгораю. Вот два года и два месяца, что таю я в сердце любовь мою к тебе и что втайне я - раба твоя. Когда ж наконец можно мне будет видеть тебя, быть с тобою?" Случайно рыцарь был близко и, услыхав этот страстный призыв, бросился на него: и в первый миг, охвачен-{429}ные крайним волнением, влюбленные почти теряют сознание. Затем Белтандр предъявляет свои права, и Хрисанца не заставляет себя просить. "И при звуке их поцелуев, - говорится в поэме, - при виде их объятий сами равнодушные деревья ликуют, присоединяясь к их счастью".
На беду, поутру стража заметила Белтандра. Его арестовывают и заключают в тюрьму. Но ловкая царевна придумывает средство одновременно спасти и честь свою, и своего любовника. Она зовет к себе верную служанку свою Федрокацу и дает ей наставление, как действовать, Федрокаца заявит, что это для нее преступил рыцарь запрещенный порог и проник в сад. "Госпожа моя, золотая моя, - отвечает служанка, - ты знаешь, что я воспиталась вместе с тобой, и тебе известна моя любовь к тебе. Я - твоя слуга, твоя раба, я за тебя брошусь в воду". И она согласна играть предложенную ей роль; в то же время и Белтандр, предуведомленный в тюрьме стараниями Хрисанцы, готовится принять участие в комедии. И все устраивается как нельзя лучше.
С притворным негодованием царевна бежит к царю, своему отцу; она требует наказания дерзкого, осмелившегося проникнуть в ее частный сад. Созывается суд, Белтандра приводят к царевне. Но когда его приглашают дать показания, он отвечает: "С того дня, как я поступил к тебе на службу, господин мой, я полюбил Федрокацу". При этом признании царь, монарх добрый, прощает виновного и, несмотря на притворное недовольство дочери, приказывает обвенчать молодого человека с ее служанкой.
Описание некоторых подробностей свадьбы заслуживает внимания. Начинается с того, что во дворце устраивается большой пир, и на нем кроме мужчин присутствует Хрисанца со своими придворными дамами; затем, в присутствии нотариуса, подписывают контракт, где дается перечень приданого, какое царевна назначает своей приближенной, а также приданого, жалуемого царем Белтандру. Затем празднуют свадьбу; патриарх благословляет брачующихся, и царь держит над головой Белтандра брачный венец, в то время как Хрисанца держит такой же над головой Федрокацы. Наконец, все отправляются в свои покои. Но раньше, чем разойтись, царевна шепнула своей служанке: "Смотри, берегись, чтобы не похитить тебе моего властелина". Следовательно, молодые обвенчались "фиктивным браком". И благодаря этой уловке Белтандр и Хрисанца спокойно продолжают жить в тайной связи.
Так прошло десять месяцев. Но молодой человек неспокоен: он боится, как бы не раскрылась его тайна; тогда он предлагает Хрисанце бежать с ним. Темною ночью любовники бегут; на дворе гроза, буря, шумит ветер; они достигают берега реки, и надо скорей {430} через нее переправиться: уже за беглецами послана погоня. Белтандр бросается в воду с Хрисанцей на руках. Но сила потока разъединяет их, и рыцарь один достигает противоположного берега. Как гласила надпись о том в Замке Любви, любовники, по-видимому, навеки оторваны один от другого.
В отчаянии Белтандр идет вдоль берега, но находит только труп верной Федрокацы. Со своей стороны Хрисанца на другом берегу находит труп одного из оруженосцев и в первую минуту принимает его за труп своего любовника. Обезумев от скорби, она произносит над ним надгробное слово и хочет покончить с собой, как вдруг слышит с того берега голос, который зовет ее. Влюбленные сходятся, упоенные счастием, несмотря на жалкое положение, в каком они очутились. Они достигают моря, где стоит корабль, готовый принять их. На корабле этом - греки, и скоро путники узнают друг друга. Родофил, император, потерял старшего сына и разослал по всему миру своих людей разыскать младшего; они-то и были на том корабле, и можно себе представить их радость, когда Белтандр назвал им себя. Корабль поспешно возвращается в Византию, где император устраивает торжественную встречу своему сыну и Хрисанце. Их венчают с величайшей пышностью, и, в виде эпилога, Родофил говорит присутствующим: "Вот, смотрите, именитые люди моего двора, знатные вельможи моего дворца, я нашел моего пропавшего сокола: он был мертв и вот теперь возвращается из недр Аида".
II
В этом любопытном романе приключений думали найти довольно многочисленные следы влияний Запада. Начало поэмы, казалось, служило тому первым доказательством. "Приблизьтесь, - говорит автор, - милостивые слушатели, и уделите мне минуту внимания; я расскажу вам прелестную историю, необыкновенное приключение. Всякому это доставит удовольствие, и, слушая ее, всяк забудет о своих бедах". Рассказав затем вкратце ее содержание, поэт заключает: "Напрягите ваше внимание и следите за моим рассказом; вы меня не уличите во лжи". Это тон речи западных трубадуров, их манера возбуждать любопытство присутствующих, чтобы добиться молчанья в ту минуту, когда они приступают к повествованию. Это не все. Несмотря на византийские переделки, имена героев истории странным образом выдают их латинское происхождение; точно так же сама поэма как бы подчеркивает то, что "на языке римлян" они назывались Родофилом или Белтандром, и это может заставить предположить, что эти названия только перевод латинских имен, как, например: Рудольф или Бертран. {431} Помимо этого много западных слов и обычаев Запада попадаются в этом романе, среди них - phalconin ("сокол"), poypolon ("народ") , lizios ("ленник"). Замечателен также тот факт, что царь Антиохии находит удовольствие в таком западном развлечении, как соколиная охота; это чисто феодальный обычай "предлагать себя в ленники", как это делает Белтандр. Можно заметить также, что Замок Любви как будто имеет свой прототип в провансальской поэзии и что, наконец, обмен платьями между Хрисанцей и Федрокацей в свадебную ночь напоминает подобную же сцену в романе Тристан и Изольда.
Однако не следует придавать слишком большого значения этому сходству, часто поверхностному. Несомненно, автор поэмы знает латинские обычаи, и все заставляет думать, что многие из них были распространены в греческом мире в то время, когда он писал. Но под этой заимствованной оболочкой общий колорит остается чисто византийским, и любопытно посмотреть, какими характерными чертами этот роман более позднего времени, чем крестовые походы, изображает нам общество той эпохи.
Прежде всего религия занимает в нем очень большое место. Было уже показано, какую ненависть действующие лица романа питают к язычникам и неверным. Другие черты не менее характерны. Когда Белтандр и Хрисанца находят трупы своих спутников, утонувших по их вине, они ужасаются при мысли, какой ответ они должны будут дать за них "судье непогрешимому, судье великому и грозному". Известно, как мысль о Страшном суде пугала людей Средневековья, особенно на Востоке. И теперь еще нет ни одной греческой церкви, где бы не была изображена, с самыми ужасающими подробностями, страшная сцена "второго пришествия Спасителя".
С другой стороны, надо отметить в поэме то важное значение, какое отведено в ней воспоминаниям древнего мира. Образ Эроса с золотой стрелой в руке, кажется, вдохновлен какой-нибудь греческой статуей; к этому следует прибавить, что все окружающее бога великолепие совершенно в духе традиций византийского романа. В своей поэме Измина и Изминий Евстафий Макремволит описал такими же чертами Бога любви, едущего на торжественной колеснице и окруженного царственным великолепием. Византия XII и XIII веков бережно хранила наследие аллегорических и мифологических вымыслов, зародившихся некогда в Греции и Александрии.
Еще поражает в истории Белтандра и Хрисанцы место, отведенное в ней природе. Неодушевленные предметы постоянно вводятся поэтом в настроение действующих лиц; и это, как мы видели, составляет черту, встречающуюся уже в эпопее Дигениса Ак-{432}рита. Вот, например, описание первой стоянки Белтандра после того, что он покинул отчий дом: "Была лунная ночь, ночь восхитительная; среди зеленеющей лужайки бил родник. Рыцарь разбил тут палатку и сел отдохнуть, он взял свой музыкальный инструмент и стал играть; и голосом, полным рыдания, пел такую жалобу: "Горы, равнины, холмы, ущелья и долины, плачьте вместе со мною над печальной моей долей". Точно так же, когда появляется Хрисанца, "блестящая, как солнце", вся природа празднует ее появление: "заплясали долины, в радости запрыгали горы". Местами есть даже некоторая слащавость в манере, с какой человеческие эмоции пробуждают отклик среди животных. Когда на речном берегу Белтандр разлучился с Хрисанцей, две горленки принялись всячески их "утешать". Самец кружит подле рыцаря и "сочувствует его горю, как человек". Самка не покидает молодой женщины, и когда та теряет сознание при виде трупа, принятого ею за труп ее любовника, "горленка приносит на своих крыльях воды и обрызгивает молодую девушку, чтобы привести ее в чувство". Тут есть некоторое преувеличение и жеманность довольно дурного вкуса; но вдохновение это совершенно византийское и нимало не заимствовано с Запада.
Точно так же в описаниях торжеств и различных зданий встречаешь обычную роскошь императорских резиденций и празднеств. Не в одних только греческих романах XII века встречаются грифы, стерегущие фонтан любви, роскошные покои и механические звери, окружающие бассейн триклиния. Известно, что одной из диковин императорского дворца в Византии был золотой плафон, на котором порхали и пели механические птицы, а перед троном царя стояли золотые грифоны и львы, которые с помощью искусного завода поднимались и рычали. Но что еще замечательнее - это место, какое в нашей поэме занимает этикет, идет ли дело о распределении порядка празднеств или иерархического порядка высших сановников. Наконец, все эти дворцы, описываемые поэтом, полны стражи, евнухов, как было во дворцах византийских или восточных. Церемониал царит тут во всей силе и распределяет точно должное расстояние между императором Римским, василевсом и "королем" (rheda) Антиохийским, хотя, с другой стороны, нет никакой значительной разницы в придворных обычаях между двумя столицами: Хрисанца, дочь франкского принца, зовется порфирородной, как и в действительности назывались царевны императорского дома.
Так же и нравы чисто византийские. Уже было отмечено состязание красоты, воспоминание об обычае, дорогом константинопольскому двору. В другом месте - и это напоминает эпопею Ди-{433}гениса Акрита - говорится об апелатах, и Белтандр изображен в одной сцене обнажающим "свой апелатский меч" (to apelatici). Другие черты одинаково вызывают в памяти обычаи византийского общества. Вот описание празднеств, устроенных по поводу возвращения любовников ко двору Родофила. "Отец, увидав Белтандра, сына своего, заключил его в объятия, поцеловал, и точно так же поцеловал прекрасную Хрисанцу. И женщины, и придворные дамы окружали его, приветствовали, выражали почет, говоря: "Многие лета сыну царя и царевне". И весь народ, большие и малые, предавались веселью. Император Родофил танцевал от радости и в счастье своем приказал устроить всякого рода прекрасные увеселения, музыкальные и другие. Затем он призвал архиепископа с его священнослужителями и собственноручно возложил на головы Белтандра и Хрисанцы венцы брачный и императорский. Обвенчанный и вместе с тем провозглашенный автократором при содействии сената и народа, Белтандр восходит на императорский престол, а Хрисанца становится императрицей. И, согласно этикету, музыка играла, и устроен был пир, и все сели за стол" Разве это не взято из Книги церемоний или разве это не напоминает празднества, которые любит описывать автор поэмы о Дигенисе? В своем внешнем декоруме Византия, описываемая автором XIII века, все еще та же, что и Византия Х века.
Точно так же надгробное слово Хрисанцы над телом ее любовника переносит нас в действительность Х и XI веков. "Белтандр, свет очей моих, душа моя, сердце мое, я нахожу тебя мертвым, я вижу тебя бездыханным. Вместо ярких покрывал царского ложа, вместо одежды, усыпанной драгоценными камнями, в какие бы ты должен был быть наряжен, лежишь ты нагим на берегу реки. Что не слышно рыданья твоего отца, твоего брата, твоих родственников, сановников твоих? Не придут разве твои служители и служительницы стонать над тобой и плакать? Где царь и царица, мой отец и моя мать, чтобы плакать вместе со мной и разделить мое горе? Где утешенье, какое мне принесли бы мои близкие? Из всех твоих родных одна я тут, несчастная, жалкая, убитая судьбой. Что мне делать, несчастной? Что станется со мной, с чужою? Каким путем мне идти, в отчаянье вверженной? Всюду несчастье, везде неизвестность... Хочу поразить себя в сердце, хочу, чтобы похоронили меня вместе с тобой; с тобой вместе умру, вместе с тобой сойду в Аид, вместо того чтобы жить в страданье всю остальную жизнь. Горе мне, несчастной! Не знаю, что будет со мной! Увы, увы!" Подобным образом Пселл плакал и скорбел на могиле своей сестры. И в этом в Византии не видно никакой перемены.
Итак, в этой поэме, изображающей столкновение двух цивили-{434}заций, где латинский мир Антиохии противополагается греческому миру Византии, если не считать некоторых обычаев, заимствованных у Запада, как, например, феодальную зависимость и соколиную охоту, почти не заметно никаких следов иноземного влияния при описании общества того времени, которое изображено тут. Суть остается чисто византийской, и франкским баронам, явившимся с завоевательными целями, греческая цивилизация, по-видимому, гораздо больше дала, чем получила от них. Это еще гораздо нагляднее показывает роман Ливистр и Родамна. В нем мы увидим, как еще в XIII и XIV веках Византия обладала до известной степени силой ассимиляции, благодаря чему она некогда сумела приобщить столько народов великому эллинскому единству.
III
Роман Ливистр и Родамна начинается довольно искусно: "Зеленым лугом вдоль берега реки по узкой тропинке ехал раз молодой человек. Луг манил остановиться и разбить на нем палатку, прозрачноструйная речка - утолить в ней жажду. Луг манил своим привольем, речка - тихой прелестью; тот - своими деревьями, цветами, источниками, эта - чистотой и ясностью своих вод. Но рыцарь, казалось, был поглощен совсем иным. Это был красивый человек, латинянин родом и благородного происхождения, мужественный, осанистый, изящного сложения, с виду крепкий и сильный; он был высок ростом и белокур, лицо бритое, волосы подстрижены треугольником. Он ехал на прекрасном коне, и на руке у него был сокол; позади него бежала собака. Он был в блестящем вооружении, и все время, покуда ехал, на глаза его набегали слезы, из груди вырывались вздохи".
Этот странствующий рыцарь, по виду и одежде латинянин, никто другой, как Ливистр, царь земли Ливандрской. И вот на безлюдной тропинке вдруг показался другой рыцарь. Он приближается к Ливистру, заговаривает с ним и кончает тем, что убеждает его рассказать ему свои приключения. Но раньше рыцари произносят клятву нерушимой дружбы; после чего Ливистр начинает так свой рассказ.
"У себя на родине, мой друг, я был могущественным, богатым властелином, меня все боялись, и мужество мое не знало пределов. Радость была моей подругой, беззаботность - моей милой, все приятное и прекрасное само собой шло мне навстречу". Подобно Парсифалю вагнеровской драмы, этот счастливый человек был нечувствителен к любви, недоступен желанью и только осыпал насмешками и издевательствами тех, кто подпадал этим чувствам. {435} Но в противность Парсифалю он не должен был остаться навсегда вне власти искушений. Любовь, любовь всемогущая подстерегала его и ждала. И в прелестном эпизоде, несколько напоминающем сцену, когда Парсифаль чувствует вдруг сострадание к животным, Ливистру открывается несокрушимая сила любви. Подобно тому, как Парсифаль убивает лебедя, молодой человек на охоте пронзает горленку и видит, пораженный, как к ногам его падает мертвой подруга убитой им птицы. И подобно тому, как Гурнеманц наставляет Парсифаля, старый советник Ливистра открывает ему тогда "тайны любви и узы желанья, всю сладкую горечь и отраду любви" и знакомит его с законом мировой любви, правящим всем твореньем.
Окончательная правда открылась рыцарю в сновидениях. Приснился ему раз зеленый луг, и тенистые деревья, и студеные воды, и чарующие глаз цветы; вдруг нападает на него сонм крылатых существ, обезоруживает и ведет во дворец Эротократии. На дверях, как в романе Белтандр, надпись: "Ни один человек, непокорный власти любви, ни один человек, недоступный желанию, не должен ведать счастье, какое я расточаю в замке Эротократии. Кто хочет проникнуть в него и видеть Дворец Любви, должен признать себя ее рабом и стать ее вассалом". Тут появляются два существа: одно белокурое, увенчанное лавром, - это Желание, другое в золотом платье без пояса, увенчанное миртом, - это Сладострастие. Они вводят молодого человека к Богу любви, сидящему на троне, и бог поочередно принимает образ ребенка, зрелого мужа, старика. Ливистр падает перед ним ниц и воздает ему почесть. "Эрос, царь могучий, владыка мира, властитель самих неодушевленных вещей, ты, вскрывающий всякую душу и видящий всякое желанье, ты, порождающий всякое сладострастие, если я своей нечувствительностью к тебе оскорбил тебя, отец желанья, не сердись на меня за мою провинность, не наказывай меня за нее. Я был груб, знай это и прости меня. Удовольствуйся тем, что напугал меня, и имей ко мне состраданье. Клянусь отныне быть твоим рабом и рабом твоего закона, покориться, как данник, твоей воле, твоим приказаньям". Бог прощает своего нового поклонника и возвещает ему его грядущую судьбу. Он полюбит индейскую принцессу Родамну, дочь царя Хриса, он потеряет ее через год вследствие злых происков одной колдуньи, два года будет искать ее по всему миру и в конце концов возвратится вместе с ней царствовать над Аргирокастроном. Еще в другом сновидении приснился вновь рыцарю "сад Эроса". Он встретил там бога, державшего в одной руке серебряный лук, а другой ведшего "молодую девушку, предназначенную для радости моего сердца, молодую девушку, свет очей моих". "Ливистр, - сказал ему Эрос, - видишь ты эту девушку? Ты любуешься ее {436} красотой, ты ею восхищен. Это Родамна, дочь царя Хриса. Это ее я обещал тебе. Это ее должен ты завоевать. Протяни руку; живи с нею долго, умри подле нее и склони твою непокорную голову под игом любви".
Став таким образом данником любви, Ливистру остается только покориться своей судьбе. По совету своего верного наставника он отправляется в путь с сотней рыцарей, чтобы отыскать свою красавицу, и после долгих испытаний достигает замка, стены которого так и сверкают на солнце. Это Аргирокастрон, "серебряный замок".
Тут следует любопытное описание резиденции царя Хриса. На башнях, служащих ей обороной, возвышаются мраморные и бронзовые статуи, изображающие вооруженных воинов и музыкантов, и при дуновении ветра сладкозвучные аккорды вырываются из инструментов, которые они держат. Над дверями другие фигуры изображают двенадцать добродетелей, и в надписи обозначено имя и свойство каждой из них. Дальше следуют двенадцать месяцев, каждый под видом символической фигуры с надписью. И, наконец, двенадцать гениев любви: Привет, Симпатия, Привязанность, Постоянство и т. д., и каждый гений держит дощечку с надписью. Но рыцарь перед всеми этими чудесами пребывает в некотором смущении: он не знает, каким способом добраться до своей красавицы. К его большому счастью, один из его спутников, отыскав то место во дворце, где находится помещение Родамны, вступает в сношения с одним из евнухов царевны. По его совету Ливистр пишет письмо и вместе со стрелой пускает его на террасу молодой девушки. Служительницы Родамны, крайне заинтригованные, рвут из рук одна у другой стрелу и письмо, не зная, кому из них оно предназначено; в конце концов несут и то и другое своей госпоже; последняя, как женщина любопытная, не может успокоиться, пока не узнает, кто автор письма, и покуда не увидит смелого любовника.
Скоро завязывается переписка. Сначала Родамна колеблется; но сам Эрос приходит на помощь рыцарю, убеждая красавицу сдаться, также и евнух расточает ему свои услуги, ратуя за Ливистра перед своей госпожой. Напрасно молодая девушка старается обмануть себя, напрасно делает вид, что думает, будто все эти страстные послания обращены к одной из ее прислужниц; незаметно она увлекается перепиской, любовь вспыхивает в душе, и она кончает тем, что отвечает. Надо, впрочем, сознаться, что нет ничего утомительнее этой переписки, где поэт, видимо, находит удовольствие изливаться в нежностях. Тем не менее во всем этом наборе слов попадаются некоторые красивые места, например серенада, которую Ливистр поет под окном своей возлюбленной: {437} "Рыцарь любит молодую девушку, солнцем рожденную, любит благородный рыцарь прекрасную молодую девушку. Из любви к своей красавице он разбил себе палатку посреди поляны и поет при луне, с блеском которой может успешно поспорить его красавица. Красота любимой причина тому, что он в плену и далеко-далеко от родного края и много выстрадал бед, чтобы разыскать свою красавицу; но и теперь, найдя ее, он все еще мучится и опять страдает из любви к ней. Рыцарь знатного рода. Молодая девушка несравненна. Он смотрит на нее и вздыхает, и душа его разрывается и омрачена скорбью. Он смотрит на солнце и повествует ему обо всем, что выстрадал из-за нее; и луну, чуть она заблестит, он просит со слезами на глазах, чтобы умоляла красавицу не мучить его больше незаслуженной им холодностью". Наконец, к последней записке он прилагает кольцо, и тогда царевна решается назначить ему свидание.
Когда Белтандр очутился в присутствии сорока молодых девушек, одна из них отделилась от других и, обратясь к молодому человеку, сказала ему так: "Господин, будь снисходителен ко мне, не суди обо мне дурно". На это он отвечал: "Действительно, я нахожу, что тебе очень далеко до выигрыша, ибо глаза твои несколько красны и как бы затуманены". У второй он находит немного слишком толстые губы, что, к сожалению, портит ее; у третьей цвет лица слишком темный, у пятой брови некрасиво очерчены. Та держится не прямо, эта немного толста; и каждый раз судья иронически прибавляет, что, не будь этого, все они заслуживали бы пальму первенства. У седьмой зубы некрасиво расставлены: "Одни слишком выдаются, другие слишком запали назад. Вследствие этого, повторяю, не вы будете избранницей". В конце концов три кандидатки остаются налицо. Белтандр долго их рассматривает; он заставляет их ходить перед собой, чтобы можно было дать себе отчет, как говорит поэт, "о красоте их лица, всего сложения, походки, всех движений, осанки". Долго, внимательно, "в качестве художника", как сказано в тексте, он их рассматривает. В конце концов одна отвергнута, потому что у нее какой-то пушок на руках; {428} другая - потому что у нее глаза немного подернуты и неясны. Но последняя восхитительна. "Брови черные и чудесно очерчены, Грации работали, чтобы создать красоту ее лица; зубы у нее - жемчужины, на щеках отсвет роз, губы поспорят с лучшими из них, и рот благоухает; подбородок закруглен, руки нежные и белые, шея словно точеная; талия гибка, как тростник, походка грациозная, вся она совершенна; кажется, она олицетворение грации. Грудь ее - сад любви, походка - само чудо; когда она движется, поводя вокруг глазами, сердце восхищено, она сводит с ума. Ты сам, о царь, - прости мне смелость речи, - если бы встретил ее, пал бы к ее ногам".
Этой несравненной красоте Белтандр вручает золотой прут, затем дает отчет Богу любви о порученной ему миссии. И внезапно, как во сне, все, что окружает рыцаря: бог, юные красавицы - все тускнеет, исчезает. Оставшись один, Белтандр вновь проходит по всему дворцу, по садам; задумчиво перечитывает пророческие надписи, возвещающие ему его судьбу, и, выйдя из чудесного Замка Любви, вновь пускается со своими оруженосцами в путь.
Через пять дней пути он прибыл в окрестности Антиохии и тут в поле встречается с царской охотой. Тотчас сходит он с лошади и почтительно падает ниц перед чужеземным царем; последний, очарованный привлекательным видом молодого грека, берет его к себе на службу. Белтандр тотчас же доказывает свое уменье: его меткая стрела сражает орла, унесшего в своих когтях царского охотничьего сокола. Вследствие этого рыцарь очень скоро вошел в большую милость при дворе и во всякое время стал вхож к монарху.
Вот однажды, когда он невзначай вошел к царю и царице, увидал он их дочь Хрисанцу и с удивлением узнал в ней молодую женщину, которой в Замке Любви он вручил золотой прут. Она также узнала рыцаря; молодые люди обмениваются тайными знаками, и любовь мгновенно овладевает их сердцами. Но не надо забывать, что дело происходит при восточном дворе. Царевна Хрисанца находится под самым строгим надзором и недоступна; и в течение долгих месяцев, далеко один от другого, влюбленные проводят время в напрасном томлении.
Но вот однажды вечером, когда молодая девушка спустилась в сад при дворце, думая, что никого нет, она стала громко выражать свою любовь: "Знай, Белтандр, что это из-за тебя я так страдаю, и страданье гложет мою душу и сердце, и что я бесполезно сгораю. Вот два года и два месяца, что таю я в сердце любовь мою к тебе и что втайне я - раба твоя. Когда ж наконец можно мне будет видеть тебя, быть с тобою?" Случайно рыцарь был близко и, услыхав этот страстный призыв, бросился на него: и в первый миг, охвачен-{429}ные крайним волнением, влюбленные почти теряют сознание. Затем Белтандр предъявляет свои права, и Хрисанца не заставляет себя просить. "И при звуке их поцелуев, - говорится в поэме, - при виде их объятий сами равнодушные деревья ликуют, присоединяясь к их счастью".
На беду, поутру стража заметила Белтандра. Его арестовывают и заключают в тюрьму. Но ловкая царевна придумывает средство одновременно спасти и честь свою, и своего любовника. Она зовет к себе верную служанку свою Федрокацу и дает ей наставление, как действовать, Федрокаца заявит, что это для нее преступил рыцарь запрещенный порог и проник в сад. "Госпожа моя, золотая моя, - отвечает служанка, - ты знаешь, что я воспиталась вместе с тобой, и тебе известна моя любовь к тебе. Я - твоя слуга, твоя раба, я за тебя брошусь в воду". И она согласна играть предложенную ей роль; в то же время и Белтандр, предуведомленный в тюрьме стараниями Хрисанцы, готовится принять участие в комедии. И все устраивается как нельзя лучше.
С притворным негодованием царевна бежит к царю, своему отцу; она требует наказания дерзкого, осмелившегося проникнуть в ее частный сад. Созывается суд, Белтандра приводят к царевне. Но когда его приглашают дать показания, он отвечает: "С того дня, как я поступил к тебе на службу, господин мой, я полюбил Федрокацу". При этом признании царь, монарх добрый, прощает виновного и, несмотря на притворное недовольство дочери, приказывает обвенчать молодого человека с ее служанкой.
Описание некоторых подробностей свадьбы заслуживает внимания. Начинается с того, что во дворце устраивается большой пир, и на нем кроме мужчин присутствует Хрисанца со своими придворными дамами; затем, в присутствии нотариуса, подписывают контракт, где дается перечень приданого, какое царевна назначает своей приближенной, а также приданого, жалуемого царем Белтандру. Затем празднуют свадьбу; патриарх благословляет брачующихся, и царь держит над головой Белтандра брачный венец, в то время как Хрисанца держит такой же над головой Федрокацы. Наконец, все отправляются в свои покои. Но раньше, чем разойтись, царевна шепнула своей служанке: "Смотри, берегись, чтобы не похитить тебе моего властелина". Следовательно, молодые обвенчались "фиктивным браком". И благодаря этой уловке Белтандр и Хрисанца спокойно продолжают жить в тайной связи.
Так прошло десять месяцев. Но молодой человек неспокоен: он боится, как бы не раскрылась его тайна; тогда он предлагает Хрисанце бежать с ним. Темною ночью любовники бегут; на дворе гроза, буря, шумит ветер; они достигают берега реки, и надо скорей {430} через нее переправиться: уже за беглецами послана погоня. Белтандр бросается в воду с Хрисанцей на руках. Но сила потока разъединяет их, и рыцарь один достигает противоположного берега. Как гласила надпись о том в Замке Любви, любовники, по-видимому, навеки оторваны один от другого.
В отчаянии Белтандр идет вдоль берега, но находит только труп верной Федрокацы. Со своей стороны Хрисанца на другом берегу находит труп одного из оруженосцев и в первую минуту принимает его за труп своего любовника. Обезумев от скорби, она произносит над ним надгробное слово и хочет покончить с собой, как вдруг слышит с того берега голос, который зовет ее. Влюбленные сходятся, упоенные счастием, несмотря на жалкое положение, в каком они очутились. Они достигают моря, где стоит корабль, готовый принять их. На корабле этом - греки, и скоро путники узнают друг друга. Родофил, император, потерял старшего сына и разослал по всему миру своих людей разыскать младшего; они-то и были на том корабле, и можно себе представить их радость, когда Белтандр назвал им себя. Корабль поспешно возвращается в Византию, где император устраивает торжественную встречу своему сыну и Хрисанце. Их венчают с величайшей пышностью, и, в виде эпилога, Родофил говорит присутствующим: "Вот, смотрите, именитые люди моего двора, знатные вельможи моего дворца, я нашел моего пропавшего сокола: он был мертв и вот теперь возвращается из недр Аида".
II
В этом любопытном романе приключений думали найти довольно многочисленные следы влияний Запада. Начало поэмы, казалось, служило тому первым доказательством. "Приблизьтесь, - говорит автор, - милостивые слушатели, и уделите мне минуту внимания; я расскажу вам прелестную историю, необыкновенное приключение. Всякому это доставит удовольствие, и, слушая ее, всяк забудет о своих бедах". Рассказав затем вкратце ее содержание, поэт заключает: "Напрягите ваше внимание и следите за моим рассказом; вы меня не уличите во лжи". Это тон речи западных трубадуров, их манера возбуждать любопытство присутствующих, чтобы добиться молчанья в ту минуту, когда они приступают к повествованию. Это не все. Несмотря на византийские переделки, имена героев истории странным образом выдают их латинское происхождение; точно так же сама поэма как бы подчеркивает то, что "на языке римлян" они назывались Родофилом или Белтандром, и это может заставить предположить, что эти названия только перевод латинских имен, как, например: Рудольф или Бертран. {431} Помимо этого много западных слов и обычаев Запада попадаются в этом романе, среди них - phalconin ("сокол"), poypolon ("народ") , lizios ("ленник"). Замечателен также тот факт, что царь Антиохии находит удовольствие в таком западном развлечении, как соколиная охота; это чисто феодальный обычай "предлагать себя в ленники", как это делает Белтандр. Можно заметить также, что Замок Любви как будто имеет свой прототип в провансальской поэзии и что, наконец, обмен платьями между Хрисанцей и Федрокацей в свадебную ночь напоминает подобную же сцену в романе Тристан и Изольда.
Однако не следует придавать слишком большого значения этому сходству, часто поверхностному. Несомненно, автор поэмы знает латинские обычаи, и все заставляет думать, что многие из них были распространены в греческом мире в то время, когда он писал. Но под этой заимствованной оболочкой общий колорит остается чисто византийским, и любопытно посмотреть, какими характерными чертами этот роман более позднего времени, чем крестовые походы, изображает нам общество той эпохи.
Прежде всего религия занимает в нем очень большое место. Было уже показано, какую ненависть действующие лица романа питают к язычникам и неверным. Другие черты не менее характерны. Когда Белтандр и Хрисанца находят трупы своих спутников, утонувших по их вине, они ужасаются при мысли, какой ответ они должны будут дать за них "судье непогрешимому, судье великому и грозному". Известно, как мысль о Страшном суде пугала людей Средневековья, особенно на Востоке. И теперь еще нет ни одной греческой церкви, где бы не была изображена, с самыми ужасающими подробностями, страшная сцена "второго пришествия Спасителя".
С другой стороны, надо отметить в поэме то важное значение, какое отведено в ней воспоминаниям древнего мира. Образ Эроса с золотой стрелой в руке, кажется, вдохновлен какой-нибудь греческой статуей; к этому следует прибавить, что все окружающее бога великолепие совершенно в духе традиций византийского романа. В своей поэме Измина и Изминий Евстафий Макремволит описал такими же чертами Бога любви, едущего на торжественной колеснице и окруженного царственным великолепием. Византия XII и XIII веков бережно хранила наследие аллегорических и мифологических вымыслов, зародившихся некогда в Греции и Александрии.
Еще поражает в истории Белтандра и Хрисанцы место, отведенное в ней природе. Неодушевленные предметы постоянно вводятся поэтом в настроение действующих лиц; и это, как мы видели, составляет черту, встречающуюся уже в эпопее Дигениса Ак-{432}рита. Вот, например, описание первой стоянки Белтандра после того, что он покинул отчий дом: "Была лунная ночь, ночь восхитительная; среди зеленеющей лужайки бил родник. Рыцарь разбил тут палатку и сел отдохнуть, он взял свой музыкальный инструмент и стал играть; и голосом, полным рыдания, пел такую жалобу: "Горы, равнины, холмы, ущелья и долины, плачьте вместе со мною над печальной моей долей". Точно так же, когда появляется Хрисанца, "блестящая, как солнце", вся природа празднует ее появление: "заплясали долины, в радости запрыгали горы". Местами есть даже некоторая слащавость в манере, с какой человеческие эмоции пробуждают отклик среди животных. Когда на речном берегу Белтандр разлучился с Хрисанцей, две горленки принялись всячески их "утешать". Самец кружит подле рыцаря и "сочувствует его горю, как человек". Самка не покидает молодой женщины, и когда та теряет сознание при виде трупа, принятого ею за труп ее любовника, "горленка приносит на своих крыльях воды и обрызгивает молодую девушку, чтобы привести ее в чувство". Тут есть некоторое преувеличение и жеманность довольно дурного вкуса; но вдохновение это совершенно византийское и нимало не заимствовано с Запада.
Точно так же в описаниях торжеств и различных зданий встречаешь обычную роскошь императорских резиденций и празднеств. Не в одних только греческих романах XII века встречаются грифы, стерегущие фонтан любви, роскошные покои и механические звери, окружающие бассейн триклиния. Известно, что одной из диковин императорского дворца в Византии был золотой плафон, на котором порхали и пели механические птицы, а перед троном царя стояли золотые грифоны и львы, которые с помощью искусного завода поднимались и рычали. Но что еще замечательнее - это место, какое в нашей поэме занимает этикет, идет ли дело о распределении порядка празднеств или иерархического порядка высших сановников. Наконец, все эти дворцы, описываемые поэтом, полны стражи, евнухов, как было во дворцах византийских или восточных. Церемониал царит тут во всей силе и распределяет точно должное расстояние между императором Римским, василевсом и "королем" (rheda) Антиохийским, хотя, с другой стороны, нет никакой значительной разницы в придворных обычаях между двумя столицами: Хрисанца, дочь франкского принца, зовется порфирородной, как и в действительности назывались царевны императорского дома.
Так же и нравы чисто византийские. Уже было отмечено состязание красоты, воспоминание об обычае, дорогом константинопольскому двору. В другом месте - и это напоминает эпопею Ди-{433}гениса Акрита - говорится об апелатах, и Белтандр изображен в одной сцене обнажающим "свой апелатский меч" (to apelatici). Другие черты одинаково вызывают в памяти обычаи византийского общества. Вот описание празднеств, устроенных по поводу возвращения любовников ко двору Родофила. "Отец, увидав Белтандра, сына своего, заключил его в объятия, поцеловал, и точно так же поцеловал прекрасную Хрисанцу. И женщины, и придворные дамы окружали его, приветствовали, выражали почет, говоря: "Многие лета сыну царя и царевне". И весь народ, большие и малые, предавались веселью. Император Родофил танцевал от радости и в счастье своем приказал устроить всякого рода прекрасные увеселения, музыкальные и другие. Затем он призвал архиепископа с его священнослужителями и собственноручно возложил на головы Белтандра и Хрисанцы венцы брачный и императорский. Обвенчанный и вместе с тем провозглашенный автократором при содействии сената и народа, Белтандр восходит на императорский престол, а Хрисанца становится императрицей. И, согласно этикету, музыка играла, и устроен был пир, и все сели за стол" Разве это не взято из Книги церемоний или разве это не напоминает празднества, которые любит описывать автор поэмы о Дигенисе? В своем внешнем декоруме Византия, описываемая автором XIII века, все еще та же, что и Византия Х века.
Точно так же надгробное слово Хрисанцы над телом ее любовника переносит нас в действительность Х и XI веков. "Белтандр, свет очей моих, душа моя, сердце мое, я нахожу тебя мертвым, я вижу тебя бездыханным. Вместо ярких покрывал царского ложа, вместо одежды, усыпанной драгоценными камнями, в какие бы ты должен был быть наряжен, лежишь ты нагим на берегу реки. Что не слышно рыданья твоего отца, твоего брата, твоих родственников, сановников твоих? Не придут разве твои служители и служительницы стонать над тобой и плакать? Где царь и царица, мой отец и моя мать, чтобы плакать вместе со мной и разделить мое горе? Где утешенье, какое мне принесли бы мои близкие? Из всех твоих родных одна я тут, несчастная, жалкая, убитая судьбой. Что мне делать, несчастной? Что станется со мной, с чужою? Каким путем мне идти, в отчаянье вверженной? Всюду несчастье, везде неизвестность... Хочу поразить себя в сердце, хочу, чтобы похоронили меня вместе с тобой; с тобой вместе умру, вместе с тобой сойду в Аид, вместо того чтобы жить в страданье всю остальную жизнь. Горе мне, несчастной! Не знаю, что будет со мной! Увы, увы!" Подобным образом Пселл плакал и скорбел на могиле своей сестры. И в этом в Византии не видно никакой перемены.
Итак, в этой поэме, изображающей столкновение двух цивили-{434}заций, где латинский мир Антиохии противополагается греческому миру Византии, если не считать некоторых обычаев, заимствованных у Запада, как, например, феодальную зависимость и соколиную охоту, почти не заметно никаких следов иноземного влияния при описании общества того времени, которое изображено тут. Суть остается чисто византийской, и франкским баронам, явившимся с завоевательными целями, греческая цивилизация, по-видимому, гораздо больше дала, чем получила от них. Это еще гораздо нагляднее показывает роман Ливистр и Родамна. В нем мы увидим, как еще в XIII и XIV веках Византия обладала до известной степени силой ассимиляции, благодаря чему она некогда сумела приобщить столько народов великому эллинскому единству.
III
Роман Ливистр и Родамна начинается довольно искусно: "Зеленым лугом вдоль берега реки по узкой тропинке ехал раз молодой человек. Луг манил остановиться и разбить на нем палатку, прозрачноструйная речка - утолить в ней жажду. Луг манил своим привольем, речка - тихой прелестью; тот - своими деревьями, цветами, источниками, эта - чистотой и ясностью своих вод. Но рыцарь, казалось, был поглощен совсем иным. Это был красивый человек, латинянин родом и благородного происхождения, мужественный, осанистый, изящного сложения, с виду крепкий и сильный; он был высок ростом и белокур, лицо бритое, волосы подстрижены треугольником. Он ехал на прекрасном коне, и на руке у него был сокол; позади него бежала собака. Он был в блестящем вооружении, и все время, покуда ехал, на глаза его набегали слезы, из груди вырывались вздохи".
Этот странствующий рыцарь, по виду и одежде латинянин, никто другой, как Ливистр, царь земли Ливандрской. И вот на безлюдной тропинке вдруг показался другой рыцарь. Он приближается к Ливистру, заговаривает с ним и кончает тем, что убеждает его рассказать ему свои приключения. Но раньше рыцари произносят клятву нерушимой дружбы; после чего Ливистр начинает так свой рассказ.
"У себя на родине, мой друг, я был могущественным, богатым властелином, меня все боялись, и мужество мое не знало пределов. Радость была моей подругой, беззаботность - моей милой, все приятное и прекрасное само собой шло мне навстречу". Подобно Парсифалю вагнеровской драмы, этот счастливый человек был нечувствителен к любви, недоступен желанью и только осыпал насмешками и издевательствами тех, кто подпадал этим чувствам. {435} Но в противность Парсифалю он не должен был остаться навсегда вне власти искушений. Любовь, любовь всемогущая подстерегала его и ждала. И в прелестном эпизоде, несколько напоминающем сцену, когда Парсифаль чувствует вдруг сострадание к животным, Ливистру открывается несокрушимая сила любви. Подобно тому, как Парсифаль убивает лебедя, молодой человек на охоте пронзает горленку и видит, пораженный, как к ногам его падает мертвой подруга убитой им птицы. И подобно тому, как Гурнеманц наставляет Парсифаля, старый советник Ливистра открывает ему тогда "тайны любви и узы желанья, всю сладкую горечь и отраду любви" и знакомит его с законом мировой любви, правящим всем твореньем.
Окончательная правда открылась рыцарю в сновидениях. Приснился ему раз зеленый луг, и тенистые деревья, и студеные воды, и чарующие глаз цветы; вдруг нападает на него сонм крылатых существ, обезоруживает и ведет во дворец Эротократии. На дверях, как в романе Белтандр, надпись: "Ни один человек, непокорный власти любви, ни один человек, недоступный желанию, не должен ведать счастье, какое я расточаю в замке Эротократии. Кто хочет проникнуть в него и видеть Дворец Любви, должен признать себя ее рабом и стать ее вассалом". Тут появляются два существа: одно белокурое, увенчанное лавром, - это Желание, другое в золотом платье без пояса, увенчанное миртом, - это Сладострастие. Они вводят молодого человека к Богу любви, сидящему на троне, и бог поочередно принимает образ ребенка, зрелого мужа, старика. Ливистр падает перед ним ниц и воздает ему почесть. "Эрос, царь могучий, владыка мира, властитель самих неодушевленных вещей, ты, вскрывающий всякую душу и видящий всякое желанье, ты, порождающий всякое сладострастие, если я своей нечувствительностью к тебе оскорбил тебя, отец желанья, не сердись на меня за мою провинность, не наказывай меня за нее. Я был груб, знай это и прости меня. Удовольствуйся тем, что напугал меня, и имей ко мне состраданье. Клянусь отныне быть твоим рабом и рабом твоего закона, покориться, как данник, твоей воле, твоим приказаньям". Бог прощает своего нового поклонника и возвещает ему его грядущую судьбу. Он полюбит индейскую принцессу Родамну, дочь царя Хриса, он потеряет ее через год вследствие злых происков одной колдуньи, два года будет искать ее по всему миру и в конце концов возвратится вместе с ней царствовать над Аргирокастроном. Еще в другом сновидении приснился вновь рыцарю "сад Эроса". Он встретил там бога, державшего в одной руке серебряный лук, а другой ведшего "молодую девушку, предназначенную для радости моего сердца, молодую девушку, свет очей моих". "Ливистр, - сказал ему Эрос, - видишь ты эту девушку? Ты любуешься ее {436} красотой, ты ею восхищен. Это Родамна, дочь царя Хриса. Это ее я обещал тебе. Это ее должен ты завоевать. Протяни руку; живи с нею долго, умри подле нее и склони твою непокорную голову под игом любви".
Став таким образом данником любви, Ливистру остается только покориться своей судьбе. По совету своего верного наставника он отправляется в путь с сотней рыцарей, чтобы отыскать свою красавицу, и после долгих испытаний достигает замка, стены которого так и сверкают на солнце. Это Аргирокастрон, "серебряный замок".
Тут следует любопытное описание резиденции царя Хриса. На башнях, служащих ей обороной, возвышаются мраморные и бронзовые статуи, изображающие вооруженных воинов и музыкантов, и при дуновении ветра сладкозвучные аккорды вырываются из инструментов, которые они держат. Над дверями другие фигуры изображают двенадцать добродетелей, и в надписи обозначено имя и свойство каждой из них. Дальше следуют двенадцать месяцев, каждый под видом символической фигуры с надписью. И, наконец, двенадцать гениев любви: Привет, Симпатия, Привязанность, Постоянство и т. д., и каждый гений держит дощечку с надписью. Но рыцарь перед всеми этими чудесами пребывает в некотором смущении: он не знает, каким способом добраться до своей красавицы. К его большому счастью, один из его спутников, отыскав то место во дворце, где находится помещение Родамны, вступает в сношения с одним из евнухов царевны. По его совету Ливистр пишет письмо и вместе со стрелой пускает его на террасу молодой девушки. Служительницы Родамны, крайне заинтригованные, рвут из рук одна у другой стрелу и письмо, не зная, кому из них оно предназначено; в конце концов несут и то и другое своей госпоже; последняя, как женщина любопытная, не может успокоиться, пока не узнает, кто автор письма, и покуда не увидит смелого любовника.
Скоро завязывается переписка. Сначала Родамна колеблется; но сам Эрос приходит на помощь рыцарю, убеждая красавицу сдаться, также и евнух расточает ему свои услуги, ратуя за Ливистра перед своей госпожой. Напрасно молодая девушка старается обмануть себя, напрасно делает вид, что думает, будто все эти страстные послания обращены к одной из ее прислужниц; незаметно она увлекается перепиской, любовь вспыхивает в душе, и она кончает тем, что отвечает. Надо, впрочем, сознаться, что нет ничего утомительнее этой переписки, где поэт, видимо, находит удовольствие изливаться в нежностях. Тем не менее во всем этом наборе слов попадаются некоторые красивые места, например серенада, которую Ливистр поет под окном своей возлюбленной: {437} "Рыцарь любит молодую девушку, солнцем рожденную, любит благородный рыцарь прекрасную молодую девушку. Из любви к своей красавице он разбил себе палатку посреди поляны и поет при луне, с блеском которой может успешно поспорить его красавица. Красота любимой причина тому, что он в плену и далеко-далеко от родного края и много выстрадал бед, чтобы разыскать свою красавицу; но и теперь, найдя ее, он все еще мучится и опять страдает из любви к ней. Рыцарь знатного рода. Молодая девушка несравненна. Он смотрит на нее и вздыхает, и душа его разрывается и омрачена скорбью. Он смотрит на солнце и повествует ему обо всем, что выстрадал из-за нее; и луну, чуть она заблестит, он просит со слезами на глазах, чтобы умоляла красавицу не мучить его больше незаслуженной им холодностью". Наконец, к последней записке он прилагает кольцо, и тогда царевна решается назначить ему свидание.